Грозненский роман Семенов Константин
– Вот еще! – возмутился Борис. – Я и сам знаю, что живы, и завтра мы увидимся.
– Надо же! Похвальные перемены. А что же ты хочешь узнать?
– Ты скажи мне вот что, – заторопился Борис, словно боясь, что потом не осмелится. – Скажи, что будет дальше? С городом, с войной, со страной? Вообще…
– Ого! – сказал голос. – А зачем тебе? Не лучше ли о себе подумать? Ну ладно, обещал ведь. Слушай.
Голос замолчал. В голове у спящего Бориса тихо зазвучала музыка, темнота понемногу рассеялась, и перед глазами, как в калейдоскопе, поплыли картинки родного города.
Узнать его было трудно.
Разбитая гостиница «Чайка» без крыши и без бегущей строки. Обгоревший остов института, разбитый «Аракеловский». Руины на месте родных, известных с самого детства кварталов возле музучилища. Изуродованный «Грозгипронефтехим», обрушенный мост. Улицы без асфальта, деревья, похожие на столбы, наспех засыпанные могилы, трупы, смрад.
И тянущийся в отчаянии к небу зеленый побег.
– Город?.. – тихо сказал голос. – Город теперь такой. Того, который ты знал, больше не будет никогда. Будет новый, совсем другой. Чужой. Да и это еще будет не скоро. А пока будет война. Долго, очень долго, Боря. Будут еще тысячи и тысячи жертв, кровь, слезы. Постепенно все привыкнут к этому и перестанут удивляться. Привыкнут к тому, что в далекой республике гибнут люди. Свои и чужие. Всякие. Человек ко всему привыкает. Тем более страна.
– Что ж, это не кончится никогда? – спросил Борис.
– Смотря что. Война? Война кончится. Почти.…Но и мир не настанет. И к этому тоже все привыкнут.
– Почему?
– А войну легко начать, Боря. Очень легко. Закончить трудно. Так и будет – и не война, и не мир.
– А народы?
– Народы? Тоже ничего хорошего. За долгие годы будет столько понаворочано, столько крови прольется, что забыть это окажется очень не просто. Взаимная ненависть достигнет такого накала, что будет казаться: все – это уже навсегда.
– А это навсегда? – спросил Борис.
Голос молчал.
– Навсегда? – повторил Борис. – Что молчишь? Нав.…
Картинка сменилась. Перед закрытыми глазами вновь возник еще целый, не знающий, что жить ему осталось совсем недолго, город.
В машину со свистом врывался прохладный воздух, и Борис потянулся поднять стекло.
– Не надо, – сказала Ирина, – пусть дует. Хорошо!
Темно-зеленый «Москвич» притормозил перед запоздавшим автобусом и вновь зашуршал шинами. Справа осталась громада Президентского дворца, рядом – несколько палаток, где днем записывались в ополчение. Чуть дальше темнел Совет Министров и площадь с угомонившимся на ночь «бессрочным» митингом. Слева потянулось пятое Жилстроительство. Народу на улицах почти не было.
– Ага, – хмыкнул Аланбек, – еще бы не хорошо! Женщине столько коньяка нельзя!
– Наглый лжец! – засмеялась Ирина, посмотрела налево и задумчиво объявила: – А я всю жизнь мечтала на площади станцевать.
«Москвич» резко взвизгнул шинами и повернул налево.
– Алан! – испугалась Ирина. – Ты чего?
Аланбек только усмехнулся. «Москвич» пересек давно не обновляемую сплошную полосу, влетел на площадь и резко затормозил у бывшего памятника Ленину. Алан включил музыку погромче, вылез из машины, открыл заднюю дверь и церемонно протянул руку.
– Мадам, разрешите вас пригласить! Надеюсь, ваш джентльмен не против? А, Боря?
– Бред!
Ирина остановилась, Аланбек удивленно поднял брови.
– В чем дело?
– Бред! – повторил Борис. – С ума сошли?
– Не бойся ты, все будет хорошо.
– Потому что ты здесь, да? А если б не было? Бред! Пир во время чумы!
– Да… – вздохнул Аланбек. – Тяжелый случай. Ира, ты танцевать будешь?
– Ну, правда, Боря, – улыбнулась Ирина. – Все равно нам не изменить ничего, что ж теперь.…Один разок, ладно?
Борис демонстративно пожал плечами, немного посидел в одиночестве, заскучал и тоже вышел из машины.
Над вечерней площадью, как много-много лет назад, плыла музыка, и удивленно останавливались запоздавшие прохожие. Улыбался Аланбек, блестели глаза у Ирины, и, ничего уже не понимая, таращился на них с постамента ботинок снесенного Владимира Ильича.
Сбоку наметилось движение, Борис тут же почувствовал и, не поворачиваясь, скосил глаза: от проспекта хозяйским шагом приближались два милиционера с автоматами.
– Алан, – прошипел Борис. – Алан!
Аланбек оглянулся, снял руку с талии Ирины и медленным шагом двинулся навстречу «стражам порядка».
Вернулся очень скоро, с непроницаемым лицом.
– Что?
– Да нормально все, – и, не выдержав, усмехнулся. – Я сказал им, что вы гости правительства. Можно продолжать.
– Бред! – сказал Борис.
– Ты другие слова знаешь? – улыбнулась Ирина.
– Другие? – Борис задумчиво посмотрел по сторонам.
Остановившиеся было прохожие прекратили глазеть на странную троицу и двинулись дальше. Милиционеры, наоборот, остановились и с интересом смотрели, что же будет дальше. И только ботинок на постаменте все так же таращился в ночное небо.
– Другие? – повторил Борис, кивнул милиционерам и сделал шаг к Ирине. – Знаю. Пошли танцевать, «гость правительства».
– Помнишь? – спросил голос, и картинка исчезла.
– Еще бы! – усмехнулся во сне Борис. – Интересно, поверит ли кто, что это правда было?
– Сам бы поверил?
– Мне легче – я знаю. А впрочем, правильно я тогда сказал: «Бред!»
– Ну, не знаю, не знаю, – засомневался голос.
– А ведь ты мне так и не ответил, – тихо-тихо сказал Борис. – Это навсегда?
– Не знаю Боря, – еще тише ответил голос. – Правда, не знаю.
«Там-там-там, – стучали колеса. – На-всег-да? Там-там-там! На-всег-да?»
Ирина. Саратов
– Ты это ей принесла? Этой гордячке? – спросил голос соседки по кабинету, и Ирина остановилась у приоткрытой двери.
– А что? – удивился другой голос. – У нее же нет ничего. Они все потеряли, а у нас такого навалом.
– Кто это сказал? – спросила первая. – Слушай ее больше! «Потеряла»! Подожди, она еще компенсацию получит, знаешь, какие им деньги дают! Получит и купит квартиру, а ты так и будешь с родителями жить в их хрущобе. Понаехали тут!
Ирина прислонилась к стене, рядом с дверью в бухгалтерию. Внутри все дрожало.
– Какие компенсации, Вера? Что ты говоришь?
– Большие! – зло бросила Вера. – Очень большие! Дура ты, Инга, веришь всем. А ты знаешь, что они там квартиры за дикие деньги продают, потом сюда едут и говорят, что нет у них дома – разбили. И что нет у нее ничего, тоже вранье. Специально прикидывается.
– Вера! – повысила голос Инга. – Как не стыдно! У людей горе, а ты!
– Горе! – передразнила Вера. – Пожалей, пожалей! А мне не жалко ни капельки! Мне наших ребят жалко, а этих.…Эти сами там жили, вместе с чурками, и сами такие же! Горе!.. Когда горе, когда все потеряли, так себя не ведут! Никогда не пожалуется, всегда уверенная, смелая. А как она с начальницей разговаривает!
– Ты просто завидуешь, Вера! А чему завидовать? Жилья нет, вещей нет, муж неизвестно где…
– Муж? А это вообще! «Боря, Боренька!» Врет она! Не бывает так! Не бы-ва-ет!
Ирина несколько раз глубоко вздохнула, выпрямила спину, улыбнулась и открыла дверь кабинета.
Борис. Саратов
В бездонном небе светило яркое мартовское солнце, под итальянскими сапогами скользила грязная каша.
Борис шел по Саратовскому перрону какие-то две минуты, а у него уже все затекло от напряжения. Вокруг сновали люди, много людей. Слишком много. Надо было следить за каждым, следить, чтоб за спиной никого не было. Проклятый «чертик» молчал, неужели он не чувствовал опасности? Столько людей…
Борис отошел к краю перрона, остановился. Мимо спешили озабоченные, не обращающие на него никакого внимания люди, а он стоял, провожал их взглядом и ждал.
Наконец, пассажиры поезда «Минводы – Саратов» исчезли вдали. Борис повесил на плечо грязную, непонятного цвета сумку, поправил такую же грязную шапочку и медленно двинулся по опустевшему перрону.
На площади перед вокзалом народу было немногим меньше. Борис с трудом преодолел желание спрятаться где-нибудь от непривычной толпы и пошел искать телефон. Нашел он его быстро, но тут возникла новая проблема. Последний раз Борис звонил по таксофону в далеких восьмидесятых, тогда все было по-другому. Таких аппаратов он еще не видел, а главное – совершенно непонятно было что нужно в них опускать. Не две же копейки!
Борис остановился у таксофонов, пытаясь подсмотреть за звонившими. Не смог, разозлился и решил спросить. Но подходившая к таксофону женщина, увидев перед собой серое бородатое лицо с воспаленными глазами, испуганно отпрянула, и Борис опять застыл.
– Документы! – вывел его из ступора властный голос.
Два милиционера стояли перед ним, поигрывая резиновыми дубинками, и нехорошо улыбались.
– Заснул? – повысил голос сержант. – Документы давай, бомжара!
Борис вытащил из внутреннего кармана полиэтиленовый пакет с документами, развернул и протянул помятый паспорт.
– Ишь ты! – ухмыльнулся сержант. – У него еще и паспорт есть. А регистрация?
Сержант открыл паспорт и начал его внимательно разглядывать, показывая всем своим видом, что паспорт Борису не поможет. Внезапно выражение лица изменилось, маска властителя судеб сползла, и на Бориса глянули самые обычные, даже сочувствующие глаза.
– Оттуда? – спросил сержант. Борис кивнул. – Давно? А сюда к кому?
– Только с поезда, – ответил Борис. – Семью ищу.
– Ясно… Ладно, держи документ.
– Подождите! – кивнул на таксофон Борис. – Вы не подскажите, как с него позвонить? Копеек же теперь нет.
Сержант недоуменно посмотрел на Бориса и вдруг улыбнулся.
– Ну ты даешь, какие на хрен копейки! Жетон туда нужно опускать. Подожди… – опустил руку в карман, вытащил странного вида кружок и протянул Борису. – На, держи. Удачи!
Борис взял жетон, благодарно кивнул и пошел к таксофону.
– Ты чего это, охренел? – удивился второй милиционер. – Бомжам жетоны раздаешь?
– Не бомж это, – задумчиво ответил сержант. – Из Грозного.…Говорят, скоро нас туда посылать начнут.
– А что, – ухмыльнулся второй, – рассказывают там неплохо загрузиться можно. Шмотки, золотишко…
– Дурак! Смотри, «загрузят» тебе…между глаз. Ладно, пошли.
Жетон с щелчком провалился в таксофон, и в трубке зазвучали длинные гудки.
Ирина. Саратов
Ирина заполнила очередную графу и посмотрела на часы. Еще час – и все, можно будет закрыть папки, сложить в стол все бумаги и забыть о работе до завтра. Надо еще в магазин зайти , купить макарон и хлеба. И не забыть Славику жвачку какую-нибудь, подешевле. Обещала. Все-таки контрольную написал.
Резко затрещал телефон, Ирина вздрогнула, но брать трубку не стала. И так целый день хватала телефон, так что Верка стала издевательски улыбаться. Пусть подавится: не сегодня так завтра все равно она дождется звонка.
– Ирина Николаевна, – как всегда немного испуганно протянула Инга. – Это вас.
Ирина взяла трубку, осторожно, словно горячую, поднесла к уху.
– Вика? Да, я. Что?! Когда?!
В резко наступившей тишине звенел в трубке Викин голос, Ирина оторопело смотрела перед собой, уголки губ подрагивали, а из глаз, размывая тушь, сползали долгожданные слезы.
– Слышу, Вика, слышу! – опомнилась Ирина. – Все нормально, не плачь! Заедете? Через полчаса? Хорошо, буду ждать.
Положила трубку, обвела всех затуманенным взглядом и четким голосом объявила:
– Боря приехал.
Саратов
Время тянулось неимоверно медленно, словно сгущенка из банки.
Почему вдруг сгущенка? Никогда она ему не нравилась, это Славик ее любит.
Несколько раз из вокзала на площадь вырывались толпы народа, и таксисты наперебой бросались предлагать свои услуги. На Бориса они внимания не обращали. Начало садиться солнце, на площадь налетел по-зимнему холодный ветерок. Борис поежился, поднял воротник куртки и снова надел снятую было шапочку. Когда-то серая, вязаная шапка была теперь совершенно непонятного цвета, вся в пятнах. Сбоку красовалась прожженная дырка. Это, когда они пожар в общежитии тушили. Да, страшно тогда было!
Машин на площади постепенно становилось меньше, появились свободные места. Небо затянуло низкими тучами, стало еще темнее. Начал срываться снег, перестал, а потом повалил сильнее. Снег был непривычно белым и скоро закрыл грязный асфальт, словно маскхалатом.
Борис стоял у киоска и неотрывно следил за площадью. Машины приезжали, выпускали пассажиров с сумками, снова уезжали. Синей «девятки» не было.
От площади отъехал автобус, притормозил перед поворотом, и вдруг резко хлопнул выстрел. Борис еще не успел ничего понять, а ноги сами собой подогнулись, тело резко дернулось, и он очутился на асфальте. Рядом кто-то громко засмеялся. Борис секунду полежал, прислушиваясь к молчащему чертику. За поворотом, стреляя глушителем, медленно исчезал автобус.
Борис встал, не торопясь отряхнулся и как будто бы невзначай огляделся по сторонам. На него уже никто не смотрел, словно такое происходило постоянно: подумаешь, мужик решил лечь на асфальт – у каждого свои причуды. Неужели им даже неинтересно? А впрочем…Чего он хочет? Чтоб вся страна только и думала, что о событиях в далеком городе? Думал ли бы он, если такое случилось бы, например, здесь, в Саратове? А все-таки обидно. Борис вытащил из кармана купленную еще в Минводах пачку сигарет, закурил.
Это что еще такое?
Руки дрожали. Почему? Ведь все позади, через несколько минут подъедет синяя «девятка», откроется дверь, и в свете неоновых фонарей сверкнет черный водопад. Интересно, где она будет сидеть – спереди или сзади? Господи, какая чушь в голову лезет!
Что-то жжет... Борис поднял руку, удивленно уставился на догоравший окурок, погасил, сжав пальцы. Резкая боль, черный пепел на коже. Машинально сунул палец в рот и вздрогнул от прострелившего насквозь воспоминания.
Как же давно это было! Жара, тихая улочка у магазина «Букинист», сонное марево над раскаленным асфальтом. И расколовшееся вдруг небо, и пламя, сверкающее на льющихся по ветру черных волосах.
Борис резким движением достал новую сигарету, щелкнул зажигалкой.
Руки дрожали.
Очередной светофор издевательски мигнул и в самый последний момент зажег красный свет, «девятка» опять остановилась. Да что они, сговорились? Ехать-то всего ничего, уже давно должны быть на месте! Ирина откинулась на заднем сидении, закрыла глаза. В темноте тут же начали зажигаться и гаснуть разноцветные пятна, складываясь в бегущие по гостинице «Чайка» слова: «Быстрей, быстрей, быстрей!» Ирина открыла глаза, нагнулась посмотреть на светофор. Мигнул желтый, Женя нажал на газ, резко бросая машину в освободившийся коридор. Ирина снова откинулась на сидении, полезла в сумочку за зеркальцем. В зеркале отразились сине-серые глаза с расширенными зрачками и немного размазанной тушью. Подробности разглядеть не удавалось: рука дрожала, и глаза в зеркале прыгали. Ирина удивленно посмотрела на руку и вздрогнула от прострелившего насквозь воспоминания.
Жара, тихая улочка у магазина «Букинист», сонное марево над раскаленным асфальтом. Она уже собирается уходить: что тут делать до конца розыгрыша? Напоследок совершенно случайно бросает взгляд на другую сторону, и сердце стремительно падает в пропасть: под густым тутовником вспыхивает на солнце почти уже забытый пепельный лучик.
Машина резко вздрогнула и остановилась: очередной светофор опустил красный шлагбаум. Женя выругался.
Руки дрожали.
Борис докурил сигарету, немного прошелся, не сводя глаз с площади. Странно: Вика сказала, что они приедут максимум через час. Прошло гораздо больше. Машина поломалась? Жаль он не знает, с какой стороны они должны появиться. С той улицы? Или с этой? А улицы здесь широкие, не то что в Грозном. Наверное, танкам легче было бы, гранатометом достать труднее. Борис сунул руку в карман, достал пачку с последней сигаретой: «Вот докурю, и тогда они точно приедут».
Справа, там где час назад исчез стреляющий автобус, из-под мигнувшего желтым светофором выскочила машина и, почти не снижая скорости, помчалась к вокзалу. Борис еще не успел разглядеть цвет, он даже не осознал, что это «девятка», а сердце бухнуло и застучало, как пулемет моджахедов.
Последний светофор увидел синюю «девятку» и стремительно сменил зеленый свет на желтый. Шедшая впереди иномарка начала притормаживать. «Да что тако…» – воскликнула Ирина и осеклась, схватившись за ручку. Женя резко вывернул руль, обошел иномарку и проскочил на площадь. Светофор обиженно зажег красный.
Борис поднял сумку и быстрым шагом двинулся к приближающейся «девятке». Машина немного притормозила, выбирая свободное место, и остановилась в двадцати метрах.
Двадцать метров, двадцать пять шагов.
Рука дрожала и никак не могла нащупать ручку двери. Черт, где же эта дурацкая ручка! Дверь открылась. Ирина чуть не выпала из машины и так и застыла – дрожащая рука на двери, и глаза, застывшие на приближающейся фигуре.
Двадцать шагов.
Мотор заглох, мигнули и погасли фары. Открылась одна передняя дверь, затем другая, из машины вышли полноватый мужчина и женщина со светлыми волосами. Борис этого почти не заметил: он смотрел только на заднюю дверь. Дверь резко открылась, словно из неимоверной дали глянули на него серо-синие глаза – и тут же исчезло все. Вечерняя площадь, шумная толпа, непривычная реклама. Ира…
Десять шагов.
Ирина вылезла из машины, сделала широкий шаг, потом еще один, поменьше, и остановилась. Что это у него за куртка? Как на пугале. Господи, а шапка! Боря…
Семь шагов.
Борис замедлил шаг, свободной рукой снял шапку, пальцы разжались, и серая вязаная шапочка упала на асфальт.
Четыре шага.
Ирина машинально опустила взгляд, провожая падающую шапку, наткнулась на наступившие на нее итальянские сапоги и впервые за вечер улыбнулась. Подняла переставшую дрожать руку, сняла с головы шарф и тряхнула головой.
Два шага.
Затмевая неоновый свет, заструился над привокзальной площадью черный водопад, и Борис остановился.
«Боря, – беззвучно сказала Ирина, – что ты так долго?» « Какая ты красивая!» – не открывая рта, ответил Борис. «Я уже устала ждать, Боря, я даже подумала, что ты не придешь. Один раз». « Один раз – это ничего. Я же пришел». «Я с тобой разговаривала. Ты слышал?» «Там было плохо слышно, Ира. Но я услышал.… Какая же ты красивая!»
– Ира! – откуда-то издалека прокричала Вика. – Боря! Вы что молчите?
Один шаг.
Серо-голубые глаза стали синими, заполнили весь мир. Ирина подняла руку, осторожно провела по бородке.
– Ира… – шепнул Борис, – я грязный.
Ирина улыбнулась, взяла его за шею, потянула. Борис рукой с обломанными ногтями осторожно тронул ее за плечо, нагнулся к раскрытым губам и мир исчез.
Хлопнул выстрел. Впервые за долгое время Борис не смог определить из чего стреляли и открыл глаза: у машины стоял Женя с дымящейся бутылкой шампанского.
– Горько! – сказала Вика. – Все-таки мы увидели, как вы целуетесь! Пусть и не на свадьбе!
Женя открыл дверь, наклонился, включая магнитофон.
Ирина вздрогнула и требовательно раскрыла губы, Борис закрыл глаза. В темноте зажигались и гасли звезды. Зажигались, гасли и снова зажигались.
Далеко-далеко, в городе, где они когда-то родились, где мечтали, страдали и любили, в городе-призраке, где униженные, расстрелянные и забытые навечно остались частицы их душ, в городе-памяти, который останется теперь с ними навсегда, снова стреляли.
А над исчезнувшей для двоих площадью чужого города тихо пел магнитофон.
- Czy warto byo kocha nas?
- Moe warto, lecz t kart le gra czas…
- Nie spoczniemy, nim dojdziemy,
- Nim zajdziemy w sidmy las.
Эпилог
Карагач умирал. Кора потемнела и потрескалась, ствол изъели древоточцы, корни подгнили. Все больше становилось засохших веток, все меньше и меньше распускалось листьев. Не успевали созревать все более редкие крылатые орешки.
А ведь карагач был совсем не стар, он мог бы жить еще сотни лет, и сначала так и казалось. Проклюнувшийся из одинокого орешка росток быстро превратился в высокое дерево с шероховатым серо-бурым стволом. Шелестела на ветру громадная крона, летели крылатые орешки. Над ущельем раз за разом вставало солнце, дни превращались в годы, и карагач медленно, но верно догонял своих соседей.
Карагач вырос на высоком крутом склоне. Внизу яростно бурлил горный поток, на другом берегу вдоль реки петляла узкая дорога. По ней вечно сновали хлопотливые и опасные создания – люди.
Люди занимались своими непонятными делами и на карагач внимания не обращали. Лазали на горы с мешками за спиной, разводили огонь, жарили мясо, оглушали музыкой. Одевались они похоже – карагач различал их с трудом. Потом все как-то внезапно прекратилось: смолкла музыка, исчезли шумные компании. Люди надели одинаковую пятнистую одежду и стали еще опасней. С востока потянуло гарью.
Однажды на склон, где рос карагач, с неба посыпалось железо. Падали вековые сосны, ломались горные березы. Большой раскаленный осколок железа вонзился в серо-бурый ствол карагача и почти перебил его пополам.
С тех пор карагач так и не оправился. Он еще держался, но силы уходили с каждым годом, и на многое их уже не хватило.
В тот год лето выдалось особо дождливым. Порывы ветра обрывали еще молодые ветки, дождь срывал листья. Карагач склонялся все сильнее и однажды не выдержал. Ствол обломился с сухим треском и полетел вниз. Упал на небольшую каменную террасу, разломился на части. Один из обломков медленно покатился к краю террасы, на минуту завис и стремительно рухнул на дно ущелья, в бурлящий речной поток.
Река называлась Асса.
Река подхватила обломок, развернула его несколько раз и со скоростью бегуна понесла вниз.
Скоро коряга миновала Верхний, а потом и Нижний Алкун и помчалась дальше. В горах село солнце, опять пошел дождь. Под покровом темноты остаток дерева проплыл мимо Мужичей.
Асса принимала в себя воды ручейков, ручьев и речек, становилась все полноводней.
Остался позади Алхаст, течение замедлилось, река разлилась. Карагач постоянно застревал, но неизменно река освобождала его из плена и несла дальше и дальше.
Днем карагач, минуя посты, пересек совсем не эфемерную границу между Ингушетией и Чечней. Никто этого не заметил.
Около бывшей станицы Ассиновской бревно обстреляли камнями местные пацаны. Коряге это не помешало.
На равнине Асса разлилась, начала петлять, коряга снова несколько раз застревала.
Перед Закан – Юртом в реку влились воды бегущей с гор Фортанги. И хоть Асса стала еще более полноводной, существовать ей оставалось недолго. За селом свинцовые воды Ассы соединились с мутным, желто-коричневым потоком другой реки, текущим по равнине с запада.
Река называлась Сунжа.
Это была совсем другая река – медленная, несущая глину и ил. Правда, сейчас и эта река бурлила и ревела, как самолет при форсаже. Напитавшись водой, коряга потяжелела и плыла теперь, чуть выступая из воды. Но – плыла.
Миновав село, Сунжа начала причудливо петлять. Она плавно поворачивала на север, потом на восток, на юг; извилины образовывали почти полные кольца. Течение все больше замедлялось.
Пройдя по прямой не более восьми километров – река из-за извилин накрутила гораздо больше – Сунжа миновала Алхан-Калу, приняла в себя более светлые воды Мартана и, петляя, устремилась к раскинувшемуся на западе большому городу.
Сунжа внесла карагач в Грозный утром. Коряга проплыла вдоль остатков парков бывшего завода Анисимова, нырнула под железный мостик, ведущий из Черноречья к развалинам Химкомбината. Миновала еще один мост и повернула на север.
Слева потянулись остатки завода Ленина, справа – бывшие садовые участки. Сунжа плавно повернула на запад, коряга проплыла под большим мостом. После моста, река повернула на север, сделала большую петлю и пронесла остатки карагача еще под одним мостом – его по-прежнему называли Голубиновским. Затем неугомонная река начала описывать новую петлю, огибая поселок Войкова. Нырнула под железнодорожный мост, миновала еще один – металлический, с толстой водяной трубой внизу – и вновь начала поворот.
Часам к десяти Сунжа пронесла корягу под Беликовским мостом, сделала резкий поворот и двинулась почти строго на север.
Правый берег реки в этих местах был низким, пологим, густо заросшим кустарником и раскидистыми деревьями. Левый, высокий, крутой и глинистый, тоже зеленел кустарником, особенно густо росшим в месте, где когда-то был цирк.
Через несколько минут справа мелькнуло относительно ровное место в тени громадных раскидистых тополей–белолисток и склонившихся к самой воде ив. Как будто кто-то давным-давно специально расчищал песок, устраивая пляж. Еще несколько заросших вонючкой развалин – и река поравнялась с выступающей почти из воды стеной. Когда-то здесь была синагога, потом музыкальное училище. Теперь не было ничего.
С этого места берега Сунжи стали бетонными, поднялись высоко над водой. Величественной картины, впрочем, не получилось: бетон давно потрескался, река намыла песчаные отмели, заросшие как джунгли. Справа показались небоскребы в строительных лесах. Слева в воздух взметнулись золоченые купола громадной величественной мечети.
Коряга, уступая течению, подалась влево. Впереди ее ждали два моста, соединенных в виде ласточкиного хвоста.
На левой стороне старого моста, прислонившись ограде, стоял стриженный наголо десятилетний мальчик. Серые «бермуды» немного пузырились на коленках, на зеленой футболке красовалась гордая надпись «Терек – чемпион». Мальчик пытался разглядеть в воде чугунные рельсы. О них рассказал дед, он вообще рассказывал странные вещи. Про веселую улицу «Брод», про парк с парашютной вышкой, про самодельный пляж. Про то, как плавал в детстве по Сунже на камерах. Надо же придумать такое – на камерах! Да еще с русскими! Нет, с дедом не соскучишься, любит он сказки сочинять. Ну и где эти рельсы?
Мальчик заметил корягу, когда она вынырнула из-под большого моста. Коряга плыла, едва выступая из воды, как подводная лодка.
– Ва-а! – воскликнул мальчик и судорожно оглянулся вокруг.
На не совсем чистом асфальте моста не было ни одного камня. Мальчик скривился от досады, но не сдался. Он быстро подбежал к месту, где стремительно приближающаяся коряга должна была нырнуть под мост, встал на цыпочки и застыл в ожидании.
Как только коряга приблизилась к мосту, вниз полетел смачный густой плевок. Коряга чуть вильнула, и снаряд пролетел мимо. Мальчик треснул по ограде кулаком и прямо через свежий газон бросился на другую сторону.
Однако коряга его перехитрила и здесь, выскочив совсем в другом месте. Мальчик с досадой посмотрел на сбежавшую из-под обстрела подводную лодку и вдруг улыбнулся, представив, как она доплывает до Терека, а потом и до моря. «Вот бы мне так! – подумал мальчик. – Как дед!» А вслух сказал:
– Некъ дика хуьлда, коржам![22]
И украдкой – вдруг кто-нибудь увидит – помахал ей рукой.
В горном ущелье на месте, где недавно упал карагач, из одинокого летающего орешка проклюнулся новый росток.
Читать бесплатно другие книги:
