ДНК неземной любви Степанова Татьяна
– Глеб Сергеевич, только что звонили из Общественной палаты, слушания назначены на пятницу на одиннадцать часов. Аналитический отдел составил справку, и там еще данные статистики по судебным приговорам.
Глеб Сергеевич Белоусов – в прошлом судья, а ныне начальник управления судебного департамента – выслушал свою секретаршу, звонившую ему на мобильный.
– Хорошо, спасибо, по поводу сегодняшнего совещания… у меня на столе голубая папка, присоедините ее к остальным документам. – Он обедал в пустом зале тихого и весьма приличного, по его оценке, итальянского ресторана «Беллецца» в полном одиночестве. Пригласил на обед старого приятеля – тоже в прошлом судейского, а ныне чиновника Минюста, да того задержали дела – звонил товарищ, извинялся, в другой раз, Глеб, в другой раз встретимся, посидим.
А кто знает, когда этот самый «другой раз» наступит? Жизнь коротка… Ах, как же она предательски коротка…
Белоусов закончил есть суп, официант принес телячью печень. Белоусову в «Беллецце» нравилось все: сумрачный зал, солидные официанты и даже меню – вроде итальянское и вместе с тем какое-то «наше»… Как в молодости бывало, когда деньги водились, шли с товарищами в «Арбат» или ресторан гостиницы «Россия», от которой теперь остался один лишь пустырь-свалка напротив Кремля.
Возле ресторана на бульваре Белоусова ждала служебная машина, шофер Крабов спал. Белоусов заказал для него пиццу и попросил упаковать «с собой», шофер – парень молодой, пусть порадуется.
Москва изнывала от жары. В оные времена Белоусов после работы отправился бы прямо в Мирное – всего-то ничего от Москвы, где в загородном доме, добротном, просторном, ждала его семья. Там лес, речка, там жили они все когда-то и были счастливы.
Да, они были там счастливы.
Но теперь ни леса, ни речки, ни дачи, ни семьи. Дом стоит пустой и заколоченный – высокий забор, ставни на окнах. Когда-то на двери была прокурорская печать, потом ее сняли, потому что расследование…
Да, было же расследование…
Долго оно шло.
А теперь закончилось, оборвалось.
Звонок на мобильный. Снова секретарша? Чересчур уж исполнительна и активна, прямо достает своей работоспособностью.
– Алло, я слушаю.
– Глеб Сергеич? – голос на том конце хрипловато развязный, пьяненький.
– Кто говорит?
– Полыхалов я… ну, Полыхалов с кладбища…
– А, вы… добрый день, что еще там?
– Уж и не знаю, как сказать, приехали бы сами – глянули. А то ведь деньги мне платите, что б я это… за могилкой-то ухаживал, прибирался… А тут такое дело, уж и не знаю что… сами бы приехали, посмотрели.
– Да что случилось?
– Крест там того… обломился под самый корень. И вообще яма…
– Какая яма? Что вы несете? Опять пьян? – Белоусов решил, что кладбищенский сторож, которого он нанял, либо допился до белой горячки, либо рехнулся.
– Никак нет, какая пьянка, тут такие дела… Приезжайте сами и увидите. А я что – я доложить обязан, так как вы мне деньги даете за досмотр, только это не по моей вине, это оно само.
Белоусов посмотрел на часы. Совещание в департаменте будет в семь, а сейчас только половина третьего, в принципе вариантов два – вернуться на службу в свой кабинет, в прохладу кондиционера, или проехаться по жаре, а потом вернуться в Москву. Кладбище там, за МКАД… По той же дороге, что и родное, зеленое, а теперь чужое Мирное.
– Что у нас с пробками? – спросил он шофера Крабова, садясь в машину и протягивая ему коробку с пиццей.
– Ой, спасибо! Да вроде ничего сегодня, нормально пока. Куда, Глеб Сергеевич?
– На кладбище надо съездить, там какой-то непорядок, звонили.
Шофер сочувственно глянул на Белоусова. Его историю хорошо знали в автохозяйстве, обслуживавшем судебный департамент. Как же, такой человек, на такой должности, и вот… дочь потерял, говорят, приемная была, а как родная – женился на женщине с ребенком и удочерил, растил столько лет. И вот по трагической страшной случайности потерял. Ездит на могилу – и все один, бобылем.
А жена…
Но о таких вещах шофер никогда не спрашивал, даже не заикался. Хотя слухи в автохозяйстве по поводу всей этой истории ходили разные. И немудрено. Такая смерть, такая страшная смерть…
– Если Киевское шоссе свободно, за полчаса домчим, только бы на Кутузовском проскочить. – Шофер отломил от пиццы солидный кусок и попробовал. – Вкусно, спасибо, Глеб Сергеевич.
Всю дорогу ехали молча, Белоусов на заднем сиденье после сытного обеда даже дремал – так, по крайней мере, казалось водителю.
Кирпичная стена кладбища выросла справа – в чистом поле, сразу за лесом, когда город, аэропорт Внуково, поселки, дачи остались далеко позади. У входа раскинулся маленький цветочный базар, на стоянке машин не так уж много – будний день, но в кладбищенские ворота один за другим въезжали похоронные автобусы.
Белоусов вспомнил слова сторожа: «Каждый день хороним, конвейер». Оставив машину на стоянке, он прошел прямо в кладбищенскую контору и спросил Полыхалова. Того нашли не сразу, пришлось ждать полчаса, и за это время Белоусов никак не мог ни от кого добиться толка. Называл номер участка – тот, у самой стены, где калитка с выходом к лесу, захоронение было пять лет назад, памятник поставлен – скульптор делал на заказ, известный скульптор, столичный.
Белоусов сам порывался идти к могиле, но каждый раз его окликали конторские, мол, подождите, сторож сейчас придет, вот сейчас, вы же платите ему за уход за могилой, вот он вам лично все и покажет.
А потом Белоусов через окно увидел наконец баламута-сторожа. Тот шел в сопровождении двух патрульных милиционеров, и вид у него был растерянный и встревоженный. Впрочем, милиционеры попрощались и направились к воротам, а Белоусов шагнул с конторского крыльца.
– Глеб Сергеич? Так быстро? – Сторож Полыхалов, казалось, вовсе не обрадовался, а встревожился еще больше. – Ну ладно, теперь уж нечего… пойдемте, покажу…
– Да объясни же, наконец!
– Я это, приболел… три дня на бюллетене… Потом это… поправился маленько, вышел на работу, и сразу обход… я к своим обязанностям честно отношусь, Глеб Сергеич, не подумайте что… ну вот иду туда, а там…
Сторож Полыхалов, бубнивший все это себе под нос совершенно невразумительно, внезапно остановился. Белоусов, шедший сзади, едва не налетел на него. И сразу ощутил запах… тяжелое зловоние, исходившее откуда-то справа. Они находились уже недалеко от могилы, навещать которую Белоусов за эти пять лет приезжал всегда один, без жены.
Справа – кусты сирени и кладбищенские туи, низкие ограды, могилы с памятниками и плитами. И там, за кустами, бело-красной лентой был огорожен по периметру довольно большой участок. Именно оттуда несло трупной вонью.
– А там что такое? – Белоусов шагнул с дорожки.
– Подождите, не ходите туда! Не сейчас. Милиция вон приехала… Вандализм, говорят… а какой это, к черту, вандализм, это вообще ни на что не похоже… Я говорю, кто доставать-то это оттуда будет, эту падаль… А они: вы здесь работаете, вы и доставайте… Подождите, я говорю, не ходите туда, – сторож почти приказывал Белоусову, и тот, непривычный к такому тону, даже опешил. – Вам свое сперва глянуть надо…
Белоусов прошел еще несколько метров вперед и… Вон липа, ее хорошо видно с дорожки, заметный ориентир. Памятник он заказал простой и одновременно строгий – черный мраморный крест, довольно высокий, черная мраморная плита. Крест почти рядом с деревом, и его видно, а сейчас…
Он сделал еще несколько шагов и остановился.
Он не узнавал места, которое регулярно посещал в течение пяти лет – в день ее рождения… в день ее смерти… Иногда, как и многие, на Пасху…
Желтая глина и корни деревьев.
Осколки черного мрамора, торчащие из грунта, как зубья.
Крест – массивный мраморный памятник, – ткнувшийся боком в землю.
Яма…
– Там еще одна, ту кто-то лопатой выкопал, – шепотом, словно чего-то опасаясь, сообщил сторож Полыхалов. – Мерзость там… чертовщина… мух мясных вон целый рой… Но там лопатой орудовали, копали. А здесь сами видите. Тут оно все само.
Белоусов видел.
Но ничего не понимал.
ГЛАВА 7
ОСТАНОВКА ПО ТРЕБОВАНИЮ
Если встать поздно, провалявшись, проленясь в постели до одиннадцати, день все равно будет таким же длинным, как если бы вы вскочили в шесть. И нудным. Так казалось Кате, когда этот день начался и все длился, длился…
В Главк она должна явиться к обеду, потому что в этот день работали в ночь – в Балашихе как раз завершалась операция по поимке преступной группы, грабившей грузовые фуры на дорогах. И основных событий – то бишь задержания с поличным – ждали лишь к вечеру, если, конечно, повезет в оперативном плане.
Уголовный розыск, естественно, пахал круглыми сутками, а вот пресс-службу Главка решено было подключить только на конечном и самом ярком в смысле зрелищности этапе.
В результате Катя спала как сурок до одиннадцати, пока жгучее солнце, льющееся в открытое окно золотистым потоком, не разбудило… Нет, разбудил ее звонок мужа – Драгоценного В.А.
«Как ты?» – «Я прекрасно, как ты?» – «Я отлично, у тебя сегодня выходной?» – «Только до обеда, а у тебя?» – «У меня все дни тут почти как выходные, ты же знаешь».
Драгоценный звонил из Ниццы, где вот уже два месяца в очередной клинике лечился его работодатель, у которого он служил начальником личной охраны.
Катя как-то даже уже и привыкла и к отсутствию Драгоценного, и к его переездам по Европе… Говорят, в любом браке наступает вот такая пауза… неопределенность, когда вроде бы надо что-то решать, а оно не решается, и все чего-то медлят… Словно ждут.
«Как ты?»
«Я прекрасно, как ты?»
«Что будешь делать сегодня?»
Что мы будем делать сегодня… Катя подошла к зеркалу, повернулась боком, спиной, потом снова боком, тщательно и придирчиво разглядывая себя всю. Ну что ж, вообще-то недурно… Кто-то сказал, что современная красота – это длинные ноги, тонкая талия и высокие скулы. И то, и другое, и третье в наличии. Веснушки от солнца на носу, но это не портит, наоборот, придает задора и веселости, хотя… где уж тут веселиться, после таких звонков из Ниццы… Кошки бездомные скребут на душе, но все равно – на внешности это никак не должно отражаться. Итак, что мы имеем – волосы отросли, их можно собрать на затылке в хвост. Взгляд… о, конечно же, открытый и смелый. Чересчур даже… можно и поскромнее. Если бы глаза были черные, то совсем бы получился тот самый образ, который… который там, где-то в мечтах. Но глаза серые. Кто-то когда-то говорил, что в этих глазах можно утонуть. Кто-то говорил – он, Драгоценный, муж.
Она пила горячий кофе и смотрела в открытое окно на родную Фрунзенскую набережную. Здесь вам не Ницца, да уж… Если сегодня в Балашихе все же задержат этих чертовых ханыг, будет, интересно, стрельба или нет? Вот бы была! Парочка автоматных очередей ОМОНа и одиночные пистолетные… Ах, как бы это оживило и ее газетный очерк для криминальной полосы «Вестника Подмосковья», и сюжет для «Дежурной части», который готовят сотрудники главковской телестудии.
Позавтракав, Катя немного убралась, включила стиральную машину, а сама притулилась в кресле с ноутбуком на коленях – проверила, перечитала уже готовую статью и скинула ее по электронной почте в редакцию.
Потом зарядила походный «маленький» ноутбук, сунула в необъятную свою и любимую кожаную сумку цифровую камеру, блокнот, пару плиток горького шоколада, а также балетки. На работу она ходила на высоченных каблуках, но вот при выезде «на операцию» всегда меняла обувь на более удобную.
Самый обычный день, рутина. Правда, будет задержание… Посмотрим, а то прямо хоть от скуки умирай.
О Драгоценном она больше и не вспомнила. Нет… неправда… Но это было неважно, мало ли что и кто вспоминается… Воистину сложный период, и они оба все чего-то ждут. И некому даже пожаловаться, некому в жилетку поплакаться – подруги в отпуске, разъехались кто куда, общий друг детства Сережечка Мещерский возит туристические группы по Непалу, когда туда еще попадешь к нему…
В Балашиху отправились после обеда, а когда приехали, там все было как-то зыбко, неясно. Впрочем, так это обычно и бывает при крупных значимых задержаниях.
Все чего-то ждали и вместе с тем словно боялись сглазить. Где-то там, в городе и на трассе, расставлены засады, но точное место не называлось.
Катя вместе с телевизионщиками расположилась в отделении милиции, сидели в кабинете, пили крепкий кофе и ждали звонка. В отделении тем временем шла обычная рутинная работа – доставляли разную «мелкоту», оформляли протоколы.
В коридорах на банкетках ждали вызванные на допрос к следователям свидетели с повестками в руках.
Жарко и душно, и где-то там, далеко, собиралась гроза, и телевизионщики выглядывали в раскрытое окно кабинета – только ливня не хватало, если вдруг вот сейчас позвонят и скажут…
В отделении милиции, несмотря на недавний ремонт, витал еле уловимый и одновременно стойкий запах казармы. Банкетки, отполированные задами сотен свидетелей и задержанных.
Закат… солнце садилось, а они все ждали. Стало смеркаться…
В дежурной части работал телевизор, и под его бормотание, несмотря на весь выпитый кофе, глаза Кати начали слипаться… Она открыла ноутбук, перелистала файлы с фотографиями прежних задержаний.
Один из телевизионщиков принес в кувшине холодной воды для кофеварки, и тут позвонили.
И началось!
Увы, задержание, которого все так напряженно ждали, прошло тихо, без пальбы. На шоссе, где все и случилось – преступники тормознули фуру, а оттуда на них посыпался ОМОН, и оперативники подоспели, – проезжавшие мимо водители так ничего толком и не поняли. Проверка документов? Бывает.
Катя была даже разочарована. Профессионально, конечно, сработано, но без блеска, вот если бы погоня с мигалками, с сиренами, постреляли бы…
Однако она покорно занялась своими репортерскими обязанностями. Записывала, рассматривала и фотографировала вещдоки – фуру, машину, на которой ездила банда, изъятое оружие.
И время летело как на крыльях. Давно стемнело, а когда в Балашихе все в оперативном плане закончилось, наступила уже глубокая ночь.
Доехали до Главка – слепящие ночные огни, оставили аппаратуру в телестудии.
– Екатерина Сергеевна, сейчас машина придет оперативная, по домам всех развезет, – сообщил Кате знакомый дежурный.
Но тут за окном полыхнуло и громыхнуло! Пришла гроза. И такого ливня… такого бешеного, страстного ливня в городе не видели давно.
Узкий, как ущелье, Никитский переулок сразу же наполнился потоками мутной воды – с Тверской эти потоки неслись на Большую Никитскую. Ливень шумел, сточные трубы гудели, молнии, молнии сверкали одна за другой. И ничего не оставалось, как пережидать грозу под крышей – в круглосуточно работавшем главковском буфете, опять-таки за чашкой черного кофе – неизвестно какой уже по счету.
Может, именно количество поглощенного за день кофеина подействовало на Катю так странно уже потом, когда…
Машину подогнали во внутренний двор Главка, когда гроза слегка сбавила обороты – не до утра же тут куковать, и так уж четвертый час!
Садясь, Катя промочила ноги и на заднем сиденье, пока ехали по Никитской, начала переобуваться, пусть уж опять будут босоножки на шпильке, лишь бы только…
– Ну и ночка сегодня, – хмыкнул водитель-милиционер. – Устали? Ну ничего, сейчас дома будете. Айн момент, и…
Они как раз проезжали по пустынному и мокрому Гоголевскому бульвару. Катя ходила здесь тысячи раз пешком.
Огни, огни – тусклые, отраженные в глубоких лужах, отпечатанные желтыми пятнами на мокром асфальте. Огни, огни, мигают… синие огни…
Изумленный водитель резко сбавил скорость, и мимо, как при замедленной съемке, проплыли милицейские машины с включенными мигалками, почти перегородившие проезжую часть. А выше на бульваре Катя увидела еще огни – карманные фонари, шарившие по кустам, скользящие по стволам деревьев.
– Что-то случилось, – сказал водитель. – Молнией, что ли, кого-то там убило или пришили… Вон сколько патрульных сюда нагнали…
– Остановитесь, пожалуйста, – попросила Катя.
Водитель оглянулся, она уже тянула на себя ручку двери. Этот длинный день, эта грозовая ночь… ноги и спину ломит от усталости, каблуки, чертовы каблуки… там грязно, на бульваре, дождь, опять, что ли, менять обувь… Пусть она вымотана, пусть голова кружится от кофе, но проехать мимо, когда там что-то случилось, и не узнать, не поинтересоваться… Нет, она ведь профи, криминальный обозреватель, а там, в Балашихе, все произошло буднично, скучно и быстро, так, может, здесь повезет…
– Эй, вас подождать? – окликнул ее водитель.
Катя лишь махнула рукой – езжай, дорогой, спокойной ночи тебе.
А я… как это в старой песенке из мультфильма? «Сейчас мы их проверим, сейчас мы их сравним»… Когда вы в таком настроении, когда ваш муж утром звонит вам из Ниццы и делано равнодушно осведомляется: «Как ты?», и у вас комом в горле застревает это самое: «Я отлично», то…
То что еще остается в жизни, кроме профессионального любопытства и чутья?
Сквозь пелену дождя Катя видела там, на бульваре, сотрудников милиции. Сейчас она узнает, что произошло здесь, в самом центре Москвы.
ГЛАВА 8
МОНАСТЫРЬ
Солнце село за Александрову гору, окрестные леса потемнели. На центральной площади Переславля-Залесского, носившей название Народной, перед кинотеатром собиралась молодежь на вечерний сеанс. Скрипели калитки в палисадах, по горбатым улицам проносились полные автобусы, из дворов пахло жареной картошкой и подгоревшими котлетами. Переславль-Залесский отдыхал после трудового дня.
Пешая экскурсия возвращалась в город с Плещеева озера, после подъема на Александрову гору, после спуска и осмотра знаменитого Синего камня туристы – в основном женщины средних лет – плелись гуськом по обочине шоссе мимо высокой, заново отремонтированной стены Никольского женского монастыря.
В соборе недавно закончилась вечерняя служба, и туристки сетовали, что не успели послушать хор монахинь, что славился далеко за пределами монастыря и упоминался во всех путеводителях по Золотому кольцу.
В монастыре наступал тихий вечерний час, когда монастырский двор пустел, когда монахини разбредались по своим кельям, чтобы потом снова собраться в трапезной на ужин.
Те, кто не уходил к себе, возились в саду, поливали грядки из больших леек, пололи сорняки, подметали дорожки.
Это был час, наиболее любимый в монастыре, и настоятельница разделяла эту любовь к покою и уединению – еще не молитва, но созерцание, спокойный, безмятежный взгляд на мир, философский и мудрый.
Однако на этот раз безмятежность и покой были нарушены. По дорожке мимо клумб со стороны монастырской больницы к настоятельнице торопливо шла, почти бежала одна из дежуривших в палатах монахинь.
– Матушка настоятельница!
Монахиня молода, и голос у нее звонкий, и, наверное, от этого тревога и беспокойство, что были в ее тоне, особенно резали слух. Все, кто возился на клумбах и поливал грядки, обернулись – женщины, хоть и монахини, любопытны…
– Тише, не кричите так, – настоятельница сделала знак рукой. – Возвращайтесь туда, я сейчас сама подойду.
Монахиня на полпути остановилась, потом послушно повернула назад. Вот она уже поднимается на высокое крыльцо монастырской больницы. Помимо хора, это заведение являлось особой гордостью Никольского женского монастыря. Хотя сама больница была небольшая, но здесь имелся и зубоврачебный кабинет, и самое главное – отделение кардиологии с современным реанимационным оборудованием. Задумано все как первая неотложная помощь при сердечных приступах, которые могли случиться у пожилых паломников, многочисленных туристов и просто горожан. Так уж вышло, что среди сестер монахинь монастыря были бывшие врачи, в том числе и хорошие кардиологи. И вместо того чтобы гонять их на монастырские поля полоть картошку и свеклу, матушка настоятельница с помощью щедрых спонсоров решила организовать при монастыре пусть и небольшую, но свою больницу.
Поднявшись вслед за дежурной монахиней, настоятельница сразу же прошла в тесный кабинет, служивший ординаторской. Именно здесь стоял городской телефон. Вообще-то телефоны в монастыре не приветствовались, сестры по уставу не имели даже мобильных.
Все, кроме одной…
И это исключение с некоторых пор доставляло настоятельнице беспокойство.
– Ну как у нее дела сегодня? – спросила она дежурную монахиню.
– Лучше, хотя состояние по-прежнему средней тяжести. Инфаркт есть инфаркт. – В ординаторской монахиня (в прошлом медсестра) снова говорила так, как когда-то у себя в маленькой провинциальной больнице. – Но я хотела сказать о…
– Кардиограмму ей сегодня делали? – Настоятельница снова сделала рукой знак: подождите, не торопитесь так, милая.
– Да, конечно, вот… сестра Софья смотрела, сказала, что изменений к худшему, слава богу, нет… да я и сама вижу. Но она так испугана, так неспокойна, мы поставили ей капельницу, так она с такой злобой… Она словно не хочет, чтобы мы помогали, лечили… Она… сестра Галина… она не слушает ничего, она будто нас же и винит!
