Год потопа Этвуд Маргарет
— Тук-тук, — говорит она. — Ганг. Рена.
Наконец грязный костюм содран, Рен вымыта губкой.
— Я дам тебе отвара Ивы с Ромашкой, — говорит Тоби. И Мака, думает она. — Тебе нужно поспать.
Тоби думает, что Рен лучше лежать на полу, чем на столе. Она устраивает гнездо из розовых полотенец, осторожно укладывает туда Рен и добавляет пару лишних полотенец, потому что Рен не дойдет до туалета, слишком слаба. Она горячая, как печка.
Тоби приносит отвар Ивы в стаканчике. Рен глотает, двигая горлом, как птичка. Ее не тошнит.
Опарышей пока рано использовать. Для этого Рен должна быть в сознании и слушаться приказов, например — не чесаться. Первым делом надо сбить ей температуру.
Пока Рен спит, Тоби роется в запасе сухих грибов. Выбирает те, что укрепляют иммунитет: рейши, майтаки, шиитаки, трутовик березовый, трутовик настоящий, чжу линь, ежовик, кордицепс. Заливает кипятком, чтобы разбухли. Потом, после обеда, готовит грибной эликсир — варит на слабом огне, процеживает, остужает — и дает Рен тридцать капель.
В комнатке воняет. Тоби приподнимает Рен, перекатывает на бок, вытягивает из-под нее грязные полотенца, вытирает ее. Все это она делает в резиновых перчатках: если у Рен дизентерия, Тоби совершенно не хочет ее подхватить. Тоби ровненько расстилает чистые полотенца и перекатывает Рен обратно. Руки Рен болтаются, голова безвольно свисает; она что-то бормочет про себя.
Ну и работенка предстоит, думает Тоби. А когда Рен оправится — если оправится, — на запас еды будут претендовать два человека вместо одного. Значит, еды хватит на вдвое меньший срок. Того, что осталось. А осталось не так много.
Может, лихорадка победит. И Рен умрет во сне.
Тоби думает о порошке из «Ангелов Смерти». Много не понадобится. Рен так слаба, что хватит самой малости. Прекратить ее мучения. Помочь ей упорхнуть на белоснежных крыльях. Может быть, так будет милосерднее. Блаженнее.
Я недостойный человек, думает Тоби. И как такое только в голову придет. Ты знала эту девушку еще ребенком, она пришла к тебе за помощью, она имеет полное право тебе доверять. Адам Первый сказал бы, что Рен — драгоценный дар, посланный Тоби, чтобы дать ей возможность проявить самоотверженность и заботу о других, высшие качества, которые так старались воспитать в ней вертоградари. Сейчас, в данный момент, Тоби как-то сложно принять такой взгляд на вещи. Но придется приложить усилия.
Рен вздыхает, стонет, машет руками. Ей снится что-то плохое.
Темнеет. Тоби зажигает свечу, садится рядом с Рен и слушает ее дыхание. Вдох-выдох, вдох-выдох. Пауза. Вдох. Затем выдох. Ритм рваный. Время от времени Тоби щупает лоб девушки. Кажется, жар чуть-чуть спал? Где-то в здании есть термометр. Утром Тоби его поищет. Она считает пульс Рен: слабый, неровный.
Тоби задремывает в кресле и в следующий, как ей кажется, момент просыпается в темноте, пахнущей горелым. Она включает заводной фонарик: свеча упала, и уголок розовой простыни Рен тлеет. К счастью, простыня оказывается мокрой.
Какая чудовищная глупость, думает Тоби. Больше никаких свечей. Только когда у меня сна ни в одном глазу.
65
Тоби. День святого Махатмы Ганди
Год двадцать пятый
Утром Рен на ощупь прохладнее. Пульс окреп, и она даже может сама удержать двумя дрожащими руками чашку теплой воды. Сегодня Тоби кроме меда и соли положила туда мяту.
Как только Рен снова засыпает, Тоби утаскивает грязные простыни и полотенца на крышу, чтобы постирать. Она взяла с собой бинокль, и, пока белье отмокает, Тоби озирает окрестности салона.
Свиньи — вдали, в юго-западной части луга. Две париковцы, голубая и серебряная, тихо пасутся рядышком. Львагнцев не видно. Где-то лают собаки. Над местом погребения свиньи хлопают крыльями грифы.
— Пошли вон, археологи, — говорит Тоби.
У нее в голове какая-то легкость, почти головокружение — ей хочется шутить. Три огромные розовые бабочки порхают вокруг ее головы, приземляются на мокрые простыни. Может быть, они думают, что нашли самую большую розовую бабочку. Может, это любовь. Бабочки развернули тоненькие хоботки, лижут простыню. Значит, не любовь. А соль.
«Друзья мои, — говорил Адам Первый, — кое-кто утверждает, что Любовь — лишь химические процессы. Разумеется, это химические процессы: где были бы мы все без химии? Но Наука — лишь один из способов описывать мир. Другой способ описать его — это сказать: где были бы мы все без Любви?»
Милый Адам Первый, думает Тоби. Он, должно быть, умер. И Зеб тоже умер, что бы я там себе ни воображала. Хотя, может быть, и нет: ведь если я жива — и, что еще важней, если Рен жива, — значит, кто угодно мог выжить.
Она перестала слушать заводное радио много месяцев назад, потому что тишина приводила ее в отчаяние. Но то, что она никого не слышала, не значит, что там никого нет. Это один из доводов, которыми пользовался Адам Первый для доказательства существования Бога.
Тоби промывает инфицированную рану на ноге Рен и добавляет еще меду. Рен немножко поела и попила. Еще грибного эликсира, еще отвара Ивы. Тоби долго ищет и наконец находит аптечку первой помощи; там лежит тюбик мази с антибиотиками, но срок годности истек. Термометра нет. Кто заказывал эту дрянь? — думает Тоби. Ах да. Я.
Впрочем, опарыши все равно лучше.
Вечером она берет опарышей из контейнера, промывает теплой водой. Перекладывает на марлю из аптечки, накрывает другим слоем марли и пластырем прибинтовывает конверт с опарышами к ране. Они скоро проедят марлю: они знают, чего им хочется.
— Будет щекотно, — предупреждает она. — Но они тебе помогут. Старайся не двигать ногой.
— Кто они? — спрашивает Рен.
— Твои друзья, — говорит Тоби. — Но тебе не обязательно туда смотреть.
Убийственный порыв, овладевший Тоби накануне ночью, уже прошел. Она не потащит труп Рен на лужайку, на съедение свиньям и грифам. Теперь она хочет уберечь, исцелить ее. Ибо разве это не чудо, что Рен здесь? Что она пережила Безводный потоп лишь с небольшими повреждениями? Ну, с относительно небольшими. Достаточно было второму человеку — пускай слабому, больному, постоянно спящему — появиться в салоне красоты, чтобы он из дома с привидениями превратился в уютное, домашнее жилище.
Это я была привидением, думает Тоби.
66
Тоби. День святого Анри Фабра, святой Анны Аткинс, святого Тима Флэннери, святого Ичиды, святого Дэвида Судзуки, святого Питера Маттисена
Год двадцать пятый
Опарышам хватает трех дней, чтобы очистить рану. Тоби тщательно следит за ними: если кончится отмершая ткань, они начнут питаться живой плотью.
Ко второму утру жар у Рен спадает, хотя Тоби все равно продолжает давать ей грибной эликсир, на всякий случай. Рен теперь ест больше. Тоби помогает ей взобраться на крышу и сажает на скамью из пластмассы под дерево, в первых лучах утреннего солнца. Опарыши боятся света — он загоняет их в самые глубокие уголки раны, где им и следует быть.
На лугу ничто не движется. Из леса не доносится ни звука. Тоби пытается узнать у Рен, где та была, когда пришел потоп, и как ей удалось спастись, и как она попала сюда, и почему была одета в голубые перья; но пытается только однажды, потому что Рен начинает плакать. Она говорит только одно:
— Я потеряла Аманду!
— Ничего, — успокаивает Тоби. — Мы ее найдем.
На четвертое утро Тоби снимает пластырь с опарышами; рана чистая и заживает.
— Теперь надо вернуть тонус мышцам, — говорит Тоби.
Рен начинает ходить: вверх-вниз по лестнице, по коридорам. Она чуточку прибавила в весе: Тоби скормила ей последние остатки маски для лица «НоваТы — Лимонные меренги» — там куча сахара и ничего особенно ядовитого. Рен под руководством Тоби проделывает кое-какие упражнения из курса «Предотвращение кровопролития в городе», который когда-то преподавал Зеб, — «сацума», «унаги». Сконцентрируйся вокруг своей сердцевины, как Плод. Будь гибким, как Угорь. Тоби и самой нелишне было все это повторить: она совсем растренирована.
Через несколько дней Рен рассказывает свою историю — по крайней мере, частично. Она словно выплевывает сгустки слов, а в промежутках сидит, тупо глядя в одну точку. Она рассказывает, как сидела запертая в «Чешуйках» и как Аманда добралась из Висконсинской пустыни и вычислила код замка. Потом откуда ни возьмись появились Шекки, Кроз и Оутс, как в сказке, и Рен была ужасно рада — они спаслись, потому что, когда вспыхнула эпидемия, оказались в больболе. Но потом в «Чешуйки» явились три ужасных больболиста из «золотой» команды, и Рен, Аманда и мальчики убежали. Рен говорит, что предложила идти в «НоваТы», потому что Тоби могла быть еще там, и они почти добрались — они шли через лес, и тут все погасло. На этом ее рассказ начинает буксовать.
— Как они выглядели? У них были… — Тоби хочет сказать «особые приметы», но Рен мотает головой, показывая, что вопрос закрыт.
— Я должна найти Аманду, — говорит она, вытирая слезы. — Правда должна. Они ее убьют.
— Ну-ка вытри нос, — говорит Тоби, протягивая ей розовое полотенце для лица. — Аманда очень умная.
Лучше всего говорить так, словно Аманда еще жива.
— И очень находчивая. Она выкрутится.
Тоби собирается сказать, что женщин сейчас мало, а потому Аманду, конечно же, сохранят и будут раздавать строго по талонам, но решает, что лучше не надо.
— Ты не понимаешь, — говорит Рен и плачет еще сильнее. — Их трое, они из больбола — они настоящие нелюди. Я должна ее найти.
— Ну, мы ее поищем, — говорит Тоби, чтобы успокоить Рен. — Но мы не знаем, куда они… куда она могла деться.
— А куда бы ты пошла? — спрашивает Рен. — На их месте?
— Может быть, на восток, — говорит Тоби. — К морю. Где можно ловить рыбу.
— Мы можем туда пойти.
— Когда ты окрепнешь, — говорит Тоби. Им все равно придется отсюда уйти: запас еды тает на глазах.
— Я уже достаточно окрепла, — говорит Рен.
Тоби прочесывает огород и находит еще одну одинокую луковицу. На ближнем конце луга она выкапывает три корня лопуха и немного корней сныти — длинных белых корневищ, прародителей морковки.
— Как ты думаешь, ты сможешь есть кролика? — спрашивает она у Рен. — Если я его очень мелко нарежу и сварю суп?
— Наверное, — отвечает Рен. — Я постараюсь.
Сама Тоби уже почти готова переквалифицироваться в плотоядное. Конечно, звук винтовки может привлечь врагов, но если больболисты еще бродят где-то в этом лесу, они уже знают, что у нее есть ружье. Нелишне им об этом напомнить.
У бассейна часто бегают зеленые кролики. Тоби стреляет в одного с крыши, но, кажется, не попадает. Может, совесть сбивает ей прицел? Может, нужна цель покрупнее — олень или собака? Свиней Тоби давно не видела и овец тоже. Стоило собраться их есть, как они исчезли.
Тоби обнаруживает рюкзаки на полке в бывшей прачечной. Она не бывала здесь с тех пор, как перестали работать насосы, и в помещении стоит густой запах плесени. Хорошо, что рюкзаки не из хлопка, а из непроницаемой синтетики. Тоби несет их на крышу, протирает губкой и оставляет сушиться на жарком солнце. Она раскладывает все припасы на кухонном столе. Не следует брать с собой слишком тяжелый груз, иначе все, что съешь, уйдет на его переноску, говорит голос Зеба. Инструменты важнее еды. А главный инструмент — твой мозг.
Конечно, карабин. Патроны. Лопата — выкапывать корни. Спички. Зажигалка для барбекю, ее надолго не хватит, но раз уж есть, можно ею и воспользоваться. Перочинный нож с ножницами и пинцетом. Веревка. Две полиэтиленовые накидки на случай дождя. Заводной фонарик. Марлевые бинты. Изолента. Пластиковые контейнеры с закрывающимися крышками. Матерчатый мешок для съедобных диких растений. Котелок — готовить. Чайник Келли. Туалетная бумага — роскошь, но Тоби не в силах устоять. Две средние бутылки «зиззи-фрут» из мини-бара салона красоты: пустые калории, но все же калории. А бутылки потом можно будет использовать для воды. Ложки, металлические, две. Кружки, пластмассовые, две. Остаток крема от солнца. Последний репеллент от насекомых. Бинокль: тяжелый, но незаменимый. Ручка от щетки. Сахар. Соль. Последний мед. Последние энергетические батончики. Последние соевые гранулы. Маковый сироп. Сушеные грибы. Ангелы Смерти.
За день до ухода Тоби коротко стрижется. Теперь у нее ободранный вид — какая-то Жанна д’Арк в неудачный день, — но в рукопашной схватке за волосы очень удобно хватать, чтобы перерезать глотку, а Тоби не хочет предоставлять гипотетическому противнику лишний шанс. Она и Рен подстригает. Объясняет, что так будет прохладнее в жару.
— Нужно похоронить волосы, — говорит Рен. Почему-то ей неприятно на них смотреть.
— Может, оставим их на крыше? — предлагает Тоби. — Тогда птицы смогут вить из них гнезда.
Тоби не собирается тратить драгоценные калории на копание могилы для волос.
— А, ну хорошо, — говорит Рен. Эта идея ей вроде бы нравится.
67
Тоби. День святого мученика Чико Мендеса
Год двадцать пятый
Они покидают салон красоты незадолго до рассвета. На них розовые хлопковые тренировочные костюмы: свободные брюки и футболки с губками, сложенными для поцелуя, и подмигивающим глазом. Розовые холщовые спортивные тапочки, в которых дамы когда-то прыгали через веревочку и занимались на тренажерах. Широкополые розовые шляпы. От них пахнет «СуперД» и прогорклым кремом «СолнцуНет». В рюкзаках лежат розовые накидки с капюшонами — прикрываться от солнца, когда оно станет в зенит. Если б только все это не было такое розовое, думает Тоби. Словно младенческие распашонки или наряды для детских праздников. Совсем неподходящий цвет для искателей приключений. А уж для камуфляжа — хуже не придумаешь.
Тоби знает, что положение серьезное, как когда-то выражались в новостях. Конечно, это так. Но она все равно бодра, ей даже хочется хихикать. Будто навеселе. Будто они отправляются всего лишь на пикник. Должно быть, это выброс адреналина.
Небо на востоке светлеет; от деревьев поднимается туман. Роса блестит на кустах люмироз, отражая слабое зловещее свечение лепестков. Аромат цветущего луга пропитывает все кругом. Птицы начинают шевелиться и петь; грифы на голых ветвях расправляют крылья для просушки. Журавлин, хлопая крыльями, летит к ним с юга, парит над лужайкой, пикирует и приводняется в зацветшем бассейне.
Тоби приходит в голову, что она, может быть, никогда больше не увидит этот пейзаж. Удивительно, как душа цепляется за все знакомое с криком: «Мое! Мое!» Была ли Тоби счастлива во время заточения в «НоваТы»? Нет. Но теперь это ее территория; она пометила ее всю чешуйками отмершей кожи. Мышь поняла бы: это ее гнездо. «Время поет „Прощай“», как любил повторять Адам Первый.
Где-то лают собаки. В прошедшие месяцы Тоби иногда слышала их, но сейчас лай, кажется, приблизился. Тоби это не очень нравится. Собак сейчас некому кормить, и они, без сомнения, одичали.
До ухода она залезла на крышу, осмотрела поля. Ни свиней, ни париковец, ни львагнцев. Во всяком случае, не видно. Как мало я отсюда видела, думает Тоби. Луг, подъездная дорожка, бассейн, огород. Опушка леса. Ей не хочется туда идти, входить под деревья. Зеб в свое время говорил: может, природа и тупа, как мешок молотков, но она точно умнее вас.
Тоби мысленно обращается к лесу, ко всем свиньям и львагнцам, что в нем скрываются. Смотрите у меня, думает она. Не доводите меня до крайности. Да, я вся в розовеньком, но у меня есть карабин. И пули. Дальнобойность у него лучше, чем у пистолета-распылителя. Так что прочь с дороги, сволочи.
Территория салона и лес, который к ней относится, отделены от окружающего парка изгородью из металлической сетки и колючей проволоки под током. Хотя электричество сейчас не работает. Четыре въезда — восточный, западный, северный и южный, их соединяют извилистые дороги. Тоби планирует провести ночь в восточной сторожке. До нее не слишком далеко, и Рен сможет отдохнуть: она еще недостаточно окрепла для героических переходов. А на следующее утро они начнут постепенно пробираться к морю.
Рен все еще верит, что они найдут Аманду. Найдут, Тоби застрелит «золотых» больболистов из карабина, а потом Шеклтон, Крозье и Оутс появятся оттуда, где они все это время прятались. Рен еще не полностью оправилась. Она ждет, чтобы Тоби все исправила и вылечила, словно она сама еще ребенок, а Тоби — до сих пор Ева Шестая, наделенная магическими силами взрослой.
Они проходят мимо разбитого розового фургончика и за поворотом дороги натыкаются на две другие машины — солнцекар и джип, пожиратель мусорнефти. Судя по тому, что останки обуглены, обе машины сгорели. К запаху гари примешивается другой, ржавый и сладковатый.
— Не заглядывай внутрь, — говорит Тоби, когда они проходят мимо.
— Ничего, — говорит Рен. — Я видела много такого в плебсвиллях, когда мы пробирались сюда из «Чешуек».
Дальше на дороге лежит спаниель, он умер недавно. Кто-то вспорол ему живот: разбросанные загогулины кишок, вокруг жужжат мухи, грифов пока не видно. Кто бы это ни был, он наверняка сюда вернется: хищники не бросают добычу просто так. Тоби вглядывается в придорожные кусты: лианы растут почти на глазах, закрывая обзор. Какая огромная масса кудзу.
— Давай прибавим шагу, — говорит Тоби.
Но Рен не может прибавить шагу. Она устала, ее рюкзак слишком тяжел.
— Я, кажется, мозоль натерла, — говорит она.
Они останавливаются под деревом попить «зиззи-фрут». Тоби не может избавиться от мысли, что кто-то притаился в ветвях, выжидая удобного момента, чтобы прыгнуть. Умеют ли львагнцы лазить по деревьям? Тоби заставляет себя замедлить шаг, дышать глубже, не торопиться.
— Давай посмотрим, — говорит она Рен.
Мозоль еще только намечается. Тоби отрывает полосу от своей накидки и обматывает ступню Рен. Солнце стоит на десяти часах. Они надевают накидки, Тоби снова мажет лицо себе и Рен кремом от солнца и опрыскивает себя и ее репеллентом.
Не успевают они дойти до следующего поворота, как Рен начинает хромать.
— Срежем путь по лугу, — говорит Тоби. — Так ближе.
День святой Рейчел и всех Птиц
День святой Рейчел и всех Птиц
Год двадцать пятый
Дорогие друзья, дорогие собратья-создания и собратья-смертные!
Сколь радостен для нас сей преображенный мир, в коем мы оказались! Да, мы испытываем некоторое… но не будем говорить «разочарование». Мусор, оставленный Безводным потопом, непривлекателен, как и любой мусор, оставленный любым другим потопом. Наш вымечтанный Эдем возникнет далеко не сразу.
Но какое счастье выпало нам — видеть первые, драгоценные моменты Возрождения Природы! Насколько чище стал воздух, когда человек прекратил загрязнять атмосферу! Для нас дышать этим свежеочищенным воздухом — то же, что для Птиц дышать воздухом заоблачной выси. Какую легкость, эфирность должны они ощущать, взмывая над деревьями! Ибо много лет Птицы служили символом свободы Духа, в противовес тяжелому бремени Материи. И не является ли Голубь символом Святого Духа, всепрощающего, принимающего?
Именно в этом Духе мы приветствуем среди нас трех собратьев-смертных, новых спутников — Мелинду, Даррена и Куилла. Они чудесным образом спаслись от Безводного потопа, ибо Провидение поместило их туда, где не было людей: Мелинду — в высокогорную клинику йоги и похудания, Даррена — в больничный изолятор, Куилла — в место одиночного заключения. Мы возносим хвалы за то, что эти трое, по-видимому, не соприкоснулись с вирусом. Хоть они и не нашей веры — или уже не нашей веры, в случае с Куиллом и Мелиндой, — они наши собратья-создания; и мы рады помочь им в эти времена тяжких испытаний.
Мы также благодарны за сие временное пристанище, которое, хоть и является бывшей франшизой «Благочашки», укрыло нас от палящего солнца и свирепой бури. Благодаря искусству Стюарта, в особенности его умению обращаться с зубилами, мы проникли в складское помещение, получив таким образом доступ ко многим продуктам «Благочашки»: сухому заменителю молока, ванильному сиропу, смеси моккачино и порционным пакетикам сахара, как рафинированного, так и коричневого. Вам всем известно мое мнение о продуктах из рафинированного сахара, но бывают времена, когда правила приходится слегка изменять. Поблагодарим Нуэлу, нашу непобедимую Еву Девятую, за искусство, с которым она приготовила для нас бодрящий напиток.
В этот день мы вспоминаем, что деятельность корпорации «Благочашка» находилась в прямом противоречии с принципами святой Рейчел. Выращенный на солнце, опрысканный пестицидами кофе этой корпорации был величайшей угрозой для пернатых Божьих Созданий в наше время, подобно тому как ДДТ был для них величайшей угрозой во времена святой Рейчел Карсон. Именно движимые духом святой Рейчел, некоторые из наиболее радикальных бывших наших единоверцев присоединились к воинственной кампании против «Благочашки». Другие группы протестовали против плохого обращения «Благочашки» с работниками на местах, а бывшие вертоградари — против ее плохого обращения с Птицами. Мы не можем согласиться с их насильственными методами, но хвалим их намерения.
Святая Рейчел отдала свою жизнь защите Пернатых, а следовательно, благосостоянию всей нашей Планеты. Ибо если Птицы чахнут и умирают, не указывает ли это на растущую хворь самой Жизни? Вообразите скорбь Господа, глядящего на страдания Его самых изысканных и музыкальных Созданий!
Святую Рейчел при жизни преследовали влиятельные химические корпорации. Они порочили и хулили ее за то, что она говорила правду, но ее дело в конце концов победило. К несчастью, кампания против «Благочашки» не была столь же успешна. Но эту проблему решили Высшие Силы: «Благочашка» не пережила Безводного потопа. Как говорит Человеческое Слово Господа в Книге Исаии, глава 34, «будет от рода в род оставаться опустелою… и завладеют ею пеликан и еж; и филин и ворон поселятся в ней… будет класть яйца и выводить детей и собирать их под тень свою; там и коршуны будут собираться один к другому».
И сие сбылось. В эту самую минуту, друзья мои, тропические леса восстанавливаются!
Воспоем же.
Господь, свои крыла раскинь
- Господь, свои крыла раскинь
- И к нам слети с небес —
- И нам, как Голубь, принеси,
- Господь, благую весть.
- Явись нам Вороном затем,
- В обличье мудреца —
- Так в каждой птахе виден всем
- Нам промысел Творца.
- Вот Лебедь плавает в пруду,
- Над ним Чеглок парит,
- Кричит о чем-то Какаду,
- Сова до ночи спит.
- Над падалью кружится Гриф.
- По замыслу Творца
- Не тронет он того, кто жив,
- До самого конца.
- Укрой и нас Своим крылом
- Помимо пташек малых —
- Мы от Тебя защиты ждем,
- На милость уповаем.
- Кто Птахи Божией полет,
- Забыв про День Седьмой,
- По злому умыслу прервет —
- Предстанет пред Тобой.
68
Рен. День святого мученика Чико Мендеса
Год двадцать пятый
Мы идем по сверкающему лугу. Кругом все жужжит, словно работают тысячи крохотных вибраторов; порхают огромные розовые бабочки. Очень сильно пахнет цветущий клевер. Тоби ощупывает перед собой землю палкой от швабры. Я стараюсь смотреть, куда ставлю ноги, но земля какая-то бугристая, и я падаю, а когда смотрю вниз, там оказывается ботинок. Из него выползает куча жуков.
Впереди какие-то звери. Минуту назад их там не было. Может, лежали в траве, а потом встали. Я замедляю шаг, но Тоби говорит: «Не бойся, это всего лишь париковцы».
Я никогда не видела живую париковцу — только в Интернете. Они стоят и глядят на нас, мерно работая челюстями.
— А можно их погладить? — спрашиваю я.
Они голубые, розовые, серебряные, фиолетовые; похожи на конфеты или на облака в солнечный день. Такие мирные, дружелюбные.
— Не стоит. Нам нужно спешить.
— Они нас не боятся.
— А следовало бы, — говорит Тоби. — Ну же, идем.
Париковцы смотрят на нас. Когда мы подходим ближе, они дружно поворачиваются и медленно бредут прочь.
Сперва Тоби сказала, что нам надо к восточной сторожке. Мы идем по асфальтированной дороге, и через некоторое время Тоби говорит, что здесь, оказывается, дальше, чем она думала. У меня начинает кружиться голова, потому что жарко, особенно в накидке. Тоби говорит, что мы сейчас пойдем к деревьям на дальнем конце луга, потому что там прохладнее. Я боюсь деревьев, под ними слишком темно, но я знаю, что оставаться на лугу нельзя.
Под деревьями тенистее, но не прохладнее. Душно и влажно, ни ветерка, воздух густой, словно в него запихали весь окрестный кислород. Но тут хотя бы нет солнца, так что мы снимаем накидки и идем по дорожке. В лесу стоит густой запах преющего дерева, грибной запах, памятный мне еще со времен вертоградарей, когда мы ходили в парк на Неделе святого Юэлла. Лианы уже наползли на гравий дорожки, но многие плети сломаны и растоптаны, и Тоби говорит, что этим путем шел кто-то еще: только не сегодня, потому что листья на плетях завяли. Впереди слышится вороний ор. Мы доходим до ручейка с мостиком. Вода перекатывается по камням, и я вижу в ней рыбешек. На том берегу кто-то копал. Тоби стоит неподвижно, поворачивает голову, прислушивается. Потом переходит мост и смотрит на выкопанную яму.
— Вертоградари, — говорит она, — или кто-то такой же умный.
Вертоградари учили, что никогда нельзя пить из ручьев и рек, особенно возле городов; нужно выкопать яму рядом с ручьем, чтобы вода хоть немного профильтровалась. У Тоби есть пустая бутылка, которую мы выпили. Тоби наполняет ее в водяной яме так, чтобы в бутылку попадал только верхний слой воды: утонувшие червяки нам ни к чему. Впереди, на небольшой прогалине, растут кучкой грибы. Тоби говорит, что это ежовики — они когда-то были осенними грибами, когда у нас еще была осень. Мы их срываем, Тоби складывает их в полотняный мешок, который захватила с собой, и вешает снаружи рюкзака, чтобы не помялись. Мы идем дальше.
Сначала мы слышим запах и только потом видим, откуда он исходит.
— Не кричи, — говорит Тоби.
Вот над чем орали вороны.
— Ох, нет, — шепчу я.
Это Оутс. Он висит на дереве, медленно поворачиваясь. Веревка пропущена под мышки и завязана узлом на спине. Он совсем голый, если не считать носков и ботинок. Это хуже, потому что так он меньше похож на статую. Голова запрокинута назад — слишком далеко, потому что у него перерезано горло. Вороны хлопают крыльями вокруг головы — ссорятся за посадочные места. Светлые волосы слиплись. В спине зияет рана. Так выглядели тела, валявшиеся на пустырях, тела с изъятыми почками. Но эти почки украли не для пересадки.
— У кого-то очень острый нож, — говорит Тоби.
Я плачу.
— Они убили малыша Оутса, — говорю я. — Меня сейчас стошнит.
Я оседаю на землю. Сейчас мне наплевать, если я тут умру: я не хочу жить в мире, где с Оутсом могут сделать такое. Это так несправедливо. Я глотаю воздух огромными кусками и плачу так, что ничего кругом себя не вижу.
Тоби хватает меня за плечи, поднимает на ноги и трясет.
— Прекрати, — говорит она. — У нас на это нет времени. Пошли.
Она толкает меня перед собой по тропе.
— Можно, мы его хотя бы снимем? — выговариваю я наконец. — И похороним?
— Позже, — говорит Тоби. — Но в этом теле его больше нет. Он теперь в Духе. Ш-ш-ш, не плачь.
Она останавливается, обнимает меня и покачивает туда-сюда, потом снова бережно подталкивает по тропинке. Тоби говорит: нам нужно дойти до сторожки, прежде чем начнется послеобеденная гроза, а тучи уже надвигаются с юга и запада.
69
Тоби. День святого мученика Чико Мендеса
Год двадцать пятый
Тоби страшно потрясена, словно ее ударили дубинкой по голове. Такая чудовищная жестокость. Но Рен не должна видеть потрясения Тоби. Вертоградари одобряют скорбь — в разумных пределах — как часть исцеления, но сейчас для нее нет места. Грозовые тучи желто-зелены, молния свирепствует; Тоби подозревает, что будет ураган.
— Поторапливайся, — говорит она. — Иначе нас просто сдует.
Последние пятьдесят метров они бегут, взявшись за руки и наклонившись вперед, словно штурмуя ветер.
Сторожка построена в ретро-текс-мексиканском стиле, со скругленными линиями и розовой солнечнокожей, имитирующей штукатурку. Не хватает лишь колокольни с колоколами. По стенам уже вьется кудзу. Ворота из кованого железа распахнуты. В декоративном садике с кольцом беленых камней когда-то было выложено петуниями приветствие: «Добро пожаловать в „НоваТы“». Но сейчас приветствие заросло портулаком и осотом; на клумбе кто-то рылся. Видимо, свиньи.
— Там ноги, — говорит Рен. — Вон там, у ворот.
У нее стучат зубы; она все еще в шоке.
— Ноги? — повторяет Тоби.
Она возмущена: сколько еще неполных тел их заставят созерцать за один день? Она подходит к воротам и смотрит. Ноги не человеческие, а от париковцы — полный комплект, четыре штуки. Только голяшки, тонкая часть ноги. На них еще осталось немножко шерсти — сиреневой. Рядом валяется и голова, но не париковцы: львагнца, золотое руно свалялось, в пустых глазницах запеклась кровь. Языка тоже нет. Язык львагнца, когда-то дорогая прихоть для гурманов в ресторанах «С кровью».
Тоби возвращается туда, где стоит трепещущая Рен, прижав обе руки ко рту.
— Это от париковцы, — говорит Тоби. — Я сварю суп. Со вкусными грибами, которые мы сегодня нашли.
— О, я ничего не могу есть, — скорбно говорит Рен. — Он был всего лишь… он был малышом. Я его когда-то носила на руках.
Слезы катятся по лицу.
— Зачем они это сделали?
— Ты обязана есть, — говорит Тоби. — Это твой долг.
Долг перед кем? — тут же задумывается она. Тело человека — дар от Бога, и вы должны уважать этот дар, говорил Адам Первый. Но сейчас Тоби во всем этом как-то не очень уверена.
Дверь сторожки открыта. Тоби заглядывает через окно в комнату для посетителей с окошком регистратуры. В ней никого нет. Тоби вталкивает Рен внутрь: буря надвигается стремительно. Тоби щелкает выключателем — света нет. В комнате есть обычное пуленепробиваемое окно, неработающий сканер для документов, фотоаппараты для фотографирования сетчатки глаза и отпечатков пальцев. Стоящий здесь человек знал, что ему в спину направлены пять закрепленных на стене пистолетов-распылителей, управляемых из внутренней комнаты, где когда-то сидели, развалившись, охранники.
Тоби светит фонариком через окошечко в темноту внутренней комнаты. Столы, канцелярские шкафы, мусор. В углу силуэт: достаточно большой, чтобы оказаться человеком. Мертвым, спящим или — наихудший сценарий — человеком, который услышал их на подходе и притворился мешком мусора. А потом, стоит им только расслабиться, подкрадется, оскалит клыки, начнет терзать и рвать.
Дверь внутренней комнаты приоткрыта; Тоби принюхивается. Конечно, плесень. Что еще? Экскременты. Гниющее мясо. Другие неприятные тона. Тоби жалеет, что у нее нос не как у собаки и не умеет различать запахи.
Она закрывает дверь. Потом выходит наружу, несмотря на дождь и ветер, и берет из обрамления цветочного бордюра самый большой камень. Этим не остановишь сильного человека, но, может быть, получится осадить слабого или больного. Тоби вовсе не хочет, чтобы на нее сзади налетел плотоядный сверток лохмотьев.
— Зачем ты это? — спрашивает Рен.
— Так, на всякий случай, — отвечает Тоби.
Она не вдается в подробности. Рен и так едва держится на ногах; еще какое-нибудь ужасное открытие, и она может совсем расклеиться.
Буря ударяет в полную силу. Густая тьма ревет вокруг; гром долбит воздух. Во вспышках молнии лицо Рен появляется и пропадает: глаза закрыты, рот — испуганная буква «О». Рен цепляется за руку Тоби, словно вот-вот свалится с обрыва.
Кажется, что проходит очень много времени. Наконец гром начинает удаляться. Тоби выходит наружу — осмотреть ноги париковцы. По спине бегут мурашки: эти ноги ведь не сами сюда пришли и они еще свежие. Кострища поблизости нет: тот, кто убил этих зверей, готовил их где-то в другом месте. Она разглядывает срезы: тут проходил Мистер Острый Нож. Интересно, насколько далеко он ушел?
Она смотрит вдоль дороги, в обе стороны. Дорога усеяна листьями, сбитыми грозой. Все неподвижно. Солнце вышло снова. Поднимается пар. В отдалении кричат вороны.
Собственным ножом Тоби как может сдирает волосатую шкуру с одной ноги париковцы. Был бы большой тесак, она бы порубила ногу на кусочки, чтобы влезли в котелок. Наконец она кладет ногу одним концом на ступеньку сторожки, а другим на тротуар и бьет по ней большим камнем. Следующая проблема: как развести огонь. По этому лесу можно долго ходить в поисках дров и вернуться ни с чем.
— Мне нужно зайти в ту дверь, — говорит она.
— Зачем? — слабо спрашивает Рен. Она дрожит, обхватив себя руками, в пустой комнате для посетителей.
— Поискать топливо для костра, — говорит Тоби. — А теперь слушай. Возможно, там кто-то есть.
— Мертвый?
— Не знаю.
— Я больше не хочу видеть мертвецов, — капризно говорит Рен.
Тоби думает, что, возможно, у нее не будет особого выбора.
— Вот карабин, — говорит она. — Вот спусковой крючок. Стой здесь и никуда не уходи. Если из этой двери выйдет кто угодно, кроме меня, — стреляй. Смотри не застрели меня по ошибке. Ясно?
Если ее там пристукнут, у Рен хотя бы будет оружие.
— Ясно, — говорит Рен. Она неловко берет ружье. — Но мне это не нравится.
Это безумие, думает Тоби. Она так напугана, что выстрелит мне в спину, если я чихну. Но если я не проверю, что там в комнате, мы сегодня не будем спать, и, может быть, к утру нам перережут горло. И огня у нас не будет.
Тоби входит в комнату с фонариком и ручкой от швабры. На полу разбросаны бумаги и разбитые лампы. Под ногами хрустит битое стекло. Запах стал сильнее. Жужжат мухи. У Тоби встают дыбом волосы на руках, кровь шумит в голове.
Сверток на полу явно имеет человеческие очертания. Он покрыт каким-то отвратительным одеялом. Тоби видит купол лысой головы, пучки волос. Она тычет в одеяло палкой, не отводя луч фонарика. Стон. Тоби снова тычет, сильнее: одеяло слабо дергается. Вот появились щели глаз и рот — запекшиеся губы покрыты волдырями.
— Еб твою мать, — говорит этот рот. — Ты чё за ёба?
— Вы больны? — спрашивает Тоби.
— Эта сука меня подстрелила, — отвечает он. Глаза моргают от света. — Выключи эту штуку нахуй.
Ни из носа, ни изо рта, ни из глаз кровь не идет; можно надеяться, что чумы у него нет.
— Куда подстрелила? — спрашивает Тоби.
Это наверняка ее пуля, с того раза, на лугу. Из свертка выцарапывается рука: красно-синие вены. Он ссохся, чудовищно грязен, глаза ввалились из-за жара, но это Бланко, сомнений нет. Уж кому и знать, как не Тоби — она видела его вблизи, ближе не бывает.
— В ногу, — говорит он. — Загноилась. Эти сволочи меня бросили.
— Двое? — спрашивает Тоби. — С ними была женщина?
Она старается, чтобы голос не дрожал.
— Дай попить, — говорит Бланко.
В углу, рядом с его головой, валяется пустая бутылка. Две бутылки, три. Обглоданные ребра: сиреневая париковца?
— Кто там еще с тобой? — скрипит он. Дышать ему трудно. — Другие сучки. Я слышал.
— Покажите ногу, — говорит Тоби. — Вдруг я смогу помочь.
Может, он притворяется. Этот трюк стар как мир.
— Я умираю, нахуй, — говорит Бланко. — Выключи свет!
Тоби видит, как различные планы действий проходят у него под черепом, отражаясь на лбу разной степенью хмурости. Узнал ли он ее? Попытается ли атаковать?
— Снимите одеяло, — говорит Тоби, — и тогда я принесу вам воды.
Читать бесплатно другие книги:
