Бронзовый грифон Русанов Владислав

Глава 9

Зависшее в зените солнце так жгло лучами, будто люди, сбившиеся в жалкое подобие строя, были заведомыми еретиками и подлежали немедленному уничтожению «без пролития крови». Впрочем, ничего удивительного – месяц Медведя истек, солнце перешло в знак Быка, а значит, вступает в свои права жаркое сасандрийское лето. Даже в провинциях, раскинувшихся севернее Великого озера, ночи становятся теплыми, а дни откровенно знойными. А еще месяц спустя светило начнет припекать, и лишь близость широкой водной глади спасет Аксамалу и ее жителей от участи быть заживо изжаренными. Потому имперская знать так любит тенистые внутренние дворики городских домов. С обязательным водоемом в середине. Оттого в Верхнем городе так много парков и садов, с фонтанами и маленькими прудами, над которыми так приятно прохаживаться по ажурному мостику.

Но эти радости доступны только законопослушным гражданам, имеющим уважение в обществе и достойный доход. Людям, угодившим в городскую тюрьму Аксамалы, рассчитывать на отдых и прохладу не приходится. Почти двадцать дней в душных застенках, пропитанных вонью немытых тел, гнилой соломы и непереносимыми миазмами почерневшей от времени и длительного употребления бадьи для оправления естественных надобностей. Сырость после затяжных гроз, которыми так богат месяц Медведя, не давала просохнуть одежде, и она начинала преть на теле.

Антоло, Вензольо и Емсиль обросли бородами. Волосы на головах сбились в колтуны из-за отсутствия гребней и свисали жирными сосульками. Глянешь в лицо товарища, и непонятно – плакать или смеяться. С одной стороны, зверообразные рожи скорее присущи каким-нибудь разбойникам с гор – ведь даже северные великаны выглядят куда опрятнее. А с другой стороны, сам такой же, так до веселья ли тут? Все тело немилосердно чесалось. Если в первые дни заключения они еще как-то пытались выловить вшей, сторонились бродяжек и уголовников, сидящих в застенке довольно давно, то после попросту смирились. Ловили и давили ногтями лишь тех кровопивцев, которые больно кусались, не давая спать. А если ползет, никого не трогает, то и силы на него тратить лень. Все равно всех уничтожить невозможно. Емсиль долго возмущался обстановкой тюрьмы. Ему, мечтавшему выучиться на лекаря, грязь, кусачие насекомые, не первой свежести пища были что острый нож в сердце. Он и друзьям попытался объяснить, какую заразу можно здесь подцепить, но рассудительный т’Гуран ответил: «Меньше знаешь – крепче спишь». И попросил больше не лезть в душу с рассказами-страшилками.

Кстати, т’Гурана нынче не вытолкали вместе со всеми в тюремный двор вооруженные шестами и дубинками надзиратели. Мэтр Гольбрайн не подвел. Доставил весточку послу Вельсгундии о бедственном положении уроженца этой державы. Да не какого-нибудь крестьянина или купчика, а благородного дворянина. Посол добился разрешения свидеться с Гураном, долго ругал его через решетку, обещая всевозможные кары от короля не только на голову непоседливого студента, но и всему его роду. Кричал, брызгал слюной и топал ногами. Потом сказал, чтоб ничего не боялся, мол, он, посол его величества т’Раана, все уладит, и ушел. И в самом деле, на следующий день т’Гурана перевели на второй этаж башни – к заключенным, пользующимся уважением или попросту имеющим возможность оплатить некую часть забот и хлопот тюремному начальству. Правда, на этом дело освобождения вельсгундца застопорилось. Он продолжал скучать за решеткой, маясь теперь уже не только от безделья, но и без друзей.

Откуда об этом узнали? Так ведь это только кажется тем, кто ни разу в тюрьму не попадал, что застенки способны успешно задерживать новости и вообще ограничивать что-либо еще, кроме свободы передвижения. На самом деле существует сложная система оповещения обо всем, происходящем не только на соседнем этаже или в сопредельной камере, но и на воле.

Например, откуда вся тюрьма узнала, что приведенный к ним в одно весеннее утро темноволосый мужчина лет тридцати пяти в добротном, но поношенном камзоле и исправных сапогах не кто иной, как известный на всю Империю вольнодумец и борец за свободу мысли фра Дольбрайн, которому удавалось долгое время скрываться от ищеек с бляхами? Но, видно, правду в народе говорят – сколь веревочке ни виться, все равно придет конец. А один известный бард даже пошутил по этому поводу, несколько переиначив народную мудрость: сколь веревочка ни вейся, а совьешься ты в петлю. Ну, что-что, а по всему выходило, что петли фра Дольбрайну не миновать. Это уж точно, и можно даже гороскоп у астролога не заказывать. Хотя Вензольо, разговорившись с вольнодумцем, рассказал ему об умении Антоло составлять гороскопы. Предложил в шутку, чтобы убить время, попробовать предсказать будущее. Но табалец после позорного провала на экзамене был довольно низкого мнения о своих способностях, что никак не способствовало успеху. Он долго отнекивался, ссылался на отсутствие необходимых таблиц, карт звездного неба и чертежных приспособлений. Наконец, после долгих уговоров, сдался. А после пожалел, что поддался на уговоры. По всему выходило, что Дольбрайну предназначено надеть корону, ввергнуть страну в пучину междоусобицы, купаться в лучах славы, быть любимцем толпы и сполна ощутить ее ненависть, погибнуть в огне.

Вероятность исполнения получившегося гороскопа была столь ничтожна, что Антоло во всеуслышание заявил о бесполезности и ошибочности астрологии как таковой и поклялся никогда больше не осквернять себя составлением заведомо ложных предсказаний.

На Дольбрайна, похоже, гороскоп, составленный табальцем, тоже произвел тягостное впечатление. Сблизившись со студентами в первые дни заключения, после злополучной шутки с определением будущего, он быстро охладел к Антоло и Вензольо, продолжая по вечерам беседовать с Гураном и Емсилем, когда барнец не был занят заботами о больном Бохтане.

А коневод из Окраины медленно угасал. Само собой, здоровая пища, свежий воздух и должный уход могли бы поставить его на ноги в течение одного месяца, но, к сожалению, в аксамальской тюрьме он не мог получить ни первого, ни второго, ни третьего. Сначала Бохтан еще пытался жевать, потом перестал. Изредка пил потрескавшимися губами, но и то лишь подчиняясь Емсилю, заливавшему теплую безвкусную водицу едва ли не насильно. К концу восьмого дня пребывания в темнице окраинец уже не отвечал на вопросы друзей, лежал на спине, бессмысленно уставившись в заросший плесенью потолок. Изредка по его телу пробегали судороги, и тогда ноги и руки парня вздрагивали и напрягались. На двенадцатый день прекратились и корчи. Только по подрагиванию зрачков и легкому, почти незаметному дыханию Емсиль делал вывод, что товарищ жив. На девятнадцатый день решетчатая дверь камеры отворилась и мордатый косноязыкий надзиратель изрек:

– Эта… того… на выход… эта… бездельники… того…

В ответ на слабые попытки Емсиля возразить, что, дескать, их другу нужна помощь опытного лекаря, привели тюремного медикуса, привыкшего подтверждать смерти заключенных. Он заявил, что коневоду теперь может помочь лишь чудо, но вряд ли Триединому есть дело до погрязших в грехах преступников, а потому им следует помолиться за упокой души безвременно ушедшего товарища и ступать, куда прикажут.

– Эта… того… еще завидовать… эта… ему будете… того… – добавил толстый надзиратель.

Друзья вместе с прочими арестантами выбрались на широкий тюремный двор. Втроем. Т’Гуран уже пять дней как отправился на привилегированный этаж. А с ним и Дольбрайн, и еще десяток одетых попристойнее заключенных. Скорее всего, представителей купечества или даже благородных, но разорившихся семей.

Яркое солнце, синее, прозрачное до головокружения небо, легкий ветерок, набегающий с залива, недолго радовали покинувших узилище людей. Очень скоро оказалось, что солнце не только светит и греет, но еще и палит, и никакое движение воздуха от него не спасает.

Над толпой поднималась застарелая вонь немытых тел, смешанная со свежим потом. Противно, но в сравнении с бадьей для нечистот – просто свежесть зимнего утра.

Никогда Антоло не мог себе представить, насколько много в городской тюрьме помещается народа. Несколько сотен. И это по большей части первый этаж. Со второго и третьего совсем мало, а четвертый, если верить все тем же упрямо блуждающим тюремным слухам, и вовсе пустовал.

Их поставили в какое-то подобие строя – десять кривых (как бычок пописал, говорят табальские крестьяне) шеренг. По бокам замерли надсмотрщики с дубинками и шестами. На угловые башенки, сбитые из жердей и явно наспех – нарочно к этому случаю, – поднялись арбалетчики. Вдоль забора прохаживались сурового вида стражники в кожаных бригантинах с огромными боевыми котами на поводках. Серые в дымчатых разводах звери – с теленка ростом – щурили медово-желтые глаза и зевали, обнажая острые клыки и вытягивая длинные розовые языки, смешно загибающиеся на кончиках.

– Чего это они? – озадаченно буркнул Вензольо, бросая косые взгляды по сторонам.

– Может, в другую тюрьму поведут? – Емсиль приподнялся на цыпочки, стараясь увидеть хотя бы кусочек улицы за оградой.

– А эта что, пустой стоять будет? – поразился стоящий справа худенький парнишка, светловолосый и вихрастый, пойманный городской стражей, когда обчищал карманы пьяного купца. Как выяснилось, мальчишка отстал от корабля, привезшего железную крицу из-под Верны, долго скитался и голодал, пока не решился на бесчестный поступок. Он оправдывался, что хотел забрать не все завалявшиеся у пьянчуги скудо, а лишь на кусок хлеба. Из-за манеры тянуть шею при разговоре и взмахивать руками, словно крыльями, незадачливый юнга получил кличку Цыпа.

– А ее сломают, – ответил Антоло, наблюдая, как округляются глаза морячка.

– Что, правда?

– А ты как думал? С тюрьмами всегда так. Постоит десять лет, а потом ломают. Это проще, чем чистить и вшей с клопами выводить, – храня серьезнейшее лицо, подтвердил Емсиль.

– Так там же люди остались! Ваш товарищ же! А фра Дольбрайн! И…

– Разговорчики! – беззлобно рявкнул проходивший мимо охранник. Взмахнул дубинкой больше для вида.

Цыпа сжался, втянул голову в плечи. Антоло дружески толкнул его локтем.

– Да ладно, я пошутил насчет тюрьмы.

Парнишка кивнул.

– Делать вам больше нечего, как т’епаться по пустякам, – процедил сквозь зубы Вензольо. Дни, проведенные в темнице, не радовали никого, но прежде жизнерадостный каматиец стал почему-то особенно злым и нетерпимым. Нет, не то чтобы он совсем не признавал шуток, но теперь веселье у него вызывали только неудачи соседей по камере. Поскользнулся, споткнулся, ударился или по случайности выронил миску с похлебкой – тут уж Вензольо ржал не хуже стоялого жеребца. – Думайте лучше, как шку’ы свои спасти!

– Да уж подумаем, – решительно ответил Емсиль, смерив каматийца презрительным взглядом.

– Я сказал – разговорчики! – Надсмотрщик остановился, нахмурился, покрепче перехватил дубину.

– Все, все, молчим, – заверил его Антоло.

– Глядите у меня!

Табалец дурашливо вытянулся в струнку, развернул плечи.

Сторож не выдержал и прыснул. Махнул рукой, мол, что с вас возьмешь, баламуты! Пошел дальше.

Емсиль с Антоло обменялись взглядами. Они уже привыкли не задевать Вензольо, иначе он начинал кричать, брызгать слюной и рано или поздно получил бы по шее, а это привело бы к окончательному распаду дружбы, чего ни барнец, ни табалец не хотели.

– Ух ты! Кто это? – хриплым шепотом проговорил Цыпа.

По толпе заключенных пробежала волна. Ропот, говорок, неясный шум, в котором слышались удивленные восклицания.

Антоло взглянул через головы впередистоящих. Вдоль жалкого подобия строя шагал дородный мужчина средних лет – на взгляд, не меньше сорока с гаком – в расшитом золотым позументом темно-синем камзоле и высоких сапогах с длинными шпорами, которые цепляли пыль и подбрасывали ее вверх маленькими фонтанчиками. Его голову венчала шляпа с небольшими полями, украшенная пестрым фазаньим пером.

– На ’укав, на ’укав гляди… – прошипел Вензольо.

– Чтоб я сдох без ужина! – охнул Емсиль.

И верно. Было от чего изумляться. На рукаве приближающегося к ним военного сверкали сразу два золотых банта.

Генерал!

Что такая важная птица делает в тюрьме? Пускай даже это главная тюрьма Сасандры…

Просто так генералы даже по улицам не ходят. Либо их возят в закрытом портшезе, либо они мчатся галопом под веселый посвист плетей, распугивая прохожих, в окружении свиты, состоящей из ординарцев и адъютантов. А тут вдруг пешком, мимо вонючих арестантов да по пыльному неметеному двору.

Антоло загляделся на важного гостя, надутого, словно индюк, и блестящего, подобно павлину, и не сразу заметил суетящегося рядом с генералом сутулого человечка с лицом, изможденным постоянным несварением желудка и больной печенью. Начальник тюрьмы. Ну, его-то, отсидев едва ли не месяц, грешно не запомнить. Его рукав тоже украшали два банта, но серебряные. Всего лишь капитан. Еще недавно его звание казалось студентам очень высоким. Что ж, все познается в сравнении.

Начальник тюрьмы на ходу что-то объяснял заезжему генералу, взмахивая правой рукой так, будто рубил врагов в конной атаке. Но гость отмахивался от него, словно от назойливого слепня.

Достигнув приблизительно середины строя, они остановились.

Генерал подбоченился, опустив ладонь на рукоять меча, оглядел толпу, презрительно оттопырив нижнюю губу. Капитан, стоя на полшага позади, выпучил глаза, задвигал бровями и показал кулак кучке надзирателей. Те встрепенулись, приосанились, развернули плечи. Вперед выкатился низкий, но пузатый сторож. Про таких говорят – что поставить, что положить.

– Слушайте, бездельники! – заорал он густым, трубным басом. – Слушайте сиятельного господина генерала, благородного Риттельна дель Овилла!

От неожиданности – надсмотрщика знали многие, но о его чудесных способностях не догадывались – заключенные смолкли.

Генерал откашлялся. Звучно заговорил, вроде бы и не повышая голоса, но его услышали все. «Вот что значит привычка командовать в бою!» – подумал Антоло.

– Слава Триединому!

– Слава!.. – нестройно отозвалась толпа.

– Слава его императорскому величеству, да живет он вечно!

– Да живет!..

– Пускай крепнет и процветает Сасандра во веки веков!

– Во веки веков!..

Ай да патриот попался! Говорил бы уже, с чем пожаловал, не томил душу…

– Граждане Сасандры! – продолжал тем временем полковник. – Да! Вы не ослышались! Вы все граждане и дети Сасандры! Только оступившиеся! Поверьте мне, его императорское величество, да живет он вечно, знает, что нельзя ходить зимой по улицам и не измазать в грязи край плаща. Нельзя зарезать барана и не испачкать руки кровью. Нельзя жить без греха. Как учат нас святые отцы, служители Бога Триединого? «Кто среди вас без греха, пусть подойдет и вонзит в меня нож острый!» Увы, нет святых в этом мире, под Солнцем и двумя Лунами… Но тот же пророк учит нас: «Один искренне раскаявшийся грешник дороже мне дюжины праведников».

– Куда это он клонит? – едва слышно прошептал Вензольо. – В монасты’ь нас хочет угово’ить?

– Граждане Сасандры! – снова возвысил голос генерал. – Буду краток и честен с вами, как бываю краток и честен с солдатами на поле боя. Наша Родина – суровая, но справедливая – протягивает вам сегодня открытую ладонь. Каждому из вас дается возможность кровью смыть позор преступления и вновь заслужить право именоваться честным гражданином Империи. Сасандра примет вашу службу и воздаст сторицей! – Он передохнул немного, внимательно рассматривая первую шеренгу, и продолжил: – За эту возможность вы должны благодарить его императорское величество, да живет он вечно, и верховного главнокомандующего, его высокопревосходительство т’Алисана делла Каллиано. Скажу вам честно, – генерал заговорщицки подмигнул, – армия – это не только муштра, строительство укреплений и схватки с врагами. Армия – это еще и возможность увидеть новые земли, и добыча, и красивый мундир, уважение окружающих и любовь красоток…

Заключенные одобрительно зашумели. В самом деле, если тебе дают выбор: отправиться колоть гранитные валуны на щебень в Вельзе, рыть торфяники в болотах Гобланы, таскать железную руду в копальнях Аруна или надеть щегольской мундир, сапоги, начищенный до блеска шлем и взять в руки меч, то совершенно очевидно, что предпочтет всякий здравомыслящий человек.

– Неладно что-то в Империи, – толкнул Антоло в бок Емсиль. – Неужели война?

– С кем?! – Табалец попытался вспомнить последние слухи и сплетни, слышанные на свободе, но не преуспел. О предстоящей войне не говорил никто.

– Айшаса? – пискнул Цыпа.

– Заткнулся бы ты, когда вз’ослые ’азгова’ивают! – оскалился каматиец. – Чуть что, с’азу Айшаса!

– В Тельбии нелады давно, – степенно пояснил переминающийся с ноги на ногу мужчина, стоящий слева от Емсиля. До тюрьмы он работал приказчиком в сапожной лавке, но проиграл в кости не только свои деньги, а и хозяина. – Десять лет, как старый король помер. Наследника половина страны не признает… Незаконнорожденный, говорят. Вот и скубутся меж собой почем зря. И своей державы нету, и под крыло Сасандры не желают. Император терпел, терпел…

– Бароны грызутся, а нам расхлебывать? – пожал плечами Антоло. – Не знаю, как кто, а я воевать не хочу. Не для того учился. – Он с неожиданной злостью сплюнул под ноги. В самом деле! Чего это он должен умирать за императора (пусть даже тот и собирается жить вечно!), за прочих вельмож, пьющих и гуляющих в роскошных дворцах Верхнего города, за вот таких вот толстомордых генералов, наживающих на солдатской крови все новые награды, имения и банковские счета? Кстати, о банкирах… Почему фра Борайн, старинный друг его отца, так до сих пор и не вмешался? Неужели десяток-другой солидов на лапу судье или тому же капитану, с кислой рожей застывшему позади болтуна-генерала, пробьют такую уж брешь в состоянии банка, имеющего отделения во всех провинциях Сасандры? Или дело в чем-то другом, не в природной жадности банкиров?

– А мне н’авится, – заявил Вензольо, с вызовом выпячивая грудь. – Лучше уж в а’мию, чем спину под плети подставлять! За меня платить некому…

Антоло хотел ответить резко. Ведь каматиец сам не из бедняков – это раз. А кроме того, он же хотел, чтобы фра Борайн всех выкупил – и его, и Емсиля, и противного Вензольо, и Гурана, и Бохтана, который, может, уже умер, пока они тут жарятся на солнышке. Но смолчал. Что толку в бессмысленной ругани?

Между тем надсмотрщики принялись делить заключенных на десятки, начиная с правого фланга их строя, выстраивать в колонну. Откуда ни возьмись появились конники, вооруженные длинными бичами, да при седле у каждого висел аркан. Усатые, скуластые лица. Окраинцы. Их часто нанимали для ловли сбежавших арестантов и каторжников, конвоирования осужденных к месту, где предстоит отбывать наказание.

Армейский генерал и начальник тюрьмы оживленно болтали о чем-то, отойдя в сторону. Будущие солдаты Империи волновали их уже мало.

– Ты, ты и ты… того… это… – давнишний надзиратель, который выводил их во двор, ткнул толстым пальцем в грудь Цыпе, Емсилю и Антоло. – Выходи… того… строиться…

– А я?! – возмутился Вензольо. – Я тоже в а’мию хочу!

– И ты… того… пойдешь… Успеется… того…

– Погодите! А как же Бохтан? – Емсиль оттолкнул с дороги покорно выходящего Цыпу, подскочил к надсмотрщику вплотную. – Его нельзя бросать!

– Конечно! – поддержал товарища Антоло. – Нам нельзя! К нам должны прийти!

– А ну молчать! Того… – вызверился надзиратель. – Я вам… это…

– Что такое, Бетек? – подскочил сбоку еще один страж, оскалился гнилыми зубами. – Бунт? Недовольные?

– За нас должны… – начал Антоло, но дубинка, врезавшаяся ему под ложечку, сбила дыхание, заставила согнуться пополам, хватаясь за живот.

– Ты тоже? – Гнилозубый подступил к Емсилю, поигрывая дубинкой. – Ты с ним?

– Я? – опешил барнец. – Ну, собственно…

– Не… того… этот тихий… – вступился за него первый надзиратель.

– В строй! – рявкнул еще один, с нашивками сержанта.

Табалец почувствовал, как его толкают в плечо, а потом тяжелый сапог, врезавшись рядом с копчиком, заставил сделать три быстрых шага.

– Куда прешь! – возмутился заключенный в порванном на животе желто-коричневом камзоле, морщась и потирая бок, куда врезалась голова Антоло.

– Извини! – вмешался Емсиль, подхватывая табальца под локоть. – Тут такое дело…

– Дело у них! – передразнил обладатель желтого камзола и длинно, витиевато выругался.

– Вперед! Шагом! В ногу! – выкрикнул справа надзиратель.

Колонна заключенных нестройно зашагала. По двору, после через ворота, на улицы Аксамалы.

Окраинцы из конвоя хмурились и щелкали бичами. Больше для острастки, но все же кое-кому досталось по плечам.

Боевые коты топорщили усы и шипели.

Солнце палило.

В небе над Аксамалой плыли белые крестики голубей.

Благородный т’Исельн дель Гуэлла, глава Аксамалианского тайного сыска, побарабанил пальцами по столу, потер лоб, откинулся на высокую резную спинку стула.

– Я очень разочарован, – проговорил он, буравя глазами собеседника. – Очень.

Сидевший напротив него Мастер ничуть не смутился, закинул ногу за ногу, покачал носком сапога.

– Я с себя вины не снимаю. Да, пошел по ложному следу…

– Если бы! – Т’Исельн сжал кулак, но тут же расслабил пальцы. – Если бы! Айшасианский шпион найден? Нет! Раскрыто хотя бы одно сообщество вольнодумцев? Нет! Внедрены ли соглядатаи в Аксамалианский университет? А? Не слышу!

– Как обстоят дела с айшасианским шпионом, я уже докладывал. – Мастер почесал колено. – Да еще неизвестно, айшасианский он или, скажем, вельсгундский…

– Ну, тебе виднее, – насмешливо протянул глава сыска.

– К сожалению, мне пока ничего не видно. Было бы видно, он уже сидел бы в нашей пыточной и весело щебетал…

– Меньше болтай! Есть еще что по делу сказать?

– Конечно, есть. Значит, с айшасианским шпионом мы разобрались. Мэтр Носельм оказался невинным и чистым аки агнец…

– А как же твой осведомитель?

– С ним я еще разберусь… Но вернемся к нашим агнцам. Вернее, Носельмам. Он, конечно, неповинен в шпионаже в пользу другого государства, но, как оказалось, входит в секту практикующих чародеев.

– Ну, практикующих – это громко сказано. Если десяток невесть что возомнивших о себе чудаков собираются в заброшенном доме, читают старинные книги, тужатся друг перед другом, что якобы обрели Силу…

Мастер хмыкнул, непочтительно прерывая начальника:

– Прошу прощения, может, я чего-то недопонимаю, но скрывающиеся от властей чародеи сами по себе подозрительны. Насколько я помню, прежние волшебники никогда не таились, а, напротив, сотрудничали и с магистратом, и с армией, и, коль на то пошло, с тайным сыском. А эти прячутся… Вот мой первый вывод – нужно прощупать тайные общества новых колдунов. Важно выяснить – колдуны они или возомнившие о себе прохвосты.

– Выясним. Ты продолжай рассказывать о шпионе. – Дель Гуэлла щелкнул ногтем по столешнице.

– Продолжаю. Мое расследование показало, что наиболее вероятно предположить шпиона, передающего сведения с помощью голубиной почты, в табачнике Корзьело…

– Пропавшем при невыясненных обстоятельствах?

– Ну, обстоятельства довольно прозрачные. Я думаю, кто-то узнал, что я выхожу на его след, и послал наемного убийцу… Кстати, фра Форгейльм и прочие сыщики магистрата его не опознали – или залетная птичка, или раньше убийством за деньги вообще не промышлял. Так вот. Корзьело, по всей видимости, сам не слишком доверял тем, на кого работал. Или просто боялся ограбления. Во всяком случае, каждый вечер клал рядом с собой взведенный и заряженный арбалет. Он услышал, как зарезали экономку, и успел прицелиться и выстрелить. Убийца не ожидал подобной прыти от лавочника и поплатился – болт между ребер и скорое свидание с Триединым.

– Не богохульствуй.

– Хорошо. Не буду. Сам Корзьело удрал и теперь, скорее всего, дрожит от страха в какой-нибудь кошачьей конуре. Думаю, он все еще в Аксамале, но через некоторое время попытается улизнуть. По свидетельству соседей, он родом из Мьелы. Значит, возможны два пути развития событий. Либо он помчится на историческую родину, либо попытается запутать и нас, и возможных убийц, отправившись на север. Например, в Каварелу или Верну. И тут его можно будет взять.

– Ладно, – дель Гуэлла кивнул. – Будем считать, что убедил. Пускай тебя больше не волнует судьба табачника. Я найду кому поручить поиск и задержание.

– Хорошо. Идем дальше?

– Идем, идем… Пока мне одно ясно – это задание ты провалил с треском.

Сыщик вздохнул, возвел очи к потолку:

– И на старуху бывает проруха.

– Ладно, старуха… Дальше что у тебя?

– Дальше у меня сообщества вольнодумцев Аксамалы и окрестностей.

– Ну и?

– Пока похвастаться нечем, хотя кое-что я сделал.

– И что же именно?

– Мною был завербован известный мошенник, пробавляющийся поддельными векселями, фальшивыми купчими и тому подобными невинными забавами. Некий Берельм по кличке Ловкач.

– Просто чудесно. Теперь, конечно, ты будешь просить, чтобы его не арестовывал сыск магистрата, а мне придется объясняться с тупоголовыми отцами города?

– Нет. Зачем же так? Я его уже арестовал.

– Да?

– Да. И спровадил в городскую тюрьму Аксамалы.

– Что ж тогда было вербовать? Или он плохо вел себя? Грубил, оскорблял его величество императора, да живет он вечно?

– Да нет. Он был как мышка. Если не считать попытки нашпиговать мои кишки сталью.

– Так почему же в тюрьму?

– Он сел за решетку не под своим именем, – усмехнулся Мастер. – Теперь все вольнодумцы Аксамалы знают, что на втором этаже башни томится в заключении виднейший мыслитель и философ, борец за свободу, независимость и равные права для всех и каждого, фра Дольбрайн.

– О… Неплохо, – одобрительно кивнул глава тайного сыска. – Очень неплохо. Наверняка все эти любители свободы-равенства-братства зашевелятся. Пойдут попытки связаться с великим Дольбрайном…

– Вот-вот, посыплются предложения устроить побег… – подхватил Мастер.

– Кто-то, несмотря на страх разоблачения, захочет приобщиться к его мудрости… Постой, а он справится? Ведь это не так просто – быть вождем всех вольнодумцев Сасандры.

– Справится, – уверенно ответил сыщик. – У него есть причины очень-очень стараться.

– Да, а сам Дольбрайн? Настоящий, я имею в виду…

– Умер полгода назад от кровавого поноса в Браиле. Сведения совершенно точные и тщательно проверенные. Так что, можно сказать, мы оказываем огромную услугу всем правдолюбцам Империи, возвращая им вождя и духовного наставника.

– Хорошо. Порадовал ты меня. – Т’Исельн первый раз за время беседы улыбнулся. – И все-таки… Что со студентами? Завербованы?

Мастер развел руками:

– Ну, не успел. Закрутился. Да и, честно говоря, попросту забыл о мальчишках. – Он смущенно потер кончик носа кулаком. – Иногда мне кажется, что я единственный контрразведчик в Аксамале, так много всего приходится делать…

– Ладно-ладно… Вот только не надо жаловаться. Сейчас речь пойдет о прибавке к жалованью, верно?

– А вот и не пойдет! – Сыщик едва сдержался, чтобы не показать язык. – Обиделся и не буду.

– Чаще бы ты так обижался. – Дель Гуэлла переложил бумагу из одной стопки в другую. Помолчал. – Выходит, из трех дел выполнено более-менее только одно. И то не до конца.

– Ну… – Мастер пожал плечами. – Дело такого свойства, что за десяток дней не вызреет. Ему, как хорошему винограду, месяца четыре надо.

– Ладно. Пускай вольнодумцы заглатывают наживку. Крепче засядут на нашем крючке… А теперь слушай меня.

– Я – весь внимание, – шутливо поклонился Мастер.

– Колдунов оставь в покое. Конечно, что обнаружил секту – хорошо. Что не спугнул – тоже хорошо. Но на другое я бы и не надеялся. Сколько лет вместе служим Империи?

– Кто ж их считает?

– Согласен. Будем думать, что лет прошло без счета. – Глава тайного сыска почесал залысину. – Колдунами другие займутся. Так же как и табачником Корзьело, наполовину айшасианом, выходцем из Мьелы, пятидесяти семи лет от роду, неженатым, любителем голубей и молоденьких девочек в высоких кавалерийских сапогах.

Мастер приподнял бровь. Не то чтобы начальник его удивил или поразил своими знаниями подноготной сбежавшего лавочника. У т’Исельна дель Гуэлла хватало осведомителей. И платных, и идейных. Иначе вряд ли он смог бы столько лет руководить контрразведкой и раскрытием преступлений против государства. У самого Мастера их было не намного меньше. Нет, конечно, меньше, ведь он не мог позволить себе так сорить золотом и серебром, как благородный т’Исельн. Но не намного. Больше его удивило, что начальник настолько заинтересовался фра Корзьело, что не поленился и приказал отправить человека поспрашивать соседей, деловых партнеров, покупателей, лекаря, стражников с площади…

– Тебе все понятно? – Т’Исельн подался вперед, нависая над столом. Он мог быть очень убедительным, если хотел того.

– Не вопрос! – беспечно воскликнул сыщик, покачивая ступней. – Похоже, мне решили дать отдых наконец-то. Вот думаю – может, на воды съездить?

– Еще чего! – хмыкнул дель Гуэлла. – На воды! Отдохнем в могиле. Твоей прямой заботой отныне становятся вольнодумцы Аксамалы.

Мастер скривился.

– Не надо только показывать свое недовольство. Личное распоряжение императора, да живет он вечно. – Начальник развел руками – мол, что поделать. – Ты самый опытный из нашего сыска. Кого еще прикажешь мне бросать на самое важное задание?

– Да кого угодно… Велика сложность! Стадо телят, ищущее пастыря. За ними следить даже неинтересно. Дело для учеников.

– Да? А у меня есть сведения, что неопытность и наивность лишь ширма для серьезного заговора, подрывающего устои Империи. Молчи, молчи… Вот тебе и предстоит это выяснить.

– Хорошо, – Мастер кивнул. – Пощупаем горе-бунтарей. И заодно выясню – не получают ли они жирную подкормку из-за моря? А то развелось айшасианских шпионов в городе – плюнуть некуда.

– Проверь. Чем ледяной демон не шутит?

Сыщик приподнялся:

– Что ж, задание получено. Позвольте приступить к исполнению.