– Она просто не в себе, она же больна, – тихо сказала настоятельница.
О сестре Галине – пациентке кардиологического отделения – она знала не так уж много, но достаточно, чтобы… весьма осторожно выбирать слова, когда речь заходила о ней и ее болезни.
Ее доставили на медицинском вертолете из Москвы сюда, в Никольский монастырь Переславля-Залесского. Якобы по ее собственной просьбе, а до этого она после перенесенного инфаркта лечилась в Алексеевской больнице. А инфаркт случился с ней то ли сразу после паломнической поездки в Италию, то ли во время этой самой поездки.
Конечно, паломнические поездки за границу для духовных лиц сейчас самое обычное дело, в том числе и в Италию. Но, как знала настоятельница, сестра Галина пользовалась связями и влиянием, ездила в Рим, и, видимо, это была не просто паломническая поездка, она выполняла какие-то поручения церкви. В Риме одним из самых посещаемых мест, в том числе и для православных, являются древние христианские катакомбы. И сестра Галина посещала их, и вот именно там…
Но это были все досужие суетные слухи, и настоятельница гнала их от себя прочь. Достаточно того, что по поводу здоровья сестры Галины регулярно справлялись из Москвы – из самых разных государственных учреждений, а не только из патриархии. Достаточно того, что ее доставили сюда, в больницу, на медицинском вертолете, ведь кто-то же это оплатил!
Она сама так пожелала – быть здесь, в этом тихом удаленном от столицы провинциальном монастыре. Возможно, она чувствовала себя тут более комфортно… и в большей безопасности… Словно она боялась, пряталась от кого-то. Тревожное, тягостное ощущение.
Но у нее был обширный инфаркт, от которого она до сих пор не оправилась. И слухи о причинах этого инфаркта опять же ходили самые разные, темные слухи.
Чтобы еще больше не будоражить сестер монахинь, мать настоятельница жестко пресекала все сплетни и пересуды по поводу сестры Галины.
Она больна, она пожелала лечиться здесь, в монастыре. Ее доставили на вертолете. Да, возможно, когда-то в миру ее положение было таково, что… В общем, там, в миру, она до сих пор не забыта. И люди, которые знали ее когда-то, до сих пор не оставляли ее своим высоким покровительством.
Этого было абсолютно достаточно для настоятельницы. Но для монахинь сестра Галина должна была оставаться просто больной и страждущей, нуждающейся в заботе и врачебной помощи.
– Она же сама сюда приехала к нам, – выпалила молодая монахиня. – И мы делаем все для нее… все, что можем. А она как будто нас винит.
– Обиды надо прощать, Господь учит нас прощать сердцем, – машинально ответила настоятельница, думая совсем о другом.
Последние лучи угасли там, за Александровой горой… Светлый месяц, ночь будет ясной, и даже если где-то далеко бушует гроза, здесь, в монастыре на берегу Плещеева озера…
– Она несколько раз кому-то звонила.
Настоятельница обернулась от окна.
– Звонила? Она сама звонила?
– Да, и каждый раз… она настойчиво кому-то звонила, прямо маниакально, и мы с сестрой Софьей… Я не знаю, вы же не говорили нам, не можем же мы силой отнять мобильный телефон… Сестра Софья уговаривала ее, что ей нельзя так волноваться. Потому что сразу видно – эти звонки ее волнуют, приводят в отчаяние, она звонит, а ей там не отвечают… или, уж не знаю, отвечают не так… И она так возбуждена, и мы не знаем, что ей колоть, чтобы как-то привести ее снова в норму!
– Ах, господи, я и не подумала… Ладно, ладно, идите… Я сама с ней попробую поговорить, – настоятельница махнула рукой. – Ступайте, занимайтесь своими обязанностями.
Обескураженная монахиня вышла из ординаторской. Но она была всего лишь женщиной, к тому же в прошлом – медсестрой. И уйти вот так было выше ее сил, она украдкой прильнула к двери ухом.
Слышно, как настоятельница звонит кому-то по городскому телефону. В этот вечерний час, когда месяц взошел над Александровой горой в тихом Переславле-Залесском, из монастыря потребовалось сделать еще один срочный звонок – на этот раз по междугородней.
ГЛАВА 9
ОСЛЕПЛЕННЫЙ
Подняться на Гоголевский бульвар можно по ступенькам, «разрыв» в ограде как раз напротив Сивцева Вражка, где водитель остановил машину. Катя увидела людей в форме, и они почти сразу преградили ей дорогу:
– Сюда нельзя, проход закрыт. Не на что тут смотреть!
Странно слышать это в четвертом часу утра, есть фразы, которые не режут слух только днем. Катя предъявила удостоверение, они посветили фонарем на фотографию, потом на лицо Кати. Ее пропустили.
Сколько же народу нагнали… Наверное, весь Центральный округ на ноги поднят, а вон знакомые лица с Петровки 38, МУР… Следователь прокуратуры Берендеев, с ним она тоже встречалась, эксперты-криминалисты – там, у дальней скамейки, окружили что-то, как стая гончих, чуть ли не на коленях ползают в грязи, в лужах, собирают…
– Эй, а ты как здесь?
Катя обернулась. И поначалу подумала, что это какой-то гном низенький, коренастый ее окликает – в мокрой от дождя нейлоновой куртке, с низко надвинутым на лицо капюшоном, в сандалиях на босу ногу. Она заглянула под капюшон:
– Лиля!
Капитан московского уголовного розыска Лилия Белоручка не приветствовала ее аналогичным радостным возгласом, только шумно высморкалась. И Катя вынуждена была объясниться:
– Я из Главка еду домой, мы в районе задержались со съемкой, а тут вижу на бульваре столько машин… и наши все… то есть ваши, Москва… Что-то случилось? Что?
– Дерьмо, вот что, – Лиля Белоручка снова шумно, даже с каким-то ожесточением, высморкалась. – Ладно, пошли, сейчас сама все увидишь, раз уж ты мимо ехала. Все равно такое, как ни скрывай, рано или поздно наружу попрет.
– Тебя из дома подняли, да? Дежурный по городу? – не унималась Катя.
Но капитан МУРа уже отвернулась и… Катя поперхнулась собственным любопытством, потому что…
Ах, как бы это сказать поточнее, как выразить… Когда внезапно место, которое отлично вам знакомо, где бывали вы сотни и тысячи раз, предстает вдруг совершенно в незнакомом, странном виде. Может, то ночь была виновата, дождь, что все никак не затихал, частые сполохи молний, сопровождавшиеся уже далекими раскатами грома. А может, переизбыток кофеина, что взвинтил давление, задурил голову, застлал глаза туманом, но Кате почудилось вдруг…
Что-то не так здесь. Что-то не так во всем этом, во всех этих внешних декорациях, столь привычных и обыденных при дневном свете.
Деревья… Аллея…
Огненный зигзаг над крышами, там, наверху…
Деревья…
Аллея…
Бульвар…
Все выученное наизусть и вместе с тем – чужое, только лишь притворившееся знакомым, прежним.
Что-то не то… Что-то странное, несвойственное городу, дикое и грубое, почти первобытное во всех этих внешних декорациях, за которыми скрывается чья-то смерть… страшная смерть…
В глухой час…
В глухом месте…
Да, да, там это было бы более органично – там, в глухом месте, где лишь бурьян и ржавые болванки, темные кусты, овраг… Но не здесь, не на Гоголевском бульваре, пропитанном июльским дождем.
Ночная гроза не принесла с собой свежести, тут во влажном тумане под липами, в расплывающемся, каком-то неживом свете фонарей было просто непереносимо… отсюда хотелось бежать без оглядки прочь…
Катя стиснула зубы. Вот еще новости, что за мандраж? Просто это еще одно место преступления. И она сама, сама попросила водителя остановиться здесь. Так отчего теперь, когда есть возможность все увидеть и узнать, она празднует труса?
Ноги, подошвы ботинок с налипшей грязью, темные брюки… Эксперты, что плотно толпились вокруг, слегка расступились. Капитан Белоручка там, среди них, какая все же фамилия у нее, у Лильки, нелепая, смешная… Но вот вспомнила ее, и на сердце как-то сразу легче стало… Белоручка… А они слушают ее, эти опера из МУРа и эксперты…
Катя медленно приблизилась. Возле скамейки на раскисшей земле навзничь лежал крупный мужчина в белой рубашке, запачканной…
Стоп. Что у него с лицом?
Боже мой, что у него с лицом?!
– Задушен, как видите. Сила нужна была большая, чтобы справиться, потому что сам он, видимо, яростно боролся со своим убийцей.
– А эти раны на лице посмертного характера или же…
– Экспертиза более точно это покажет, но, судя по тому, что мы тут собираем сейчас, материала для исследований больше чем достаточно. В том числе и для будущей генетической экспертизы.
Криминалисты вполголоса разговаривали с капитаном Белоручкой, склонившейся над трупом.
Лицо мертвеца окровавлено. Глаза… отсутствовали, свет карманных фонарей упирался в мертвое лицо, в черные провалы глазниц…
– То, что от глазных яблок осталось, я собрал, – тусклым голосом сообщил один из криминалистов по фамилии Сиваков. – Вот здесь справа, в изголовье… раздавлены… вместе с частицами почвы собираем…
Кате стало дурно. Она быстро отвернулась и… Возможно, от обморока ее спасло опять-таки неуемное любопытство. Следователь прокуратуры вместе с оперативниками, светя себе фонарями, внимательно разглядывали какой-то листок бумаги, уже упакованный экспертами в полиэтилен.
– Смерть наступила около часа назад, его убили здесь, на этой аллее, либо еще до дождя, либо когда гроза только-только начиналась, – донеслось до Кати.
Туда не надо смотреть, смотри на этот листок бумаги в руках следователя… Вот так, хорошо, сейчас дурнота пройдет… Спроси, спроси у них что-нибудь…
– Кто его обнаружил? – спросила она.
– Дворники таджики. Когда дождь немного затих, они пошли стоки проверять, а то эту сторону бульвара со стороны Арбата сильный ливень затапливает. Ближе к метро «Кропоткинская» у них мусорные контейнеры и навес, говорят, взяли инвентарь и пошли по бульвару, здесь как раз хотели перейти на ту сторону, там вон спуск и… наткнулись на него, – следователь прокуратуры Берендеев, узнавший Катю, казалось, абсолютно не удивился, что в такой час она тоже тут.
Словно так и надо. Словно все они должны были собраться здесь, когда такое произошло.
– А он… этот потерпевший, он кто? Личность установили?
– Они его видели и раньше в этом квартале… дворники таджики, он тут работал постоянно, что-то вроде сторожа или охранника. А вот на визитке у него другое значится.
Катя смотрела на следователя. На визитке? Выходит, они нашли у него в кармане визитку? Та бумажка, что они так напряженно и сосредоточенно разглядывали, была визитка? Нет, что-то не похоже.
– Все при нем, ключи, бумажник, деньги, визитница, все в карманах брюк, пачка сигарет «Кэмел», – перечислил следователь. – Его фамилия Колобердяев, он здесь работал охранником, хотя на визитке его написано «Директор по хозяйственной части».
– Хозяйственной части чего? – спросила Катя.
И вдруг с той стороны бульвара кто-то из патрульных крикнул во всю силу своих молодых легких:
– Тут дверь театра настежь, а в фойе никого!
– Что, корреспондентка, с лица позеленела малость? – капитан Белоручка хлопнула сзади Катю по плечу совершенно по-свойски. – Айда в театр, прогуляемся, посмотрим, что там и как. Он ведь там работал, видимо, дежурил в ночную. А здесь, на бульваре, эксперты с ним еще не скоро закончат, у них тут работы до фига.
ГЛАВА 10
ФОЙЕ
Что-то там написано такое… какая-то абракадабра, белиберда – там, у входа, у новеньких дубовых дверей «под старину», там, где театральные афиши. Что-то там было написано… «Трагикомическая компания»? Нет, кажется, артель. В аккуратном чистеньком особняке, что на углу Гоголевского бульвара и Сивцева Вражка помещался театр. Ну как раз рядом с троллейбусной остановкой, где останавливаются 5-й и 15-й маршруты. Катя миллион раз ходила мимо этой остановки и этого особняка. Впереди, чуть поближе к метро «Кропоткинская», есть замечательный магазинчик распродаж, там сплошь все итальянские товары, и порой можно обувь приличную откопать по хорошей цене. Катя ходила мимо и никогда… неужели правда никогда не обращала внимания на то, что здесь вот, на бульваре, – театр или что-то вроде кабаре… Что-то трагикомическое… И вот только сейчас, когда они с капитаном Белоручкой подошли к зданию со стороны бульвара, где в луже крови лежал мертвец с вырванными глазами, она…
Если оглянуться через плечо – темная аллея там, за оградой. Старые липы, свет фонарей не проникает под их кроны, превратившиеся от ливня в сплошное мокрое месиво, у листвы цвет какой-то неживой, не зеленый, а металлический, словно листва покрыта алюминиевым порошком.
Читать бесплатно другие книги:
