ДНК неземной любви Степанова Татьяна
Этот день – четверг – был спортивным днем в Главке. Вообще со второй декады июля после целой серии громких дел, молва о которых до сих пор еще не улеглась и будоражила умы, в работе наступило небольшое затишье. Начался отпускной сезон. Катя и сама подумывала о том, чтобы через пару недель отправиться в отпуск. Муж, Вадим Кравченко, именуемый на домашнем жаргоне Драгоценным В.А., все еще находился за границей со своим работодателем, лечившимся в разных клиниках Европы. Катя уже как-то даже устала скучать. Ладно, перемелется… К тому же с начала лета на работе происходили такие события, что и подумать о чем-то личном некогда было. И вдруг бац! – и полный штиль. Пауза наступила…
ПАУЗА… пауза…
А тут еще и жара. Днем до тридцати, ночью душно, как в бане. Сотрудники Главка дружно писали рапорты на отпуск, в розыске все подернулось пылью и ленью, из происшествий сплошная рутина, ни одного стоящего убийства, чтобы делать репортаж для криминальной полосы.
И вот в четверг, когда столбик термометра уже к десяти часам утра дополз до 31 градуса, кому-то из министерского начальства пришла гениальная идея устроить на подмосковной тренировочной базе соревнования по профессиональному многоборью. А это кросс десять километров, эстафета-преследование, стрельба по мишеням и потом соревнования по самбо и боксу.
Министерские, естественно, лишь кликнули клич, состязаться в многоборье с Житной явились только отдельные представители, отдуваться, как всегда, пришлось областному Главку и Петровке, 38.
Катю, как криминального обозревателя пресс-центра, отрядили вместе с телевизионщиками освещать это эпохальное событие.
Кросс в десять километров по жаре, эстфета-преследование по пересеченной местности…
– А как вы думаете, они ж кадровые офицеры, как они будут в таких условиях особо опасного преступника брать? – В качестве комментария один из министерских (сам не бежавший кросс, а наблюдавший за соревнованиями как зритель из спасительной тени) выдал это Кате командирским тоном. – Ничего, ничего, подраспустились. Пора и жир согнать лишний с личного состава, тяжело в учении, легко в бою.
Уже на эстафете Катя обратила внимание на некоего капитана Белоручку, о нем то и дело объявляли по громкоговорителю: идет вторым, вот вырвался вперед. Но в суматохе нельзя было толком ничего понять, следовало ожидать финиша, а он где-то там, далеко – за леском, куда Катя, облюбовавшая себе место в тени рядом с судейскими, так и не добралась. Потом начались соревнования по стрельбе. И снова фамилия героического капитана Белоручки звучала во первых строках.
И это было чертовски досадно! Потому что, как узнала Катя, капитан Белоручка (ну и фамилия!) был с Петровки, а значит, являлся вредным конкурентом всех тех героев областного Главка – из ГИБДД, патрульно-постовой, из розыска и вневедомственной охраны, – которых Кате и предстояло славить на страницах ведомственной печати.
Однако и в стрельбе из табельного оружия вездесущий капитан с Петровки показал один из лучших результатов, и по сумме набранных очков в многоборье вышел в лидеры.
Катя своим репортерским чутьем поняла, что родной Главк с треском продувает соревнования. Черт, ехали в такую даль, в Павловский Посад, на тренировочную базу и чтобы вот так бездарно проиграть Петровке… вечным соперникам…
Она спросила, на каком же таком поприще трудится славный капитан Белоручка?
И получила ответ – занимает должность инспектора по особо важным делам в МУРе, в отделе убийств.
Ага, ну, конечно… там ребята крутые сидят… Катя совсем расстроилась. А наши-то что же, родные, из Московской области? Где наши-то орлы? Вот сейчас соревнования начнутся по самбо и по боксу, неужели и тут уступят?!
Среди участников соревнований по самбо капитан Белоручка не числился. И область в этом виде спорта в грязь лицом не ударила.
Боксеры сначала тоже показали себя хорошо. Катя от души болела за своих, исписала целый блокнот, нащелкала снимков, охрипла от радостных воплей.
А потом в боксе объявили показательное выступление. От области на ринг выходил мастер спорта майор Жужалев из вневедомственной охраны – богатырь, а от Петровки – капитан уголовного розыска Белоручка.
Катя ожидала увидеть этакого Голиафа. Поэтому сначала даже не обратила внимание на имя капитана, а когда осознала…
– На ринг приглашается капитан милиции Лилия Белоручка!
Лилия? Какая лилия?!
Вышел не Голиаф, явился Давид. Точнее, этакая крепко сбитая плечистая кубышечка – амазонка с короткой стрижкой «под мальчика», в синей майке, в черных спортивных шортах «Адидас» и в боксерских перчатках!
Катя уронила свой репортерский блокнот.
На мгновение потеряла дар речи. Оказывается, это девица выиграла у ее областных коллег кросс в тридцатиградусную жару и эстафету-преследование, это девица показала лучший результат в стрельбе и теперь вышла один на один против могучего майора Жужалева на ринг?
– Лиля, давай! – не помня себя от восторга, завопила Катя, пугая разомлевшего от жары представителя министерства. – Лиля, давай, жми! Покажи им всем! Покажи этим мужикам! Лиля, я за тебя!
Капитан Белоручка обернулась в сторону судейской трибуны, увидела Катю, размахивавшую сорванной с головы бейсболкой, и подняла руку в перчатке. Сделаю, что смогу, ты только болей за меня, подруга!
Странно, как порой люди становятся друзьями – достаточно одного взгляда, одного слова.
Гонг!
Впервые Катя болела не за своих, не за область, а за Петровку, 38.
Майор Жужалев по сравнению со своим противником выглядел настоящим великаном. Капитану Белоручке на голову надели шлем, сунули в рот загубник, затянули шнурки перчаток и…
Она подлетела, закружила вокруг майора, как злая оса. Град ударов – бац, бац, бац! Уклонилась, присела, снова уклонилась и… получила удар.
Кате стало плохо. Разозленный первой неудачей майор Жужалев пошел в наступление, тесня маленькую фигурку в угол, махая кулачищами…
– Они же в разной весовой категории, что это за бой? – затормошила Катя представителя министерства.
– А в профессиональных условиях весовые категории часто бывают разные. Вы что, коллега, первый год служите, что ли? Когда на задержание выезжают, о равных условиях не вспоминают. На войне как на войне. Да вы за Лилю Ивановну не переживайте, она опытный боец, не в таких переделках бывала. Полгода на Кавказе служила в Ингушетии, в сводном отряде.
Бац! Среди града хаотичных ударов майор схлопотал неожиданный и болезненный прямой хук в челюсть. Замотал головой, пошел ва-банк и напоролся на целую серию ударов в корпус. Капитан Белоручка молотила его, как тренировочную «грушу» – удар, удар, удар…
Еще один удар в челюсть заставил маойра Жужалева застыть посреди ринга, он не рухнул, но качался, как дуб, и… И его тренер бросил на ринг полотенце. Бой закончился. Не нокаутом, но поражением.
Капитана Белоручку сразу же окружили коллеги. Победа!
После вручения призов Катя подошла к ней. С букетом цветов, в спортивном «Адидасе», мокрая от пота и ужасно счастливая, она выглядела совсем пацанкой, стриженой пацанкой… Только вот эти взрослые складки у губ и лучистые морщинки, едва заметные, правда…
– Поздравляю вас, Лиля! – Катя была искренней в своей радости. – Задали вы им всем жару, и нашим тоже… Я Екатерина Петровская, работаю в пресс-центре, можно сделать с вами интервью?
– Да ты кричала звонче всех там, я только тебя и слышала, – Белоручка (она доходила высокой Кате до плеча) хлопнула ее по-свойски. – Ну, привет, будем знакомы. Сейчас девчонки подойдут, наши из секретариата и из информационного центра, они со мной в эстафете бежали, если уж писать, то обо всех, не только обо мне.
Откуда-то налетело столько девиц! В спортивных костюмах, счастливые, хохочущие.
– Лилька, ну ты молодец, мы так за тебя переживали!
– Лилька, Митя звонил пять раз, у него там дома все готово, ждет с пирогами!
– Ждет с пирогами? Ага… дай-ка мобилу, – капитан Белоручка приклеилась к мобильнику. – Привет, солнце мое! Ну, конечно, как всегда, все в ажуре. Я кто у тебя? То-то… Первое место по количеству очков! Митька… ой, брось, только снова не начинай… Ну ты просто… ну ладно, я тоже тебя очень люблю! Все, едем, через час будем дома, встречай с шампанским!
Она взмахнула мобильником.
– Все ко мне обмывать победу… Девчонки, там «рафик» стоит, все садимся, а это… корреспондентка с Никитского переулка, областная, где? Катя! С нами поедешь! Немножко посидим, выпьем рюмашку… Там тебе твое интервью и готово будет на блюдечке!
Вот так нежданно-негаданно Катя и попала к капитану МУРа Лилии Белоручке домой в гости. Она и не подозревала, прологом к каким событиям станет этот веселый вечер с застольем в квартире на площади Гагарина, выходящей окном-эркером прямо на памятник.
– А теперь тост! – долговязый блондин в очках поднялся из-за стола. – Девочки, у меня тост, выпьем все вместе…
«Какой он милый, домашний, интеллигентный, – подумала Катя. – Однако с капитаном Белоручкой у них такая забавная чудная пара…»
– А это вот Митька мой, Митька, иди сюда, познакомься – это корреспондентка из нашей газеты Катя, статью про меня напишет, как я там на нашей милицейской олимпиаде зажигала! – В тесной прихожей, куда после долгого пути наконец-то прибыла вся шумная и многолюдная ватага, Лиля Белоручка подтолкнула к Кате этого самого молодого человека в очках.
Он был в домашнем переднике, с перекинутым через плечо кухонным полотенцем. В квартире аппетитно пахло жарким и сдобой.
– Здравствуйте, проходите, очень приятно – Дмитрий Федченко, – блондин протянул Кате руку. – Девочки, кому надо умыться с дороги – ванная прямо по коридору, сейчас будем за стол садиться. Лилечка… поди сама на кухню, глянь… к заливному я купил два вида хрена. А насчет пирогов меня твоя соседка тетя Маша консультировала, так что все вроде нормально.
– Слыхала? – Лиля уже свойски подмигнула Кате. – Хозяйственный мой Митька, тоже в статье про него можешь написать – я без него никуда, я без него, как без рук тут, дома, а готовит он как! Сейчас сама узнаешь, как он готовит. Напиши в статье – особенно пироги ему удаются.
За круглым столом Дмитрий Федченко оказался единственным мужчиной и тамадой, остальные все были женщины, как поняла Катя – коллеги капитана Белоручки по спортивной команде с Петровки, 38 – из самых разных служб.
Пока пили за победу на соревнованиях, за бой на ринге, за тренера, Катя успела узнать от соседки слева, что «Лиля с Митей скоро должны пожениться, а так вместе они уже почти год», что «парень положительный, не пьет, не курит, йогой занимается, ради хорошей зарплаты теперь работает в фирме, делает все, абсолютно все по дому, потому что сама знаешь, какая у Лильки в уголовном розыске работа собачья».
– Девочки, у меня тост! – Дмитрий Федченко снова поднялся. – Выпьем же…
– За любовь! – закричали со всех сторон.
– Да, за любовь, за удачу, за такой вот тесный круг друзей, – Дмитрий снял очки. – И как сказал поэт: «Друзья, в сей день благословенный забвенью бросим суеты. Теки вино рекою пенной в честь Вакха, муз и красоты!»
Все начали чокаться бокалами с шампанским, а Дмитрий Федченко взял капитана Белоручку за руку… за ту самую руку, которая всего пару часов назад в боксерской перчатке так неистово и азартно молотила по своему противнику на ринге, и галантно поцеловал.
Растроганная Катя положила себя еще салата оливье, он казался ей очень вкусным, как и все на этом столе.
«Интересно, каким майонезом Митя салат заправляет? Оливковым или провансаль? Ну и парочка… хотя почему нет? Он такой забавный и Пушкина вон наизусть читает… А наши-то областные продули соревнования… Сколько в этой комнате игрушек… Наверное, все ее, капитанские… еще с детства… медведь какой смешной на пианино… Интересно, а как этот Митя пироги защипывает сверху, что они такими аккуратными треугольничками выходят и начинка не высыпается?»
Мыслей у Кати роилось много, но шампанское, что так и текло рекой за столом, мало-помалу делало свое дело. И скоро от всех мыслей осталась одна – маленькая, но емкая: как же тут хорошо…
Плюшевого медведя пересадили на диван, открыли пианино, и «к роялю» сел Дмитрий Федченко. Он лихо сбацал цыганочку, а потом «Подмосковные вечера», и все девчонки с Петровки, 38 – из секретариата, информационного центра, из штаба, из розыска и УБЭП, все, кто бежал эстафету и стрелял в тире за столичный Главк, запели. А после, конечно, спели «Орел степной, казак лихой» и «А я люблю женатого» и затем еще «Миллион алых роз» и «Мы едем, едем, едем, в далекие края»…
Ночь, теплая июльская ночь опустилась на площадь Гагарина и на сияющий огнями Ленинский проспект.
– Кать, домой-то доедешь? – заботливо, однако слегка заплетающимся языком спросила капитан Белоручка, когда все уже сытые-пьяные, счастливые, охрипшие, усталые во втором часу двинули в прихожую.
– Я такси вызвала, – Катя жестикулировала мобильником, – Лиль, спасибо большое, ты просто молодец… Дала жару нашим… так им и надо, тоже мне мужики, опера, гренадеры… ты, Лиля, просто герой!
– Тихо, тихо, мы вас сейчас с Митькой проводим.
– Н-ни за что, там такси ждет. Спасибо за прекрасный вечер. Лиля, у меня твой телефон, я тебе позвоню, как статья будет готова. Митя, спасибо, приятно было познакомиться!
– Взаимно. Как сказал поэт: «Ребята, давайте жить дружно!»
В такси по дороге с площади Гагарина к родной Фрунзенской набережной Катя все вспоминала ринг. Гонг! Удар, еще удар… на ринге отчаянно дралась и боксировала ярая амазонка… Пироги сыпались дождем с ночного неба, с пылу с жару… Плюшевый медведь щурился умильно, махая пухлой лапкой… Тост за любовь!
Все хорошо…
Все отлично…
И ничто не предвещало беды…
ГЛАВА 4
БУЛЬВАРЫ
Если взглянуть на карту центра Москвы, то они заметны сразу, эти узкие зеленые ленточки – столичные бульвары.
Излюбленные места в городе коренных москвичей! Нигде, как здесь, разве еще только на Тверской улице или на рынке в спальном районе можно наблюдать за нравами, какие сценки порой разыгрываются на тенистых аллеях бульваров, какие персонажи столичной хроники бредут нога за ногу по бульварам – на рассвете, днем, на закате.
А вот по ночам…
Но об этом позже…
Самый демократичный из московских бульваров, конечно же, Чистопрудный. Летом – в полуденный зной и по вечерам публика гужуется возле пруда. Молодые мамы с детьми – увы, детей что-то все меньше, меньше на бульварах… Молодежь, ну эта всегда всем довольна, даже тем, что особо некуда податься, когда пусто в кармане. Сидят на лавочках с бутылками пива парочки в обнимку. Джинсы, рваные на коленках, белые застиранные майки, вьетнамки на босу ногу, пестрые рюкзаки в стиле этно – смех, смех, поцелуи взасос… Молодость на бульварах, в гостиницу бы податься, но там такие цены, сразу о любви забудешь. Так, на пиво есть пока, хватает, а там заработаем – хотя кто знает теперь, заработаем ли…
Вон алкаши под липой на скамейке в холодочке – тем вообще все до фени. Но нет, что-то жарко обсуждают. Ага, почем водка станет. Говорят, опять указ вышел или Дума постановила… мол, «дешевле восьмидесяти рублей – ни-ни». А брали раньше и по сорок, и по тридцать… Мишка Хромой, правда, с такой водки дураком стал… А Култыгина сразу в Боткинскую увезли, помер там, не приходя в сознание. Но это дело житейское, все там будем. А водка-то была по тридцать, а теперь дешевле восьмидесяти и не жди, не надейся…
У афиши театра «Современник», смотрящего фасадом на Чистые пруды, пенсионерки что-то старательно переписывают себе в блокнотики. Ага, поклонницы таланта. Театр состарился, и они, зрители, вместе с ним, но все равно пишут, фиксируют – репертуар на сентябрь, вывесили уже. Хотя театр этим летом здесь и радует зрителей, иди вон в кассу, бери билет, и не надо в очереди всю ночь стоять. Но старушки только вздыхают, вспоминают молодость, как стояли еще там, на Маяковке, возле старого здания театра, а потом и тут тоже, на Чистых прудах. И как потом Ефремов ушел во МХАТ… А теперь вот афиша, и билетов полно, боже ж ты мой, как бежит время…
Как оно мчится на столичных бульварах…
И одновременно стоит на месте…
А по ночам… но об этом опять же чуть погодя…
У ресторана «Ностальжи» припаркован чей-то синий «Порше» с открытым верхом, трамвай номер 39 штурмует толпа, хлынувшая от метро, бронзовый памятник Грибоедову смотрит вперед, в сторону Рождественского и Трубной.
А дальше – Петровский бульвар, его что-то все роют, роют, копают, золото, что ли, там ищут, клады – зимой начали, летом все никак не кончат, и гулять там никто не гуляет по аллеям, потому что мало радости гулять среди канализационных труб и ям.
На Страстном все спешат к Пушкинской, к Тверской, никто и по сторонам-то не смотрит.
И только воробьи на горячем асфальте…
Порх! И взметнулись веселой стайкой…
Сели на гигантский рекламный щит дома, что на углу Пушкинской. Все воробьям видно сверху, людишки, как блохи, снуют, машины, машины, машины…
Говорят, и тут будут «подземку» копать, как и на Манежной…
Ну, тогда и смерть нам всем, воробьям, центр наглухо встанет.
А мы улетим, мы улетим, откочуем – есть ведь другие города и страны – Париж, Рим, например… Слышали, что в Риме-то произошло? Не слышали? А мы все равно туда улетим.
Это людишкам там внизу колупаться придется, пусть и колупаются. А мы свободные птицы, воробьи…
В ресторане «Пушкин» обедают. Сколько черных машин около ресторана. И напротив, в «Макдоналдсе», тоже обедают. Полна коробочка там и вечный жареный картофель и соус сырный…
По Тверскому бульвару вниз, к Старому Арбату, что никогда не спит. И бронзовый Пушкин, как и бронзовый Грибоедов, взглядом провожает…
На Тверском бульваре и на Старом Арбате по вечерам что-то много пьянчуг. На Арбате летние кафе, пивные – это понятно. Но что же это спать-то многие с Арбата идут сюда, на Тверской, на скамейки?
Милиция, конечно, столичная бдит… Но их вон, милицию-то, по телику в блин сейчас размазывают, мол, такие-сякие, взяточники, мздоимцы. Хотя какая с нищего алкаша мзда? Но, может, он лишь притворяется нищим, у него это бизнес такой уличный – клянчить, а у самого особняк в Жуковке?
Ох, кто поймет столичную жизнь? Люди не понимают, куда уж воробьям разобраться. Сели себе на ветку и чирикают… на голову прохожим гадят, озорничают, безобразники.
А по ночам…
Нет, это не на Тверском, это дальше…
Снова вниз, вниз, все дальше по аллеям, мимо Арбата, мимо Большой Никитской – на Гоголевский бульвар.
Место тихое, место славное. Пьянчуг почти нет, что им тут делать, вдоль бульвара цепь уютнейших магазинчиков, бутиков модной одежды. Вон там был магазин цветочный «Царство Флоры» – его закрыли, потому что с ним связана одна темная кровавая история[1]… Но тогда всех поймали, посадили, в общем, не так уж и давно дело было…
На Арбате вот совсем недавно история приключилась со стрельбой, город от слухов едва не распух, но тоже вроде как-то все[2]… Лишь круги, круги по воде… По Москве-реке…
А Гоголевский бульвар, он какой-то особый. Вон на той стороне французское кафе «Жак», и там вечно битком набито в тесном зальчике за столиками, и на скатертях можно рисовать, потому что бумажные. И курить можно, и вообще – маленький Париж, Большие бульвары.
Популярности кафе бешено завидуют все фешенебельные заведения общепита, расположенные на Гоголевском. Особенно зло и остро завидуют в ресторане «Беллецца», что по-итальянски «красавица» означает. «Беллецца» занимает весь первый этаж роскошного старинного особняка, что на углу бульвара и Колымажного переулка. Рекламировали, позиционировали ресторан, как VIP, но то ли денег пожалели, то ли сразу баллов недобрали в столичном кулинарном рейтинге. Короче говоря, вложили много, а «отбили» мало. И это несмотря на хорошего шеф-повара (не итальянец, русский дядя Ваня, но всю жизнь проработал сначала в советском, потом в российском посольстве в Риме), несмотря на помпезный дизайн зала, бархатные диваны и кресла, хрустальные люстры и живую музыку по вечерам. Собственный маленький оркестрик, где подрабатывают музыканты из консерватории, до которой рукой подать, – на Никитской. Музыка всегда хорошая, проверенный репертуар на средний возраст – классика, танго, венские вальсы, а посетителей мало. То ли планида такая коммерческая – не в масть… то ли еще что-то…
На той стороне бульвара, на Сивцевом Вражке, окопалась целая орда конкурентов. Кафешки, все кафешки, туда только молодежь ходит, бельгийская пивнушка в подвале, там тоже всегда весело, китайский ресторанчик, скромно спрятавшийся в арке. Там цены, там веселье, особенно в пятницу вечером и в субботу – до самого закрытия. А чуть дальше, в Чертольском переулке, ночной клуб «Яма», куда, кажется, вообще никого не пускают, кроме каких-то уж совсем загадочных личностей, подруливающих к бронированным дверям на таких крутых тачках…
На углу Сивцева Вражка и бульвара – небольшой особнячок, отреставрированный, нарядный. Театр-кабаре, афиши дорогие, кричащие «Трагикомическая артель», «Следите за репертуаром!».
Июльский полдень, тишина, сразу видно, что «Трагикомическая артель» готовится к новому сезону, труппа где-то на «чесе» в нефтегазодобывающем Ханты-Мансийске, касса закрыта, в фойе у мраморной лестницы с новыми золотыми перилами гудит пылесос. И тут же в дверях крепкий, осанистый, еще не старый, хотя и седовласый мужчина в черном костюме, при галстуке неторопливо раскуривает сигарету, смотрит на улицу, словно прикидывая – выходить ли на солнцепек или же чуток обождать.
– Сан Саныч!
– Вас слушаю.
– Хорошо, что я вас застал. Сегодня после обеда пожарная инспекция придет, так уж вы покажите им все, ладно? Все, что мы сделали за эти три недели, все точно, как и было нам указано. Я бы сам с ними разобрался, да не могу, времени нет, в аэропорт Домодедово спешу, Говорунова встречать.
– Не беспокойтесь Константин Петрович, все будет нормально. Сумеем договориться. Я этих «тушил» как облупленных знаю.
Осанистый мужчина в черном костюме, Александр Александрович Колобердяев, – не актер, не худрук, но личность в «Трагикомической артели» уважаемая – отличный завхоз, мастер на все руки: в случае чего и за электрика, и за слесаря, и за сантехника, и за шофера, а порой и по ночам еще подрабатывает охранником. Правая рука исполнительного директора артели Константина Петровича Мартова.
Мартов, в тертых джинсах, в белой рубашке, на шее золотая цепочка болтается, промокает вспотевшее лицо бумажной салфеткой.
– Жара какая.
– Завтра, говорят, еще жарче будет, я прогноз слышал. Но обещали грозу. – Колобердяев почтительно, следуя на пол-шага сзади, провожает Мартова до дверей театра, наблюдает, как тот садится в свою машину.
– Грозу? Вот черт! Еще рейс отложат.
– Так то ночью. Ну, счастливого пути, привет Говорунову.
Выправка у Сан Саныча Колобердяева почти военная, хотя служил он в армии очень давно, срочную. И было это… дай бог памяти сколько же лет назад? Жизнь за шестой десяток круто перевалила, но по-прежнему в строю, по-прежнему работает, жить-то на что-то надо, не на пенсию же сквалыжную… Ну, конечно. Это не то, что прежде было…
Эх, вот раньше как работали! Колобердяев снимает пиджак и перекидывает его через руку. Как, помнится, ждали нового посла в Риме, он, Колобердяев, его встречал на машине в римском аэропорту вместе с секретарями, помощниками, атташе, короче говоря, со всем штатом посольства. Ну и что, что простым водителем, он тогда, в 82-м, в нашем посольстве в Италии тоже пять или семь должностей совмещал – и все по хозяйственной части. Молодой был, энергия через край ключом била.
А теперь вот пенсионер, эхе-хе… И эта вот артель, актеришки, правда, тут есть и эти, как их там – звезды нынешние, что по сериалам мелькают. Антреприза… Это все Мартов Константин своими стараниями, своей жилкой коммерческой сумел сколотить, создать, артель-то прибыль дает, и немалую, в театральный сезон своим хозяевам…
Но прежде-то, прежде… в Риме, в посольстве, ох и жизнь была, высокая жизнь, со смыслом… Кто это на себе прочувствовал, тот знает, подтвердит. Вон шеф-повар, например, Шуляк в ресторане «Беллецца», что на той стороне бульвара. Кому Иван Германович, а нам он так просто Ваня… В нашем посольстве в Риме пятнадцать лет на кухне у плиты простоял, теперь вот в ресторане… А кто устроил его туда – он, Колобердяев…
Пойти, что ли, сходить туда, на этот, как его… бизнес-ланч? До пожарников еще далеко, они после обеда нагрянут. Ресторан с двенадцати открыт, но считай что до пяти там вообще никого никогда, залы пустуют. А Ваня-повар вкусы его знает, несмотря на всю свою эту итальянскую кулинарию – макароны там да феттучинни – рюмочку водки ледяной всегда нальет, пирожками угостит с мясом да супчику, бульончику с потрошками, с корешками…
В такую жару?!
А там и пивко найдется из холодильника. И все за Ванин щедрый счет, в благодарность ему, Колобердяеву, за место.
В сумрачном зале «Беллеццы» работали мощные кондиционеры. Ресторан только открылся. Официанты – немолодые уже, в основном перешедшие сюда из «Праги», – откровенно скучали, потому как посетителей, кроме Колобердяева, не было никого.
В углу у рояля собирался на репетицию оркестр – скрипка, виолончель, мандолина. Музыканты Колобердяеву все знакомые, все таким способом подрабатывали, поправляли бюджет. Особо Колобердяев выделял виолончелистку Юлию Аркадьевну.
Привстал из-за столика, поклонился. Царственная женщина, телесами богатая. Сейчас-то вон на репетицию пришла в пестром сарафане, открывающем полные плечи, а как вечером наденет черное платье, поднакрасится, то…
На артистку Наталью Крачковскую похожа, у той, говорят, поклонников было – не счесть. А у Юлии Аркадьевны что-то нету поклонников, даром вес у нее аппетитный – за сто килограммов, есть за что подержаться, а ухажеров нет, ну возраст, конечно, возраст уже не тот, солидный возраст…
И как она ловко, несмотря на все жиры свои, с этой самой виолончелью управляется. Как заиграет, как заиграет… Ну, без мужа живет, зарабатывать надо самой, а на уроках музыки капитала не наживешь.
– Доброго здоровья, Юлия Аркадьевна!
– И вам того же, Сан Саныч.
К столику подошел повар Шуляк. Колобердяев, ободренный приветствием дамы, встретил его благодушно.
– Как жизнь, Ваня?
– Как зебра… Как обычно, Сан Саныч?
– Нет, жарко сегодня. Пива принеси холодного ну и закусить чего-нибудь легкого…
Через пять минут повар – сам Колобердяева обслуживал – вернулся с бокалом светлого пива, с тарелочкой с копченостями и своими фирменными неитальянскими пирожками.
Поговорили, вспомнили былое, как работали в «загранке», да что это значило тогда – работать в «загранке» – в восьмидесятых-то годах. Как нового, назначенного посла встречали всем посольским штатом. Колобердяев вздохнул – было время, послов встречали, а теперь вон Костька Мартов, шеф, тридцатилетний выжига, другого выжигу театрального, Говорунова, в аэропорту встречает. Тот с деньгами возвращается артельными, что за «чес» артисты на Севере заработали. На Северах-то этих вахтовый метод на буровых, на нефтяных, от тоски мужики там сатанеют. А тут артель артистическая им что-нибудь вроде мюзикла-бурлеска привезет с раздеванием, шоу по типу парижского кабаре с Бульваров.
Музыканты начали репетицию, и у Колобердяева тут же голова заболела. И даже полная Юлия Аркадьевна показалась не такой уж соблазнительной, а просто толстой, заплывшей жиром.
Охо-хо… А день такой длинный впереди, еще и эта чертова пожарная инспекция…
Инспекция нагрянула в три часа. И до самого вечера у Колобердяева не было свободной минуты. Все, все обошли и проверили. И зрительный зал, и гримерные, и все подсобные помещения, и постановочный цех, и в подвал спускались, и на чердак лазили, и сигнализацию по сто раз включали.
Потребовались недюжинные дипломатические навыки, настойчивость, мужество, если хотите, чтобы устоять под таким напором, не сдаться.
В восемь часов измочаленный Колобердяев выпроводил инспекторов. В десять ушли все, кто работал в здании. И Колобердяев – а это был как раз вечер его суточного дежурства уже в качестве охранника – запер двери. Достал из холодильника жареную курицу и бутылку водки. Это вам не бизнес-ланч фиговый, это вам русский ужин холостого человека. Водка…
Жена Агнесса никогда этого не понимала, потому и ушла, бросила… Водка… Когда в посольстве-то работал, конечно, не так пил, тогда боя-я-а-а-лись… А сейчас, сейчас никто ничего не боится, всем до лампы, до фонаря.
По телевизору показывали новости. Потом пошел фильм какой-то американский. И Колобердяев заснул в кожаном кресле. Он спал. И проснулся…
Показалось, что его разбудил телефон, зазвонивший где-то там – в темноте пустого здания. Но нет, кому звонить в такую пору? Это в телевизоре, наверное…
Фильм по Первому каналу еще шел, а за окном… За окном так полыхнуло!
Гроза. Ну, обещали ж синоптики. В открытую форточку врывался упругий ветер.
В комнате стояла спертая духота и витал водочно-чесночный дух. Надо бы устроить проветрион. А то утром люди придут, неудобно.
Колобердяев встал, открыл окно настежь, а сам пошел в фойе. Что там с погодой на улице?
Сквозь стеклянные двери он увидел, как снова полыхнула молния. Синий мертвенный свет словно испортил привычную палитру – фонари, темные кроны деревьев там, на бульварной аллее. Сколько времени? Без малого три? Ни машин на Гоголевском, ни прохожих.
Колобердяев хотел было уж отойти от дверей, как вдруг что-то показалось ему… Там, на бульваре напротив… что это?
Он толкнул дверь и… Он готов был поклясться, что сам лично запер все перед тем, как уединиться с бутылкой в кабинете. А теперь дверь открылась, будто приглашая его выйти наружу.
А там, на бульваре…
Опять полыхнула молния, и где-то еще далеко прогремело. Темные окна домов, темная аллея, и там… Что там?
Колобердяев вышел на улицу – без пиджака, шагнул на проезжую часть, где не было машин. Первые капли дождя ударили его по лицу – больно, но он этого даже не заметил.
ГЛАВА 5
ЮЛИЯ АРКАДЬЕВНА
Дама, которой так откровенно и одновременно исподволь интересовался завхоз Колобердяев – Юлия Аркадьевна Кадош, едва только в репетиции оркестра настал перерыв, тут же выхватила из сумки пачку бумажных салфеток, косметичку и мобильный телефон.
Салфетками она тщательно протерла гриф свой виолончели, отложила ее в сторону и начала сосредоточенно подправлять расплывшийся от жары макияж. Достала подводку, навела заново жирные черные стрелки в уголках глаз, густо напудрилась и накрасила губы, взбила пальцами темные волосы. К счастью, в салон к парикмахеру еще не пора, а то опять расходы. Правда, если вы жена какого-нибудь толстосума или чиновника, косметические салоны в ваши пятьдесят восемь без малого – это как раз то место, где вам и надлежит проводить большую часть досуга. Но если вы работающая одинокая женщина, если пашете как лошадь – ведете класс в консерватории, ездите по частным урокам, да еще играете по ночам в таком вот оркестре в этом чертовом итальянском кабаке на бульваре, то… То все эти радости жизни – качественный пилинг, массаж, «уколы красоты» и прочее – не слишком-то доступны по причине своей дороговизны.
Пудрясь, она то и дело нервно поглядывала на телефон – в эти часы ей обычно звонила из Кишинева вся ее многочисленная и теперь такая далекая молдавская родня: сестра София, племянница Марика и тетя Марта. Когда-то – давно – молдавская родня навещала ее в Москве часто, чуть ли не по три раза в год. Но, увы, времена изменились. И остались лишь телефонные пересуды.
Юлия Аркадьевна Кадош – с виду такая живая, полная, цветущая и жизнерадостная женщина, трудившаяся без устали, виолончель которой пела порой так призывно и страстно, была на деле серьезно больна. Диабет… С тех пор, как в прошлом году она лежала в коме, а потом два месяца провела в больнице, телефонные переговоры с Кишиневом стали почти ежедневным ритуалом. И не только потому, что молдавские родственники беспокоились о ее здоровье, а и оттого, что их всех безумно интересовал вопрос, кому в случае чего – ну вы понимаете, все под богом ходим, а диабетики особенно – достанется квартира в Большом Афанасьевском переулке, в самом центре Москвы, до которой от бульвара и от ресторана «Беллецца», и от консерватории было рукой подать – пятнадцать минут пешком.
Квартира для одинокой и не густо зарабатывавшей Юлии Аркадьевны просто царская – четырехкомнатная, с двумя туалетами, с просторным холлом, в кирпичной башне, где доживали свой век бывшие совпартработники. Семейство Юлии Аркадьевны перебралось в Москву из Кишинева через Днепропетровск еще в начале шестидесятых, ее отец был руководителем знаменитого в то время на весь Союз молдавского ансамбля песни и пляски, без участия которого в оные времена не обходился ни один кремлевский концерт. Отца Юлии Аркадьевны лично знали и любили Брежнев и министр МВД Щелоков.
В то время… Но об этом Юлия Аркадьевна вспоминала с тоской. Да, и мы тоже жили когда-то, и быт казался сказкой, но вот подкатила вторая половина жизни и – ничего, только труд, труд, только болезнь, немощь, только страх…
И сын не помощник… Негодяй…
До репетиции в ресторане «Беллецца» Юлия Аркадьевна успела зайти на очередную консультацию к нотариусу в офис на Знаменке. Крася губы, ожидая традиционного звонка из Кишинева от племянницы Марики, она прокручивала в памяти этот разговор.
– Ну и что же вы решили?
– Ох, не знаю, я в таком сомнении.
Нотариус – молоденькая бойкая девица. И, возможно, поэтому Юлия Аркадьевна, ставшая с некоторых пор крайне мнительной, не доверяла ей ни на грош.
– Ну, вариантов много, как распорядиться квартирой.
– Я понимаю. Я тут знакомилась с предложением фирм о пожизненной ренте, ну когда… ну если я подпишу им квартиру, а они будут платить. Но это же чужие, а кругом сплошной обман…
– У вас же есть родственники.
– Спят и видят, как переехать сюда, в Москву, только и ждут смерти моей. Каждый день вон звонят, узнают – не сдохла ли еще, – Юлия Аркадьевна там, в кабинете нотариуса, говорила о своей кишиневской родне почти с ненавистью.
– Вы хотели составить завещание в пользу вашей двоюродной сестры из Кишинева или племянницы, насколько я помню, – нотариус вела разговор с ангельским терпением.
– Да, хотела… а сейчас не знаю, сомневаюсь. Мне нужен уход, средства на лечение, а от них разве дождешься? И хоронить-то не приедут, если что… М-да, не хочется об этом думать, а приходится. – И Юлия Аркадьевна там, в кабинете нотариуса, в который уж раз начинала рассказывать о том, как лежала в коме.
– Да, конечно, это ваши дальние родственники. Но, насколько я знаю, у вас есть сын.
– У меня нет сына.
– Ваш приемный сын – Савелий Кадош.
– Кадош – это наша фамилия, это мой отец, его дед приемный, дал ему эту фамилию, – Юлия Аркадьевна поджала губы. – Какая дура я была тогда… господи, такая дура, я так хотела ребенка, а из-за этого проклятого диабета… врачи сказали, что… в общем, я испугалась, а надо было своего рожать, а не брать этого… неизвестно кем и от кого прижитого, от черта, от дьявола… Представляете, я до сих пор помню тот день в августе, когда мы приехали в детский дом – я, мама, отец… Мои родители, они на все были согласны – хочешь усыновить приемного, усыновляй. Я хотела совсем малыша, а этот… ему тогда было уже девять, он вышел в коридор, и, пока мы шли… он смотрел на нас, на меня, и я… Он был такой хорошенький, темноволосый… как ангелочек, и я… Господи боже, что я наделала, зачем, зачем я сказала им всем, что хочу взять именно этого мальчишку!
– Успокойтесь, я понимаю, бывают конфликты, в семье все бывает. – Нотариус налила Юлии Аркадьевне воды в стакан. – Между родными бывают конфликты, что уж о приемных детях говорить… Но вы прожили столько лет вместе, вы его вырастили, он фактически ваш сын. И, насколько я знаю, он сейчас весьма обеспеченный человек… И в конце концов, по закону именно он ваш прямой наследник, и часть вашей квартиры принадлежит ему по факту.
– Это меня и убивает, – Юлия Аркадьевна всплеснула полными руками. – Именно из-за этого я и покоя себе не нахожу – что после моей кончины все достанется этому негодяю, этому подонку…
– Вы давно не общаетесь с сыном?
– Много лет. Но он иногда появляется, проверяет – жива ли я… Когда-нибудь ему надоест ждать и он… он либо сам меня прикончит, либо найдет кого-то среди этих своих… я даже не знаю, как их именовать…
– Простите, я не понимаю, – нотариус пожала плечами. – Он что, дурно к вам относился? Что он такого ужасного сделал?
– Понимаете, есть вещи за гранью. О них даже говорить нельзя. Страшно о таких вещах говорить.
– Извините, мне непонятно. Он что, пытался убить вас, свою приемную мать? Недостойно вел себя? Ваш сын Савва Кадош, я наводила справки, он обеспеченный человек, много чего имеет, кажется, клубом ночным владеет. Так?
– Вы лучше спросите, кто им владеет.
– То есть?
– Его душой, его бессмертной душой. Если она у него, конечно, есть – душа… чертово семя…
– Юлия Аркадьевна…
– Что? – Юлия Аркадьевна смотрела на молоденькую юрист-девицу. – Думаете, у меня с головой не все в порядке? Я в своем уме. Я в церковь ходила, со священником хотела поговорить, но тут, в центре, в храмах батюшки такие молодые, такие продвинутые… Больно умны… Слушают, головой кивают, а думают вроде вас… А это вопрос веры, а не пустых интеллектуальных рассуждений о том, что… Да я ему говорю, этому попу, ОН адская тварь, мой приемный сын… Делает такие вещи, такой соблазн творит… А батюшка мне – как вы: не нервничайте, успокойтесь, если даже там, в церкви, от большого ума сейчас в ад не верят, то… то куда же мне… к кому обращаться? – Юлия Аркадьевна залилась слезами.
Нотариус смотрела на нее сочувственно, а затем предложила подумать еще и прийти уже с готовым решением – кому завещать квартиру в Большом Афанасьевском переулке.
Такова проза жизни.
Перерыв кончился, и репетиция возобновилась. Юлия Аркадьевна сразу взяла себя в руки, встряхнулась. Играть надо, публику вечером веселить, а публики в ресторане кот наплакал. А придется потом возвращаться домой по темному бульвару, по переулкам, благо тут всего ничего пешком.
Она видела Колобердяева, сидевшего за столиком у окна, потягивавшего ледяное пиво. Какой-то приятель здешнего повара, вроде работали раньше вместе, теперь вот таскается почти каждый день обедать на дармовщину, повар ему чем-то обязан, вот и стелется… Но вообще-то мужик солидный, крепкий еще и, кажется, одинокий, работает вот в этом театре-кабаре, что напротив, в Сивцевом… Улыбается каждый раз – немного, правда, развязно, вот и сейчас. Помахать ему надо, поприветствовать. Ах ты, жук старый, туда же… неужели она нравится ему? А что, они одногодки, то есть он ее старше, конечно, но… И о болезни ее он ничего не знает. Мужик солидный… Попивает, это ясно, морда красная… опух… Ну что ж, а кто сейчас не пьет? Если хочет чего, пусть делает шаги, она в принципе не против. Может, что и с квартирой он ей дельное присоветует, может, связи у него какие-нибудь еще остались по старой памяти. Повар-то здешний, Ваня, вон как его обхаживает, видно, не за зря.
Колобердяев покинул «Беллеццу», когда репетиция еще не закончилась. А потом и Юлия Аркадьевна упаковала свою виолончель в футляр и под палящим солнцем потащилась на троллейбусную остановку – в пять часов у нее был частный урок музыки в квартире на Трубной, а потом еще один – уже в Медведкове, куда надо было ехать на метро. В ресторане она в этот вечер не выступала, ее рабочие дни – четверг, пятница и суббота. Сегодня же вторник. А к вечеру вообще обещали по радио дождь и грозу.
ГЛАВА 6
СУДЕЙСКИЙ