Заговоры сибирской целительницы. Выпуск 18 Степанова Наталья

Проданная болезнь

Из письма:

«Тринадцатого октября двухтысячного года я поехала на барахолку, чтобы купить себе зимние сапоги. Там ко мне подошла незнакомая белокурая женщина и, спросив, не нужна ли мне сумка, вытащила из пакета очень красивую дамскую сумочку, украшенную сверкающими стразами. Даже несмотря на пасмурную погоду, стразы переливались всеми цветами радуги.

Мне еще ни разу не доводилось видеть такую красивую сумочку, и я спросила о цене. Денег женщина хотела немного, и я сумочку купила. Довольная я вернулась домой и тут же стала перекладывать содержимое старой сумки в новую: несмотря на небольшие размеры, она была довольно вместительной. В ней были три отделения и целых четыре кармашка: один для сотового телефона, другой – для ключей и еще два – для всякой мелочи. В одном из них я и обнаружила приколотую булавкой бумажку, сложенную вчетверо.

Вначале я подумала, что это рекомендация по уходу за замшей (сумка была замшевой), но, раз вернув листик, поняла, что это какой-то заговор. Написан он был очень мелко, к тому же, очевидно, на старославянском языке. Я надела очки, но даже в них я с тру дом разобрала текст, от которого мне стало, мягко говоря, не по себе. “Кто эту вещь в руки возьмет, тот с головы моей хворь заберет” – к этому сводился смысл заговора.

Там было еще что-то написано, но очень мелко и неразборчиво. А в самом конце текста было слово добавлено “аминь”.

Покрутив в руках странную бумажку, я решила ее сжечь. Примерно дня через три я увидела сон, будто на высокой горе стоит церковь. В церкви горят тысячи свечей и лампад. Людей в церкви нет. Я кричу: “А где все?” И мне кто-то отвечает: “В психушке”.

Тут я увидела алтарь, а на нем стоит моя новая сумка. В свете свечей сумка так ослепительно сияет, что мне больно смотреть на нее и из глаз текут слезы. Я хватаю сумку, она открывается, и я вижу в ней свою собственную голову!..

От ужаса я проснулась. Было шесть часов утра, мне нужно было уже вставать на работу, но я никак не могла подняться с постели, состояние мое было ужасным.

Впервые в жизни у меня так сильно болела голова, что я боялась сделать лишнее движение.

Я выпила пенталгин, но боль не проходила. Мама вызвала мне врача, но давление было нормальным.

С этого момента я ни дня не жила без головной боли. Сдала все возможные анализы – все было в норме. Сделала томограмму – опять никаких отклонений. Я меняла врачей, лекарства, но улучшения не наступало. Потом у меня начались провалы в памяти. Во время разговора я подолгу не могла вспомнить нужное слово. Все чаще я замечала, что с языка слетают не те слова, которые я хочу сказать. Это приводило меня в отчаяние, я стала ссориться с мамой. Истерики я закатывала все чаще и чаще. У меня появилось чувство страха и неуверенности. Потом я стала слышать голоса…

Так я попала в психушку. Вернее, это моя мама и врач уговорили меня лечь в психиатрическую лечебницу под предлогом тщательного обследования.

В больнице мне давали препараты, от которых я становилась вялой, апатичной. Периодически меня забирали домой, а месяца через три-четыре я вновь попадала в психушку.

Не знаю, чем бы все это для меня закончилось, если бы не один случай.

Однажды, когда я находилась дома, мы поехали с мамой в парк. Сперва мы с ней сидели на скамейке у фонтана, потом она сказала, что пойдет принесет мороженого, и попросила, чтобы я никуда без нее не уходила.

Рядом на скамейку присела пожилая женщина. Но я на нее не смотрела – мне ни до кого не было дела.

Женщина неожиданно заговорила, первые ее слова я не слышала, а потом вдруг поняла, что говорит она обо мне и со мной. От ее слов меня охватило непонятное волнение, я повернулась к ней и буквально открыв рот слушала то, что она говорила:

– Ты гибнешь, словно затоптанная трава. Ты больна, но не своей, а чужой болезнью. Тебе ее продали вместе с красивой сумкой. В ней были три булавки и заклинание дьявольской троицы. Ты дешево купила, но дорого заплатила.

Говоря это, она пытливо и спокойно смотрела мне в глаза. Я сознавала, что эта женщина видит меня насквозь, читает мои мысли и, возможно, в ней мое спасение.

Лекарственные препараты, которыми меня пичкали, подавляли волю, ухудшали реакцию, воздействовали на сознание. Короче говоря, соображала я медленно и мне сложно было правильно сформулировать просьбу о помощи. Я могла лишь отчаянно мычать, надеясь всей душой, что женщина поймет меня. Я смотрела ей в глаза, как смотрит больная, голодная собака на обедающих людей, ожидая, как чуда, куска хлеба.

Думаю, что она поняла меня. Взяв меня за руку, она больно сдавила мой безымянный палец и сказала: “Сейчас мы пойдем туда, где ты купила свою болезнь. Ты сама по ведешь меня туда. Вспомни, где это было”.

Голос ее был твердым и уверенным, и я словно растворилась в ее словах, не думая в этот миг ни о чем другом, как только о том дне, когда я купила себе сумку.

Будто что-то включилось во мне, я ясно вспомнила маршрут, на чем следует ехать и даже лицо той женщины, которая продала мне сумочку. Каждая мелочь всплывала в моем сознании, которое каким-то чудом разбудила странная женщина.

Когда добрались до барахолки, она велела мне встать и просить милостыню. Вытянув руку, я стала повторять: “Ради Иисуса Христа, помогите”. Кто-то сунул в мою протянутую ладонь десять рублей, и почти тут же я услышала чей-то раздраженный голос: “Совсем обнаглели, нет чтобы работать, так они побираются! Молодая, а нет ни стыда, ни совести!”

Но я все твердила: “Ради Иисуса Христа, помогите”.

Потом моя новая знакомая потащила меня за руку к остановке. Мы вышли из автобуса возле церкви, моя спутница взяла меня за плечо и сказала: “Слушай меня, сейчас ты войдешь в церковь, а я буду читать молит вы. Купи на все деньги, которые тебе подали как милостыню, свечи и поставь их на канун. Зажги их от любой горящей свечи. Не уходи от этих свечей, пока они не про горят полностью. Следи за тем, чтобы их никто не загасил. Церковным служителям выгодно отправлять их на переплавку – больше продадут. Да Бог с ними, это уже их грех. А твоя задача – караулить. Как только свечи сгорят, выйдешь на улицу, я тебя домой отвезу”.

Когда я вышла из храма, то уже осознавала, кто я и как нужно доехать до дому. Конечно, мое сознание было еще не столь ясным, как прежде, ведь действие таблеток повлияло на мой мозг.

Уже было темно, когда мы приехали домой и заплаканная мама открыла нам дверь. Бедная, она меня долго искала в сквере и думала, что со мной что-то случилось.

Прервав мамины вопли, женщина сказала, чтобы в больницу меня больше не помещали, что мне нужно пить много минеральной воды и спать. А когда действие таблеток пройдет, она советовала покинуть этот город, чтобы никто не узнал, что я страдала психическим расстройством. Сумку велела сжечь.

Перекрестив меня, она ушла. Больше мы ее никогда не видели.

Теперь, когда я уже совершенно здорова и действие таблеток прошло, я искренне жалею, что не узнала даже имени той необыкновенной женщины, о которой Вам написала. Описать мне ее трудно. Помню только голос и трепет, который я испытывала, слыша его.

Точно такой же благоговейный трепет я испытала, купив Вашу чудесную книгу. Я стала думать: а вдруг это были Вы, возможно ли это? Были ли Вы когда-нибудь в Серпухове? В любом случае я всегда буду молиться о той незнакомой женщине, которая вернула мне жизнь. Прошу только, если будете печатать это письмо, измените мою фамилию и имя».

Существует особый заговор, с помощью которого можно отчитать себя от проданной болезни. Слова его следующие:

Снятие порчи на безымянной могиле

Если у вас порча, которую никто не может снять, попробуйте этот сильный старинный способ. Пойдите в нечетный день на заброшенное кладбище, где уже давно никого не хоронят, найдите там могилу, где не указано ни имени, ни даты рождения и смерти. Встаньте в ногах могилы, трижды перекреститесь и скажите:

Как снять проклятие

Начертите на полу круг обмылком, который остался после обмывания покойника, и попросите больного встать в этот круг. Если лечите женщину, то обмылок должен остаться после обмывания умершей женщины, если мужчину – то после обмывания умершего мужчины.

После этого встаньте у больного за спиной, зажгите свечу и скажите:

Чрево, заклятое на обжорство (исповедь сиделки)

Из письма:

«Мне двадцать два года. Мой вес так велик, что я даже стесняюсь о нем писать. Обращаюсь к Вам за помощью и надеюсь, что мое письмо будет опубликовано в Вашей книге. Если так случится, то это значит, что я прилюдно покаялась в своих грехах и могу рассчитывать на прощение. Может быть, тогда Господь поможет мне избавиться от заклятия, которое на меня наложили в наказание за то, что я решилась обворовать умирающего человека.

Я обо всем расскажу Вам, как на исповеди, ни слова лжи я не произнесу, не буду пытаться оправдываться. Ведь я хочу только одного: чтобы Господь меня простил.

Два года тому назад я окончила медучилище. Пошла работать мед сестрой, но в больнице платили такие копейки, что мне даже не хватало на то, чтобы оплачивать съемную квартиру. Сама я из села, а очень хотелось жить в городе.

Как-то мне предложили поухаживать за лежачим больным. За это пообещали хорошо платить, и я согласилась. Я приехала по указанному адресу, где меня встретила пожилая, приятная и, видимо, очень состоятельная женщина.

Она объяснила, что сама она живет в Израиле, а ее мать не смогла к ней приехать и осталась одна в России.

Агния (так звали хозяйку, которая меня наняла) сказала мне: “Я очень люблю свою мать, но мне необходимо вернуться в Израиль. Я буду вам хорошо платить, более того, я даже отдам вам деньги вперед, чтобы не связываться с переводами. Вы напишете мне расписку. Я очень надеюсь на то, что поскольку вы дипломированная мед сестра, то будете хорошо ухаживать за мамой. Я знаю, что вы живете на съемной квартире, так вот, вы можете жить здесь и таким образом сэкономите деньги. Еще я вам оставлю деньги, на которые вы будете покупать продукты и кормить маму. Покупайте ей все самое хорошее и свежее, денег оставлю много, и вы их, пожалуйста, не экономьте”.

Я заверила Агнию, что буду ухаживать за Раисой Максимовной как за родной матерью.

Вечером Агния улетела в Израиль, а я осталась в трехкомнатной квартире со своей подопечной и кучей денег, о которых еще вчера не посмела бы даже мечтать. Сварив кашу, я покормила Раису Максимовну, которая была так слаба и стара, что сразу же уснула или сделала вид, что спит.

Квартира была обставлена красивой старинной мебелью, и я весь вечер глазела на статуэтки, картины и вазы. Потом я стала перебирать книги – их было очень много…

Неожиданно больная зашевелилась и застонала. Я приподняла одеяло и с досадой обнаружила, что бабка была вся мокрая. Подумав, я подсунулa под нее простынь – мне не хотелось ее ворочать.

Прикрыв дверь и не обращая на нее внимания, я уселась смотреть телевизор.

Не знаю, что на меня тогда нашло. Ощущение власти над беспомощной старухой пьянило меня. “Да пошла ты”, – подумала я про себя и включила телевизор погромче.

Утром я умылась, заварила ароматный кофе и стала с аппетитом жевать вкусную колбасу. Запасов в холодильнике было много. Раньше я не могла себе позволить никаких деликатесов, а теперь все было в моем распоряжении. После сытного завтрака я развела кипятком “Доширак” и покормила им больную. Лицо ее выражало недовольство и обиду, но я делала вид, что ничего не вижу. Я сняла с нее мокрую рубаху, сменила постель, а через полчаса она снова была мокрой. Мне не хотелось с ней возиться, так как я собралась за покупками, ведь теперь у меня была куча денег.

Я закрыла квартиру и молча ушла. Мы вообще с первого дня не разговаривали: я – от нежелания, а она, видимо, от обиды.

Вернулась я с полными сумками обновок. Кофточки, юбки, платья были изумительными, и мне хотелось, чтобы кто-нибудь меня в них увидел.

Снова покормив Раису Максимовну “Дошираком”, я нарядилась, за крыла квартиру и поехала к девчатам в общежитие – похвастаться. Ни у кого из них не было таких шикарных шмоток, как у меня.

Вечером мы отправились на дискотеку, и домой я вернулась только утром, часов в одиннадцать. Меня бесили обгаженные простыни, и я вовсе не желала отстирывать эту грязь. Все я сложила в мешок и выбросила в мусоропровод. В шкафу было навалом постельного белья.

Перед дискотекой я ходила в салон, где мне нарастили гелиевые ногти. “Не могу же я портить свой шикарный маникюр”, – думала я тогда.

И вот я стала выкидывать изгаженное белье в помойку. Готовить для старухи мне тоже не хотелось, и я разводила ей кипятком пюре и лапшу быстрого приготовления, а сама ела деликатесы, пила соки и компоты.

Мне стала нравиться моя жизнь, и я тратила деньги налево и направо. Я с радостью думала, что теперь могу многое себе позволить. Вся моя комната была завалена туфлями, босоножками, одеждой и бижутерией. Одно меня злило – то, что, имея кучу денег и нарядов, я должна была сидеть рядом с Раисой Максимовной.

От всей той гадости, которой я ее кормила у нее приключился запор, и она корчилась в коликах, а я ей зло говорила: “Ничего, меньше гадить будешь, а то уже почти простыней не осталось”.

Вечером я поехала к девчатам, там я познакомилась с одним парнем, и мне было так хорошо, что совершенно не хотелось возвращаться к боль ной старухе. Была пятница, и мы всей компанией поплыли на остров “Кораблик”, там мы пробыли до понедельника.

Мне очень хотелось понравиться своему новому другу, и я изображала из себя богатую девушку. Сорила деньгами, покупая на всю компанию французское шампанское и фрукты.

Когда я наконец пришла домой, Раиса Максимовна тихо стонала. Я подсунула под нее тряпки и попыталась напоить кефиром. Но она обрыгала постель и мою новую кофточку.

Не знаю, как так случилось – видимо, я сильно разозлилась, – но я отхлестала ее по щекам. В квартире стояла вонь, и мне хотелось все бросить и сбежать.

Потом я переоделась и ушла, сказав ей: “Я тебя проучу, коза старая”.

Я не думала не возвращаться, но опять все сложилось так, что я не пришла домой. Себя я утешала мыслью о том, что нет ничего страшного в том, что бабка поголодает немного, ведь некоторые люди даже лечатся голодом.

Через два дня, когда я открыла дверь, Раиса Максимовна лежала тихо, будто в глубоком обмороке. Я испугалась и стала ее трясти. Неожиданно она открыла мутные глаза и совершенно четко сказала: “Как я тебя ненавижу, ты же не человек, а самое настоящее скотское отродье. Я проклинаю твое чрево, жри и давись. Жри и давись, будь свиньей, ведь ты и есть свинья…”

Больше она ничего не сказала. Может быть, я и плохой медик, но отличить мертвого человека от живого могу.

Раиса Максимовна умерла. Я переодела ее во все чистое. Убрала в комнате и стала думать, как мне теперь быть.

Потом я решила. Бабке восемьдесят пять лет, вряд ли ее будут анатомировать, чтобы узнать причину смерти. И если ее даже вскроют, я ведь ее не травила, а что желудок пустой, так пусть еще докажут, что это я ее не кормила, может, она сама не желала есть.

Я позвонила ее дочери в Израиль и сказала, что ее мать умерла во сне, без мучений. А еще сказала, что мы очень друг к другу привязались и что я не могу себе найти места от переживаний.

Утром из Израиля прилетела Агния, чтобы похоронить свою мать.

Она и вправду решила, что я была последней опорой и отдушиной для ее матери. Трехкомнатную квартиру она отдала мне, оформив дарственную.

Поплакав, Агния улетела назад, в Израиль.

С этого дня каждую ночь мне стала являться покойница, она мне мерещилась то в одном, то в другом углу.

Что-то невероятное произошло с моим организмом, я стала есть так много и так жадно, что вес мой рос не по дням, а по часам. Я уверена, что это на меня действует проклятие покойницы. Я погибаю, я заплываю жиром, и вот я решила снять со своей души груз. Если мне суждено умереть, то я не хочу умирать с грехом, который терзает мою душу.

Помолитесь обо мне и не осуждайте меня, ведь я искренне раскаиваюсь в том, что натворила».

Красавица, мне тебя будет не хватать

(исповедь)

Из письма:

«Пишет Вам совершенно отчаявшийся человек. Несколько раз я уже пыталась Вам написать, но потом рвала свое письмо.

Если бы Вы только знали, как трудно рассказать о том, что искалечило мою жизнь, а потом превратило ее в кромешный ад.

Богом прошу прочитать мое письмо и не осуждать меня за то, что произошло.

Мне двадцать три года, зовут меня Аня, так же, как звали Вашу маму (об этом я узнала из Ваших книг).

У меня есть ребенок, инвалид с рождения, и больше, пожалуй, уже нет ничего и никого. Каждый мой день и час наполнен страданием, я выдохлась, и я совершенно не хочу жить. Если Вы не откликнетесь, я просто уйду из этого мира, забрав с собой свою дочь, чтобы и она тоже не мучилась.

Иногда мне кажется, что это просто страшный сон и когда-нибудь я проснусь и весь этот ужас уйдет вместе с ночью.

Когда мне было шестнадцать лет, мы с отцом поехали к бабушке. Она прислала письмо, в котором умоляла папу приехать к ней проститься, так как она тяжело болела и врачи сказали, что жить ей осталось примерно месяц.

Мама с нами поехать не смогла: не на кого было оставить скотину.

До бабушки нам нужно было ехать на поезде три дня. Папа мой служил в нашем городе и здесь познакомился с моей мамой. После армии он к своим родителям не вернулся. И вот че рез много лет мы ехали к его маме, чтобы она могла перед смертью повидать своего сына.

Чтобы осуществить эту поездку, наша семья влезла в долги.

Ехали мы с отцом в купе, так как других билетов не оказалось. Впервые в жизни я поехала так далеко, и мне было радостно от ощущения чего-то нового.

Бабушку свою я не знала и не испытывала сильных переживаний по поводу ее скорой смерти. А может быть, всему виной была безрассудная молодость.

Дорогой я читала журналы, пила чай с конфетами и смотрела в окно, замечая, как быстро мелькают березы.

С нами в купе ехал парень. Он искоса поглядывал на меня, и это меня смущало. Я старалась делать вид, что не замечаю, как он меня разглядывает.

Мой отец – любитель спиртного, и с первого же часа поездки он стал пить вино, а выпив, надолго уходил в купе к проводнику: там они с ним играли в карты.

Если бы я тогда была постарше, поискушеннее, что ли, я бы ни за что не осталась в купe ночью одна с посторонним мужчиной. Я не представляла, что ни с того ни с сего может случиться то, что произошло.

Я спала, когда сосед по купе набросился на меня спящую и буквально всю истерзал, зажав мне при этом рот своей потной рукой. Я билась, но, конечно, ничего не могла сделать. Всю ночь он издевался надо мной, глупой и доверчивой школьницей. Вряд ли ему было меня жаль, а ведь наверняка у него тоже была или дочь, или сестра…

Мой отец заявился только утром, завалился на полку и захрапел, а я плакала и не знала, как мне поступить.

Проводник был мужчина, да и стыдно было рассказать о произошедшем чужим людям. Еще я боялась, что отец, узнав о том, что приключилось, кинется на моего обидчика: я ведь его дочь и он меня любил. Он вряд ли справился бы с этим молодым парнем, и я боялась, что с папой может что-то случиться.

Выспавшись, отец снова ушел. Я сперва думала, что он вышел в туалет, но он так и не вернулся в купе до самого утра.

Я вышла в коридор и там долго стояла – возвращаться обратно было страшно. Потом вышел тот парень, втащил меня в купе и снова изнасиловал. Так продолжалось три дня.

Потом мы наконец-то приехали. Когда мы выходили из купе, мой проклятый обид чик помахал мне рукой и сказал: “Эй, красавица, жалко, что уходить, мне будет тебя не хватать!”

Это было хуже всякой пощечины. Хуже тех его щипков, от которых на моем теле остались черные синяки.

Мы опоздали – бабушка уже умерла. Когда мы вернулись домой в свое село, я вначале думала, что заболела, и лишь позже поняла, что беременна. Я стала пить всякие таблетки, надеясь, что от этого случится выкидыш. В итоге у меня родился ребенок-инвалид.

С самой первой минуты я лютой ненавистью возненавидела свою дочь.

Еще до родов я вынесла бесконечные истерики матери, которая все допытывалась, кто отец ребенка. Но я так ничего и не рассказала, пожалев отца: он бы стал винить себя в случившемся, да и мама бы ему жизни не дала.

Вскоре случилась новая беда – умерла моя мама. Как-то утром она пошла доить Зорьку и долго не возвращалась. Когда я вошла в сарай, то увидела, что она лежит на полу и рядом валяется опрокинутое ведро. Смерть наступила в результате сердечного приступа. Я знаю, что это из-за меня.

Отец после смерти мамы окончательно спился. А я с грудным ребенком ничего не успевала. В результате корова околела.

Девочка была больной и все время, не переставая, плакала. Я не любила ее. Мне казалось, что это я держу на руках того урода, который изнасиловал меня.

Однажды она во сне заулыбалась, и мне вдруг померещилось, что ее улыбка – точная копия улыбки ее проклятого отца, когда он, помахав мне на прощание рукой, сказал гадость и ухмыльнулся.

С этого момента я желала только одного, чтобы девочка умерла. Я перестала ее кормить, и она кричала как резаная. Так было два дня, а потом она затихла. Я подошла и стала смотреть, дышит она или нет. И вдруг я увидела, что глаза у ребенка открыты и она смотрит прямо на меня. Может быть, я все придумала, но в тот момент произошло что-то странное: мне стало так жалко ее, просто сил нет. Я поняла, что уже совсем немного отделяет мою несчастную дочь от могилы.

Сперва я ее трясла, потом поила, растирала, и наконец она заплакала, но так тихо, словно котенок новорожденный замяукал.

Тогда я поняла, что никто в моей беде не виноват, только тот мерзавец, но он-то как раз и не страдает. С этого времени во мне что-то изменилось, я чувствовала себя взрослой, нелюбимой, несчастной, но все же матерью, которая необходима этой беспомощной и больной девочке.

Шло время, я делала все, что могла, для того, чтобы моя дочь выздоровела. Врачи назначали ей лечение, и я спустила на это последние деньги. Но моему несчастному ребенку ничего не помогало.

Потом я поехала по монастырям, чтобы вымолить своей Алене здоровье, которое она утратила по моей вине.

И вот в одном монастыре я разговорилась с отцом Петром. Он выслушал меня с большим сочувствием, и было видно, что моя горькая история его очень тронула. Тут он мне и рассказал о Вас, Наталья Ивановна, и затем даже показал Вас, когда Вы проходили мимо нас на молитву.

“Эта женщина, – сказал он, – творит чудеса, и хоть многие священники выступают против целителей, я уверен, что таких людей, как она, нам посылает Сам Господь”.

Еще отец Петр сказал мне, чтобы я к Вам в монастыре не подходила, так как Вы приезжаете сюда только для молитвы, и посоветовал мне купить Ваши книги. Я нашла в них Ваш адрес и решилась написать и рассказать о своей несчастливой доле.

Наталья Ивановна, Бог видит, как мне тяжело и стыдно просить помощи, но иначе мне с дочерью-инвалидом не выжить.

Простите меня за еще одну просьбу: не пишите моей фамилии – стыдно перед односельчанами.

Не осуждайте меня, люди, может быть, вашим детям Бог в трудный час за это дарует Свою помощь. Аня».

Знаете, дорогие мои, я никогда не забуду урок, который когда-то преподала мне моя бабушка. К ней пришла несчастнейшая из женщин и рассказала о своей беде. По щекам моей бабушки текли слезы, когда она слушала страшный рассказ. В конце женщина упала бабушке в ноги и спросила ее:

– Вы мудры. Я пустилась в дальний путь, чтобы вас увидеть и услышать ваш совет: что же мне делать?

И тогда моя бабушка ей сказала:

– Иди и твори посильное и непосильное добро. Помоги тому, кто страдает, как ты, или больше, чем ты. Вставай и иди. Не теряй ни одной минуты. И чем больше ты поможешь другим, тем быстрее Господь ответит на твои молитвы.

Когда она ушла, я спросила у бабушки, почему она ей так сказала. В ответ я услышала:

– Ничто так быстро не открывает дверь к Господу, как искренняя помощь тому, кто тяжко страдает.

Другими словами, иногда следует забыть о своей невыносимой боли ради боли чужой, ибо сказано в Святом Писании: «Дающий нищему не обеднеет, а кто закрывает глаза свои от него, на том много проклятий». Или, как говорят в народе, да не оскудеет рука дающего.

Порча на варево

(особый случай)

Из письма:

«Дорогая Наталья Ивановна. Я хочу поделиться с Вами своей бедой. Все, что произошло в нашей семье, не поддается здравому смыслу. Если бы мне прежде кто-нибудь рассказал о чем-нибудь подобном, то, возможно, я бы тоже этому не поверила.

Когда я была молодая, то сделала аборт, после которого никак не могла снова забеременеть. Муж у меня был очень хороший и, чтобы меня утешить, уговорил взять ребенка из детского дома.

Нам тогда повезло: мы усыновили замечательного мальчика. Первое время я, конечно, опасалась, вдруг он будет больной или умственно отсталый, ведь мы не знали, кто родители Валеры. Но, к счастью, наш приемный сынишка рос очень смышленым и красивым, прямо как ангелочек.

Маленькие дети обычно болеют, а вот наш Лерочка был совершенно здоров.

В школе он учился на одни пятерки, на собраниях его всегда ставили в пример, а еще у него было доброе сердце и он никогда не огорчал ни меня, ни отца.

Шло время, он поступил в институт, стал встречаться с девушкой. Марина нам нравилась, и мы всегда ее принимали как родную. Честно говоря, я тогда думала, что Валера на ней женится.

Но этого не произошло. Марина перестала к нам приходить, и я спросила сына, что случилось, почему она к нам не приходит. Сын мне ответил так: “Мама, я полюбил другую девушку, ее зовут Снежана. С Мариной я больше не встречаюсь, я не виноват, что мне приглянулась другая”.

Я тогда не стала приставать к сыну с расспросами. Было очевидно, что он и так сильно переживает.

Для себя я сделала вывод, что Снежана не любит Валеру, а вот Марина звонила нам каждый день, хотя сын всякий раз ей говорил: “Я же просил тебя больше не звонить. Пойми, я тебя не люблю, за чем ты мучаешь себя и меня?”

После этого сын клал трубку, а у меня всякий раз появлялось чувство неловкости, мне было очень жаль Марину.

Однажды Валера сказал: “Мама, я через полчаса приду”. И ушел.

Его не было целых семь часов. Меня почему-то охватил дикий страх, и я стала обзванивать всех его друзей, но сына нигде не было. В записной книжке я нашла телефон Снежаны и, собравшись с духом, набрала ее номер. Снежана равнодушным голосом сказала, что у нее Валеры нет и никогда он к ней домой не приходил, так как они с ним не встречались и не встречаются. На мой вопрос, может ли она предположить, где он может быть, девушка сказала: “Послушайте, я же вам сказала: я понятия не имею, где ваш сын, он меня не интересует”. И она положила трубку.

Я знала, где живет бывшая девушка сына, и ноги сами понесли к ней. Дверь мне открыла Марина и очень вежливо уговорила зайти. Мы раз говаривали с ней о Валере, и неожиданно она сильно расплакалась. Я пыталась ее успокоить, но тут из другой комнаты вышла женщина. Увидев плачущую Марину и поняв, кто я такая, она словно взбесилась.

Я, конечно, понимаю, ей ведь тоже жалко свою дочь, которая каждый день ревела из-за нашего сына, но вы бы слышали, как она на меня орала.

Из ее слов я тогда поняла, что она угрожала нашему сыну отомстить за слезы дочери и довести его до дурдома.

Сказала она примерно следующее:

– Я проучу его раз и навсегда. Привык морочить девчонкам голову, умник! Я ему так заморочу голову, что из дурдома выходить не будет. Имя свое и то позабудет, кобелина!

Я опешила от ее угроз и сказала:

– Послушайте, мой сын не обещал на Марине жениться, он не давал ей слова и не виноват, что больше не любит ее.

– Полюбит, еще как полюбит! – кричала мать Марины. – Мы еще поглядим, как оно сложится!

Когда я вернулась, сын был уже дома. Узнав, что я сильно волновалась, он попросил у меня прощения.

Я, конечно, не стала ему рассказывать про звонок Снежане и про скандал в доме Марины. Сын был дома, а мне больше ничего и не нужно.

На другой день мне позвонили из института и сказали, что Валеру увезли в больницу, в неврологическое отделение.

В больнице меня к нему не пустили. Из разговора с врачом я поняла, что сын неожиданно сошел с ума. Конечно, врач выражался мягче, сыпал медицинскими терминами, но смысл его слов мне быстро стал ясен. Я поняла, что произошло большое несчастье, теперь мой сынок стал невменяемым и даже не может назвать свое имя.

Целый месяц я ходила под окнами больницы. Продукты у меня не брали и к сыну не пускали. Я была в отчаянии.

Потом мне позвонила Марина и сказала:

– Я этого не хотела, но мама с бабушкой все-таки сделали то, что вам обещали. Но если он будет со мной, то тогда они все исправят – и он поправится!

Услышав ее слова, я воскликнула:

– Марина, что ты несешь! Как это можно сделать так, чтобы Валера заболел или выздоровел? Ты ври, да не завирайся.

В ответ Марина оказала:

– Можете мне не верить, но я точно знаю, что мама и бабушка сделали ему порчу “на варево”, чтобы он ничего не соображал – голова не варила. Если не верите, приведите его к нам, и у нас он будет здоров, но стоит ему только переступить порог нашего дома, как он снова превратится в сумасшедшего.

Выслушав ее, я сказала:

– Допустим, что ты говоришь правду и он будет здоров, если станет жить у вас, – но зачем тебе это надо?! Получается, что он всю жизнь будет сидеть в вашем доме. Ведь, по твоим словам, только он выйдет за порог, как опять станет ненормальным. Кто же вас тогда будет кормить, если он не будет учиться, а потом и работать? Зачем твоей маме зять-нахлебник?

Марина помолчала и положила трубку.

Прошел еще месяц, и я уговорила главврача отпустить нашего сына на амбулаторное лечение, пообещав, что буду хорошо ухаживать за ним, а в случае необходимости привезу его снова в больницу.

На самом же деле я решила испытать судьбу – сводить его домой к Марине. Во мне боролись два чувства. Я боялась скандала и ухудшения его состояния, если поведу сына в тот дом. С другой стороны, я просто не видела выхода из создавшегося положения.

Как следует подумав, решила все-таки ехать. Во всяком случае, если Марина мне солгала, то я уже не буду надеяться на чудо.

Но чудо произошло. Пока я везла Валеру в такси, он был явно не в себе, но как только мы переступили порог Марининой квартиры, его глаза стали осмысленными, а речь – нормальной. Но самое главное, он вел себя так, будто никогда не лежал в психиатрической больнице и бывал в этом доме каждый день. Он ласково смотрел на Марину, от которой совсем еще недавно бегал, и даже не хотел подходить к телефону.

Я смотрела, как Марина, ее мать и бабушка сажают его за стол, потчуют пельменями и чаем.

Мой сын не смотрел на меня, он не мог оторвать своего взгляда от Марины.

Потом я уехала, а Валера остался в их доме. Он позвонил мне и сказал, что будет жить у Марины, что очень ее любит и не может без нее.

Примерно через час после этого, не вытерпев, я снова позвонила туда. Попросила к телефону Маринину мать и задала ей вопрос: как быть с институтом и, вообще, зачем они сотворили такое с моим сыном?

Ответ был коротким, но ясным: “Как только они повенчаются, он снова будет ходить в институт, а потом и на работу. И вообще, пока он муж Марины, вы можете не опасаться за его психическое здоровье”.

Вот так, ясно и понятно. Сын больше у нас не бывает. Они с Мариной повенчались, и он ходит в институт.

Мне больно и обидно, ведь я вырастила ребенка, воспитала хорошего и доброго человека, который попал в сети к трем наглым бабам. У меня украли не только любимого сына, но и душевный покой.

Уважаемая Наталья Ивановна! Напечатайте мое письмо в своей книге, потому что матери должны знать о том, что может случиться с их сыновьями лишь потому, что какие-то девицы посчитают себя обиженными.

Если есть способ снятия этих чар, то очень прошу Вас научить ему меня. Низко Вам кланяюсь.

С уважением, Безусова Н. Ф.».

Вот такая история. Я знаю не только о том, как можно навести порчу на разум человека (для этого варят свинячьи мозги, читая особый заговор), но и как от нее избавиться.

Хочу сразу предупредить, что душевнобольного нельзя лечить на похоронах родственников, обычно это делают на могиле чужого ему человека.

Ни в коем случае не просите подождать и не опускать гроб в могилу до тех пор, пока вы не прочитаете молитву. Вообще никто, кроме вас, не должен знать о том, что вы собрались проводить этот обряд.

Не проводят его и в святые праздники и в дождливую, ненастную погоду, а также в воскресный день.

Мой опыт показывает, что с помощью этого обряда можно раз и навсегда избавить человека от порчи на разум. Больной довольно скоро выздоравливает, речь его становится ясной и разумной, исчезают раздражение и агрессия. Человек становится общительным, и к нему быстро возвращаются все те положи тельные качества, которые присущи здоровым людям.

Читать следует молитву святителю Иоанну Златоусту. Слова ее такие:

О святителю великий Иоанне Златоусте! Многая и различная дарования от Господа приял еси и, яко раб благий и верный, вся данныя тебе таланты добре умножил еси, сего ради во истину вселенский учитель был еси, яко всяк возраст и всяко звание от тебе поучается. Мы же грешнии (имена), по единому кийждо свое дарование имуще, единение духа в союзе мира не имамы, но бываеши тщеславни, друг друга раздражаще, друг другу завидяще; сего ради дарования наша разделенная не в мири спасение, но во вражду и осуждение нам являются. Темже и тебе, святителю Божий, припадаем, раз дором обуреваеми, и в сокрушении сердца просим: молитвами твоими отжени от сердец наших всяку злобу, недоб рожелательство, гордость и зависть, нас разделяющия, да во мнозех удех едино тело церковное невозбранно пребудем, да по словеси твоему молитвенному возлюбим друг друга и единомыслием исповемы Отца и Сына и Святаго Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную. Ныне и присно и во веки веков. Аминь.