Ворлок из Гардарики Русанов Владислав
— Что он говорит? — не поворачивая головы, спросил Гуннар.
Рианна, недолго поколебавшись, перевела.
— Тогда скажи ему, что он не угадал, — прорычал Олаф.
— Вместе пришли, вместе уйдем, — проговорил кормщик. — Так ему и передай.
— Колдун? — удивился Вратко. — Это про кого он?
— А ты как думаешь? — Гуннар по-прежнему не спускал глаз с жителей холма.
— Зачем я им?
— Ну, Подарок… Откуда мне знать? Монаху ты тоже нужен был. И дроттинг наша.
— Tog![133] — крикнул вождь подземельников. — О чем они?
— Они говорят, что не бросают своих. Это против чести воинов, — звонко проговорила Рианна.
Вождь забормотал, затряс головой. Потом замер, будто прислушиваясь к чему-то, не слышному для остальных.
— Пусть уберут оружие. И поклянутся не делать глупостей. Тогда я разрешу им пойти с нами.
Выслушав перевод пикты, Гуннар вздохнул:
— Ну, что? Пойдем? Или…
— Я бы им пошел… — Хриплый шепот Олафа не сулил народу Холмов ничего хорошего.
— Не нужно лишней крови и лишних смертей, — возразила Мария безучастным голосом. — Их и так слишком много.
— Как скажешь, дроттинг. — Кормщик кивнул, потер бороду о плечо. Опустил Злое Жало острием вниз. — Переводи. Мы согласны.
Олаф с размаху вогнал меч в ножны. Игни последовал его примеру.
— Веди нас, кеан-киннид. — Рианна изобразила почтительный поклон.
Вождь подземных обитателей шагнул в сторону, коротко скомандовал своим воинам. Только сейчас Вратко разглядел, что подземельщик — горбун. Именно этим объяснялся его кажущийся низким рост и едва не достающие до земли руки. И лицом — сущий урод. Скошенный лоб, сросшиеся на переносице брови, вывернутые ноздри мясистого носа, толстые губы и уши, больше похожие на неудачные блины…
Вперед вышли факельщики. Вооруженные воины расступились, освобождая проход. Самострелов они и не опускали и вообще продолжали поглядывать настороженно. Видно, побаивались высоких и широкоплечих урманов.
Кеан-киннид сделал приглашающий жест рукой. Пойдемте, мол.
Гуннар зажал копье под мышкой и зашагал, нарочито не глядя по сторонам. Даже спина его говорила: не боюсь я вас, некого тут бояться. Олаф поднял Рагнара, о котором в неразберихе едва не позабыли, а Игни взял под локоть Марию. Вратко и Рианна направились следом за ними.
Проходя мимо охранников подземелья, новгородец обратил внимание, как они отличаются осанкой и лицами от предводителя. Хоть и малого роста, но статью — настоящие воины. Стройные, светловолосые и синеглазые. Они горделиво поджимали губы и провожали пришельцев презрительными взглядами.
Вот еще одна загадка.
Разные племена? Или предводитель — какой-то выродок? Тогда почему урод возглавляет благородных бойцов? По какому праву? И кто из них истинные представители народа Холмов?
— Они — наверняка наследники племени богини Дану, — шепнула Рианна по-урмански. Похоже, последний вопрос новгородец задал вслух. — Так их в легендах и описывали. А кто этот кеан-киннид, я не знаю. Он не из наших. А похож…
— На лешака он похож, если честно, — ответил парень.
— Не знаю, кто такой лешак, но он похож на бриттов, живших на острове, когда здесь были римские легионы. Только урод, каких поискать.
Вратко не мог не согласиться, и лишь косые взгляды сопровождающих заставили его промолчать.
Они шагали по извилистым коридорам, вырубленным в цельном камне; пригибались, чтобы не удариться головами о низкий сводчатый потолок — особенно тяжело приходилось Олафу и Гуннару; дважды перешли вброд подземные ручьи, один раз миновали длинную пещеру, в которой рос каменный лес: белесые сосульки свисали с «потолка», а им навстречу поднимались матово отсвечивающие столбы.
Быстрая ходьбы разогнала по жилам замерзшую кровь, хотя уши и пальцы зябли в стылом и сыром воздухе.
Казалось, их дороге не будет конца и края, но за очередным поворотом проход уперся в дверь, украшенную искусно вырезанными цветами и стеблями трав. Кеан-киннид трижды ударил кулаком по округлому выступу, и створки почти беззвучно разъехались, скрывшись в стене.
Перед глазами гостей народа Холмов — а может, и пленников, кто его знает? — открылась округлая пещера. Наверняка рукотворная — уж слишком ровными были ее стены, пол и потолок. В центре зала возвышалось кресло из розового, отполированного камня, а на нем восседала женщина в просторном белом одеянии. На ее черных, как вороново крыло волосах, возлежал узкий серебряный обруч, украшенный зелеными самоцветами.
С первого взгляда понятно — королева. И никаких объяснений не нужно.
Ее синие, как летнее небо, глаза смотрели сурово и пристально. Казалось, ощупывали душу. Вратко даже захотелось спрятаться за спины товарищей, но он с негодованием отмел недостойную мысль. Вожак подземельников говорил, что им нужен колдун. Ну, так вот он, перед вами!
Рядом с королевой в белом сидела еще одна женщина. Примостилась прямо на полу, вернее, на краешке возвышения. Складки черного балахона скрывали очертания ее тела, а в волосах серебрились седые пряди, выдавая почтенный возраст. Злые глаза выглядывали из-под низких, по-мужски мохнатых бровей. Пальцы ее суетливо перебирали связку непонятных вещей: сушеные лягушачьи лапки и крыло птицы, выточенные из камня амулеты и золотые шарики. Очень похоже на колдовские орудия. Наверное, она и есть чародейка.
Еще ниже, у самых ног пожилой женщины, возилась парочка совсем уже непонятных существ. Вначале Вратко принял их за медвежат, обманувшись густой бурой шерстью, но потом рассмотрел, что неизвестные твари гораздо больше походят на людей, нежели на зверенышей. Кто бы это мог быть?
Горбун, оставив светловолосых воинов охранять урманов, подошел к трону, поклонился обеим женщинам и застыл по правую руку от королевы. Словен обратил внимание на его внешнее сходство с седоволосой колдуньей. Лоб, брови, глаза… Очень, очень похож. Брат и сестра? Мать и сын? Бабка и внук?
— Я рада видеть в моих скромных палатах могущественного чародея и наследницу древней крови, — прервала размышления новгородца синеглазая королева. — Будьте моими гостями.
Говорила она на той же речи, которую понимали лишь Вратко, Мария и пикта. Поэтому викинги лишь переглянулись недоуменно.
Но дочь конунга гордо вскинула подбородок:
— Так ли приглашают в гости? Не много чести для хозяев в том, чтобы привести гостей под вооруженной стражей.
Королева удостоила ее холодного взгляда.
— Не тебе учить меня приличиям, девчонка. Я звала лишь королеву и чародея. Прислала для них почетную охрану. Кто виноват, что с ними напросились несколько грязных северных дикарей?
— Что тебе нужно от королевы? — безучастным голосом осведомилась Мария Харальдовна. — Чем я могу помочь тебе?
Женщина у подножия трона забормотала и зыркнула в ее сторону. Будто ледяной воды из ковшика плеснула.
— Кто сказал, что мне нужна ты? — едва заметно пожала плечами королева. — Наследницы земных царьков меня интересуют не больше, чем их возникающие и исчезающие державы. Займи свое место и впредь не заговаривай без разрешения. — Она лишь шевельнула пальцем, и Мария обмякла, поддерживаемая рукой Игни.
Гуннар, заподозрив неладное, скинул с плеча копье… и выронил оружие, удивленно вскрикнув. Со стороны могло показаться, что Злое Жало стало вдруг тяжелым, будто из свинца отлитым. Еще одно движение пальцев, и потянувший меч из ножен Олаф застыл в нелепой позе. Здоровяк вращал глазами, силился выругаться, но не мог, как ни старался.
— Выйди вперед, наследница рода Чаши! — тоном, исключающим возражения, приказала королева.
Рианна повиновалась. Пикта держалась молодцом — ни тени страха. Как равная равной она поклонилась сидящей на троне.
— Рии-ах-нак, королева северных пиктов, последняя правительница Оркнейских островов, я приветствую тебя в своем чертоге. Я — королева Маб. Я повелеваю обитателями Холмов. Весь малый народец Британии служит мне.
Новгородец окончательно перестал что-либо понимать. То есть отдельные слова казались знакомыми — например, о малом народце он слышал от Вульфера, — но они упрямо отказывались складываться в целостную картину.
— Я приветствую великую королеву Маб, — не дрогнула Рианна. — В моих ли слабых силах быть полезной великой волшебнице, прославленной королеве, чья сила соизмерима лишь с ее славой?
— А почему я не могу пригласить вас в гости по мимолетной прихоти? — одними уголками губ улыбнулась правительница. — Я хочу оставить в прошлом вражду между Туата Де Дананн[134] и племенами пиктов. Нам пора позабыть старые распри и вместе противостоять новому, безжалостному и неумолимому врагу. Поэтому я открыла для вас проход в Полые Холмы, а потом и пригласила к себе в гости.
— Благодарю за помощь, — еще раз поклонилась пикта. — И за приглашение тоже. Это та услуга, за которую нужно платить добром. Я готова выслушать тебя.
Королева Маб сузила глаза. Похоже, ей не по нраву пришелся гордый ответ, что бы там она ни говорила о дружбе и забвении старых обид.
— Я дам вам убежище и приют, — проговорила она, — в обмен на верную службу.
— Почему я должна служить тебе? Пикты не служат никому. Вся мощь Рима не смогла подчинить нас, так почему же…
— Молчи! — Седая колдунья выбросила вперед руку с растопыренной пятерней. — Не место и не время поминать здесь захватчиков-южан, проклятье на их головы! Да, позволь представить тебе, — невозмутимо продолжала королева Маб, — моих ближайших слуг и сподвижников. Ведунья Керидвена из Ллин Тэдиг, что в Пенллине, весьма искушенная в чародейском искусстве, владеющая магией стихий и обладающая даром прорицания. А это — сын ее, именем Морвран. — Правительница бросила взгляд на горбуна. — Он не обладает никаким особым даром, но верно служит моему трону. Служит, не требуя иной награды, кроме права стоять у моего престола и уничтожать моих врагов.
— Мое счастье — положить жизнь на служение великой королеве народа Холмов, — оскалил желтые, кривые зубы воин.
Маб благосклонно кивнула.
— Я предлагаю вам присоединиться к нашей борьбе. Знания твоего народа, Рии-ах-нак, и сила колдуна, заклинания которого я уловила даже здесь, глубоко под землей, помогут нам добиться успеха.
— Ты предлагаешь нам союз, великая королева? — напрямую спросила Рианна. — Тогда скажи, с какой силой ты борешься? Как мы можем помочь тебе? Какая выгода нам помогать тебе? Почему бы нам просто не уйти, поблагодарив тебя за гостеприимство?
— Ты задаешь много вопросов, королева Оркнеев. А волшебник молчит. Согласен ли ты со словами наследницы пиктов, чародей?
— Меня зовут Вратко сын Позняка, — неторопливо произнес словен. — Родом я из Новгорода, урманы называют его Хольмгардом, большого города в русской земле. Я не знаю, почему ты называешь меня колдуном, великая королева. Да, иногда я слагаю висы, и так выходит, что сбывается по моему слову. Но я не колдун.
Керидвена захохотала, запрокинув голову. Улыбнулся и Морвран, но тут же нахмурился, стиснув зубы.
— Скромный колдун — воистину величайшая находка. Проще найти клевер о четырех листах и повстречать в стае воронов птицу, одетую в белые перья. — Легкая усмешка тронула тонкие губы королевы Маб. — Ты волшебник, и не нужно отрицать этого. Ты был им всегда, по праву рождения. Хотя мог умереть в старости, так и не узнав о своем даре. Но ты не ответил на мой вопрос, Вратко сын Позняка.
— Я присоединяюсь к вопросам Рианны, — кивнул парень.
— Хорошо. Тогда я отвечу вам… Народ Холмов пережил многих врагов. Чудовищных фир-болг, орды пиктов, тяжелую поступь римских легионов, неистовых бойцов, которые именовали себя рыцарями Круглого стола, жадных и вонючих саксов. Мы побеждали и проигрывали. Отступали и расширяли владения. Но мы жили. Цвет нашего народа покинул Британию. Те, кто остался после ухода Туата Де Дананн, я зову их динни ши, веселились в чертогах под холмами и выезжали на охоты, любили и ненавидели, сражались и мирились. Пока с юга не пришла самая страшная беда — жрецы нового бога. Они называют его Иисус Христос и прикрывают его именем самые гнусные свои злодеяния. Они считают нас порождениями Сатаны, нечистью, не достойной даже честной войны. Они уничтожают нас исподтишка, презрев справедливость и понятия о чести. И мы терпим поражение за поражением. Если прежним врагам достаточно было победить, изгнав нас в пустые земли: в горы скоттов, в Каледонию и Гэлловэй, на острова Мэн и Эрин, то эти желают истребить нас на корню, выжечь каленым железом, развеять прахом. Поэтому с новым врагом не может быть перемирия. Мы не можем сдаться на милость победителя. Или мы победим, или погибнем все… — Королева перевела дыхание. Продолжила: — Я пыталась бороться, но мое чародейство не в силах противостоять их молитвам. А воинов динни ши слишком мало, чтобы успешно бороться с врагом холодной сталью. Но когда на нашей стороне будешь ты, колдун Вратко из Хольмгарда, многое может измениться. И не в пользу монахов.
— Я не слишком-то люблю святош… — заметил новгородец. — Но должен признаться, я — христианин.
— Это — шелуха. Она слетает с тебя всякий раз, когда ты открываешь рот и произносишь заклинание, — уверенно произнесла королева.
— А чем я могу помочь народу Холмов? — спросила Рианна.
— Ты? Ты даже не представляешь, насколько твоя помощь может быть востребована в нашей борьбе. Твое племя, славная ветвь пиктского рода, издревле служит Чаше.
— Да. Это так.
— Знание о ней передается у вас из поколения в поколение. Но ваши пращуры скрыли, что на самом деле Чаша — это не Чаша.
— А что же? — вздрогнула пикта. Ее глаза округлились от удивления.
— Твои предки называли Чашей священный Котел Перерождения, дарованный нам в незапамятные времена древними богами: Лугом и Нуаддом. Я уже упоминала, что некогда народ Холмов вел кровопролитную войну с пиктами. Твои соплеменники захватили одно из семнадцати древнейших святилищ, укрытых под холмами Мерсии, и похитили Kотел перерождения, объявив его Чашей, реликвией своего народа. Не с той ли поры неудачи преследуют Туата Де Дананн? Вернув Котел, мы вернем значительную часть утраченной силы. И пусть враги трепещут!
— Чаша служит миру, — покачала головой Рианна. — Тебе уместнее было бы обратиться за поддержкой к пиктам, почитающим Зверя.
— К этим жестоким, кровожадным дикарям? К этим убийцам, что поливают алтари кровью динни ши? — нахмурилась Маб. — Возможно, обращусь. Но лишь когда другие способы вернуть могущество народа Холмов будут исчерпаны.
— А почему мы должны помогать вам? — пожал плечами Вратко. — Нет, конечно, я благодарен тебе за спасение от погони, великая королева, но не кажется ли тебе, что востребованная плата слишком высока?
— Не кажется! — отрезала правительница. — Я ведь прошу добром, а могу и… Что ты скажешь, когда на другой чаше весов окажутся жизни твоих друзей?
«Как же они все любят вынуждать, хвастать силой, утверждаться в собственном величии, — подумал новгородец, глядя в синие-синие, напоминающие теперь осколки зимнего льда, глаза королевы Маб. — Чем она лучше того же отца Бернара? Он тоже пел песни о благом деле. А на поверку что вышло?»
И все-таки… Вот стоят люди, спасавшие его, Вратко из Новгорода. Они вытянули его из морской пучины, не отдали на расправу ни датчанам, ни монаху, грудью прикрывали его от саксонских мечей, отбили у Модольва-хевдинга. А сколько их погибло? Асмунд, Бёдвар, Свен… Теперь еще судьба Хродгейра покрыта мраком. Неужели глупая гордость стоит жизней еще и Гуннара, Олафа, Рагнара, Игни? Марии Харальдовны, дочери величайшего конунга?
— Я готов помогать тебе, великая королева, — выдохнул словен, решившись. — Но с одним условием…
— Что? С условием?
— Да! — упрямо кивнул Вратко, в душе поражаясь своей наглости. — С нами наверху был Хродгейр Черный Скальд. Он отстал, чтобы отвести глаза погоне. И, быть может, погиб…
— Он не погиб, — возразила Керидвена. — Он жив.
Парень заметил, как дрогнули плечи Марии Харальдовны, услышавшей слова чародейки.
— Это правда?
— К чему мне унижать начало нашей дружбы столь глупой ложью? — слегка пожала плечами владычица народа Холмов.
— Ты права. Прости, великая королева. Тогда я хочу, чтобы ты помогла нам спасти его. Когда Хродгейр будет с нами, я начну помогать тебе. Клянусь.
Дрогнули факелы в каменных подставках. Багровые отсветы заметались по стенам и лицам собравшихся здесь людей и нелюдей. Задрожал, казалось, сам холм.
— Я принимаю твою клятву, Вратко из Хольмгарда! — нараспев произнесла королева Маб. — Да сбудется по слову твоему!
Миг, и викинги получили возможность двигаться и говорить.
Гуннар медленно поднял Злое Жало, повернулся к новгородцу… и поклонился ему, как вождю, прижав ладони к груди.
Вратко склонил голову в ответ, осознавая, что какая-то часть его жизни, легкая и беззаботная, когда не нужно было принимать на плечи бремя ответственности за других людей, ушла безвозвратно. Наверное, так заканчивается юность и начинается новая, взрослая жизнь, еще не зрелость духа, но уже извилистая и тернистая дорога к ней. Наверняка в пути ждут его радости и удачи, но все же трудностей, испытаний и разочарований предстоит несоизмеримо больше. И принять их надо не сломившись и не предав — прежде всего самого себя. Только тогда, встретив на том свете ушедших ранее друзей и славных пращуров, можно будет смело посмотреть им в глаза…
Вместо послесловия
Скальдическая поэзия
Уже заканчивая эту книгу, я вдруг осознал, что, кажется, перегружаю неискушенного читателя излишней информацией. Там и сям разбросаны по тексту стихотворения, которые и стихотворениями-то назвать не у всякого повернется язык.
В самом деле!
Висы какие-то?
А что это за висы и с чем их едят?
Почему эти викинги то и дело произносят их?
Почему скальды, поднаторевшие в их сложении, пользуются почетом и уважением, как конь Харальда Сурового?
Спору нет, есть среди моих читателей люди, знающие о мире средневековой Скандинавии вполне достаточно, чтобы не удивляться. Но существует же еще и массовый читатель.
Как же быть?
Скандинавскую поэзию, в отличие от арабской, итальянской, французской, английской, греческой, в школах не проходят.
Может быть, стоит немного разъяснить, что к чему?
Может быть, и стоит, подумав, решил я.
Наверняка стоит, убедился я, поразмышляв еще некоторое время и пообщавшись с читателями на нескольких интернет-форумах.
В этом послесловии я попытаюсь обобщить несколько источников информации, рассказывающих о поэзии скальдов, привести краткое описание основных типов, размеров, жанров, употреблявшихся ими, а также скальдической фразеологии. Выражаю надежду, что это поможет читателям воспринимать поэтическое творчество викингов более благосклонно. Ну, или, по крайней мере, даст возможность понимать смысл скальдических стихотворений.
Прежде чем начать разговор о поэзии скальдов, желательно определить ее место в общем перечне мировых литературных ценностей. И краткий анализ популярных энциклопедических изданий показывает, что этому виду творчества не повезло. Иногда поэзию скальдов просто опускают за ненадобностью, как нечто малозначительное, иногда отождествляют с поэзией эддической, тоже древнескандинавской, но совершенно другой.[135]
Тут нужно обрисовать разграничение. Конечно, «Старшая Эдда» и «Младшая Эдда» более известны широкому кругу читателей и почитателей средневековой европейской истории. Эти литературные памятники древности, чье «художественное и культурно-историческое значение огромно»,[136] широко цитируются, к ним обращаются многие писатели (взять, к примеру, «Сломанный меч», «Приключения Гарольда Ши», «Хроники Хьерварда», а Профессор так вообще черпал обеими горстями из «Прорицаний Вельвы»). Оно и понятно — крупные эпические произведения, философский смысл, легендарные боги, герои и чудовища. А что же скальдическая поэзия? А она полностью бытовая. Например:
- Долбодрево в яви
- Денег ради рано
- Уборы брата моря
- Будет дмити бурно.
- Млат крушец не крошит
- От накала алый,
- Только волком воют
- Ветер жрущи клети.[137]
Имеем описание технологического процесса и никакой романтики.
Или взять, к примеру, вису, сказанную неким скальдом Халли по прозвищу Челнок, который был скальдом короля Харальда Сурового.
- Жирно жарен скальду
- В жертву боров мертвый.
- Ньёрд войны воззрился
- Нынче на свинину.
- Хряка вижу красно
- Рыло. Сотворил я
- Вису вам во славу,
- Вождь вы мой и воев.[138]
Шуточное стихотворение, произнесенное на пиру. Правда, импровизировал скальд под угрозой смертной кары, но для явления в поэзии, которое мы рассматриваем, это не имеет особого значения.
Еще один аспект. Эддическая поэзия ориентирована на содержание. Почитайте только «Речи Высокого» или «Перебранку Локи», где затронуты темы, не утратившие актуальности и до наших дней. А скальдическая тяготеет к формализации стихотворения, его авторы не пытаются донести глубокий смысл до благодарных слушателей (впоследствии — читателей), они наслаждаются самим процессом изготовления стихотворения. Здесь и аллитерации, и многоколенные метафоры, и внутренние рифмы. Словом, полное подчинение содержания форме.
По мнению исследователей, это является прямым следствием осознанного перехода от певца к поэту.[139] То есть песни Эдды авторов не имели, да и иметь не могли, поскольку формировались десятилетиями, оттачиваясь и отшлифовываясь бесчисленными сказителями. В творчестве скальдов на первое место вышел человек — автор стихотворения. Подпущу цитату: «Гипертрофия формы — первый шаг на пути творческого освобождения поэта от связанности традицией, трамплин, благодаря которому совершается скачок огромной важности в истории человеческого сознания — скачок от неосознанного авторства в осознанное».[140]
Следовательно, главное отличие скальдической поэзии от любой другой — гипертрофия формы. Культ формы имел в ту эпоху глубокий смысл. Одна из погребальных рунических надписей IX в. заканчивается угрозой: «А тот, кто испортит эти знаки, да будет отверженцем, погрязшим в извращениях, известным всем и каждому»…[141]
Не приходится удивляться тому, что скальдические висы имеют мало читателей в неблагоприятном для них веке, ибо слишком резко с ним контрастируют. Век, культивирующий и возводящий в ранг идеала порой бессмысленные, зато «простые и понятные» стихотворные тексты. Ведь умение понимать висы взращивалось в древности той же многовековой традицией, что и умение сочинять их. Не подлежит сомнению: всякий памятник иной культуры нуждается в разнообразном комментарии. Но скальдическая поэзия принадлежит к тем из них, чтение которых должно начинаться с комментария. Скальдическая поэзия должна быть сначала постигнута умом. И лишь тогда, когда должным образом подготовленное восприятие научится различать ее условности и уловки, в искусственности ее построений может проступить та красота, которая дает ей право называться подлинным искусством.[142]
Как эддическое, так и скальдическое стихосложение восходит в своей основе к древнегерманскому аллитерационному стиху.
- Истинно! исстари
- слово мы слышим
- о доблести данов
- о конунгах датских,
- чья слава в битвах
- была добыта![143]
Однако в то время как эддический стих — форма максимально простая, то скальдический стих — форма максимально усложненная. Усложнение стиха есть проявление той гипертрофии формы, о которой говорилось выше. В скальдическом стихотворении строго регламентировано:
— количество слогов в строке;
— наличие и положение внутренних рифм;
— количество строк в строфе.
Каковая регламентация отсутствует в стихе эддическом.
Самый распространенный скальдический размер — дротткветт. «Им сочинено пять шестых всей скальдической поэзии».[144] Виса, т. е. строфа дротткветта, состоит из восьми строк, образующих два четверостишия или четыре двустишия. В нечетных строках дротткветтной висы всегда два аллитерирующих слога, в четных — один, и это всегда первый слог. Позволю в целях оригинальности в качестве примера строчки из собственной висы:
- Рады братья стали
- Рати в поле плеска.
Здесь аллитерация идет на слог «ра».
Аллитерацией в германском стихе называется созвучие предударных согласных, которые в древнескандинавском почти всегда бывают одновременно начальными в слове и принадлежат корню. Аллитерация традиционна для германского стиха, скрепляя, по словам Олава Тордарссона Белого Скальда (племянника Снорри Стурлусона), строки в двустишии, подобно тому «как гвозди скрепляют корабль».[145]
Дротткветт напоминает по первому впечатлению трехстопный хорей с безударными («женскими») окончаниями. Действительно, в его строках также шесть слогов, «три из которых занимают метрически ударные, а три — метрически безударные позиции, причем первый слог в строке чаще ударный, а последний всегда безударный».[146]
Однако дротткветт не обладает мерностью хорея, поскольку распределение ударных и безударных слогов в строке все же может в нем варьироваться.
Кроме того, в каждой строке должны присутствовать внутренние рифмы (хендинги), которые, по мнению скальдов, и создавали красоту дротткветта. «Хендинг может слагаться из согласной с предшествующей ей гласной (полная рифма) и из согласного без предшествующего ему гласного (неполная рифма)».[147] Если сразу не понятно, рекомендую прочесть предыдущее предложение еще раз. Сам я не с первого раза осознал, что рифма может быть из одного согласного звука. Правда, все это достаточно сложно изобразить в русском языке (да и, пожалуй, в любом из славянских языков), сказывается фонетическая разница со скандинавскими. Большинство переводчиков используют все-таки полные в нашем понимании рифмы. В следующем примере я выделяю аллитерирующие слоги жирным шрифтом, а рифмы — курсивом.
- Шипшипов, шипитон,
- Шипомвесь пропитан,
- Ран-де браги рога
- Рабьего-де рода.[148]
В каждой строке дротткветта должно быть шесть слогов, из которых три несут метрических ударения. Предпоследний слог в строке всегда должен был нести метрическое ударение, а также его должен нести первый слог четной строки, поскольку на него всегда падала «главная аллитерация».[149]
- Зрю: здесь дым вздымают
- Избы рыбогрызов.
- Скальд в пещере скальной
- В сетях на рассвете.[150]
Самая главная, на мой взгляд, сложность, практически не передаваемая современным языком, — переплетение предложений дротткветта. Они могут втискиваться друг в друга кусочками. Например:
- Верно я — а ворог —
- Лишь видел плоть девичью,
- — Врать горазд — устами
- Тронул губы любы.[151]
Есть разные объяснения этому обычаю. Наиболее вероятным мне представляется предположение, что висы исполнялись двумя певцами (на два голоса, дуэтом). Хорошо, что не хором.
Гораздо менее употребительны были другие скальдические размеры — тёглаг, хрюнхент, рунхент и квидухатт.
Тёглаг (или тоглаг) — четырехсложный и двухтактный размер с тем же расположением аллитераций и хендингов, что и в дротткветте:
- Злато благ
- Влаге чаек,
- Где конь Реккви
- Гривой реет…[152]
Хрюнхент — восьмисложный и четырехтактный размер, аналогичный дротткветту. Ударные и безударные слоги обычно располагаются по схеме хорея.
- Слушай, Магнус, песню славну.
- Слова я не вем иного.
- Я твою, владыка даков,
- Доблесть славлю речью доброй.[153]
Как ясно из вышеприведенной висы, этим размером чаще сочиняли хвалебные песни.
Рунхент — единственный размер с конечной рифмой. Не исключает он и внутренних рифм и аллитераций.
- Рысь звона серег
- Вышла на берег,
- А там к ней сом,
- Да сам с усом.
- Съела старуха
- Серое брюхо.
- Вдоволь в волнах
- Дряни в морях.[154]
Квиндухатт — самый простой размер. В нем нет ни внутренних, ни конечных рифм, а расстановка аллитерирующих слогов весьма свободная.
- Идет слух,
- Что Ингвара
- Эсты-де зарезали.
- В стане вражьем
- Эстов рать
- Муже-де
- Замучила.[155]
Скальдическая фразеология
Богатство словаря скальдов не имеет себе равных в древней поэзии. В целом скальдическая лексика заметно выделяется на фоне древнеисландской прозы своей архаичностью: это и неудивительно, если мы примем во внимание, что благодаря жесткой стихотворной форме язык скальдических стихов почти не повергался изменениям в устной передаче. Среди архаизмов в словаре скальдов есть вместе с тем и такие, которые, по всей вероятности, вышли из повседневного употребления задолго до эпохи викингов и сохранялись только в языке поэзии. «Но скальд черпает отовсюду: владея словами глубочайшей древности, он не гнушается и самой обыденной лексикой».[156]
В скальдической поэзии, так же как и в эддической, основные стилистические элементы — хейти и кеннинги.
Хейти — замена одного названия или имени собственного другим названием или именем собственным. Простейший пример из «Старшей Эдды»: имя Одина меняется на Высокий, Вещий, Отец Дружин, Хрофт либо на любое из других его имен, каждое из которых и является хейти Одина.
Неисчислимое (ибо пополняемое каждым скальдом) множество поэтических синонимов («хейти») служило здесь для обозначения всего двух-трех десятков переходящих из висы в вису понятий, таких, как мужчина, женщина, корабль, море, битва, меч и им подобных.
Поэтому в висах наименования «жена, дева, девушка, невеста» и даже «сноха» и «вдовица» совершенно равноправны и все служат просто обозначением женщины. Пример: «Глядят вслед лососю рвов из града вдовы = Женщины смотрят из города вслед кораблю».[157]
Кеннинг — это замена существительного обычной речи двумя существительными, из которых второе определяет первое (не путать с меню в столовой). Например: подруга рун — поэтесса; посмертие ясеня — бумага и т. д. Но чаще кеннинги были более традиционными — конь моря, древо битвы, холм шлема.
Кеннинги — это поистине венец скальдического стиля. Но именно поэтому они с наибольшим трудом воспринимаются современным читателем. Самое трудное здесь состоит не в их расшифровке: почти все кеннинги настолько трафаретны, что расшифровка даже хитроумнейших из них требует только некоторого навыка. Но трудно отказаться от воспитанной всем нашим поэтическим опытом потребности видеть в них образ — в одних случаях традиционно поэтический («конь моря», «спор клинков»), в других как бы нарочито сниженный («колода ожерелий» = женщина, «лыжи жижи» = корабль). Между тем скальдические кеннинги, как правило, совершенно условны, и даже в тех из них, которые восходят к традиционной поэтической метафоре, образ низведен до шаблона, в соответствии с которым «порождаются» новые кеннинги.
Так, упомянутый кеннинг «конь моря» может рассматриваться как начальное звено в бесконечной цепочке преобразований. В нем могут быть заменены оба компонента. Ближайшим источником для замен служат, конечно, все синонимы коня и моря. Иначе говоря, любое из слов ряда «лошадь, скакун, жеребенок, рысак, одер» и т. п. сочетается с любым из слов ряда «океан, пучина, глубь, зыбь, хлябь» и т. п. Но это дает хотя и очень большое, но все-таки конечное число сочетаний.
Подобным же образом кеннинг женщины типа «береза нарядов» может быть преобразован в такие кеннинги, как «колода полотенец» или «подставка драгоценностей», лишь бы составляющие их основу существительные принадлежали женскому роду, то есть формально не противоречили обозначению женщины (напротив, кеннинги с основой типа «шест, столб, дуб, пень» и т. п. широко употребительны в качестве обозначений мужчины).
Кеннинги могут быть многочленными (огонь треска стрел — меч, так как треск стрел — битва, огонь битвы — меч). И так до десятка вложенных циклов. Эдакая словесная матрешка. Вот хороший пример: «вяз лязга солнц зверя моря». Этот пятичленный кеннинг при известном навыке без труда расшифровывается. Итак, корабль — «зверь моря», щиты — «солнца корабля», битва — «лязг щитов», муж — «вяз битвы».
Метафорические и мифологические кеннинги не исчерпывают всего их многообразия; общим для всех кеннингов является лишь их условная схема, то, что «основа в них — название любого объекта того же класса, что и описываемое целое, а определение — название любого конкретного предмета из сферы целого».[158]
Основной жанр скальдической поэзии — хвалебная песнь. Этим она перекликается с поэзией социалистического реализма. В исландских сагах часто упоминается, как за сочиненную хвалебную песнь скальд получал кольца, браслеты, дорогое оружие и даже корабль.
Основная форма скальдической хвалебной песни — драпа. Это название, по всей видимости, означает — «песнь, разбитая на части». В средней части драпы всегда находился так называемый стев (припев, разбивающий драпу на несколько кусков). Таким образом, драпа представляет собой чередование вис и стевов, которые могут быть прозаическими, а могут — стихотворными.
Драпа без стевов — уже не драпа, а флокк. Он представляет собой просто цикл вис и считается менее престижной формой. Известен случай, когда король Кнут разгневался на исландского скальда Торарина Славослова за то, что тот сочинил в его честь не драпу, а флокк.[159] Халтурщик вынужден был под страхом смертной казни за одну ночь написать драпу.
Разновидностью хвалебной песни была щитовая драпа, т. е. драпа, в которой описывалось изображение на щите, подаренном скальду тем, кто желал быть восхваленным. Воистину, многие обычаи древних викингов стоило бы перенести в нашу действительность. Кто бы из поэтов отказался сочинить, например, капотную драпу или драпу валютного счета?
Кроме драп, состоящих из вис, имели право на жизнь и отдельные висы.
- «Тогда Гисли сказал вису:
- Вместе вам не живать, —
- Хозяйка меда промолвила, —
- Бог вас обрек на другое:
- Яду изведайте радости!
- В путь далекий пошлет
- Скальда владыка людей,
- В мир иной снарядит
- Одного из родного дома».[160]
Судя по исландским сагам, висы были экспромтами, как и японские хокку и танка.
Однако проверить это не представляется возможным, и существует мнение, что висы в сагах были вообще присочинены гораздо позднее. Скорее всего, каждый уважающий себя скальд имел пару-тройку заранее придуманных вис в запасе, которые с успехом мог выдать за свежесочиненные под радостное постукивание мечами о щиты благодарных слушателей. Всем известно, что лучший экспромт — это заранее подготовленный экспромт.
Наиболее любопытным, на мой взгляд, жанром скальдической поэзии был нид или хулительный стих.
Например, когда датский король Харальд Синезубый и его наместник Биргир захватили груз исландского корабля, разбившегося у берегов Дании, на альтинге было принято решение написать нид, так сказать, «всем миром». В настоящее время сохранилась лишь одна виса этого коллективного нида. Зато весьма унизительная.
- Харальд сел на судно,
- Став конем хвостатым.
- Ворог ярый вендов
- Воском там истаял.
- А под ним был Биргир
- В обличье кобылицы.
- Свидели воистину
- Вои таковое.[161]
«Утверждение, что Харальд и Биргир спаривались, как жеребец и кобыла, было, согласно представлениям того времени, наивысшим оскорблением».[162]
Нид восходит к первобытным заклинаниям, налагавшимся на врага как явно, так и скрыто.
В литературе описан случай,[163] когда ярл Хакон Могучий отобрал у скальда Торлейва его товары, за что Торлейв почитал ярлу свои стихи. В результате на ярла напал страшный зуд и он понял, что стихи Торлейва — скрытый нид.
- Стала мгла к востоку,
- Снег и град к закату.
- От добра разграблена
- Реет дым на бреги.[164]
Вороватый любитель послушать поэзию потом еще долго страдал — у него отгнили даже борода и полголовы волос.
Известно также, что в «Сером Гусе» — древнеисландском своде законов — запрещалось сочинять, исполнять или заучивать хулительные стихи под страхом штрафа, зависящего от объема стихотворения.
«По-видимому, способность оказывать вредоносное действие приписывалась не тому или иному содержанию нида, а самой его форме, то есть тому, что он был не простой речью, а „связанной речью“, стихами… Характерно, что нидом называли не только хулительные стихи, но и жердь с насаженным на нее лошадиным черепом, которая воздвигалась с той же целью, с которой сочинялись стихи. Очевидно, нид представлялся чем-то, способным оказать магическое воздействие на того, против которого он был направлен».[165]
Это свойство, приписываемое ниду, настолько заинтересовало меня, что из него, как река из неприметного ключа, и родились способности Вратко. А уж из них вылилась и вся книга, с которой вы только что познакомились или предполагаете познакомиться в ближайшее время.
Читать бесплатно другие книги:
