Грозненский роман Семенов Константин
«Западная» группировка остановилась у Ассиновской и Нового Шароя, и оттуда передавали гораздо больше. Обязательные ночные разговоры – практически такие же, но все более нервные. Днем «картинки» тоже особенным разнообразием не отличались. Как правило, показывали дорогу, блокированную толпой местных жителей, похоже, они стояли там сутками. Здесь тоже происходили бесконечные переговоры, только на более «высоком» уровне – часто можно было услышать полковников, а то и генералов. Пару дней все время крутили сюжет, где генерал пожаловался, что у него самого от этого болит сердце. Старик в папахе вытащил из кармана валидол и протянул генералу, тот взял. Народная дипломатия. Но довольно быстро переговоры здесь превратились во взаимные обвинения, предостережения, угрозы. Обстановка накалялась с каждым днем, начали стрелять.
Но все это было пока только на экране телевизора, и как ни крути – довольно далеко.
А в Грозном заметно потеплело, небо заволокло тучами, пошел дождь.
Вода на пятый этаж поднималась все реже и реже, вся квартира заполнилась набранными ведрами, тазиками, кастрюлями и бутылками. Под конец успели набрать полную ванну, после этого вода исчезла совсем. Зато потекло с потолка.
Крыша начала протекать еще весной. Потолок и стены покрылись мокрыми пятнами, струйки воды потекли по полу, собираясь во внушительные лужи. Через день пришла ругаться соседка снизу. «Немедленно прекратите это безобразие, – кричала она, – или я найду на вас управу! Плевать мне, что никакие службы не работают – это ваши проблемы!» Черт ее знает, кому она собиралась жаловаться, на что надеялась?
Летом Борис привез с работы несколько кусков битума и затеял ремонт. Разогрел битум в большой кастрюле, с помощью Иры и соседа поднял на крышу. Нашел места предположительной протечки и как мог их залатал. На крыше было тихо и спокойно. Как будто нигде ничего особенного не происходило, как будто все было по-прежнему. Борис с удовольствием посидел под нежарким солнцем, покурил. Это был его последний ремонт в Грозном.
Как оказалось, неудачный.
Теперь это казалось совсем мелкой, ненужной и глупой суетой. Голова теперь работала совсем по-другому: было жалко бесполезно льющейся с неба воды. Борис разыскал в кладовке пустые банки, вылил в них воду из ведра. Затем устроил из куска линолеума на балконе небольшой желоб, подставил под него ведро. Дождь шел и шел, ведро понемногу наполнялось, и на душе становилось чуть легче: все-таки дело, все-таки польза.
К вечеру Борис собрал два ведра дождевой воды и заполнил все свободные емкости в квартире. Поужинали, посмотрели телевизор – ничего нового – и легли спать.
А ночью прилетели грачи.
Борис проснулся первым и несколько секунд лежал, ничего не понимая. Что-то было не так, что-то мешало. В квартире и за окном кромешная тьма, но это обычное дело – так уже давно. Тикает будильник, ровно дышит Ирина – вроде тоже все нормально. Стоп. А это что еще?
Мешал звук. Далекий, на грани слышимости. Борис прислушался: что-то это здорово напоминало, и напоминание было очень неприятным. Очень. Звук усилился, превращаясь в низкий, тяжелый гул, и сон тут же исчез.
Самолет!
Давненько их не было – дней десять, не меньше. И летит высоко, не как в начале декабря, когда проносились чуть ли не над крышами девятиэтажек. Впрочем, так было только дня четыре, потом небо затянулось тучами, и самолеты тоже исчезли из виду – остался один звук. Такой же, как и сейчас.
Гул быстро приблизился, противно завибрировало стекло.
Господи, что ему надо? Ночь, тучи – не видно же ни черта! В декабре хоть днем летали. Или на приборах видно? Да нет, ерунда, не может быть…
Тело не слушалось мозга, тело напряглось в ожидании и не ошиблось. Где-то не так уж и далеко прогремел взрыв, и как ни странно сразу стало легче.
– Что такое? – вскочила ничего не соображающая со сна Ирина.
– Вставай, Ира, – Борис уже одевался. – Вставай! Это.…Это грачи прилетели.
В ту ночь на город упали еще четыре бомбы. Четыре раза гремели взрывы, и каждый раз надрываясь, звенело стекло. Через час все затихло.
Утром Борис первым делом закрепил окно, а Ирина обзвонила всех знакомых. Первое получилось хорошо, второе не очень. Где бомбили, куда попали – никто ничего толком не знал. Называли и Совмин, и Грознефтяную, и Минутку, и даже Микрорайон. По телевизору тоже никаких подробностей не было. Может, еще не успели?
Опять пошел дождь.
Воду набирать уже было некуда, и Борис слонялся по квартире без дела – от телевизора на кухню и обратно. Когда выяснилось, что надо сходить на базар, он даже обрадовался – хоть какое-то дело. Не тут-то было! Ирина категорически заявила, что на базар она пойдет со Славиком, а Борис останется дома. Почему? А потому!
– Боря, ты что, сам не понимаешь? Мужчина, русский, далеко не старик – нечего народ раздражать. Да еще после бомбежки.
– У меня на лбу написано, что я русский? – пытался спорить Борис. – Особенно с этой бородкой!
– Это когда ты один, тебя вечно путают, – спокойно парировала Ирина. – А когда мы втроем, сразу все ясно. Троллейбус забыл?
Борис не забыл, он вообще почти ничего не забывал, хотя иногда и хотелось. Было это осенью 93-го, как раз, после того, как взорвали подстанцию. С тех пор трамваи в городе ходить перестали, троллейбусы еще держались. В тот вечер они припозднились, народ уже схлынул, и троллейбус шел полупустой. Оставалось проехать совсем ничего, когда сидевший напротив мужчина в норковой шапке вдруг встал, подошел вплотную, обвел всех троих тяжелым взглядом и громко сказал:
– Что расселись, собаки?
Борис поднял на него глаза: молодой, но далеко не парень, вроде бы, трезвый, взгляд злой.
– Чего смотришь? – глядя Борису в глаза, почти заорал мужчина. – Тебе говорю! Тебе и твоей сучке! Расселись здесь, как хозяева!
– Битахь уьш парг1ата[10], – вступилась женщина с соседнего сиденья, и тут же была остановлена своей соседкой: – Нийса боха цо!2Так им и надо!
Мужчина бросил на них взгляд и вновь уставился на Бориса.
– Резать вас надо, – сообщил он ухмыляясь. – Резать, как собак! Всех!
Ирина задрожала, одной рукой вцепившись в Бориса, другой обняв Славика.
– Страшно? – осведомился обладатель норковой шапки. – Скоро еще страшнее станет. Резать! А тебя сначала…
– Не позорься, веди себя как мужчина, – раздался спокойный голос. – Эьхь дукха иза.[11]
Борис скосил взгляд: говорил сидящий сбоку мужчина лет пятидесяти. Их обвинитель тоже обернулся, встретился с уверенным взглядом и взвился:
– Это я позорюсь? Я?! А они? Шакалы! Моего брата в Ростове чуть не убили, до сих пор в больнице лежит!
– Кто? – чуть насмешливо спросил мужчина. – Эти трое?
– Нет, менты.
– Менты? – уже откровенно усмехнулся мужчина. – Их тебе не достать, поэтому решил мстить женщинам и детям. Понятно!
Внимательно следящие за разговором женщины засмеялись, вторая, наплевав на логику, опять повторила: «Нийса боха цо!»[12] Молодой обвел взглядом салон, ища поддержки, однако все только внимательно слушали, явно приберегая эту самую поддержку для победителя.
– Я детей не убивал! – немного визгливо закричал молодой и тут же добавил: – Все они одинаковые!
– Базарахь санна мохь х1унда хьоькху ахьа? Цхьа жимма метта вола! – требовательно произнес мужчина. – Подойди, сядь, я хочу тебе кое-что сказать. Т1е а г1ой воккха чунга ладог1а![13]
Молодой опять оглянулся – все смотрели на него выжидательно – помялся, но все-таки подошел, сел. Мужчина стал говорить ему что-то вполголоса, затем на секунду повернулся к Борису и показал головой на выход. Троллейбус как раз подходил к остановке. «Баркал,»[14] – одними губами прошептал Борис.
Не забыл этого Борис, совсем не забыл. Уже понимая, что проиграл, он еще по инерции спросил: «А вы одни, конечно, раздражать никого не будете?» Ответа не получил и пошел на балкон. Курить.
Затянутое низкими тучами небо на некоторое время прекратило извергать из себя потоки воды, и на улице появились редкие прохожие. Прошли две женщины с сумками, привычно перескакивая с кирпича на кирпич, уложенных по краю расползшейся мусорки. Вслед за ними по тем же кирпичам тяжело пробралась старушка. «Как по минному полю», – подумал Борис.
Было удивительно тихо. Облезлые мокрые дома как будто притаились, укрывшись одеялом черных туч. Лишь только темные глазницы окон настороженно глядели в небо, явно не ожидая от него ничего хорошего. А это что за новость? Борис прищурил близорукие глаза: на некоторых окнах белели косые кресты – как в фильмах о войне. Надо же, как быстро народ приспосабливается.
Потрогал только что укрепленное стекло, выкинул окурок и пошел в квартиру – резать бумагу.
К возвращению Ирины и Славика одно окно преобразилось. Сначала Борис приклеил только две полосы бумаги – крест на крест. Потом поглядел, подумал и добавил еще две полосы – окно стало похоже на английский флаг.
– Папа, а тебе кто подсказал? – немного разочарованно спросил Славик. – Мы на улице видели, думали ты не знаешь. А зачем это делают, бумага же стекла не удержит?
– Я с балкона увидел, – объяснил Борис. – Бумага, конечно, не удержит, но зато стекла не разлетятся на мелкие осколки. Ира, как там на базаре?
– Нормально. Все работает, народу полно.
– А про бомбежки что говорят?
– Обсуждают, но точно никто ничего не знает. Вроде бы одна бомба попала в дом, где магазин «Буратино». Боря, а почему самолеты называют «грачами»? И на базаре тоже.
– Мам, ну ты даешь! – удивился Славик. – «Грачами» называют штурмовики Су, у них даже на борту грачи нарисованы. Правда, папа?
– Не знаю, что у них там нарисовано, – проворчал Борис, доставая новый лист. – Помогать будешь?
Следующей ночью самолеты прилетали три раза. Три раза ночную тишину нарушал тяжелый, сводящий с ума гул. Забирался в мозг, заставлял дрожать колени и судорожно биться сердце. Три раза за ночь вставали и выходили в коридор: боялись, что разлетятся осколками дрожащие стекла. Стекла, скрепленные бумажными крестами, выдержали, впрочем, бомбили опять далеко. После второго налета, когда вдали прогрохотали два или три взрыва, уже ложились, не раздеваясь. Казалось, что только перестаешь прислушиваться, только начнешь проваливаться в тревожный сон, как небо вновь начинает угрожающе гудеть. Гул приближается, нарастает – и вот уже сходящий с ума мозг буквально вопит: бежать, прятаться. Заснули только под утро.
Что дальше будет только хуже, они тогда еще не знали.
Днем местное телевидение впервые показало последствия. Грачи потрудились на славу, их пернатым тезкам такого и не снилось. Особенно поразил один репортаж, снятый московскими операторами. Неизвестно, показали ли его по центральному телевидению, но местное крутило несколько раз.
Сначала Борис никак не мог узнать место, откуда велась съемка, но потом камера немного повернулась, и стало ясно: на экране двор рядом с институтом «Грозгипронефтехим». Камера медленно обводит пустынный двор, поворачивается на пятиэтажку, на которую ночью упали бомбы. Крыша и три верхних этажа, этажи одного из подъездов разворочены: похоже, бомба, пробив крышу и пятый этаж, рванула на четвертом. Недалеко от подъезда топчутся несколько человек, рядом на табуретке сидит замотанная в платок бабушка. Перед ней на земле одной простыней укрыто два тела. Камера медленно проплывает по застывшей в изваянии старушке, по телам под окровавленной простыней и поворачивается к пожилому, давно небритому мужчине.
– Владимир меня звать, – глухо говорит мужчина.
– Кто у нее погиб? – спрашивает корреспондент. Тоже заросший, с воспаленными глазами.
– Сын с невесткой, – так же глухо отвечает Владимир и вдруг оживляется. – Я здесь давно живу, раньше на заводе Ленина работал. За что нас? Чечены родственников в села перевозят, а нам куда? Эх, посмотреть бы на тех пилотов – сказал бы я им!
Что он сказал бы летчикам, Владимир не говорит, только машет рукой. Камера вновь скользит по неподвижной старушке, утыкается в тела – с них уже кто-то услужливо откинул простыню. Оба немолодые, явно за пятьдесят.
– Остался кто-нибудь у нее? – спрашивает корреспондент.
– Никого, – отвечает Владимир. – У нее муж тоже под бомбами погиб, еще в ту войну. Тогда – немцы, сейчас – свои.…Вот так.
Глядя на экран, Борис поймал себя на странной мысли: даже сейчас казалось, что происходит это где-то далеко, к ним отношения не имеет, и у них, в Микрорайоне, такого не будет точно. Глупость, конечно, выкрутасы психики, стремящейся как угодно помочь своим нерадивым хозяевам.
Еще одна ночь – и опять самолеты, опять вскакивания с дивана, опять долгие, кажущиеся часами, минуты в коридоре, подольше от окон. У каждого в кармане документы: паспорт, трудовая, военный билет, диплом. Славкино свидетельство о рождении в сумке у Ирины. А в коридоре наготове две сумки с самым необходимым – это на случай бегства. Зачем все это понадобится, если бомба накроет квартиру, они не думали. Что это – фатализм или глупость их тоже не интересовало, у них были заботы поважнее. Сколько на этот раз прилетали грачи, уже никто не считал. Усталое сознание только фиксировало очередной взрыв, отмечало: далеко. И только низкий гул немного затихал, мозг тут же требовал – спать. Спать! Славик вообще умудрялся засыпать, даже сидя, в коридоре.
Днем новые кадры. Теперь где-то в районе Еврейской слободки. На экране полностью разбитый частный дом, весело догорающий сарай – и на переднем плане совершенно обезумевшая женщина. Лицо в копоти, волосы взлохмачены, в воспаленных глазах ярость и безумие. Безумие и ярость.
– Сволочи! – кричит женщина прямо в камеру. – Гады! Все разбили, все! И Наташка…Она же маленькая еще была! Дайте автомат! Дайте мне автомат, я их перебью! Всех! Всех!
Кто-то обнимает ее за плечи, пытается увести. Женщина вырывается, грозит кулаками небу и все кричит и кричит уже что-то совершенно нечленораздельное. Камера старательно ловит ее перекошенное лицо, микрофон фиксирует каждый вопль. Что-то невнятное говорит по-чеченски оператор.
Борис встал с дивана, приглушил звук телевизора, снова сел, не в силах оторваться от этого зрелища.
– Боря, – задумчиво глядя на экран, спросила Ирина, – как думаешь, они специально все время русских показывают?
– Не знаю, может и специально. А может, и нет. Говорят же, что очень много чеченов уехало.
– Много, не много, а все равно странно. Уж в том районе русских точно совсем мало.
– Ира, я не знаю, – повторил Борис. – Может, они специально выбирают, для России. Тем более, такой репортаж. Политика.
– Политика.… Везде политика.
Ирина встала с дивана, успокаивающе коснулась мужа рукой. Заглянула в комнату к сыну: тот тихонько ковырялся с чем-то, сидя на постели. Вроде бы со своими любимыми «трансформерами». Она прошла на кухню, поставила на огонь чайник, села на стул у окна.
Дождь прекратился, опять начало подмораживать, но небо по-прежнему хмурилось. «Снег пойдет», – подумала Ирина. Что-то не давало ей покоя в в связи с недавними кадрами. Что-то ей они напомнили. Ирина вновь посмотрела в окно, нахмурилась, тщетно пытаясь собрать в порядок мысли. Пойти Бориса спросить? Да нет, откуда он может знать! Она встала, прислушалась – никто не идет – вытащила припрятанную сигарету, торопливо закурила. И тут же вспомнила.
Эта передача была приблизительно год назад. Местное телевидение брало интервью у какой-то русской семьи. В небольшой комнате сидели трое: старушка, ее уже пожилая дочь и молодая яркая женщина в косынке – тележурналист. Вопросы, которые она задавала, разнообразием не отличались. «Хорошо ли им живется в Чечне? Хорошо ли, вообще, живется русским при новой власти?» Женщины отвечали по очереди, заученными фразами. «Живется нам очень хорошо! Да и вообще русским живется отлично. Обижают? Да что за ерунда, ничего такого нет! Наоборот, со стороны чеченцев только помощь. Преступность? Ну, да, есть, а где ее сейчас нет – времена такие. Почему уезжают русские? Уж точно, не из-за новой власти. Скорее, потому, что стало негде работать, а это только из-за бойкота со стороны России. Нет, никто нас не заставлял и не угрожал. Спасибо вам, что дали возможность сказать правду!»
Почему ей вспомнилась та давняя передача, и какая тут может быть связь с сегодняшним репортажем, Ирина объяснить себе не могла. Тогда – явная постановка, сегодня – съемка реальных событий, без ретуши и даже без комментариев. Тогда – заученные ответы невольных марионеток, сейчас – крик души, эмоции, захлестывающие разум. И, тем не менее, какая-то схожесть тут была, она это чувствовала.
Нет, не понять, ускользает… Ирина несколько раз затянулась, открыла сильнее форточку, машинально помахала рукой. Лучше от этого не стало: из форточки потянуло промозглым сквозняком, отбрасывая дым назад – в кухню и коридор. Ну и черт с ним! Зато, вроде бы, легче стало. И вообще – не до этого сейчас. Война войной, а кушать все равно надо.
Ирина поставила в духовку порезанную на кусочки нутрию – в случае чего можно будет и холодными съесть – и пошла в комнату. В коридоре взгляд натолкнулся на аккуратно стоящие в углу новые мужские ботинки. Ирина присела перед собранной сумкой, расстегнула замок. Так и есть – вместо ботинок треть сумки занимала канистра с водой. Опять Борис! Ну что у него за навязчивая идея, все время сует эту канистру? Вдруг, видите ли, бежать потребуется, а как тогда без воды. Да уж найдем как-нибудь, а ботинки жалко – совсем новые.
Ботинки, а вернее, сапоги, они купили прошлой зимой, в маленьком магазинчике около «Океана». Продавец, совсем молодой чеченец, почувствовав потенциальных покупателей, вцепился в них мертвой хваткой.
– Вы посмотрите, посмотрите! – шептал он, доверительно наклонившись. – Какой товар! Пощупайте – настоящая кожа. А прочные какие! Между прочим, это настоящие итальянские военные ботинки. У нас их даже из гвардии Дудаева покупали. Смотрите, разберут ведь! Им же сноса не будет!
Уговорил, купили. Что ж теперь – оставлять? Ирина вытащила из сумки трехлитровую канистру с водой, поставила на ее место сапоги и удовлетворенно улыбнулась.
Ночью от улыбки не осталось и следа.
На этот раз первый налет произошел очень рано: еще не ложились спать. Заслышав мерзкий звук, Борис вскочил, выключил телевизор, потом свет. Метнулся в другую комнату к Славику. Через минуту они уже привычно сидели на полу в коридоре. Ждали.
И дождались.
Две бомбы упали где-то совсем близко, во всяком случае, такого грохота еще не было. Стекла возмущенно задребезжали, но выдержали. Славик уткнулся Ирине в плечо и заткнул уши. После второго взрыва Борис обнял их обоих, что-то зашептал, успокаивая, а у самого в голове только и крутилось: «Только бы не по нам, только бы не по нам! Хватит!»
Самолеты, словно послушавшись, исчезли в ночной мгле, затих сводящий с ума вой. Они еще немного посидели так, приходя в себя, чувствуя, как перестает бешено колотиться сердце, как покидает мозг первобытный ужас. Борис разжал руки, привалился обессилено к стене.
– Ну, что ты, Боря, все уже… – тихо сказала Ирина и склонилась к Славику. – Сыночка, отбой, пошли спать. Боря, посмотри на него!
Борис перевел взгляд на сына: тот мирно спал, спрятав лицо у мамы на груди и заткнув уши.
– Славик, пошли спать, – повторила Ира. – Вставай мой хороший, они сегодня больше не прилетят.
Она ошиблась – прилетели.
Борис успел заснуть и даже увидеть сон. Нет, телевизора там не было, войны не было тоже. Шумели листвой каштаны, ярко светили фонари, как сумасшедшие орали цикады. Блестели смеющиеся сине-серые глаза, звенели поющие фонтаны, было легко, спокойно, и воздух пах счастьем. Тихо и незаметно мелодия фонтанов стала меняться, возник новый совершенно неуместный здесь звук. Он усиливался и усиливался, заглушая и фонтаны, и цикад. «Ира, надо просыпаться, – сказал Борис, – грачи прилетели». «Какие грачи? – удивилась Ира. – Я не хочу, здесь так хорошо!» Звук перешел в низкий гул, затем в вой, Борис собрал последние силы и проснулся.
