Чужая дуэль Исайчев Игорь

Глава 15. В тихом омуте.

Так уж удивительно усмехнулась судьба, поднеся последышу – шестому ребенку в семье крепостного пьянчужки-сапожника поразительный дар. С малых лет маленького Ванятку Буханевича отличало недюжинное умение учуять собственную выгоду в самой сложной ситуации. Пожалуй, только благодаря этому таланту он сумел дотянуть до тринадцати лет, не закончив, как большинство сверстников, недолгий жизненный путь на деревенском погосте.

А в лихую зиму середины Кавказской войны, когда, казалось, уже никто из семьи не дотянет до тепла, насквозь продуваемого ветром Ивана, нежданно-негаданно выкупили у сидевшего по уши в долгах кутилы-помещика. Никто тогда толком и не понял, чем приезжему из самой столицы чудному господину приглянулся доходяга-подросток. Но, как бы там не было, щедрый покупатель заплатил не только владельцу Ивановой души, а еще отвалил по пять пудов зерна и картошки его семейству, фактически спасая родню от голодной смерти.

По селу долго гуляли слухи об Иване и его дальнейшей судьбе. Болтали даже, что забрал к себе мальца родной отец-гусар, когда-то давно, во время маневров стоявший в лагере неподалеку и согрешивший с его матерью. Правда, в конечном итоге, общество пришло к выводу, что местный барин, как водится, налившись до самых глаз шампанским, проиграл парнишку в карты залетному гостю. А тот, не стал отказываться от выигрыша, взял да и забрал мальчишку в услужение, при этом еще и поступил по совести, щедро одарив родителей.

Но даже в самых смелых придумках не могли предположить односельчане, куда на самом деле попал Иван. Странный покупатель определил его вовсе не в дворню, а, напротив, поместил для обучения в закрытой школе, надежно упрятанной в медвежьем углу Псковской губернии.

Там-то и раскрылись истинные способности Ивана. Не по годам смышленый подросток с ходу освоил грамоту, блеснул в изучении естественных наук. Далее, не спасовав перед основами только-только появившейся диковинной науки криминалистики, освоил приемы гипноза, а также научился драться, метко стрелять и владеть холодным оружием.

Несмотря на то, что кормили в школе от пуза и справно одевали, порядки там царили более чем странные. Ученики, едва ли с десяток на все заведение, встречались вместе только на уроках гимнастики и кулачного боя, но и там, не только обсуждать обучение, но и спрашивать имена друг у друга, им было категорически запрещено. За этим строго следили учителя, лишенные малейших эмоций, но при этом обладающие незаурядно острым зрением и слухом монахи, жестоко карая за малейшее отступление от установленных правил.

Иван, показавший отличные результаты в обучении, получил первое самостоятельное задание, едва ему исполнилось восемнадцать. Урок достался непростой – превратить в процветающее заведение влачащий жалкое существование постоялый двор на Московском тракте, затерявшийся между Царским селом и посадом Колпино.

С ним он справился блестяще, уже через полтора года вернув крупный кредит, выданный на развитие собственного дела. Покровители, с недурными процентами вернув вложенные в Ивана средства, надолго потеряли к нему всяческий интерес.

Прилежный ученик, получив долгожданную свободу, очень быстро сообразил, что, безусловно следуя букве закона разбогатеть сложно. Иван, да и не Иван уже, а Иван Павлович, для начала придумал, как минимизировать выплаты в казну. Следом открыл несколько подпольных цехов по производству собственных продуктов под видом изделий известных торговых марок. Дешевые подделки пользовались неизменным успехом, как в его трактире, так и во множестве столичных магазинов.

Дальше – больше. Криминальный талант Буханевича зацвел махровым цветом. Не гнушаясь ничем, действуя, где щедрыми посылами и подкупом, а где угрозами и пулей, он сумел сколотить крупную шайку из отпетых уголовников, при этом сам ни одного дня не проведя за решеткой.

Уже к тридцати пяти годам с виду скромный негоциант средней руки контролировал всю преступность южного пригорода столицы. Более не стесняясь в средствах, Иван Павлович решил, пользуясь случаем, как говориться податься из грязи в князи, для начала прикупив дворянское звание, а, там, смотришь, и какой-нибудь титул. Почему-то ему больше всего хотелось стать графом.

Но, напрасно он решил, что загадочные хозяева окончательно остались в прошлом. Как-то в один из ревматически промозглых вечеров поздней осени Буханевич припозднился в кабинете, пролистывая на сон грядущий неотложные счета за рабочим столом, и вдруг вздрогнул от побежавшего по спине колючего холодка. Сунув руку в потайной ящик и, судорожно стиснув рукоятку небольшого револьвера, он всем телом резко развернулся, направляя ствол на входную дверь. Однако серая фигура на пороге, облаченная в бесформенный плащ с надвинутым на глаза капюшоном даже не шелохнулась.

При виде нежданно-негаданно ожившего воспоминания далекой юности внутри у Буханевича полыхнул ослепляющий гнев: «Я же сполна расплатился! Как смеют они требовать еще! Ни рубля, ни копейки не получат!» – неслось у него в голове, пока указательный палец, помимо воли выбирал свободный ход спускового крючка.

– Уходи, – глухо рыкнул Иван Павлович, – не доводи до греха. Мы давным-давно в расчете.

В ответ из густой тени под капюшоном сверкнули два кроваво-красных угля, и Буханевича с головы до ног окатила ледяная волна. Дыхание перехватило, сердце больно стиснула стылая когтистая лапа, а револьвер выскользнул из ослабевших пальцев, неожиданно громко стукнув о пол. Балки перекрытия отозвались глухим недовольным гулом, а Иван Павлович совершенно не к месту подумал, что рукоять выбьет порядочную вмятину на гладко струганных дубовых досках. Это окончательно его добило. Накатила апатия.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем Иван Павлович сумел с натужным свистом втянуть в себя воздух. У него тряслась каждая жилка, в ушах звенело, а в глазах плыло. Обхватив мокрыми ладонями готовую лопнуть голову, и монотонно раскачиваясь на стуле, он, тем не менее, отчетливо слышал каждое слово бесстрастно говорившего монаха.

К безмерному удивлению Буханевича, того интересовали совсем не деньги. Резкое неприятие повелителей вызвали честолюбивые планы Ивана Павловича. Посланник, непостижимым образом умудрившийся прочитать даже самые сокровенные мысли, категорически запретил менять социальный статус и тем самым привлекать к себе лишнее внимание. Однако взамен предложил такую перспективу, от которой у местечкового разбойника захватило дух.

И вот теперь, разменяв шестой десяток, Иван Павлович, бывало, сам себе едва заметно улыбался, изредка припоминая приходившие в голову по молодости лет глупости. Как оказалось, гораздо проще и выгоднее держать за горло самих титулованных особ, чем тратить бешеные деньги на покупку их мифических званий.

Уже столько лет все эти столбовые дворяне, графы и князья, с кровью, цветом голубее медного купороса, в пух и прах проигрываются карточным шулерам Буханевича, выбалтывают заветные тайны проституткам Буханевича, закладывают фамильные драгоценности в ломбардах Буханевича. Иван Павлович исподволь стал истинным хозяином их жизни, оставаясь при этом в тени и управляя своей криминальной империей через немногих надежных посредников.

Но последние четыре месяца Буханевич все больше чувствовал себя не в своей тарелке. Началось все с появления однажды вечером в трактире странно одетого посетителя, который сразу привлек внимание Ивана Павловича. Из потайной комнаты он долго наблюдал, как не по моде, но аккуратно одетый визитер, трапезничает, почему-то ощущая неприятное кручение в животе. Но, волевым усилием задавив нехорошее предчувствие, все же разрешил поселить его в трактире.

Купился Буханевич на крупную сумму, запримеченную глазастым половым у незнакомца. А утром, решив лично перепроверить слова слуги, убедился в их безусловной правоте, и чуть было не решил участь постояльца в обычной манере – кистенем в висок, а труп в болото за заброшенным кладбищем.

Однако в последний миг что-то остановило Ивана Павловича. Привыкший доверять интуиции, на этот раз он не стал рисковать, а, пользуясь тем, что ко всему состоял платным осведомителем при полиции натравил на залетного толстосума околоточного надзирателя. Буханевич хорошо усвоил преподаваемые в юности уроки и никогда не отказывался ни от лишней страховки, ни от лишней копейки, а положение тайного агента к тому же давало ряд весомых преимуществ.

Иван Павлович по заданию покровителей как раз искал кандидата на роль маньяка, который месяц с бессмысленной жестокостью безнаказанно убивавшего местных жителей. Казалось, с теми сведениями, что подкинул Буханевич околоточному, пришелец был обречен. Но случилось непредвиденное, – за жертву, назвавшуюся частным сыщиком Степаном Дмитриевичем Исаковым вступился влиятельный сановник, тайный советник Прохоров.

Такой расклад окончательно выбил Буханевича из колеи. Он-то вполне искренне считал, что полностью контролирует ситуацию в имении вельможи. Особенно после того, как в свое время, выполняя очередное поручение монахов, Иван Павлович лично подготовил лазутчика, в конечном итоге не только вложившего в руки несмышленой дочери Прохорова стакан с отравленной водой, да еще так грамотно обставившего якобы случайное убийство, что всю вину за смерть матери взвалил на себя ее старший брат.

Приказ удавить благополучно сбежавшего лакея Буханевич отдавал тогда с немалым сожалением, больно тот толков был. А вот его убийцу лично пристрелил недрогнувшей рукой. Затем оба трупа прикопали в заброшенной могиле. Могильщиков же, пьянчужек-попрошаек, следом утопили в бездонной трясине ближайшие помощники Ивана Павловича. Таким образом, концы преступления навсегда потерялись в черной болотной воде.

Через год после трагедии, уже другой шпион Буханевича сумел отвратить совсем скисшего сына Прохорова от идеи принять постриг в ближайшем монастыре и открыл ему другой мир, полный греховных услад. И парень, не сумев устоять, пустился во все тяжкие, а Ивану Павловичу оставалось только подставлять нужных собутыльников да распутных девиц.

И вроде все шло как по маслу – Николай Прохоров благополучно проматывал отцовское состояние в притонах Буханевича. За его сестрой, которую Иван Павлович никогда всерьез не воспринимал, на всякий случай присматривали надежные люди. Карманная полиция не доставляла никакого беспокойства. Да и главное дело жизни – объединение преступного мира столицы под единое начало, активно продвигалось вперед, в чем Буханевичу ни много, ни мало, помогал сам заместитель директора сыскного Департамента Подосинский.

Когда-то свести знакомство со столь важным чином Буханевич даже не мечтал. Но здесь снова помогли бывшие учителя, с чьей легкой руки Иван Павлович установил с полковником весьма выгодные для обоих отношения, несмотря на то, что лично встречались они всего раз, в каком-то подвале, куда Буханевича, предварительно завязав глаза, отвели два городовых в форме.

За неполных два часа беседы, разбойник нашел в высокопоставленном полицейском полное душевное понимание. Они легко поделили сферы влияния, договорились о взаимопонимании и поддержке. Тогда же Подосинский и посоветовал Ивану Павловичу поступить на службу в полицию в качестве тайного осведомителя и подробно разъяснил преимущества этого шага.

Теперь же, казалось все так ладно скроенное и сшитое, откровенно трещало и ползло по швам. Сначала отчубучил номер законченный пропойца Колька Прохоров. Умудрился связаться с неизвестно откуда появившейся в дешевеньком борделе молоденькой проституткой, потом вовсе ее выкупил и зажил нормальной семейной жизнью, решительно отвадив подставленных Буханевичем приятелей-собутыльников.

Поначалу Иван Павлович сквозь пальцы смотрел на чудачества поднадзорного, а когда всерьез забеспокоился и собрался принять меры по возвращению заблудшей овцы на нужный путь, его взял, да и выпотрошил неуловимый маньяк.

Вот и пришлось Буханевичу обвинить так кстати подвернувшегося под руку Исакова в убийстве парня. Однако тот не только сумел вывернуться, так еще снюхался с непутевым околоточным, который таки сумел вырвать новоиспеченного приятеля из лап мастаков мокрых дел личной гвардии Подосинского. А не на шутку разошедшийся полицейский плюс ко всему отправил на тот свет знаменитого живодера Козыря и едва не заарканил старого знакомого Ивана Павловича – легендарного изувера Старосту.

Тогда Иван Павлович в глубине души позлорадствовал. Подумал, что он-то такого прокола в жизни бы не допустил и с легкостью согласился посодействовать Подосинскому убрать ставшего неуправляемым подчиненного.

Пришлось устраивать засаду, в которую, как и намечалось, словно муха на мед устремился Селиверстов. И, хотя опять вмешался вездесущий Исаков, успевший нафаршировать пулями двух из четырех стрелков, Буханевичу, наконец, донесли о смерти назойливого полицейского.

Но, как впоследствии оказалось, зловредный пришелец играючи обвел вокруг пальца старого волка, заставив раньше времени раскрыть карты. Настоящим шоком стало для Ивана Павловича внезапное воскресение околоточного, когда его выкормыш – Колька Палкин по прозвищу Крот, служивший в полицейской части под именем Никодима Колесникова, уже, чудилось, прочно занял начальственное кресло.

В последнюю неделю уходящего года Буханевич не раз всерьез подумывал податься в бега, особенно, когда раскрылась тайная деятельность Подосинского. Стоило полковнику на следствии лишь упомянуть о своих связях с неприметным владельцем постоялого двора и не сносить Ивану Павловичу головы.

Однако не так страшен черт, как его малюют. Палкин, не успев толком раскрыть рта, словил пулю при попытке побега. Не менее, а скорее более опасный для Ивана Павловича Подосинский тоже не был арестован, а так кстати для многих, в том числе и власть имущих, был отправлен к праотцам все тем же неуловимым маньяком. Не отважившись вываливать скелет из министерского шкафа, на самом верху приняли благоразумное решение объявить его героем и по высочайшему повелению посмертно наградить орденом.

Жизнь начала постепенно возвращаться в привычное русло и стоило Буханевичу осторожно перевести дух, как приспела еще одна славная новость. Изрядно потрепанный в пыточных подвалах потайной тюрьмы полковника, но, к несчастию выживший Исаков, неожиданно для всех вдрызг разругался со своим могучим покровителем Прохоровым, после чего сразу сгинул. Конечно, после всех доставленных неприятностей Иван Павлович с превеликим удовольствием плюнул бы на его труп, но уже одно то, что наглый выскочка перестал путаться под ногами, внушало Буханевичу определенный оптимизм.

…Нынешним утром, Иван Павлович, в кои веки пробудившийся в приятном расположении духа, решил после завтрака верхами прогуляться по бодрящему морозцу, за одну ночь сменившему гнилую оттепель. Тем более приспел день передачи выручки столичными домами терпимости, а эти деньги, по понятным причинам, Буханевич банкам не доверял и по возможности старался получать лично.

Встреча с курьером прошла без приключений. Увесистый сверток, на содержимое которого совсем недавно можно было купить ни одну сотню крестьянских душ, благополучно перекочевал в седельную сумку.

На обратном пути, мурлыча под нос привязчивый мотивчик, Иван Павлович глубоко ушел в свои мысли. Даже имея при себе столь ценный груз, он ощущал себя в полной безопасности. Ни один ханурик в здравом уме не рискнул бы встать на его пути. Поэтому, когда лошадь испуганно всхрапнув, вдруг взвилась на дыбы, всадник лишь чудом удержался в седле.

В глазах у Буханевича потемнело от гнева. Витая треххвостка на лакированной дубовой ручке, готовая одним ударом сорвать скальп с головы наглеца, посмевшего преградить дорогу, с хищным свистом рассекла воздух. Только вот рука, словно пойманная на лету исполинскими щипцами, внезапно закаменела и осталась торчать нелепо задранной в небо.

Крепко сжатые на рукоятке плети пальцы намертво свело судорогой. Иван Павлович, судорожно пытаясь утихомирить взбрыкивающего коня, с ужасом рассмотрел, кого попытаться ударить. Середину тропы прочно занимала до боли знакомая серая фигура.

Невозмутимо дождавшись, пока лошадь под Буханевичем слегка успокоится и перестанет нервно дробить копытами лед, монах беззвучно зашевелил губами. Но, как всегда, Иван Павлович слышал его так, словно собеседник громко шептал на самое ухо.

Окончательно он пришел в себя и смог опустить так не обретшую нормальную чувствительность руку лишь после того, как монах отшагнул в сторону и чудесным образом не оставляя следов на снежной целине, тенью растворился в непроходимо густом ольховнике, вплотную примыкающем к тропе.

Каждое слово незатейливого на этот раз послания врезалось в память Буханевича. И чем чаше он прокручивал его, тем сильнее намерзал в желудке ледяной ком. Никогда прежде не подводившая интуиция подсказывала – хозяева списали его со счетов за неудачи последних месяцев. Иным трудно было объяснить издевательскую суть нынешнего поручения, предписывающего послать Марии Прохоровой письмо с просьбой о встрече и в дальнейшем выполнять все ее распоряжения.

Страшнее наказания для Ивана Павловича придумать было сложно. Его, теневого властелина столицы империи, для которого в этой жизни осталось так мало невозможного, отдать в услужение едва достигшей совершеннолетия девице, пусть даже и весьма знатного происхождения? Подобное не могло привидится в самом кошмарном сне.

Буханевич, ощущая, как внутри, туманя разум, вскипает и, обжигая, разливается по жилам ядовитая черная желчь, принял роковое решение…

Раздраженно сбросив поводья подскочившему конюху, Иван Павлович, выпрыгивая из седла, оскользнулся снегу и подвернул ногу. Нерадивый дворик, будто специально карауля, прытко выскочил из-за угла, стоило хозяину яростно взреветь. Только раскровенив ему нос хлестким ударом, Буханевич чуть-чуть осадил кипевшую внутри злобу.

Обтерев запачканный красным кулак прямо о полу полушубка и, толком не отряхнув коричневый от конского навоза снег с подбитых кожей бурок, Иван Николаевич изо всей силы грохнул дверью черного хода. Прихрамывая, поднялся по черной лестнице в свой кабинет на втором этаже, где первым делом, не раздеваясь, проливая на зеленое сукно стола, налил полный стакан водки. Дергая кадыком, жадно, словно воду, проглотил жгучую жидкость и, задохнувшись, обессилено рухнул на диван.

Алкоголь моментально замутил рассудок и Буханевич ненадолго забылся. Очнулся он от боя часов на каминной полке с тошнотворной головной болью. Под ноги с обтаявшей обуви натекла мутная, дурно пахнущая лужа.

Размазав по подбородку набежавшую из приоткрытого рта липкую слюну, Иван Павлович дотянулся до шнурка и вызвал прислугу. Шустрый юнец виртуозно подхватил сброшенный полушубок, затем стянул влажные бурки, помог надеть короткие сапоги из мягкой юфти.

Буханевич заглянул в отгороженный ширмой угол, ополоснул лицо прохладной водой из умывальника, вытерся тут же поданным полотенцем. Долго причесывался перед зеркалом большим деревянным гребнем, тщательно укладывая пробор. И все это время он старался убедить себя в правильности принятого решения.

Отпустив прислугу, Иван Павлович, надеясь хоть немного отвлечься от мыслей о предстоящей завтра встрече, спустился в общий зал трактира. Облокотившись на стойку, он сразу заприметил околоточного в компании с только что прикатившим из столицы, никогда не снимающим нелепых темных очков, борзописцем. Буханевич, без видимых причин всегда патологически ненавидел слишком любопытную пишущую братию, подсознательно ощущая исходящую от них опасность разоблачения. Этот же был особенно противен, вызывая отвращение с первого взгляда на неряшливо рассыпанные по плечам длинные сальные волосы, неестественно вывернутые ноздри и безобразно выпирающий живот.

Мнительному Буханевичу сразу не понравилось, что журналюга поселился на съемной квартире, а не на постоялом дворе. Но, в конечном итоге, он списал это на банальную жадность. А еще приезжий, невнятно изъяснявшийся хриплым шепотом якобы из-за постоянной простуды, неуловимо кого-то напоминал. Однако сколько Иван Павлович мучительно не напрягал память, так не смог сообразить кого и, в конце концов, бросил это бессмысленное занятие.

Понаблюдав за напряженной беседой Селиверстова с его новым знакомым, Буханевич, после недолгих колебаний, с немалым усилием нацепив на лицо приветливую улыбку, направился к их столу. В последнее время независимое поведение околоточного весьма волновало Ивана Павловича, и упускать лишнюю возможность подслушать его переговоры он не хотел. Да и его собеседника не мешало рассмотреть более подробно.

Спутник полицейского, несмотря на внешне непроницаемые стекла очков, первым заметил хозяина трактира и сразу прервал разговор, с недовольной миной откинувшись на спинку стула. Сидевший спиной к стойке Селиверстов, обернувшись, наоборот просиял, широким жестом приглашая Ивана Павловича присоединиться к компании.

Буханевич, в ответ на приветствие удостоившийся едва заметного кивка со стороны столичного хлюста, подсел к столу, с неприятным удивлением отмечая отсутствие на нем спиртного. Однако, несмотря на показное радушие околоточного, беседа не пошла. Более того, продолжая приветливо улыбаться, полицейский, вроде ненамеренно проговорился о том, что дело Подосинского вовсе не закрыто, как было объявлено во всеуслышание, а он в свою очередь уже почти доказал связь между покойным полковником и оборотнем Палкиным, при этом почему-то хитро подмигнув трактирщику.

Согласно кивая в ответ, внутренне похолодевший Иван Павлович, не сходя с места, вынес Селиверстову приговор, и ему неожиданно стало гораздо легче. Еще немного поболтав ни о чем, Буханевич, сразу потерявший интерес к потенциальному покойнику, сослался на неотложные дела и откланялся. Но пока он, заметно припадая на поврежденную ногу, хромал по проходу между столами, то отчетливо ощущал буравящий спину тяжелый взгляд.

Вернувшись в кабинет, Иван Павлович приказал нести обед и с сомнением глянул на початый штоф. Качнул головой, и было убрал его в буфет от греха. Затем, чувствуя, как внутри вновь начинает нарастать напряжение и, решив, что утро вечера мудренее, плюнул на возможные последствия, вернул посудину на стол.

Перед трапезой, несмотря на острое нежелание портить аппетит, Буханевич заставил себя на четвертушке дешевой желтой бумаги небрежно нацарапать послание Марии Прохоровой. Лично запечатал конверт, вызвал курьера и отправил того в имение с твердым наказом без ответа не возвращаться.

К восьми вечера, когда обед Ивана Павловича плавно перетек в ужин, а сам он уже пребывал изрядно навеселе, наконец, вернулся посыльный. Приняв ответную записку, с трудом разбирая плывущие в глазах буквы, Буханевич удовлетворенно икнул, жестом отпуская гонца, а принесенную им бумагу смял и выкинул в жарко пылающий камин. Его предложение о вечерней встрече на заброшенном кладбище было принято.

…Несмотря на немалые возлияния накануне, Иван Павлович поднялся с первыми петухами. Отпиваясь огуречным рассолом вместо традиционного чая, Буханевич развил бурную деятельность и уже к полудню подготовил ловушку для невесть кем возомнившей себя барышни. Ивана Павловича ничуть не смущало, что он собирался убить совсем юную девушку. Более того, не исключал и возможности пыток, если она по доброй воле откажется открыть истинные планы хозяев.

Следом за девчонкой, Буханевич намеревался, не откладывая в долгий ящик разобраться с околоточным. Но на этот раз гораздо тише и хитрее, безо всякой идиотской пальбы. Чем городить огород с бестолковыми засадами, а затем, как водится, возиться с зачисткой исполнителей, его было гораздо проще отравить, сымитировав естественную смерть. Благо под рукой имелся для этого классный специалист.

Зажатый в угол Буханевич, в конце концов, сумел переломить многолетний патологический страх и перешагнул черту, за которой манила вожделенная свобода от гнетущей опеки серых монахов. Теперь, и прежде-то никогда не испытывающий особого пиетета к чужой жизни, сорвавшийся с цепи Иван Николаевич, готов был растоптать любого вставшего на пути, не взирая на личности. В хлопотах время пролетело незаметно, и не успел Буханевич моргнуть глазом, как за окнами начало смеркаться. Подкрепившись в дорогу чаем с пирогами, он велел закладывать крытые сани.

Укутав ноги меховой полостью, Иван Павлович извлек луковицу золотых часов, украшенных бриллиантовой монограммой и музыкально звякнул крышкой. Судя по положению стрелок, его люди давно должны быть на кладбище, готовые в любую секунду захлопнуть клетку. В глубине души Буханевич очень надеялся, что к его прибытию на место вся подготовительная работа уже будет сделана и у морально сломленной жертвы останется только получить ответы на животрепещущие вопросы.

Заброшенный погост, выбранный Иваном Павловичем для рандеву, пользовался в окрестностях дурной славой, к чему он лично приложил руку, упорно распуская слухи о творящейся там чертовщине. На самом деле, провалившиеся могилы с поваленными крестами как нельзя лучше подходили для сокрытия тел безвестно пропадавших на тракте купцов, а осыпающиеся склепы для устройства в них тайников, где до поры хранилось награбленное добро. Там же Буханевич мыслил оставить и полезшую не в свое дело девчонку, а также ее возможных спутников, распорядившись заранее выдолбить ямы в промерзшей земле.

Когда же показались скособоченные, вечно распахнутые ворота, празднично опушенные переливающимся в ярком свете полной луны инеем, Иван Павлович неожиданно вздрогнул от болезненного укола сердце, которое на миг замерло, а затем затрепыхалось пойманной в кулак птицей. Вдоль позвоночника, заставляя невольно ежиться, пробежал холодок. Его никогда не подводившая интуиция недвусмысленно предупреждала о нешуточной угрозе.

Буханевич тронул возницу за плечо, заставляя остановиться. Медленно вытянул из кармана длинноствольный револьвер и, замерев, превратился в слух. Однако, так и не обнаружив ничего подозрительно, велел потихоньку трогать.

Попетляв по засыпанным глубоким снегом аллейкам, санки встали на круглой площадке перед разрушенной часовней. Приподнявшийся со скамьи Иван Павлович с изумлением увидел совсем не то, что ожидал. Вместо десятка отпетых головорезов, охраняющих связанных пленников, мирно беседовали двое верховых. Отдельных слов было не разобрать, да Буханевич и не старался, обмирая от внезапного понимания, что его самого заманили в ловушку.

Один из всадников, обрывая разговор на полуслове, вдруг завертелся в седле, словно принюхиваясь, затем привстал, упираясь в стремена. Разбивая сонную тишину и заставляя в панике громко хлопать крыльями ночевавших в развалинах галок, он во все горло весело закричал чистым молодым голосом:

– Да сколько же можно тебя ждать, старик?! Я уже совсем заскучала! Раз уж твои клевреты оказались такими слабаками, больно хочется испытать, на что же способен ты?!

Не имея сил разжать в миг онемевших губ, Иван Павлович, с неимоверным трудом одолевая сопротивление загустевшего, как патока воздуха, попытался поднять трясущийся револьвер на уровень глаз. Но в ответ знакомо полыхнули два багровых угля, и окружающее пространство скрутила судорога. Прежде чем обрушиться во тьму он еще успел напоследок, глухо, будто сквозь толщу воды, услышать насмешливое:

– А ты уверял, что из него получился достойный боец…

Глава 16. Момент истины.

Буханевич появился в общем зале трактира, как раз в тот момент, когда я горячо убеждал Селиверстова немедленно ехать к Шепильской. Можно, конечно, это было сделать и самому, но, обжегшись на молоке, быстро привыкаешь дуть на воду. В этом случае пришлось бы брать обычного извозчика, так как наш общий друг Стахов, истомившись в прокрустовом ложе добропорядочности, вновь сорвался с тормозов и нырнул в жесточайший запой. Графиня же отличалась редкой замкнутостью, и общеизвестно, что без специального приглашения в гости к ней попасть было практически невозможно, треп о странном визите вполне мог достичь лишних ушей.

Легкомысленно настроенный Селиверстов отнекивался, предлагая повременить, ссылаясь на какие-то неотложные дела. Не имея возможности объяснить истинную причину спешки, я, тем не менее, продолжал настырно давить, когда случайно заметил направляющегося к нам хозяина трактира. Несмотря на твердую уверенность в эффективности маскарада, в предвкушении близкого контакта с Буханевичем мое сердце помимо воли ощутимо екнуло и засбоило.

Околоточный, с удивлением приподнял бровь, когда я, внезапно прервавшись, недовольно откинулся на спинку стула. Обернувшись, он на долю секунды закаменел лицом, но моментально справился с собой. Вполне искренне разулыбавшись, полицейский приветственно вскинул руки, приглашая Буханевича к столу.

Общая беседа, если ее можно было так назвать, потому что я решил от греха отмолчаться, надолго не затянулась. Стоило Селиверстову упомянуть о связи лично им застреленного оборотня Колесникова-Палкина с официально признанным героем Подосинским, как Иван Павлович заметно побледнел и поторопился свернуть разговор.

Пока спешно откланявшийся под надуманным предлогом Буханевич тяжело хромал между столами, околоточный провожал его тяжелым взглядом. Когда же тот скрылся в подсобке, ненавидяще прошипел:

– Ничего-ничего, отольются кошке мышкины слезки. Ох, доберусь, я до тебя, старый разбойник. Дай только срок, – и, выкатив на меня побелевшие от злости глаза, отчаянно рубанул рукой. – Ай, да и верно, твоя правда. Давай, действительно, до Шепильской прогуляемся. Заодно и проветрюсь. А то что-то мне здесь душно стало, – он с треском рванул воротник, так, что по столу запрыгала отлетевшая пуговица…

За разглагольствованиями Селиверстова о том, куда он законопатит Буханевича, когда, наконец, сумеет добыть достаточно доказательств его преступлений, время пролетело незаметно. А вот графиню, запершуюся в лаборатории и категорически запретившую беспокоить, пришлось ждать без малого два часа.

Околоточный, как и следовало ожидать, сразу же сбежал к Христине. Мне же оставалось в одиночестве слоняться по каминному залу и ругать себя последними словами за дурную поспешность. Окончательно измаявшись, я уже, было, собрался на поиски Селиверстова, чтобы, не солоно хлебавши, направиться восвояси, но тут медвежеподобный лакей пригласил следовать за собой.

За знакомой потайной дверью с последнего посещения ничего не изменилось, разве что прибавилось малопонятных приборов на столе. Да сама Шепильская выглядела, по меньшей мере, непривычно. В выцветшем, во многих местах прожженном халате, накинутом поверх строгого платья с глухим воротом, с небрежно выбившейся из-под линялой косынки седой прядью ее можно было принять за пожилую лаборантку при профессоре химии.

Немало ни смущаясь своего вида, графиня недовольно глянула на меня поверх очков в простой проволочной оправе.

– Чем обязана, милостивый государь? Надеюсь, ваша настойчивость имеет серьезные основания?

Первым моим порывом на столь нелестный прием было желание молча развернуться, и гордо вскинув голову, очистить помещение. Но, мысль о том, что мое нынешнее благополучие во многом, если не полностью зависит от нее, заставила обуздать эмоции. Глубоко вдохнув и с шипением выпустив воздух сквозь сжатые зубы, я в двух словах, без подробностей, поведал о знакомстве с Георгием и его предложении, благоразумно умолчав о финансовой стороне наших договоренностей.

Вопреки ожиданиям, собеседница отреагировала более чем бурно. Я, будучи в глубине души готовым к тому, что после окончания рассказа меня немедленно выставят за порог, с немалым удивлением наблюдал, как Шепильская заполошно металась по небольшому помещению. На ходу скинув халат и небрежно, не заботясь о сохранности прически, сорвав косынку, она буквально вытолкала меня в коридор:

– Ждите внизу. Скоро едем.

– Куда едем? Зачем? А как же Селиверстов? – я невежливо попытался заступить путь графине.

Но она неожиданно сильной рукой отстранила меня и бросила через плечо:

– Я сама обо всем распоряжусь. Идите, идите же вниз.

…Весь путь в глубь глухого лесного массива по едва различимой, плохо расчищенной дороге, занявший час с четвертью, я пытал графиню о цели столь спешного турне. Но на все вопросы получал один стандартный ответ: «Узнаете на месте».

Когда пестро разукрашенные фамильными гербами сани остановились, первым делом в глаза бросился высоченный, в два человеческих роста, забор из толстых, плотно пригнанных серых досок. Перегородившая дорогу стена тянулась насколько хватало глаз.

Шепильская надавила на мое плечо, заставляя опуститься обратно на скамью, а сама, без посторонней помощи легко выскочила наружу. Утопая по щиколотку в снегу, она подошла к врезанной в огромные ворота калитке и несколько раз стукнула прикрепленным к ней массивным кольцом. Почти сразу открылась небольшая форточка, а я, вопреки указаниям графини высунувшись в приоткрытую дверь, тут же усек необычное движение под козырьком ворот, как раз над самой калиткой. Сердце екнуло, а в голове мелькнула крамольная догадка: «Неужели скрытая видеокамера?».

Тем временем Шепильская, закончив короткие переговоры, вернулась к саням и пальцем поманила меня на выход. Когда же я спрыгнул в снег, со словами: «Я договорилась, там вас ждут», – слегка подтолкнула к воротам. Понимая, что большего от нее все равно не добьешься, я выдохнул, как перед прыжком в ледяную воду, и решительно направился к приоткрывшейся калитке.

Чудеса начались с порога. Деревянный забор оказался бутафорией, скрывающей бетонную стену полутораметровой толщины. Более того, по ее внутренней стороне, чтобы снаружи не было видно стороннему наблюдателю, тянулись несколько блестящих металлических ниток на молочно-белых изоляторах.

«Как же здесь обитает? Как они умудрились здесь такое отстроить и от кого скрываются?» – пока я ошарашено озирался, откуда-то сбоку бесшумно материализовался двухметровый, никак не меньше, детина в свободном сером плаще и, осторожно тронув за локоть, молча указал еще на одну совсем уж невероятную здесь диковину – открытый двухместный автомобильчик, отдаленно напоминающий багги.

Несмотря на полуобморочное состояние, близкое к тому, что я испытал сразу после аварии, глаз резанул идеальный порядок внутри периметра. На дорожках с твердым покрытием темно-бордового цвета не было ни одной снежинки. Сугробы на газонах имели вид идеальных параллелепипедов, будя ассоциации с образцово-показательной воинской частью. Бочкообразные одноэтажные строения с зеркальными стеклами только с первого взгляда были хаотично разбросаны по необъятной территории. На самом деле, в купе с аккуратно постриженными деревьями и кустами, они составляли сложный завораживающий рисунок, который, наверное, особенно здорово смотрелся с высоты птичьего полета. Но больше всего поражало абсолютное безлюдье.

Тихонько подвывая двигателем, судя по характерному звуку и отсутствию выхлопа, электрическим, машина, подчиняясь указаниям разметки, по окружности объехала центральную площадь, и скрипнула тормозами возле единственного среди серебристых, ярко-алого цилиндра. Водитель показал на выход, и стоило мне выбраться из салона, так и не произнеся ни слова, тут же уехал.

Пока я тупо вертел головой, пытаясь понять, что делать дальше, с легким шипением гидравлики плавно распахнулась тяжелая дверь, и на крыльцо вступил человек-гора. Ростом он, как мне показалось, был даже выше длиннющего сопровождающего, и шире его раза в два. Эдакий сказочный Илья Муромец, с длинными белыми волосами, перехваченными на лбу кожаным ремешком, с пышными усами и густой окладистой бородой, покрывающей выпуклую, бочкообразную грудь. Уже знакомый плащ на нем был рубинового, в тон здания цвета, подпоясанный наборным ремнем с притороченным на боку устройством, подозрительно напоминающим носимую радиостанцию.

Великан растянул в улыбке мясистые губы, сверкнув белоснежными зубами идеальной формы, и протянул правую руку:

– Ну, здравствуй, дорогой гость. Чаял, обойдемся без личного знакомства, но, знать не судьба.

Несмотря на столь своеобразное приветствие, мне ничего не оставалось, как подняться по ступенькам и попытаться пожать ту лопату, которую он считал ладонью. Получилось не очень, так как удалось ухватиться только за кончики пальцев. Не обращая внимания на комичность ситуации, хозяин пророкотал:

– Имя мое Богдан.

Я же опустив руки по швам, и коротко поклонившись, отчеканил:

– Степан Дмитриевич Исаков, к вашим услугам.

Исполин усмехнулся, запросто приобнял меня за плечи:

– Серьезен ты, однако, Степан Дмитриевич. Проходи уже, не стесняйся. Раз сумел до моей обители добраться, сам Создатель велел планы на будущее обсудить.

За невысоким порогом меня окончательно добил, казалось, навсегда забытый электрический свет, щедро заливающий помещение из скрытых в мягком пластике стен плафонов. С налившейся болезненной тяжестью головой, я словно во сне шагал вслед за Богданом по пружинящему под ногами ковровому покрытию, ощущая себя невольным и незваным актером в чужой малопонятной постановке.

Короткий коридор закончился дверью с сенсорным замком, срабатывающим на отпечаток большого пальца правой руки хозяина. Дождавшись характерного щелчка, и отступив в сторону, он учтиво пропустил меня вперед. Шагнув за порог, я оказался в рабочем кабинете. Первым делом в глаза бросился огромный монитор на рабочем столе из полированного темного дерева. А одна из стен, напротив окна вообще состояла из множества мерцающих светло-голубых экранов, по которым, время от времени пробегали яркие искры.

В остальном он ничем особым не отличался о множества виденных мной начальственных кабинетов. Разве что на столе не было привычных бумажных развалов, да корешки фолиантов в книжном шкафу пестрели надписями на незнакомом языке с причудливым написанием букв.

Богдан жестом направил меня в дальний угол, где стояли два кожаных кресла и диван, между которыми прятался низенький журнальный столик с прозрачной столешницей. Когда я с невольным вздохом облегчения откинулся на мягкую спинку, он участливо поинтересовался:

– Чай, кофе, сигару?.. Или, может, ты голоден?.. Кстати, у нас тут все по-простому, поэтому предлагаю оставить церемонии и сразу перейти на «ты».

Испытывая острую потребность в любом допинге, пусть даже таком безобидном, как приправленный никотином кофеин, я интенсивно закивал головой в ответ сразу на все предложения. А когда гигант, вопреки ожиданиям не пользуясь услугами помощника, лично принес из соседней комнаты, видимо исполнявшей роль кухни две дымящиеся чашки, поставил на стол коробку с сигарами и пепельницу, то решил сразу взять быка за рога:

– Не сочтите за труд, разъясните, у кого же я имею честь гостить?

Богдан, севший в кресло напротив, пригубил из чашки и, прищурив один глаз, словно целясь, пристально взглянул на меня. И тут я, в очередной раз обмирая, разглядел, что его зрачок у него не круглый, а вытянутый как у змеи.

Будто почуяв мое замешательство, он хмыкнул, поставил чашку и начал с ответа на еще не заданный вопрос:

– Ты мыслишь в правильном направлении. Мы не местные уроженцы, и поэтому между твоим и моим организмом имеется некая, не очень существенная, физиологическая разница. Строение зрачка как раз одно из таких отличий. За территорией базы я пользуюсь контактными линзами, а дома, само собой, нет никакого смысла этого делать.

Мне непереносимо захотелось скрипнуть зубами от отчаяния. Вопреки очевидному, до самого конца отчаянно не хотелось верить собственным глазам. Занимаясь откровенным самообманом, все это время я тщетно пытался себя убедить, что окружающее сплошная грандиозная мистификация.

«Ну, спасибо, дорогая графиня, – неслось в голове, – век не забуду! Втравила таки в историю, очередного пришельца подсунула. С одним непонятно как разгребаться, а тут уже следующий в очереди!»

Однако вслух, в сердцах закуривая сигару, я сказал совсем другое:

– А вы… прошу прощения, то есть, ты, с неким Георгием не из одной компании случайно будете? Только тот, правда, ростом не вышел. Зато заливать мастак. Такого мне тут давеча наплел, до сих пор голова кругом.

– Георгий, говоришь? – Богдан тоже достал сигару из коробки, щелкнул миниатюрной гильотинкой, обрубая кончик, и прикурил, окутавшись облаком ароматного дыма. – А с этого момента поподробнее можно?

– Отчего ж нельзя, – я не стал противиться, догадываясь, что оказался здесь именно из-за вчерашней встречи, и на этот раз ничего не скрывая, рассказал все в мельчайших подробностях.

Эпизод с денежным торгом неожиданно насмешил собеседника. Отхохотавшись, он, вытирая выступившие слезы, помотал головой:

– Ну, ты даешь! Впервые слышу, чтобы кому-то удалось из скаредов хорров деньги вытрясти, да еще вперед. Да-с, видать, крепко их прижало.

– Из кого, из кого? – вытаращил я глаза. – Из каких таких хорров? Это что еще за звери?

– Об этом чуть позже, – окончательно успокоившийся Богдан слегка прихлопнул огромной ладонью по содрогнувшемуся столу. – Для начала все же растолкую, кто мы такие.

Я, не имея ничего против, допил кофе и приготовился внимательно слушать.

Великан движением головы откинул волосы назад и заговорил:

– То, что тебе поведал субъект, назвавшийся Георгием, только часть истины.

«Кто б сомневался», – подумал я, но больше перебивать Богдана не стал, а он, тем временем, продолжал:

– На самом деле, никакой войны его раса не ведет. А чтобы понять, что происходит, нужно вернуться к основам мироустройства, – стряхнув нагоревший на сигаре пепел, исполин откинулся на спинку кресла и положил ногу на ногу. – Континуумы действительно разделены труднопреодолимыми перегородками физических законов, но, тем не менее, способны активно влиять друг на друга. Однажды настало то время, когда цивилизации одна за другой стали эти барьеры ломать. А, вырвавшись за пределы собственного мира, с лету треснулись лбами и тут же вцепились друг другу в глотку. Одно из побоищ, вспыхнувших за захват зон влияния, едва не погубило всю разумную жизнь. Пришлось в авральном порядке вырабатывать защитные механизмы. Случилось это примерно тридцать тысяч лет назад по вашему исчислению… Да, да, – он несколько раз энергично кивнул в ответ на мой удивленный взгляд, – по галактическим меркам практически вчера. Тогда-то и был создан Объединенный высший совет, в который вошли по одному, самому выдающемуся представителю от рас, сумевших пробиться в большую вселенную. И, первым делом, было разработано положение о дуэлях.

– О чем, о чем? – не справившись с нарастающим нервным напряжением, перебил я. – Какие к чертовой матери дуэли? Это как – фехтование межконтинентальными носителями или стрельба от бедра из лазерных пушек?.. Что за бред?

Богдан разражено-неодобрительно скривился, однако сдержался и, как ни в чем не бывало, продолжил:

– Возможно, термин не совсем корректно переведен на твой язык, но, тем не менее, он имеет место быть и не мне или тебе его менять, – исполин прервался и в упор тяжело посмотрел на меня, ожидая возражений. Но теперь я благоразумно промолчал, и вновь зазвучала мерная речь:

– Дуэльный кодекс четко и недвусмысленно расписал правила поведения для претендентов на расширение границ влияния. Цивилизации, имеющие интересы в менее развитых, еще не вышедших за пределы континуума мирах, должны направлять их развитие таким образом, чтобы за счет резонансного эффекта взаимодействия, получать максимальную выгоду для себя. – Он раздавил в пепельнице окурок, заглянул в опустевшую чашку. – Еще?

Я согласно кивнул и пока хозяин ходил за следующей порцией дегтярно-черного напитка, попытался осмыслить услышанное. Когда же Богдан вернулся, то, невесело усмехнувшись, заговорил первым:

– Да уж, ничто не ново под луной. Одни разумные существа, считающие себя более развитыми, банально порабощают других, якобы менее развитых. Ну, ладно мы, люди, как ты выразился, по галактическим меркам младенцы. Нам, вроде как, пусть с натягом, можно еще простить болезни роста – расизм, экспансию там, разную, колониальную. Но вам-то, вам, мнящим себя чуть ли не богами, не стыдно? Шепильская вон того же Георгия вообще ангелом считает. А под оболочку-то к нему заглянешь и что? Под ней обычный мелкий бес, разве только научившийся скакать выше и дальше. Все вы одним миром мазаны. Скажешь не так?

Богдан слушал внимательно, чуть подавшись вперед, пряча в усах едва заметную лукавую улыбку. Когда я выдохся, неторопливо достал сигару из коробки, провел ей возле своего носа, видимо наслаждаясь ароматом, но зажигать, не стал. Слегка постукивая кончиком темно-коричневого цилиндра по стеклу столешницы, как бы, между прочим, поинтересовался:

– Ты, никак, обиделся? – и, не дождавшись ответа, продолжил: – А зря. Как можно обижаться на закон? В нашем случае универсальный закон развития. Ты можешь выть от отчаяния, биться головой о стену, или в пароксизме протеста вскрыть себе вены, это ничего не изменит. Главное же заключается в том, что ты ничего дальше собственного носа не видишь. Смысл дуэли, как это ни парадоксально звучит, собственно и состоит в том, чтобы придать развитию объекта воздействия максимальное ускорение. А побеждает тот, кто сумеет направить резонансную волну позитивных изменений себе во благо, тем самым, получая мощнейший потенциал для рывка вперед. Это сложный, многоуровневый процесс, осилить который по плечу далеко не каждой цивилизации. Кстати, – он, наконец, прикурил, запивая затяжку кофе, – хорры, представитель которых к тебе заявился, получили знатный пинок в результате одной из первых дуэлей. Если бы не она, то, наверное, до сих пор еще над изобретением колеса голову ломали. Ну да ладно, – великан откинулся на спинку кресла, – у истории, как известно, нет сослагательного наклонения. Как вышло, так вышло. Проблема же состоит в том, что в нашем конкретном случае игроки пошли вразнос, напрочь забыв обо всех писанных и неписанных правилах.

– То есть, – воспользовавшись короткой паузой, встрял я, – сейчас мы имеем дело с так называемой дуэлью, и эти… как их… хорры, являются ее непосредственным участником. Это более-менее понятно. Непонятно другое. Причем здесь вы? Это – раз. А два, и это самое главное, – меня-то с какого бока вся эта котовасия касается, а?

Собеседник тяжело вздохнул, затянулся и, выдохнув длинную дымную струю, тут же вытянутую вентиляцией, продемонстрировал глубокое знание метких выражений русского языка:

– Ну вот, опять поперек батьки в пекло лезешь. До конца выслушай, а потом спрашивай, договорились?

Я угрюмо кивнул и он продолжил:

– Хорошо, раз уж вопрос задан, придется отвечать как на духу, – повозился, прищурился с хитрецой, и выдал: – Тебе, ни много, ни мало, предстоит спасти мир.

Едва не захлебнувшись вставшим поперек горла горячим кофе, я долго откашливался, а когда, наконец, смог говорить, возмущенно просипел:

– Вы меня случаем ни с кем не попутали? Я, между прочим, самый обыкновенный, рядовой обыватель, которого по чудовищному недоразумению занесло непонятно куда. Так что спасение мира совсем не по моей части. Адресом, понимаете ли, ошиблись.

Богдан собрал глубокими морщинами кожу на лбу, и озорно сверкнув глазами, весело пророкотал:

– Не прибедняйся. Ты даже не представляешь, на что способен, – но, тут же посерьезнел. – Неужели тебе до сих пор непонятно, что случайностей в принципе не бывает. А уж тем более таких. Хочешь ты того, или нет, но участь твоя предопределена, и спасителем поработать все же придется.

Испытывая необъяснимое, изжогой подкатывающее раздражение, я сквозь зубы процедил:

– Да что ж вы все за меня решаете-то? А если я не хочу, не желаю никого спасать и до фонаря мне все эти ваши разборки? Тогда как?

Гигант поджал губы и неопределенно пожал могучими плечами:

– А никак. Некуда тебе деваться. От судьбы не уйдешь, как ни крути. Посему, я сейчас в двух словах объясню, что к чему, и отправлю отдыхать. Завтра тебе предстоит тяжелый день. Как, впрочем, и все остальные в ближайшем обозримом будущем тоже. – Он вопросительно покосился на пустую чашку, но я отрицательно качнул головой.

Богдан посмотрел мимо меня, задумчиво почесывая кончик носа, одним глотком допил свой кофе, и лишь после этого снова заговорил:

– На своем веку я участвовал в судействе четырех дуэлей, включая эту, где был назначен главой бригады.

Поймав мой удивленный взгляд, он, едва заметно усмехнувшись, вновь ответил на невысказанный вопрос:

– Мой возраст шестьсот пятьдесят два стандартных цикла, или по вашим меркам чуть более шестисот лет. Наш цикл, аналог земного года, только короче на один месяц. А продолжительность жизни всегда прямо пропорциональна уровню развития социума – великан обеими ладонями огладил бороду. – К слову, сколько бы ты дал тому хорру, что к тебе приходил?

Я, заранее сомневаясь в ответе, нерешительно промямлил:

– Ну, лет двадцать пять – двадцать семь. Во всяком случае, никак не больше тридцати.

Богдан отрицательно качнул головой.