Сказки века джаза (сборник) Фицджеральд Френсис
– У тебя есть лицензия, верблюд?
Стоявший рядом юноша решил подсказать Перри:
– Дай ему лист бумаги. Да что угодно…
Перри, смутившись, засунул руку в карман, нашел сложенный лист бумаги и протянул его сквозь рот верблюжьей маски. Держа текст вверх ногами, Джамбо притворился, что внимательно читает написанное.
– Это специальная лицензия для верблюдов, – сказал он. – Приготовьте кольцо, верблюд.
Перри повернулся внутри верблюда и обратился к своей задней половине.
– Ради бога, дай кольцо!
– У меня с собой нет, – возразил усталый голос.
– Есть. Я видел.
– Я никогда не снимаю его.
– Если не снимешь, я тебя прибью.
Послышался вздох, и в руке Перри оказалось солидных размеров латунное изделие с фальшивым бриллиантом.
Он снова почувствовал толчок снаружи.
– Говори!
– Согласен! – торопливо выкрикнул Перри.
Он услышал жизнерадостный ответ Бетти, и это заставило его разволноваться даже в такой бурлескной ситуации.
После этого он просунул руку с кольцом сквозь прореху в верблюжьей шкуре и надел фальшивый бриллиант ей на палец, бормоча древние решающие слова вслед за Джамбо. Он ни в коем случае не хотел, чтобы кто-нибудь обо всем этом узнал. По окончании церемонии он намеревался незаметно ускользнуть, не снимая костюма и надеясь, что мистер Тейт не выдаст его секрет, раз уж не выдал до сих пор. Перри везде считался многообещающим молодым человеком, и такая история могла испортить его едва успевшую начаться карьеру адвоката.
– Обнимите невесту!
– Верблюд, снимайте маску и поцелуйте невесту!
Сердце его инстинктивно забилось, когда Бетти, смеясь, повернулась к нему и стала снимать картонную маску. Он чувствовал, что теряет контроль над собой, ему безумно хотелось обнять ее, объявить свое настоящее имя и поцеловать эти губы, находившиеся столь близко… Но неожиданно смех и аплодисменты вокруг стихли, и в зале воцарилась нехорошая тишина. Перри и Бетти удивленно оглянулись. Джамбо призывал к тишине громким «Внимание!», голос его выражал такую растерянность, что все взоры сразу же устремились на него.
– Внимание! – повторил он еще раз.
Он перевернул брачную лицензию, которую до сих пор держал вверх ногами, достал очки и, прилагая отчаянные усилия, прочитал документ.
– Вот это да, – воскликнул он, и в затихшем зале его слова достигли ушей всех присутствующих, – да ведь это же настоящая брачная лицензия!
– Что?
– Не может быть!
– Повтори, Джамбо!
– Ты точно умеешь читать?
Джамбо жестом призвал к тишине, и душа Перри ушла в пятки, как только он осознал, какую ошибку только что совершил.
– Уверяю! – воскликнул Джамбо. – Это настоящая брачная лицензия, и она разрешает брак вот этой молодой леди, мисс Бетти Мэйдл, с мистером Перри Паркхарстом!
Послышался общий вздох, все взгляды устремились на верблюда, в зале послышался монотонный гул. Бетти резко отпрянула, ее глаза метали яростные молнии.
– Верблюд, ваше имя Перри Паркхарст?
Перри не отвечал. Стоявшие вокруг придвинулись поближе и глядели на него, ожидая ответа. В полном смятении, он стоял и не двигался; его картонная морда выглядела по-прежнему голодной и сардонической, а взор был направлен на неумолимого Джамбо.
– Лучше ответьте, – медленно произнес Джамбо, – это достаточно серьезный вопрос. Так уж получилось, что кроме своих обязанностей в этом клубе я еще исполняю обязанности священника в нашей городской баптистской церкви. И только от вашего ответа зависит, не женаты ли вы теперь по-настоящему!
