Небесная тропа Алферова Марианна

Глава 4

Арсений всегда приходил с запасом на вокзал. Любил смотреть, как подают состав. Но в этот раз поезд уже стоял у платформы, хотя из пассажиров в вагоне почти никого еще не было. В купе – тоже никого. Арсений бросил вещи на свою полку и сел.

Неудачная поездка. В издательстве с ним говорили, как с придурком. Мог бы и не ездить, по почте рукопись прислать – тот же эффект. Секретарша записала название рукописи, телефон и адрес в какую-то тетрадь и сказала, что ответ пришлют. К редактору даже не допустили.

Арсения охватила тоска. Не место ему здесь, лишний он на этом городе. Назад, в Питер надобно, и поскорее, подальше от столичной суеты. В Питер возвращаешься, будто выныриваешь из мутной московской глубины на поверхность с льдинами.

А фразочка ничего получилась, закрученная, с привкусом. Можно вставить ее в… Туда, в общем. В блокнотик быстренько «тренькнуть», а то выпадет из головы, как мертвый волос, и смешается с жизненной пылью. Интересно, про «жизненную пыль» тоже тренькнуть, или не стоит? Пожалуй, слишком высокопарно. Арсений вытащил из куртки блокнотик, и шариковая ручка заскользила по странице. В душе сладостно защемило: ничто на свете не доставляло Арсению такого наслаждения, как кабалистическое скольжение ручки по бумаге.

– Привет, – сказал загорелый мужчина с длинными белыми волосами до плеч, заходя в купе. – Рад, что вы не опоздали, Арсений. – Голос у попутчика был мягкий, вкрадчивый, таким на что угодно можно уговорить, мать родную зарезать или сирот обокрасть.

– Привет – отозвался Арсений и улыбнулся. Улыбка Чеширского кота получилась классической. – Я и не знал, что мы знакомы.

– Статейки ты кропаешь дерьмовые, но перо золотое…

Арсений немного растерялся. Получалось, что этот человек его знал. Читал? Поклонник? Золотое перо… Да какой к черту, поклонник? Материал в «Когте дьявола» печатался желтушный – расчлененка, людоедство, изнасилования и прочие мелкие радости садистов. Все это, в основном позаимствованное из других изданий, обрабатывалось пером Арсения до полной неузнаваемости. Иногда плагиатор громко называл себя «журналистом», но всегда помнил, что слово это в данном случае следует ставить в кавычки. С одной стороны, Арсений гордился, что тираж «Когтя» рос день ото дня, но с другой не мог избавиться от брезгливого чувства. Неужели в этой халтуре заметил незнакомый человек искру Божью.

– Александр Фарн, – представился попутчик.

– Фавн? Ха-ха, забавное имечко!

– Фарн, – попутчик поправил насмешника довольно резко. – Советую запомнить. Ты еще обо мне услышишь.

– Не люблю, когда незнакомые люди обращаются ко мне «на ты».

– Мне все равно, что тебе нравится, а что нет. – Все это Фарн произносил мягким мелодичным голосом.

Арсений вдруг почувствовал беспричинный сковывающий страх.

– Я вашим дружком быть не соглашался… – попытался отстоять свое достоинство Арсений.

Против ожидания Фарн расхохотался.

– Соглашался? – передразнил он. – Разве твое согласие имеет для меня значение?

В следующую секунду Арсений очутился на полу. Как – он и сам не понял. А Фарн продолжал сидеть на своем месте у окна и смотреть куда-то в пустоту.

– Что за черт! – Арсений ухватился руками за нижние полки, но не торопился подниматься, опасаясь, что спутник выкинет новый фортель. – Кто вы такой наконец!

Фарн наконец перестал смотреть в пустоту и перевел взгляд на Арсения. Глаза у него были темные, без блеска, как два кусочка черной бархатистой бумаги. Ни зрачков, ни радужки, ни бликов света – только два кружочка, и все.

– Я люблю пошутить, – отвечал он.

«Странные шутки», – подумал Арсений, но вслух сказать почему-то побоялся.

– Ты все получишь сполна, – продолжал господин Фарн. – Все, что заслужил. Кстати, такой интересный вопрос: кому ты служишь, Арсений? Кому или чему?

– Да никому, – насупившись, отвечал тот.

– Никому, – повторил, будто прожурчал, Фарн. – Очень-очень жаль.

Арсению надоел этот треп, он решил пройти к проводнику и попросить поменять ему место, потому как с сумасшедшим ехать не намерен. Благо поезд ранний, и мест в купированном вагоне было полно.

Он поднялся и шагнул к двери. И тут будто раскаленный гвоздь впился ему в затылок…

– Приехали, белье сдавайте, приехали, – принялся трясти мертвецки спящего пассажира проводник.

Арсений разлепил глаза. Призрачный утренний свет заливал купе. Арсений лежал на верхней полке, одетый, накрытый вместо одеяла собственным плащом. Он передернулся и глянул вниз. Успел заметить пустую скамью напротив и заваленный объедками стол. Вагон подозрительно покачивался, будто и не вагон это был, а корабль в неспокойном море. Чтобы не упасть, пришлось ухватиться за край полки.

– Где он? – Арсений кивнул в сторону пустой скамьи. – Где сосед?

– Сошел, – пожал плечами проводник. – Как поезд остановился, так и сошел. И вы поторапливайтесь.

«Что он со мной сделал-то? Гадость какую-то вколол, что ли? И откуда он меня знал? И кто он такой вообще?» – Мысли промелькнули в мозгу и растаяли хвостовыми огоньками машины в тумане. Ответа искать не хотелось.

Арсений сел рывком, и тут вагон чуть не опрокинулся и не раздавил его. «Журналист» даже охнул от непереносимой тяжести, навалившейся на грудь. Амебой сполз на пол. Ощупал карманы. Все как будто при нем – документы и деньги. Чего-то важного, однако, не хватало. Но чего, он никак не мог вспомнить. Шатаясь и держась за стену, направился к выходу.

Перрон уже успел опустеть, лишь возле первого вагона стоял дядька с грудой чемоданов и, дожидаясь подмоги, яростно отругивался, отгоняя назойливого носильщика с тележкой. Да еще женщина в длинной черной пелерине медленно прогуливалась из одного конца перрона в другой. Арсений двинулся к зланию вокзала, но не успел сделать и двух шагов, как женщина окликнула его:

– Арсений! Гребнев!

Он повернулся и увидел невыразительное лицо с бесцветными сонными глазами. Густые рыжие волосы кольцами рассыпались по плечам.

– Разве мы знакомы? – Арсений дернул ворот рубашки, потому что проклятый перрон стал подозрительно покачиваться, как прежде качался вагон.

– Где он? – спросила женщина вместо ответа.

– Кто?

– Тот, с кем вы приехали. Александр Фарн.

Арсений хмыкнул:

–Сашуля уже испарился. Вы разве его не встретили? Он первым покинул вагон.

– Ну, теперь его не поймаешь, – вздохнула незнакомка. – И что вы собираетесь делать?

– Послушай, чаровница…

Он не договорил – проклятая платформа предательски вывернулась из-под ног, и Арсений полетел в объятия красотки в черной пелерине. Не растерявшись, она подхватила его и удержала от падения с вовсе не женской силой.

– Ты что, пьян? – спросила брезгливо.

– Пьян, пьян, – закивал он. – Фарн этот ваш опьянил меня без вина.

Тут красотка расплылась огромным чернильным пятном и заслонила собой и перрон, и опустевший поезд, прибывший из столицы.

…Очнувшись, Арсений понял, что сидит на скамье, а возле него стоят уже двое: все та же девица в черном и странный тип с пегими волосами до плеч. Одна прядь была абсолютно черной, другая – белой, и так вся голова.

– …Гвозданул он его, как пить, гвозданул, – скороговоркой говорил Пегий. – Мнемо– континиум нарушен и…

– Поймай-ка нам тачку, – оборвала женщина рассуждения Пегого. – Домой ему надо. Не здесь же им заниматься.

Дальше опять следовал провал. Очнувшись, в этот раз Арсений обнаружил себя на заднем сиденье машины. Женщина помещалась от него по левую руку, Пегий – по правую.

– Большой проспект, – сказала женщина шоферу, и Арсений подивился, откуда дамочка знает, где он живет?

Потом заметил в ее руках связку ключей от своей квартиры. Ну и что – ключи?! На них же не выбит адрес!

– Вы что, со мной? – с трудом выдавил незадачливый попутчик Фарна.

– Разумеется, – отвечала женщина, ласково обняв его за плечи. – Если я тебе не помогу, ты умрешь.

– Умру, – эхом отозвался Арсений.

В то, что вот-вот умрет, он поверил безоговорочно. И как-то не страшно было думать о смерти, даже забавно. Все когда-нибудь закончится. Вот и такси примчалось к нужному подъезду, и лестница эта корявая, ускользающая из-под ног, кончилась, и лифт, рванув наверх, чуть не выдавил внутренности наружу. Дверь быстрехонько отворилась, скрипнув петлями. Как хорошо, что коридорчик крохотный, семь шагов всего. Семь или восемь? И еще пять по комнате пройти до тахты широченной, продавленной, мягкой и пыльной. А руки у этой женщины замечательные, нежные, прохладные, так и хочется поймать их губами. Чудные пальцы! Как ловко они распутывают волосы, как нежно касаются пылающей кожи лба! Вот они сжали затылок, нащупали что-то под кожей и…

Арсений взревел от нестерпимой боли и схватился руками за голову. Да так и застыл, окаменев. Минута прошла, вторая… Он не сразу понял, что боли уже нет, а есть только пустота внутри и усталость в каждой клеточке тела. Поначалу он не поверил, шевельнулся осторожно, ожидая, что боль вновь током пронзит тело. Но ничего не случилось. Только слабость и хинно-горький привкус во рту напоминали о внезапном приступе. Арсений медленно повернул голову и посмотрел на женщину. Та сидела рядом с ним на тахте и держала в пальцах здоровенный ржавый гвоздь, покрытый сгустками крови.

– У тебя из затылка вытащила, – сообщила она и положила гвоздь на тумбочку.

Из затылка?.. Шутка, что ли? Он хотел рассмеяться, но тронул рукою голову и нащупал под волосами глубокую влажную отметину. Губы издали бессмысленный шлепающий звук. Женщина наклонилась ниже, к самому его лицу.

– Знаешь, кто я?

– Нет…

«Нет, нет…» – резонировало внутри головы.

– Я – Анастасия.

«…асия …асия …асия…» – гулко отдалось в черепе.

– Зачем он это сделал, не знаю, – чуть не плача, пробормотал Арсений. – Фарн…

Анастасия протянула ему чашку с кофе. Обжигаясь, он сделал глоток.

– Я вспомнил! – закричал Арсений, чашка дрогнула в руке, и кофе пролился на постель. – Вспомнил! Этот гад взял крестик! Мой крестик на цепочке, серебряный, на шее у меня был…

– Дорогой крест?

– Нет, нет, самый обычный… серебряный… но весу в нем – ерунда.

– М-да, не слишком много информации, – усмехнулась Анастасия. – Надеюсь, Барсик нам поможет. – Она погладила Арсения по щеке. – Плохо тебе, да?

Анастасия бесцеремонно стала стаскивать с него одежду. Арсений посторонился, ожидая, что она уляжется рядом с ним. Дрожь возбуждения пробежала по телу. Но ничего из того, что так услужливо нарисовала его фантазия, не последовало. Странная гостья извлекала из-под пелерины литровую стеклянную банку, на три четверти наполненную густой желтой мазью, и, зачерпывая ее горстями, принялась втирать в тело Арсения. Мазь была горячей и жидкой, но тут же впитывалась в кожу, вызывая легкое жжение.

– Это защита, – объяснила Анастасия. – Тебе, мой мальчик, предстоят нешуточные испытания.

Глава 5

Белкин, как всегда, поднялся поздно. И, как всегда, в дурном расположении духа. Мерзкий осадок вчерашнего (водка, «наезд» налоговой инспекции) смешивался с предвкушением сегодняшнего (запах горелой ветчины, предстоящая встреча с директором «Архангела»). Он уже не мог отличить одно от другого. Призрачный запах тухлятины преследовал постоянно. Да нет, вовсе не призрачный, а вполне реальный запах: из розовой новенькой раковины смердело совковой канализацией. Белкин вывернул кран до отказа, пытаясь струей воды забить идущую из стока вонь. Фонтан брызг обдал лицо.

«Гадость вот-вот случится», – подумал Белкин, снимая халат с вешалки. Но какая именно гадость – не знал. Знал другое: предчувствие его никогда не подводит. Если отчетливо, как телетайпная лента, проносится мысль в мозгу, значит, так и будет. Говорят, бабка его славилась провидческим даром, умела кровь заговаривать. Сын ее на войне погиб, так в ту минуту, как пуля его настигла, она накрыла черной тряпкой зеркало, а второе, незакрытое, треснуло само собой.

– Мерзкий денек, – пробормотал Белкин, входя на кухню и морщась от запаха.

Инспектируя, заглянул в мусорное ведро. Так и есть! Два ломтя великолепной ветчины обратились в угли. Но кто ценит его труды! Кто ценит деньги и вещи, приносимые добытчиком в дом!

Белкин плюхнулся на свое место. Танчо сидела напротив, попивая кофе из крошечной фарфоровой чашечки.

– Как поживаешь, принцесса? – Он по-прежнему обращался к дочери, как к маленькой девочке.

– Нормально.

Она старательно изображала взрослую, напяливая на себя самые немыслимые тряпки, благо папашины деньги позволяли. Интересно, чтобы она запела, если бы за любой дрянью надо было бы стоять в очереди часа по три, как это делал Белкин в молодости? Впрочем, в Питере еще можно было кое-что достать. А вот в провинции…

– Когда экзамен?

– Завтра.

– Сдашь?

Танчо пожала плечами.

– Когда я заваливалась? Помнишь такое?

Самоуверенная, вся в него. Ирина, та только орать умеет, но при малейшей неудаче ударяется в панику и прячется за мужнину спину.

– Папуль, дай полтинник, – попросила Танчо, старательно изучая осадок на дне кофейной чашечки.

– Полтинник? Да ты вчера сотню брала! – возмутился Белкин.

– Завтра последний экзамен, отметить надо.

– Да?.. А может, тебе надо подкармливать своего БЕДНОГО, – непередаваемая издевка в голосе, – студента? Как его? Толика, кажется?

– Уже нет, – Танчо поджала губы.

– Что так?

– Он хотел иметь не только стол, но и дом. То есть постель, – Танчо тряхнула волосами с самым независимым видом. – Пришлось попросить его искать полное довольствие в другом месте.

– Приятно услышать, что очередной нахлебник испарился.

– Я просто хотела помочь. А придурок тут же вообразил Бог знает что!

Черт возьми, красивая девчонка, глаза так и жгут. Но что-то во взгляде есть такое… что-то, вызывающее желание, нет, не обнять, а отступить на шаг.

– Да, да, тебе нравится быть принцессой, причем принцессой добренькой. Недаром к тебе липнет всякая шваль. Вроде той девчонки, которая явилась к нам пообедать и нечаянно прихватила с собой мамину норковую шапку. Одно приятно – после этого случая эта тварь к нам носа не кажет.

– Я же не виновата, что все, кого я жалею, оказываются подонками!

– Так зачем тебе кому-то помогать?

– Иначе не могу.

– Что значит «не могу»? – раздраженно переспросил Белкин. – Хочу тебе напомнить, что ты не своими денежками соришь, а моими. Ты еще и рубля не заработала.

Танчо нахмурилась.

– Так ты дашь полтинник, или нет? – спросила надменно.

– Ладно, раз уж конец сессии, дам, – милостиво пообещал Белкин.

Тем временем Ирина поставила перед ним тарелку. Яичница с ветчиной – любимый мужнин завтрак.

– Ветчинка-то у тебя подгорела, – морщился Белкин, ковыряя вилкой в тарелке. – А еще два куска выбросила. Почем нынче ветчина? Дорого. Неэкономная ты хозяйка. При моих доходах могла бы…

– Ну вот, опять! – страдальчески закатила глаза Ирина. – Подумаешь, какой-то кусок. Мелочь!

– Мне эти мелочи с неба не валятся! За каждый рубль драться приходится. Когтями и зубами! И за все платить! За все это! – Широким жестом Белкин обвел кухонный гарнитур из натурального дерева, похлопал по обитой бархатом спинке «уголка», выразительно ткнул пальцем в стеклянный шар светильника над головой. – Даже в этой скатерти частица моего пота и моей крови! – Белкин потрогал свежий шрам на лбу – след от удара обрезком водопроводной трубы, дело рук неизвестных налетчиков. – Не говоря о самой квартире! Но никто не ценит!

– Да ценим мы, ценим! – спешно воскликнула Ирина, пытаясь прервать бесконечную тираду.

– Вот– вот, «цени-и-м», – передразнил Белкин. – Да какой тон! Думаешь: лишь бы отвязался! К собаке и то лучше относятся. Кофе сладкое не можешь сделать.

– Сладкий, – автоматически поправила Танчо.

– Сладкое! – настоял на своем праве коверкать слова Белкин. Он оттолкнул чашку с недопитым кофе и поднялся. – Я сегодня поздно, – предупредил он кухонную мебель и сидящих на ней женщин.

–Я в институт, на консультацию. – Танчо поднялась следом.

– Идите, куда хотите. – Ирина отправила в рот кусок ветчины, делая вид, что утренний разговор, такой же, как сотня других утренних разговоров, не произвел на нее никакого впечатления.

Но Танчо видела, что мать уязвлена.

– Мама, у него работа нервная, – попыталась оправдать отца Танчо.

Ирина взорвалась:

– Тоже мне, князь! Явился в Питер из какой-то сраной деревушки под названием Говняные столбы…

– Он же городской и вовсе не… – попыталась возразить Танчо.

– Все равно приезжий! Если бы я на свою площадь его не прописала в свое время, неизвестно, где он сейчас был, каким бизнесом занимался, сидел бы в своих Говняных столбах, коровам хвосты крутил! – Ирина закурила сигарету. Пальцы у нее дрожали. – Почему он об этом не помнит, когда каждое утро в нос своими деньгами тычет! В конце концов, любой порядочный мужик обязан семью обеспечивать! Что ж тут особенного? А этот вообразил себя благодетелем. Тоже, мне пуп Земли! Свинья! И ты точно такая же, вся в него! – напустилась в конце концов на дочь Ирина и, вскочив, бросилась вон из кухни.

Полы китайского халата развевались, как крылья тропической птицы. Дверь спальни захлопнулась с грохотом, и тут же на полную громкость зазвучала мелодия Морриконе.

Проводив глазами мать, Танчо пожала плечами и отправилась к себе в комнату. Она давно привыкла к ссорам, особенно по утрам. Ее раздражали даже не крик и ругань, а однообразие темы: отец твердил о деньгах, мать о том, что когда-то прописала мужа к себе. Каждый день они повторяли одно и то же почти слово в слово, будто актеры, раз и навсегда заучившие классический текст.

Танчо надела черное, в обтяжку платье с открытыми плечами. Пожалуй, немного вызывающе, но зато подчеркивает тонкую талию и стройные бедра. Повернулась перед зеркалом и вздохнула. Что ни говори, платье дорогое, но вид дурацкий. Шарма нет. Или уверенности в шарме нет? Чего-то, в общем, нет, без чего любые платья выглядят дешевыми тряпками.

«Нет желания вилять задом и строить глазки, – констатировала Танчо. – Потому что… неинтересно…»

Она сняла с кульмана лист ватмана, хотела свернуть его в трубочку, чтобы вложить в тубус, но остановилась, задумавшись. Придуманный два дня назад проект теперь казался ей полным сюром. Впрочем, она никогда не думала о реальности его воплощения, рассматривая лишь как абстрактную идею. Но и как абстракция монорельс над центральной частью города, по которой несется трамвай на магнитной подушке – это чересчур. Нет, не стоит нести эту чепуху на консультацию. Ну разве что представить как хохму… Но ей так хотелось взять эскиз с собой… Да, да, почему бы не показать его вроде как в шутку?

Она торопливо запихала лист ватмана в тубус, в последний раз глянула в зеркало, накинула сиреневый плащ и шагнула к двери.

– Тимошевич уже пришел? – крикнула мать из своей комнаты.

– Внизу ждет, – соврала Танчо – Тимошевичу она даже не звонила.

В последние дни охранник то и дело отлынивал от работы, но Танчо даже и не думала жаловаться отцу. Она была довольна, что до дверей института ее сегодня не сопровождает хмурый тип с плоским, как тыква, лицом. Танчо была уверена, что звонки с угрозой похитить ее и убить – нелепая месть Толика за отказ пустить его в койку. Танчо относилась к звонкам с полным равнодушием, чего нельзя сказать о родителях.

Небрежно помахивая тубусом, Танчо отправилась на остановку трамвая. Дорогу, как всегда, выбрала через свой любимый двор в стиле «модерн». Она была просто влюблена в здешние дома – фантастические, сказочные и одновременно современно-урбанистические. Северный «модерн» казался ей стволом, на котором должны были вырасти удивительные по своей красоте ветви. Но наступила эпоха всеобщего разрушения и хаоса, и в моду вошли башни Татлина и Дворцы советов, а модерн так и остался нерасцветшим деревом потускневшей Северной столицы.

Подъехавший трамвай был совершенно пустым. Танчо выбрала сиденье у окна, бросила рядом тубус. Знакомые здания проплывали за окнами.

«А было бы здорово, если бы трамвай летел над городом», – подумала она и, закрыв глаза, представила, как скользят внизу покатые крашеные зеленой краской крыши, блестит рыжее солнце в окнах и сверкают золотом шпили…

Танчо открыла глаза. О, черт! Трамвай уже стоял на ее остановке. Она едва успела выскочить наружу, как двери захлопнулись. Тут только она вспомнила, что оставила в вагоне тубус. Значит, ее дурацкий проект не суждено никому увидеть! Пусть так…

Оглянувшись, она с удивлением увидела, что трамвая нет. За пару секунд он никак не мог успеть умчаться и скрыться из глаз. Трамвай просто исчез.

Глава 6

«Я достал записную книжку и набрал нужный номер. Пальцы, нажимающие кнопки телефона, дрожали. На том конце провода трубку сняли сразу. Я не представился, в этом не было нужды. Прежде чем мне задали вопрос, сказал, что согласен.

– Вы уверены? – Человек говорил со мной шепотом, будто чего-то боялся.

– Абсолютно.

– Хорошо… – Он замолчал. Я слышал, как он тяжело дышит в трубку. – Хорошо, – повторил он, – завтра до рассвета выйдете из дома…

– Что значит «до рассвета»? – перебил я. – Сейчас июнь, белые ночи.

– Да, да, конечно. Но это вам решать, что значит – «до рассвета». Идите к Столетней башне и садитесь в трамвай.

– А дальше?

– Дальнейшее – ваше дело. Сядете в трамвай и прыгнете вниз, когда сочтете нужным.

Мой собеседник повесил трубку. А я в недоумении продолжал смотреть на безмолвный телефонный аппарат. Ход эксперимента представлялся мне совершенно иначе. Меня пригласят в институт, поместят в специальную камеру, оплетут проводами и… Вместо этого какой-то бзикнутый тип сообщает мне, что я должен ни свет, ни заря сесть в неизвестно откуда взявшийся на монорельсе трамвай. Скорее всего, меня нагло разыгрывают. Но самое смешное то, что завтра я поднимусь в четыре часа утра и отправлюсь к Столетней башне садиться на дурацкий трамвай. Иного выхода нет. Я хочу уйти. Неважно– куда. И даже почти неважно – как. Главное – сбежать, ускользнуть… от самого себя.

Я вышел на улицу и долго стоял, запрокинув голову. Наверху, наизменный, светился голубым монорельс. И показалось, что слышится вдалеке перепев мчащихся по монорельсу колес, и замаячило над синей полосой светлое пятно лобового стекла…»

Рик захлопнул тетрадь – обычную ученическую тетрадь в двенадцать листов с зеленой обложкой и пожелтевшими от времени страницами – и отложил ее в сторону. Дневник был задуман для убедительности. Обманщик напишет мнимые воспоминания о своем мире и потом, будто невзначай, подкинуть тетрадку Ольге Михайловне, чтобы та прочла и лишний раз убедилась. В дневнике будет объяснено, почему Рик явился сюда, в этот мир, как жил прежде, и почему он, Рик, почти на сорок лет моложе самого себя. Поначалу он дивился – что же это «мама Оля» не расспрашивает его ни о чем, потом понял: она просто боится, что он не сможет объяснить все так, чтобы она смогла поверить. Боится уличить его в обмане, боится, что воскресший сын окажется жуликом и вором. Обманщик попался в собственную ловушку. Поначалу казалось совсем несложно придумать этот самый другой мир, из которого он якобы явился. Рик набросал несколько фраз… И тут же порвал страницу. Потом составил план, но опять все порвал. Чувства переполняли его. Слова походили на камни. Рик чувствовал, что запутывается. Придуманное начало жить самостоятельной жизнью. И кто знает, может, он не сочиняет вовсе, а просто силится вспомнить. И даже дурацкий трамвай, призванный перебросить его из одного мира в другой, не выдуман, а существует…

Можно, конечно, выбросить дурацкую писанину, перекантоваться у «мамы Оли» денька три и сбежать. Но Рику сбегать не хотелось. Хотелось остаться. Надолго. Хорошо бы, навсегда. Еще вчера жизнь казалась мерзкой, все люди – подлецами, а сам он был то сволочью, то Богом. Ни та, ни другая ипостась его не устраивали. Сегодня прошлая жизнь сделалась не просто вчерашней, а чужой. Рик вспоминал свое прошлое и поражался: как он мог так примитивно мыслить, так выпендриваться, стараясь самоутвердиться? Все слишком мелко, глупо и, главное, неинтересно новому Рику. Он даже не пытался оправдать свои прошлые поступки: в прежней жизни действовал другой человек, и Рик относился к нему почти равнодушно. Единственное, что казалось привлекательным в том, прежнем, так это способность предаваться мечтам, полностью погружаться в призрачный мир, заставлять и других верить в свои фантазии. Но эта способность перешла к Рику нынешнему. Так что у Рика прежнего не осталось никаких достоинств.

Кем он был в жизни прежней? Нищим. Это было его единственное, все определяющее качество. В детстве больше всего на свете он ненавидел книжку «Принц и нищий». И еще тех, кто изобрел макароны. Пахнущие обойным клеем, серые, осклизлые черви, их ели вечером и разогревали утром, если, конечно, оставалось на утро. Но и макароны бывали в доме лишь после мамашиной получки, пока отец не пропивал деньги.

А мир вокруг жадно двигал челюстями, пережевывал мясо и наблюдал за Риком, ожидая, когда же тот ошибется. Рано или поздно произойдет падение. Рик и сам знал, что оно неотвратимо, как то, что сначала человек вырастет, а потом состарится, неизбежно, как смерть в конце пути. Но самое страшное, что в час, когда нищий оступится, к нему не будет снисхождения.

Господи помилуй!

В школе был у Рика друг Славка, и друзей все называли неразлучными. Славка подкармливал его конфетами и мороженым, а Риковы кулаки оберегали субтильного сыночка благополучных родителей. Рик непревзойден был в уличных драках – жилист, изворотливей дикого зверя, а удары, разбивавшие чужие носы, мгновенны и точны. Но Рик бросил школу, и дружба прервалась мгновенно. Поговаривали, что Славка с приятелями занялся бизнесом и процветает…

Но черт, настоящий черт, рогатенький, подленький, пахнущий серой и гниющей паутиной, черт столкнул их снова! О, Станислав Великодушный! Как щедро ты сорил деньгами перед старым приятелем, угощал водкой и почти насильно впихнул в карман несколько двадцатидолларовых бумажек, не считая…

– Подарок от меня, – повторял Славка, похлопывая Рика по плечу.

Деньги разлетелись мгновенно. Рик даже припомнить не мог, на что потратил. Ботинки новые купил, джинсы, куртку… Матери отдал половину – долги раздать, да жратвы купить, ну и младшеньким что-нибудь из одежки. Не вышло. В тот же вечер отец у матери все деньги выманил и загулял с дружками – пили все, соседи снизу и сверху, из дома напротив являлись какие-то никому неизвестные краснорожие личности. Даже Орестик с Клавдюнькой валялись на полу пьяные. С кем Рик подрался, и из-за чего – было уже не вспомнить. Очнулся он на лестнице, сидел, привалившись к стене, а рубашка на боку была мокрой и отвратительно липкой. Рик хотел встать, но не мог, хотя пьян-то был не сильно. Тело обливалось холодным потом и валилось обратно. Соседка поднималась по лестнице, глянула на него, и лицо ее сделалось белым и перекошенным, будто в треснутом зеркале… Потом откуда-то возникла девица в белом халате, похлопала Рика по плечу, тронула пальцем бок, отчего внутри Рика что-то дернулось, как живое, и крик сам рванулся из глотки. Девица поглядела на пальцы, измазанные красным, вздохнула и сказал: «Пошли, все равно нести тебя некому». И он покорно поднялся и пошел… Когда Рик выписался из больницы, то ни новых ботинок, ни джинсов дома не нашел, да и работы своей по ремонту квартир успел лишиться. В бригаде «халтурщиков» его место занял новый расторопный парнишка.

И снова возник Славка, и снова щедро одарил… А потом…

Потом был разговор в маленьком пустом баре на углу, они со Славкой сидели за столиком у окна, а девица за стойкой перекладывала на витрине шоколадки и яростно зевала, прикрываясь пухлой ладошкой.

– Есть дело для тебя, – сказал Славка, на этот раз без дружеской улыбки, а напротив, хмуро. – Один гад мне мешает.

– Побить его надо, что ли? – предположил по старой школьной памяти Рик.

– Нет, проще. Замочить.

– Как-то не доводилось мокрыми делами заниматься, – Рик усмехнулся. – И охоты пробовать нет. Драка – там просто. Я ему в нос, и он мне в нос, если достанет, конечно. А тут как?

– Если завалишь этого типа, я тебе долг прощу. Ты мне тысячу баксов должен, или забыл?

– Не понял… – Рик почувствовал, что внутри у него противно холодеет. – Какая тысяча баксов?

– Деньги у меня брал? Брал. Так вот и гони их обратно в три дня. Или кончай этого типа. На выбор.

– Но ты же их мне подарил! – выдавил наивный драчун.

– Ты видел, чтобы кому-то просто так давали тысячу баксов? А? Разве я похож на психа?

Рик лихорадочно пытался вспомнить, сколько же Славка на самом деле ему дал. Выходило, никак не больше пяти сотен.

– Не волнуйся, я добавлю еще пару тысчонок, когда дело будет сделано, – расхохотался Славка и потрепал старого приятеля по плечу.

– Кто он? – Рик изобразил полную подавленность, и прикидывал тем временем, как же ему удрать из дурацкой ловушки, в которую Славка его заманил.

– Один мудила. Гребнев. Арс Гребнев. Я с ним кое-какие дела имел, – сообщил Славка, вполне поверив в Рикову покорность. – Обещал камушки принести. Я уже покупателя нашел. А он меня кинул.

Итак, Рику предложили выбирать. Жизнь человека или тысяча баксов. Не то чтобы жизнь человеческая казалась Рику какой-то высшей ценностью, он вполне мог убить во время драки или из ненависти – во всяком случае в мыслях он это допускал, – но чтобы вот так, из-за угла, как науськанный пес, кинуться на жертву? Ну уж нет! Неужели это разжиревший тип вообразил, что его, Рика, так легко прибрать к рукам?! Не выйдет. Он вернет деньги и будет свободен. Но где взять тысячу баксов за три дня? У родни в долг не наберешь, родня – одна голытьба. И друзей нет таких, у кого по полкам лишние тысячи валяются. Мать сказала: коли веришь, Господь поможет и чудо сотворит. Пошел нищий в церковь, свечку Николе Чудотворцу поставил, потом лотерейных билетов купил десять штук – и все мимо! Не выиграл ни гроша. Только понял, что Богу на него наплевать.

Господи помилуй!

Он съездил к тетке: та всем рассказывала о новом ухажере – и умен он, и богат. Может, подсобит? Но ухажер оказался очередной сказочкой для подруг и родни. Покормила тетка непутевого племянника картошкой с мясом, в ванной разрешила помыться и дала двадцатку на дорогу. На прощанье сказала: «Уж ты как-нибудь!»

Господи помилуй!

Вернулся домой, мать в истерике, и младшенькие, Орест с Клавкой ревмя ревут, в угол забившись.

«Твои дружки приходили! – заорала мать. – И Славик с ними. Спросили, где ты. Я отвечаю: «Не знаю». Тогда один схватил кастрюльку с плиты – а в ней кипяток только с огня – и Орестику на голову вылил. Я руку подставить успела, так что малого считай почти и не обожгло. А меня… смотри… – Она сунула Рику в лицо покрытую волдырями руку. – Что ж это такое?! За что?!»

«Может, Славку пришить?! Уж он-то точно погань!» – подумал Рик.

Убивая, сам становишься смертен… Глупая фраза, откуда она? Что ж, придется, как всегда, выбирать между дерьмом и тем, что еще дерьмовее.

Господи помилуй!

Тетку Рик выследил в сбербанке. Набрал бланков и сел за столик, сделав вид, что старательно их заполняет. А сам следил за теми, кто валюту меняет. Тетка так и просилась ему в руки: кофта ярко-желтая в пунцовые цветы на пышной груди топорщится, задница трикотажной юбкой обтянута. Баксов тетка меняла аккурат тысячу, а полученные деньги завернула в газетку и на дно авоськи для маскировки сунула.