Сила басурманская Панарин Сергей

– То-то же.

Раздался писк – Колобок давал понять, что ему не комфортно под копытом вороного чудо-коня. Дембель показал на расплющенного каравая:

– Хлеборобота пусть отпустит.

Степняк выкрикнул гортанную команду, жеребец освободил пленника. Колобок вернул себе сферическую форму и, обиженно бормоча, покатился к Егору.

– Ой-бай, Баурсак-бала! – всплеснул ручищами азиат, и глаза его загорелись детским задором.

– Тпру, ретивый, я несъедобный! – буркнул каравай.

– Моя не кушать, моя радовать себе ликом легендарной багатуры! Бабушка часто поведал моя маленькое «Повесть о настоящем чебуреке». Любимый сказк!

Хлеборобот загордился. Не каждая булка становится легендарной, не каждая.

– Уминай-багатур. – Кочевник ударил себя в грудь и ойкнул.

– Егор, – представился дембель. – Хороший у тебя конь.

– Э, Джагор! Это лучший конь мира! – пылко заверил воронежца багатур. – Сам Тандыр-хан, сын Достар-хана, дарил за полный победа в большой багатурский праздник. Скачкым, из лука стрельбым, борьбым, аркан ловым, шапка подхватым-привозым, девка похищим… Первей всех Уминай был! Тумен поход водил! Лучший воин.

– Угу, еще забыл упомянуть, что чемпион по скромности, – сострил Колобок.

– А что ты тут делаешь? – спросил Емельянов-младший.

– Тандыр-хан призывай моя шатер, угощай пловом-мясой, говорил: «Седлай волшебный воронец, скачи на Отрезань конец, молодцеватый яблок хватай! Хан-опора становись молодой, ой-бай!» День-ночь летел Уминай, и вот на Отрезань я край.

– Да тебе песни слагать, – оценил дембель.

– Джагор-багатур, моя первый акын родной улус мангало-тартар, – похвалился степняк.

Егор смутился:

– Ну, я тоже пел. В школьном хоре. Пока за драку не выгнали.

Как-то незаметно недавние соперники сдружились на почве взаимного уважения. Ефрейтор не знал, что полчища Тандыр-хана идут на Тянитолкаев, а хитрый Уминай не стал проводить политинформацию. Не зря же вождь кочевников доверил столь ответственное задание именно молодому темнику.

Вскоре богатыри сидели бок о бок. Емельянов-младший коротко поведал о том, как попал с братом в Эрэфию и теперь собирает для Карачуна всякие предметы, а затем обрисовал ситуацию с огнем. Стали кумекать, как преодолеть преграду.

– Может, твой конь перепрыгнет на остров? – с надеждой поинтересовался Егор.

Прикинув расстояние, могучий степняк покачал головой:

– В середин бултых.

Подал голос «Баурсак-бала»:

– А конь твой огня не боится или только мирных граждан копытом топтать годен?

– Не боится! Не боится! Черный конь скачет в огонь! – оживился Уминай-багатур. – Я сидеть седлом, попадай на остров!

– Ты сидеть на попе ровно, а то сгоришь, – отрезвил нового друга ефрейтор.

– А вот я в огне не горю и в воде не тону, – отрекомендовался каравай.

– Настоящий чебурек! – возликовал кочевник, а дембель без слов отправился к каурке за сумой для яблок.

– Куда поперся? – окликнул Хлеборобот.

– За мешком. – Егор остановился.

– Темнота, он же сгорит.

Воронежец поскреб за ухом.

– А как же тогда?..

– В себе принесу.

– Тандыр-хан три велел приносить, – подступил к Колобку Уминай.

– Ну, и мне три захвати. Влезут?

– Не дрейфь! – Каравай подмигнул.

Степняк расседлал жеребца, пошептал ему что-то на ухо. Емельянов-младший посадил на сильную конскую спину Хлеборобота, дал последний наказ:

– Ты их это, не переваривай, а то помолодеешь. Поглупеешь, опять же.

– Не учи ученого.

Стоило воронку ступить в воду, и озеро вспыхнуло. Конь скрылся в языках пламени подобно Терминатору. Богатыри устроились на берегу и стали ждать, глядя на полыхающий водоем.

– Не сгорит Баурсак-бала? – после паузы всполошился кочевник.

– Кремень парняга, – авторитетно промолвил россиянин, втайне волнуясь похлеще Уминая. – Притом с антипригарным покрытием.

Помолчали еще.

– Ты великая багатура, и я большая витязя, – сказал через некоторое время мангало-тартарин. – Будем братайся? По-нашенски, андой будешь моим, а я твоим.

Егор крепко пожал протянутую лапищу:

– Такого здоровяка лучше числить в братьях, чем во врагах.

Обнялись, треснули хмельного меда, оставшегося у дембеля.

Через полчаса огонь погас, только, как ни вглядывались побратимы в дымку, ничего не увидели.

Спустя минут десять озеро снова зажглось, а еще через полчаса из горючей воды выбрался волшебный конь, несущий на спине раздобревшего и расплывшегося, словно старая повариха, Колобка. Взор Хлеборобота был блаженным и томным, как будто каравай в сауне побывал.

Витязи подскочили, встречая разведчиков.

– Гы, яблочный пирог, – не сдержался ефрейтор Емеля.

Хлебец обиделся и с пушечной силой плюнул в парня яблочком. Снаряд бабахнул в лоб Егора и разлетелся в брызги. Богатырь охнул, плюхаясь на задницу.

– Шам ты яблофный фырох! – высказался каравай.

Смеющийся степняк помог дембелю встать, потом бережно снял Колобка с коня.

Хлеборобот выложил на песок шесть яблок. Плоды были один к одному – красные, наливные, размером с девичий кулачок.

– Правильно я седьмое прихватил, – похвалился каравай. – Брал на счастье, а сгодилось и дурака поучить.

Ефрейтор не обиделся, радехонек, что пресловутые яблоки – вот они, в руках.

– Ну и что там? – спросил он, тыкая в сторону острова.

– Приплыли. Сад. Зеленый и не думает облетать. Рядом дом. В дому спал кто-то, храп стоял, аж листочки трепетали. Возле дома конура. Пес брехливый. Я яблочко сорвал, псу бросил. А его будто не кормят никогда! Накинулся, сшамкал. Бац! В щенка превратился. Нам того и надобно. Набрали, вернулись.

– Добытчик! – Егор сжал Колобка в объятьях.

– Эй! Полегче, увалень! – возмутился Хлеборобот. – Ну и денек! То копытом плющат, то фруктом начиняют, а тут и…

А тут и ударил гром, разбежались от острова молнии, как бы намекая на то, что кража не прошла незамеченной.

Леденящий душу вой накрыл побратимов, каравая и лошадей. Озеро вспыхнуло само собой, но теперь пламя поднялось выше человеческого роста и окрасилось малиновым цветом.

– Хана, ребятки, попалили нас, – не своим голосом вымолвил Егор, тщетно нащупывая саблю.

Тянитолкаевский боялин Станислав Драндулецкий практически угробил свою политическую карьеру. Он пока что оставался предводителем Партии слонов, но готовился к переизбранию как человек, загубивший репутацию.

Виной краху Станислава были близнецы Емельяновы. Почему он принял их за немчурийских послов-шпионов? Драндулецкий проклинал тот день, когда узнал о приходе Ивана да Егория в Тянитолкаев.

Станислав принадлежал к старинному роду боляков. Больша, располагавшаяся западнее рассейских княжеств, дала миру воинственных мужчин и красивых женщин. Раскосый Драндулецкий был азартным политиком, считавшим Тянитолкаев второй родиной.

Блестяще образованный, музыкально одаренный, утонченный в одежде и манерах, боялин просто обязан был стать князем.

Если бы не хитрец Полкан и эта неизвестно откуда свалившаяся парочка.

Проклятый Егор одолел дракона, пока Драндулецкий удерживал Ивана в заложниках, а там и Старшой удрал, прихватив Колобка. «Немчурийцы» оказались рассейскими богатырями, народными любимцами, прославленными героями. Кто держал спасителей Эрэфии в казематах? Он, боялин Станислав.

Теперь он сидел дома, исполняя на лютне нечто скорбное и попивая специально выписанное из-за границы парижуйское вино. Как всегда, изящно одетый и пахнущий самым модным на Закате ароматом, Драндулецкий морщил длинный нос, когда тонкие пальцы изредка бренчали мимо нот.

Князь Световар, разумеется, принял его версию о том, что никаких казематов не было, а, наоборот, из благодарности за его, Станислава, гостеприимство силач Егорий прогнал поганого ящера, разорявшего окрестности Тянитолкаева. Здесь все прозрачно: Световару не хотелось усиления боялина Полкана Люлякина-Бабского, только правду не скроешь.

Так, в сорок лет, в самом расцвете сил, заканчивается политическая жизнь.

Можно было подумать, что Драндулецкий сдался. Серьезная ошибка. Несгибаемый боялин держал паузу, обмозговывая, как вернуть положение.

В один прекрасный день Станислава побеспокоил слуга:

– Ваше боялство! К вам посетительница.

– Кто такова? – прогундел лидер партии слонов.

– С востока барышня. Вся в черном. Говорит, жена Торгаши-Керима.

Драндулецкий вспомнил купца, проезжавшего мимо Тянитолкаева. Желая пограбить персиянца, Станислав усыпил его бдительность, дескать, дороги Эрэфии безопасны. Торгаши успокоился, а боялин кинулся к знаменитому городскому разбойнику Зарубе Лютозару. Увы, главного висельника Тянитолкаева не было дома, и затея с нападением на купца оказалась на грани срыва. Через день совершенно случайно Драндулецкий подслушал в трактире разговор заезжих лихих людей. Предложив им сделку, Станислав полностью сдал Торгаши-Керима. «Обманете – найду. Но учтите, вы обо мне не ведаете, я вас не видел», – сказал боялин им на прощание. «Не изволь сумлеваться! – ответили разбойники. – Мы налетим, аки вихрь, и сгинем, будто морок. Нас никто не опознает, мы будем в холщовых мешках». С тех пор не появились ни Торгаши-Керим, ни изобретательные барыги. Ищи-свищи их теперь, глупо получилось.

Вынырнув из неприятных воспоминаний, Драндулецкий поморщил длинный нос, допивая парижуйское зелье.

– Жена так жена. Заводи, – решил боялин. – Да, и Первыню мне позови.

В комнату вплыла фигурка, с ног до головы укрытая плотной темной тканью.

Станислав знал о сарацинском обычае прятать женщин под паранджами. Утонченный любитель красивой одежды, изысканных манер и закатного образа жизни, боялин не понимал, какое сумасшествие стоит за странными восточными порядками. Мужики боятся, что их дам уведут более привлекательные соперники, вот и прячут? Или у них все бабы ужасны на лицо?

Ничто не привлекает к женщине так сильно, как это делает тайна. С этой точки зрения полностью задрапированная гостья была ходячей загадкой. Боялин ощутил небывалый азарт охотника за дамскими сердцами.

Встав навстречу посетительнице, Драндулецкий изящно поклонился, тряхнув кружевными рукавами:

– Я несказанно счастлив созерцать в своем скромном жилище столь неожиданную гостью.

– Наслышанная о радушии белого господина, оказанном моему дражайшему супругу, прошу принять это. – Персиянка извлекла из складок одежды и протянула боялину свиток, скрепленный сургучной печатью.

К разочарованию Станислава, посетительница не продемонстрировала ему даже пальчики и запястье.

Сглотнув слюну, а потом распечатав и развернув бумагу, Драндулецкий прочитал:

«Исмаил-шах приветствует тебя, незнакомый друг Персиянии!

Мой славный посол Торгаши-Керим мог попасть в беду, и я велел его старшей супруге последовать по его стопам, дабы передать мозговскому шаху дополнение к письму, отправленному с верным Торгаши. Ты достойно обошелся с моим подданным, незнакомый друг Персиянии, потому-то благочестивейшая Гюльнара и вручила мое послание именно тебе.

Помоги дружбе Эрэфии и Персиянии еще раз. Как можно скорей донеси до ушей шаха вашего главного халифата страшную весть: мангало-тартарин подступает к пределам Эрэфии. Сделай это, да покроет твои расходы золото, кое передаст тебе Гюльнара».

Усилием воли сдержав довольную ухмылку, Драндулецкий церемонно промолвил:

– Вам неимоверно повезло, ибо вы пришли к единственному человеку, могущему и обязанному вам помочь.

– Хвала небесам! – тонко воскликнула персиянка и попятилась к двери. – Я тотчас же возвращаюсь на родину со счастливым известием!

– А золото… – как бы невзначай напомнил Станислав вкрадчивым тенорком.

Гостья сокрушенно заохала, и из-под одежды появился увесистый мешок. Рука Драндулецкого ощутила приятную прохладу золота. Позвякивало музыкально и многообещающе.

– Где ты остановилась, хм, прекрасная Гюльнара?

– Там, в платном пристанище путников.

– Будь моей гостьей, – улыбнулся боялин, принимая самый обольстительный вид и тон.

Увы, чары, легко распространявшиеся в среде тянитолкаевских женщин, на иностранку не произвели должного эффекта. Чувствовалось, что не зря ее назвали благочестивейшей.

– Спасибо, господин, но я должна вернуться. Поспеши и ты. Письмо шаха Исмаила, да продлятся его годы, весьма важно.

Боялин повел рукой по коротким волосам.

– Тогда исполни мою маленькую просьбу, умоляю тебя, – почти прошептал Станислав, закусывая нижнюю губу. – Открой личико.

– Не оскорбляй меня, – холодно ответила Гюльнара и ушла.

Драндулецкий досадливо щелкнул пальцами и поспешил к другой двери. Там, в задней комнате, его уже ждал Первыня. Молодой дружинник поприветствовал боялина и поправил упрямый каштановый вихор, торчащий над высоким лбом. Скуластое лицо выражало готовность служить.

Станислав поморщился. Ему не нравился исходящий от парня запах. Здесь витала смесь пота, проливаемого во время ежедневных тренировок, и амбре, испускаемого кожаной робой, поверх которой Первыня носил кольчугу.

– Друг мой, сейчас от меня вышла женщина. Персиянка в глухом наряде. Проследи, вызнай, где остановилась, расспроси, с кем она. Все, поспешай!

Дружинник коротко кивнул и затопал к выходу. Звякнули защитные пластины, нашитые на штаны. Замелькали старые, но крепкие сапоги с высокими голенищами.

Оставшись в одиночестве, боялин уселся за столик, открыл мешок. Благородно блестящее золото подняло настроение, а неудача, постигшая ловеласа в самом начале флирта, забылась. Следовало правильно распорядиться сведениями, полученными от посланницы персиянского шаха.

«Кому война, а кому и мать родна, – припомнил пословицу Драндулецкий. – Пусть мозговский князь узнает о набеге. Моя задача – использовать знание здесь и сейчас. Идти к Световару? Да ну его во все стороны! Я стану спасителем Тянитолкаева. Я буду его князем!»

Была маленькая проблемка: Станислав не терпел насилия и боялся умереть, а война, как известно, мероприятие богатое на это дело… Поджав губы, Драндулецкий выругал себя за мягкотелость. Правильно организовав ополчение, он останется в тылу, а то и за городскими стенами. Или за валом. Тут уж надо смотреть, откуда пожалуют мангало-тартары. Дикая орда встретится с хищным умом боялина-избавителя. Станислава Великолепного. Да, да, да!.. За это следовало выпить.

Драндулецкий наполнил кубок, потянулся к отложенной на атласную подушку лютне.

В комнату вбежал запыхавшийся Первыня.

– Сбегла! – Он потряс темными тряпками. – Зашла за угол и как сквозь землю провалилась!

– Друг мой, ты пьян? – нахмурился боялин.

– Трезвее покойника!

Дружинник уронил тряпье на пол. По сарацинскому узору Станислав узнал паранджу Гюльнары. Ловка, чертовка персиянская!

По этому поводу тоже следовало выпить, причем как можно скорее.

Шагая к обиталищу волхвов, Старшой раздумывал, верно ли он поступил, начав называться князем Задолья. Ложь, изобретенная под страхом быть расстрелянным, оказалась удачной. Иван откопал в завалах памяти словечко «ребрендинг». Да, он увел из-под позорного удара доброе имя одного из братьев-богатырей, о которых говорила вся Эрэфия, и не стал измазывать его в связях с Мухаилом Гадцевым сыном.

Но как страдало самолюбие! По всем раскладам выходило, что следовало принять неравный бой с кочеврягами. И пасть смертью храбрых. Если белобрысый Эльфенсон выглядел тщедушным, то два бугая с топорами никак не тянули на проходимое препятствие. Переступил через гордость, остался жив. Лучше бы погиб! А мамка? А брат? Вот невезение. Нет, это точно Лихо сглазило!

Мысли бегали по кругу, кусок в горло не лез. Оно было кстати: следовало экономить.

На окраине Двери Старшой увидел молельный холм, на котором высились идолы. У подножья теснились землянки, где жили волхвы.

Дембель как раз прошел мимо стайки юных жрецов-учеников и услышал за спиной:

– Именем Цаментия-Ногодержителя, силою Спотыкалия-Носодробителя, мощью Столбыни-Чарогонителя заклинаю тебя – остановись!

Старшой невольно остановился, борясь со смехом. Очень уж нелепо прозвучало заклятье.

– Вот видите! – возопил паренек в рубище вроде того, что дембель видел на вещем старце Карачуне. – Получилось!

– Нет, друг, тебе еще учиться и учиться, – произнес Иван и подмигнул. – Я и сам великий чародей. Обладаю даром убеждения.

– Как это?

– Убеждаю любую девчонку, чтобы даром.

– Иди ты! – не поверил будущий волхв.

– Как скажешь. – Старшой зашагал дальше.

– Видали, какая власть моя над ним крепкая? – донеслось до его ушей, но дембель решил: пусть щуплый маг покуражится, нельзя же уподобляться Эльфенсону с подручными.

Постучавшись в дверь первой же землянки, Иван услышал:

– Коли добрый человек, то входи!

Голос звучал глухо, как из погреба. Впрочем, так оно и было.

Дверь со скрипом открылась.

Подслеповато щурящийся со света дембель узрел единственную комнату с топчаном да сундуком у стены да столом и короткой лавкой в центре. На столе горела неяркая лампада. Волхв, невообразимо древний старичок, что-то писал, шевеля губами.

Подойдя ближе, Иван увидел, что голова волхва абсолютно лишена волос: ни бороды, ни бровей. Кожа обтягивала тщедушное тело, хоть в кабинет анатомии дедка пересаживай. Одежда жреца представляла собой какое-то сомнительное тряпье.

– А подскажите, пожалуйста… – начал дембель.

Старик оторвался от рукописи и спокойно произнес:

– Вот, предреченный богатырь пожаловал. Ну, присаживайся, Ваня, станем кумекать, как живую воду тебе обресть.

Присев на топчан, Емельянов-старший понял, кого напоминает ему обитатель землянки. Был такой человек в Индии – Махатма Ганди. Смуглолицый дед, даром что русак, сильно на него походил.

– Карачун тебе… – Тут волхв закашлялся сухим трескучим кашлем. – Карачун тебе привет шлет. Велит поспешать. А то еще в Персиянию надобно успеть.

– Зачем? – удивился Иван.

– За пером жар-птицы, несомненно.

Дембель хлопнул себя по лбу, ведь кот Баюн говорил ему примерно то же самое.

– А ближе негде взять, получается?

– Получается. Все вам, молодым, ближе, быстрее, короче, а еще лучше сразу, – проворчал жрец. – Беспечность, стяжательство, лень… Времена смутные настают, Ваня. Тьма разливается над Рассеей. Собраться бы в могучий кулак, ан каждый в свою сторону тянет. И с разумами творится страшное. Вот возьмем слово живое, народное, в песнях и былях проявляемое. Странный в наши дни пошел сказитель. Слагает непотребные побасни. Вот, додумались какие-то лиходеи, типун им на язык, до былины о двух пастухах-богатырях, в далекой заморской стране живущих. Так эти пастухи якобы на девиц не глядели, а токмо друг на дружку. Тьфу, срамота! Как же в былине-то этой было…

Иван Емельянов терпеливо ждал, когда иссякнет поток старческого брюзжания. Безволосый жрец осекся, подобрался весь, отчего стал похож на обиженную черепаху, потерявшую панцирь.

– Отвлекся не в ту степь, да, – сказал волхв. – Даже именем не назвался. Ты прости, богатырь. Космогоний я.

– За звездами следишь?

– Да ну тебя! Из землянки-то?! – беззубо рассмеялся старик. – Космогоний, потому что в молодости, до ухода в волхвы, постригал народ честной. На Закате сирюльником бы кликали, а у нас достаточно того, что я патлы с космами стриг да вшу с блохой гнал.

«Значит, лысый парикмахер», – усмехнулся воронежец. А Космогоний вернулся к важному:

– За живой водой надобно идти в Потусторонь. Откель живая вода в Яви-то? Твоя нога уже ступала на Навьи земли, когда вы у реки Смородины неравный бой со жрайками Злодиевыми приняли. Но тогда вход был черный, богопротивный. Я же тебя проведу к светлому, Велесом оставленному. Готов ли?

– А куда деваться? – Иван пожал плечами.

Старец встал из-за стола, приблизился к дембелю, сказал:

– Тогда айда.

Космогоний неожиданно хлопнул парня по лбу. Звук получился на удивление звонкий, только Емельянову было не до этого – он вдруг почувствовал боль во всем теле!

Кости, мышцы, органы сжимались, кожа втягивалась. Дембель бухнулся на стремительно истончающиеся колени, затем рухнул навзничь, борясь с конвульсиями. Все внутри перестраивалось, перекраивалось, но боли уже не было. Просто неприятные ощущения.

Распахнув глаза, Иван наблюдал, как схожим образом неведомая сила ломает самого Космогония. Старец уменьшался, дергаясь, будто пляшущий пьяница-скоморох. Из его тела лезла серая шерсть. Волхв стал совсем мизерным, зашевелил розоватым носиком, растопырил ушки, захлопал очами-бусинками. Маленький полупрозрачный хвостик колотил по утоптанной земле. Лапки переминались, усы шевелились в такт носику.

«Мышь?!» – ошалел дембель и закричал, объятый ужасом:

– Пи-и-и!!!

Отчего-то в последние дни Неслух-летописец часто обращался в думах к Малорассеянии – государству, лежащему юго-западней Эрэфии. Копаясь в книгохранилище Мозговского княжества, Неслух то и дело натыкался на ветхие рукописи малорассейских авторов.

Он и сам имел тамошние корни и знал о дальней родне. Руки сами собой развернули один из потемневших от времени свитков. Неслух зачитался, разбирая древнюю вязь:

«Малорассеяне – давние родичи великих. Жаль, дороги двух народов разошлись, но люди полагали, что их вины в том нет, а главными разлучниками явились алчные до богатств и охочие до власти князья-барыги.

История общего предка малых и великих рассеян начинается с прихода трех братьев-володетелей – Кия, Шара и Лузы. Они выстроили города Киевец, Шаровец и Лузовец. Лузовцу как-то очень скоро не повезло, закат Шаровца тоже был стремителен, а вот Киевец остался на радость людям и на кручину вражьим ордам.

Эти события относятся к былинным временам единой Рассеи, в кои блистали стародавние богатыри Илья, Добрыня и Алеша, свершая подвиги ратные – не чета нынешним.

После всякого расцвета грядет созревание и последующее увядание…»

– Неслух! – раздалось под сырыми сводами подвального книгохранилища.

Летописец вскинул голову, тревожно заплясал огонек лампады.

– Неслух! – повторился зов.

– Кто тут? – хрипло откликнулся книжник.

– Князь тебя зовет. Прибыл посол персиянский. Освидетельствуешь его, как водится, письменно для потомков. – Служка явно забавлялся, считая работу летописца ненужной.

Летописец с почтением свернул свиток, утвердил его на нужной полке и отправился в тронную залу.

Здесь уже сидел Юрий Близорукий с обязательными воеводой да мудрецом-советником. Небольшая боярская толпа шушукалась чуть в стороне.

– Наконец-то, – процедил князь. – К нам прибыл настоящий персиянский посланник, а ты где-то путаешься.

Неслух пробормотал что-то покаянное и занял дальнюю скамью со столом, на котором можно было писать. От внимания книжника не ускользнул укол, которым Юрий заочно удостоил Ивана и Егория, назвав нынешнего гостя настоящим.

В этот момент в залу вошел посол – щуплый немолодой человек в роскошном восточном одеянии. Летописец, естественно, узнал помощника персиянского купца. Куцая бороденка вздрагивала при каждом шаге ног, обутых в туфли с острыми, загнутыми вверх носами. В руках персиянца красовался ларец слоновой кости. Неслух припомнил, что поделка, переданная братьям-богатырям, была поскромнее.

Церемонно поклонившись князю, посланник заговорил не очень приятным голосом:

– Салам алейкум, падишахши Джурусс Тут-рука-паша!

Летописцу бросились в глаза неуклюжесть и неестественная бледность гостя. Персиянец поднес ларец Юрию. Вместо очередного письма, которое ожидали увидеть мозгвичи, он был набит драгоценностями – от золотых изделий до самоцветных камней.

Бояре из тех, кто поглазастей, так и ахнули. Князю тоже понравилось. Воевода Бранибор сохранил привычную суровость, советник Розглузд нахмурился, спрятал взгляд.

Обернувшийся князь спросил:

– Чего?

– А будет ли послание? – Тонкие, похожие на бамбуковые палочки пальцы Розглузда прочертили в воздухе воображаемое письмо.

– Послание должны были передать так называемые богатыри Иван и Егор. – Персиянец склонился еще ниже. – Вручили ли они тебе грамоты, о сиятельный падишах мозговский?

– Да.

– А принесли ли к царственным ногам твоим три воза скромных подарков?

Юрий снова оглянулся на Розглузда, тот сказал:

– Был только один воз.

– О, горе мне! – возопил посол. – Не внял я внутреннему голосу, прельстили меня речи усыпительные! Взнуздав ишака излишней доверчивости, не приехать к золотым стенам истины!

Неслуха будто по голове ударили. Он совершенно не мог взять в толк, почему учетчик врет о трех возах. Книжник хотел встать и свидетельствовать в защиту близнецов-витязей, да возможно ли? Его обязанность – запечатлевать сказанное в этой зале. Позже, позже…

– Как твое имя, гость? – участливо поинтересовался Близорукий.

– Торгаши-Керим, – не моргнув глазом отрекомендовался Абдур-ибн-Калым. – Люди прозвали меня Честнейшим.

Здесь Неслух аж посадил кляксу на пергамент. Это была первая за последнее десятилетие помарка летописца-каллиграфа. «Непотребство! – внутренне бунтовал книжник. – Наглый подлог!»

Лжекупец стал говорить громче:

– Клянусь небесами, этот достойный собиратель мудрости, – посол указал на Неслуха, – помнит меня совсем иным. Бодрым, румяным, дородным. Ныне я обретаюсь в печальном теле своего старого друга и помощника Абдура-ибн-Калыма. Благодаря его самопожертвованию я смог освободиться из проклятого поселка-ярмарки.