Жизнь и приключения Федюни и Борисыча Скрипаль Сергей
– Ну конечно, – зашевелилась надежда в сердце Федюни.
– Так вот, слухай сюды!
И друзья горячо зашептались голова к голове, решая, как выкручиваться из ситуации и спасаться от гнева рыжего майора.
Наутро Федюня с Борисычем докладывали о законченной работе. В новеньком модуле были поклеены обои, выкрашены полы и праздничным блеском сияли целые стёкла в оконных рамах.
Даже придирчивый майор Ерёменко, принимавший работу, не смог сдержать довольной улыбки:
– Вот. Можете ведь, когда захотите! Поменяйте перегоревшие лампочки в штабном модуле и в кубрике у замполита Губарева, и можете отдыхать.
– А ключи? – уточнил задачу Борисыч.
– Ключи – вот они. Замполит сейчас улетает в Кабул, будет только завтра.
– Бог есть и он велик и милостив, в том числе к баранам – стеклобоям, – перекрестился Борисыч, когда они вышли из модуля.
– Федька, быстро!
Замена лампочки сопровождалась ещё и тихоньким постукиванием, потрескиванием штапиков и характерным поскрипыванием вынимаемого из рамы стекла.
– А теперь – бегом! – шепнул Борисыч, и две тени неуклюже, стесняемые стеклянным полотном, заковыляли к штабу. Борисыч подмигнул дневальному:
– Видал? Я своему слову хозяин. Вот, возвращаю в целости и сохранности.
У дневального явно с души свалился камень, когда на вечернее совещание начали собираться офицеры, и у него отпала необходимость выкручиваться с правильным ответом на вопрос "а куда же подевалось стекло?".
Вытягивая шеи, Федюня и Борисыч опасливо выглядывали из-за угла, наблюдая, как собираются офицеры на совещание и прислушиваясь, не раздастся ли матерный крик комбата. Да нет, всё было тихо. Значит, никто не заметил следов того, что стекло вынимали и вставляли заново. Уж было совсем набрал воздуха в лёгкие Борисыч, чтобы облегчённо выдохнуть, но, поглядев прямо, обмер и чуть не задохнулся. Прямо на него шёл, торопясь на совещание неизвестно как и откуда взявшийся тот самый замполит Губарев, который должен был быть из Кабула только завтра, и в чьём кубрике они с Федюней только что стащили стекло. Борисыч двинул Федюню в бок так, что у того что-то гукнуло внутри.
– Ё! – только и смог выдавить Федюня.
– Пропали, – прохрипел Борисыч. – Федька, сукин сын! Веселился, падла! Из-за тебя башку нам сорвут сегодня. Думай быстро, где взять до утра стекло. Да так, чтобы через час оно уже у замполита в кубрике стояло!
От испуга и неожиданности Федюня начал заикаться, причитать и метаться из стороны в сторону. Замполит увидит, что нет стекла, поднимет шум, будет нудить о том, что это идеологическая диверсия... Угроза расправы была такой реальной, что Федюня сообразил, как спастись.
– Знаю! – внезапно остановившись, прошептал он. – Знаю! Жалко, правда, денежек, да потерять можно больше.
Пробравшись через небольшой плац, прокравшись за огромной палаткой, в которой располагалась столовая, за большим деревянным сортиром на двадцать очков, они вышли к небольшому пустырю.
– А теперь бегом!
Пробежав по прямой сто метров, с большим трудом объяснив, что нужно, отдав все свои запасы афошек, с подкрадыванием и прочими приключениями, в афганской крепости у сорбозов купили кусок стекла. Стекло было неровное и меньше по размеру, чем нужно, но это было хоть что-то...
Федюня вздыхал и сокрушался о своём банкротстве, Борисычу было досадно – что из-за Федюниной беспечности они мучаются, и вопрос ещё не закрыт. Не дай Бог сейчас их ещё прищучит кто-нибудь с этим стеклом, шастающих в неположенное время в неположенных местах! Борисыч чуть рукой не махнул от отчаяния, да руки стеклом были заняты.
Втихаря, обливаясь холодным потом от скрипа стеклореза, от звонкого щелканья при постукивании по линии разделения, замирая при резком "отламывании" отрезанных кусочков, наконец-то, с грехом пополам получили из "афганского" куска более – менее подходящий "прямоугольник". Борисыч посмотрел на полотно, кривобокое оттого, что у стекла была маленькая площадь, и по краям параллелепипеда остались неровные пустоты, сплюнул от отвращения и приказал:
– Поползли.
Никуда они, конечно, не поползли, а, удерживая некрасивый отрезок, поковыляли в кубрик к Губареву.
Дело мастера боится, и через время кривобокое стекло было установлено на место краденого.
– Дальше чо? – спросил "стеклобой", не смея взглянуть на друга, нахлебавшегося от Федюниной бестолковости незаслуженных хлопот.
Борисыч пожал усталыми плечами и мотнул головой в сторону палаток – "отдыхать".
– А! Чуть не забыл. Ключи отдай майору, видел, этот-то – замполит приехал. Надо ж ему где-то спать?
Федюня кивнул и убежал.
Борисыч, едва не падая от усталости, добрался до своего места и повалился на койку.
Федюня поспел как раз к окончанию совещания, доложился майору Ерёменко, получил новый приказ, и со всех ног кинулся его выполнять.
Рано утром после подъёма у Федюни было прекрасное настроение в отличие от невыспавшегося хмурого Борисыча.
Он "бумкал" весёлую популярную песенку, насвистывал и чуть не приплясывал, поглядывая на хмурого друга с видом: "А вот я знаю, так знаю!"
– Чо? – спросил Борисыч, знавший Федюню, как облупленного.
– Борисыч, ты был прав! Бог есть, и он, правда, милостив! Знаешь, что вчера случилось?
– Ясен хрен, не знаю, – окрысился Борисыч. – Я твоей милостью вчера так наломался, что вырубился до утра. Едва – едва хватило сил таки встать и раздеться.
– Я пошёл рыжему ключи отдавать, а он приказал мне... – сделал эффектную паузу перед сюрпризом Федюня. – Приказал мне отдать ключи прапору Мерзликину.
Борисыч вскинул глаза на ликующего друга, не понимая ситуацию до конца.
– Чертовня какая-то! Куска в майорский кубрик? Зачем?
– Хохма вот в чём. Мы с тобой модуль где закончили вчера? Вон там, – показал рукой Федюня. – А замполитовский? Вон там, – указал он совсем в другом направлении. – В новом модуле будут все старшие офицеры, а конкретно Мерзликина и ещё троих прапоров со складов приказано разместить на новое место в бывший кубрик замполита. Отчего замполиту и отложили поездку в Кабул. Это вчера на собрании и решали. Знаешь почему? – не удержался и захохотал Федюня, – Потому что его бывший модуль недалеко от сортира! Замполит всех достал своим нытьём и жалобами на вонь. А Мерзликину по хрену, какой у него запах и какое у него стекло. Он вчера после "переезда" так назюзюкался с радости, что наверняка и не помнит ни черта.
Борисыч выдохнул с облегчением и перекрестился.
* * * В это же время прапорщик Мерзликин с трудом разлепил опухшие веки, сел на койке и, озираясь по сторонам, пытался сообразить, куда же это его занесла нелёгкая военная служба, и откуда так немилосердно ему дуло всю ночь в поясницу.
Глава 17
– Ну, вот и всё готово!
Сияющий, разрумянившийся Федюня, растопырив локти нёс к нам шампуры с готовым шашлыком. Принимая у него из рук по одному шампуру, я упирал каждый в дно глубокой миски и зажатым в свободной руке ломтем хлеба снимал куски мяса.
Сергей добавил свежей зелени, Борисыч наполнил стаканы.
Уселись. Ароматы перемешались и вызвали приступ волчьего аппетита.
Некоторое время говорить было некогда.
После первых прожёванных кусков, Федюня заговорил:
– Вот этот рецепт все-таки самый удачный! Правда?
Мы дружно молча закивали головами, так как рты наши были заняты работой, а Федюня продолжал:
– Борисычев рецепт. Куда мне до него! Вот кто готовить умеет! Он меня однажды от голодной смерти спас в Афгане, во, как!
Мы вопросительно посмотрели на Борисыча. Он утвердительно кивнул головой и подмигнул, давая понять – расскажу, когда Федюни не будет рядом.
Вскоре Федюне понадобилось отлучиться, и Борисыч, воспользовавшись случаем, рассказал об этой истории.
Варанах
– Жра-а-а-а-ть хочу-у-у-у-уу, – промычал в полог ротной палатки Федюня. Пытавшийся давно и безуспешно заснуть на своей койке, он крутился на ней часа полтора, но желание съесть хоть что-нибудь не давало забыться и заснуть.
– Тьфу ты, – вконец рассердился на голод Федюня и сел, с завистью глядя на Борисыча, мирно сопящего на соседней койке.
Дневной сон для солдата – штука редкая, необычная, но возможная, если уж ты дотянул до дембеля. Осталось служить месяц, ну, может быть, полтора от силы, если без залётов, а там уж...
– Эхххх... – только и оставалось вздыхать "дедам", втайне надеясь, что больше в их военной судьбе не будет рейдов по зелёнкам, горам и прочим осточертевшим рельефам, такого же осточертевшего Афгана.
Федюня дал себе зарок – не влететь нигде, чтобы дембель не задержали. Да и то, вон, у Борисыча всё в порядке, замполит обещал одной из первых команд домой отправить, а как только речь о нём, о Федюне заходила, майор только головой качал, сомнения выказывал, бормотал что-то под нос, вряд ли лестное и говорил:
– Посмотрим. Там посмотрим!
От этого "посмотрим" у Федюни всё леденело внутри, мысли копошились быстрые, скользкие и одна из них покоя не давала постоянно:
– Неужели узнал про поход к сорбозам за стеклом? – размышлял Федюня, – Да ну, вряд ли..., – успокаивался тут же, – Дембеля полугодовой давности уехали, молодых рядом не было. Нет, не знает! – почти уже остывал, и тут же вспыхивало, – А вдруг?! Борисыча отправят домой, а Федюня здесь без друга вообще с ума сойдёт!!! А Борисыч будет дома весело жареную курочку трескать!!!
А-а-а-а-а! Во всей своей красоте Федюне представилась сковорода, стоящая на домашней плите и кусочки курочки на ней. Эти кусочки были обжарены до аппетитной румяной корочки, под которой скрывался изумительный мясной сок, весь пропитанный душистой прелестью приправок.
– Тьфу ты, – опять сплюнул Федюня, – да когда же этот ужин!
Хотя особенно надеяться на столовские харчи не стоило. Ну, что там будет за ужином? Опять порошковая картошка, похожая не на пюре, а на жиденький кисель, и кусок минтая из консервы. Перед внутренним взором Федюни предстала домашняя "глыбокая" эмалированная миска, синенькая, с яркими цветочками по краям, полная того самого картофельного пюре, которое делала мама. Жёлтого от сливочного масла, густого такого, что трудно провернуть в нём деревянную ложку... Да с домашними котлетками гигантских размеров, потому что некогда было вертеть маленькие из-за постоянных вызовов на работу, съедавшей всё мамино время. Да к этой пюрешке и котлеткам ещё и солёные огурчики, с прилипшим к ним смородиновым, промариновавшимся в рассоле, листом!
– А-а-а-а-а...., – чуть не захлебнулся слюной голодный Федюня.
Мдаааа...перед дембелем чудились всяческие яства, вкус коих за два года забылся напрочь, но всегда вызывал обильное слюновыделение, стоило только мысленно припомнить волшебные замечательные продукты: "копчёное сало", "пельмени", "курятина", "колбаса". Так то мысленно! А за размышления вслух по этому поводу легко могли "сшибить гриву" не только старослужащие, но и свои братаны – одногодки. Это только с "салабонами" можно было помечтать. Но опускаться до этого, терять солидность своего "возраста" никто не осмеливался. Так что тема домашней вкусной и здоровой пищи была своеобразным табу. В своих собственных мечтах хоть утони, а вслух – не рискуй.
Правда, иногда Федюня с Борисычем вели беседы о будущей гражданской жизни: о рыбалке, об охоте, об общих знакомых, но неизменно приходили в этих разговорах к еде. Как приготовить прямо здесь же, у речки, в кипящем над костром закопчённом котелке, из только что пойманной рыбы божественную, жирную, с лавровым листочком и черным душистым перцем уху, пахнущую неповторимым горьковатым дымком. И как лучше всего запечь в угольках костра упрятанную в глиняный плен подстреленную на охоте утку. Или спорили о лучшем рецепте приготовления шашлыка, долго доказывая друг другу, из какого мяса его лучше готовить, как порезать, что добавить в маринад. Дальше этого обычно разговор не шёл. Замолкали, сглатывая слюнки, стыдясь глядеть друг другу в глаза.
Здесь, в Афгане, были за время службы "праздники желудка". Так, однажды танкисты раздобыли в рейде пару мешков муки и кишмиша. Ведро постного масла неизвестно откуда приволок Федюня, обменяв его на лазуритовые чётки, найденные месяц назад в прочёсываемом кишлаке. Сначала думал привезти их домой в подарок невесте своей, Таисии. Но желудок оказался сильнее сердца.
"Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда", – подумал Федюня и легко отказал в подарке девчонке, махнув рукой на чётки и утешая себя тем, что ещё что-нибудь добудет. На протяжении нескольких дней длился сказочный ежевечерний пир. Жарили оладьи на противне, стоящем прямо на углях костра. Тесто растекалось по жести, запекалось в единое целое с изюмом. И не было ничего вкуснее этих горячих, сочащихся маслом оладий. А когда удавалось их ещё и сгущёночкой полить!
– Уууууууууу... – тихонько подвывал от тоски по вспомнившимся оладушкам Федюня.
Оладушки закончились, как заканчивается всё и хорошее, и плохое на земле. Пришлось уйти в рейд. Весёлые братаны – танкисты тоже укатили в охранение первого эшелона. Остались только воспоминания, да тщательно припрятанный Федюней и Борисычем очищенный едва ли не добела противень.
Обычно проблем с питанием бойцов не было. Временные трудности, которые так сильно мучали Федюню, возникли в части после того, как духи умудрились – таки всадить реактивный снаряд в левый борт транспортного самолёта. Как получилось, что вертушки сопровождения прозевали яростную атаку на подходе к посадочной полосе ИЛ-76, никто не знал. Знали, конечно, те, кому положено знать такие вещи, но не все, и, конечно, солдаты в их число не входили. Впрочем, от знаний подобных в желудках тяжести не прибавлялось. В погибшем транспорте помимо почты, нового зимнего обмундирования были и продукты, коих хватило бы на пару недель сытного существования всего полка. Колонну машин из Союза было ждать долго, только – только добрался караван КамАЗов из Ташкента до Шинданда. Оттуда до Кандагара ой-ой-ой сколько километров и дней пути. Была надежда, что в ближайшее время прибудет ещё один транспортный самолёт, но очень слабая и подпитываемая только слухами и сплетнями. Это тоже никак не насыщало отощавшие животы личного состава полка.
Так что кормить кормили, но в пайках пришлось крепко урезать то, что урезалось и развести пожиже то, что разводилось. Вволю оставалось на кухне только вялого, изрядно подгнившего, репчатого луку, соли и прогорклого растительного масла. Новый подвоз продуктов ожидался вот-вот и вот-вот, и вот-вот, а есть хотелось до умопомрачения.
Долгожданный ужин не насытил, а только сильнее испортил настроение Федюни.
Борисыч, только что отужинавший вместе с Федюней, страдал от недоедания не так сильно. То есть, он тоже тосковал по домашней еде, но, видимо, желудок его был устроен покрепче, позволял терпеть подольше, и не доставлял таких мучений, как Федюнин.
Борисычу было ужасно жаль друга. Глядя на Федюнины страдания он постоянно пытался увеличить порцию товарища, добавляя от своей, подсунуть дополнительно кусочек хлеба. Но эти добавки от такой же маленькой, как и у всех, порции Борисыча, хорошо помочь делу не могли, и он постоянно размышлял, где бы раздобыть ещё какой-нибудь еды для Федюни.
В рейд по ближайшим "зелёнкам" собирались не долго. А чего собираться-то? Боекомплект, оружие, вода. В сухпайках кроме искрошенных в крупу галет нечего и положить-то было. Зато командир роты капитан Завражный получил "добро" от комполка на возможную добычу дичи хотя бы для кормления рейдовой роты. Так что в вещмешках вместо еды явно проглядывали сквозь туго натянутый брезент скруглённые углы дополнительных патронных цинков.
Было на что поохотиться в зарослях тополей и камышах, кроме, конечно, "душманов". Порой разведка приносила то полтуши косули, то диких гусей. Но в основном, что греха таить, плохо ободранных баранов, называя их для конспирации то сайгаками, то турами, а то и дикими баранами. Впрочем, местные жители редко когда приходили жаловаться на потерю скота. Чёрт его знает, на кого жаловаться-то? То ли на моджахедов, собирающих дань с окрестных кишлаков, входящих в зону ответственности отряда, то ли на шурави, которые, если и причиняли урон, то незаметно, в полном смысле этого слова, уводя животину в полной тишине, а чаще, и в полной темноте.
В этот раз Борисыч отправлялся в рейд без друга своего. Получилось так, что Федюню вместе с командиром взвода лейтенантом Малышевым отправили в Кабул на пересылочный пункт за "молодыми".
А накануне ночью Борисыч проснулся от тихого подвывания.
– Что? Что случилось? – спросонок подхватился он.
– И-и-и-и-и-и... – доносился тихий жалобный вой из темноты со стороны Федюниной койки. – И-и-и-и-и... Жра-а-а-а-ть хочу-у-у-у-у.....
И Борисыч решился.
Когда Федюня по всем правилам "пригнал молодых" из Кабула, отчитался и стал свободен, Борисыч таинственно поманил его куда-то за модули.
– Только жри быстро, пока нас тут не накрыли.
– А ты?
– Я уже поел. Поешь, это "бабайская" еда. Варанах называется.
Борисыч снял металлический лист, накрывавший противень.
– Вара...чё? – спросил Федюня, но потрясающий запах жареного мяса, запечённого с колечками репчатого лука в славном противне на углях костра, перебил в нём жажду познания, оставив только желание впиться зубами в эту прекрасную румяную еду, пропитанную подпорченным растительным маслом и луковым соком.
Федюня накинулся на мясо, рвал его зубами, жевал, посыпал прямо в рот щепотки соли, чавкая, прикрывал глаза от наслаждения, нисколько не жалея об отсутствии хлеба.
– Не жестковато? – заботливо поинтересовался Главный Кулинар и Спаситель от Голода у забывшего об окружающем мире Федюни.
– Ургхм... – довольно замахал руками Федюня, не в силах произнести хоть слово из забитого до отказа рта. Лицо его расплылось от блаженства, глаза почти закрылись, и только челюсти с механической равномерностью перемалывали куски мяса.
Через некоторое время движение челюстей замедлилось, и Федюня начал проявлять первые признаки интереса к происходящему вокруг.
– Что, Борисыч, колонна пришла? – поинтересовался он у друга, имея в виду долгожданный подвоз продуктов.
– Не, откуда? Даже пришла бы, кто ж мне мяса дал бы столько для себя нажарить? Нет колонны. Ты ешь, ешь...
Наголодавшегося, усталого Федюню особо уговаривать было не нужно. Да и на самом деле, так ли важно, где Борисыч взял это прекрасное вкусное мясо? Захочет – расскажет. Видно исхитрился как-то, раздобыл где-то, выменял у "бабаёв"... Может, в рейде подстрелили очередного "дикого барана". Всё-таки Борисыч – настоящий друг!
Наевшегося до отвала Федюню потащило в необоримый сон.
Опустевший противень припрятали в надёжном месте, и Борисыч с Федюней, сытым и счастливым, с трудом переставляющим ватные ноги, пошли отдыхать.
Прошло полгода, как Федюня и Борисыч вернулись домой, поотвыкли от ранних подъёмов и тревожных будней. Попривыкли к гражданской спокойной и сытой жизни.
Борисыч валялся на диване, почитывал какую-то книженцию и подумывал, чем бы заняться вечером, когда в комнату забежала сестрёнка и сообщила, что "Вечером дядя Федя и тётя Тая зовут в гости – жареное мясо кушать".
Борисыч хмыкнул довольно, кивнул сестрёнке. Перебрал мысленно запасы спиртного в погребе, подумал, что надо будет прихватить с собой огурчиков – Федюнину любовь, которые никто не мог так засолить, как мама Борисыча, и тихонько задремал.
Уже вечерком Борисыч сидел на кухне у Федюни. Друг хлопотал у плиты, переворачивая в сковороде весело шкворчащее мясо, не доверив его женским рукам. Он подсыпал какие-то приправки, то накрывал сковороду крышкой, то снова открывал её, и безумолку говорил:
– Так Борисыч меня, по сути, спас от голодной смерти! – Федюня таращил потешно глаза, тряс головой, чтобы показать, какой же жуткий голод его чуть не уморил.
Молодая жена Федюни Таисия сидела за столом напротив Борисыча, уважительно придвигала поближе к нему то ломти белого хлеба, то нарезанные крупно помидорчики, то сыр, то зелень, чтобы Борисыч мог пропустить стаканчик и закусить в ожидании основного блюда.
Борисыч хмыкал, качал одобрительно головой, слушал Федюню и краем глаза косился в телевизор, где шла передача "В мире животных". Федюня прибрёхивал самую малость, обращался за подтверждением своих слов к Борисычу, и, не переставая, хлопотал около готовящегося мяса.
– А запах! А вкус! А блюдо это называлось... Как, Борисыч?
– Вархадан...
– Не, как-то ты по-другому его называл. Ну да какая разница. Так вот – вкуснотища! А главное много так!
Таисия с благодарностью за спасённого мужа пополнила гранёный стаканчик Борисыча.
Федюня посыпал мясо кольцами репчатого лучка, выключил огонь под сковородой, накрыл её крышкой.
– Ну, вот, через пять минут можно и мяска поесть. Борисыч, давай за твоё здоровье! Да отвлекись ты от этого ящика! За столом на всякую гадость пялишься! Фу, дрянь какая! – покосился Федюня на экран.
Чокнулись, выпили. Сморщившись, сжав в одной руке пустой стаканчик, в другой огурчик, Федюня, выдыхая после глотка, спросил:
– Борисыч! А всё ж таки, что за мясо было? На барана вроде похоже?
– Ага, на барана, – кивнул головой Борисыч. Захрустел огурчиком, и незаметно подмигнул в экран телевизора громадному отвратительному чешуйчатому бородавчатому варану.
Глава 18
Федюня вернулся с большой охапкой дров.
– Вы всё треплетесь! Тут кое – кто уже к чаю готовится!
– А ты расскажи нам, Федюня, как вы на дембель готовились, – попросил я. – Наверняка же, какую – то особую задачу и вам поставили?
– Ого! Ещё и какую! Наш дембельский аккорд с Борисычем я никогда не забуду! – оживился Федюня. Он подошёл к костру, аккуратно положил в него дрова, развёл и поддержал огонь.
Когда пламя поднялось, добавил ещё дров. Убедился, что огонь горит уверенно, прикурил от тонкой горящей веточки и подсел к нам.
– Борисыч, чай с тебя! – обьявил Федюня и рассказал нам историю о трудах и заботах перед демобилизацией.
Дембельский аккорд
Приказ о демобилизации в частях получили месяц назад. Потянулись муторные дни ожидания. Сколько их ещё там впереди? В Союзе ожидание проходит не так тоскливо. У дембелей работы полно: закончить оформлять альбом, подготовить парадку, под любым видом сачкануть от службы. А в Афгане куда денешься?! Война. Рота может уйти и в рейд, и на замену другой роте на блоки. А если так, то на фиг кому надо возиться с двумя-трёмя солдатами? И никто не станет вызывать вертолёт или БМП для доставки в родную часть дембелей. Вот и приходится ждать.
Никто из "дедов" не роптал. Ясное дело – служба есть служба! Но каждый ждал, как ясного дня, что вот-вот командир подпишет приказ об увольнении в запас. Ах, этот приказ! Стихи не могут быть лиричнее!
Повезло Федюне с Борисычем! И дружны с самого детства, и служить попали в один срок и в одно и то же место! А, кроме того, Федюня за спиной Борисыча чувствовал себя всегда в безопасности, что бы ни натворил. Борисыч выручит, что-нибудь придумает, в общем – голова! Всяко бывало и до службы в армии, и во время службы, и всегда Борисыч находил какой-нибудь выход. Но особенно опасно для Федюни было залететь сейчас, когда до дембеля осталось всего ничего.
Поэтому, когда вечером замполит Губарев вызвал Борисыча к себе, Федюня весь извёлся, наматывая круги вокруг штабного модуля, пытаясь подслушать, о чём там разговор идёт. Долго не было приятеля. Сильно волновался Федюня. Кто его знает, может, грешны в чём-нибудь они с Борисычем? Да нет. Вроде бы проколов особых не было.
То, что мяска нажарили втихаря, когда жрать не было в части? Так, это мелочи. Хоть и стало известно, что Борисыч масло стырил, даже на губу не попали. Только ротный обматерил при всех и пригрозил начистить рыло, если ещё раз узнает о подобном... А может замполит всё-таки узнал про "Валяшку"? Не дай Бог! Это было бы страшное дело!
И Федюня начал "мотать нервы на кулак".
Борисыч вышел только через час. Судя по его виду, ничего страшного не произошло. Федюня, приплясывая от нетерпения, никак не мог зажечь спичку, чтобы дать прикурить товарищу. Борисыч задымил "памириной", неторопливо дошёл до ротной палатки и уселся на скамью, вздыхая и бормоча:
– Хм... двадцать квадратов... Ага... А то... Да где ж я возьму... – потом замолкал, затягиваясь сигаретным дымом и вновь ворчал. – Угу-м... Хэ! Это ж килограммов двести надо..., – ёжился и удивлённо осматривался вокруг, словно не узнавая окрестности. – Котёл опять же...
Федюня только что не повизгивал от нетерпения, но молчал, зная, что Борисыч может томить хоть до утра, прививая таким образом другу долготерпение и выдержку.
Наконец, Борисыч привёл свои мысли в порядок, хмыкнул, затушил сигарету и повернулся с хитрым прищуром к другу. Федюня аж привстал со скамьи от волнения.
– Вольно, дембель, вольно! – подковырнул друга Борисыч. – Ты домой сильно хочешь?
– Он спрашивает! – взвился доведённый до предела человеческого терпения Федюня. – Говори, чего надо делать?
– А надо вот что.
Борисыч коротко и толково обрисовал ситуацию.
Замполит Губарев прекрасно помнил слова Ленина о том, что из всех искусств, для нас важнейшим является кино. Клуб вместо жилого модуля построили давно. С небольшой сценой, с трибункой, с длинными скамьями для зрителей. Но из-за маленького размера клуба, кинобудку просто пристроили из фанерных же листов, а противовлажную обработку, пропитку горячей олифой, сделать не успели. Афганистан хоть и южный и пустынно-сухой, но и здесь бывает сыро и даже очень, особенно зимой. Влага скапливается везде: на стенках палаток, на машинах, на самолётах, в общем, на всём, что на открытом воздухе находится. Крыша киноаппаратной – поверхность открытая. Вода, стоит ей скопиться, как правило, ищет дырку. И найдёт! А внутри – дорогостоящий и важный в политическом смысле киноаппарат. Это тебе не солдат. Киноагрегат беречь надо, чтобы не вышел из строя. Значит, надо укрепить крышу, что и наказал замполит Федюне с Борисычем – защитить кровлю от влаги, и пообещал за скорую и качественную работу скорый дембель.
– Так что, братуха, чем скорее закончим, тем скорее будем дома. Гудрон с меня. Я раздобуду, об этом не думай. Только вот в чем его растопить.
– А это я знаю! – заторопился Федюня. – Знаю где, только не знаю, как взять.
Когда-то Федюня ходил за солидолом к зенитчикам и видел у них котёл, из которого этот солидол ему и выдали. Большой, весом так, на глазок, килограмм на пятьдесят.
Борисыч посопел, подумал и объявил ночную операцию по безвозмездному изъятию посуды у братьев-зенитчиков.
Ночью, задыхаясь от тяжести котла и страха, что их могут застукать, в загаженных солидолом хэбэшках, с перемазанными руками и лицами, посудину таки доставили в часть и спрятали за модулями, присыпав для верности строительным мусором. Чертыхаясь в темноте, напарываясь на обрезки арматуры и ссаживая в кровь пальцы о застывшие куски бетона, всё же благодарили раздолбая Блудова, которому старшина давным-давно приказал вырыть глубокую яму и захоронить в ней всё, что осталось от постройки. Руки у Блудова всё никак не доходили до этого мероприятия, он всё больше отирался в офицерском модуле, охраняя личные вещи начальства от кражи, получая взамен мелкие подачки в виде болгарских сигарет или маленьких шоколадок из лётного пайка.
Через пару дней Борисыч привёз с "Арианы" нужное количество гудрона. Благо, в аэропорту ремонт закончился и смолистые куски, антрацитно сверкавшие под солнцем, перекочевали в старый самосвал вместе с несколькими рулонами толи всего-то за десять кило сахара, в свою очередь выменянных на всякие трофейные безделушки.
Из-за того, что котёл был никак не приспособлен для варки смолы, гудрон нужно было постоянно вымешивать, чтобы он равномерно прогревался. Поддерживать огонь под котлом Борисыч Федюне не доверил. Сам мешал гудрон, сам отливал нужное количество в ведро, передавал Федюне и снова поддерживал огонь, и перемешивал. Федюне досталась не тяжёлая, но противная работа – заливать крышу. Раскатали толь, разровняли, сделали нахлёст на парапеты. Перед началом Борисыч Федюню наставлял, чтобы гудрон был распределён по швам равномерно, чтобы не было проплешин и тонкого слоя, сквозь который могла бы просочиться коварная влага к драгоценному киноаппарату.
– Слышь, Федюня, работу сдавать будем Губареву, он лично будет принимать. Сделаешь не так, и накрылся дембель.
Федюня уж постарался! На совесть покрыл сначала углы, тщательно промазал все щели и коварные сучки. После, прямо из ведра, осторожно поливал те места, которые имели прогибы вовнутрь, – выровнял их в единый уровень со всей крышей. И только потом весело подливал гудрон и размазывал, разводил, разгонял его по всей площади крыши. Тут он, конечно, уже сам решил, что если толь сверху хорошенечко залить слоем горячей смолы, то уж водоотталкивающий эффект будет стопроцентно гарантирован. А что? Хехе... считай, в два слоя, а на швах и примыканиях все три, а то и четыре.
Борисыч вечерами забирался на крышу, не доверяя никому. В первый раз, увидев самодеятельность Федюни, отпустил тому затрещину. Вздыхая, смотрел объём проделанной работы, что-то подсчитывал в обгрызенном стареньком блокноте, покачивал головой, но, по всей видимости, был доволен, хотя и переживал, что не хватит гудрона, так неэкономно использованного Федюней.
Наступил торжественный день окончания работ. Замполит принимал работу дотошно, заглядывал во все углы, зачем-то тыкал пальцем в слой гудронного покрытия и даже попросил закрыть его в кинобудке, чтобы в полной темноте увидеть возможные места, которые просветил бы лучик солнца.
Какой там! Федюня из страха, что задержат дембель, нафигачил от всей души едва ли не полуметровый слой гудрона на фанерную крышу, стараясь делать это незаметно от Борисыча, всё требуя и требуя подачи наверх вёдер. Так что не то, что солнечный лучик, радиация не смогла бы пробиться к такому уязвимому драгоценному киноаппарату.
Работа была принята. Слово своё замполит выполнил, и друзья начали готовиться к отправке домой. Закатили котёл за модули, не поленились, прикопали его неподалёку от заветного противня. Началось мытьё, стирка, подшивка, да что там говорить! Сборы домой это просто песня для дембеля! Оформлены документы, собраны вещи. Что ещё? Напоследок ногами обойти часть, попрощаться с теми, кто остаётся, пожелать удачи. Даже зашли к замполиту Губареву, который как дурень с писаной торбой продолжал нянчиться со своей кинобудкой. Замполит небрежно попрощался, отмахнулся, – некогда ему, тем более, что решил испытать крышу на влажность всерьёз, подогнал водовозку, распорядился налить воды на крышу.
Даже такое невнимание замполита не испортило прекрасного настроения Федюни и Борисыча.
Оформили всё, что положено. Сдали оружие, попрощались с братишками-сослуживцами и как полноценные демобилизованные воины в ушитых парадках, с дурацкими аксельбантами, свитыми из парашютной стропы, в жёстких погонах, от вложенных в них вставок, Федюня с медалью "За отвагу", а Борисыч с тускло мерцающим рубином орденом "Красной звезды" на груди забрались в вертолёт и приникли к иллюминаторам.
Радостно было понимать, что скоро встретятся с родными, увидят такой далёкий дом, что позади два года непростой службы на войне... Но в то же время было очень грустно прощаться, оставлять братишек, с которыми сроднились и столько пережили, и родную часть, где так много было построено, отремонтировано, налажено своими руками.
Поэтому друзья посовещались и попросили пилотов, чтобы они, взлетев, сделали прощальный кружочек над частью на небольшой высоте.
Немного осталось. Гул двигателя заглушил слова, отодвинулась, откачнулась земля Афганистана, выпуская отдавших ей два года жизни солдат.
Федюня тыкал пальцем то туда, то сюда, и Борисыч, переглядываясь с ним, кивал головой:
– Вижу, братуха, вижу!
На территории части со светлой грустью в душе, с застывшими умилёнными улыбками на лицах, они видели свою палатку, дымок вьющийся над трубой кухни, замполита, который махал им кулаком в небо. Борисыч пытался сложить в слова неслышные звуки, улавливая их по изломам губ майора Губарева:
– ... о... о... оооб... а..ааа... ууу... ...ааааа...ть...
Борисыч недоумённо глянул на Федюню, а тот уже показывал пальцем в иллюминатор на зрелище страшной разрухи, которую устроила проломленная внутрь от непомерной тяжести гудрона и воды крыша кинобудки.
Глава 19
– Ха-ха-ха, – неслось над речкой с нашей стороны.
– Да, это вы с Борисычем, считай, чудом ноги унесли! Вам после такого "подвига" к армии приближаться нельзя было на сто шагов, – хохотали мы, представляя немую картину машущего в небо кулаком Губарева и умилённо-растроганные лица наших друзей.
– Ну, уморили, мужики!
– Да вот, действительно, умора произошла. А к армии мы приближаться после службы и не собирались, это она к нам приблизилась.
– Это как?
– А переподготовка!
– А-а-а-а-а!
– Правда, мы с Федюней только один раз на неё и попали, но, что было, то было. Да, братан? – подтолкнул в бок Борисыч Федюню и подмигнул нам.
– А-га, – как то натужно произнёс Федюня. – Пойду – ка я, купнусь, да воды принесу...
И, подхватив ведро, заковылял к речке.
– Чего это он? – спросили мы Борисыча.
– А дело было такое, которое его не украшает, – рассказал наш друг.
Переподготовка
Ёксель – моксель! На военные сборы, которые называли переподготовкой, пожаловал сам глава района с тройкой заместителей! Пузатые и лысые, одетые в офицерскую форму нового образца, они нежились под объективами телекамер местного телевещания, но старались отвечать на вопросы сурово, по-военному. Показывали указующим перстом в сторону потешного воинства «партизан» и изрекали что-то насчёт того, что «слуга царю, отец солдатам» и «сам погибай, а товарища выручай».
"Партизаны" – хмурые мужики возраста ближе к "тридцатнику" и около "сороковника" лет, стояли в неровном строю. Они мучались похмельем, "соколами" не смотрели, тихо ненавидели подъехавших руководителей и нетерпеливо ожидали, когда кончится весь этот цирк, и начальство оставит их в покое.
Странная это штука – переподготовка. Людей, отслуживших в армии срочную службу, военкоматы призывают на недельку-другую для того, чтобы они познакомились с новыми видами вооружения, получили порцию военно-спортивных упражнений и шагистики. В общем, чтобы не забывали, как Маму-Родину любить.
Призванных мужиков, взрослых отцов семейств, рабочих заводов или работников сельских хозяйств, в народе зовут "партизанами" за неряшливый, совсем невоенный внешний вид и за частые случаи ночных набегов на беззащитные местные погреба и женские прелести. Впрочем, многие одинокие женщины рады – радёшеньки такой партизанщине и частенько размещают "солдатиков" у себя в домах. Сами же мужики, получая приказ к отправке на сборы, реагируют по-разному. Кто-то кричит-матерится, что у него хозяйство развалится. Кто-то получил возможность передохнуть от занудства жены и требовательного начальства. А очень малое количество, вот как подъехавший глава, всерьёз относятся к возможности укрепить свой имидж. Но главное занятие на сборах, конечно же, возможность крепко и хорошо выпить!
Глава договорил заранее подготовленную речь, раскланялся. Репортаж о введении нового образца военной формы в войсках был отснят. Телевизионщики свернули оборудование и помчались в соседнее село снимать кадры о родившемся там позавчера двухголовом телёнке.
Топчущиеся в общем строю Федюня и Борисыч дождались момента, когда иномарки с приезжими развернутся и запылят по просёлочной дороге, получили команду разойтись, и с облегчением потащили с себя новую военную форму. Она была нелепая, неудобная и абсолютно неприспособленная к армейским нуждам. Особенно смешили и бесили мужиков новые головные уборы офицеров – с высокими петушинно-клоунскими тульями.
– Круче, чем у фашистов в войну! – оценил дизайн Борисыч.
– Ага, это чтобы в лобешник пулей легче было попасть, – поддакнул Федюня.
Может быть, где-то переподготовка и проводилась серьёзно, с хорошей организацией и основательной базовой подготовкой. Но место, где находится это "где-то", найти на карте очень трудно.
Обычно власть хитрила и под видом призыва на переподготовку кидала сельских мужиков на уборку урожая в разные сельскохозяйственные районы страны. Кого на пять, кого на десять дней. А если удавалось найти общий язык с самими "партизанами" и их начальством, то и на месяц.
В этот раз военные сборы подавались под девизом знакомства с новым обмундированием. И, в принципе, можно было "призывникам" отправляться по домам, так как основная задача была выполнена.
Ха! Разве это сборы?! То ли дело было раньше!
Как можно было под видом переподготовки послать на уборку урожая селян, которые и так этой уборкой заняты? А очень просто! Надо всего-то навсего отправить их в соседний район. И "птичку", о том, что воины запаса прошли военные сборы, ставить можно, и народное хозяйство получало практически бесплатные рабочие руки. Красота!
Федюня припомнил разные места, где их размещали с Борисычем. Особенно хороши были культстаны, обустроенные при разных участках, в которые поселяли и сельских, и горожан, например, на время уборки хлеба.
Отлично работать на току! Машина подъехала, сгружает зерно, не поленись только лопатой согнать из кузова остатки, и лежи, загорай в ожидании следующей!
Кормят четыре раза в день бабы из местных, которые здесь же и кухарят. Пожилые кухарки уезжают ночевать на центральную усадьбу, домой, а некоторые одинокие молодухи здесь же и остаются на ночь. Мало того, для особо хороших едоков подвозят в пятый раз с центральной усадьбы большую алюминиевую кастрюлю полную громадных, с мужскую ладонь, ещё горячих пирожков и такую же точно кастрюлю компота. Ну, не чудо?
Когда солнце садится, и опускаются сумерки, наступает такая благодать, какая может быть только в раю.
Бездонное звёздное небо над головой, какое никогда не увидишь в городе, тёплый лёгкий вечерний ветерок, напитанный степными запахами разнотравья, с ароматом, подражать которому не в силах никакая парфюмерная фабрика, тихий шелест густых крон громадных деревьев, окружающих временное жильё и мелодичные переливы трелей какой-то ошалевшей ночной птахи смешавшиеся в единой мелодии с пением цикад и сверчков. Прелесть!
Впрочем, эта прелесть – для новичков и горожан. У Федюни с Борисычем дома был такой свой собственный рай.
Федюня припомнил самые первые свои военные сборы, когда их с Борисычем отвезли подальше от родного села, в соседний край.
Борисыч на ту пору был только полгода как женат на Марье и ещё придерживался целомудренных принципов семейной верности, а Федюнин ветеранский трёхлетний стаж семейной жизни уже требовал разнообразия и развратных действий вдали от семьи и Таисиной скалки. Вот Федюня и притатурился у незамужней одинокой женщины на время военных сборов до полной уборки богатого урожая. Борисыч осуждал друга, считал, что Бог не накажет, так уж проучит точно за такую распущенность, но мужская солидарность заставляла помалкивать в тряпочку. А Федюня благоденствовал в объятиях своей жаркой временной подруги, попивая самогончик, лакомясь специально приготовленными для него, неутомимого любовника, блюдами.
Федюня, припомнив подробности этих давних событий грустно-грустно вздохнул.
Читать бесплатно другие книги:
