Неожиданный роман Стил Даниэла

— Вот я и говорю: это не жизнь, а существование.

Тыква на грядке живет более насыщенно, чем ты!

— Мама, ради бога, мне вполне хватает того, что у меня есть.

— Этого мало, — безапелляционно заявила Хелен. — Особенно для женщины в твоем возрасте. Тебе сорок один год, ты молода, но не настолько, чтобы позволить себе тратить время впустую. Ты должна встречаться с мужчинами!

О боже, только этого и не хватало! Если Лиз о чем-то и думала, так это о том, чтобы провести интрижку.

Она не собиралась об этом думать! В глубине души Лиз все еще ощущала себя женой Джека; именно поэтому она по-прежнему носила обручальное кольцо.

— Господи, мама, о чем ты говоришь?! Ведь прошло только шесть месяцев с тех пор, как… Кроме того, я слишком занята, чтобы заниматься подобной ерундой.

Но дело было, конечно, не в том и не в другом. Просто когда-то Лиз поклялась себе, что не изменит Джеку с другим мужчиной, и намеревалась придерживаться этой клятвы даже теперь. Особенно теперь.

— За те же шесть месяцев некоторые женщины успевают не только выйти замуж, но и развестись. Полгода, детка, это очень, очень много!

— Девятнадцать лет — тоже приличный срок, мама.

Но ты почему-то так и не вышла замуж. Или, может быть, ты с кем-нибудь встречаешься?

— Я для этого слишком стара, — отрезала Хелен, хотя обе знали, что она не только не считала себя старухой, но и на самом деле не была ею. — А вот ты — нет.

И ты прекрасно знаешь, что еще можешь изменить свою жизнь так, чтобы и тебе, и всем было хорошо!..

Да, подумала Лиз. Продать дом. Бросить работу.

Найти себе мужа и так далее, и тому подобное… Ее мать обожала раздавать советы — очень хорошие, по ее собственному мнению, советы. От кого только Лиз не слышала таких советов. Умом она понимала, что, возможно, эти люди не так уж не правы, но прислушиваться к тому, что они говорили, она не собиралась.

— Кстати, когда у тебя отпуск? — спросила мать.

— Наверное, в августе. Я собиралась отвезти детей на озеро Тахо.

— Прекрасная мысль. Поездка, безусловно, пойдет тебе на пользу. Это именно то, что тебе нужно.

— Спасибо, мама. А теперь извини — мне нужно работать. — Она действительно хотела побыстрее положить трубку, пока Хелен не заговорила о чем-нибудь еще. Тем для разговоров у нее всегда было предостаточно, и все они были достаточно щекотливыми.

— Да, вот еще что, ты уже убрала вещи Джека? — Хелен как будто не слышала ее. Впрочем, она всегда пропускала мимо ушей то, чего не хотела слышать.

— Нет, — ответила Лиз и вздохнула. — Мне вполне хватает места, так что они мне не мешают.

— Мешают, дорогая. Они мешают тебе прийти в себя! — перебила Хелен. — И ты сама отлично это знаешь!

— Ловко у тебя выходит, мама. Мне, значит, мешают, а тебе нет. Разве папины костюмы не висят в твоем стенном шкафу до сих пор?

— Это совсем другое. Мне просто некуда их убрать.

— Убрать? Для кого? Зачем их вообще хранить? — Обе знали, что здесь был тот же самый случай, но Хелен ни за что бы в этом не призналась.

— Я не готова убрать их, мама, — сказала Лиз. «И, возможно, никогда не буду готова», — добавила она мысленно. Лиз страшно было подумать, что когда-то наступит такой момент, когда она захочет выбросить из своего дома вещи Джека. Она не могла этого сделать, как не могла сказать ему «прощай».

— Пока ты этого не сделаешь, тебе не станет лучше! — предупредила мать.

— Мне уже лучше, — сердито возразила Лиз. — Намного лучше. И вообще — я сама решу, как мне поступить с его вещами.

— И когда это будет?

— Я сама пойму — когда.

— Ты просто не хочешь разговаривать об этом, вот и все, — заявила Хелен. — Но в глубине души ты понимаешь, что я права.

«Почему права? Кто сказал, что она права? Кто решил, что необходимо обязательно выбросить вещи Джека?» И снова Лиз почувствовала болезненный укол в сердце. Нет, беседы с матерью нисколько не успокаивали ее, а только смущали.

— Я позвоню тебе в выходные, — пообещала Лиз, начиная терять терпение.

— Старайся все-таки поменьше работать, — попросила Хелен. — Я по-прежнему считаю, что тебе было бы лучше оставить практику, но…

— Возможно, в конце концов мне так и придется поступить, потому что ты не даешь мне работать.

— Ну хорошо, Лиз, хорошо. Только не сердись. Поговорим в воскресенье.

Попрощавшись с матерью, Лиз повесила трубку и долго сидела неподвижно, глядя в окно. Она думала о Джеке и о том, что сказала ей мать. Убрать вещи Джека, отбросить прошлое, отсечь его одним ударом и попытаться начать жизнь заново — все это она слышала уже не раз. В этом была своя логика, но Лиз знала, что не сможет этого сделать. Она все еще испытывала слишком сильную боль, а вид костюмов Джека, висящих в кладовой, дарил ей своеобразное утешение. Порой она заходила туда, чтобы прикоснуться к рукаву его пиджака, вдохнуть знакомый запах лосьона после бритья, и тогда ей начинало казаться, что Джек вовсе не умер, что он все еще с нею, и вот, может быть, сейчас он войдет в спальню и засмеется, как бывало… Единственное, на что она в конце концов решилась, это спрятать подальше его бритвенные принадлежности и выбросить его зубную щетку. Ей нравилось, что вещи Джека до сих пор находятся в стенном шкафу. Вздохнув, Лиз решила, когда это начнет ее раздражать, тогда она и подумает о том, что с ними делать. Пока же все должно было оставаться как есть.

— С вами все в порядке? — спросила Джин, заглядывая в кабинет, и Лиз, слегка вздрогнув, с неловкой улыбкой повернулась к ней.

— Да. Это все моя мама — у нее всегда находится для меня какой-нибудь совет.

— Матери — они такие. — Джин с понимающим видом кивнула. — Извините, если помешала, но я хотела напомнить, что после обеда у нас назначено слушание дела Кемпински.

— Я помню, — улыбнулась Лиз, — хотя не могу сказать, что жду этого заседания с нетерпением.

Работу Лиз до сих пор старалась строить так, как было при Джеке. Она брала те дела, которые он бы одобрил и за которые готов был сражаться. Используя те же критерии, к каким прибегал Джек, Лиз без колебаний отказывалась от тех дел, от которых отказался бы он, так как по-прежнему считала, что Джек был лучшим адвокатом, чем она сама. Ей казалось, что она не вправе менять установленные им стандарты, но порой Лиз все же испытывала сомнения. В семейном праве было слишком много такого, что было ей не по душе.

Большинство дел вообще представлялось ей незначительными. Подумать только, взрослые люди не могут договориться, кому достанется гараж, а кому — прадедушкина качалка. Кодекс чести адвоката вынуждал ее браться и за такие дела, но ей частенько было трудно совладать с собой, когда она сталкивалась с неприкрытой алчностью, ненавистью, желанием облить бывшего супруга грязью, чтобы самому выглядеть невинным как младенец. Постоянно имея дело с людьми, которые так и норовили нанести удар ниже пояса или побольнее уязвить друг друга, Лиз часто чувствовала себя угнетенной, подавленной. Джин не могла этого не замечать. Смерть Джека сильно изменила взгляды Лиз, заставила пересмотреть свою систему ценностей, и теперь ей просто не хватало сил, чтобы оставаться такой, как прежде, как бы она этого ни хотела. Разумеется, Лиз ни за что бы в этом не призналась, но дело обстояло так, что иметь дело с разводами, дележом имущества и прочими претензиями, которые порой предъявляли друг другу мстительные супруги, ей было противно.

Но когда после обеда она вошла в зал судебных заседаний, ни одна живая душа не догадалась бы, что Лиз ненавидит свою работу. Как обычно, она была собранна, внимательна и вооружена всеми возможными фактами и свидетельскими показаниями, какие только можно было собрать, чтобы до последнего отстаивать интересы своей клиентки. И, как и в большинстве случаев, дело было выиграно, хотя претензии миссис Кемпински к бывшему мужу самой Лиз казались просто смехотворными. Как бы там ни было, по окончании слушаний судья поблагодарил ее за блестящую подготовку дела и за то, что она сумела убедительно доказать — выдвинутый противной стороной встречный иск не имеет под собой никаких оснований.

Было почти пять часов, когда Лиз наконец вернулась в контору. Ответив еще на несколько деловых звонков, она заторопилась, чтобы вернуться домой хотя бы к половине шестого.

— Вы уже уходите? — спросила Джин, входя в ее кабинет с новой кипой бумаг, которые только что прибыли со специальным курьером. Это были документы, которые могли пригодиться Лиз в самое ближайшее время для очередного дела о разводе и поступили от одного из самых уважаемых детективных бюро Сан-Франциско.

— Мне нужно пораньше попасть домой, чтобы потренировать Джеми. В этом году он снова собирается участвовать в Специальной олимпиаде для детей-инвалидов.

— Это замечательно, миссис Сазерленд, — сказала Джин. Ради Лиз она продолжала поддерживать все традиции и высокие стандарты, установленные Джеком как для клиентов, так и для нее самой. Лиз не хотела никаких перемен, и Джин организовывала ее рабочий день точно так же, как было при Джеке. Единственное, от чего Лиз отказалась, это от привычки работать в кабинете мужа, хотя эта комната, выходившая окнами на восток, всегда нравилась ей больше. Она велела Джин запереть дверь и почти никогда не входила туда, разве только ей необходимо было разыскать какую-то бумагу.

Лиз словно ждала, что Джек вернется и снова сядет за свой стол, чтобы разобрать какое-то новое, запутанное дело. Поначалу это казалось Джин странным, но со временем она привыкла и перестала обращать на запертую дверь внимание. В отличие от Лиз она не заходила , туда вовсе, поскольку все нужные ей бумаги лежали у нее в столе.

— Увидимся завтра. — Лиз кивнула Джин на прощание и выскользнула за дверь.

Когда она вернулась домой, Джеми уже ждал ее.

Кэрол привезла его из лагеря и дала ему чаю с бисквитами. Лиз успела переодеться в джинсы и майку и спуститься вниз. Через пять минут оба были уже на просторном заднем дворе, где Джек когда-то устроил яму с песком для прыжков в длину.

— Ну что ж, начнем, пожалуй, — сказала Лиз, растягивая вдоль ямы рулетку.

Джеми разбежался и прыгнул. Прыжок вышел слабеньким, и он сам это понял. Опустив голову, Джеми подошел к Лиз и, ковыряя землю носком кроссовки, пробормотал:

— У меня не получается…

Он выглядел так, словно уже проиграл. Джеми, похоже, готов был отступиться, хотя они едва начали.

Лиз решила, что настал тот самый случай, когда она обязана настоять.

— Ты можешь прыгать лучше, — жестко сказала она. — Смотри, как надо.

Она отошла подальше, разбежалась и прыгнула, стараясь, чтобы прыжок был не особенно далеким, но максимально правильным по исполнению.

— А теперь я покажу, как прыгнул ты…

Разбегаясь, она нарочно переваливалась из стороны в сторону, словно ей не хотелось никуда прыгать, и неловко оттолкнулась от стартовой черты левой ногой. В результате она «улетела» на каких-нибудь два с половиной ярда, и Джеми, не сдержавшись, фыркнул.

— Ну, понял, в чем разница? — Лиз знала, что Джеми гораздо лучше воспринимает картинку, чем слова, и надеялась, что ее представление вышло достаточно наглядным. — Ну-ка, попробуй еще!

Во второй раз Джеми прыгнул немного лучше, и Лиз удовлетворенно кивнула.

— Давай, давай еще, — подбодрила она сына.

Через некоторое время на задний двор вышла Кэрол.

— Ну, как успехи? — осведомилась она, и Джеми с мрачным видом покачал головой.

— Не очень хорошо. Наверное, мне не стоит даже выходить на старт.

— Ничего подобного, — твердо сказала Лиз. Она очень хотела, чтобы Джеми не только участвовал в олимпиаде, но и победил — ведь она знала, как много это для него значит. Когда он тренировался с отцом, он однажды выиграл «серебро» в беге на сто ярдов и «бронзу» в прыжках в длину. Она не сомневалась, что ему по плечу по крайней мере повторить этот успех. Она велела сыну попробовать снова, и на этот раз он прыгнул намного удачнее.

— Вот видишь, — сказала Лиз. — «Я хочу победить, но, даже если этого не случится, я клянусь, что буду стараться», — напомнила она ему слова клятвы юных спортсменов-олимпийцев.

После этого Джеми повторил прыжок еще несколько раз, затем они перешли к бегу. Джеми дважды промчался через двор, длина которого составляла чуть больше ста ярдов, и оба раза показал вполне приличное время. Бег на короткие дистанции всегда давался ему лучше, чем прыжки в длину, — он был быстрее, чем большинство мальчиков, с которыми ему приходилось соревноваться, к тому же во время бега не так нужна была координация движений, и ему удавалось лучше сосредоточиться на том, что он делает. Несмотря на задержку умственного развития, Джеми умел собираться, как никто другой; этой зимой он наконец-то выучился читать и ужасно этим гордился. Теперь он читал все, что попадалось под руки, — надписи на пакетах с овсянкой, вывески в витринах магазинов, ярлычки от новых платьев сестер, листовки, которые рекламные агенты засовывали под стеклоочистители машины Лиз, и даже деловые письма, которые она оставляла на кухонном столе или на холодильнике. Насколько Лиз помнила, ни один из ее детей не любил читать так сильно и не читал так много, как Джеми.

В семь вечера Лиз решила, что на сегодня, пожалуй, хватит, но Джеми уговорил ее позаниматься еще хотя бы десять минут, и в результате они закончили только в половине восьмого.

— Не будем так уж спешить — у нас впереди еще целый месяц, — сказала Лиз, помогая сыну стащить через голову мокрую от пота майку. — Вовсе не обязательно загонять себя насмерть в первый же вечер.

— Как ты не понимаешь, мама, ведь я должен победить! — с негодованием возразил Джеми. — Кроме того, папа всегда говорил, что тренироваться надо до тех пор, пока можешь стоять на ногах. А я все еще могу! — добавил он простодушно, и Лиз не сдержала улыбки.

— Думаю, нам все же стоит прерваться на ночь.

Пока ты еще действительно держишься на ногах, — сказала она. — А завтра обязательно потренируемся еще.

— О'кей, — в конце концов согласился Джеми.

На самом деле он неплохо потрудился и совершенно выбился из сил. Но когда они вошли в кухню, где ждал приготовленный Кэрол ужин, Джеми вновь оживился. Жареный цыпленок с картофельным пюре, глазированная морковь и яблочный пирог были его любимыми блюдами.

— Ум-м, как вкусно! — воскликнул он, уписывая за обе щеки пюре, а затем пирог. При этом он не переставал болтать с матерью о том, как будет участвовать в олимпиаде и постарается занять одно из первых мест.

Усталость вскоре взяла свое, и сразу после ужина Джеми отправился в ванну, а потом — спать. Лиз не возражала. Она видела, что у сына уже слипаются глаза.

К тому же завтра ему предстояло рано вставать и снова ехать в лагерь. У Лиз тоже были кое-какие дела. Поцеловав Джеми на ночь, она взяла кейс с бумагами и поднялась к себе в спальню.

Там она положила кейс на кровать и заглянула в кладовую. Кладовой они с Джеком называли встроенный стенной шкаф — такой большой, что в него можно было входить, как в комнату. Вдоль одной его стены висели ее вещи, а напротив — вещи Джека. Сейчас, остановившись перед ними, Лиз сразу вспомнила, что сказала ей этим утром мать.

На протяжении всего дня она очень старалась принять точку зрения Хелен, но стоило ей снова вдохнуть знакомый запах, почувствовать под пальцами плотное тепло добротной шерстяной ткани, как знакомая тоска стиснула ее сердце. Нет, решила Лиз, она не расстанется с его вещами еще очень долго, быть может, никогда!

Джек, любая память о нем все еще значили для нее слишком много, чтобы она могла добровольно расстаться хоть с одной запонкой, хоть с одним носовым платком. Ее чувство было таким сильным, что Лиз даже испытала легкий приступ неприязни к матери и ко всем, кто пытался отнять у нее память о Джеке.

Шагнув вперед, она зарылась лицом в пиджак, который все это время бессознательно поглаживала рукой.

От пиджака все еще пахло Джеком, и Лиз спросила себя, сколько пройдет лет, прежде чем этот запах окончательно выветрится, исчезнет. Она знала, что рано или поздно так и случится, но сама мысль об этом была настолько невыносима, что она поскорее прогнала ее от себя.

Лиз не слышала, как дверца шкафа-кладовки отворилась и внутрь заглянул Питер. Она заметила его присутствий, только когда он осторожно тронул ее за плечо, и подскочила от неожиданности.

— Ах, это ты… — пробормотала она, оборачиваясь. Боже, Питер, как ты меня напугал!..

— Не стоит этого делать, мама, — серьезно сказал он, глядя на ее заплаканное лицо. У него в глазах тоже стояли слезы, а нижняя губа дрожала как у маленького, но взгляд был совсем взрослым, а голос — уверенным и… властным.

— Почему? — спросила она, и Питер протянул вперед руки и прижал ее к себе. Повзрослев сразу на несколько лет в день, когда не стало его отца, он был теперь не только ее сыном, но и другом. Лиз все чаще обращалась к нему за поддержкой и советом.

— Я все еще очень сильно скучаю по нему, — честно призналась она, и Питер кивнул.

— Я знаю. Но если ты будешь ходить сюда и плакать, этим ты ничего не изменишь. Слезами горю не поможешь, только сделаешь хуже себе. И нам тоже, — добавил он, решив, что так действие его слов будет сильнее. — Еще недавно, — признался он после небольшой паузы, — я сам приходил сюда, чтобы делать то же, что ты сейчас, но потом мне всегда бывало так плохо, что я перестал. Мне кажется, разумнее всего было бы собрать папины вещи и убрать куда-нибудь. В подвал, например. Или в гараж. Если хочешь, я тебе помогу, — тут же предложил он.

— Твоя бабушка тоже так говорит, — печально кивнула Лиз. — Но я не хочу. Не хочу и не могу!

— Тогда не надо, — неожиданно согласился Питер. — Не будем спешить. Когда ты будешь готова, ты сама скажешь.

— Что, если я никогда не буду готова?

— Будешь. И я уверен — когда такой момент настанет, ты это сразу поймешь.

Лиз медленно высвободилась из его объятий и, поглядев на Питера снизу вверх, медленно улыбнулась.

Боль отступила, и ей стало намного легче — быть может, от того, что ее собственный сын оказался таким взрослым и мудрым.

— Я люблю тебя, мама.

— Я тоже люблю тебя, дорогой. Спасибо, что поддержал меня и остальных.

Питер кивнул, и они вернулись в комнату. Лиз посмотрела на брошенный на кровать «дипломат» с бумагами, но работать не хотелось. Питер был прав: после того, как она вспоминала Джека, трогала его костюмы и вдыхала запах его одеколона, ей действительно становилось хуже, хотя в первые минуты она и получала некоторое облегчение. Но потом все начиналось сначала. Снова наваливались тоска, одиночество, боль, которые были намного сильнее, чем раньше. Питер первым открыл это; именно поэтому он перестал заглядывать в кладовку в поисках утешения.

— Почему бы тебе не устроить себе небольшой праздник? — спросил Питер. — Скажем, просто принять ванну, посмотреть кино по телику или сделать что-то в этом роде?

— Мне нужно работать, — виновато сказала Лиз.

— Работа не убежит, — мудро заметил он. — Если бы папа был жив, он бы обязательно сводил тебя в ресторан или еще куда-нибудь. Даже он не работал каждый вечер, как работаешь ты.

— Возможно, но все-таки он работал достаточно много. Больше, чем я, во всяком случае, тогда.

— Но ты все равно не можешь быть собой и им одновременно и выполнять все, что вы делали вдвоем.

Одному человеку это не под силу. К тому же ты — это ты, и будет лучше, если ты это, гм-м… останешься собой.

— Ума не приложу, когда ты успел стать таким взрослым! — улыбнулась Лиз, но они оба, конечно, знали ответ. Питер вырос и возмужал в одно рождественское утро примерно шесть месяцев назад. Ему пришлось сделать это быстро, чтобы помочь матери, брату и сестрам. Даже девочки при всем их легкомыслии изрядно повзрослели за прошедшие шесть месяцев; Меган делала первые, неуклюжие пока попытки помогать матери.

Лиз знала, что, пока ее дочери будут в лагере, ей будет их не хватать. Но, с другой стороны, они заслуживали того, чтобы немного отдохнуть и отвлечься после всего, что им пришлось пережить. Им всем не помешала бы смена обстановки.

В конце концов Питер ушел к себе, а Лиз села на кровать и разложила на покрывале бумаги. Она уже привыкла работать допоздна — главным образом потому, что ложиться спать ей все еще было тяжело. Каждый раз, лежа в темноте без сна, Лиз начинала одну и ту же битву с воспоминаниями, в которой до сих пор не научилась выигрывать.

В час ночи, когда Питер давно уже спал, она наконец погасила свет, а заснула где-то в начале третьего, чтобы в семь быть уже на ногах. Она отвезла Джеми в лагерь, потом отправилась на работу, разобрала бумаги, сделала около дюжины телефонных звонков, продиктовала несколько писем и в половине шестого вечера опять была дома.

Все повторилось еще раз. Стоя на заднем дворе с секундомером в руках, Лиз засекала время, за которое Джеми успевал пробежать заранее отмеренный стоярдовый отрезок дорожки, и думала о том, насколько приятно ее времяпрепровождение. Дети, работа, работа, дети, короткий сон — и снова все сначала. На данном этапе ее жизни ничего, кроме этого, у нее не было, но ничего другого Лиз и не хотела.

К тому времени когда девочки вернулись из лагеря, Джеми показывал отличные результаты в беге на сто ярдов и очень неплохо прыгал в длину. Несколько раз они даже приступали к тренировкам по бегу в мешке, который Лиз раздобыла в бакалейной лавке, но зрелище было настолько уморительное, что она часто не выдерживала и начинала хохотать в самый неподходящий момент. К счастью, Джеми не обижался, понимая, что она смеется вовсе не над ним. В целом же он набрался не только сил, но и уверенности в себе. Желание победить вполне компенсировало ему недостаток координации.

Когда сестры наконец приехали из лагеря, Джеми так радовался, что, казалось, забыл даже про свою олимпиаду. Девочки тоже были очень рады видеть его.

Джеми всегда был для них особенным. Он был больше, чем просто младший брат. Сестры привезли ему подарок — диковинной формы корень неведомого дерева, напоминавший сказочное лесное чудище. Джеми тотчас поставил его на книжную полку в своей комнате, предварительно сняв оттуда игрушечную собачку.

(«Я уже слишком большой», — смущенно объяснил он.) У него тоже был для них сюрприз — несколько ярких океанских раковин, которые Лиз купила буквально накануне, когда водила Джеми с приятелем в дельфинарий «Морской мир». Джеми очень понравились дельфины и касатки; он сам кормил их рыбой и визжал от удовольствия каждый раз, когда они били хвостами, обрызгивая его водой. В итоге Джеми промок буквально насквозь, и когда они вернулись в машину, Лиз пришлось завернуть его и приятеля в сухие полотенца, чтобы они не простудились. Одним словом, это был великолепный день, и Джеми было о чем рассказать сестрам.

Олимпийские игры должны были состояться в следующие выходные. Лиз тренировала Джеми каждый вечер. Накануне состязаний они устроили на заднем дворе что-то вроде показательных выступлений, и девочки громко аплодировали Джеми, когда он показал отличное время в беге на сто ярдов и побил свой личный рекорд в прыжках. Он действительно был в отличной форме. Сазерленды не сомневались, что по меньшей мере одну золотую медаль Джеми завоюет.

В ночь перед соревнованиями Джеми долго не мог заснуть — так он был возбужден. Как это часто бывало, он снова спал в одной постели с Лиз. Ей даже пришлось спеть сыну колыбельную, чтобы успокоить его. То, что Джеми спал с ней, было, возможно, не совсем правильно с точки зрения строгих канонов нравственности, однако Лиз не возражала. Во-первых, Джеми было десять только по метрике, а кроме того, когда он забирался к ней под одеяло, ей было не так одиноко в большой темной спальне.

Утро следующего дня было теплым и солнечным, и Лиз с Джеми отправились на стадион как можно раньше, захватив видеокамеру Джека. Лиз также взяла с собой свой «Никон», которым не пользовалась почти год — с прошлого праздника Четвертого июля. Питер с девочками и Кэрол обещали подъехать попозже.

У входа на стадион они зарегистрировались. Джеми получил номер участника, который тут же надел на себя.

Несмотря на ранний час, на стадионе было уже полно детей; многие из них выглядели вполне здоровыми, но лишь на первый взгляд. Наметанный глаз Лиз выхватывал из толпы и даунов с их характерными лицами, и имбецилов, и просто детей с задержкой психического развития, как Джеми. Многие сидели в инвалидных креслах. Лиз знала, что в этом году в программу Специальных олимпийских игр впервые включен баскетбол для колясочников. Раньше они участвовали только в гонках на разные дистанции. Но несмотря на то что ни одного абсолютно здорового ребенка здесь не могло быть просто по определению, Лиз неожиданно поразилась тому, насколько все они веселы и счастливы. Воздух то и дело оглашался взрывами звонкого смеха, и она подумала, что эти маленькие калеки могут научить ее многому.

Стойкости и мужеству, например, или умению не пасовать перед жизненными трудностями.

Она бы с удовольствием побыла среди этих детей подольше, но тут по стадиону объявили, что на старт вызываются участники забега на сто ярдов. Джеми уже переобулся в шиповки, и Лиз оставалось только отвести его к столику судьи-стартера. Казалось, все было в порядке, но когда мальчики уже выстроились на стартовой линии, Джеми вдруг обернулся и посмотрел на мать с каким-то затравленным выражением лица.

— Я не могу! — пробормотал он сдавленным голосом. — Не могу — и все!

— Можешь, — негромко, но твердо ответила Лиз, пожимая его холодную, влажную от пота ладошку. — Ты сам знаешь, что можешь. А какое место ты завоюешь — не имеет значения. Ведь ты бежишь не ради медали, а просто для собственного удовольствия, не так ли? Вот и постарайся получить это удовольствие, ладно?

— Я не могу без папы… — прошептал Джеми побледневшими губами, и Лиз почувствовала, как у нее беспомощно опускаются руки. К этому она была не готова, и ее глаза невольно наполнились слезами.

— Папа тоже хотел бы, чтобы ты бежал ради своего удовольствия, — сказала она наконец. — Это было для него главным — это, а не медали и места. Вот увидишь, даже если ты прибежишь последним, он… и мы все будем ужасно рады, что ты участвовал в этой олимпиаде. Не каждый мальчик способен выступать на таких ответственных соревнованиях третий год подряд.

Она постаралась скрыть слезы, и ей, похоже, это удалось — Джеми ничего не заметил.

— Ты ничего не, понимаешь! — воскликнул он дрожащим голосом. — Я не хочу бежать без папы!

Слезы брызнули из его глаз и, бросившись к матери, Джеми зарылся лицом в ее старую клетчатую ковбойку.

Лиз обняла его, гадая, как ей лучше поступить: разрешить ему не бежать или, напротив, сделать все, чтобы заставить справиться с собой и преодолеть свою слабость. Принять правильно решение было нелегко; впрочем, что в этой жизни легко? В последнее время все, что они ни делали, давалось им огромным напряжением сил. Но стоило справиться с болью, и чувство победы над собой становилось им достойной наградой.

— Ну попробуй хотя бы бег, ведь именно в беге у тебя были отличные результаты! — напомнила Лиз, гладя его по голове. — За остальным можно просто понаблюдать с трибун, а если не хочешь — поедем домой…

Ты только пробеги эти несчастные сто ярдов — и все!

Джеми довольно долго колебался, потом на лице его появилось выражение упрямой сосредоточенности. Не сказав больше ни слова, он повернулся, чтобы идти на старт. Свой забег он пропустил, но во втором забеге не хватало участника, и судья поставил его на свободное место. До старта оставалось всего несколько секунд.

Лиз послала сыну воздушный поцелуй, чего никогда бы не сделал Джек. Он старался обращаться с сыном, как с мужчиной, и не раз упрекал Лиз, что она сюсюкает с ним, словно с несмышленым младенцем. Но ведь Джеми и в самом деле был совсем еще маленьким. И сколько бы лет ему, в конце концов, ни исполнилось.

Лиз знала, что для нее он всегда останется ребенком — ее ребенком.

Сквозь пелену слез она следила, как Джеми бежал по дистанции. Что бы она ни говорила ему перед стартом, на самом деле Лиз очень хотелось, чтобы он победил — ради себя, ради отца, ради нее, наконец. Эта победа доказала бы, что все не так плохо и что они могут жить даже без Джека. Прежде всего сам Джеми нуждался в подобном доказательстве едва ли не больше, чем все остальные.

С замиранием сердца Лиз следила за тем, как бегуны приближаются к финишу. Джеми бежал третьим или четвертым, но перед самым концом дистанции у него за спиной словно выросли крылья. Стремительный рывок, и Джеми вырвался вперед. Он не вертел головой по сторонам, не оглядывался назад, как делали другие мальчики, он смотрел только вперед и несся — нет, летел к финишной черте. Что произошло дальше, Лиз поняла не сразу. Лишь через несколько мгновений до нее дошло, что Джеми прибежал первым. Он грудью бросился на ленточку и, задыхающийся и счастливый, остановился у дальнего конца беговой дорожки, ища взглядом мать, пока специальная болельщица из добровольцев обнимала и поздравляла его.

Разделявшие их сто ярдов Лиз преодолела едва ли не быстрее Джеми. Подбежав к сыну, она крепко обхватила его обеими руками и прижала к груди, не замечая, что слезы потоком текут по ее щекам.

— Я выиграл! Выиграл! Выиграл все-таки!!! — захлебываясь от счастья, восклицал Джеми. — С папой я никогда не выигрывал первого места, а с тобой — выиграл! Правда, мы молодцы, а?

— Конечно, родной, — ответила Лиз, думая о том, как был бы рад за сына Джек. В эти секунды она почти физически ощущала его довольную улыбку и, крепче прижав Джеми к себе, тихонько поблагодарила бога и Джека — за то, что они сделали эту победу возможной. Потом она поцеловала Джеми в нагретую солнцем темную макушку и сказала, что ужасно им гордится.

Джеми посмотрел на нее и удивленно вскинул брови.

— А ты разве не рада, мама?

У него была настолько озадаченная мордочка, что Лиз не выдержала и рассмеялась сквозь слезы.

— Конечно, я рада! Ты молодец, Джеми! — Лиз нашла взглядом Питера и девочек, которые сидели на трибуне, и они с Джеми помахали им. Тут по стадиону стали объявлять имена победителей, и Джеми пошел на пьедестал почета — получать свою золотую медаль. Питер и сестры торжествующе завопили. Лиз тоже едва удерживалась, чтобы не визжать от радости и не прыгать на одной ножке. Джеми одержал важную победу, и — что бы ни ожидало его в других видах — сегодняшний день можно было считать удачным.

После бега на сто ярдов Джеми принял участие в прыжках в длину и занял второе место, а в беге в мешках снова стал первым. Таким образом, он завоевал две золотые и одну серебряную медаль и был буквально на седьмом небе от счастья. Когда вечером они наконец собрались уезжать, Джеми повесил сразу три медали себе на шею и ни за что не хотел снимать. Это был действительно знаменательный день для всей семьи. Лиз решила завершить его, отметив успех Джеми в кафе «Олений глаз» в Саусалито.

— С папой я никогда не выигрывал «золото», — снова сказал Джеми, когда они уже сидели в кафе. — Ты отличный тренер, мама. Я думал, ты не справишься!

— Я тоже сомневалась, — вставила Меган, глядя на Лиз с гордостью и любовью, а Энни и Рэчел пошутили, что теперь, когда Джеми стал олимпийским чемпионом, он, чего доброго, задерет нос и перестанет здороваться со своими родными сестрами. Лиз же пообещала сыну, что вставит его медали под стекло, чтобы он мог повесить их на стену.

— Нет, мам, ты и вправду отлично поработала, — сказала Энни. — Мы и не знали, что у тебя такие замечательные способности. Похоже, тебе по силам сделать из Джеми чемпиона настоящих игр. Мне, во всяком случае, очень бы хотелось, чтобы, завидев меня, люди говорили: «Смотрите, вон идет Энни Сазерленд, родная сестра пятикратного чемпиона Олимпийских игр…»

Лиз улыбнулась.

— Дело тут не во мне, а в Джеми, — ответила она. — Все, что я делала, это засекала время, пока он бегал по дорожке на заднем дворе. Занятие легче легкого!

Но это было не совсем так. Пять недель тренировок, которые в конце концов принесли свои плоды, были трудны не только для Джеми, но и для нее. Но теперь, видя, как горд и счастлив ее сын, Лиз готова была забыть о своих сомнениях и колебаниях.

Когда вечером она укладывала его в постель, Джеми обнял ее за шею и еще раз поблагодарил за все, что она сделала.

— Я люблю тебя, мамочка, — сказал он. — Я еще скучаю по папе, но я все равно очень тебя люблю.

— Ты прекрасный сын, и я тоже тебя люблю, — ответила она. — И я тоже скучаю без папы, но знаешь, что я тебе скажу? Я думаю, сегодня он радовался вместе с нами, что у него такие замечательные дети. И, конечно, он был очень рад твоим успехам.

— Я тоже так думаю, — серьезно согласился Джеми, и зевнул. Потом он повернулся на бок и заснул прежде, чем Лиз успела выйти из комнаты.

Входя в свою спальню, Лиз все еще улыбалась. Питер поехал в кино и взял с собой Меган; Рэчел и Энни смотрели видео, и она была предоставлена самой себе.

Как всегда, когда у нее не было никаких особенных дел, Лиз стала думать о муже, но на этот раз она не чувствовала ни одиночества, ни тоски. В темной спальне, разумеется, никого не было, но она почти физически ощущала присутствие Джека — его тепло, силу и любовь.

— Мы сделали это! — негромко сказала она в темноту и добавила:

— Спасибо тебе.

Потом Лиз включила свет, но, в отличие от предыдущих вечеров, она не ждала, что увидит его. Джек ушел, она уже поняла это умом и начинала принимать сердцем, но ушел не в пустоту. Он следил за ними откуда-то сверху, и еще он оставил им нечто такое, чему не было ни названия, ни цены.