Последовавшая сцена навсегда запечатлена в анналах клуба «Дилижанс». Дородные матроны падали в обморок, стопроцентные пуритане изрыгали проклятия. Как мыльные пузыри, образовывались и распадались группы обезумевших дебютанток, а по всему залу слышался хаотичный приглушенный гул злых языков. Взволнованные юноши клялись убить Перри, или Джамбо, или самих себя, или еще кого-нибудь, баптистский священник был окружен бурлящей группой громкоголосых адвокатов-любителей, задававших вопросы, грозивших, требующих указать прецеденты, приказывавших срочно сбрасывать акции и особенно настойчиво пытавшихся обнаружить любой признак того, что все случившееся было подстроено заранее.
Миссис Таунсенд тихо плакала в углу на плече мистера Говарда Тейта, безуспешно пытавшегося упокоить ее; они оба громко твердили «моя вина!». Снаружи, на покрытом снегом тротуаре, в окружении двух смелых добровольцев шагал туда и обратно мистер Сайрус Мэйдл – Мистер Алюминий, – изрыгая по очереди то слова, которые в приличном обществе повторять не рекомендуется, то отчаянные мольбы не останавливать его на пути к бренному телу Джамбо. Костюм, выбранный им для этого вечера, представлял дикаря с острова Борнео, и даже самый требовательный режиссер не смог бы придраться к правдоподобию исполнения роли.
Тем временем всеобщее внимание полностью захватили главные герои. Разъяренную Бетти Мэйдл – или уже Бетти Паркхарст? – окружила толпа дурнушек; все красотки были слишком заняты, обсуждая ее, чтобы уделять внимание ей самой; на другой стороне зала стоял верблюд, все еще в костюме, если не считать маски, печально свесившейся на грудь. Перри был всецело занят доказательством своей невиновности перед кругом озадаченных и сердитых мужчин. Каждые несколько минут, когда уже казалось, что он полностью доказал полнейшее отсутствие умысла, кто-нибудь вспоминал о брачной лицензии, и допрос с пристрастием начинался заново.
Замечание, сделанное Мэрион Клауд, считавшейся второй красавицей Толедо, смогло наконец изменить ход дела.
– Ну что ж, – ядовито заметила она, – это все понемногу рассосется, дорогая. Без сомнения, любой суд это аннулирует.
Как по волшебству, из глаз Бетти исчезли слезы ярости, она сжала губы и с холодным безразличием взглянула на Мэрион. Она встала и, расталкивая сочувствующих, направилась через зал прямо к Перри, который с ужасом смотрел, как она приближается. В зале снова воцарилась тишина.
– Хватит ли у вас совести уделить мне пять минут для беседы – или, может, этого не было в вашем первоначальном плане?
Он кивнул, потому что губы его не слушались.
Холодно попросив его следовать за ней, она, гордо подняв голову, вышла в холл и прошла в одну из уединенных комнат с карточным столиком. Перри было двинулся за ней, но чуть не упал, потому что его задние ноги вдруг перестали его слушаться.
– Ты остаешься здесь! – яростно скомандовал он.
– Я не могу, – раздался жалобный голос задней половины. – Сначала должны выйти вы!
Перри заколебался, но, более не в силах выносить любопытные взгляды всех присутствовавших, пробормотал команду, и верблюд осторожно вышел из комнаты на всех четырех ногах.
Бетти ждала его.
– Ну, что ж, – яростно начала она, – теперь ты видишь, что ты наделал! Ты со своей дурацкой лицензией! Я же говорила, что не надо было ее брать!
– Любовь моя, я…
– Не говори мне «любовь моя»! Прибереги это для своей настоящей жены, если только кто-нибудь выйдет за тебя после этого мерзкого фарса! И не пытайся меня убедить, что это все вышло случайно. Ты подкупил этого негра! Ты сам это знаешь! Не вздумай говорить, что ты и не пытался жениться на мне!
– Нет… Конечно же…
– Да уж лучше скажи честно! Ты попробовал, и что ты теперь будешь делать? Ты знаешь, что мой отец почти сошел с ума? Так тебе и надо, если он тебя пристрелит! Возьмет ружье и начинит тебя сталью! Даже если эту сва… этот спектакль можно будет аннулировать, эта история будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь!
Перри не смог удержаться и негромко процитировал:
– «Верблюд, счастлив ли ты, что будешь отныне принадлежать прелестной заклинательнице?..»
– Заткнись! – воскликнула Бетти.
Повисла пауза.
– Бетти, – наконец произнес Перри, – единственное, что сможет поставить все на свои места, – это если мы поженимся по-настоящему. Выходи за меня.
– Выйти за тебя?
– Да. Только это…
– Заткнись! Я бы не вышла за тебя, даже если…
– Знаю. Если бы я был единственным мужчиной на свете. Но если тебе хоть немного дорога твоя репутация…
– Репутация! – воскликнула она. – Вот теперь ты вспомнил о моей репутации! А почему же ты не подумал о моей репутации, когда нанимал этого жуткого Джамбо, чтобы…
Потеряв надежду, Перри воздел руки:
– Очень хорошо. Я сделаю все, как ты хочешь. Видит Бог, я отказываюсь от любых претензий!
– Ноя, – послышался новый голос, – не отказываюсь!
Перри и Бетти вздрогнули, и она приложила руку к сердцу:
– Господи, это еще кто?
– Это я, – отозвалась половина верблюда.
Перри молниеносно стащил верблюжью шкуру, и перед ними возник неряшливый, нетвердо стоявший на ногах субъект; костюм его вымок от пота, а рука крепко сжимала почти пустую бутылку.
– О, – воскликнула Бетти, – ты притащил его сюда, чтобы шантажировать меня! Ты же говорил, что он глухонемой, – что за ужасная рожа!
Удовлетворенно вздохнув, половина верблюда уселась на стул.
– Не стоит говорить об мне подобным образом, леди. Я – не рожа. Я ваш муж.
– Муж?
Этот возглас вырвался одновременно и у Перри, и у Бетти.
– Ну да, конечно. Я для вас такой же муж, как и этот парень. Вас женили не на передней половине верблюда. Вас женили на верблюде целиком. Да вон и на пальце у вас мое кольцо!
Взвизгнув, она стянула с пальца кольцо и изо всех сил швырнула его на пол.
– О чем это ты? – озадаченно спросил Перри.
– Вам придется договориться со мной, да так, чтобы я остался доволен. Если у вас не получится, имейте в виду, что у меня такие же права на нее, как и у вас!
– Это двоемужество, – сказал Перри, развернувшись к Бетти.
И вот для Перри наступил решающий момент – момент, когда он решил поставить на карту все. Он встал, посмотрел сначала на ослабевшую Бетти, сраженную этим новым обстоятельством, затем на таксиста, неуверенно, но с угрозой покачивавшегося на стуле из стороны в сторону.
– Очень хорошо, – медленно произнес Перри, обращаясь к индивидууму, – бери ее. Бетти, что касается меня, то я смогу доказать тебе, что наша свадьба произошла по чистой случайности. Я при свидетелях откажусь от любых своих прав на тебя в качестве моей жены и передам тебя человеку, чье кольцо ты носишь, твоему законному супругу.
В наступившей тишине на него смотрели две пары глаз, в которых читался ужас.
– Прощай, Бетти, – отрывисто произнес он. – Не забывай меня теперь, когда ты обрела счастье. Утренним поездом я уезжаю далеко, на Восток. Вспоминай только хорошее, Бетти.
Бросив на них прощальный взор, он отвернулся, повесил голову на грудь и взялся за дверную ручку.
– Прощай, – повторил он. И повернул ручку двери.
Но, как только раздался скрип двери, и змеи, и шелк, и рыжие косы стремительно бросились к нему.
– О Перри, не оставляй меня! Перри, Перри, возьми меня с собой!
Ее слезы текли по его щекам. Он спокойно заключил ее в объятия.
– Мне все равно, – всхлипывала она. – Я люблю тебя, и если ты хочешь, можешь найти прямо сейчас священника, чтобы нас еще раз поженили. Я поеду с тобой на Восток!
Передняя половина верблюда из-за плеча девушки бросила взгляд на заднюю половину, и они подмигнули друг другу. Это был особый знак, понятный лишь верблюдам.
Первое мая
Прошла и увенчалась победой война, и огромный город победителей перекрестили триумфальными арками и забросали живыми цветами: белыми, алыми и розовыми.
Долгими весенними днями с утра и до вечера под гулкие звуки барабанов и радостные, звонкие звуки медных труб по главной улице маршировали возвращавшиеся домой солдаты, а бледные и отвыкшие от улыбок торговцы и служащие контор, бросив свои мелочные расчеты и ссоры, толпились у окон и смотрели на проходящие мимо батальоны.
Никогда еще огромный город не был так великолепен – ведь победоносная война принесла с собой многое, и стекались сюда с юга и с запада толпы торговцев с домочадцами, дабы отведать от всех сладких яств, и узреть все множество приготовленных зрелищ, и купить своим женам меха на будущую зиму, и сумочки из золотой плетеной нити, и разноцветные пестрые туфли-лодочки из шелка, серебристого и розового атласа и золотой парчи.
И столь веселыми и шумными были надвигающиеся мир и процветание, воспетые писателями и поэтами нации победителей, что все больше и больше расточительного люда собиралось из провинций, дабы испить из чаши веселья, и все быстрее и быстрее торговцы избавлялись от своих безделушек и туфелек, пока не возопили они ввысь громким воплем о том, что нужно им еще безделушек и туфель, дабы могли они дать то, что требовали от них. А самые праведные из них беспомощно вздымали руки и кричали:
«Увы! Нет у меня больше туфелек! И увы же мне! У меня нет больше безделушек!!! Да помогут мне небеса, ибо не ведаю я, что же мне делать?»
Но никто не внимал их громкому воплю, потому что толпа была захвачена иным: день за днем по улице бойко шагала пехота, и все ликовали, потому что возвращавшиеся домой юноши были чисты и храбры, белозубы и розовощеки, а девы родной земли были непорочны и прекрасны как лицом, так и фигурой.
И в то время множество событий свершилось в огромном городе, и здесь записано о нескольких из них – а возможно, что и об одном.
В девять часов утра первого мая 1919 года к портье отеля «Билтмор» обратился молодой человек, желавший знать, не здесь ли остановился мистер Филип Дин, – и, если это так, то нельзя ли попросить вызвать номер мистера Дина? Проситель был одет в хорошо сшитый поношенный костюм; он был невысок, строен и красив какой-то обреченной красотой. Сверху его глаза обрамляли необычно длинные ресницы, а под глазами были темные полукруги, от которых разило нездоровьем, что еще более подчеркивалось неестественным лихорадочным румянцем, какой обычно бывает при высокой температуре.
Да, мистер Дин остановился здесь. Молодого человека пригласили к стоявшему сбоку телефону.
Через секунду установилось соединение; откуда-то сверху ответил сонный голос.
– Это мистер Дин? – И дальше быстро: – Фил, это Гордон. Гордон Стеррет! Я внизу. Узнал, что ты в Нью-Йорке, и сразу подумал, что ты, наверное, остановишься здесь.
В сонном голосе постепенно просыпалось воодушевление. Привет, как дела, Горди, старик? Еще бы, приятно удивлен и польщен! Горди, ну давай же, ради бога, скорее поднимайся наверх!
Через несколько минут Филип Дин, одетый в голубую шелковую пижаму, открыл дверь, и молодые люди, в легком смущении от избытка чувств, поздоровались. Обоим было по двадцать четыре года, оба окончили Йельский университет за год до начала войны, но на этом их сходство и кончалось. Дин был светловолосый, румяный, под тонкой пижамой угадывались твердые мускулы. Он прямо-таки излучал отменное здоровье и телесный комфорт. Он все время улыбался, демонстрируя крупные выступающие вперед зубы.
– Я ведь сам собирался тебя отыскать! – радостно воскликнул он. – Приехал в отпуск на пару недель. Погоди секундочку, присядь – я мигом. Только приму душ.
Он исчез в ванной, а темные глаза гостя стали нервно блуждать по комнате, ненадолго задерживаясь то на огромном английском чемодане в углу, то на целом семействе рубашек из плотного шелка, разбросанных по стульям среди ярких галстуков и толстых шерстяных носков.
Гордон встал и, взяв одну из рубашек, быстро и внимательно ее осмотрел. Она была сделана из очень плотного желтого, в бледно-синюю полоску, шелка, и таких рубашек там валялось с дюжину. Он невольно посмотрел на манжеты своей рубашки: из потрепанных краев торчали нитки, сами манжеты были сероватыми от покрывавшей их грязи. Отбросив шелковую рубашку, он потянул вниз рукава своего пиджака до тех пор, пока они не закрыли изношенных манжет. Затем он шагнул к зеркалу и осмотрел себя с вялым и грустным интересом. Его некогда шикарный галстук поблек и измялся от прикосновений, – теперь им уже не скроешь неровных краев петелек на воротнике… Без всякого удовольствия он вспомнил о том, что всего лишь три года назад, в университете, большинством голосов его избрали самым элегантным мужчиной выпускного курса!
Из ванной вышел Дин, продолжая наводить лоск.
– Вчера вечером видел твою старую подругу, – сказал он. – Столкнулись в вестибюле – и я, хоть режьте, никак не мог вспомнить, как же ее звать? Ну, ту девушку, которую ты приглашал в Нью-Хейвен на выпускной бал?
Гордон вздрогнул:
– Эдит Брейдин? Ты про нее?
– Точно! Чертовски хорошо выглядит. Все такая же куколка – ну, ты понимаешь, о чем я: захочешь такую разглядеть получше, чуть тронешь ее, а она уже раз – и испачкалась.
Он самодовольно оглядел свое лоснящееся отражение в зеркале и чуть улыбнулся, опять продемонстрировав зубы.
– А ведь ей уже, должно быть, двадцать три? – продолжил он.
– Месяц назад исполнилось двадцать два, – рассеянно поправил Гордон.
– Что? А, месяц назад… Ну ладно. Думаю, она приехала на бал клуба «Гамма Пси». Ты в курсе, что сегодня вечером в «Дельмонико» будет бал «Гамма Пси», нашего Йельского клуба? Давай и ты собирайся, Горди! Будет половина Нью-Хейвена! Могу достать тебе приглашение.
С неохотой облачившись в свежее белье, Дин зажег сигарету и уселся у открытого окна, приступив к изучению своих икр и коленей в струившемся в номер утреннем солнечном свете.
– Присаживайся, Горди, – предложил он, – и расскажи мне, что ты тут без меня делал, что сейчас поделываешь, ну и все такое…
Гордон внезапно рухнул на постель – и так и остался лежать, неподвижный и вялый. У него и раньше была манера, ложась, чуть приоткрывать рот, но теперь его лицо выглядело беспомощным и жалким.
– Что случилось? – тут же спросил Дин.
– Боже мой!
– Да что случилось?
– Все, что только могло случиться, черт побери! – грустно ответил он. – Я пропал, Фил! Я здорово влип.
– Чего?
– Я влип! – Его голос дрогнул.
Дин устремил на него оценивающий взгляд голубых глаз, присматриваясь к нему повнимательнее.
– Ты действительно будто постарел.
– Так и есть. Я черт знает как все запутал. – Он помолчал. – Начну, пожалуй, сначала – не утомлю тебя?
– Нисколько. Продолжай. – Нов голосе Дина послышались колебания; вообще-то эту поездку на восток страны он рассматривал как отдых, и Гордон Стеррет со своими бедами его слегка раздражал.
– Продолжай, – повторил он и чуть слышно прибавил: – И давай закругляйся!
– Ну что ж, – неуверенно начал Гордон. – Из Франции я вернулся в феврале, съездил на месяц домой в Гаррисберг, а потом приехал в Нью-Йорк искать работу. И нашел: в одной экспортной фирме. Они меня вчера уволили.
– Тебя уволили?!
– Да, Фил, я как раз к этому и перехожу. Буду говорить с тобой откровенно. Ты, наверное, единственный человек, к которому я могу обратиться по такому делу. Не возражаешь, Фил, если я буду говорить прямо и откровенно?
Дин слегка напрягся. Ладони, которыми он оглаживал колени, продолжали по инерции двигаться. Он инстинктивно почувствовал, что на него – без его согласия! – пытаются взвалить ответственность; теперь уже он был не рад, что согласился выслушать. Хотя для него и не было новостью то, что Гордон Стеррет испытывает какие-то небольшие трудности, в этой сегодняшней его беде было что-то отталкивающее и заставлявшее напрячься, даже несмотря на разбуженное любопытство.
– Продолжай.
– Дело в девушке.
– Гм… – Дин решил про себя, что ничто не испортит ему отпуск. Если Гордон будет нагонять на него тоску, значит, с Гордоном нужно будет видеться поменьше.
– Ее зовут Джевел Хадсон, – продолжил страдающий голос с кровати. – Всего лишь с год назад, думаю, она была «чистенькой». Жила тут, в Нью-Йорке, у нее бедная семья. Родители умерли, и теперь она живет со старой теткой. Понимаешь, как раз тогда, когда я с ней познакомился, из Франции стали возвращаться толпы народу, и я всего лишь радовался встречам и ходил на вечеринки, которые устраивали вновь прибывшие. Вот так все и началось, Фил: с радости от того, что снова всех вижу, ну а они были рады видеть меня.
– Головой надо было думать!
– Я знаю. – Гордон умолк, затем вяло продолжил: – Теперь я сам по себе, и, знаешь, Фил, я терпеть не могу быть бедным! А затем появилась эта проклятая девчонка. На какое-то время она вроде как влюбилась в меня, и так вышло, что мы все время с ней сталкивались то тут, то там, хотя я нисколько не собирался с ней путаться. Легко представить, чем я там у этих экспортеров занимался; само собой, я постоянно хотел от них уйти и заняться иллюстрациями для журналов – на этом можно кучу денег заработать.
– Так кто же тебе мешал? Надо на чем-то одном сосредоточиться, если хочешь чего-то добиться, – педантично заметил Дин.
– Да я пытался потихоньку, но мои работы еще сыроваты. У меня есть талант, Фил; я могу рисовать, но я не знаю, как надо. Мне бы поучиться в художественной школе, но не могу я себе этого позволить! Вот так вот… А неделю назад случился кризис. У меня как раз почти совсем кончились деньги, и тут-то за меня и взялась эта девка! Ей нужны деньги; говорит, что у меня будут неприятности, если она их не получит.
– И будут?
– Боюсь, что да. Одна из причин, почему я потерял работу, – она все время названивала мне в контору, и это стало для них последней каплей. Она уже даже приготовила письмо, чтобы отправить моим родным. Да, она меня крепко держит в руках, это точно! Я должен достать для нее денег.
Последовала неловкая пауза. Гордон лежал, не дыша, руки его сжались в кулаки.
– Я здорово влип, – продолжил он дрожащим голосом. – Я почти сошел с ума, Фил! Если бы я не знал, что ты едешь сюда, на восток, думаю, я бы покончил с собой! Прошу тебя, дай мне взаймы триста долларов!
Руки Дина, похлопывавшие его голые колени, вдруг успокоились, и странная неопределенность, повисшая между этими двумя людьми, превратилась в напряжение и натянутость.
Секунду спустя Гордон продолжил:
– Семью я уже выдоил до того, что мне стыдно у них попросить даже медный цент!
Дин молчал.
– Джевел сказала, что ей нужно двести долларов.
– Пошли ты ее!
– Да, было бы здорово, но у нее есть парочка писем, которые я написал ей спьяну… К сожалению, она не из тех, кто побоится дать делу ход, тут надеяться не на что.
На лице Дина показалось отвращение.
– Терпеть не могу таких баб. Держался бы ты от них подальше!
– Знаю, – устало согласился Гордон.
– Нужно видеть вещи такими, какие они есть. Если у тебя нет денег, надо работать и держаться от женщин подальше!
– Легко тебе говорить, – начал было Гордон, прищурившись. – У тебя-то ведь денег полно!
– Ни в коей мере! За моими расходами чертовски пристально следит моя семья. И если у меня и есть небольшая заначка, то это не значит, что я могу себе позволить ею злоупотреблять…
Он поднял штору и впустил в комнату еще больше солнечного света.
– Я вовсе не ханжа, богом клянусь, – неторопливо продолжил он. – Я знаю толк в удовольствиях – и всегда с радостью им предаюсь, особенно в отпуске, но ты… Ты в ужасной форме! Ты никогда так раньше не разговаривал! Ты будто банкрот – и в моральном плане, и в финансовом.
– Да ведь обычно одно недалеко от другого?
Дин с раздражением покачал головой:
– Вокруг тебя прямо какая-то аура, никак не пойму, что это? Будто зло какое-то…
– Это дух забот, бедности и бессонных ночей, – сказал Гордон, словно оправдываясь.
– Не знаю.
– Ну да, признаю, я нагоняю тоску. Я сам на себя тоску нагоняю! Но, боже мой, Фил, мне бы недельку отдохнуть, купить новый костюм, достать немного денег – и я снова стану прежним. Фил, я ведь рисую, как молния, и ты это знаешь. Но у меня почти всегда нет денег, чтобы купить себе приличные карандаши и бумагу, а еще я не могу рисовать, когда я вымотан, когда все из рук валится и я в безвыходном положении. Мне бы немного денег – я пару недель отдохну и возьмусь за дело.
– А откуда мне знать, что ты не спустишь деньги на какую-нибудь другую бабу?
– Зачем же сыпать соль на рану? – тихо ответил Гордон.
– Я не сыплю. Я не могу тебя видеть в таком состоянии!
– Фил, ты дашь мне денег?
– Я сейчас не могу решить. Это большие деньги, и сейчас мне это чертовски некстати.
– Если ты откажешь, моя жизнь превратится в сущий ад; я знаю, что это нытье и что я сам во всем виноват, но от этого ничего не меняется.
– Когда ты сможешь отдать?
Это прозвучало обнадеживающе. Гордон задумался. Наверное, лучше было сказать правду.
– Конечно, я мог бы пообещать выслать их через месяц, но… Скажем, через три месяца? Как только начну продавать рисунки.
– А откуда мне знать, что ты продашь хоть один?
Дин произнес это жестко, и Гордон почувствовал слабый холодок сомнения. А вдруг ему не удастся достать деньги?
– Я думал, что ты в меня хоть немного веришь!
– Я верил; но, видя тебя в таком виде, любой бы засомневался.
– Неужели ты думаешь, что я пришел бы к тебе в таком виде, если бы не дошел до крайней точки? Думаешь, мне это приятно? – Он тут же умолк и закусил губу, почувствовав, что вот-вот в его голосе прозвучит гнев и лучше сразу его подавить. В конце концов, ведь это он выступал в роли просителя.
– Сдается мне, что ты очень ловко со всем разобрался, – сердито сказал Дин. – Ты ставишь меня в такое положение, что, не дай я тебе денег, я буду вроде как сволочь – о да, именно так! Имей в виду: мне не так-то просто получить три сотни долларов. Не так уж велики мои доходы, чтобы такая «малость» не порушила все к чертям!
Он встал со стула и стал одеваться, придирчиво выбирая одежду. Гордон вытянул руки и ухватился за края кровати, борясь с желанием расплакаться. Его голова раскалывалась, в ушах стоял шум, во рту появились сухость и горечь, от температуры в висках равномерно, будто медленная капель с крыши, стучала кровь.
Дин тщательно повязал галстук, пригладил брови и с важным видом извлек застрявшую в зубах табачную крошку. Затем он набил портсигар сигаретами, задумчиво выбросил в мусорную корзину пустую пачку от сигарет и засунул портсигар в карман жилета.
– Ты завтракал? – спросил он.
– Нет. Я теперь не завтракаю.
– Ну ладно, тогда пойдем перекусим. Насчет денег поговорим потом. Сейчас я уже слышать больше ничего об этом не могу! Я сюда приехал, чтобы отдыхать. Пошли в Йельский клуб, – капризно предложил он, а затем с намеком добавил: – Ты ведь уволился с работы, так что не думаю, что у тебя так уж много дел!
– Были бы у меня деньги, дел было бы полно, – язвительно ответил Гордон.
– Да бога ради, хватит уже об этом! Не надо портить мне весь отпуск. Вот тебе немного денег!
Он вытащил из бумажника пятидолларовую банкноту и швырнул ее Гордону, который аккуратно сложил ее и засунул в карман. Румянец на его щеках стал ярче, и эти пятна были вовсе не от температуры.
Перед тем как они вышли из номера, взгляды их на мгновение встретились, и оба увидели что-то такое, что заставило обоих тут же отвести глаза. Потому что в это мгновение они вдруг и безо всяких сомнений возненавидели друг друга.
На перекрестке Пятой авеню и 44-й улицы кишела полуденная толпа. Изобильное, счастливое солнце отбрасывало мимолетные золотые проблески сквозь толстые стекла витрин модных магазинов, подсвечивая сумочки и кошельки из золотой плетеной вязи, нитки жемчуга в серых бархатных футлярах, кричащие веера из многоцветных перьев, кружева и шелка дорогих платьев, безвкусные картины и чудесную современную мебель, искусно расставленную в демонстрационных залах художников по интерьерам.
Вдоль этих витрин парами, группами и толпами бродили молодые работницы, выбирая свои будущие будуары среди выставленного великолепия, включавшего даже по-домашнему брошенные на постели мужские шелковые пижамы. Девушки стояли перед ювелирными магазинчиками и присматривали кольца для помолвок и свадеб, разглядывали платиновые наручные часики, а затем перемещались, чтобы рассмотреть веера из перьев и манто для театров; желудки их между тем усваивали съеденные за обедом сандвичи и пломбир с орехами.
Повсюду в толпе попадались люди в униформе: моряки из огромного флота, пришвартовавшегося на Гудзоне, солдаты со знаками различия базировавшихся от Массачусетса до Калифорнии подразделений, ужасно желавшие привлечь хоть чье-нибудь внимание, но обнаруживавшие, что огромный город был уже по горло сыт солдатами, – ну, разве только эти солдаты были упакованы в аккуратный строй и мучались под тяжестью армейских ранцев и винтовок.
Сквозь это смешение шли Дин и Гордон; первый с любопытством, вызванным видом людского потока в самых легковесных и кричащих его проявлениях; второму же все напоминало о том, как часто он и сам бывал одним из этой толпы: усталым, питавшимся кое-как, перегруженным работой и прожигающим жизнь. Для Дина борьба за существование была исполнена важного значения, в ней были юность и веселье; для Гордона она была гнетущей, бессмысленной и бесконечной.
В Йельском клубе они встретили группу своих бывших однокашников, шумно приветствовавших вновь прибывшего Дина. Усевшись в полукруг кресел и высоких стульев, они заказали всем по коктейлю.
Гордону разговор показался утомительным и нескончаемым. Пообедали скопом, разогреваясь ликером, поскольку дело шло к вечеру. Все собирались на всю ночь на бал «Гамма Пси» – вечеринка обещала стать выдающейся; таких не было с самого начала войны.
– Эдит Брейдин придет, – сказал кто-то Гордону. – Она же вроде как твоя давняя любовь? Вы ведь оба из Гаррисберга?
– Да, – он попытался сменить тему. – Я изредка вижусь с ее братом. Он слегка чокнулся на социализме. Выпускает какую-то газету здесь, в Нью-Йорке.
– Совсем не как его веселая сестренка, а? – продолжил усердный информатор. – Так вот, сегодня она будет с одним студентиком по имени Питер Химмель.
Гордон должен был встретиться с Джевел Хадсон в восемь вечера, он обещал принести ей деньги. Несколько раз он нервно поглядывал на свои наручные часы. В четыре, к его облегчению, Дин встал и объявил, что отбывает в магазин «Риверз Бразерс» за воротничками и галстуками. Но, к величайшему смятению Гордона, за ними увязался еще один приятель из компании. Дин находился теперь в хорошем настроении, был всем доволен, ждал с нетерпением вечера и много шутил. В магазине он присмотрел дюжину галстуков, каждый из которых был выбран после долгих консультаций с приятелем. А что, может, узкие галстуки снова возвращаются? Какая жалость, что у «Риверзов» больше нет воротничков от «Велч Маргетсон»! Нет и не будет на свете воротничков лучше, чем «Ковингтон»!
Читать бесплатно другие книги:
