Кристмас Варго Александр

Александр плотно прикрыл дверь, и неровный голос директора, скорее декларирующего, чем поющего, стал значительно тише.

Юноша запустил руку под кофточку Алексеевой, и освободил ее тугие груди от бюстгальтера. Она тяжело задышала, но не отстранилась:

– С ума сошел! Вдруг кто войдет?!

– А тебя это не возбуждает? – Александр провел пальцами по твердеющим соскам и впился ей в губы долгим поцелуем.

– Подожди, дай я выйду на минутку в туалет, – девушка отстранилась, наспех привела себя в порядок, поцеловала его и вышла.

Когда она вернулась, Севастьянов молча развернул девушку к себе спиной и спустил с нее колготки, потом мягко подтолкнул к столу. Евгения приняла удобную позу, парень вошел в нее, при этом его руки, как у пианиста, порхали с бедер на грудь, нежно лаская поясницу. Женя протяжно застонала.

За стенкой зазвенела посуда, что-то уронили. Громко ругался директор, и возмущенно восклицала Марина.

Комната встретила спонтанных любовников густым табачным дымом. На полу валялись разбитые фужеры, мандариновые дольки и еще какой-то мусор.

Практически не пивший Макс как-то странно поглядел на сладкую взлохмаченную парочку и прошептал себе под нос:

– Свиньи… Люди сидят за столом, а они…

Как ни странно, его шепот услышала Ксения и, вперив в Фирсова остекленевший взор, повторила по слогам:

– И-мен-но, свинь-и!

Раскрасневшаяся Марина уже кричала на директора:

– А я не позволю тебе в таком виде садиться за руль!

– А кто ты такая, чтобы здесь распоряжаться? – надменно поинтересовался Бояринов, напялив на себя красный колпак, несколько часов назад украшавший голову Бакунина, и разразился хохотом.

Культурная программа подходила к концу.

Ледяной ветер пронизывает насквозь. Женька прижимается ко мне то с одной стороны, то с другой, прячась от обжигающих порывов, и мешает ловить такси. Одну машину из-за нее я уже упустил. Наконец автомобиль с желтыми шашечками подруливает к нам, и вот оно – желанное тепло. Говорю таксисту, куда ехать, и водитель резко рвет с места, как заправский уличный гонщик. Ему уже далеко за пятьдесят, у него аккуратно постриженная бородка, на лице – очки в желтой оправе. Не удивлюсь, если он имеет ученую степень кандидата или доктора. Кто только не таксует в наше время! Один раз меня вез лауреат Государственной премии.

По радио передают о наводнении в Америке, а цепкие глаза шофера наблюдают за нами в зеркало заднего вида. Все правильно! Умный водила всегда настороже. Сейчас мы целуемся и тискаемся, а потом вдруг ломик достанем! Засовываю руку между ног Евгении и наблюдаю за реакцией таксиста. Никакой реакции. Конечно, за смену ты и не такого насмотришься. Раздумываю: может, трахнуть Женьку здесь, на заднем сиденье, для экзотики? Однако лень взяла верх. Да-а… Стареть начал ты, Сашенька, если экстрим уже не привлекает.

С определенного момента я стал относиться к сексу как к спорту. Даже вел дневник спортивных, то бишь сексуальных, достижений. Я имел женщин на снегу, на колесе обозрения в парке, во всех доступных транспортных средствах, в лифте, на дереве и много где еще… Эммануэль умерла бы от зависти!

Все началось после окончания пятого класса, во время летних каникул. Родители отправились лечить свои гастриты в Кисловодск, а за мной было поручено присматривать маминой подруге тете Тане. Мальчиком я рос домашним, с дворовыми мальчишками не знался, и мать с отцом уехали на юг с легким сердцем. Тетя Таня периодически забегала, заносила продукты, и мне даже не нужно было выходить на улицу. Я валялся на кровати, читал, смотрел телевизор. Короче, убивал время, как мог. В тот раз наша знакомая зашла ко мне после какой-то вечеринки. Она была одета в черную блузку с глубоким вырезом и достаточно короткую юбку. Если вам скажут, что одиннадцатилетних мальчиков не интересуют женщины, не верьте этому! У меня в укромном месте были спрятаны вырезанные из журналов картинки, марки, обертки от жвачек – разумеется, все это с различной обнаженкой, и я периодически тайком их рассматривал.

Мамина подруга села на стул, закинув ногу на ногу, и я не мог отвести глаз от ее полных ляжек. Она перехватила мой взгляд и усмехнулась:

– Ну что, не одичал тут, в заточении? Иди сюда, я тебе апельсинов принесла.

Поставив пакет с фруктами на пол, тетя Таня привлекла меня к себе. Я окунулся в густой аромат женских духов, пота, винного перегара и еще чего-то. Полные груди прижались ко мне, и по телу будто пробежал электрический разряд.

– Ну что дрожишь, глупенький? – Женщина провела ладонью по моим волосам и расстегнула пуговку на блузке, потом еще одну… В голубых глазах маминой подруги заплясали чертенята, и она начала медленно освобождаться от одежды. Я и представить не мог, что женщины такие полные, когда разденутся. Тетя Таня увлекла меня на кровать и склонилась надо мной, стоя на четвереньках. Ее огромные груди распластались на мне и медленно поползли вниз. Вслед за ними скользили ее губы, и я утонул в море желания.

Мы не вылезали из кровати несколько дней. Моя учительница, дававшая уроки плотской любви, отрывалась от своих обязанностей лишь для того, чтобы сбегать в магазин. Открывая все тайны своего тела, тетя Таня убедительно просила ничего не рассказывать матери, иначе, говорила она, нас просто прибьют. Мне и самому это было понятно. Хотя теперь, с высоты прожитых лет, было ясно, что мамина подруга больше всего боялась попасть под статью за растление малолетних.

Родители ничего не заподозрили. Лишь мама заметила, что я сильно похудел за это время. Моя чувственность была преждевременно разбужена, и секс мне был уже просто необходим. В школе я имел половые контакты и со старшеклассницами, и с некоторыми преподавательницами. Александра Васильевна, тезка и классный руководитель, стала частенько оставлять меня на дополнительные занятия. Знали бы родители, чем мы занимались вместо русского языка и литературы!

Я уже учился в десятом классе. Ощущения притупились, захотелось чего-то нового. Мое внимание привлекла тихоня Наташа. С наиболее бойкими девчонками из нашего класса я уже переспал, и было просто интересно, как поведет себя серая мышка в нелепых очках. Родители у Наташи умерли, она жила с бабушкой. Как-то, предложив изумленной моим вниманием девочке проводить ее до дома, я очутился у нее в квартире. Обычная схема не сработала, и с первого раза ничего не получилось. И со второго, и с третьего… Во мне проснулся охотничий азарт. Только через месяц я лишил ее девственности и, естественно, потерял к ней всякий интерес. Но Наташа в меня влюбилась. Она не давала мне прохода и оказывала всяческие знаки внимания. Сначала это льстило моему самолюбию, потом стало раздражать. Через пару месяцев я не знал, куда мне спрятаться. Чуть позже бывшая тихоня сообщила мне о том, что беременна. Я понял, что влип по самые уши, представлял реакцию родителей, и голова шла кругом. Наташа стала заводить разговоры о том, что нас могут зарегистрировать в ЗАГСе в порядке исключения. Она строила планы на будущее, тесно прижавшись ко мне, как сейчас Женя, и я делал вид, что согласен. Мозг лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации, но ничего рационального предложить не мог. Наконец в моей голове созрел план.

В тот день я сказал родителям, что простудился и в школу не пойду. Они не возражали. Один школьный товарищ, проинструктированный мной, «по секрету» поделился с Наташей, что я чуть не умер, наглотавшись таблеток. Зареванная тихоня застала меня в постели. Меня бы приняли в ГИТИС вне конкурса, если бы приемная комиссия увидела сценку под названием «Умирающий». Еле слышным голосом, закатив глаза, я сообщил Наташе, что врачи нашли у меня неизлечимую болезнь, и лучше уйти из жизни безболезненно и сейчас, чем потом и в муках. Девушка рыдала, я, войдя в роль смертельно больного, тоже. Ненавязчиво с моей стороны прозвучало предложение уйти из жизни вместе. Как Ромео и Джульетта, Антоний и Клеопатра… Да мало ли примеров беззаветной и всепоглощающей любви! Честно говоря, я сомневался в эффективности этого замысла. К моему изумлению, Наташа согласилась!

И вот мы стоим на балконе ее квартиры, расположенной на восьмом этаже, забравшись для удобства на табуретки. Тихоня написала по моему совету предсмертную записку, где винила во всем несчастную любовь. Ей я сказал, что оставил родителям такое же послание. Солнце щедро разбрызгивало закатное золото, и на крыше соседнего дома ворковали голуби. Мы взялись с Наташей за руки, но свободной рукой я незаметно ухватился за бельевой шнур, чтобы не потерять равновесие. На счет «три» я сделал вид, что прыгаю, а сам незаметно подтолкнул девчонку. Впрочем, она и сама прыгнула. В воздухе тихоня перевернулась, и мне запомнились ее изумленные глаза. Я занес одну табуретку в комнату, захлопнул дверь. Все обошлось. Никто не сомневался, что это самоубийство. Говорили, конечно, что косвенно виноват в этом я, но только косвенно. У нее не было отца, который смог бы заступиться за свою девочку, не было матери. Единственным родственником была бабушка, которая случившееся не пережила.

Теперь мне окончательно ясно, что я никогда не женюсь. Таксист что-то говорит, но я не сразу начинаю воспринимать смысл его слов. Ах да, брат, приехали, говоришь? Вот тебе пару сотен, и удачи! Выбираемся с Женькой из машины и идем ко мне.

Где же ты, моя родимая, спряталась? На стоянке полно машин, и все на вид одинаковые. Жму на брелочек сигнализации. Моргнуло, и слышится: «Ульк». Вот она, моя красавица, немножко инеем запорошена. Призрачно все… Чертова песня засела в голове. Забираюсь в «Тойоту» и завожу двигатель. Прохладно… Щелкаю клавишами обогрева. Вот черт! Бежит Марина, размахивая сумочкой. Не-е-т! Бояринова голыми руками не возьмешь! Нажимаю на кнопочку, замки на дверях фиксируются. Мой любимый секретарь дергает за ручку дверцы, что-то кричит, нагнувшись к боковому стеклу, но мне ничего не слышно. Потихоньку выруливаем. Нет, Марина, ты не Терминатор, не догонишь! Все, поехали!

Окно быстро запотевает от выпитого. Могут, конечно, мастера машинного доения и тормознуть ненароком. Ничего страшного. Позвоню их главному. «Владимир Викторович, здравствуйте. Вас сын Степана Михайловича беспокоит. Да, да. Ничего страшного. Привет передам. Телефон передаю инспектору». Ничего не поделаешь. Сорвалась «Тойота» с регистрационным номером шестьсот шестьдесят шесть с крючка! Номер запоминающийся – число Зверя, то есть Сатаны. Когда машину регистрировал, в голову стукнуло: хочу такой номер – и все! Владимира Викторовича решил не напрягать, а поступил как все: заплатил двадцать тысяч, подождал. Пришлось, правда, ждать недельки две. Кто-то заказал заветные шестерки пораньше. Пользуется спросом число Зверя! Ничего, получил его с другой серией.

Надо скорость сбавить, чуть в грузовик не въехал. Вообще заметил за собой особенность: чем я пьянее, тем езжу аккуратнее. Меня как-то инспектор остановил. Я обычно в этих случаях из машины не выхожу. Стекло приоткрываю, документики протягиваю. Вопросы? Сейчас наберем телефон. А тут что-то на меня нашло, из машины вылез и чувствую: ведет меня куда-то в сторону. Он мне: «Как вы за руль сели, вы же идти не можете!» А я ему: «Потому и еду!» Сопроводил он меня тогда до дома, по просьбе Владимира Викторовича. Такая вот отеческая забота!

Кстати, по поводу трех шестерок. Когда получил номера, то решил, как положено, обмыть. Подвернулся знакомый бизнесмен Олег. То ли на самом деле очень набожный, то ли прикалывается. В церковь по воскресеньям ездит, посты соблюдает, а по жизни – акула капитализма! Выходим с ним как-то из ресторана, и вдруг – нищенка. Подайте, говорит, добрые люди. Я ей: «Что, на ресторан не хватает?» По всему видно, на бутылку собирает. А Олег кинул монетку и заявляет мне: «Эту монетку кинут на весы на Божьем суде, и она все грехи мои перевесит!» Думаю: «А что перевесят те два ляма,[1] что ты у Федьки отжал, а его подставил?»

Так вот, увидел Олег номера и говорит: «По Библии три шестерки – число Антихриста. Мне вот батюшка машину святой водой окропил, а тебе с этими номерами сто пудов не будет!» Я ему говорю: «Заплачу – окропит!» А тот: «Спорим на литр коньяка, что не будет!»

Поспорили! А Олег с ехидцей, напоследок: «Смотри, Витька, не въехай куда-нибудь с этими шестерками».

И ведь накаркал, гад!

Обмыли мы номера, еду, как всегда, аккуратно. Скорость вроде не превышаю. На секундочку отвлекся, сигарету достать, и тут – ОНА. Удар, торможу. Вроде лобовое стекло не разбила, и то хорошо. Выхожу из машины. Все нормально, только капот чуть-чуть помят. Молодая девка валяется на дороге. Сама ведь под колеса залезла! Вроде живая, стонет. Одна нога как-то вывернута, осколок кости колготки прорвал и торчит. Открытый перелом. А на улице зима, как сейчас. Хорошо хоть два часа ночи, и на улице ни души. Думаю, если «Скорую» по сотовому вызвать, еще номер определят. Самому ее в больницу везти – тут Владимир Викторович уже может не отмазать. Ничего, в дубленке не замерзнет, кто– нибудь подберет. Потом уже в газете, в криминальных хрониках, читаю: «Была сбита… Водитель скрылся… Можно было бы спасти…» Морду бы Олегу набить за его пророчество!

Эх, ладно, что было, то прошло! А сейчас надо остановиться и купить пивка. Если пивом не «зашлифовать», остается какая-то недосказанность после пьянки. Финальный аккорд необходим!

Отхожу от ларька с тремя бутылками «Карлсберга» и наблюдаю картину: рядом с моей машиной резко тормозит такси, оттуда вылетает Марина и садится в «Тойоту» на место водителя. Следила, сучка! Теперь не отвяжется! Повезет домой, как школьника. Ругаться уже не хочется, спокойно сажусь рядом и открываю одну из бутылок. Пенистый напиток приятно ласкает горло. Меня терзают смутные сомнения, что секретарь опекает меня по прямому указанию отца. Когда папаша отпочковал от своей империи крохотную фирмочку, как игрушку для сына-несмышленыша, все новые сотрудники – менеджеры Сашка, Серега и Женька, бухгалтер Ксения, Макс (по прозвищу Кровавый) – пришли устраиваться по объявлению. Марину же прислал пахан. Как-то она забыла на столе свою мобилу. Смотрю и вижу: она и папочка периодически созваниваются. В общем, тайный сговор налицо. Отец воспитывал меня без матери. Вернее, не он, а разные нянечки. А теперь нанял мать Терезу, по имени Марина, которая и в коечку ляжет, и обедом накормит, и домой отвезет.

Подкатываем к подъезду, при этом Марина забирает у меня из рук последнюю бутылку и говорит: «Хватит на сегодня!»

Хватит так хватит. Под ручку, как примерные супруги, идем ко мне в квартиру.

Утро встречает головной болью и сухостью во рту. Марина подает мне стакан с каким-то снадобьем. Делаю вид, что пью, а когда моя опекунша идет на кухню, выплескиваю содержимое стакана в горшок с комнатным цветком. Затем преодолеваю расстояние от кровати до бара и припадаю к бутылке с виски. В желудке разливается приятная теплота, самочувствие улучшается с каждой минутой, и даже Марина уже не раздражает. Не зря говорят эскулапы, что подобное лечится подобным! Делаю еще несколько глотков, ставлю виски на место и прыгаю под одеяло. Заходит Марина, несет поднос с кофе. На ходу ее короткий халатик периодически распахивается до самого живота, и я увлекаю моего ангела-хранителя в постель. Хорошая штука – виски!

После такой зарядки моя голова окончательно проясняется, и я вспоминаю, что наша контора, по моей инициативе, должна выехать на загородный отдых.

Спустя час я полон энергии. Даю Марине несколько указаний: обзвонить всех и под страхом увольнения пригнать в офис, забрать из отцовского гаража микроавтобус, затариться продуктами и выпивкой. Потом, довольный жизнью и собой, бодрым шагом подхожу к бару.

Младший Бояринов раздражает меня все больше и больше. Никогда бы не стала терпеть причуды этого недоноска, если бы не была обязана многим Степану Михайловичу. К тому же он платит мне очень приличные деньги. Судьба свела нас еще давно, когда я только-только закончила школу.

Про мое детство лучше не вспоминать. Я была отказным ребенком и прошла все стадии, сопутствующие моему статусу: дом ребенка, детский дом… В последнем учреждении приходилось не жить, а выживать. Воспитатели издевались над нами, мы издевались друг над другом. Вылить кому-нибудь на колени горячий суп или поджечь спичку, вставленную между пальцев ног, – все это считалось невинными шалостями. Девчонки в жестокости превосходили мальчишек и если дрались, то до последнего. Помню, как Таньку, чья кровать стояла рядом с моей, сбив на пол, принялись добивать ногами. Ей сломали четыре ребра, одно из которых проткнуло ей легкое. Ее никто не жалел, потому что она занималась крысятничеством. У кого-то из тумбочки пропала дешевенькая помада, у кого-то – зеркальце. Стали выслеживать, и Танька попалась. Обнаружился даже ее тайник, в углу, за отопительной батареей. Воровке еще повезло, что на шум зашел дежурный воспитатель. Иначе ее просто бы убили.

Мы бегали в мальчишеский корпус, они – к нам. Сексом занимались даже самые маленькие. Воспитатели нас лупили, но все было без толку. Да они и сами были не прочь с нами поразвлечься. Когда в интернат привозили новенькую, первым делом мы выясняли, девственница она или нет. Если да, то приглашали тайком мальчишек и поздно ночью устраивали торжественный ритуал прощания с девичьей честью. Если девчонка упиралась, ее жестоко избивали.

Бывали дни, когда приезжали взрослые и выбирали ребенка для усыновления или удочерения. Нам сообщалось об этом заранее, мы наряжались, красились и старались понравиться. Не последнюю роль играла, конечно, и личная карточка. Один ангелочек так всем нравился, а в карточке – черным по белому: два убийства. Причем в таком возрасте, когда даже в спецучреждение нельзя направить. Если все срасталось и везунья отправлялась в новую семью, то свои нехитрые пожитки она оставляла нам. Считалось, если что-то взять с собой, то эта вещь может привести потом обратно, в этот ад. В такие минуты мы завидовали избранницам до слез и раскидывали карты: кому повезет в следующий раз.

Однажды к нам приехала довольно пожилая пара. Посмотрели документы, медицинские карточки, походили немного и выбрали меня. И муж, и жена – оба пенсионеры. Зачем им в таком возрасте понадобился ребенок? Позже я узнала, что у них в автокатастрофе погибли дочь с мужем и внучка.

Сначала мне казалось, что я попала в рай. У меня была ОТДЕЛЬНАЯ КОМНАТА, меня кормили домашней вкусной едой. Находившиеся под бременем горя пенсионеры всю свою нерастраченную любовь и привязанность обрушили на меня. Но постепенно кое-что и взамен стали требовать. Например, хотели, чтобы я была пай-девочкой. Я собиралась на улицу, а они спрашивали: «Куда?» Мне звонили по телефону, а приемные родители интересовались: «Кто?» Меня это бесило, и я с трудом сдерживалась, чтобы не ответить грубостью.

Старики не понимали, что человека невозможно переделать. Дикий тростниковый кот никогда не станет домашним Мурзиком. И мы никак не могли приспособиться друг к другу. Я привыкла к вольной жизни и болезненно переносила опеку приемных родителей. Их шокировало мое курение, лексикон, полуночные прогулки. Тем не менее пенсионеры меня удочерили. Как-то раз я встретила своих бывших подруг по детдому. Мы зашли в кафе, выпили вина, вспомнили кое-что из прежней жизни. Потом постояли на улице. Подкатила иномарка, и одна из девчонок уехала. Выяснилось, что подруги трудятся в качестве жриц любви. В этот же вечер мне «подвинтили» клиента, и пошло-поехало…

Мои пенсионеры, догадавшись, чем я занимаюсь на досуге, устраивали мне постоянные скандалы. У меня появились свободные деньги, и уже нашлась съемная квартира. В тот вечер тетя Зина, как я называла приемную мать, устроила очередную истерику и ударила меня по щеке. В голове тут же начал тлеть огонек, который разгорался все ярче и ярче. Уходя на свой ночной промысел, я незаметно зашла на кухню и приоткрыла газовый кран на плите.

Под утро возле нашего подъезда толпились люди, стояли машины разных оперативных служб. В стене дома зиял огромный пролом. Кроме приемных родителей, на воздух взлетели еще три семьи. Взрыв был такой силы, что в соседнем доме повылетали стекла. Официальная версия была обычной: взрыв бытового газа. Телевизионщики, как охотничьи собаки, отслеживают подобные случаи, чтобы лишний раз показать крупным планом чью-нибудь оторванную руку или детскую куклу на развалинах. Так было и в этот раз: история со взрывом обежала все телеканалы и вызвала, как говорится, широкий общественный резонанс. Вышло так, что из тех, кто проживал в разрушенных квартирах, в живых осталась я одна, удочеренная сирота. Правда, был еще какой-то мужик, плитой у него задавило жену и детей. Но он вроде бы попал в психушку, и внимание журналистов было обращено всецело на меня. Тогдашний мэр города (а им был Степан Михайлович Бояринов) лично, под прицелом телекамер, вручил мне ключи от квартиры в новом доме, предложив обращаться к нему за помощью, «если что».

Девушкой я была видной. Мне бы по подиуму ходить, а не на улице стоять. Но судьба распорядилась иначе.

Однажды, в темный дождливый осенний вечер, когда я с подружками стояла на нашем обычном месте, к нам подрулил джип. Из него вышел высокий человек в кожаной куртке и темных очках, бросил на нашу стайку оценивающий взгляд и, поманив меня пальцем, призывно распахнул дверцу. Усевшись, я по привычке задрала и без того короткую юбку и закурила. Водитель молча тронулся с места, потом вынул у меня изо рта сигарету и выкинул в окно. Говорю: «Один час – пятьдесят баксов». Он молчит и скорость прибавляет. Хрипло выдавливаю из себя: «Ваш номер срисовали». Опять тишина! И кнопочки на дверях вдавились! «Все, – думаю, – приехали! Маньяк попался!» И тут человек в очках, словно прочитав мои мысли, говорит: «Не дергайся! Заниматься будешь спецобслуживанием». И улыбнулся змеиной улыбкой: «Это, можно сказать, шаг вперед в твоей карьере. А твои сутенеры… Эта шушера даже не шестерки, а так, пыль на столе».

Оказалось, на тихой боковой улочке, в центре города, существует ресторан с комнатами отдыха, сауной и бассейном. Для обычных людей вход сюда всегда закрыт. Это заведение входит в номенклатурный список мест отдыха городской элиты.

Меня осмотрели врачи и выдали медицинскую книжку. Тот самый человек взял подписку о неразглашении всего того, что я здесь увижу и услышу. И невзначай обронил, что с болтунами происходят несчастные случаи. Я получила трудовую книжку с отметкой: «Городская администрация. Уборщица». Зарплату стала получать достойную, с гибкой системой премиальных. По крайней мере, по сравнению с прежней работой в деньгах не потеряла. Только не болталась на улице и не рисковала, как раньше. В штате вместе со мной трудились не только девушки, но и юноши. Для начальствующих лиц, так сказать, с нетрадиционной ориентацией. Кого я только здесь не увидела! Известные политики из разных партий, начальники всевозможных ведомств и управлений, крупные банкиры… Приезжала элита на неприметных машинах, оставив свои «Мерседесы» с блатными номерами для официальных поездок.

Заглянул как-то раз и Степан Михайлович Бояринов. Помня про подаренную квартиру, обслужила я его по высшему разряду. На прощание он усмехнулся и сказал:

– Когда я тебе ключи дарил, мне служба безопасности уже доложила, чем ты занимаешься. Но мне тогда переизбираться надо было. А тут возможность появилась на глазах у всех сироте помочь. И с улицы тебя я убрал, чтобы какой-нибудь скандальный журналистишка не тиснул статейку под заголовком: «Мэр облагодетельствовал уличную проститутку». А ты молодец! Здешнее руководство довольно: исполнительная, расторопная и не болтунья!

Шло время. Следующей ступенькой служебного роста стала работа горничной в загородном доме Степана Михайловича. Он ушел из администрации и занялся бизнесом.

Приватизированные и оформленные на подставных лиц участки в центре города, долгосрочная аренда различных зданий и помещений с правом выкупа, полезные и нужные связи в различных сферах, цепкий ум и волчья хватка, наконец, – все это способствовало процветанию империи бывшего градоначальника. «Главное, вовремя уйти, – говаривал Бояринов. – Если мэра смещают, его, как правило, сажают».

Ходили слухи, что жена Степана Михайловича умерла от какой-то хронической болезни. Сын Виктор, любитель выпивки и карточной игры, постоянно попадал в неприятные истории. Экс-мэр, все еще надеясь увидеть в непутевом отпрыске своего преемника, поставил его руководить небольшой фирмой. Мне к этому времени Бояринов-старший стал доверять все больше и больше. Однажды он вызвал меня в свой кабинет и сказал:

– Марина! Мы знаем друг друга достаточно, и ты обязана мне многим. Я тебя никогда ни о чем не просил. Меня очень беспокоит Виктор, и это отвлекает меня от дел. Ты должна стать его тенью, ангелом-хранителем… Кем угодно, лишь бы он не вляпывался в дерьмо! Деньги будешь получать от меня лично. Если что – немедленно звони. И упаси тебя бог вести двойную игру!

Теперь приходится играть роль секретаря в фирме «Информационный центр «Плюс». С тюфяком Виктором особых проблем нет. С трудом сдерживаюсь, когда общаюсь со стервой Ксенией, полубезумным Сергеем или странноватым Максом. Как будто кто специально набирал к нам умственно больных сотрудников. А ведь все пришли по объявлению!

Не зря наш шеф родился в год Быка. Упрямый, как это создание. Интересно, может, все-таки есть год Осла? Я подумала, что насчет загородного дома он пошутил. А сегодня ни свет ни заря Мариночка уже всех обзванивает. Бояринов приказывает всем ехать куда-то во тьму тараканью. Если, говорит, не поедут, объявляю все дни рабочими. И пусть попробуют, в случае чего, не выйти на работу. По статье уволю. И уволит! Ему эта фирма – так, забава! С таким папочкой можно и в игрушки поиграть. А я настроилась эти дни с Сашкой провести. Конечно, он и там никуда не денется. Хотя, надо признать, Севастьянов непредсказуем. Может на любой юбке повиснуть, хоть на стервозной Ксении. И конкурентов у него в этой деревеньке будет не так много. Виктор запросто может в запой уйти. Марина заскучает, а время надо будет чем-то убить. Кровавый Макс ноутбук возьмет с «ужастиками», ему и не надо ничего больше. Остается Сергей – человек настроения. Может приласкать, а может и в бешенство неожиданно прийти. Хороший отдых предстоит! Но уехать надо обязательно. В годовщину смерти тетки дома лучше не находиться.

Вам приходилось когда-нибудь ухаживать за стариками? Больными, беспомощными, но вместе с тем вредными, вспыльчивыми, дурно пахнущими? Нет? Значит, вам повезло! Меня же эта участь постигла с восьмого класса. Люди ухаживают за бабушками, дедушками, родителями, наконец. Мне довелось ухаживать за тетей – маминой старшей сестрой. Она никогда не была замужем, и сколько я себя помню, всегда болела. Отец – тихий интеллигент, не смевший ни в чем перечить супруге, мать – властная женщина, полная противоположность отцу, и я жили в четырехкомнатной квартире, принадлежавшей маминым родителям. Дед, по линии матери – профессор и доктор каких-то наук, – жил по заграницам и квартирам многочисленных знакомых женщин. Бабушка умерла. Родители отца жили на Украине. Тетке, которую я всегда звала только по имени-отчеству – Анастасия Георгиевна, в принципе было где жить, дед и ей припас квартиру. Поначалу она там и жила, вернее, болела. Мы ее навещали, покупали продукты, и в конце концов мама для удобства забрала ее к нам. Тетка не утруждала себя домашними делами, зато была помешана на собственном здоровье. Я даже сейчас считаю, что многие свои болезни она попросту выдумала.

Сначала Анастасия Георгиевна ходила по больницам и поликлиникам, потом стала вызывать врачей на дом и постепенно превратилась в лежачую больную. Мне вменили в обязанность кормить тетку обедом. Мои сверстницы после уроков гуляли, а я неслась домой, как скаковая лошадь, чтобы приготовить обед Анастасии Георгиевне. Тетка читала различные газеты и журналы об оздоровлении организма, слушала радио и смотрела телевизионные программы на эту же тему. Поэтому к еде она относилась очень привередливо. Если картошка была жареная, а не тушеная, значит, это вредно для печени. Замороженные полуфабрикаты – вредно! Колбаса, майонез – вредно! Хлеб – только бездрожжевой. Я тихо сходила с ума, а мать мне говорила вечерами: «У нее же никого нет! Потерпи, больные – все капризные».

Постепенно, то ли от самовнушения, то ли от постоянного лежания, самочувствие Анастасии Георгиевны начало ухудшаться. Врачи выписали ей кучу таблеток, которые надо было принимать по часам. И тут тетка, как мне кажется, просто начала хулиганить. Она стала жаловаться матери на память и сетовать на то, что не способна самостоятельно пить свои пилюли. Так я превратилась в штатную сиделку. Утром, в обед и вечером теперь надо было проводить, как принято говорить у врачей, поддерживающую терапию в комплексе с мониторингом артериального давления. Прибавьте сюда горшки, которые также надо было регулярно выносить. Я училась уже на первом курсе института. Молодежные вечеринки и дискотеки мне замещала больная придурковатая тетушка. Я предлагала родителям нанять сиделку, но мать кивала на запуганного отца и говорила со злостью, что он на семью не может заработать денег, не то что на сиделку. И на этом все заканчивалось.

В какой-то передаче показывали, что гитлеровцы перед входом в один из концлагерей сделали надпись со словами из Библии – «Каждому – свое». И на протяжении многих дней я думала, кощунственно сравнивая себя с заключенной: «Неужели это – мое?!»

Однажды я пригласила к себе домой молодого человека. Лучше бы я этого не делала! Первый вопрос, который он задал, переступив порог нашей квартиры, был: «А чем это у вас здесь воняет?» Больше он ко мне не приходил, а я стала объектом насмешек со стороны благополучных однокурсниц. Сострадание ведь у нас не в моде.

Бесконечные «Скорые», кардиограммы, запах лекарств и мочи, скандалы дома – все смешалось в какую-то кошмарную кучу. И я стала подумывать, как все это прекратить. Понаслышке я знала, что лежачие больные могут жить, а вернее сказать, существовать годами. Но это «существование» мне не просто надоело, а СМЕРТЕЛЬНО НАДОЕЛО! Для профилактики приступов стенокардии я давала Анастасии Георгиевне одно лекарство, а для купирования приступов – другое. Мне пришло в голову, что нужно экспериментировать. Для начала я исключила из ежедневного «рациона» первый препарат. Таблетки выкидывала, а в тетрадочку добросовестно записывала, что прием осуществлен.

Учебу пришлось на время забросить. Я боялась, что наступит приступ и тетя может запросто проглотить нужные пилюли, лежащие перед ней на столике. Родителям свой приступ активности я объяснила своей тревогой о здоровье тети, которая стала в последнее время часто жаловаться на боль в груди. Я давно стала главным лекарем в семье, и мать, похвалив меня за усердие, даже похвасталась моим милосердием перед соседями и знакомыми.

Наступил день, когда Анастасия Георгиевна схватилась за грудь и позвала меня, сидящую рядышком с книгой в руках. Я немедленно убрала все таблетки и стала ждать. Тетка умоляла вызвать «Скорую», дать ей таблетки, но я была неумолима, как сама Смерть. Наступил час расплаты. На случай, если Анастасия Георгиевна выкарабкается, у меня была припасена байка, что ей все давалось вовремя, о чем была уже сделана соответствующая пометочка в блокнотике. Про мой отказ вызвать врачей и говорить было смешно: все знали, что у тети проблемы с головой.

И тут меня понесло: я стала высказывать задыхающейся тетке все то, что у меня наболело на душе. Столько гадости я никому в своей жизни не говорила и, наверное, уже никогда не скажу.

Врачей я вызвала только тогда, когда ниточка пульса окончательно исчезла и поднесенное для контрольной проверки к тетиному рту зеркальце осталось незамутненным.

«Скорая» констатировала смерть от сердечного приступа. После похорон на душе стало как-то тяжело. Я была свободна, как весенний ветерок, но почему-то идти никуда не хотелось. Моя прежняя жизнь была подчинена строгому распорядку, и, как выяснилось, я была кому-то нужной. Теперь не надо было готовить обеды, давать пилюли, но легче не стало. В опустевшую комнату тетки я старалась не заходить.

Поразило другое. Как выяснилось, тетка завещала мне свою квартиру и денежные вклады. Со слов матери, вызывавшей нотариуса на дом, когда я была в институте, Анастасия Георгиевна, подписав бумаги, добавила тихо: «Моей сиделочке…»

Смотрю, наш Сереженька Бакунин куда-то пошел, как лунатик. Частенько у него крыша едет. То паясничает, всех достает, а иногда уставится куда-то невидящим взглядом и молчит. Я знаю, что меня он ненавидит, поэтому и вышел его позлить. Мне даже кажется, что Бакунин всех не выносит. В этом они с Ксенией – родственные души. Марина, наш секретарь, ненавидит через одного. Ха, а Евгения, наоборот, любит всех!

(А кого любишь ты, Макс? – прошипел внутренний голос. – Или чего? Виртуальную действительность с потоками крови? Ответь, Макс!)

– Отвечаю: пусть лучше я убью на экране, чем на самом деле.

(Но тебе ведь хочется убить по-настоящему, правда?)

– Нет, нисколько.

(Это вранье. Посмотри вот на эту девушку. Она идет и беззаботно улыбается. Как приятно было бы сдавить эту нежную шею и посмотреть, что будет потом. Как ТУ ДЕВОЧКУ. ТЫ ПОМНИШЬ?

– Пошел ты… Это был не я. И вообще, заткнись!

Внутренний голос послушно замолкает.

Мы поехали отмечать встречу того Нового года большой компанией в какую-то деревню, далеко за город. У родителей моего друга Лешки там была полуразвалившаяся хибара, перешедшая к ним по наследству. Нам захотелось экзотики, полудикой природы. Городские дискотеки уже приелись, а справлять праздник у кого-нибудь на квартире было уж чересчур банально. Деревня, и только она! Представлялись весело потрескивающий огонь в настоящей печке и сизый дымок, поднимающийся в безбрежное небо, украшенное малиновым морозным закатом. В действительности все оказалось даже лучше, чем мы представляли.

Портативный приемник пробил кремлевскими курантами, и веселье было в самом разгаре. Лешка и я вышли на улицу покурить. Многие дома в деревне оказались брошенными, но кое-где, как нам показалось, мерцал свет. Настроение было прекрасным, близость природы пьянила больше, чем вино. Друг предложил взять бутылку и пойти поздравить кого-нибудь. Мы так часто раньше в городе и делали: ходили по квартирам, обнимались и пили с совершенно незнакомыми людьми. Лешка надел для хохмы красную шапку и прицепил бороду. Ну, вылитый Дед Мороз!

Пройдя мимо какой-то сгоревшей избы, мы оказались возле большого двухэтажного дома, смотревшегося дворцом среди деревенских построек. Наверное, тут жили фермеры или что-то в этом роде. Калитка была открыта, окна призывно светились. Мы осторожно зашли во двор: никого и ничего. Дверь в дом тоже была не заперта. Коридор вел в большую комнату, где мигала разноцветными огоньками пушистая елка. Пусто! Мы уже хотели уходить, но наверху послышались какие-то звуки. Скрипучая лестница привела нас на второй этаж.

Лучше бы я туда не поднимался, поверьте. Там в одной из комнат на кровати лежала девочка, эдакое небесное создание лет восьми– девяти от роду. Она лежала неподвижно, и я думал, что она спит, хотя меня смутило, что цвет лица у нее какой-то неестественный.

– Пошли отсюда, Макс, – нервно проговорил Лешка, но я сделал еще один шаг вперед. Из-под одеяла свесилась тоненькая ручка, одетая в красную перчатку. Я не мог оторвать глаз от этой детской ручонки и, едва осознавая, что делаю, ринулся вперед и сдернул с ребенка одеяло. Крик застрял где-то посередине, между легкими и глоткой. Несчастная малышка была вся в крови, и никакой перчатки на ее ручке не было. Бедняжку словно распотрошили. Лешка стоял за спиной и тихо поскуливал, в любой миг готовый дать стрекача.

Я осторожно коснулся руки девочки. Холодная. Даже холоднее льда, как мне показалось. Лешка что-то испуганно забормотал и тронул меня за локоть.

На первом этаже раздались чьи-то голоса. Алексей, вскрикнув, кинулся вниз, там что-то зазвенело, упало… На лестнице послышались шаги, и я, с трудом соображая, что делаю, спрятался в шкафу, прильнув к замочной скважине. В комнату вихрем ворвалась незнакомая мне женщина, и ее крик разорвал все вокруг. Мне чудилось, что ее надрывный вопль проникает мне прямо в мозг, как сверло.

Как потом выяснилось, ее муж убил Лешку, думая, что это он убил его дочь, а потом этого мужика вроде бы признали невменяемым. Приехавшая из райцентра милиция опросила мать девочки, бегло осмотрела комнаты и увезла отца покойной с собой. В шкаф они не заглянули. На другой машине увезли в морг два тела: девочки и Лешки. Женщина неподвижно сидела перед кроватью и никуда не выходила.

Прошли сутки, пошли вторые. Шкаф стал моим домом, и время спрессовалось в вечность ада. Мне было видно только спинку стула и склонившуюся голову, тронутую ранней сединой. Слезы бессилия капали на мои затекшие ноги. Я задыхался от зловония собственных экскрементов. Я неистово жаждал, чтобы меня обнаружили, даже кашлял и ворочался, но выходить не осмеливался. Зловещий сгорбленный силуэт, застывший над детской кроваткой, вгрызся в мою память на всю жизнь.

На исходе третьих суток человек, уже отдаленно напоминавший Макса Фирсова, плача и ломая ногти, сумел выдернуть из вешалки стальной крюк и решился на убийство. Но ему не суждено было произойти по одной простой причине: мать девочки давно была мертва. Наверное, от пережитого у нее остановилось сердце.

Умирая от голода и жажды, я стал искать избу, где мы начали отмечать праздник. Кругом было тихо. Я обходил все дома, пока не нашел нужный. Снег рядом с дверью был красного цвета с желтоватым оттенком.

МОИ ТОВАРИЩИ ПРОПАЛИ. Вся комната была залита кровью. На столе рядом с бутылкой шампанского валялись отрезанные пальцы. Потом меня допрашивал какой-то седой участковый, другие милиционеры. Я был основным и единственным подозреваемым, кроме сумасшедшего, убившего Лешку. Трупы так и не нашли, доказать мою причастность к массовому убийству не смогли. Я просидел какое-то время в следственном изоляторе, и на этом все закончилось. Судимости у меня не было, и в фирме даже не знают, что я находился под следствием. Для меня осталось полной загадкой, что же произошло в тот роковой Новый год на самом деле.

События тех лет не пробили мою душу навылет, а застряли в ней навсегда навязчивой идеей. Не сочтите меня сумасшедшим, но… у меня появилось желание убивать. Понимаете? И чтобы окончательно не сойти с ума, я стал это делать на экране компьютера. Это, конечно, суррогат, скажете вы. Резиновая женщина вместо страстной и горячей, трепещущей плоти. Но тем не менее хоть как-то успокаивает. Хоть на время.

Участковый уехал, но спать не хотелось. Я подошел к окну и стал вглядываться в непроглядную ночь. Какое величественное спокойствие! Темнота и тишина. Только здесь, в глуши, можно ощутить единение человека с природой. Город с его бесконечной мелкой суетой, назойливым шумом не дает возможности человеку сосредоточиться. Не зря основная масса творческих натур предпочитала создавать свои шедевры среди естественной земной красоты, которая не отвлекает, а, наоборот, помогает постичь глубину мироздания. Стараясь как можно тише скрипеть старой лестницей, я поднялся на второй этаж и приоткрыл дверь в комнату, где спали жена и дочка. Девочка, естественно, побоялась в первую ночь спать одна на новом месте. Я спустился на цыпочках вниз и решил посмотреть, что же за материалы принес мне в огромной папке участковый. Чего там только не было! Вырезки из газет и журналов, копии протоколов допросов, отчеты и справки, фотографии… Причем встречались бумаги столетней давности, за которые какой-нибудь коллекционер– краевед заплатил бы приличные деньги.

Внезапно я услышал странный шорох, идущий откуда-то снизу. Я прислушался: звук напоминал нечто среднее между стрекотанием сверчка и грызущей что-то мыши. У нас в коммунальной квартире водились и те, и другие, и я мог с уверенностью идентифицировать подобные звуки. В конце концов, мало ли какая живность могла водиться в старом деревенском доме? Шорох то усиливался, то затихал, и мне стало немного не по себе. Проверить или нет, что там?

После недолгой внутренней борьбы с самим собой я решил отказаться от этой затеи и погрузился в изучение архива участкового.

«Дул промозглый ветер, срывая остатки одежды с полуголых берез, росших неподалеку. На востоке небо брезжило свинцовым рассветом. Около круглого столика, на котором мерцала свеча, сидел закутанный в серый плащ молодой человек. Вдалеке зацокали копыта, он поднялся и, прежде чем выйти из дома, пристально посмотрелся в зеркало с резной позолоченной рамой. Оттуда на него смотрело печальное бледное лицо, обрамленное завитками черных кудрей. Молодой человек развернулся и стремительно вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Он открыл черную, слегка поцарапанную дверку кареты и прыгнул внутрь. Там уже находился мужчина в темной накидке и цилиндре. Мужчина наклонил голову в знак приветствия, хлопнул рукой, затянутой в перчатку, по стенке, и карета рванулась вперед».

Так мне представилась картина, когда молодой гвардейский офицер, потомственный дворянин Борис Сергеевич Чертов, ранним ноябрьским утром ехал на дуэль. Я подошел к стене и снова посмотрел на старую фотографию, потом заглянул в зеркало. Удивительное сходство еще более поразило меня. Единственное отличие заключалось в том, что я стригся очень коротко и не носил модные в те времена бакенбарды. Лица были очень похожи, да и имена мы носили одинаковые. Из статьи в «Губернских новостях» нельзя было понять, почему Чертов только лишился офицерства и дворянства, а не отправился на каторгу. Его лишь сослали из Петербурга в глухомань, маленькое имение, доставшееся ему по наследству от сумасшедшего отца. Можно предположить, что у августейшей особы в день судебного разбирательства были именины.

Я бережно держал пожелтевший ветхий листок, боясь, что он рассыплется от неосторожного прикосновения. В статье, называвшейся «Таинственные события в деревне Чертовка» была дана краткая предыстория появления здесь местного барина.

Дальше начиналось самое интересное. Со слов знакомого краеведа я полагал, что местные крестьяне бунтовали, а они, оказывается, отправили тайком ходока к самому генерал– губернатору с просьбой защитить их от барина.

Когда приехал урядник с солдатами, то все крестьянские избы были пустыми, кроме одной, где жила какая-то безумная старуха. На улице стоял декабрь, и в холодных домах в люльках лежали заиндевевшие от мороза трупики детей. Самого барина нигде не нашли. Зато в доме находились уже окоченевшие трупы его жены и дочери. Далее между солдатами случился какой-то конфликт, и они друг друга перебили. Дело закончилось тем, что местные власти дом опечатали, и он долгое время стоял пустым.

Вот еще интересная статейка. Называется «Игра в преферанс с дьяволом». Передо мной вырванная страница из журнала «Нива». Всматриваюсь в год, пропечатанный мелким шрифтом внизу листка. Судя по всему, то, что здесь излагается, произошло уже лет через тридцать после Чертова. Интересно, откуда у Аникеева такие материалы? Он что, по библиотекам рыскал и тайком странички вырывал? Ладно, читаю…

«…Мы ехали на перекладных и остановились на станции Горино, чтобы сменить лошадей, отдохнуть и поужинать. В казенной избе, кроме нас с товарищем, людей молодых, остановились и два господина преклонного возраста. Одному из них, отставному майору и известному в своих кругах преферансисту, накануне удалось сорвать большой куш. Он послал человека в местный магазинчик, и шампанское полилось рекой. Как само собой разумеющееся, прозвучало предложение сыграть в преферанс. Мы расписали пульку до десяти, по копеечке за вист, и, играя, вспоминали разные истории. Майору опять везло, и он, будучи изрядно подшофе, рассказал, что неподалеку, верстах в десяти отсюда, есть деревенька со странным названием Чертовка, принадлежавшая когда-то его другу, дуэлянту и гуляке. Там приключилась какая-то таинственная история, и об этом месте ходили престранные слухи.

– Господа, – сказал бывший военный, – а не навестить ли нам деревеньку? Ночь-с, чертовщина разная, как у Гоголя. Распишем там партию, и будет что вспомнить. Кутить так кутить-с, ямщику плачу я.

Шампанское стучало в висках, барышень здесь не было, а нам хотелось каких-нибудь приключений. Кроме того, никто не захотел выказать себя трусом.

Из пяти ямщиков, бывших на станции, согласился поехать самый молодой, и то за огромные деньги – рубль серебром.

Стояла зима, дорогу занесло, и лошадь медленно шла по глубокому снегу. Ямщик стал опасаться, что кобыла сломает себе ногу, и хотел повернуть обратно, но разгулявшийся майор накинул ему еще двугривенный. Темная, пустая деревня и манила, и пугала. Шампанское стало выветриваться, и я, постепенно трезвея, уже начинал упрекать себя в легкомыслии.

Еще издалека мы увидели, что в барской усадьбе мерцает какой-то огонек.

– Странно, – сказал майор, зябко поднимая воротник длинной медвежьей шубы. – Доподлинно известно, что здесь никто не живет.

Ямщик размашисто перекрестился, потом вынул из-за пазухи крестик и поцеловал. Лошадь начала взбрыкивать и ржать, мотая мордой и кося испуганными глазами.

Высокие деревянные ворота открылись при нашем приближении сами собой. Никто не захотел идти первым. Майор огляделся, тоже осенил себя крестным знамением и пошел к крыльцу.

Дверь в дом была не заперта. В гостиной с шипением горели свечи в канделябрах, крышка пианино была открыта, как будто кто-то недавно музицировал. На столе, покрытом зеленым сукном, лежали карты, листок бумаги с расчерченной пулькой. В бокалах искрилось и пузырилось шампанское.

– Здравствуйте, господа! – прозвучало сзади.

Оглянувшись, мы увидели странного человека с седыми волосами в инвалидной коляске. У него было худое лицо в крупных оспинах, кисти рук покрывали разлохмаченные обрывки бинтов. Он улыбался одним только ртом с тонкими, как ниточки, губами. В глазах же был лед. Он указал на стоящую в углу вешалку, верх которой был сделан из лосиных рогов:

– Извините, я не имею возможности содержать слуг, и за вами некому поухаживать. Раздевайтесь, и милости прошу за стол. Вы же мечтали сыграть партию в Чертовке?

Мы заняли места за столом. Туда же подъехал и странный инвалид. Несмотря на забинтованные руки, он с невероятной быстротой перетасовал колоду и предложил снять карты моему товарищу, что тот и сделал.

– Господа! Предлагаю для начала сыграть распасы. Кто набирает больше всех штрафных очков, тот посидит в моем подвале… – хозяин дома задумался, – столько минут, сколько возьмет взяток.

Он разразился неприятным смехом. Мы переглянулись. Всем стало ясно, что мы попали в дом к сумасшедшему. Что нам оставалось делать: повернуться и уйти или развлекать ненормального инвалида?

– Э-э… – протянул майор, – мы уважаем ваше гостеприимство и сами не прочь иногда пошутить. Но нельзя ли без этих экстравагантностей?

– К сожалению, нельзя, – холодно ответил инвалид и начал метать колоду.

– Что у вас с руками? – не выдержал я.

– Порезался – невозмутимо ответил седой.

Я глядел на грязные бинты, неуклюже замотанные на его скрюченных руках, на оспины на его лице и не верил этим словам. В голове крутилось только одно: проказа. Но делиться своими мыслями с друзьями я почему-то не стал.

Я не играл, а хозяин дома сидел на прикупе. Больше всего взяток пришлось на долю моего товарища. Он еще думал, шутка это была или нет, а к столу между тем подошла маленькая девочка, очевидно, больная чахоткой. Она беспрерывно кашляла, а на белом платьице виднелись капельки крови. Лицо девочки было мертвенно-бледно, а черные глаза мерцали неестественным блеском.

– Проводи гостя, пожалуйста, – сказал хозяин дома, обращаясь к ней.

Девочка протянула руку товарищу, он кинул на нас умоляющий взгляд.

– Карточный долг, сударь, – долг чести, – высокопарно напомнил инвалид, и девочка повела моего попутчика куда-то за лестницу.

Я присоединился к игрокам. Снизу донеслись странные звуки, и стало неуютно.

Друг за другом отправились в подвал майор со своим попутчиком. Инвалид неизменно умудрялся взяток не брать, даже при двух тузах на руках.

Оставшись наедине с хозяином дома, я приготовился метать колоду, но странный человек развернулся и поехал прочь от стола.

– Куда же вы? – спросил я с недоумением.

– Игра окончена, – ответил инвалид, ловко взбираясь по лестнице, ведущей на второй этаж.

– А мои товарищи, почему не идут сюда? – Мой голос, казалось, не принадлежал мне более.

– Не хотят! – И странный человек вновь разразился приступом гомерического хохота. – Вот такая вышла занятная партия!

Он скрылся, и свечи мгновенно потухли. Гостиную накрыл мрак, а затем в камине сам собой вспыхнул огонь. В отчаянии я схватил горящее полено и бросился туда, куда отводила моих попутчиков девочка. За лестницей был вход в подвал, и крышка люка была открыта. Я догадывался, что увижу нечто ужасное, но все равно пошел туда, ведомый какой-то неизъяснимой силой. Слабое пламя колыхалось, и темные птицы теней, махая огромными рваными крыльями, разлетались при моем приближении. Свет выхватил из мрака ноги, и я узнал щегольские сапоги майора. Он висел, подвешенный к потолку. На глазах у него были игральные карты. Я поднял полено, и карты, как бабочки, упорхнули прочь, открыв зияющие окровавленные глазницы. Ноги сами понесли меня наверх, и крик застрял в сдавленной ледяным ужасом груди.

Я пришел в себя только тогда, когда вызванные ямщиком солдаты выводили меня из дьявольского дома.

Оказалось, что в усадьбе уже давно никто не живет и там не могло оказаться ни странного инвалида, ни маленькой девочки. Я был обвинен в умышленном и зверском убийстве трех человек, и не миновать бы мне пожизненной каторги, если бы не врачи, обнаружившие у меня явные признаки помешательства…»

Старинная статья произвела на меня двоякое впечатление: с одной стороны, было лестно, что наша семья поселилась в месте, о котором писали еще сто лет назад, в одной из известнейших по тем временам газет; с другой – гнетущее состояние усилилось. Я обвел взглядом комнату и обратил внимание на старинное ободранное пианино, стоявшее в углу. Его крышка, как и тогда, была открыта. Сохранился с тех пор и стол, покрытый зеленым сукном. Запомнилось место в статье, где говорилось о подвале, и мне захотелось проверить, существует ли он на самом деле. Я прошел за лестницу и в самом углу обнаружил тяжелую деревянную крышку на огромных кованых петлях. На полу и крышке были железные кольца, сквозь которые проходила дужка ржавого навесного замка. В замке торчал длинный ключ. Сердце замерло: дом словно перенес меня в те давние времена, когда призрачная девочка водила сюда незадачливых игроков. Я повернул ключ, снял замок и, поднатужившись, открыл крышку.

Запах старины и пыли из подвала начал обволакивать меня со всех сторон. Электрическую проводку в доме делали, видно, в то время, когда в деревнях и селах выполняли лозунг Ильича: «Коммунизм – есть Советская власть плюс электрификация всей страны», и с тех пор не обновляли. Перекрученные провода проходили прямо по стенам. Я пробежал глазами по желтой длинной змейке и обнаружил старый эбонитовый выключатель. При попытке включить свет он отчаянно заискрил, и вскоре в подвале загорелась тусклая лампочка. Вниз вели деревянные ступени, стершиеся от времени. Я спустился и огляделся. Большое помещение было завалено разным мусором и старыми вещами. С потолка, около лестницы, свисал длинный шнур, завязанный петлей. Вспомнился отставной майор. Внезапно в ушах послышались голоса:

«Здравствуй, Борис, здравствуй. Добро пожаловать в Чертовку».

Волоски на всем теле встали дыбом, появилась ноющая слабость. Ноги сами меня вынесли наверх, хотя внутренний голос убеждал остаться.

Остаток вечера прошел скучно. Я неожиданно сделал для себя вывод, что, несмотря на великолепие здешней природы и спокойную атмосферу, целительный воздух и прочее, Лена с Верочкой как-то незаметно отдалялись от меня. Впрочем, я был настолько поглощен изучением истории этого дома, что не придал этому значения.

Этой ночью я впервые спал неспокойно. Я ворочался, стонал и комкал одеяло, отчего Лена, не выдержав, раздраженно сказала, что я мешаю ей спать. Я выпил стакан воды и, чертыхаясь вполголоса, отправился в другую комнату. Там было прохладней, и я быстро уснул.

А под утро произошло нечто страшное, и мой разум до сих пор не в силах дать адекватную оценку происшедшему. Я отчетливо услышал какой-то неясный скрип, будто кто-то двигается в мою сторону. Вскоре до моего слуха донеслось натужное дыхание, запахло протухшей едой. Все еще думая, что это очередной кошмар, я разлепил веки. Надо мной нависла какая-то сгорбленная фигура, сложив перед собой, как в молитве, скрюченные руки. Моего носа коснулась какая-то тряпка, от которой исходила невыносимая вонь. Я полностью открыл глаза и чуть не закричал от ужаса – надо мной, сидя в инвалидной коляске, склонился седой мужчина с худым, ухмыляющимся лицом, а то, что коснулось моей щеки, было обрывком грязного бинта, мокнущего от незаживающих язв сумасшедшего.

Задыхаясь от вони и ужаса, я перевернулся на бок и скатился с кровати, больно стукнувшись локтем об пол. За спиной раздался тихий смех, за которым последовал скрип – Седой выехал из комнаты.

Меня трясло, зубы выбивали отчаянную дробь. Господи, что это, сон?

Галлюцинации? Ведь только совсем недавно я читал записи о странном седом мужчине! И если я действительно видел этого урода, то куда он поехал?!

Пошатываясь, я встал на ноги. На цыпочках подошел к двери и прислушался. Тишина. Я осторожно вышел из комнаты и направился туда, где спала Лена с дочкой. За окном уже светлело, звонкий птичий щебет возвещал о рассвете.

Жена с дочерью мирно спали, Верочка доверчиво прижалась щекой к плечу Лены. Я глубоко вздохнул и потер лоб. Чертовщина какая-то. Одевшись, я, соблюдая все меры предосторожности, обследовал дом. Никаких следов посторонних не было. Оставалось лишь надеяться, что я действительно видел сон. Я очень хотел в это верить, но образ страшного лица с грязными седыми волосами еще долго стоял перед моими глазами.