За окном гудело. Они еле успели вскочить с дивана, схватить так и не проснувшегося Славика и привычно скрючились в коридоре. На улице блеснула яркая вспышка – и тут же воздух разорвало оглушительным грохотом. Мгновение, меньше, чем удар испуганного сердца – и новая вспышка. Потом еще одна, еще и еще. Звуки новых взрывов догоняли предыдущие, сливаясь в одну нескончаемую оглушительную дробь. Квартиру залили желто-зеленые отсветы, как будто за окном работала гигантская электросварка. Мелькнули испуганные глаза Ирины, искаженное лицо Славика. Еще одна вспышка, взрыв, и все затихло. Только надоедливо воет вдали улетающий самолет.
Борис вытер мокрый лоб, полез в карман за сигаретами.
– Папа, что это? – испуганным шепотом спросил Славик.
– Бомбы. Или ракеты.
– Бомбы? – удивилась Ирина. – Как будто одна разорвалась на кучу кусочков, а потом уж каждый из них.…Не похоже.
– Черт его знает? Действительно… – торопливые, сбивающие дыхание, затяжки. – Может, кассетная? Хотя они вроде запрещены…
– А если такая в крышу попадет? Дай затянуться!
Самолеты прилетали еще один раз, а может, и два. Заснули, не снимая пальто.
Разговор
Над площадью у драмтеатра гремела музыка АBBA. Поющие фонтаны выбрасывали в ночное небо разноцветные, искрящиеся в лучах прожекторов, струи. Площадь была пуста, не считая развалившегося на скамейке человека в старинных летных очках и таком же допотопном шлеме. Человек размахивал воображаемой дирижерской палочкой и, повинуясь ей, тугие струи то поднимались до самого неба, то падали вниз.
– Мани, мани, мани, – пел человек, – мани, мани! Привет, Борис! Видал, как у меня получается? Не то, что у твоего тезки!
– Какого еще тезки? – не понял Борис.
– Ай, ай, ай! – пропел летчик-дирижер. – Как какого? Самого знаменитого! Забыл, как он оркестром дирижировал? То оркестром, то страной, то оркестром, то страной. Мани, мани, мани!
Борис почувствовал раздражение.
– А, ну правильно – у нас всегда только президент виноват! Дороги плохие – президент, подъезды грязные – президент, на головы бомбы валятся – тоже президент. А остальные – так, ни при чем!
Человек взмахнул руками, и фонтаны выбросили в небо ярчайшую желто-зеленую струю. Борис зажмурился.
– Язвить изволите? Ну, ну, давай. Надеюсь, ты видишь разницу между грязными подъездами и бомбами?
– Вижу! – зло буркнул Борис. – Но, не принципиальную! Что – если президент сказал, можно спокойно сбрасывать бомбы на головы ни в чем неповинных людей? Выполняй приказ и не о чем не думай? Забудь про совесть, забудь про все – за тебя есть кому подумать!
Человек в шлеме досадливо взмахнул руками, обрывая мелодию, снял очки.
– О! Какие мы высокие слова знаем! А с чего ты взял, что «спокойно»? Думаешь, если просидел три ночи в коридоре, имеешь право судить? Не маловато ли? Что ты можешь знать про чужую совесть, что ты вообще можешь знать? Ты не прав, Борис. Не суди!
– Скажи это тем, кого накрыло! – скрипнул зубами Борис. – Скажи тем, кого даже похоронить некому! Не суди…Чего тут судить? Легко сидеть в кресле на недосягаемой высоте и сбрасывать бомбы куда попало, лишь бы отчитаться! И ты еще оправдываешь?
– Никого я не оправдываю, Боря! Я только говорю: не суди! Повторяю: ты не можешь знать всего, всех обстоятель…
– Да что тут знать? – взвился Борис. – И так все ясно! Что молчишь?
– Жду, когда прекратится истерика, – жестко объявил человек. – Чего знать? Да мало ли.… Может, например, они и не знают, что здесь есть люди? Мирные…
– Как? Не может такого быть!
– Ох, Боря, Боря, – тяжело вздохнул дирижер. – Чего только не может быть в нашей стране! Я понимаю тебя, наверное, на твоем месте так говорил бы каждый, но.…Повторяю: ты не можешь знать всего. Извини, но ты даже не можешь знать, как сам бы поступил на их месте. Не суди, Борис, не суди! Лучше подумай, не пора ли вам убираться отсюда.
– Да я и сам уже думаю. Последний этаж, мало ли чего.…Но ты все-таки не прав, никого я не с….
– Хватит, Борис! В тебе сейчас нет ничего кроме обиды и злости, ты не можешь здраво рассуждать. Потом поговорим!
Человек надел очки, взмахнул руками, и фонтан ожил, взметнув в звездное небо сине-бело-красную струю.
– Мани, мани, мани!..
Глава десятая
Экстрим-лото
Утром Борис нашел на балконе два металлических шарика. Маленькие, не более полсантиметра в диаметре, темного цвета и совсем не страшные. Неужели, правда, кассетная? Или как там – шариковая? Борис повертел шарики в руке, посмотрел на стекло с белым «английским флагом». А если бы в окно?
Не успел он закрыть за собой дверь, как тишину вспорол взрыв. Явно недалеко: ощутимо ударило по барабанным перепонкам. И только потом раздался знакомый, затихающий вдали вой. Борис машинально посмотрел на улицу: в стороне трампарка поднимался черный столб дыма.
Еще один взрыв прогремел через полчаса, когда ели на кухне умопомрачительно вкусную нутрию – чуть аппетит не отбил. Ирина повернулась к окну, всмотрелась.
– Похоже, недалеко.
Пока жена прибиралась на кухне, Борис обнаружил в сумке подмену: место канистры занимали его новые сапоги. Вздохнул, вытащил и спрятал их в кладовке. В сумку запихал канистру с водой, закрыл замок, вернулся на кухню. Ирина молча застыла у окна. Он подошел сзади, обнял за плечи, прижался.
– Ира, надо отсюда уходить. Если даже какая мелочь попадет на крышу…
– Я только что хотела тебе это сказать, – Ирина благодарно потерлась щекой об его руку. – Сейчас я Светлане позвоню, она тут рядом живет, помнишь? На первом этаже.
Через десять минут все было решено, но уйти сразу не вышло. Сначала совсем неожиданно пришел отец, Борис даже не поверил, услышав из-за двери его голос. Отец зарос седой бородой, но выглядел бодро, как будто и не прошел пешком через полгорода.
Опять сели пить чай, долго делились новостями. У отца новостей было больше. Во-первых, их тоже бомбили, но зато у них была вода, и ночевали они в почти настоящем бомбоубежище. Во-вторых, он только что прошел немалое расстояние и многое видел. Идти через Бароновский мост не рискнул, хоть так было и ближе. Прошел через Еврейскую слободку. Рассказывал, что видел много разбитых домов, особенно в районе Трека. Такое впечатление, что пытались накрыть телецентр. На въезде в микрорайон творилось вообще что-то невообразимое: куча машин, людей, дым, крики. Ближе подходить отец не стал. Славик тут же помчался в комнату включать телевизор. Через минуту оттуда раздался его громкий крик:
– Пап, мам, быстрее!
Что это была площадь перед вторым микрорайоном, Борис догадался не сразу. Даже не смотря на то, что в кадре с первых же минут мелькнули знакомые дома. И дело было не в забывчивости, просто таким это место он не видел еще никогда. Площадь заполнили боль, кровь и ужас.
Строго говоря, это была не площадь, а просто широкий перекресток, кольцо.
В то утро, как раз когда Борис уходил с балкона, машин на площади оказалось немало: народ покидал город. Самолеты, впервые прилетевшие не ночью, ударили точно и выскочить удалось немногим. Площадь быстро заполнилась огнем – горели машины, горел разлитый бензин, плавился асфальт. Быстро образовалась пробка – кто пытался помочь раненым, кто вытаскивал убитых, кто спешно разворачивался. Скоро подъехали неизменные журналисты.
Никто не ожидал второго налета. На этот раз летчики немного промахнулись: ракета рванула на обочине.
Но и этого было достаточно.
На экране мелькали машины разбитые, машины сгоревшие, машины догорающие. Дым и копоть мешали разглядеть подробности, может, это было и к лучшему. Потому что подробностями этими были люди, вернее то, что от них осталось. Обугленные, сгоревшие, разорванные на части. И склонившаяся перед одной из таких «подробностей» окровавленная женщина, поднявшая к черному небу обезумевшие глаза. И ее страшный нечеловеческий вой:
– Ва-а-ааа! Ва-аааа!!
В самом конце комментатор хриплым голосом сообщил, что число погибших пока неизвестно, но счет, похоже, идет на десятки. И совершенно точно известно, что во время второго налета погибла иностранная журналистка. Синтия, фамилии Борис не разобрал.
Как обычно в таких случаях репортаж крутили, не останавливаясь по нескольку раз, но снова смотреть этот ужас они не стали. «Не суди!» – буркнул под нос Борис и выключил телевизор.
А потом пришел Аланбек, и в кухне сразу стало тесно.
Аланбек осторожно опустил свои сто килограммов на хлипкий стульчик, отхлебнул предложенного чая, поинтересовался делами. Ирина и Борис смотрели на него выжидательно и Славик, глядя на родителей, тоже замолчал.Даже не попросил, как обычно, показать пистолет. Аланбек обвел их немного раскосыми глазами, усмехнулся и полез в карман.
В конце лета Борис занял ему деньги. Все равно те лежали мертвым грузом, а Алан обещал неплохие проценты. Половину он отдал вовремя, но потом торговля накрылась медным тазом, и долг завис. Ирина и Борис напоминали, ругались, просили – все без толку. Аланбек денег не отдавал, только обещал и обещал. Отношения постепенно портились, и к концу ноября Борис уже почти был уверен, что денег им больше не видать. Ирина еще надеялась.
И оказалась права. Аланбек принес почти все – тысячу с небольшим долларов.
Вообще-то он не заслуживал подобных подозрений. Это был странный человек, и интересы у него тоже были странные. То он приобрел дельтаплан, мечтая о полетах над городом, то основал мастерскую по выпуску супермодной мебели. Полеты, едва начавшись, завершились неудачным приземлением, погнутыми трубками и сломанной ногой, а мастерская… Мастерская сначала работала довольно успешно. Увы, покупателей оказалось не так уж много. Большинство крутили головами и просили что-нибудь «побогаче». Аланбек злился, называл их «болотом» и выпускать кровати с финтифлюшками не желал. Мастерская прогорела. После этого он вообще забросил все дела, и только мечтал, провожая сестру в очередной «челночный» рейс. Последние его проекты своей экстравагантностью поражали даже Бориса. Впрочем, дальше проектов Аланбек не продвигался.
Они часто собирались вместе. Аланбек готовил свой фирменный плов, открывалась запотевшая бутылка водки, и можно было до хрипоты обсуждать пути развития цивилизации, общечеловеческие ценности, национальные особенности и прочие жизненно важные темы. Иногда ездили в гаражи. И опять те же самые споры, шашлык, и стрельба по бутылкам из пистолета. Как-то Ирина тоже решила попробовать. Аланбек показал куда нажимать, снял с предохранителя. Ира, держа пистолет двумя руками, старательно прицелилась и вдруг повернулась всем корпусом к Аланбеку: решила что-то переспросить. Черный кружок глянул Алану прямо в лоб, и время замедлилось. Ира только еще начала задавать вопрос, а Аланбек уже исчез и тут же, в одно мгновение, оказался на полу. Почти телепортировал. Еще через секунду Борис вырвал у жены пистолет и обессилено прислонился к столу. Водка пришлась как нельзя кстати.
В 93-м Аланбек здорово помог, когда к отцу Бориса заявились непрошенные гости. Двое чеченцев, размахивая какой-то бумажкой, доказывали ошарашенному отцу, что именно в этом доме жили их родители до выселения, и тому следует немедленно освободить их родовое гнездо. Отца, родившегося в этом доме задолго до 44-го года, они не слушали. Конечно, и без Аланбека было кому помочь, но рядом оказался именно он. Лжевладельцы признали свою ошибку и скрылись в неизвестном направлении. Наверное, пошли искать других, у которых не было Аланбека.
Ранней весной 94-го у Ирининой подруги умерла мама. Тогда-то Борис с удивлением узнал, что мастерская по изготовлению гробов на улице Шерипова по-прежнему работает, и цены, в связи с оттоком русских, нисколько не упали. Работала и администрация кладбища. Мужик, назвавшийся директором, дышал густым перегаром, но щеки надувал так же старательно, как и раньше. Деньги тоже считать не разучился.
Трудности начались во время похорон. Автобус к могиле не проехал, пришлось идти пешком. И тут оказалось, что некому нести тяжеленный деревянный крест. Борису он оказался не под силу, остальные мужчины сами еле ходили из-за весьма солидного возраста, а еще ведь и гроб нести. Рабочие помочь согласились, но заломили совершенно баснословную цену. Услышав такое, Аланбек крякнул, взвалил крест на могучее плечо и двинулся вперед. Так и шли – чеченец с православным крестом на плечах впереди, все остальные сзади. Картина еще та! «А чего, – сказал потом, улыбаясь, Аланбек, – вы же не виноваты, что заблуждаетесь. Но кресты могли бы и полегче делать».
И вот сейчас он принес деньги. Еле успел и явно этому обрадовался. Поинтересовался: « Что, уже не ждали? Решили, кинул чечен? Ладно, шучу, шучу. В гости заходите, «чайку» выпьем».
Наконец все разошлись. Отец в одну сторону, Аланбек в другую. Через час собрались и они.
Почти.
Уже в дверях выяснилось, что Славик потерял шапку. Божился, что обыскал все, наверное, ее кто-то специально спрятал. Пришлось подключаться Ирине. Пока они копошились в комнате, Борис примерил на плечо сумку, подогнал ремень. Сумка показалась подозрительно легкой. Расстегнул замок и тяжело вздохнул: на месте канистры самодовольно поблескивали коричневой кожей итальянские военные сапоги. «И когда она только успела?» – удивился Борис. Минута – и статус-кво был восстановлен: место в сумке вновь заняла канистра с водой, а сапоги отправились под диван.
Шапка нашлась в совершенно естественном месте – под столом. Славик удивлялся, уверял, что он не причем. Это она сама!
Дверь на четвертом этаже приоткрылась, стоило сделать к ней шаг.
– Уходите? – укоризненно нахмурилась соседка. – Уезжать решили?
– Куда сейчас уедешь? – примирительно сказала Ирина. – Мы к знакомым на первый этаж, вот передайте, пожалуйста, адрес, если кто зайдет. А вы не собираетесь? Страшно же, вдруг ракета в крышу попадет?
Оттаявшая было соседка сразу зашипела:
– Какая ракета? Да ты что такое говоришь? У меня мать всю войну прошла! Вы что думаете, наши не знают, кого бомбить? Пусть чечены боятся, а нам что? Мы – люди честные!
– До свидания! – сказал Борис и потянул Иру за рукав.
На улице шел снег. Крупные мягкие хлопья тихо сыпались с темно-свинцового неба, укрывшего приговоренный город. Снег на глазах укрывал белым маскхалатом все вокруг: деревья, крыши домов, бетонную ограду школьного двора, разбитые вдрызг дороги, грязные тротуары. Даже гигантская, расползшаяся на полквартала мусорная куча стала похожа просто на большой снежный холм. По мусорке бродили мокрые недовольные собаки, копошились стайки голубей, ворон и грачей.
Людей на улице почти не было.
Впрочем, двое взрослых – мужчина в надвинутой на самый лоб вязаной шапке и женщина в черном пуховом шарфе – встречи с людьми совсем не искали, наоборот, они явно выбирали, как можно более пустынную дорогу. Они не верили внезапно окружившей их идиллии, и даже в их спинах угадывались настороженность.
Только мальчик вел себя, как обычно. Вырвавшись из тесного пространства и увидев снежную сказку, он немного ошалел. Сверкая ярким школьным рюкзачком, носился туда-сюда вокруг родителей, лепил снежки и запускал их в грачей. Грачи недовольно отскакивали, взлетали; мальчик смеялся и негромко кричал: «Ага! Получили, грачи проклятые? Нечего бомбы кидать!»
– Славик! – не выдержал Борис. – Тише ты! Весь микрорайон соберешь!
Славик повернулся и, не сдержав щенячьего восторга, пульнул снежком в отца. Борис нахмурился, Ирина улыбнулась и погрозила пальцем.
Прошли совершено пустой двор, второй решили обогнуть и пошли вдоль школы. Школьный двор, стадион, детский сад – все было белое-белое, тихое и заброшенное. Пятиэтажки, еле видимые сквозь усилившийся снегопад, обреченно глядели на них заклеенными крест-накрест глазницами окон.
Но не все.
В доме, выходящим прямо на школу, привычных белых крестов на окнах почти не было. Стекол в окнах не было тоже. Стекла, припорошенные снегом, осколками валялись на дорожке. Чуть дальше, рядом с наклоненным к самой земле фонарем, чернела воронка, больше похожая на небольшую канаву. На след от бомбы она походила мало: будто что-то тяжелое прилетело с востока и, не взорвавшись, зарылось в землю, оставив глубокий шрам.
Славик дернулся было к канаве, и тут же был пойман Борисом за шиворот.
– Стоять!
– Пап, смотри – там блестит что-то! Давай посмотрим!
– Я тебе посмотрю! Взорваться хочешь?
Больше ничего подобного не видели. Еще пара домов, поворот во двор и вот он – конец пути. Последний двор третьего микрорайона, дальше, за дорогой, мутной стеной белеют девятиэтажки – это уже шестой микрорайон.
Дверь на первом этаже открылась, и на них обрушились непривычный уже шум и суета. Встречали трое: Светлана, яркая жизнерадостная женщина лет сорока пяти, ее сын Константин, студент Нефтяного института, и незнакомый шестилетний мальчишка.
– Здрасти, здрасти! Проходите, раздевайтесь! Костя, помоги. Какие вы мокрые! Боря, а тебя с бородкой не узнать – чистый моджахед!
– А это кто у нас такой? Как тебя звать?
– Это у нас Вова, мой племянник. Вова, бери Славика, идите в комнату. Ира, вы голодные?
Ирина взяла принесенный с собой большой пакет, и женщины скрылись на кухне. Борис прошел в квартиру, огляделся: две комнаты, плотно заставленные мебелью, цветы на подоконнике. Однако, разместиться здесь будет не просто – тесновато. Сел на диван, включил телевизор: Дудаев в камуфляжной форме пугал телезрителей рассказами о зверствах российских военных. «Изнасиловали… зарезали… выпустили кишки». Тонкий рот генерала под щегольскими усиками кривился, глаза лихорадочно блестели.
– Что, опять стращает? – спросила, расставляя чашки, Светлана. – Господи, ужасы какие! Врет ведь поди… Боря, да приглуши ты его!
Борис нехотя встал, уменьшил громкость; генерал, понятное дело, этого не заметил. «Чтоб победить, каждый из наших воинов должен убить десять агрессоров! Мы это можем! Все поражаются феномену чеченского народа, его изучают во всех лабораториях мира! Мы отстоим независимость! Пусть в живых останется десятая часть народа, но они будут жить в свободной стране, а не стоять на коленях!»
– Ну, понесло, понесло! Как просто – десятая часть, остальных на кладбище! – поразилась Светлана.
– Да это же обычное кавказское преувеличение.
– Ничего себе – преувеличение! Он – президент, его тысячи слушают! – не поддержала его Света и передразнила: – «Во всех лабораториях мира!»
Где-то далеко прогремел взрыв, Борис откинулся на спинку, закрыл глаза. Тихо бубнил что-то телевизор голосом президента непризнанной республики, звенела посуда на кухне, весело перекрикивались в соседней комнате дети.
В это время части Западной группировки обошли Самашки с севера, прошли по почти незаселенному гребню Сунжеского хребта и подступили к окраинам Грозного. Кольцо смыкалось.
А в Грозном шел снег.
– Боря, ты что, спать сюда пришел? Просыпайся, чай готов.
Борис открыл глаза: все уже были в сборе. На столе появились хлеб, масло, печенье, чай и большое блюдо свежеиспеченных горячих оладий. «Пир во время чумы», – подумал Борис, увидел стоящую перед собой чашку с почти черным чаем и потянулся за сахаром.
– Я тебе уже положила.
– И положила, и размешала! – усмехнулась Светлана. – Ох, и разбаловала ты его, Ира!
– Так на Кавказе живем! – улыбнулась Ирина, и провела пальцами по мягкой бородке мужа. – Хозяин!
Читать бесплатно другие книги:
