Единокровные. (киносценарии и пьесы) Соколов Игорь

© Игорь Павлович Соколов, 2023

ISBN 978-5-4474-3320-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Покровитель… Останки моря

(киносценарий-драма)

Сцена 1.

Меланхолическая музыка. Каменистый берег моря. На берегу стоит высокая статная женщина. Ее видно только со спины. Розовое платье из шелка и густая копна рыжеогненых волос.

Героя не видно (и вся сцена снята его глазами).

Так мы видим, что женщина, стоящая на самой кромке берега, выше его.

Среди волн морских

и в сумерках осенних

я буду ждать тебя.

Это Хакимада, XIV век, – говорит женщина и сразу же оборачивается к камере лицом.

И мы видим, что это моложавая старушка 60—70 лет.

Крупным планом ее игриво улыбающееся лицо.

– Вы только не подумайте, что это для меня флирт, – слышен мужской голос, – просто последнее время я был слишком одинок. Ведь у меня совсем нет друзей… Так, одни партнеры… Вы наверное понимаете, как все безжизненно и пусто в мире бизнеса?!

– А кто вас просил быть капиталистом?! – смеется старушка. – Или вас жадность замучила?!

– О, только не это, – глубокий вздох.

Крупным планом – молодая мужская рука на сморщенной руке старушки.

– Ваши касания вызывают во мне безумную жажду, – смеется золотыми фиксами старушка.

Крупным планом – лицо старушки постепенно приближается к экрану и наконец полностью закрывает его собой.

Черный экран. Слышен вскрик, и после судорожные всхлипы.

– О, мой мальчик, – лицо старушки постепенно возникает и удаляется от камеры, – простите, я не знала, что вы меня пригласили сюда только из чувства уважения.

Старушка опять смеется.

Постепенно ее силуэт удаляется и вместе с берегом моря становится ниже. Слышны удаляющиеся шаги.

– Вы меня здесь бросаете одну?! – кричит в машинальном испуге старушка.

– Да, теперь уже навсегда, – слышится в отдалении голос героя.

Сцена 2.

Поезд. Камера опять смотрит глазами героя.

Купе. За окном мелькает море и горы. Напротив камеры, (т.е. героя) сидит молодая женщина. Она держит ребенка, который сосет у нее грудь.

– Вам не стыдно?! – слышен мужской шепот.

– Чего?! Вас?! – улыбается молодая мать.

– Извините, я просто стесняюсь, – говорит мужчина.

В этот момент камера перемещается снизу вверх. Крупным планом глаза удивленной женщины, все купе и закрывающаяся со скрипом дверь.

Голос: Вы все еще кормите, извините!

Опять скрип закрывающейся двери.

Через минуту снова скрип двери.

Голос: Ну ладно, я буду смотреть вниз.

Камера вместе с глазами героя плавно перемещается вниз, с раскрытой груди, к которой жадно присосался младенец, к широко расставленным ногам женщины.

Поэтому камера с глазами героя стыдливо поднимается вверх к груди.

– Какой-то вы странный, – смотрит вверх задумчивая женщина.

– Это не странный, а мир, в котором я живу, – слышен мужской рассерженный голос.

– Вы чем-то обижены?! – спрашивает с любопытством женщина.

– Да, я обижен вами, вы так просто раскрываете мне свою грудь, что я чувствую себя совершенно раздавленным, вы просто не представляете себе, как угнетает меня вид вашей обнаженной плоти. К тому же я очень одинок.

– У вас никого нет? – спрашивает женщина.

– Есть одна любовница, но ей нужны только деньги, есть приятель, но он работает на меня и воспринимает меня, как хозяина, в общем можно сказать, что по настоящему у меня никого нет.

– И кто же вам мешает кого-нибудь завести?! – улыбается женщина.

– Вот вы все мне и мешаете! – неожиданно слышится сердитый голос.

Опять крупным планом удивленное лицо женщины и закрывающаяся дверь купе.

– Псих какой-то, – шепчет она и крестится…

Женщина укутывает уставшего сосать грудь младенца и внимательно смотрит на пустое сиденье…

Сцена 3.

Крупным планом – цветущие сады за окном в поезде. Тамбур. Рука с зажженной сигаретой и сидящая на мусорном ящике кошка. Другая рука ее гладит.

Тихий шепот: Почему я все время только пытаюсь приспособиться к людям?! Неужели я не умею или совсем устал жить?! Или я всего лишь клоака для грязи всей вселенной и в меня можно плевать всем, кому угодно?!

Истерические всхлипы.

Открывающаяся дверь туалета.

Камера глазами героя входит туда. Грязные обрывки бумаги, пустая бутылка из-под водки.

Потом рука обнажает другую руку до плеча, сдвигая рукав рубашки и лезвие, резко прочертившее полосу на вене… Кровь, стекающая тонкой струйкой в унитаз…

– О, Господи, вознеси меня, – слышится глухой, булькающий в хрипах пронзительный голос, – вознеси и очисти душу мою сиротливую!

Стук в дверь. Учащенное дыхание и опять всхлип.

– Отпусти меня бедного от мира и с миром, – слышится сдавленный шепот.

– Открывай сейчас же, скотина! – слышен за дверью грубый крик. – А то я счас в штаны наложу!

Слышится опять меланхоличная музыка.

Цветущие поляны за окном сменяются обгоревшими склонами.

– Скоро я буду с тобой, – слышится плачущий шепот.

– Слушай, ну какая же ты свинья, – надрывается за дверью все тот же голос.

На этом фоне меланхолическая музыка Дебюсси набирает невероятный оборот и перерастает в смятение.

Сцена 4.

Опять купе глазами героя.

Крупным планом: внимательный и настороженный взгляд молодой матери.

– Вам хочется есть?! – обращается она к нему.

– Спасибо, – шепчет он.

Крупным планом рука, перевязанная бинтами, пропитавшимися кровью.

– Вы хотели умереть?! – грустно спрашивает она.

– Нет, я только хотел вылечиться…

– И как, получилось?! – ее грустная улыбка.

– Нет, не хватило сил, – смущенная улыбка героя.

– Возьмите хлеб, – крупным планом рука, протягивающая хлеб с куском мяса.

Рука героя бережно берет кусок хлеба с мясом.

– Спасибо.

– Вы плачете, – удивляется она, – а зря, в жизни всякое бывает. Вот родители мне говорят, не рожай, что ты одна будешь делать, а я все равно родила, – улыбается женщина, – хоть матерью себя чувствую, да и жизнь не зря проживу.

– Вы так думаете? – задумчивый голос героя.

– Я так говорю, – смеется женщина, – а думать мне теперь некогда.

– Может, так и надо жить, – неуверенно шепчет герой.

– Конечно, – радостно прижимает к себе ребенка женщина.

Дверь купе отворяется и в купе входит пожилой проводник с молодым милиционером.

– Вот этот псих и резанул себя, – указательным пальцем тычет в камеру (т. е. в глаза героя) проводник.

– Ну-ка, встать! – кричит милиционер.

Его лицо искажено какой-то неестественной злобой.

– Возьмите, пожалуйста, – рука героя протягивает милиционеру сто долларов.

– Ах ты, курва, купить меня захотел?!

Крупным планом ускоренная съемка – и кулак закрывает с налета всю камеру.

– Пожалуйста, прекратите, – плачет молодая мать.

Милиционер с удивлением оборачивается на нее.

Женщина кормит ребенка. Опять грудь и пухлые губы младенца – крупным планом.

– Простите, простите, – шепчет милиционер и осторожно взяв из ладони героя сто долларов, выходит с проводником из купе.

Сцена 5.

Крупным планом лицо героя. Из разбитой губы течет кровь.

– Спасибо вам, – шепчет он.

– Да, ну, глупости, – женщина улыбается сквозь слезы.

За окном мелькают грязные, выжженные с чахлыми деревцами бугры.

– Уже видна Россия, – говорит герой.

– Такая грязная убогая, – задумчиво говорит женщина.

– Все это временно, – улыбается герой, вытирая кровь с разбитой губы, – рано или поздно все воспрянет ото сна, как сказал поэт, просто мы попали с вами во времена перемен, исчезновения одних эпох и возникновения других и все мы были просто не готовы к этому.

– А хотите, я вам дам попробовать своего молока, – женщина расстегивает платье, раскрывая правый сосок. Младенец рядом спит и блаженно улыбается во сне.

Молчание. Широко раскрытые глаза героя и женщины. Скрип сиденья от поднимающегося тела героя и приближающийся к камере набухший сосок.

Темнота на экране и только тихие, прерывающиеся молитвенным шепотом голоса.

Женский голос: Будь добрым и умей всех за все прощать,

Мужской голос: Какая ты живая и добрая, почти как моя собственная мать.

Женский голос: А я и есть мать, мать всех живых на земле!

Скрип двери купе. Настороженное и хмурое лицо заглянувшего к ним старого проводника.

Лицо героя и женщины обращено в окно. Он сидит рядом с женщиной, одной рукой обнимая ее, а другой поддерживая спящего ребенка.

– Эй, жмурик, водки не хочешь? – неожиданно смеется проводник.

Герой оборачивается. По его резко выделяющимся на лице скулам видно, как он обозлен и хочет грубо ответить проводнику, но отвечает он удивительно спокойно и тихо:

– Спасибо, не хочу!

Проводник подозрительно смотрит то на героя, то на женщину и быстро выходит из купе.

Сцена 6.

Вокзал. На перроне среди убегающих пассажиров герой и женщина с ребенком.

– Алексей, – говорит она, – вот телефон моей тетки. Я буду с нетерпением ждать вашего звонка!

– Хорошо, – отвечает Алексей и целует ее в губы.

Женщина уходит с ребенком и чемоданом, который катит с ней на тележке грузчик.

Алексей остается стоять на перроне, он курит, глядя, как силуэт женщины быстро исчезает в толпе. Потом рассматривает в своей руке клочок бумаги с телефоном и тут же разрывает его на куски.

Маленькая девочка проходит рядом за руку с мамой и глядя на Алексея говорит матери:

– Мам, погляди, там дяденька плачет!

Алексей слышит ее звонкий голос и улыбается ей сквозь слезы.

Сцена 7.

Офис фирмы Алексея. Алексей сидит за столом в кабинете и перебирает на светящемся экране компьютера финансовые операции своей фирмы.

Напротив него сидит пожилой, худощавый мужчина в черных очках.

– Ну, как отдохнули, шеф?! – улыбается мужчина.

– Просто поразительно! – с заметной иронией кисло улыбается Алексей.

– А женщины были?!

– Видимо-невидимо!

– И воспоминания остались?!

– Среди волн морских и в сумерках осенних я буду ждать тебя, – грустно вздыхает Алексей.

– Что, стали уже стишки пописывать, – усмехнулся мужчина.

– Это Хакимада, Сэм, тебе не понять. Ты вот вечный охранник. Ты служишь мне, как верный пес, и поэтому всегда обижаешься, когда я уезжаю куда-нибудь отдохнуть один, но ведь это так просто понять, что у меня всегда есть необходимость побыть одному.

– И даже без Наташи, – вздыхает Сэм.

– И даже без Наташи, – отвечает Алексей, смущенно и виновато улыбаясь.

– Эх, Алекс, Алекс, – хлопает Сэм по плечу Алексея, – а она так тосковала без тебя. Ты ведь знаешь, как она тебя любит и как ты нужен ней! И ладно бы у тебя кто-то был, какая-то любовница!

– Иногда мне кажется, что я старше тебя на сотни лет, – Алексей грустно смотрит на Сэма.

– Наверно, так оно и есть, – смеется Сэм.

– И еще, Семен, давай оставим эти американизмы, а то эти клички мне действуют на нервы!

– Как угодно, шеф, – развел руками удивленный немного Сэм, – хотя, – (улыбнулся не без злорадства), – если не трудно, зовите меня все-таки Сэмом, ведь собакам клички все же не меняют!

Алексей вытащил из стола глиняную бутылку армянского коньяка и аккуратно разлил по золотым стопкам.

Они выпили с Сэмом по две, закусывая конфетами.

– Кстати, как ваше здоровье?! – подозрительно сощурился на него Сэм.

– Спасибо, все в порядке, – спокойно ответил Алексей, но тут же неожиданно изменился в лице, и резко встал, подойдя вплотную к Сэму, и неожиданно схватил его за галстук:

– Я же просил тебя не спрашивать про мое здоровье, – наклонился он над Сэмом.

– Прости, шеф, забыл, – Сэм резко оторвал руку Алексея от своего галстука, и поднялся, встав к нему лицом к лицу.

– В общем, я прошу тебя не делать этого, – шепнул Алексей, – Христом-Богом прошу…

– Конечно-конечно, – с улыбкой поднял кверху руки Сэм, – я могу идти?!

– Нет, ты сначала объясни, что вы насчет казино надумали?! И чем будет со мной расплачиваться инвестиционный фонд?!

– Честно говоря, насчет казино мы пока что ничего не придумали, но вот инвестиционный фонд расплатится с нами полностью!

– Это уже не плохо, – подмигнул ему Алексей.

– А ты ведь, Алекс, притворяешься, – неожиданно тихо заметил Сэм.

– Что я притворяюсь?! – поморщился Алексей.

– А то, что в жизни ты не такой, Алекс, совсем не такой!

Молчание. Алекс молча разливает по стопкам армянский коньяк и выпивает свою стопку один, глядя в окно.

Идет дождь. Сумерки за окном сгущаются. Сэм тоже выпивает и смотрит Алексу в затылок.

– Иногда, Алекс, я хочу тебя убить, особенно когда ты меня так без причины унижаешь, но все же самое странное, что я подсознательно чувствую, что ты совсем не такой, понимаешь?!

– Ты просто пьян, Сэм, ты давно уже стал хроническим алкоголиком, и если бы ты так ловко не обделывал мои дела, одновременно плавая в своей хмельной луже, то я бы уже давно избавился от тебя! И не будь твоих старых дружков со связями, той самой силы, которая проистекает из глубин нашей грешной Москвы, ты давно бы отвалился от меня куда-нибудь на дно и тебя бы сожрали крысы, самые настоящие – русские, еврейские, армянские, американские крысы…

Постепенно голос Алекса переходит в самый настоящий истерический плач…

Сэм отводит его руки за спину и осторожно кладет на диван.

Крупным планом – дергающееся в конвульсиях тело Алекса. Его расширенные от непонятного ужаса зрачки. В зубах Алекса зажата бамбуковая палочка, заботливо вставленная Сэмом.

Постепенно припадок проходит, но Алекс продолжает плакать, Сэм кладет его голову на колени и гладит с жалостью по разметавшейся в разные стороны волосам одной рукой, другой держит пистолет и целится в портрет президента, висящий над столом.

– Когда-нибудь мы простим его, и нам всем будет хорошо, просто безумно хорошо, – шепчет Сэм, – на островах всегда хорошо, там есть бабы, хорошая выпивка и безмолвные мертвые мишени… По ним стреляют, а они только разевают от счастья свой беззубый рот, – приглушенно хохочет Сэм.

Сэм стреляет в портрет Гитлера и попадает ему в рот…

– Ну, я же говорил, – еще громче смеется он.

В стене раскрывается полукруглое большое зеркало и оттуда выходит обнаженная блондинка.

– Меня вызывали?! – она нахально вытягивает в воздушном поцелуе свои припухшие губы.

– Убирайся, прошмандовка! – ругается за Алекса Сэм и машет перед ее носом пистолетом.

– Да, убираюсь я уже, успокойтесь, – испуганно моргает приклеенными ресницами блондинка, и тут же скрывается за крутящимся в стене зеркалом.

– Сэм, – шепчет Алекс, – найди мне девочку.

– Проститутку, – усмехается Сэм.

– Нет, девочку лет восьми-десяти…

– Старушку, что ли, – смеется Сэм.

– Я серьезно, я хочу кого угодно удочерить, но ты же знаешь, что у Наташи ребенка никогда не будет!

– А как на это посмотрит Наташа? – усмехнулся Сэм.

– Ну, она мне не жена, а любовница, и к тому же моя же прислуга!

– Ну, не знаю! – пожал плечами Сэм.– А тебе и знать ничего не надо! С моей эпилепсией, хрен, мне кто позволит удочерить!

– Даже за бабки! – удивляется Сэм.

– Даже за бабки!

Сцена 8.

Казанский вокзал. Сэм и двое коротко остриженных парней ходят по залу ожидания, выглядывая среди пассажиров детей без родителей.

– Здесь мы врядли что-то найдем, – вздыхает Сэм.

– Уж это точно, – улыбается один из парней, брюнет в черных очках.

– Ладно, пойдем, проедемся еще куда-нибудь, – говорит Сэм.

Они выходят из вокзала и садятся в белый «мерс», и пьют в машине пиво.

– Большинство брошенных детей содержатся в интернатах, – говорити брюнет.

– А оттуда никак нельзя?! – обращается к нему Сэм.

– За бабки все можно! – смеется брюнет в черных очках.

– Нет, я все же немного прокачусь по городу, – вздыхает Сэм и пьет пиво из банки.

К машине подходит инспектор ГИБДД:

– Ну что, гражданин, пьем прямо за рулем? – обращается он к Сэму.

– Почему за рулем?! – удивляется Сэм. – Двигатель же не работает, а водитель еще не подошел!

– Тогда давайте документы, – хмурится инспектор.

Сэм выходит из машины и тут же садится вместе с инспектором в патрульную машину. Сквозь стекло автомашины видно, как Сэм отсчитывает деньги инспектору.

Сердитый Сэм садится в белый «мерс» и едет.

– И на много оштрафовал?! – спрашивает его брюнет.

– Да, ерунда, – хмуро отзывается Сэм.