Ледяной сфинкс Вербинина Валерия
– Совершенно прелестный ребенок у вас растет, Полина Сергеевна! Весь в мать!
– Такой очаровательный мальчик!
Умилялись все: горничные, няньки, лакеи, подруги матери, попутчики на железной дороге, знакомые родителей, дочери этих знакомых и даже суровые городовые. Они гладили Сашу по белокурой голове, норовили всучить ему леденцы (которые он ненавидел) или конфеты (которые еще согласен был терпеть), тискали его, сажали к себе на колени и баловали, баловали, баловали без конца.
Но если лицом Саша действительно пошел в мать-баронессу, красавицу, когда-то блиставшую при императорском дворе, то характер у него оказался совсем иной. Другой ребенок на его месте, возможно, вырос бы избалованным, испорченным, самовлюбленным нарциссом, но не таков был юный Александр.
Как уже упоминалось, он терпеть не мог упоминаний о своей внешности. Более того, любой, кто начинал знакомство с ним с комплимента его красоте, будь то даже женщина, имел все шансы никогда не стать ему другом, не говоря уже о чем-то большем.
Вот и сейчас, увидев себя в зеркале, он был доволен вовсе не собственной внешностью, а тем, что смотрится так безупречно, comme il faut[7].
Своим манерам Александр придавал большое значение. Именно ледяная неприступность помогала ему выстроить дистанцию между собой и остальными людьми с их глупыми восторгами по поводу его красоты. Благодаря этой неприступности он чувствовал себя защищенным, потому что, подобно многим замкнутым людям, плохо выносил посягательства на себя и на свой внутренний мир.
Барон стряхнул с рукава какую-то пылинку, существовавшую только в его воображении, и двинулся к служебным покоям.
«Почему она все-таки на меня так смотрела?» – не удержавшись, вновь спросил он себя через несколько шагов.
Загадка не давала ему покоя, и молодой человек почти обрадовался, когда увидел, что в служебной комнате находится князь Мещерский. Хотя несколькими минутами раньше Александр предпочел бы посидеть в одиночестве, чтобы без помех сочинить письмо отцу.
– Здравствуй, Серж, – сказал он.
Князь Мещерский машинально кивнул, поправил очки и перевернул страницу. Это был кроткий, рассеянный, незлобивый юноша. Товарищи охотно подтрунивали над ним, но любили его и в случае чего всегда были готовы защитить. На шутки сослуживцев, порой грубоватые, Серж никогда не обижался, а наоборот, смеялся вместе со всеми. Сам он, насколько помнил Александр, шутил очень редко и всегда так, чтобы никого не задеть. И вообще князь принадлежал к тем людям, которые за всю жизнь не способны обидеть и муху.
– Что читаешь? – поинтересовался барон Корф, садясь напротив друга.
Прежде чем ответить, князь взглянул на обложку.
– Роман какой-то миссис Ладгроув. Тайны, похищения и готические подземелья, набитые ужасами. Уже со второй страницы понимаешь, что чепуха страшная, но написано так, что не оторваться, – промолвил он почти извиняющимся тоном. И без перехода спросил: – Ты уже был у Андрея Петровича?
– У моего крестного? – поднял брови Александр. – Нет, я видел его в среду, когда приезжал навестить Льва. А что?
По тому, как посерьезнело и без того серьезное лицо Сержа, Александр понял: произошло что-то нехорошее, и весь напрягся.
– Граф Лев умер, – тихо сказал Мещерский. – Сегодня утром.
Вот оно, значит, как… Лев Андреевич, сын сенатора Строганова, на прошлой неделе катался верхом и упал, причем очень неудачно – лошадь рухнула на него. Врачи сначала говорили, что он отделался сломанной ногой, потом, когда выяснилось, что все куда серьезнее, завели речь о повреждении позвоночника, но заявляли – ничего страшного больному не грозит.
Что там говорила цыганка о неминуемой потере? И вот – кудрявый Лев, весельчак Лев, заводила и задира, который еще в среду – боже мой, всего лишь в среду! – уверял его, Александра, что все будет хорошо, и просил передать Бетти Гагариной, что непременно стал бы танцевать с ней на балу мазурку… Ты не ревнуешь, Александр? Все-таки твоя невеста, хоть я и знаю ее с детских лет…
Но не будет ни мазурки, ни бала… Теперь бледный юноша с закрытыми глазами лежит в постели, и руки ему скрестили на груди, а возле кровати стоит гробовщик и под присмотром слуги снимает мерку с тела… И кому теперь интересно, что еще в начале года друзья звали его Леоном, на французский манер, и он всегда был душой самых дерзких выходок, самых несообразных пари…
– Ты не знал? – спросил князь.
Александр мотнул головой.
– Нет. Я ничего такого и подумать не мог! – Он закусил губу. – А что же врачи? Куда они смотрели?
– Говорят, произошло какое-то внутреннее кровоизлияние, которое они не могли предвидеть. – Приятное лицо Сержа исказилось волнением, когда он произносил эти слова. – Он ведь единственный сын был, верно?
– Единственный. И любимый, – механически ответил Александр.
У него из головы не выходило: как же так? Ведь совсем недавно он видел Льва живым, и ничто не предвещало такого страшного, такого быстротечного конца! Сын его крестного отца, близкий друг, может быть, даже ближайший, совсем молодой… Ну куда это годится?
– Мне очень жаль твоего крестного, – искренне сказал князь. – Такая потеря… ужасная… – Серж поколебался. – Послушай, ты бы не мог… когда увидишь графа Строганова, передать ему мои соболезнования? Я буду на похоронах, но если мой отец узнает, что я ходил к графу… – Молодой человек смущенно умолк.
Он мог не продолжать – Александр отлично помнил эту историю. Родители Сергея Мещерского расстались, когда мальчику было всего два года, и мать почти открыто стала жить с графом Строгановым, известным донжуаном. Последующие годы отец и мать князя были заняты тем, что с переменным успехом отвоевывали друг у друга сына, причем имели место все элементы бульварного романа: от неприкрытого шантажа до похищения ребенка. Мало того, отец Сергея еще и дрался с совратителем жены на дуэли. И не один раз, а дважды. В первый раз графу повезло, и он едва не отправил противника на небеса, но во второй раз старший Мещерский прострелил супостату ногу, и граф на всю жизнь остался хромым.
Говорили, что, ранив противника, старший Мещерский подошел к нему и, убедившись, что дуэль не может быть продолжена, сказал секунданту:
– Ce n’est qu’une jambe, quel dommage! Je prfrerais un autre membr[8].
О том, какое место имел в виду Мещерский, строились различные версии, но основную, на которой почти все сошлись, можно было передавать друг другу разве что шепотом и намеками. Нет сомнений, что злопамятный князь не остановился бы и вызвал графа Строганова на дуэль в третий раз, но как раз в ту пору умерла княгиня Мещерская. Князь похоронил жену, забрал к себе сына и занялся его воспитанием, но все его усилия не смогли вытравить из памяти мальчика семейные сцены и воспоминания о домашних войнах, заложником которых он был. Если Александра выводило из себя упоминание о его внешности, то Серж вздрагивал от одного слова «семейная жизнь». Узнав, что его друг собирается жениться на княжне Елизавете Гагариной, которую все звали Бетти, Серж поздравил его, но не смог удержаться от вздоха.
– Тебе тоже пора жениться, – поддразнил его Александр. – Посмотри, сколько кругом хороших девушек! Взять хотя бы Мари Потоцкую, подругу Бетти. Или Элен Васильчикову…
– Нет, – кротко ответил Серж, – я никогда не женюсь.
И, когда Александр стал настаивать, юный Мещерский добавил:
– Тебе этого не понять – ты в детстве не видел того, что видел я[9].
Впрочем, все стародавние счеты и ссоры между представителями старшего поколения никогда не мешали молодым людям дружить. Тем более что Лев, хоть и унаследовал от отца донжуанские замашки, никогда не скрывал покровительственного отношения к своему «старику» – отношения, от которого был только шаг до пренебрежения. Со своей стороны, Сергей не настолько уважал своего деспотичного и не слишком счастливого отца, чтобы считаться с его мнением в вопросе о выборе друзей.
– Не беспокойся, я передам графу твои соболезнования, – пообещал Александр князю.
Дверь отворилась без стука, и в комнату вошел востроносый молодой человек со светлыми глазами, русыми волосами и тонкими усиками. Офицеры прекрасно знали его – это был Никита Васильчиков, их сослуживец. С видом полного изнеможения он рухнул на диван и закинул ноги на стул напротив.
– Что, тяжело? – спросил князь.
– Я ей не нравлюсь, – трагическим шепотом ответил Никита.
Словами «она» и «эта» офицеры обыкновенно обозначали новую жену императора, которую во дворце дружно не любили. Трудно через столько лет понять причины подобного отношения, тем более что княгиня Юрьевская держалась ровно и старалась никого не задевать, однако факт остается фактом. Возможно, что в среде, насквозь пропитанной духом снобизма, княгиня казалась тем самым сверчком, который не пожелал знать свой шесток и занял место, которое ему вовсе неподобало. А возможно, дело в том, что император и его вторая жена были абсолютно счастливы, а счастье обладает одной жестокой особенностью – вызывает к себе ненависть тех, кто не может его разделить.
– Три раза гоняла меня сегодня за каплями, – продолжал Никита, иронически покривив рот. – Изволила сделать мне выговор за нерасторопность и за то, что я принес не то, что надо. В конце концов, я разозлился и едва не сказал, что я не прислуга.
– Тогда тебе пришлось бы попрощаться со службой, – хмыкнул Александр.
Никита встревоженно взглянул на него.
– Да, кого-то из наших недавно попросили из дворца, потому что непочтительно с ней разговаривал, – подтвердил Мещерский. – Бутурлина, кажется.
– Ну это же черт знает что такое! – вскинулся Никита. – Я дворянин, в конце концов! Мне что, теперь век у этой быть на побегушках? И чем ей плох Козьма, к примеру? Да и горничные у нее тоже имеются!
Едва он произнес имя лакея, как Александр кое-что вспомнил и потянулся к звонку.
– Чего изволите? – спросил денщик Степка, просовывая в дверь свою лохматую голову.
– Ты Козьму знаешь?
– Как же не знать!
– Тогда спроси у него, что за барышню он провожал, когда я их встретил. Полчаса назад, не больше.
– Слушаюсь! – Степка исчез.
– Ба-арышню? – протянул Никита. – А у нее есть подруга для меня? А еще говорят, что барон скоро женится!
Он засмеялся, но Серж не последовал его примеру, по лицу Александра поняв, что тому не понравилось замечание Васильчикова.
– Ты слышал про Льва? – внезапно спросил Никита, перестав смеяться.
Александр хмуро кивнул.
– Я пришел утром его навестить, а он уже… – Васильчиков запнулся и не стал оканчивать фразу. – Я поднялся к графу. Никогда не думал, что все так будет… что мне придется выражать свои соболезнования. Мы же все были уверены, что Леон поправится!
– Ты видел Андрея Петровича? Как он? – спросил Александр.
– Постарел на глазах. По-моему, это большой для него удар.
«А ведь я мог оказаться на месте Льва», – внезапно понял барон Корф, вспомнив лошадь, с которой тот упал. Они ведь вдвоем к ней присматривались, прежде чем купить, и Александр отступил лишь потому, что ему не понравилось пятнышко на ноге грациозного животного. Лошадь досталась Льву, и Льву досталась смерть.
– А что теперь будет с лошадью? – подал голос Серж.
– Ну, ты же знаешь – лошадь, из-за которой погиб владелец, в живых не оставляют, – пожал плечами Никита.
– Знаю. Но все равно считаю, что это жестоко, – с непривычной для него решительностью сказал князь.
Дверь приотворилась, в комнату заглянул Степка.
– Разрешите доложить? – спросил плут, весело блестя глазами.
– Разрешаю, – отозвался Александр.
Денщик целиком протиснулся в дверь и прочистил горло.
– Кхм… Так вот, барышню зовут Амалия Тамарина. Приехала во дворец в сопровождении действительного тайного советника Волынского. Привезла…
– Как-как? – болезненно переспросил Александр.
Степка на всякий случай вытянулся в струнку и удивленно воззрился на него, не понимая, в чем дело.
– Тамарина, Тамарина… – задумчиво повторил Серж. – Ага, я вспомнил. Та самая, из-за которой приключилась темная история?
– Погиб князь Орест Рокотов, а граф Полонский остался инвалидом, – подхватил всезнающий Никита. – Причем я видел графа, и он до сих пор отказывается говорить, что же там произошло.
– Орест ранил Полонского, а сам застрелился, – отрезал Александр. – Вот что там произошло, прекрасно всем известно. И все случилось из-за этой…
Он хотел сказать грубость, но вдруг опомнился.
– Странно, что такую особу вообще пустили во дворец, – заметил Никита. – Насколько мне известно, ее семья – полное ничтожество.
Апломб, с коим молодой человек произнес последние слова, подразумевал у него самого как минимум княжеский титул и происхождение от Рюриковичей. Однако справедливости ради следует заметить, что Васильчиков не мог похвастаться ни тем, ни другим. Его отец с трудом дослужился до генерал-майора и рано спился, а мать (что Никита тщательно, но тщетно скрывал) была подвержена припадкам сумасшествия и содержалась под постоянным присмотром. Доходов с крошечного имения едва хватало молодому офицеру и его сестре Елене на жизнь, а о том, чтобы сравниться с Корфом или Мещерским, он и вовсе не мечтал.
– С ее стороны большая дерзость – являться туда, где Орест служил и где у него осталось столько друзей, – раздраженно сказал Александр.
– Ты ведь секундантом у него был однажды? – напомнил Серж. – Вас обоих за это чуть не разжаловали.
– А, пустяки, – отмахнулся барон.
Александр наконец-то приискал подходящее объяснение улыбке незнакомки: вызов. Ну, конечно же, та знала, кто он такой, и потому так вызывающе улыбнулась, проходя мимо. И молодой человек решил в глубине души, что просто так ей этого не спустит.
Неизвестно, впрочем, что бы он предпринял, если бы знал правду. А именно, что Амалии Тамариной в тот миг и сам случайно встреченный на дворцовой лестнице офицер, и его решение были совершенно безразличны. Девушка была занята куда более важным делом: выбирала дом.
Глава 4
Приятные хлопоты
– Дядюшка!
– Сейчас, сейчас, еще минуточку…
– Дядюшка, идем!
– Подожди, племянница. Никуда твоя квартира от нас не убежит, слово дворянина!
Амалия топнула ногой и досадливо прикусила губу. Стоит один раз пойти на поводу у дядюшки, и все – пиши пропало. А ведь они зашли к портному лишь на полчасика.
Полчасика растянулись до часа, потом до двух, потому что портной попался знающий свое дело, то есть такой, к которому вы зайдете за галстуком, а выйдете с тремя платьями для жены, турнюром для свояченицы, пятью костюмами и фрачной парой лично для вас, и это не считая мелочей вроде блузок, сорочек и нижних юбок.
Словом, Казимир по всем признакам пал жертвой властелина иголки и наперстка. Он едва не заказал себе костюм из темной ткани, потом передумал и стал склоняться к серому цвету, затем вспомнил про бледно-бледно-бирюзовый, который чертовски к лицу некоторым мужчинам. Разумеется, к числу именно таковых мужчин маленький да кругленький Казимир себя и относил.
Время шло, Амалия теряла терпение, а портной, напротив, терпеливо ждал. Дядюшка как раз рассматривал черную ткань в полоску и вслух рассуждал, что черное ему не идет, хотя дамы не раз ему говорили, что идет. Но ведь в таком деле ни в чем нельзя быть уверенным, n’est, c’est pas?[10]
– А что там за вывеска напротив? – как бы между прочим поинтересовался Казимир.
Хозяин презрительно ответил, что напротив расположился его соотечественник-француз, тоже портной, но шить ему можно разве что чепчики для кукол, потому что все остальное он безнадежно портит.
– Да что вы! – воскликнул Казимир. – Надо будет непременно к нему зайти.
Так ничего и не заказав, он потянул Амалию к выходу. Однако хозяин преградил им путь и, тяжко вздохнув, посулил клиенту солидную скидку, если тот закажет у него хотя бы один костюм.
– Ты не умеешь торговаться, племянница, – философствовал дядюшка, когда они наконец покончили с заказом и портной поклялся, что те два костюма, которые выбрал Казимир, будут сидеть на нем как на короле. – Зайти в магазин, выбрать, расплатиться – что может быть вульгарнее! Покупать надо с умом. К примеру, на женщин почему-то благотворно действует польский акцент. И я…
– То-то я удивляюсь, что вы говорите то с акцентом, то без него, – съязвила Амалия. – Извозчик! На Невский!
– Мне еще нужна шуба, – напомнил Казимир. – И запонки. И…
– Шуба и запонки только после того, как мы снимем хорошее жилье, – твердо заявила его племянница.
– Ну что ж, пожалуйста, – смиренно откликнулся дядюшка и демонстративно покашлял. – Но помни, если я простужусь в моей нынешней шубе и умру, моя смерть останется на твоей совести.
– Интересно, а без запонок вы тоже собираетесь простудиться? – осведомилась Амалия.
Казимир ничего не ответил и отвернулся к окну, всем своим видом выражая христианское смирение.
– А зачем мы едем на Невский? – спросил он.
– Поищем, нет ли там свободных квартир, – пояснила Амалия.
– Это будет стоить недешево, – вполголоса заметил дядюшка. – Ты уверена, что у нас хватит денег?
Амалия промолчала. По ее расчетам, денег должно было хватить на два года, при условии, что широкий образ жизни дядюшки удастся немного сузить. А потом – потом можно будет заложить или продать, к примеру, камень, который она привезла с собой из Америки. С виду камень напоминал сгусток слюды и размером был с небольшой кулак, но только Амалии было известно, что это никакая не слюда, а настоящий алмаз.
И еще, конечно, есть Поспелиха, имение, доставшееся ей в наследство от отца. Не такое уж большое, по правде говоря, уже заложенное и порядочно обкраденное нерадивыми управляющими, но все же какое-никакое имущество. Аделаида Станиславовна несколько напыщенно называла его «твое приданое». Однако это было фамильное достояние, и девушка давно решила, что если и продаст его, то в последнюю очередь.
Они вышли на Невском, и Амалия, оглядевшись, удовлетворенно кивнула. Поток экипажей, витрины лучших магазинов, дома европейской архитектуры – определенно, на такой улице стоило пожить.
И она просто двинулась наугад, расспрашивая дворников, не сдается ли где квартира, в которую можно переехать прямо сегодня. Казимир шел за ней следом, и даже снег скрипел у него под ногами как-то обиженно, словно его тоже ущемили в правах, не купив аметистовых запонок.
Амалия с дядюшкой прошли уже пять или шесть домов, и ни в одном из них не нашлось свободной квартиры. Следующее здание было очень изящно, с небольшими колоннами и фигурами атлантов, которые подпирали балконы, и Амалия сразу же отправилась искать дворника.
– Что это за дом? – спросила у него девушка.
– Дом как дом, барышня. Тут раньше был магазин фортепьянный, а до него жили наследники какого-то графа, запамятовал, какого. Вы квартиру ищете? Во втором этаже как раз одна освободилась.
И вскоре Амалия с Казимиром уже стояли перед домовладелицей, дородной темноволосой дамой с тяжелыми серьгами, которая доходчиво ответила на все их вопросы. Да, дом весьма знаменитый, жившего тут графа в прошлом веке посещали Ломоносов и Сумароков, Державин и Богданович.
– Автор «Душеньки»? – вырвалось у Амалии. – Это же чудная вещь!
Дама слегка улыбнулась. Однако не только литераторы, продолжала она, бывали здесь, но и царствующие особы. Сюда к хозяину приезжала императрица Елизавета Петровна, сюда же к ней привозили для встречи низложенного ею ребенка-императора Ивана Антоновича, в доме бывал почти ежедневно Петр III и позже нередко заглядывала Екатерина Великая. А когда граф, хозяин здания, умер, на следующий день мимо проезжал император Павел, остановился напротив окон, снял шляпу и поклонился.
Словом, это был не просто дом, а дом с историей, стереть которую не смогло даже временное пребывание в нем какого-то фортепьянного магазина.
– Мне сказали, что у вас свободна одна квартира, – проговорила Амалия. – Мы бы хотели на нее взглянуть.
Дама, приподняв бровь, вопросительно посмотрела на Казимира. Про себя она уже определила, что господин средних лет подыскивает уютное гнездышко для себя и своей любовницы. Странно только, почему «любовница» говорила и, судя по всему, принимала решения, а господин средних лет почти все время молчал. И еще глазастая дама приметила, что его ботинки явно знали лучшие времена, как, впрочем, и шуба.
– Ступайте за мной, – наконец сказала мадам Шредер (так звали домовладелицу).
Оказавшись в просторной квартире с саженными окнами и высоченными потолками, Амалия сразу же оживилась и, сбросив пальто, стала ходить по комнатам.
– Так… Это будет моя комната… Здесь будет жить маман… Здесь мы устроим библиотеку… Гостиная… столовая… твоя комната, дядюшка… Одна комната для Даши, одна для Якова. В самый раз!
– Мне больше нравится библиотека, – заартачился Казимирчик. – Моя комната слишком темная.
– Хорошо, как хочешь, – легко согласилась Амалия. – Про библиотеку я так сказала, просто прожект… Я подумываю перевезти из Поспелихи хотя бы часть книг.
Казимир вспомнил шкафы с книгами, которые собирали три или четыре поколения семьи Тамариных, и похолодел. Кипы дамских романов, подшивки «Нивы» и собрания сочинений, военная литература, к коей питал пристрастие генерал, дед Амалии, какие-то справочники по агрономии, накопленные ее отцом…
– Квартира нам подходит, – сказала Амалия, оборачиваясь к мадам Шредер. – Мы ее берем.
Домовладелица довела до сведения новых жильцов, что им следует уплатить за месяц вперед задаток, который не подлежит возвращению, если они вдруг передумают. Казимир всплеснул руками и объявил: в жизни может случиться столько событий… пожар, к примеру… или наводнение… Да мало ли что может заставить их искать другую квартиру? Сейчас говорил с сильным польским акцентом, то и дело сбиваясь, и мадам Шредер сама не заметила, как смягчилась. Кроме того, теперь она точно знала, что Амалия и Казимир собираются жить в разных комнатах, и не сказать, чтобы данное обстоятельство ее сильно огорчило. Как раз наоборот.
– Хорошо. Задаток за две недели, и квартира ваша.
Получив деньги и машинально отметив про себя, что платила опять же девушка, мадам спросила у Амалии, когда они собираются переехать.
– Сегодня же, – последовал ответ.
– Но, Амалия, – пролепетал Казимир, – так быстро не годится!
– Почему?
– Потому что так не принято!
– Дядюшка, кому какое дело, в конце концов? Я просто не хочу там больше оставаться! Да и чего нам ждать? Одной подводы вполне хватит, чтобы перевезти все наши вещи!
Тут мадам Шредер кое-что вспомнила. По чести говоря, ей следовало упомянуть об этом прежде, но, занятая мыслями о роли, которую при странной девушке играл кругленький симпатичный господин лет тридцати пяти, она совсем забыла о главном.
– Должна вам сказать, что в нашем доме существуют определенные правила, – строго проговорила дама. – Скажите, вы часто играете на пианино?
– Почти никогда, – заверила ее Амалия, сразу же сообразившая, куда ветер дует.
– А вы, сударь, не балуетесь скрипкой?
Казимирчик сделал ангельское лицо. Если он чем-то и баловался, то игрой в карты, и притом безо всякого музыкального сопровождения.
– Я была вынуждена отказать от дома одному знаменитому скрипачу, – продолжала мадам Шредер, – потому что его концерты действовали на нервы остальным жильцам. Здесь очень, э… – она поглядела в глаза Казимиру и слегка запнулась, – приличные люди, да. Племянница банкира, кавалергард, полковник в отставке…
Казимир мило улыбнулся, и мадам Шредер смешалась окончательно. «Племянница банкира? Знаем мы этих племянниц! – как будто говорил взгляд мужчины. – Уж не та ли кошечка, которая якобы случайно выглянула из квартиры, когда мы поднимались по лестнице?»
Дядюшка воспрянул духом и решил больше не сопротивляться желанию племянницы перебраться на новое место как можно скорее. Да и вообще, когда сообщаешь свой адрес, «Казимир Браницкий, Невский проспект, дом Шредер», это звучит куда солиднее: чем «Казимир Браницкий, дом не помню какой в Болотной Дыре».
Итак, они вернулись в ту квартиру, местоположение которой Казимирчик про себя непочтительно называл Болотной Дырой, и принялись укладывать вещи. Амалия рассчиталась с хозяином, отдала долги лавочникам (у которых, надо сказать, Браницкие почти все брали в кредит) и велела дворнику, ежели найдется еще кто-то, с кем они впопыхах забыли расплатиться, направлять их в дом Шредер.
– Если меня будут спрашивать, – подала голос Даша, – то передайте тоже, что я переехала с господами на новый адрес.
Амалия сразу же поняла, о ком именно так беспокоилась ее горничная.
– Ты можешь оставить ему записку, – предложила девушка. – Мы подождем.
Даша, краснея, написала записку и наказала дворнику передать ее Николаю Петрову, студенту, когда тот появится.
– Сделаем-с! – отвечал дворник, которому Амалия тут же вручила двугривенный[11], чтобы он не забыл исполнить поручение.
Итак, они переехали и разместились в новом доме. А утром Казимира ждал сюрприз. Аделаида Станиславовна подняла его ни свет ни заря, протянула ему небольшую коробочку, обитую лиловым бархатом, и торжествующе откинула крышку.
– Это мне? – пролепетал брат, таращась на аметистовые запонки в обрамлении сверкающих бриллиантов. И тут же сделал движение, чтобы взять коробку.
Но сестра отвела руку, твердо сказав:
– Никаких карт в ближайшие две недели. Клянись!
– Чем же я займусь? – возмутился Казимирчик, который превыше всего на свете ценил свою свободу – то есть свободу делать то, что ему вздумается.
– Соседкой, – лаконично ответила Аделаида Станиславовна, отдавая-таки коробку. – Той, которую содержит банкир. Сегодня она уже о тебе спрашивала.
– По-твоему, я похож на человека, который способен позариться на чужое добро? – горько вопросил Казимирчик, уязвленный в самое сердце.
– Ну, если добро само к тебе плывет, почему бы и нет? – загадочно ответила сестра и потрепала его по голове, словно он до сих пор был маленьким ребенком, ее ненаглядным младшим братиком.
– После завтрака Леля пойдет за покупками, – продолжала Аделаида Станиславовна. – Будешь ее сопровождать, а мы с Дашей и Яковом пока наведем тут порядок.
И она удалилась, оставив после себя тонкий аромат духов, которые дочь привезла ей в подарок из Парижа.
Казимирчик понял, что свободной жизни ему не видать, поглядел на запонки и покорился судьбе.
Вероятно, судьбе в тот день было угодно посмеяться над ним, сделав из него подобие вьючного животного. Потому что, как только Казимир услышал список совершенно необходимых вещей, которые Амалия собиралась сегодня купить, у него потемнело в глазах.
Список этот включал:
новый самовар
ширмы складные
коробку кофе
сапоги женские (1 пара), без каблуков
фунт зубного порошка
блюдо для визитных карточек
декокт[12] от желудка
утюг
платок пуховой
стеклярусные[13] кружева
мыло миндальное
чулки шелковые
новые романы, две дюжины на выбор…
и еще полсотни Вещей, Без Которых Нельзя Прожить.
– Племянница, но я ничего не понимаю в самоварах! – вскричал Казимир, – не говоря уже о ширмах, чулках и кружевах.
Амалия снова развернула список.
– «Шуба мужская», – прочитала она вслух. – Дядюшка, для кого, по-твоему, я буду ее покупать?
И Казимир покорился судьбе вторично. Но не забыл все же напомнить насчет трости.
– Будет вам и трость, – пообещала ему Амалия. – Но для начала займемся мылом и романами. Парфюмерия и книжный ближе всего к нашему дому, – пояснила она.
И они отправились в поход по магазинам. Однако мыло, которое продавалось по соседству, Амалии не понравилось, приказчик в книжном путал графа Алексея Константиновича Толстого с графом Львом Николаевичем, и с горя Амалия завернула в соседний магазин, где купила пару жакобовских[14] стульев с резными спинками, украшенными фигурами единорогов. Стульев, впрочем, в списке не было, но девушка справедливо рассудила, что вряд ли они помешают теперь, когда семья обзавелась приличной квартирой.
Амалия заплатила за стулья и велела доставить их по новому адресу, а сама вместе с дядюшкой двинулась дальше. Поначалу ей было увлекательно совершать покупки, потом – не слишком увлекательно, а под конец девушка не могла дождаться, когда же все это закончится, хотя три четверти списка еще оставалось впереди.
Казимир безропотно нес то, что они успели приобрести, но, глядя на его страдальческое лицо, всякий мог бы усомниться, что рабство в России уже двадцать лет как отменили. Впрочем, оказавшись в магазине, где продавали трости, дядюшка немного оживился. Он примерился к одной трости, с набалдашником слоновой кости, потом отложил ее и хотел взяться за другую, но тут возле него из воздуха соткался предупредительный приказчик.
– Что вам угодно, сударь?
Казимир не успел даже рта раскрыть, потому что приказчик уже за него решил, что ему угодно купить трость, и стал предлагать самые дорогие из тех, что имелись в магазине.
– Вот французская, набалдашник, как изволите видеть, резной… с аллегорическими фигурами… А эта, не угодно ли, старинная трость. Весьма примечательная вещь – с сюрпризом!
Казимир встрепенулся. Потому что, как ребенок, обожал сюрпризы. Он потянулся к старинной трости, но не успел даже спросить, какого рода сюрприз та скрывает, как неприятный мужской голос возле него произнес:
– Будьте добры, заверните. Я беру.
Амалия, которая тактично отошла в сторону, чтобы не мешать дядюшке, и рассматривала витрину кукольного магазина напротив, в удивлении обернулась.
В нескольких шагах от нее стоял тот самый офицер из Зимнего дворца.
Глава 5
Вырванная страница
Для Александра Корфа прошедший день обернулся чередой сплошных испытаний.
Сначала он столкнулся на дворцовой лестнице с сомнительной особой, которая имела дерзость улыбкой бросить ему вызов, затем узнал, что друг, сын его крестного, скоропостижно скончался. Приличия, честь да и попросту чувство сострадания требовали, чтобы молодой человек выразил безутешному отцу свои соболезнования, но Александр не мог отлучиться из дворца без разрешения. А вечером после дежурства он был зван в гости к семье невесты. Стало быть…
– Ты можешь навестить Андрея Петровича вечером, – сказал Серж Мещерский.
– Тогда я не увижу Бетти, – возразил Александр.
Так на английский манер звали княжну Елизавету Гагарину, его невесту. Это была воспитанная, образованная, изящная девушка, в меру взбалмошная, в меру непредсказуемая, но всегда обворожительная. В свете у нее было множество поклонников, и Александру невольно льстило, что выбрала она именно его. Мать горячо одобрила их брак, отец, как всегда, был не против, знакомые и сослуживцы все, как один, считали, что с будущей женой Александру несказанно повезло. Разочарованными остались разве что отвергнутые поклонники Бетти, к примеру, граф Антон Потоцкий, но он в любом случае не мог выдержать сравнения с блестящим офицером. Княжна Бетти предложила Антону остаться друзьями, однако уязвленный молодой человек отказался и с тех пор избегал встреч с ней. Впрочем, его сестра Мария оставалась одной из ближайших подруг княжны, так что, скажи он хоть слово, сестра приложила бы все усилия, чтобы их помирить.
– Ты можешь написать записку с выражением соболезнований, я передам ее Андрею Петровичу, – предложил Никита.
– Нет, – мрачно ответил Александр, – я хочу проститься с Львом. И вообще отделываться запиской, когда в семье такое горе, хуже, чем моветон.
Князь Мещерский вздохнул и покосился на часы.
Читать бесплатно другие книги:
