Коварство без любви Соболева Лариса
Клава положила трубку, задумалась. Вот, значит, как остаются люди один на один с собой! Было время, когда они дружили. Клава приносила водку на спектакль, а Карина не давала ей пить, чтоб не выгнали по статье из театра. Карина прятала водку, потом, после спектакля, отдавала и уговаривала начать лечение от алкоголизма. Затем настали другие времена, когда Клава гордо отворачивалась, встречая Гурьевых на улицах города. А еще был совершенно ужасный эпизод. Клава всегда глубоко вживается в образ, он становится ее сутью. Вот и тогда она верила в то, что делала, верила в борьбу за справедливость. Так ли уж верила? Да нет, просто выслуживалась. Однажды перед репетицией громко убеждала молодого актера:
– Гурьевы – это криминал! По ним тюрьма плачет. Их гнать надо...
Тот робко кивал в ответ и вдруг переменился в лице, смутился. Оглянулась Клава, а в двух шагах стояли Карина с Игнатом. Зачем было ляпать эту гадость? Ведь никто не просил! Эпизод был рассказан Юлику, где Клава выставила себя героиней. Должен же Швец знать подвиги своих соратников! А когда скоропостижно умерла подруга, тоже выгнанная из театра, Клава не пришла проводить ее, ведь там были Гурьевы. Она не могла смотреть им в глаза, из-за стыда не могла. На что же теперь рассчитывала? Не плюй, как говорится, в колодец. Клава плевала, вот сегодня помочь и некому. Но она не пала духом. В ней проснулся бунтарь.
– Я им покажу! – говорила она, одеваясь.
Замаскировавшись так, чтобы ее не узнали даже бывшие мужья, помчалась к самогонщице за подкреплением бунтарского духа.
Юлик ввалил к Эре Лукьяновне и с порога простонал:
– Мне кажется, это было глупо, глупо, глупо!
– Что именно? – спросила та, следуя за ним в гостиную.
Юлик плюхнулся на диван, откинул голову назад и с минуту полулежал, прикрыв веки. После этого повернул голову к Эре, досадливо сказал:
– Глупо было нестись к следователю, стучать на Анну.
– Следователь мужчина или женщина?
– Баба! – взревел Юлик и переместился с дивана в кресло, закурил. – Это не просто баба, это прокурорская кобра. Не знаешь, когда тебя ужалит. Кажется, она не поверила ни одному моему слову.
– Не психуй, они там, в прокуратуре, все такие. В крайнем случае, дадим ей на лапу. Сейчас можно любую неприятность уладить деньгами.
– Ради чего я должен давать ей на лапу?! – и Юлик подскочил от справедливого возмущения. – Дать взятку – это признаться в виновности, а я никого не травил!
– Юлик, остынь, – хмуро сказала Эра Лукьяновна. – У нас новая неприятность.
– Какая еще неприятность? – насторожился он. – Ну, говори, что случилось?
– Мне сообщили... Виолин умер.
– Как?!!
– Не знаю! – раздраженно ответила она. – Мне только сообщили из милиции, что нашли его труп дома. Я спрашивала, отчего он умер, сказали, пока не знают...
– Вот так новость... – завибрировал Юлик. – А у меня с ним был конфликт недавно... Не нравится мне все это, очень не нравится.
– Не у тебя одного был конфликт с ним, – проскрипела Эра Лукьяновна. – Ты забыл? Мы вместе находились в кабинете, когда ругались с этим выродком. А орал он на весь театр. Я думала, он приползет с извинениями, как обычно, но он не приполз.
– Мда... – протянул Юлик. – Нас подставляют. Влипли мы с тобой.
– Мы?! – уголки губ Эры недоуменно опустились вниз, а плечи поднялись вверх. – Что за обобщения, мальчик мой?
– Перестань корчить из себя... – и Юлик пока не решился высказать, кого же корчит Эра. Однако и «разобщения» с ее стороны стерпеть не мог. – Я что-то не понял, ты считаешь, тебя подозревать не будут? Только меня, да? Ты со всеми в ладу жила, согласии, да? Ты не долбила Ушаковых, не гнобила их? А с Виолиным какие у тебя были отношения? Ты не подписывала приказы, не выгоняла... только я, да?
– Знаешь, милый, – желчно процедила она, бросив на него негодующий взгляд, – если бы ты немного умерил свои амбиции, сегодня на наши головы не свалилось бы столько дряни. Откуда у тебя страсть к иезуитству? Этого тебе надо прыжать, того выгнать, этого отчитать, а того унизить. А сейчас стрелки ловко перевел на меня. Я во время спектакля дома сидела, в отличие от тебя!
– Ха-ха-ха... – истерично захохотал Юлик, а после уставился на Эру с неприязнью. – Прекрасно! Значит, ты меня считаешь отравителем! Да я только и делал, что улаживал конфликты. Ты же со всеми гавкалась!..
– Это ты меня настраивал против всех, ты! А я, как последняя дура, потакала тебе! А все почему? Потому что ничего собой не представляешь. Я тебя подняла из пыли, но тебе мало стоять на пьедестале, тебе надо всех топтать...
– Кто б говорил! – так же желчно отбрил ее Юлик, а вот далее у него сдали нервы. – Ну ты и ехидна! Я, выходит, монстр, а ты канарейка? В зеркало посмотри, блаженная! Тебя же ненавидят все до единого в театре! Больше, чем меня! Ты же хамка! Ко всем мужикам цеплялась, как последняя блядь. Ты даже разговаривать не умеешь! Как торговка пасть раскрываешь!
– Что?!! – не на шутку взбеленилась она. – Это ты мне?!! Я из него сделала прымадонну, а он мне – «хамка» и «блядь»! Я разговаривать не умею? Да меня достали зрители насчет тебя! Вас, дорогой, со сцены не слышно! Бездарь поганая! Свинья неблагодарная!
В следующий момент Эра Лукьяновна, не в силах пережить оскорблений возлюбленного, кинула в Юлика подушкой с дивана, затем книгой... Все это тут же полетело обратно в нее. Эра Лукьяновна рассвирепела, схватила с подоконника цветочный горшок и запустила им в Юлика. Горшок попал в голову, к счастью, не расколол оную – голова оказалась крепкой, но на лбу появилась кровоточащая ссадина.
Юлика захлестнула ненависть. Он запустил пальцы в волосы Мессалины и повалил ее на пол. Покатились, кряхтя и ругаясь. Ей почти семьдесят лет, а сдаваться она не собиралась. Старушка даст фору любой молодой женщине, а злости ее хватит с избытком на тысячу человек. Оба путались в полах пальто Юлика, которое он так и не снял, рычали... Но его ненависть оказалась сильнее. Изловчившись, он оседлал Мессалину и схватил пальцами за горло. Наступил долгожданный миг, сейчас придушит, безжалостно придушит свою каргу, как не раз мечтал это сделать. Эра вцепилась когтями в его щеку, большой палец попал в рот. Больно стало Юлику, ведь едва не разорвала рот.
Боль отрезвила. Юлик разжал пальцы, тяжело дыша, медленно встал с нее, утер рукавом расцарапанную щеку, плюнул на ковер, где она валялась, и выскочил вон.
– Подонок! – неслось вслед. – Я завтра сама скажу следователю, что тебя подозреваю! Я уверена, что это ты сделал! Ты, никто иной! И все знают, что это ты...
Юлик выбежал на улицу, трясясь от ярости. Ныла щека и рана на голове. Машинально достал платок, промокая кровь на лбу и щеке, побрел пешком. Только когда отошел далеко, ужаснулся: он же мог убить Мессалину. Убить... Так бесконтрольно вести себя – глупо. Но еще хуже – угрозы карги.
– Старая вонючая шлюха! – зло сплюнул Юлик, достал сигарету.
В следующую секунду подал сигналы мобильный телефон. Юлик обожал разного рода игрушки. Эра Лукьяновна давно это поняла, ну и баловала возлюбленного. Компьютер купила в его кабинет, где раньше обитали режиссеры. Компьютер ему абсолютно не нужен, но Юлик клянчил, чтобы в кабинете стоял компьютер, он и стоит. Эра и телевизор с видеомагнитофоном купила, а уж разным мелочам – канцелярским принадлежностям от известных фирм – счету нет. Так и телефон подарила, разумеется, расплатилась из кармана театра.
– Слушаю, – поднес к уху мобильник.
– Юлиан, ты? – Это позвонила знакомая из Белого дома, которую он одаривал подарками за информацию. – Слушай внимательно. В связи с удручающими событиями в вашем театре Эру собираются снять с должности директора, но... ищут кандидатуру. О тебе речь шла, однако мэр и некоторые его замы категорически против. Это все.
– Нерадостные вести, – мрачно выдавил он. – Значит, надежды нет?
– Как тебе сказать... Понимаешь, они считают, что ты не проявил себя как руководитель. Ваше правление привело театр в упадок, уменьшилась труппа, снизился уровень спектаклей...
– Ценители, – не удержался он от язвительной ноты. – Когда мы уменьшали труппу, все, как мне помнится, нас поддерживали.
– Юлик, ты как будто не разбираешься в политике, – хмыкнула она. – Есть закон: дай зарваться руководителю, это всегда послужит основанием убрать его в случае необходимости. Пока у вас все складывалось более-менее, смотрели сквозь пальцы на ваши действия. Но, прости, гора трупов – это уж ни на что не похоже. Как только этот факт просочится в прессу области, а он обязательно просочится, администрацию города начнут трясти. А проблемы, Юлиан, никто не любит. Поэтому власти просто обязаны отреагировать.
– Что же мне делать? Выход есть?
– Не знаю. Если бы ОНА, например, заболела, а ты стал бы исполняющим обязанности и за короткий срок наладил производство, то вполне может быть. У нас же психология осталась совковая. Хорошие показатели – ты хороший руководитель, плохие показатели – пошел вон. Все, заканчиваю, меня зовут.
– Политика, кругом одна политика, – удрученно произнес Юлик, пряча телефон в карман. – Паскуды!
А ведь он не разбирается в политике, черт бы ее побрал! Вел в одну сторону, а оказалось – не туда вел. Вообще-то о политике он не думал. Не думал, куда приведет основная мечта – директорское кресло. Памятуя, как его в свое время прокатили, Юлик старательно убирал тех, кто способен был противостоять ему, имел собственное мнение. Вот и вся политика, которая пошла прахом. А теперь попробуй, наладь производство! Ломать – не строить.
Юлик медленно шел домой, хотя идти было далеко, живет у черта на куличках. Но ему необходимо собраться с мыслями, подумать. Он должен удержаться на месте и удержится.
3
Степа попросил Марию Федоровну подождать в коридоре, а сам влетел к Волгиной. Она допрашивала заведующего труппой – низенького старичка с палочкой.
– Я даже подумать не смею на кого бы то ни было! – сердито ворчал он. – Да, актеры в последнее время испортились, сильно испортились, стали мелочными, грызутся из-за пустяков, но убить... отравить... невозможно! Убить...
– Как, по-вашему, – оборвала его Волгина, – Эра Лукьяновна отвечает требованиям директора театра?
– Ммм... как сказать...
– Прямо, – и легкая усмешка тронула красивые губы Оксаны.
– Бывали лучше, – выпалил заведующий труппой и смутился, так как нечаянно проговорился, затем исправился: – Это у меня тридцатый директор, они меняются, я остаюсь. Требования к ним предъявляют свыше, а мое дело – труппа.
– А Юлиан Швец, что он за личность?
– Актер. Неплохой актер... можно сказать.
– Вы как будто сомневаетесь, – подметила Волгина. – Ну да ладно. Он ведь руководитель творческого состава. Что входит в его обязанности?
– Руководить, – очень «доступно» пояснил старичок.
– Но чем и как он руководит? Что делает при этом?
– Следит за качеством спектаклей. Делает актерам замечания, чтоб играли лучше.
– И актерам нравится, когда им указывает такой же актер? Это не бьет их по самолюбию?
– Бьет. А что делать? У нас как: не нравится – уходите. Да, именно так сказала заведующая культурой: «Не нравится – уходите из театра». А куда? Некуда. Это же не повара, не бухгалтеры, не слесари...
– Скажите, какое положение в театре занимал Виолин?
– Заслуженный артист, – живо ответил заведующий труппой.
– Спасибо, вы можете идти.
Расписавшись, заведующий труппой заковылял к двери, опираясь на трость, Степа его остановил:
– Одну минуту! Вы не подскажете, кто из актрис красит губы темной помадой? К примеру, фиолетовой? Или темно-вишневой? Чтоб цвет ее приближался к черному?
Заведующий труппой, припоминая, свел брови в одну линию. Так стоял с минуту, затем уверенно заявил:
– Актрисы так не мажутся. Разве что одевальщицы.
– Кто такие одевальщицы? – поинтересовалась Оксана.
– Это костюмеры, – ответил заведующий труппой. – Между собой мы их зовем одевальщицами. Эти как намажутся, перепугаться можно. Ногти черные, губы черные. Сто раз им говорил: безвкусица! Не слушают. Девчонки, что с них взять! До свидания.
Ушел, а Волгина схватилась за голову:
– Из трех опрошенных после Швеца ни один не ответил по существу. Разговаривают со мной как с идиоткой! Тупо выгораживают директрису и Швеца, как будто я утверждаю, что они отравили артистов. И не понимают, что могут стать очередной жертвой. Недавно еще мне казалось, что в узком семейном кругу найти убийцу проще, но, как видишь, все обернулось иначе.
– Мой совет: не задавай вопросы в лоб. Надо обходным путем выяснять, спроси про погоду, болезни, а потом вверни невзначай то, что тебя интересует.
– Знаешь, у меня нет на это времени! – отрубила Оксана. – Начальство в бешенстве, требует предотвратить последующие отравления. Интересно, как они себе это представляют? Я, правда, не удержалась, высказалась, что надо приставить к каждому актеру грибного человека, который бы пробовал еду и напитки перед тем, как их употребят артисты...
– И что было? – хихикнул Степа, прекрасно догадываясь о последствиях.
– А вот то и было, – буркнула Оксана. – У нас же как: имеешь звание, значит, ты не женщина, а мундир с погонами. Да, забыла сказать, я попросила в помощь оперативника Заречного Степана.
– Поторопилась, – нахмурился Степа. – И что же ответили?
– Ты на задании! Какое у тебя задание?
– А, – отмахнулся он, – мура. Пока совмещаю.
– Смотри, а то и тебе достанется. Ладно, ну их всех к лешему. Значит, так, звонил Петрович, его предположение подтвердилось, в коньяке обнаружено отравляющее вещество. Виолин умер от остановки дыхания, при вскрытии во внутренних органах обнаружили... черт, не запомнила вещество. Позже Петрович более подробно расскажет о методах убийцы. Что Рубан?
– Привез. На почте уверены на сто процентов: не Рубан отправляла.
Он перечислил приметы таинственной женщины, на что Волгина сказала:
– Как говорят французы – ищите женщину. Итак, прибавились еще и костюмеры.
– Оксана, давай не путаться. Отодвинем костюмеров на второй план, пока не проработаем артистов.
– Да, ты прав. Но женщина – это уже кое-что, мы хотя бы сдвинулись с мертвой точки. А кому отправлены еще две бандероли?
– Башмакову и Подсолнуху.
– Подсолнух в больнице, значит, в ближайшие часы бутылочку не откроет. Срочно звони Башмаковым.
– Уже звонил, – сообщил Степа, расплывшись в улыбке. – Коньячок сегодня Башмаков повез в подарок неизвестному доктору. Меры приняты, как только муж вернется, звякнут мне. Только бы доктор не выпил на радостях.
– Зови Рубан. Интересно, что она наплетет. Ух, и артисты!..
Мария Федоровна села на стул, словно он горячий, напряженно замерла.
– Извините, что вам пришлось ждать. (И все равно у Оксаны не получилось дружеской улыбки, поморщился Степа.) Вы курите? (Уже лучше.)
– Да. А можно? – Мария Федоровна быстро достала пачку сигарет из сумочки, закурила. «Нервничает», – подумал Степа.
– У нас все курят, так что курите, не стесняйтесь, – разрешила Оксана. – Думаю, вас не надо предупреждать, что за дачу ложных показаний...
– Не надо, – ответила та, глубоко затягиваясь.
– Мария Федоровна, давайте договоримся беседовать откровенно? Я даже не стану писать, хотя это нарушение, мы обязаны допрашивать под протокол.
– Зачем вы меня уговариваете быть откровенной? Я же еще ничего вам не говорила, чтобы вы могли судить о моей откровенности или неоткровенности.
– Я всего лишь настраиваю вас на обычную беседу. Мы знаем, что вас не было в театре, когда на сцене произошло несчастье. Что вы думаете по этому поводу?
– А вы бы что думали? – вопросом на вопрос и колюче ответила Мария Федоровна. Поскольку Волгина молча ела ее желтыми глазами, она потупилась, далее заговорила проще: – Я ничего не понимаю... если хотите откровенно, мне просто страшно.
– Вам есть чего бояться или кого? – осторожно выпытывала Волгина.
Гася сигарету в пепельнице, Мария Федоровна вскинула на нее беспокойные глаза и сказала, с трудом подбирая слова:
– Может быть. Не знаю. Я лишена информации, ведь в театр запрещено приходить. Мне по телефону сообщили, что случилось с Ушаковыми и Галеевым. А сегодня узнала про Виолина... нелепо. Наверное, случайностей не бывает, тем более в таком количестве.
– Как я поняла, в театре два клана. Вы на чьей стороне?
– На своей. Я стараюсь в театре ни с кем не общаться. Почти ни с кем.
– Разве это возможно в таком маленьком коллективе?
– Если постараться, то все возможно.
– И у вас нет врагов? Вы со всеми в хороших отношениях? – забросала ее вопросами Оксана.
– А какое это имеет значение? – несколько растерялась Рубан. – Я не была в театре в день гибели Ушаковых и Галеева, значит, подозревать меня не можете, вы сами об этом говорили... Что вы хотите?
– Еще пару вопросов, а потом отвечу, чего хочу. Какие лично у вас были отношения с Виолиным?
– Никаких. Вообще никаких. Я ему не доверяла.
– Так ли? – прищурилась Оксана. – А что вы послали Виолину бандеролью?
Степа, сидя за спиной Рубан, заерзал, подавая знаки Волгиной, мол, зачем этот нудный и никчемный допрос, но она его проигнорировала. Мария Федоровна заметно дернулась, словно обожглась. Очевидно, внутреннее чутье подсказало, что она в чем-то подозревается. Достав сигарету, нервно мяла ее, сунула в рот, затем вынула. «Точно: чутье, как у зверьков», – подумал Степа.
– Я ничего ему не посылала, – выдавила она. – А к чему... почему вы спрашиваете?
– Потому что Виолин получил бандероль с бутылкой коньяка. Выпив около двухсот грамм, он умер. Но в его квартире сохранилась обертка бандероли, а на ней ваш адрес и ваши инициалы. Как вы это объясните?
– Не... не может... быть... – пробормотала Рубан в потрясении. – Я не посылала ему... это правда! Да и зачем мне пользоваться почтой? Все, что нужно, я могу ему и так отдать.
Понимая всю тяжесть обвинения, которое не прозвучало, но и без того дошло до нее, Рубан расплакалась. Плакала беззвучно, съежившись, как под грузом, изредка громко вдыхая воздух. Степа налил из графина воды и поднес Марии Федоровне, бросив укоризненный взгляд на Волгину. Оксана и на сей раз проигнорировала человечный порыв Степы, бесстрастно наблюдала за Рубан. Та отпила несколько глотков, закурила, продолжая всхлипывать, а после долгой паузы начала:
– Меня не любят в театре. Мой муж был до Эры Лукьяновны директором, они его все ненавидели, они его съели...
– Кто они? – холодно осведомилась Волгина.
– Эти шавки! – выкрикнула Мария Федоровна с гневом. – Им никто не угодит! Да, я торжествовала, когда пришла Эра Лукьяновна, потому что знала, чем это обернется. Она им всем показала, кто они есть! Как они отняли у меня все, так и она отняла у них все, все, все! Я смирилась, сносила грубости и продолжала работать. Думаете, мне легко было переносить унижения? Мой муж заслуженно поднял меня наверх, ведь я много играла и до его прихода. Но когда я играла до него, эти шавки ограничивались злобным пыхтением. А когда стала играть, будучи женой директора, меня готовы были растерзать! Мне, видишь ли, он давал роли, не соответствующие моему возрасту! Это театр! Возраст не имеет значения, потому что актер приобретает опыт, проработав в театре много лет, только тогда он заслуживает играть первые роли. И вот теперь, спустя много лет, кто-то хочет отомстить! Меня подставили, неужели вы не понимаете?
– И все же я действительно не понимаю, – сказала с убийственным спокойствием Волгина, – почему, спустя много лет, вас, как вы говорите, подставили? За что?
– За что?! За что?! – простонала Мария Федоровна, раскачиваясь. – Если б я знала – за что! Сначала надо выяснить, кто это сделал, тогда отвечу – за что!
– Я слышала, – осталась равнодушной к стенаниям Волгина, – что у вас в театре модно подписывать письма в газету против коллег, петиции на радио, списки на сокращения. Лично вы ставили подписи на этих бумагах?
– Ставила! – с вызовом ответила Рубан. – А что мне прикажете делать? Корчить из себя борца за справедливость? А потом из-за этого конфликтовать с директором и негодяем Юликом? Когда моего мужа и меня клевали, о справедливости не шло речи! Да, я делала то, что от меня требовали. Какое мне дело до всех этих людей? Они не пожалели ни меня, ни мужа, ославили на весь город! Почему я должна их жалеть?
– А конкретно, какие фамилии фигурировали в списках, под которыми вы ставили подпись?
– Господи, я так сразу и не вспомню... У нас такая текучесть кадров...
– Значит, людей, которых вы помогли уволить, было много?
Мария Федоровна вдруг затаила дыхание, глядя на следователя с наивным удивлением. Наверняка припоминала тех, кого она подставила под увольнение. Видимо, таких действительно было много, и среди них любой мог теперь подставить ее. Рубан ссутулилась, опустив голову, а Волгина жестко сказала:
– Знаете, я могу сейчас задержать вас по подозрению... (Рубан жалобно всхлипнула.) Но не стану этого делать. Вы дадите расписку о невыезде, поедете домой, хорошо подумаете, припомните всех, против кого подписывались, а завтра привезете этот список мне. Хорошо? (Мария Федоровна согласно закивала.) Вот и ладненько. А теперь, будьте добры, подождите в коридоре.
Вышла она, шатаясь, чуть ли не падая. Степа налетел на Волгину:
– Какая цель у тебя? Чего ты мучила тетку?
– Остынь, Степа, – мило улыбнулась Оксана. – Я, правда, склоняюсь ее задержать денька на три.
– Ты офонарела? Это же не она послала бандероли!
– Ну и что? Ты слышал ее? Эгоцентризм чистой воды и уязвленное самолюбие. Она же мстила коллегам, не удивительно, что кто-то ее подставил. Так вот, с утра общаясь с сотрудниками театра, я хорошо уяснила: они и создали бедлам в своем храме, в результате чего мы имеем четыре трупа.
– Это к делу не подошьешь! – возразил Степа. – Представляешь эту тетку на нарах в КПЗ? Она же чокнется. И потом, у тебя нет оснований засадить ее даже на три дня.
– Есть! – рявкнула Оксана. – О твоей почтовой работнице пока никто не знает, а обратный адрес, адрес Рубан, у нас есть!
– Ну ты даешь! – заходил он по кабинету. – Помнится, кто-то меня предостерегал: «надо осторожно с людьми, репутацию нельзя подмочить»...
– С людьми, Степа, – подняла указательный палец вверх Оксана. – А не с моральными уродами, прикрытыми отутюженными шмотками и имеющими пристойный вид. Подумай, что для нас важнее, репутация обозлившейся артистки или еще чья-та жизнь? Рубан попадет на нары, это окрылит настоящего преступника... или преступницу...
– ...и он начнет косить богатый урожай, – съехидничал Степа.
– Зачем так буквально понимать? – вспыхнула Оксана. – Я не хочу получить еще пару трупов на шею, хватит четырех. А мадам, может быть, подумает и сделает полезные для себя выводы. Они там отвоевывают место под крышей методами дикарей, а потом удивляются: кто же это посмел покуситься на их жизнь?
– Я прошу тебя, не сажай ее! – скрипнул зубами Степа. – Это не тот метод, чтобы выявить отравителя. (Оксана задумалась, покусывая авторучку.) Отпусти Рубан, – упрямо стоял на своем Степа. – Разгребем без лишних жертв.
– Ладно, – тяжко вздохнув, сдалась Волгина. – Скажи этой местной диве, пусть катится. Урок, к сожалению, она не получила благодаря тебе, а хотелось бы. Что ж, пойдем другим путем. Смотри, сейчас у нас несколько жертв, я считаю и тех, кого убийца только наметил в жертвы: Ушаковы, Подсолнух, Овчаренко, Башмаковы, Виолин и подставленная Рубан. Галеева опускаем, он случайно испустил дух. Кто-то неспроста именно на эти личности нацелил копья, так? Значит, все же есть нечто, объединяющее их. Первое: род деятельности, они все артисты. А что может быть вторым? Наверняка тоже род деятельности? Безусловно, чем-то они насолили отравителю. Чем?
– Не знаю, пока об этом не думал. Вернее, думал, но не связывал их в одно, кроме Ушаковых и Овчаренко. Эти не связались. А ведь из подозреваемых следует исключить Подсолнуха и Башмаковых.
– О нет! Вот теперь ни за что! – разошлась Волгина, поражая Степу максимализмом. – Твои сведения и мои личные наблюдения категорически против исключения. Слишком они все хитромудрые, на голубом глазу врут, юлят, выкручиваясь, ненавязчиво топят товарищей. А последние события говорят об изобретательности отравителя. Кто-то же подтолкнул его на этот шаг? Кто? Да те, кого мы опрашиваем в качестве свидетелей. Ты сам мне раскрыл атмосферу этого гадюшника! Зато все такие благонравные! С самолюбием! Как будто у других нет этого самолюбия! Если у нас вся культура состоит из подобных личностей, то тогда туши свет, скоро настанет эпоха неандертальцев. Такие люди не могут вызывать у меня не то что уважения, даже терпимости. Повторяю: никого из них не исключу. Чтобы отвести подозрения, отравитель мог и себе прислать... кажется, я тебе уже об этом говорила. Степа, а не могла ли отправить бандероли Нонна Башмакова? Она моложе Рубан.
– Пока мы не выяснили, был ли у Башмаковых мотив, подозревать... нехорошо.
– Знаешь, у тебя развита патологическая порядочность. Ух, я бы сейчас их всех пересажала, а потом уж разбиралась, кто подсыпал яд. Ладно, Степа, иди к своей престарелой Барби, а то еще в обморок грохнется. И вот еще что... Поезжай в театр, попроси полный список коллектива. Пусть напишут, кто да чем занимается в театре. Ну, там... общественные нагрузки, добровольные общества, принадлежность к партиям, пусть учитывают даже общества охраны кроликов.
Когда Степа провожал актрису Рубан до такси, подумал о Волгиной: «Ну и стерва! Стопроцентная!»
4
Швец приплелся домой, дверь ему открыла жена. Она была старше Юлиана на шесть лет, маленькая, худенькая, с приторно-сладким голосом, похожая на милую обезьянку. Если б не способность Раечки нянчиться с мужем с рабским терпением, он бы давно сбежал от законной половины. И от нее Юлик устал. Но без нее нельзя.
Она тоже окончила театральное училище и, как все актрисы, мечтала о карьере героини в театре. Да, эта обезьянка с жидкими волосенками, маленькими и невыразительными глазенками, сутулая и занудливая, жаждала играть роли красавиц и роковых женщин. Но куда с таким ростом, личиком и голосом, который не слышен уже в первом ряду! Раечка казалась слабенькой и в первый момент знакомства вызывала жалость. Однако это был плотоядный зверек, свой кусок мог отгрызть с живостью крокодила. Собственно, она и учила Юлика, как надо вести себя и что предпринимать, без нее он просто-напросто был бы беспомощен. Потому и не бросал надоевшую до смерти жену. Раечка была генератором идей, а воплотитель ее идей он, Юлик.
На связь с Эрой Лукьяновной Рая давно закрыла глаза. Почему? А выгодно. Когда Эпоха захватила театр, Рая сама советовала мужу обращаться с ней поласковей, ну, там ручку поцеловать, цветочек подарить, комплиментик сказать. Не думала тогда Рая, что этот говнюк еще и в койку к ней залезет. Узнав впервые, что Юлик закрутил любовь со старой перечницей, конечно же, оскорбилась до глубины души, гордо выставила мужа вон. А потом заплатила за квартиру и села на хлеб с салом вместе с дочерью. Дочь не его, от первого мужа, бог не дал детей Юлику, впрочем, он по сему поводу не скорбел. Эра же, старая кляча, одевала Юлика, давала заработную плату, при которой можно не бедствовать, зачем же от этого отказываться? А принципы – удел дураков. Раечка верила, что ее никчемный муж, которого постоянно надо подталкивать в спину, в конце концов займет достойное место. Сделает он это не без ее ценных советов и мудрого направления, потом Юлик вернет жену в театр, вот тогда она всех расставит по полочкам. Нет, с актерской карьерой Рая распрощалась. В театре себя видела режиссером и даже собиралась поступать на режиссерские курсы. Потому и терпела выходки так называемого мужа, запойного алкоголика, циника и ублюдка. Если б еще его старая кляча квартирку выбила трехкомнатную и в центре города, тогда бы Рая поцеловала ее в обвислую задницу. Но квартиру выбить не удавалось, хоть Раечка и напоминала мужу, чтобы активнее наседал на Мессалину, нечего даром трахать ее!
Юлик прошел на крошечную кухню, заглянул в кастрюли.
– Что у тебя с лицом? – спросила Рая, впрочем, без него догадалась и про себя обхохоталась. Распри между мужем и каргой доставляли ей удовольствие.
– Упал, – отговорился он.
Она положила ему на тарелку мяса, вермишели и поставила сок. Юлик повертел стакан с соком, отпил глоток и недовольно отодвинул. Рая смекнула: выпить потянуло чего-нибудь покрепче. О, этого допустить ни в коем случае нельзя. Надо принять экстренное участие в муже, расслабить его, а то зря, что ли, терпит его скотское поведение, известное всему городу?
Рая подсела к столу, нарезая батон на тоненькие ломтики, – Раечка мнила себя эстеткой, кругом салфеточки, вазочки с цветочками... – спросила, не делая фальшиво-озабоченного лица:
– Юл, что-то стряслось?
– Да... – махнул он рукой, затем после паузы доложил: – С мегерой поцапался.
Рая тактично молчала, не вдаваясь в подробности. Цапаются они часто, но Юлик никогда еще не был так удручен. Она прекрасно знала, что его тошнит от бабули, тем не менее Раечка сама настраивала мужа на мир с Мессалиной. Карга, если пожелает, выставит Юлика, она всемогуща. Вот когда он займет ее кресло, тогда пусть пинает старуху в тощий зад, который Рая собиралась целовать.
– Что еще? – спросила Раечка, намазывая на ломтики джем, тоже тоненьким слоем.
Она вдобавок была экономная, из-за чего Юлик часто оставался голодным. Во времена перемен в театре ел у друзей, которые не были столь скупыми и охотно подкармливали его. Рая была страшно недовольна, когда муж пропадал у них. Она и научила наступить на друзей, в дни запоев он попрекал ее за это, но Рая увещевала: «Юл, они используют тебя, как мальчика. Они преследуют свои цели, а у тебя есть свои. Подумай, что для тебя важнее». Безусловно, своя рубашка ближе к телу. И у Раечки была своя цель: никого не должно быть рядом с мужем, кому бы он доверял больше, чем ей. Когда он станет директором, только она займет место главного советника.
– Виолин умер, – сообщил он.
Известие, как и предыдущие подобные, не произвело на нее впечатления, всем когда-то придет конец, рассуждала она.
– И все?
– Все? – переспросил он. – С Виолиным у меня был конфликт. Полагаю, не своей смертью он умер. Ты понимаешь, что могут подумать следователи? Наверняка актеры валят на меня. А тут еще новость. Мегеру снимать собираются, но меня к креслу подпускать не хотят.
Вот теперь Раечка позволила себе пристально и обеспокоенно посмотреть на мужа. Ничего себе поворотик! Столько выжидать, давить в себе элементарные человеческие чувства, не заниматься с мужем сексом, потому что все силенки он тратил на бабку, чтобы услышать: «Меня к креслу подпускать не хотят». Раечка тоскует по мужской ласке. Мужчины и раньше-то не баловали Раю вниманием, а теперь и подавно не сыщешь желающего насладиться ее телом, так ради чего терпела? Во имя будущего. А сегодня этот говнюк заявил: будущего не будет! Значит, он допустил массу ошибок, ведь Рая не контролирует его вне дома. Предстоит исправить положение, но как? Она что-то в уме просчитала, как ЭВМ, и после небольшой паузы мягко, можно сказать, кротко произнесла:
– Помирись с ней. Завтра же.
– Не могу. Все, терпение лопнуло. Ее капризы и указки во где сидят у меня, – провел он по горлу ребром ладони.
Легкая усмешка тронула губки Раечки, до того легкая, что Юлик не заметил. Ее муж вообще ничего не замечал, и ума-то у него с гулькин нос, иначе давно сидел бы в кресле Мессалины. Он только позволял себя ублажать: кормите его, стирайте ему, убирайте за ним, утешайте его. Сам – ноль. И у этого маленького нолика лопнуло терпение! Занятно.
– Помирись, – повторила Рая. – В сегодняшней ситуации старуха тебя раздавит. Выжди, когда улягутся страсти, заодно подумаем, какие шаги предпринять, чтобы занять ее место. Я воспользуюсь своими связями, а ты своими, вдвоем мы уговорим городское начальство. Главное, веди себя так, будто ты станешь во главе театра. И с чиновниками веди себя так же. Прибавь чуточку наглости, чуточку уверенности. Видя твою уверенность, они сдадутся и назначат тебя директором. На всякий случай подготовь программу выхода из кризиса, напичкай ее мифическими действиями, хоть распланируй гастроли по Антарктиде. Чиновники обожают такого рода программы, которые ни один смертный не выполнит. К тому же подобная лапша на уши даст им повод думать, что у тебя большие связи наверху. Юл, пора заявлять о себе мощно. А пока помирись, ваши разногласия никто не должен видеть.
– Но я не могу больше унижаться! – вскипел Юлик. – Эта сука обещала сказать следователю, что в отравлениях подозревает меня.
– Тем более помирись. Юл, это надо для тебя, – зомбировала она его. – Ты больше терпел, осталось совсем немного.
В этом вся Раечка. Не она, а он терпел! Она сочувствует, утешает, находит выход.
– Как заявлять, когда меня сейчас в кабинеты не пустят? – тяжко вздохнул он.
– Пустят. Они своих не забывают. А завтра первое, что ты должен сделать, – помириться с ней. Да, совсем забыла. Тебе пришло извещение на бандероль.
– Наверное, товары почтой, я заказывал ремень и сумку, – отмахнулся Юлик. – Положи в карман пиджака. И паспорт не забудь, завтра получу.
Вот! «Положи, не забудь»! Просто принц, а не муж. Раечка снова усмехнулась, ибо у принцев судьба не всегда гладкая и сладкая. Она тоже использует его, а потом вышвырнет.
Он думал остаток дня, затем почти всю ночь, потому что не всегда согласен с женой. Раечка плохо знала нынешнее положение в театре, посему не могла выработать основополагающую стратегию. В принципе, план у него созрел давно... И удобный момент сейчас подоспел, вот только надо решиться... Но Юлиана поджимало время. Значит, надо действовать, срочно действовать.
5
В то время, когда Юлиана терзали тревожные думы, Степа, побывав в театре и потребовав список всех работников, мчался к Башмаковым. Еще предстояло изъять прямо с почты бандероль Подсолнуха, но этим займется Оксана.
Нонна Башмакова была совершенно подавлена. Ее муж – Степа видел его в театре после рокового спектакля, а играл он незначительную роль стражника – Григорий Башмаков был не менее подавлен. Понять их можно: яд в бутылке – дело не шуточное.
Башмаков был ниже жены почти на голову, наверняка комплексовал из-за этого, поэтому комично выпячивал грудь и пружинил на ногах, очевидно, думая, что мелкие подпрыгивания прибавляют ему роста. Когда Заречный предложил поехать к врачу, дабы изъять у того бутылку коньяка, Башмаков стушевался, мялся, словно что-то хотел сказать и не находил слов.
– В чем дело? – уставился на него Степа.
– Понимаете, – смущенно сказала Нонна, – мы же подарили коньяк. Что о нас подумает врач, когда потребуем вернуть его? Как мы будем объясняться с ним? Скажем, подарили коньяк, который нам кто-то подарил...
– А что вы предлагаете? – Степу перекосило от вида добропорядочной парочки, так заботившейся о своей репутации, что не жаль было и врача в гроб уложить.
– Я не знаю... – пролепетала Нонна.
Странное дело, господа артисты все смущаются, растерянно бормочут: «я не знаю», все невинны как овечки. И кто-то из этих овечек потчует ядом коллег.
– Зато я знаю, – жестко сказал Степа. – Кто из вас поедет к врачу?
Конечно, не Нонна. В машину к Толику нехотя залез ее муж.
По счастью, врач не пил еще ядовитый напиток, несколько удивился, что коньяк требуют назад. Врач полез в стол, достал бутылку и протянул Башмакову. Наблюдательному Заречному бросилось в глаза, что доктору процесс возврата чертовски неприятен, не жадность тому причина, нечто другое. Григорий покраснел, извиняясь, сообщил, что коньяк изымают у всех, купивших этот сорт, и искал взглядом поддержки у Заречного. Степе не захотелось выручать артиста, он, забрав бутылку, вышел из кабинета, предоставив объясняться Башмакову. Тот еще плел доктору, что коньяк, как выяснили органы, поддельный. В сущности, какая разница, что плел Гриша, положение у него действительно было незавидное.
Вскоре из здания больницы выбежал Башмаков. Только сейчас Степа заметил, что обут он в туфли на высоких каблуках. Деталь, конечно, незначительная, но рассмешила его. Степа тоже не высок ростом, но комплексовать по этому поводу глупо. Гриша тем временем залез в машину, а Толик спросил, куда ехать. Степа ответил, что сейчас переговорит с актером, потом решит. Но Башмакова домой точно не повезет, милиция не такси. Он по-деловому начал:
– Ваше мнение, кто мог прислать вам бутылку? Только не говорите «не знаю», я устал слышать эти слова от ваших артистов.
– Я действительно не знаю, – пробормотал Башмаков, не глядя на Степу.
– Вы прочли обратный адрес на бандероли?
– Прочел, но он мне ни о чем не говорит. Фамилии не было, только инициалы. А на крышке упаковки было написано: «От всей души актеру Башмакову».
С гордостью сказано. Но хорошенькое дело – адрес ему ничего не говорит! Степа был крайне удивлен, если не сказать больше.
– А вы, я имею в виду артистов, ходите друг к другу в гости? – задал он вполне законный вопрос.
– Практически нет, – признался Гриша. – У нас в театре это опасно делать, потому что... доносчиков много. А в подпитии чего только не скажешь... нечаянно.
– И вы не знаете, где жили Виолин, Рубан? Вы же председатель профкома.
– Что, и Рубан?.. – потрясенно вымолвил Башмаков.
– Нет, она жива. Я привел первые пришедшие в голову фамилии. Вы не ответили.
Читать бесплатно другие книги:
