Школа Гайдар Аркадий

– Некоторые за девятый и десятый класс так обленели и отупели, что даже готовое переписать без ошибок не могут. А ты хоть переписал правильно – и то молодец. – Она лыбится.

После экзамена все сдают свои листки и вываливают из класса, кроме Антонова и Князевой, – их математица оставляет, чтобы они «оформили работы как следует». Это значит, математица с Остроумовой будут проверять каждую цифру, каждый плюсик, чтоб, не дай бог, не прицепились в районо, а то возьмут и перечеркнут пятерки, исправят на четверки, и получат тогда Антонов с Князевой не золотые медали, а серебряные.

Дома сбрасываю костюм, одеваю спортивные штаны и майку, беру учебник по физике, покрывало и лезу на крышу загорать. Из четырех подъездов люк на крышу есть только в нашем, но я не вылазил туда года три. Вчера на консультации наши бабы говорили, что загорают на сто семидесятом доме, и я тоже захотел.

Поднимаюсь по железной лестнице, открываю люк, вылажу. Обзор неслабый. Деревья, улицы, машины, пятиэтажки, школа, завод Куйбышева, регенератный, ремзавод, трубы, дым.

Кругом валяются бычки и бутылки от «Мартовского». Видно, кто-то недавно вылазил. Может, Андрей с первого этажа со своими корефанами?

Расстилаю покрывало, снимаю штаны с майкой и ложусь. Учить физику лень, и вообще – куда мне спешить? До экзамена еще пять дней.

Внизу гудят машины, орут малые. Я достаю сигарету, закуриваю, смотрю на облака.

Лежим с Олькой на пляже на Днепре. Я – с учебником по физике, она – с книжкой Чейза. В купальнике она смотрится классно: фигура – что надо. Издалека никогда не скажешь, что малая.

Жарко, народу много – пацаны, бабы, мамаши с малыми, деды в «семейниках» по колено и старухи с отвислыми грудями. А бабы есть ничего – одна лежит около нас, в оранжевом купальнике, тоже читает книжку.

– Что ты на нее смотришь? – громко спрашивает Олька.

– Не смотрю я на нее.

– Нет, смотришь.

– Сказал – не смотрю, значит – не смотрю.

– Неправда, смотришь. Что, хочешь с ней по знакомиться?

– Ага, само собой.

– А хочешь – я подойду к ней и скажу: мой парень хочет с тобой познакомиться. Я б, конечно, на твоем месте с такой крысой не знакоми лась, но тебе видней.

Баба закрывает книжку, глядит на нас и говорит колхозным голосом:

– Э, малая, это ты про меня?

– А если и про тебя – что тут такого?

– Следи за базаром, а то щас нащелкаю по еблу.

– Сама следи за базаром.

– Э, ты что, хочешь, чтоб я встала? Тогда ты ляжешь.

– Я и так лежу. И ты меня не пугай, коза сраная.

– Щас увидим, кто коза сраная.

– Э, ты поспокойнее там, – говорю я бабе. – Тебя еще здесь никто не трогал.

– Не хватало еще, чтоб меня трогали. Скажи своей малой, чтоб не брала много на себя, а то ставится выше консервной банки.

– Ну, а дальше что?

– Ни хуя.

– Вот давно бы так.

Баба открывает свою книжку и читает дальше.

– Ладно, пошли купаться, – говорю я Ольке.

– Пошли.

Вода – ледяная. Олька заходит по колено, а дальше – боится.

Я ныряю – ну и холодина, – выныриваю и брызгаю на нее. Она пищит, брызгает на меня. Я подплываю, хватаю ее за плечи.

– Сейчас утоплю.

– Еще кто кого утопит.

Мы кувыркаемся в воде, как малые, орем на весь пляж, брызгаемся.

Выходим из воды – течение снесло нас метров на сто в сторону от шмоток. Идем вдоль берега назад, падаем на покрывало чуть живые. Олька одевает свои солнечные очки. Классно так – накупаться, потом поваляться на солнце, погреться.

По Днепру плывет моторка. За ней расходятся волны, и малые прыгают на них, пищат и хохочут.

Сижу на консультации по физике. Вопросов ни у кого нет: кто учил, тем понятно все, остальным, вроде меня, – ничего. Все ждут, когда классная свалит, чтобы можно было наметить билеты. Ясно, что она не зря оставила пачку билетов в своем столе, в верхнем ящике – Коноплева перед консультацией залезла и нашла. Классная знает, что мы наметим билеты, но притворяется, типа, все, как надо.

– Ну, ладно, ребята, успехов вам. И не волнуйтесь: все будет нормально, – говорит она и выходит из кабинета.

Бабы идут к столу, достают билеты. Все толпятся около них, кроме Антонова, Князевой и Сухих. Эти собираются уходить.

– Э, постойте, – говорит Коноплева. – Да, я понимаю, – вы, конечно, все знаете, все выучили, и вам все равно какой билет отвечать. Ну а если вытянете чей-нибудь намеченный?

– Не бойтесь, я буду тянуть из ненамеченных, – говорит Антонов.

– Ладно, смотри. И вы тоже, хорошо?

Отличники и Сухие уходят.

– Какой ты билет хочешь? – спрашивает меня Коноплева.

– Мне все равно. Любой. Скажите какой – и я выучу.

– Ты что, такая основа по физике, что любой билет выучишь?

– А что, на тройку можно и любой.

– Ну, не знаю. Ладно, билет номер семь.

– А что в нем?

– Нет времени, дома сам посмотришь – мы все билеты писали.

Я иду домой. На небе тучи, сейчас пойдет дождь. На качелях катается малая. Ей лет двенадцать, приехала в гости к своей тетке, Людке со второго этажа, и катается на качелях с утра до вечера. Мамаша говорит, что эта малая – шизанутая, учится в школе для дурных.

Районо не разрешило на выпускном пить водку и вино. Можно только шампанское, и то – строго по бокалу на человека.

Я, Антонов, Князева и Бочарович хотели раскрутить классную, но она уперлась. Вы, типа, уйдете из школы – и все, а нам здесь еще работать и работать.

Тогда мы скинулись на три пузыря портвейна. Предлагали и Сухим, но эти, само собой, отказались.

Первый раз бухаем в мужском туалете на первом этаже – пузырь на четверых, из горла. Я и Антонов суем два других пузыря под пиджаки и берем с собой в столовую.

Там за одним столом – наш класс и «а», за вторым – учителя и родоки. На столах – торты, шампанское и лимонад.

Я беру бутылку шампанского, обрываю фольгу, раскручиваю проволоку. Пробка – в потолок, бабы пищат, шампанское проливается, но немного. Я хватаю бокалы и разливаю.

За вторым столом разливает директор. Потом он встает, берет бокал и говорит тост:

– Мы рады поздравить вас, ребята, с окончанием школы и со вступлением во взрослую жизнь. Нам и грустно, и радостно в этот день. Грустно, потому что вы уходите из нашей школы навсегда, и радостно, потому что мы за вас спокойны и верим в то, что вы сможете найти свою дорогу в жизни. За вас, ребята!

– Рыжий пиздит без бумажки – совсем, как Горбачев, – шепчу я Антонову.

Он лахает. Чокаемся, проливая «шампунь» на стол, пьем. Идет нормально, но главное теперь – не останавливаться. Я открываю пузырь и разливаю под столом в чашки. Пусть думают, что в чашках лимонад.

Родоки забирают остатки шампанского на свой стол: типа, вы по одной выпили – и хватит, это вам районо больше на разрешает, а мы и еще можем. Но что нам ваш «шампунь», когда есть винище?

Чокаемся чашками – нам уже все до лампочки. Бабы не все знают, что у нас налито, суют чокаться чашки с лимонадом. Выпиваем, вылазим из-за стола и идем в актовый зал танцевать. Последний пузырь чернила остается под столом.

Я подхожу к магнитофону, включаю его, не глядя, что за кассета. «Ласковый май» – ну и пусть. Мне уже хорошо, и все до жопы. Нас пока только четверо на весь зал – я, Антонов, Князева и Боча-рович. Остальные еще в столовой. В углу валяется куча надутых шаров – типа, для украшения. Я подхожу, бью по ним ногой – шары разлетаются, и мы футболим их по залу, как малые.

Заходят несколько наших баб и «а» класс. Пили они или нет – не знаю, не видел. Я предлагаю:

– Пошли добьем винище.

– А не рано? – спрашивает Бочарович. – Что мы потом будем делать? До утра еще времени – море.

– Найдем еще, не бойся. Пацаны принесут.

– А их пустят?

– Я сам пущу.

Все это, само собой, понты. Никакого бухла пацаны не принесут, наоборот, сами захотят бухнуть на халяву, но меня это сейчас не волнует.

Родоки и учителя – еще за столом. Директор разливает водку. Ничего себе. Значит, кто-то из родоков принес. А нам, значит, нельзя.

Классной стыдно, что мы их засекли, – вся покраснела, начинает заговаривать зубы:

– А почему вы не танцуете, ребята?

– А мы уже потанцевали, сейчас вот лимонада попьем – и обратно, – говорит Князева.

Я незаметно беру из-под стола пузырь, сую под пиджак.

Выпиваем винище в мужском туалете на втором – опять из горла. Я ставлю бутылку за унитаз, вынимаю «Космос».

– Дай и мне, – говорит Князева.

Я сую ей сигарету, щелкаю зажигалкой, подкуриваю ей и себе.

– Ну, вы как хотите, а мы – танцевать, – говорит Бочарович. Они с Антоновым уходят, мы с Князевой остаемся вдвоем.

– Решил уже, куда будешь поступать? – спрашивает она.

– В «машинку» скорее всего. А ты?

– В Москву, в эмгэу, на геофак. Там конкурс небольшой – может, поступлю. После такой школы, как наша, особо никуда не поступишь. Я вот с репетитором занимаюсь, только, наверно, уже поздно спохватилась.

Князева смотрится классно – в синем платье чуть ниже колена, в черных колготках, накрашенная.

Я открываю окно, выкидываю бычок. Внизу – трое пацанов. Они на год меня младше, в том году закончили восемь классов и ушли в учило.

– Здорово, Бурый! – орут они. – Открой дверь, пусти нас.

– Рано еще. Позже подходите. Сейчас вас сразу засекут и выгонят.

– Не пизди ты, мы тихо будем сидеть.

– Сказал – потом.

Закрываю окно. Князева кидает бычок в унитаз и смотрит на меня. Пусть смотрит, сколько хочет, мне все равно.

Идем с ней в зал танцевать, влазим в чей-то круг. Смотрю – рядом классная, математица, директор. Все танцуют – крутят жопами, трясут руками. Ничего себе.

Между песнями директор наклоняется мне к уху. От него неслабо тянет водкой.

– Сергей, ты должен знать, где здесь поблизости можно купить водки.

– Да, конечно.

– Вот держи. – Он вытаскивает из кармана пятидесятку. – На три бутылки хватит?

– Должно хватить. Обычно по пятнадцать.

– Вот и хорошо.

Я выхожу из зала, спускаюсь по лестнице, открываю щеколду. Человек пять пацанов – тоже семьдесят третий год – толпятся на крыльце.

– Привет, Бурый. Мы пройдем, а?

– Ну проходите, только особо не светитесь, хорошо?

– Ладно, не сцы.

Иду на точку в своем подъезде, беру три пузыря. Сую их под ремень, забираю пятерку сдачи. Уже темно – часов одиннадцать или больше.

Подхожу к школе – дверь закрыта. Про это и не подумал. Молочу в дверь – не открывают. Иду за угол, к окнам столовой – может, оттуда кто увидит. Машу руками, ору, потом опять иду к двери. Открывает почему-то мой батька.

– Привет. А я решил прогуляться по школе, слышу – кто-то стучит. Ты куда ходил?

– Директор за водкой посылал.

– А, водочка – святое дело. – Батька уже нормально датый. – Думаю, он не обидится, если мы для начала понемножку с тобой – за твой выпускной, а?

– Само собой, не обидится.

Мы заходим в туалет, я достаю один пузырь, даю батьке. Он открывает.

– Ну, за твое окончание школы, сынуля.

Он отпивает из горла, потом – я.

– А теперь пошли туда, где все, – говорит батька. – Нехорошо в такой день откалываться от коллектива.

Я нахожу директора, отдаю ему водяру и пятерку сдачи.

– Мы тут по чуть-чуть выпили с моим отцом…

– Ничего, все нормально. Пошли в столовую – еще понемножку.

За столом – директор, химик, военрук, Антонов и Князева. Директор разливает водку:

– Ну, за вас, ребята. За наших лучших учеников.

Охереть надо – я тоже в лучшие затесался. Пьем, закусываем тортом.

Я вылезаю из-за стола и иду в актовый зал. Моргает цветомузыка, танцует толпа всякого народа – пацаны с района, бабы, девятиклассники, чьи-то друзья и подруги. Танцевать лень, да мне и так уже хорошо. Я сажусь на стул в углу.

Подходит мамаша.

– А, вот ты где. А я тебя ищу. Мы с отцом уходим. Мне завтра рано на работу, и ему тоже не стоит здесь оставаться: кто-то принес водку. Смотри, чтобы все было нормально.

– Да, обязательно.

Она уходит. Я вырубаюсь.

Открываю глаза – рядом на стуле спит Батон. Я не знал, что он придет. Народу стало меньше – видно, уже поразбегались.

Выхожу в коридор, иду по третьему этажу. Темно. В классах ремонт, парты выставили в коридор. Около «истории» на партах сидят Князева и Жора – он в том году закончил восемь классов, учится в строительном технаре. Они сосутся. Я поворачиваю назад.

В начале коридора высунулся в окно Антонов. Я хлопаю его по жопе.

– Ну, как?

Он поворачивается – морда вся белая. Видно, тошнил.

– Все в порядке.

– Ну и хорошо.

Подходит классная – бухая и веселая.

– Вы не представляете, как я волновалась, ребята. Это же мой первый выпуск. – Она смотрит на Антонова, но не видит, что ему херово. – А вы встречать рассвет идете?

– Да, идем, – говорю я.

Встречать рассвет идем к Днепру. Наш класс, кроме двух или трех баб, классная и директор. «А» класс не идет.

У директора из кармана торчит бутылка водки, заткнутая салфеткой.

Бабы идут, взявшись за руки, поют «Белые розы». Мы с Антоновым – самые последние. Ему уже лучше.

Проходим через Горки, спускаемся к Днепру, садимся на траву. Я подстилаю свой пиджак, и мы усаживаемся на него вдвоем с Князевой. Сухие и Антонов тоже сажают баб на свои пиджаки.

Директор достает пузырь и пластиковые стаканы. Наливает, мне, классной и Антонову.

– Кто еще будет, ребята? Сегодня такой знаменательный день, что и выпить – не грех. Больше никто не хочет.

– Ну, как знаете, – говорит директор. – За ваше светлое будущее. Я искренне верю, что оно у вас будет светлым. В стране произошли перемены, у вас сейчас намного больше возможностей.

Выпиваем, и директор сразу разливает остаток водяры. Получается по три капли.

Солнце только что взошло и висит над Днепром, над микрорайонами на том берегу, над портом и новым мостом. Князева прижалась ко мне, я обнимаю ее за плечи.

– Наверно, уже пора по домам, ребята, – говорит классная. – Отоспитесь сегодня, а завтра придете за документами. Я характеристики под готовлю.

Поднимаемся с Олькой по лестнице в моем подъезде. Она сама захотела приехать на Рабочий.

Говорит – ты в институт готовишься, у тебя времени мало.

Родоки дома, поэтому ко мне не пошли, просто погуляли по району. Потом я ей рассказал, что загорал на крыше, и она прицепилась: давай поднимемся с тобой, хочу на крышу.

На пятом Сергеевна из сорок девятой расстилает перед дверью мокрый половик.

– Куда это вы собрались?

– На крышу, тетя Люда, на крышу. Хотим прыгнуть вниз – посмотреть, насмерть или нет.

Людка качает головой: придурки, что с вас возьмешь? Олька улыбается. Она сегодня похожа на совсем малую – в шортах и польской майке с Микки-маусом.

Я первый лезу по железной лестнице, открываю люк и помогаю подняться Ольке.

Уже темно. Торчат на фоне неба антенны, светятся красные огни на трубах завода Куйбышева. Мы подходим к краю.

– Страшно, – говорит Олька и отступает назад.

Садимся около будки, в которой люк. У меня пузырь «Агдама» – я его взял в батькином загашнике. Вырываю пробку перочинным ножом, передаю бутылку Ольке. Она отпивает и отдает мне назад. Я тоже отпиваю. Достаю пачку «Столичных», вытаскиваю по сигарете себе и ей, подкуриваю.

Внизу гудят троллейбусы, стучат по асфальту каблуки.

Я отпиваю еще.

– Как выпускной? – спрашивает Олька.

– Я ж тебе уже все рассказал.

– Нет, я вообще спрашиваю, – что ты сейчас про это думаешь? Вот ты вчера закончил школу…

– Да ничего я особо не думаю. Закончил – и закончил.

Внизу чья-то мамаша орет:

– Саша! Саша! Быстро домой!

– Меня так тоже допекала мамаша, когда малый был, – говорю я.

– А меня и сейчас еще допекает, если хочет повыделываться.

Я выбрасываю бычок. Искры от него разлетаются по крыше. Придвигаюсь к Ольке, мы сосемся. Потом я беру бутылку, делаю глоток и передаю ей.

май 2002 – декабрь 2002, Москва, Могилев