О бедном вампире замолвите слово Боброва Ирина

Пролог

Где-то

Резидент удивился срочному вызову: с тех пор как ему вот так, внепланово, назначали встречу, минуло много веков. Это шло вразрез со всеми правилами: обычно сеанс связи проходил во время сна и случайные свидетели бормотание спящего не воспринимали всерьез. Хорошо, что в этот момент его носитель был один в помещении, иначе пришлось бы туго. Попробуй объяснить окружающим, что он говорил со своим отражением в стекле книжного шкафа по высочайшему повелению, а вовсе не сошел с ума. Летящих гусей и поехавшую крышу не приветствовали ни в одном измерении. Случись кому-нибудь заглянуть в кабинет номер тринадцать, графу пришлось бы срочно менять тело, а пока предыдущее живет и здравствует, покинуть его проблематично. У графа уже случались подобные ситуации. Он вспомнил, сколько приложил усилий, чтобы избавиться от человека: навести на него такой морок, чтобы тот шагнул в пропасть, искренне веря, что видит перед собой прочный мост. Но было бы о чем сожалеть! Если только о том, что следующий носитель подвернулся не скоро и несколько веков прошло в бесплотных скитаниях…

Граф сам вызвался вести опасную жизнь в другом измерении и теперь, по прошествии веков, похвастаться правильностью выбора не мог. Покривил бы душой, заявив, что на чужбине живется лучше, чем дома.

Хотя были определенные прелести в жутком кошмаре, который здесь называли жизнью. Например, обостренные вкусовые ощущения. Или секс. Еще ему нравилось хорошо пропарить тело носителя в бане и посмаковать его расслабленное состояние. Да, в родовом замке Королевства Объединенных Шабашей он и не подозревал об этих приятных мелочах. Поэтому и принял предложение Его Величества стать резидентом в другом мире. В случае необходимости, когда угроза голодной смерти станет делом свершившимся, сюда будет переселена большая часть народа. Прельстился перспективой стать вице-королем новой колонии. «Каким же тогда был глупцом», — подумалось графу. Будь он сейчас дома, в Королевстве, имел бы гораздо, гораздо больше.

Резидент усмехнулся, но тут же придал лицу выражение горячего интереса и посмотрел в потемневшее стекло книжного шкафа, ожидая, пока шеф заговорит. Графу всегда казалось, что начальнику нравится напустить загадочности и помучить агента. Видимо, он считал, что так держит подчиненного в узде. Граф уже давно не злился по этому поводу, хотя, теряя время, порой испытывал раздражение. Наконец шеф заговорил:

— Приветствую вас, граф.

— Здравствуйте. Чем могу быть полезен?

— Давайте перейдем сразу к делу, нет времени на этикет и расшаркивания. Мы обнаружили новый канал поставки наркотиков.

— Откуда он мог появиться? — хмыкнул резидент. — Вы контролируете все порталы.

— Тем не менее наркотики поступают на рынок, минуя наших дилеров. В три раза упала цена на чеснок, пропущенная через крест вода стала общедоступной, и, больше того, — на рынке появились розы!

— Действительно, проблема серьезная. Запах роз вызывает стойкую зависимость у всех без исключения. Но чем могу помочь я?

— Новый портал мы нашли. Он находится в доме на улице Лилитской. Я отрядил барона Пурыкла для наблюдений. Пока не удалось поймать наркодилеров за руку, но в ближайшее время к ним будет внедрен наш агент. То же потребуется от вас — наблюдать. Мы думаем, как закрыть портал, но пока не нашли способа сделать это. Все попытки снести дом срывались по разным причинам, перечислять которые не имеет смысла. Что у вас расположено по этому адресу?

Граф, пожав плечами, ответил:

— То же самое, шеф, старая развалюха. Вообще-то домишко давно должен был рассыпаться по бревнышку, однако вопреки времени и законам физики и назло разрушительным явлениям природы он почему-то стоит. Недавнее землетрясение вызвало отслоение штукатурки в одной из комнат — и все. Я видел, как закладывали фундамент этого дома в тысяча девятьсот пятом году. Купец Морозов расстарался. Место для будущего жилища выбрал красивое — на берегу зеркального пруда, окруженного кокетками-березами. Тогда, шеф, еще была березовая роща. И пруд тоже. Знаете, я сейчас с трудом верю, что каких-то сто с хвостиком лет назад вокруг стояли белоствольные красавицы. Мне нравилось здесь бывать. Специально приходил полюбоваться на отражения гибких, увешанных сережками ветвей в водной глади и в сверкавших чистотой окнах дома. — Граф бросил взгляд в окно и брезгливо поморщился: сквозь грязные, в пятнах краски стекла маячил одинокий тополь, под ним виднелись развалы мусора, напротив — девятиэтажка. — Позвольте спросить, шеф, а почему вы не снесете этот рассадник зла? Сразу решились бы все проблемы. С вашей стороны уж точно.

— Неоднократно пытались, но дом будто заговоренный — всякий раз снос срывался по самым невероятным причинам. — Абонент немного помолчал и задумчиво произнес: — Мне кажется, что тут все дело в портале, это он держит материальную форму того места, в котором незримо существует…

Собеседники замолчали, каждый перебирал в уме информацию.

— Агента внедрить немедленно! — Начальник встал, дав понять, что сеанс связи близится к концу. — Со своей стороны мы сделаем все, чтобы восстановить перегородку между мирами. Вы можете рассчитывать на любую помощь.

— Агент будет. Точнее — уже есть, — ответил резидент, не вдаваясь в подробности. — Утечка драгоценных камней давно мной замечена. Кое-кто на нашей стороне очень разбогател, организовав сбыт. Однако помощь будет кстати: потребуется затравка, чтобы привлечь внимание местных правоохранительных органов. Организуйте парочку крупных рубинов, немного изумрудов — на ваше усмотрение, шеф.

— Что будете делать с носителем, резидент? Он не вспомнит о сеансе?

— Нет, воспоминания уже стерты. Он сейчас видит себя в другом городе, на набережной. Будто сидит на скамье и не понимает, как там оказался. Потом ему долго придется искать объяснения инциденту, сомневаться в собственном здравом уме и душевном здоровье, но мне даже забавно это смятение. Люблю наблюдать за мыслительным процессом столь примитивного создания, хотя и признаю, что этот носитель гораздо способнее предыдущего в умственном плане. Прощайте, шеф.

— Прощайте.

Стекло шкафа перед застывшим в неудобной позе человеком посветлело, принимая обычный вид. Человек вздрогнул и мутным взглядом посмотрел вокруг, не понимая, как оказался в этом месте. Узнав кабинет, с облегчением вздохнул, открыл дверцы шкафа, провел кончиками пальцев по книжным переплетам. Затем глянул в окно и растерялся: он только что вошел в кабинет и, как ему помнится, было раннее утро. Настенные часы остановились — стрелки показывали семь тридцать. Мужчина прижался лбом к стеклянным дверцам, отказываясь верить, что на улице глубокая ночь. В дверь забарабанили. Человек вздрогнул, но не сдвинулся с места.

— Говорю тебе, нет его и целый день не было, — произнес с той стороны знакомый голос. — Я три раза забегал, кабинет закрыт. Заходил к Пушкину в мастерскую, тот сказал, что ключи у Дальского, а его нет на месте. А свет в кабинете весь день горит. Наверное, забыли выключить.

— Так что стоим? Пошли в мастерскую. Сашка-то на месте, у него и заночуем.

Голоса стихли. Ночные гости, тихо переговариваясь, ушли. Хозяин кабинета, чувствуя, что произошло что-то необъяснимое, снял очки, протер их полой рубахи, снова водрузил на нос. Зачем-то щелкнул выключателем, погасив свет. Подошел к столу, нащупал спички, чиркнул. Язычок огня затрепетал на сквозняке, и он поторопился поднести спичку к фитилю парафиновой свечи. Живой огонь наполнил комнату почти домашним уютом. Человек налил в стакан немного воды, выпил маленькими глотками, остатки плеснул в ладонь и смочил горячий лоб. Сел в кресло, вытянул ноги, расслабился. Потом посмотрел на пламя свечи, улыбнулся, но растерянность во взгляде осталась.

Глава 1

Здесь

Старенький паровозик, одолевая подъемы, вспоминал, бывает ли какое-то другое, более резвое движение. Не смазанные колеса надрывно скрипели. Ветеран железнодорожного транспорта на поворотах опасно кренился: казалось, еще чуть-чуть и он сойдет с рельсов. Вагон, который тащило это механическое чудовище, давно заработал себе место в музее и напоминал теплушку времен Главной войны.

Внутри вагона тесно — пассажиры лежали по трое на полках, сидели на полу, занимали даже багажные места. Неудивительно, ведь поезд «Гдетосарайск — Чертокуличинск — Запределово» ходил очень редко.

Остановок в этом краю он делал немного: небольшие, в два-три дома, хуторки не нуждались в «услугах» железной дороги. Жизнь там текла медленно, каждый день начинался одинаково и заканчивался так же, как тысячи прошедших дней. Селяне, как правило, не отрывались от занятий, позволявших выжить, и по сторонам не смотрели. Да и паровозик ходил редко. Настолько редко, что в одной из деревенек, каких у железки было немного, ребенок, услышав сиплый гудок и новые для себя звуки, кинулся посмотреть, а что же это там такое случилось. Он так торопился, боясь проглядеть интересное зрелище, что пару раз упал, запутавшись в длинной рубашечке. Мать, стуча копытами, бросилась за ним. Она схватила малыша за руку и хотела уже оттащить подальше от опасного места, но, увидев, как в восхищении сузились зрачки сына, как от удивления открылся его маленький ротик, решила дать мальчишке возможность хорошенько рассмотреть паровоз. Малыш, почесывая едва прорезавшиеся рожки, спросил:

— Мама, мама, а это дракон из прошлого?

Он впервые увидел это железнодорожное ископаемое.

— Да, милый, — ответила запыхавшаяся мать.

Она достала из кармана серого рабочего халата большой платок, промокнула мокрое лицо, вытерла пот с пятачка и шумно высморкалась.

— А куда он ползет? Назад, в прошлое?

— Нет, сынок, — сказала женщина, засунув тряпицу назад, в карман, — вперед, в наше темное будущее.

Забивать ребенку голову информацией о том, что такое транспорт и что где-то параллельно с ними существует цивилизация, она не стала. Цивилизация страдает частичным склерозом и о таких драконьих углах, как ее родная деревня, не вспоминает. Транспорт же вскоре не будет тащить вагон по ржавым рельсам, потому что эту поездку вряд ли переживет. Паровозик напоминал женщине перезревшее кентервильское порося, которое почему-то забыли вовремя пустить под нож, а вагончик очень смахивал на их старый фургон.

В вагоне давно смолкли разговоры. Ночную тишину нарушали только стук колес, храп и сопенье. Нашумевшись и наругавшись, пассажиры устали и теперь спали кто где. Только один из них, несмотря на поздний час, бодрствовал. Он расположился у двери в тамбур, на откидном сиденье. Пользуясь тем, что движение в вагоне на какое-то время прекратилось, пассажир откинулся, прислонившись спиной к заляпанному стеклу, и вытянул стройные длинные ноги поперек прохода.

Путешественник выглядел так молодо, что можно было без труда определить его возраст: слегка за триста. Он обладал редкой правильностью черт, какую можно встретить на иконных ликах в церквах Святого Дракулы или в костелах Великомучеников Зомби. Такими бывают лица тех, кого миновали соблазны и искушения, кто благополучно избежал развращающего влияния города. Сторонний наблюдатель, едва взглянув, сразу бы угадал в путнике аристократа, выросшего в глубокой провинции. Даже обучение в престижном университете не оставило отпечатка на безмятежности его взгляда.

Пассажир отличался небывалой красотой: большие бордовые глаза обрамлены длинными лиловыми ресницами, нос тонкий и прямой с хищно раздутыми ноздрями. Губы сочного синего цвета складывались в неотразимую улыбку, а клыки подчеркивали изящество линии рта. Чистая тонкая кожа благородного голубоватого оттенка будто светилась изнутри. Изящные ухоженные руки красивой формы, пальцы без трещин и заусенцев. Острые, красивой формы когти всего на пару сантиметров выглядывали из подушечек пальцев. Такие руки обычно бывают у тех, кому никогда не приходилось заниматься сельским хозяйством.

Одет молодой вампир был со вкусом. Куртка, согласно последним веяниям моды с прорехами и заплатками, потертая на плечах и локтях, была сшита из свиной шкуры. Рубашка из простой серой паутины смотрелась дорого. Вышивка на воротнике и манжетах была сделана нитками из обычной дурной крапивы, но вручную. Узор тонкий, с использованием бусинок из искусственной глины. Брюки тщательно отутюженные, без морщинок и складок, но если внимательно приглядеться, то в нескольких местах виднелась штопка. Пассажир изменил позу, положив ногу на ногу, и засмотрелся на штиблеты — модельные, лакированные, с загнутыми вверх носами. В целом, костюм смотрелся прилично. Чувствовалось, что юноша любит и умеет носить дорогие вещи, однако видно, что и одежда, и ультрамодные штиблеты куплены не в престижных бутиках, а на распродажах.

Юношу звали Кирпачек фон Гнорь, а друзья и родственники называли его Кирпом. В невероятно далеком будущем ему предстояло стать шестым графом фон Гнорем. Но на наследный титул виконт фон Гнорь мог претендовать только в том случае, если его папаша подхватит инфекцию, попадет под поезд или на бессмертного родителя рухнет западная башня родового замка, размазав старика на сотни не подлежащих воссоединению кусочков. Самому Кирпу титул нужен был точно так же, как несчастному паровозику, надсадно пыхтевшему на подъемах и трусливо скулящему на спусках, еще пара-тройка переполненных вагонов. Слава Дракуле, что папочка Кирпа здоров, как те кентервильские порося, разведением которых достойный граф занимался много столетий. Чертокуличинская область оказалась единственным местом в Королевстве Объединенных Шабашей, где эти привередливые животные не только обитали, а еще и плодились и размножались.

Семейство фон Гнорей по общепринятым меркам жило небогато, но и не бедствовало. Одним словом, концы с концами сводили. Да и жизнь в глубокой провинции не так дорога, как в областном центре, не говоря уж о столице Королевства. Животноводство приносило стабильный доход, и, учитывая продолжительность жизни вампиров, обвинять папочку Кирпа в прижимистости не стоило. Кто предугадает, сколько столетий продержится спрос на копченые уши порося и как долго останется в моде кентервильская кожа? А семья большая: у четы фон Гнорей кроме Кирпачека было еще два сына и две дочери. Да и замок нужно постоянно поддерживать в надлежащем виде. Хотя в этом старинном родовом гнезде имелись такие уголки, куда не стоило и носа совать: там могла рухнуть балка или обвалиться кусок тины. Тиной в глубокой древности штукатурили стены и потолки. Пращур Кирпачека, первый граф фон Гнорь, распорядился построить замок на века, предполагая, что сам будет жить в нем много тысяч лет.

Тот, первый, граф первым и погиб. На охоте его порося споткнулось, и вылетевший из седла аристократ угодил прямиком в пасть йети, превратившись из охотника в добычу. Хищные йети особенно опасны весной, в самом начале охотничьего сезона. Многие сломали себе шею, пытаясь разбогатеть, и, хотя шкуры этих животных стоили бешеных денег, любителей ценного меха можно было пересчитать по пальцам.

Следующие четыре графа тоже стали жертвами разных несчастных случаев, едва успев оставить после себя потомство. Больше сорока — пятидесяти сотен лет не прожил ни один фон Гнорь. В окрестных селениях перешептывались, будто ангелы преследуют благородное семейство.

Пятый носитель титула оказался предусмотрительней своих предков: он обратился к местной знахарке, и ведьма Сатутра сняла родовое проклятие, заодно освободив Кирстена фон Гноря от остатков состояния. Однако граф ни разу не пожалел о потраченных деньгах, вот уже пятьсот тысяч лет испытывая к Сатутре сердечную благодарность. Ведьма прочно обосновалась в родовом гнезде графа и ни в чем не знала отказа. Настоятель церкви Святого Дракулы тихо шипел по этому поводу, но от бурных протестов воздерживался.

Церковь находилась на территории замка и тоже существовала на деньги семьи фон Гнорей. Преподобный Лудц отрывался на проповедях, порицая знахарство. При встрече с Сатутрой он непременно заводил душеспасительную беседу, обычно переходившую в громкий скандал, а порой и в драку. Как правило, победа оставалась за ведьмой: священник сворачивал дискуссию и обращался в бегство, утирая разбитый нос.

Кирпачек улыбался, вспоминая все это. Ему хотелось скорее оказаться дома, войти под родные своды, увидеть и обнять близких. Он то и дело подносил руку к карману куртки, поглаживая лежащую там книжицу. Черный диплом! Юноша представлял, с какой гордостью сообщит родителям об окончании медицинского факультета университета имени Франкенштейна, и не абы как, а с отличием! Находился университет в городе Гдетосарайске, считавшемся в провинциальном захолустье, которым, по сути, являлся весь Кентервильский край, чем-то вроде мегаполиса.

Поступить в столь достойное заведение было невероятно трудно, закончить его — еще труднее. Выпускники прощались с альма-матер с сожалением и в то же время с радостью. Кирпачек вспомнил, с каким трепетом он произносил слова клятвы Гипостраха, и его аристократическое лицо осветилось счастьем.

Так, в размышлениях, мечтах и воспоминаниях незаметно утонула ночь. Лучи темного бордового солнца пролезли в вагон сквозь многочисленные щели, разукрасив морды спящих пассажиров продольными и поперечными линиями.

Молодой врач очнулся от грез и сначала окинул попутчиков рассеянным взглядом, а потом присмотрелся к ним повнимательней.

Прямо около него, поперек прохода, положив под голову дорожный мешок и укрывшись внутриевой фуфайкой, лежал пожилой каменный великан. Одежда на нем была добротная, штаны и рубаха сшиты из крепкого домотканого конопляного полотна. Рядом стояли разношенные сапоги из поросячьей кожи, в одном из которых мирно посапывал гном. Видимо, великану снилось что-то плохое, он гулко охал во сне и сучил ногами. Здоровенные заскорузлые пятки упирались в стену рядом с сиденьем Кирпачека, грозя проломить и без того ветхую перегородку.

Из-под задравшейся рубахи кое-где виднелись наросты мха, тонкими синими полосками оплетающие живот. Молодой врач вздохнул, с жалостью посмотрев на этого еще не очень старого мужчину. Мох на теле — первый признак камнеедки, неизлечимой болезни — жить бедняге осталось от силы век-другой.

Чтобы хоть как-то отвлечься, юноша поднял взгляд. Там, под потолком, облепив тусклые плафоны, уцепившись за каждый мало-мальски пригодный для этого выступ, дремали худенькие крылатые бесенята. Малыши висели вниз головами, полупрозрачные крылышки шелестели на сквозняке. Дети не ухожены, никто не подумал протереть чумазые рожицы, укладывая ребятишек спать. В предутренних сумерках были видны все косточки, обтянутые тонкой, иссушенной кожей. «Анемия», — подумал пассажир, хмуро взглянув на их мамашу, устроившуюся на багажной полке между троллем и чертом.

Кирпачек фон Гнорь хмыкнул и подумал о том, что нужно немного отдохнуть после семидесяти лет усердного труда, зубрежки и интернатуры. Последнее время он часто ловил себя на том, что видит только болезни, болезни и еще раз болезни. Вампир грустно усмехнулся и решил впредь строго следить за тем, чтобы диагнозы не заслоняли лица, формы и характеры.

Словно в ответ на его решение в вагон впорхнула проводница. Чертовка была на удивление миниатюрна и походила на куклу зомби — любимую игрушку и эталон красоты всех девчонок Королевства Объединенных Шабашей. Она прошла мимо, стрельнув красными глазками в сторону симпатичного пассажира, и будто нечаянно задела его пышной грудью. Не дождавшись ответной реакции, девушка фыркнула и направилась в тамбур, демонстративно размахивая длинным тонким хвостом и покачивая бедрами.

Кирпачек затаил дыхание, рассматривая эти самые бедра, потом голодный взгляд недавнего студента скользнул по тоненьким ножкам. «Легкая кривизна как следствие перенесенного в детстве рахита», — подумал он и едва не рассмеялся. Нет, с этим надо что-то делать!

К счастью, паровозик дотащился до пункта назначения и возвестил об этом радостном событии гудком, захлебнувшимся на половине сигнала. Пассажиры загомонили, заметались по вагону. Падали сумки и баулы, гулко кашлял каменный великан, сцепились, перепутав чемоданы, два черта. Визгливо кричала бесовка, собирая в охапку отпрысков. Крылатые бесенята метались под потолком вагона и радостно верещали, когда мамаше удавалось поймать кого-нибудь из них. Наконец собрав всех, бесовка первой вышла из вагона, держа ребятишек за хвостики. Те продолжали махать крылышками, пытаясь вырваться из крепких лап родительницы. Кирп посмотрел в окно и рассмеялся: многодетная мать одной рукой волокла большой баул, а другой, словно связку воздушных шаров, держала детей. «Интересно, почему она идет пешком?» — подумалось вампиру. Присмотревшись, он заметил, что крылья многодетной матери болтаются рваными лоскутами, и застыдился собственного веселья. Крылатых жителей Королевства одолевали паразиты, клещ «меркантилиус жлобус» был одним из самых опасных. Клеща выводили из организма, хоть и с большим трудом, но от крыльев, не подлежащих восстановлению, оставались ошметки, как у этой вот несчастной. Ученые давно бились над проблемой, но понять, почему прекращается регенерация тканей после укусов клещей, не могли.

Следом из вагона вывалился каменный великан, сломав и без того ветхие ступеньки, — у бедняги подвернулась нога. Встал он с большим трудом, долго отряхивал пыль с рубахи, наконец, подобрав упавший на землю мешок, поплелся в сторону города, сгорбившись и подволакивая ноги.

Сломанные ступени не помешали остальным пассажирам выбраться наружу. Песчаные тролли мелкой крошкой высыпались сквозь щели в стенках вагона. Быстренько приняв форму, они построились в колонну. Маршируя, отряд направился вдоль путей вперед, к пустоши, где стоял их дом. Тролли — существа коллективные, жить они предпочитали либо общежитием, либо колхозом.

Ведьмы, устроив обычную для них свару из-за очередности, вылетели на метлах в окна и, кроя друг друга такими словами, что у Кирпа «загорелись» уши, взмыли вверх.

Парочка духов туманными струйками просочилась наружу сквозь вентиляционное отверстие. Вагон опустел. Только тогда Кирпачек поднялся со своего места, вышел в тамбур и, кинув на землю сумку, спрыгнул сам.

Ничего не изменилось. Все та же чисто символическая станция — небольшая, мощенная камнем площадка и столб с указателем: «Чертокуличинск, 20 км». Это означало, что до дома еще пилить и пилить пешочком по пыльной дороге. Кирпачек не думал о километрах. Впервые разве добираться на своих двоих? На пути к дому ему часто казалось, что за спиной выросли крылья, и тогда дорога переставала казаться длинной. Он поднял сумку, но не успел пройти и десяти метров, как оглушительный рев клаксона привлек его внимание. Вампир оглянулся и едва успел отскочить в сторону. Черный автомобиль с открытым верхом промчался вперед и, резко развернувшись, притормозил. Лязгнула дверца, на дорогу выскочил высокий широкоплечий вампир и, улыбаясь во весь рот, быстро зашагал навстречу Кирпачеку.

— Сил! Братишка! — Кирпачек выронил сумку и раскинул руки в стороны.

— Кирп! — Здоровяк в рабочем комбинезоне едва не задушил в объятиях хрупкого, тонкокостного старшего брата. — Ну ты там совсем дошел на ученых харчах! Ну ты красавчик у нас! Ишь, модник какой! — прокричал он. — Прям настоящий виконт!

— Да ладно тебе, раздавишь. — Прибывший из Чертокуличинска вампир, смеясь, с трудом высвободился из крепких объятий брата.

Силик фон Гнорь во всем был безудержен. Если он ел, то сметал со стола все; если ругался, то конфликт заканчивался дракой; а если чего-то хотел, добивался обязательно и непременно. Глядя на Сила, губастого и носатого, с крупными чертами лица, никто бы не сказал, что в нем течет благородная кровь фон Гнорей. Того, что Сил с Кирпом родные братья, посторонний наблюдатель не смог бы и предположить. Одет Силик был просто. Рабочий комбинезон бордового цвета с заплатками на коленях и просторную клетчатую рубаху с закатанными рукавами он снимал, только когда ходил в церковь Святого Дракулы. Однако проповедям преподобного Лудца второй сын графа фон Гноря придавал куда меньше значения, чем работе на скотном дворе. Даже помывшись и натянув на себя неудобные узкие штаны и тесный в плечах пиджак, Силик фон Гнорь не мог избавиться от запаха навоза. Да он и не стремился к этому, порой посмеиваясь над брезгливо сморщившимися прихожанами, которым приходилось сидеть рядом с ним на длинной церковной скамье.

— Смотри-ка, автомобиль, — улыбнулся Кирпачек, зная, что вопрос задавать не придется. Сейчас Сил выложит все. Расскажет, откуда взялся единственный в этом захолустье мобиль и о том, как к небывалому новшеству относятся закисшие в провинциальном патриотизме чертокуличинцы, считающие, что нет транспорта лучше, чем кентервильское порося. Интересно, сколько раз Силу пришлось скандалить с отцом, чтобы выбить разрешение на покупку, нарушившую вековой чертокуличинский уклад жизни?

— Кирп, да что там мобиль! — кричал брат, лихо выворачивая руль то вправо, то влево. Автомобильчик легко проходил крутые повороты засыпанной мерцающими камешками дороги, проскакивал через оставшиеся после ночного дождя лужи, подпрыгивал на ухабах и рытвинах. — Гранит выпросил у отца телевизор, не поверишь, — жуткохрусталический! Такой экран — закачаешься! Все как живое показывает! Ты же знаешь, Гран — папин любимчик, он и мне очень помог. Разве я сам смог бы выбить разрешение на покупку моего мальчика? — Тут Сил с любовью погладил дверцу кабриолета и нажал на клаксон, спугнув стайку летучих мышей. Кирпачек проследил взглядом за улетающими грызунами — одними из немногих животных, каких еще можно было встретить в провинции. — Телевизор — это вещь! — продолжал восторгаться брат. — Теперь у нас по вечерам собираются все — сразу после проповеди преподобного Лудца. Знаешь, смотрят сериалы. А по мне, — брат лукаво подмигнул Кирпачеку, — нет ничего лучше, чем втихую, когда родители спят, посмотреть пару-тройку хороших лохавудских фильмов. Это что-то! — Сил тяжело вздохнул и с неприкрытой завистью в голосе добавил: — Живут же люди, а мы здесь… как кентервильские порося — в навозе…

Он замолчал, что было в общем-то несвойственно этому весельчаку и балагуру.

Кирпачек тоже молчал. В предвкушении встречи с родными он и забыл, как все плохо в Чертокуличинске. Забыл, какие невероятные усилия приложил сам, чтобы вырваться из сонного патриархального мирка. Кирпачеку всегда хотелось летать, а жизнь в Кентервиле вообще, и в Чертокуличинском поместье графа фон Гноря в частности, напоминала существование удава, ползущего по стекловате. Медленно, трудно, больно, но так привычно! В этой жизни не было места полетам: будь то полет фантазии, полет души или — самое страшное для чертокуличинской жизни — полет мысли. Исключительно как средство передвижения из пункта А в пункт Б разрешалось использовать крылья, метлы, ковры-самолеты. И все. Радость возвращения померкла, но тут Силик широко улыбнулся и, заговорщически подмигнув, сказал:

— Мы тут с Граном решили дожимать папашу, пока он не разрешит провести Интернет. Кирп, представляешь, Интернет!!! — Круглые глаза Сила сияли таким восторгом, что старший брат, не желая омрачать радость младшего, не сказал, что в их захолустье не полезет даже такая оборотистая фирма, как «Вебстрём». Он слушал брата, улыбаясь и кивая, и скоро уже знал все последние события, произошедшие не только в графском поместье, но и во всем Чертокуличинском административном округе.

Въехав в городок, Силик не сбавил скорость. Горожане, заслышав рев мотора, захлопывали окна, а те, кто оказался на пути, кидались врассыпную. Объезжая груженные сеном и дровами повозки, которые тянули полусонные порося, автомобиль промчался по единственной улице, оставив за собой пыльный шлейф. Вслед неслись ругательства, летели камни. Старая ведьма выплеснула из окна второго этажа помои, рассчитывая окатить Силика, и, промазав, кинула вслед ведро.

Дорога пошла вверх, серпантином обнимая невысокую горку. На вершине стоял замок, тремя шпилями полуразрушенных башен бросая вызов оставшемуся внизу двухэтажному городку. Родной дом недавнего студента и родовое гнездо единственного в Чертокуличинске аристократического семейства. Церковь Святого Дракулы тоже находилась на территории поместья, что добавляло престижа и церкви, и пастору Лудцу, достойному и уважаемому зомби.

Священник Лудц, помимо основной службы, давал уроки графским отпрыскам. Кирпачек вспомнил бесконечные часы, проведенные в ледяной, продуваемой сквозняками классной комнате, и поморщился. Сколько сотен тысяч лет священнику, он не знал, но с того всегда капала влага, а на перекошенном от ярости лице рвалась кожа, когда вампирчики шалили или не могли правильно ответить на вопрос. Зрелище отталкивающее, но граф фон Гнорь считал, что его детям просто необходимо знать Книгу святого Дракулы и жизнеописания великомучеников Зомби, а слово отца в их семье — закон. Лудц часто терял конечности, и братья, желая сорвать надоевшие нравоучения, которыми неизменно заканчивался каждый урок, специально прятали их так, чтобы на поиски ушло как можно больше времени. Потом они с удовольствием присоединялись к слугам, помогая прочесывать замок в поисках потерянной руки, ноги или головы церковника.

Сил широко, во весь рот, улыбнулся. Темное бордовое солнце сверкнуло на его белоснежных клыках. Озорные искорки заплясали в круглых, без какого-то намека на ресницы глазах. Сил был вспыльчив, но отходчив, мог загрустить, но не надолго. Ему вообще было несвойственно уныние.

— У нас с ведьмой Сатутрой уже ритуал сложился, — сказал он, кивнув на оставшийся позади городок. — Как услышит, что я выезжаю, тут же на метлу и в город. Ежедневно скандалит со стариком Вельзевулычем, чтобы тот пропустил ее в каморку на чердаке. Облюбовала жилище черта как лучшую наблюдательную точку в городе. Только появлюсь в начале улицы, она уж с ведром на изготовку. Но я всегда успеваю проскочить! Ох и злится же она потом. Два-три раза в неделю все повторяется, — в городе уже ставки делают. Причем все ставят на то, что Сатутра все же выльет помои мне на голову, и только наша малышка Глинни болеет за меня, а ее дружок Нрот делает ставки. Неплохо подзаработал за прошлый месяц.

— Глинни? Наверное, выросла сильно, совсем уже взрослая? Я помню ее застенчивой крохой. Как она?

Силик не ответил. Нахмурился, уставившись на дорогу. Кирпачека охватила тревога: что-то случилось, он кожей чувствовал это. Но спрашивать не стал, ожидая, что брат, как это всегда бывало, сам все расскажет. Однако рыжий здоровяк вдруг сменил тему.

— Слушай, Кирп, я уеду отсюда. В Лохавуд. Клянусь, — необычно спокойно сказал он, и Кирпачек понял: брат действительно уедет, и настроен сделать это как можно скорее. — Знаешь, смотрю лохавудские фильмы и чувствую, что не могу здесь больше, выть хочется, и такое чувство, что дышать нечем. Задыхаюсь я здесь!!! — закричал Силик и, сбавив тон, попросил: — Только отцу не говори, ладно? Мне эти порося уже поперек глотки стоят. Сначала молодняк, потом навоз, навоз и еще раз навоз. Потом — бойня, потом — копчение ушей, засолка хвостов, выделка шкур, консервирование молок и икры. Хорошо еще Глинни взяла бухгалтерию на себя. Хоть этот груз с моих плеч свалился. Пока она маленькой была, ночами приходилось сидеть, подсчитывая расходы и доходы, составлять договоры с покупателями и заполнять кучу налоговых деклараций. Думаешь, мне Интернет для развлекаловки нужен? Сейчас все через Интернет идет: и купля, и продажа, — и всегда можно быть в курсе цен на поросячьи хвосты. А отцу этого не объяснишь…

Кирп не стал возражать Силику. Ему самому часто казалось, что отец живет где-то там, в далеком прошлом, в том прошлом, где завяз не только он, но и весь их консервативный городок.

Брат со злостью крутанул руль и легко вписался в крутой поворот.

— Папаша строит из себя графа и никак не может понять, что он просто мелкий фермер. Он хоть раз чистил грязеемы? Ходит мимо скотных дворов, нос платочком прикрывает. Обидно! Знаешь, как обидно?.. Блюдет манеры и воротит нос от моей пропахшей поросячьим навозом одежды, стесняется моих мозолей, — процедил он сквозь зубы и раздул ноздри. Потом, забыв о том, что за руль желательно держаться постоянно, Сил поднял руки вверх и закричал: — Да я этими руками всю семью содержу! И только из-за моих мозолей наш замок не рассыпался по камешкам, а имущество не пошло с молотка за долги!!!

Кирстен фон Гнорь, отец молодых вампиров, до сих пор грезил о былых временах, когда графское семейство владело всем Кентервильским краем. Поместья и замки, земельные угодья и леса — все это осталось в далеком прошлом. В настоящем граф занимался только тем, что сожалел об утраченном богатстве, власти и влиянии. Сколько раз он пытался получить приглашение к королевскому двору, но его письма никогда не удостаивали даже отказом.

— Ладно, Сил, у тебя золотые руки, ты многое можешь сделать. — Кирпачек успокаивающе похлопал брата по плечу. — А пока возьми руль, а то мы уже метров сто назад прокатились.

Здоровяк схватился за руль и расхохотался — его настроение менялось не только быстро, но и контрастно, без полутонов.

— Ты прав, Кирп, — вскричал он, — ты прав!!! Знаешь, что я буду делать этими руками? Я буду обнимать Демонину, прекрасную Демонину Бич! В Лохавуде!!!

Бывший студент грустно улыбнулся. Сил мог уехать куда угодно, даже в Лохавуд, в Соединенные Штаты Истерики. С тех пор как в СШИ пришла к власти Скандалина Бэд, проблем с эмиграцией не возникало. Она быстро навела в своей стране порядок, о каком в КОШе нельзя было и мечтать. Собственно, здесь о порядке и не мечтали. Бесшабашность — вот основное качество характера, национальная черта и та самая загадка общей души народа, населяющего Королевство Объединенных Шабашей.

— Тпру! — крикнул Сил. — Приехали!

Кабриолет вкатился в открытые ворота замковой ограды, местами сохранившейся почти в первозданном виде. Сил остановил автомобиль под навесом, и братья прошли к парадному входу. Двери тут же распахнулись. Старый камердинер, вампир-оборотень, служивший в замке еще со времен первого графа фон Гноря, поклонился, приветствуя прибывших:

— Добро пожаловать домой, молодой хозяин.

— Да ладно тебе, Чинет. — Кирп, рассмеявшись, помог страдающему ревматизмом слуге разогнуться и крепко обнял его.

Камердинер, смутившись от столь вопиющего нарушения этикета, стукнул посохом и объявил:

— Его сиятельство виконт Кирпачек фон Гнорь.

— Брось ты, Чин! Какие тут церемонии! — Сил хлопнул старика по плечу и первым вошел в холл.

— Действительно, какой век на дворе, а мы все с феодальными примочками носимся. — Кирп улыбнулся слуге, у которого от возмущения с лица сползло выражение каменной неприступности, а сам он, благообразный старикашка, вспомнил об оборотной стороне своей личности, в считаные секунды превратившись в огромную баскервильскую собаку. Вампир, перекинувшись в зверя, возмущенно завыл, поддал лапой упавший жезл и, пронесшись по двору, одним прыжком перемахнул стену.

Кирп поднял жезл, прислонил к стене и вдруг рассмеялся, представив ужасного пса рыщущим по лесу в лакейской ливрее.

Да, здесь ничего не изменилось. Наследник титула на мгновение замер, вдыхая ароматы отчего дома. Приятно пахло сыростью, фосфоресцирующая плесень мерцала на панелях, в канделябрах тихо горели черные свечи, приготовленные из жира нетопырей. Уютный родной замок! Высокие потолки со вкусом задрапированы паутиной, стены украшены картинами, написанными кровью, а сотканным из волокон дурман-травы гобеленам место в музее. Древняя мебель, купленная кем-то из предков миллион лет назад, крепкая, красивая и очень удобная. Шкура того самого йети, съевшего первого графа фон Гноря, лежала перед камином и переливалась белизной так, что резало глаза. Несколько поколений графских детишек устраивали на ней возню, проливали все, что можно и что нельзя, а однажды порося, сбежав из грязеема, проспало на ней несколько часов. Но, несмотря на столь небрежное отношение, шкура по-прежнему сияла редкой в их мире белизной, как будто ее только вчера сняли с чудовища. Именно из-за цвета она стоила бешеных денег. Кирп знал, что отец ни за что не продаст ее. Сколько бы ни предложили денег, граф не захочет лишиться этого символа богатства и предмета зависти многих столичных коллекционеров. Еще в поместье фон Гноря частенько наведывался влиятельный и невероятно богатый чудак, чтобы полюбоваться на шкуру. Кирп знал, что столь ценную вещь отец с легкостью отдаст за подписанное королем приглашение на ежегодный бал, а вот покупатель об этом не подозревал и потому проявлял щедрость, выступая благодетелем и семейства фон Гнорей, и всей Чертокуличинской области. Он надеялся склонить графа продать шкуру. Звали чудака-коллекционера Пурыклом, и хотя он был всего лишь бароном, зато деньги тратил воистину с королевским размахом.

Кирпачек пересек холл, подошел к лестнице, ведущей в северную башню. Там, в просторных комнатах, под присмотром преподобного Лудца и ведьмы Сатутры взрослели отпрыски графа фон Гноря.

Кирп вспомнил детскую. У них с Силом была одна комната на двоих. Особенно молодому вампиру нравилась кровать: гробики располагались один над другим, и в верхний можно было забраться по лесенке, сделанной из красивых, тонкой резьбы костей. В углу за кроватью высилась горка черепов, которыми они с братом играли, как в кегли, на полу постоянно был рассыпан конструктор. Однажды преподобный Лудц споткнулся о разбросанные детьми детали и серьезно повредил лодыжку. Священник пожаловался отцу, и конструктор выбросили.

Родной дом! Здесь Кирп родился, здесь прошло его детство, юность… И здесь же пройдут его зрелость и старость… Бесконечная, вечная, дряхлая старость бессмертного существа. Родной замок… Какой же он холодный… Тусклые свечи и солнечные лучи, просачивающиеся сквозь узкие бойницы, были единственными источниками тепла в больших залах, столовых, в длинных, кажущихся бесконечными, коридорах, в продуваемых сквозняками спальнях…

Нескольких минут на пороге родового гнезда фон Гнорей оказалось достаточно для того, чтобы тоска по родному дому, что томила его сердце во время учебы, сменилась тоской по странствиям, новым местам и новым встречам.

Следующий час прошел в поцелуях, слезах матери и сестер — и в разочаровании. Отец, едва взглянув на диплом, поджал тонкие губы и проговорил:

— Наследнику графского титула и потомку славного рода фон Гнорей диплом лекаришки ни к чему. Ты зря потратил время, Кирп. Тебе надо было изучать не биологию, а генеалогию. Спрячь куда-нибудь эту книжицу. Она тебе не нужна.

— Ну почему же? — тут же вступилась за сына графиня. — Мы его поместим в рамочку и повесим на стену. Теперь есть чему завидовать: мой сын, единственный в Чертокуличинске, получил высшее образование.

Мама Кирпачека обладала одним важным качеством, которое в третью очередь привлекло к ней внимание графа. Она была глупа, и на ее фоне фон Гнорь чувствовал себя эрудитом. Ему нравилась бытовая зацикленность супруги и ее неумение дольше трех минут оставаться сосредоточенной на чем-то серьезном. Кроме детей.

Дети стали второй причиной, подтолкнувшей аристократа к женитьбе на милой девушке из купеческого сословия. До знакомства с Кирстеном она уже раз побывала замужем и родила первому супругу сына. Первый муж Сорчи фон Гнорь погиб во время землетрясения вместе с их маленьким сыном, так что граф точно знал: брак с Сорчей будет благословлен детьми.

Первой же причиной, сыгравшей главную роль, стало большое наследство маленькой пухленькой купчихи. Этих трех причин оказалось достаточно для того, чтобы граф собрал в кулак всю свою волю и засунул снобизм, который ошибочно считал аристократизмом, куда подальше. Расчет оправдался: Сорча не обманула его ожиданий. Вот уже семьсот лет она была верной женой, крепко держала в маленьких ручках немногочисленную прислугу и экономно вела хозяйство. Еще Сорча фон Гнорь возгордилась тем, что вдруг стала графиней, и испытывала невероятную благодарность к мужу, порой переходившую в благоговение перед ним. Кирстену фон Гнорю до такой степени нравились слова глупенькой жены: «Как ты умен, дорогой!», что он почти забывал о ее низком происхождении.

Ростом супруга графа не вышла. Она едва доставала до плеча Кирпачека. Сын наклонился, чтобы мать могла поцеловать его. Он любил свою простую, недалекую матушку. Кирп всегда думал, что когда придет время жениться, он выберет такую же, как она, — темнолицую, с синевато-черной кожей, с волосами бордового цвета, собранными в пучок на затылке, с большой грудью и мягкими, всегда занятыми делом руками. Одевалась Сорча фон Гнорь скромно, но со вкусом. Кто привил это качество простой купеческой девушке, Кирп не знал, но явно не его отец.

Кирстен фон Гнорь даже в домашней одежде выглядел помпезно. Он всегда подбирал наряды так, чтобы меха, шитье и украшения из натурального хрусталя бросались в глаза. Деревенский граф до сих пор носил панталоны, сотканные из паутины тарантулов, высокие сапоги, сшитые из тонких полос кожи гадюк, как вид прекративших существование еще во времена первого графа. Собственно, и этот костюм принадлежал тому же несчастному графу, положившему начало роду фон Гнорей.

Кирпачек зря ждал от отца хотя бы намека на улыбку, хотя бы одного приветливого взгляда. Лицо родителя, как всегда, выражало недовольство. Уголки поджатых губ опустились вниз, из-за чего рот напоминал подкову, дряблые щеки подрагивали, глаза прищурились, кожа светло-серого цвета, будто бумага, была так же тонка и однотонна. Румянец редко появлялся на впалых щеках графа. Кирстен фон Гнорь язвительно смотрел на мир, даже дети порой страдали от его едких замечаний.

Сидя во главе стола под украшенным гроздьями летучих мышей потолком столовой, граф Кирстен фон Гнорь смотрел на свое семейство. Супруга распоряжалась слугами, с гордостью демонстрируя знание правил сервировки. Наследник опустил взгляд в тарелку и едва не плакал — так казалось отцу семейства. Втайне он предпочел бы видеть в качестве следующего графа не размазню Кирпачека, а Грана. Вот уж кто действительно прирожденный аристократ: и стать, и ум, и настойчивость, и манеры.

Гран, третий сын Кирстена фон Гноря, был в меру красив, в меру строен, в меру силен. Все в нем было в меру. Особенно нравилась Кирстену отстраненность сына. Эта отстраненность, по мнению любящего папочки, и являлась признаком аристократизма.

Глава семьи не знал, что Гранит втайне от него поступил в тот же Гдетосарайский университет. Правда, в отличие от брата, он стал студентом физико-математического факультета. Медицина Грана не привлекала. И отстраненность его объяснялась вовсе не аристократизмом, — просто парнишка так любил математику, что постоянно в уме решал уравнения. Но граф предпочитал видеть только то, что ему хотелось видеть. Он одобрительно улыбнулся третьему сыну. «Если бы все мальчики были такими, как Гран», — подумалось фон Гнорю.

Вид шумно жующего Сила не доставил графу радости. Быдло. Купчишка-кулачишка. Эх, надо же было уродиться в породу жены! Губы главы семейства брезгливо поджались, став тоньше нити. Граф перевел взгляд на дочерей.

Две дочери — Глинни и Хрусталина — это явный перебор. Без приданого девчонок не пристроишь замуж, по крайней мере, за ровню. Хотя граф и признавал, что Глинни, его четвертый ребенок, необычайно красива, он считал ее красоту, скорее, недостатком, чем достоинством. Тонкие черты лица, идеальной формы нос, губы такого яркого синего цвета, что половина мужчин Гдетосарайска мечтала сорвать с них поцелуй. Волосы, густые, пышные, лиловыми волнами спускались до поясницы и были предметом зависти женской половины населения города. Граф не сомневался, что у нее не будет проблем с выбором мужа, но он также был уверен, что при столь броской внешности девчонка вряд ли сохранит невинность до брака.

А вот что делать с младшей, граф не знал. Он уже думал дать в приданое Хрустали не самое ценное, что у него было, — шкуру йети, но все же сомневался, что найдется желающий жениться на ней. Ни одно аристократическое семейство не примет в качестве невестки чертовку. Хрусталина по-своему хороша: маленький пятачок кокетливо вздернут, миндалевидные глаза обрамлены пышными розовыми ресницами, фигурка стройная. Талию Хрусталины можно обхватить пальцами рук, а грудь уже сейчас, в подростковом возрасте, настолько пышная, что даже стариков пробирает озноб, когда она проходит мимо. Молодые мужчины только и думали о том, сколько удовольствия в постели может доставить эта кокетливая чертовка.

Граф уже в который раз за последнее время вспомнил о бароне Пурыкле. Пурыкл холост, и, пообещав в качестве приданого ту самую шкуру йети, что так запала в душу богачу, в качестве нагрузки можно было бы сбыть с рук Хрусталину. Однако он тут же откинул мысли об этом. Пурыкл во время приезда не сводил глаз со старшей дочери. Предложение руки и сердца — дело времени. Кирстена фон Гноря не смущало то, что Глинни годилась барону во внучки.

Богатство Пурыкла не давало покоя графу. На земле барона находились крупные месторождения силиката, гранита, горного хрусталя и глины — самых дорогих минералов в Королевстве Объединенных Шабашей, столь необходимых и столь же редких.

К сожалению, на земле самого фон Гноря не было даже маленького кусочка ценных материалов. Золота — хоть отбавляй, алмазной и изумрудно-сапфирной гальки тоже, а вот месторождения глины нет. Но дети дороже любого сокровища, и когда граф выбирал имена для своих отпрысков, он, не сомневаясь, выбрал такие, которые, по его мнению, должны были сделать их богатыми, а значит, и счастливыми.

— Если тебе так уж хочется поработать, — начал беседу граф, обращаясь к наследнику, — то я договорился с фельдшером Тобом: проведешь несколько дней в медпункте, понаблюдаешь за ним.

Кирпачек хотел было ответить, но не успел: чинную атмосферу графской трапезы нарушил пронзительный вопль Хрусталины.

— Опять молоки порося?! — недовольно сморщившись, вскричала капризная девчонка. — Да сколько можно?!!

— Милая, все остальное идет на продажу, — ласково сказала графиня, успокаивая любимицу.

— Да, а что, Сил не мог наловить пиявок? — не унималась избалованная младшая дочь графа фон Гноря.

— Веди себя прилично, — одернула ее Глинни.

— Кто бы говорил о приличиях! — прошипел Кирстен фон Гнорь, выплевывая слова через сжатые в нить губы. Потом, резким жестом отбросив в сторону салфетку, с презрением посмотрел на дочь.

Дело в том, что недавно он собственноручно изъял из сумочки Глинни упаковку презервативов. Спасибо Хрусталине — это она наябедничала в отместку за то, что старшая сестра отобрала у нее свою косметичку. О том, что Глинни известно, что такое контрацептивы, граф и не подозревал, но то, что дочь не только смогла их найти в Чертокуличинске, но и, судя по всему, уже знакома с тем, как их применяют, эта мысль совершенно вышибла любящего отца из колеи.

— Сделала нас посмешищем целого города, проститутка, — процедил «любящий отец», как-то забыв о том, что это супруга рассказала о «развратном» поведении дочери своим подругам. Не всем, а только двадцати — тридцати самым близким, да и то по большому секрету.

— Кирстен, как можно! — возмутилась Сорча. — За столом невинное дитя, а ты так выражаешься. — И любящая мать погладила довольную Хрусталину по голове, стараясь не поцарапаться об острые дочкины рожки.

В роду Сорчи фон Гнорь были черти, и так случилось, что именно Хрусталина получила эти «испорченные» гены. Именно поэтому девочку избаловали родители — убогих детей как-то жальче. С другим отцом она бы считала себя красивой и стройной чертовкой, и ей бы не приходилось самоутверждаться, подстраивая окружающим пакости.

С любым другим отцом, но не с Кирстеном фон Гнорем, который считал вампиров высшими существами, едва замечая представителей других рас, народностей, национальностей. Он даже к крылатым демонам относился пренебрежительно, а ведь они были куда старше вампиров. Так, по крайней мере, записано в Великой Книге.

Глинни вскочила с места и кинулась вон из столовой.

Раздался звон. Это Сил швырнул тарелку об пол.

— Выйди из-за стола, быдло, — приказал отец, смерив второго сына раздраженным взглядом.

Сил набычился, в упор уставившись на родителя, но сдержался и выполнил требование. Через минуту во дворе взревел мотор. Больше граф никогда не видел Сила. То, что Силик не вернется, Кирстен фон Гнорь понял через два дня, когда некормленые порося устроили визг на весь Чертокуличинск. Пока же он, стараясь справиться с гневом, посмотрел на младшего сына. Гран спокойно доедал свою порцию, не проявляя никаких эмоций и никак не реагируя на инцидент. Собственно, он даже ничего и не заметил.

— Люблю праздничные обеды, — проворковала Хрусталина, радостно сверкнув глазками.

Кирпачек встал.

— Я к фельдшеру Тобу, — сказал наследник и быстро вышел из-за стола.

Глинни он догнал не сразу. Сестра бежала по длинному сумрачному коридору, едва сдерживая рыдания. Неслась вперед, не разбирая дороги. Слезы черной пеленой застилали глаза. Когда старший брат схватил ее за руку, вампирелла резко остановилась и, разрыдавшись, уткнулась ему в грудь.

— Ну будет, будет. — Кирпачек погладил девушку по голове, словно она была малышкой. — Все будет хорошо, девочка.

Рыдания становились все тише и тише. Наконец Глинни, шмыгнув последний раз носом, подняла лицо вверх.

— Я рада, что ты приехал, — прошептала она. — Я так ждала тебя, Кирп. — И сестренка громко всхлипнула, явно собираясь снова разреветься.

Кирпачек, обняв Глинни за плечи, повел ее по коридору вдоль слабо светящихся плесенью панелей.

— Ну полно, полно. Не переживай. Поговорят недели две, потом переключатся на кого-нибудь другого, — приговаривал Кирп, ласково глядя на сестру.

Девушка улыбнулась, тыльной стороной ладони утерев слезы.

— Сейчас уже ничего, а сначала было совсем плохо.

Глинни всегда отличалась застенчивостью, и предположить, что обвинения отца достоверны, Кирпачек не мог. Даже то, что молчаливая и стеснительная Глинни с кем-то встречается, — уже само по себе было невероятно. Но все же презервативы в сумочке младшей сестры откуда-то появились… И тут Кирпачек понял, в чем дело.

— У тебя любовь, — тихо сказал он, чувствуя себя немного неловко. В их семье не было принято касаться личных тем. В графском замке говорили о соседях, обсуждали столичные новости и местные сплетни, но вот чтобы хоть раз темой разговора были чувства — такого молодые люди даже представить себе не могли. Чувства в семье фон Гнорей обсуждали только чужие и только с осуждением. Пока дети были маленькими, они еще могли выразить свою любовь друг к другу, но с возрастом все реже и реже случались такие вот разговоры — по душам.

— Только никому не говори. — Глинни смущенно потупилась, вспыхнувшая на нежных щеках синева сразу сделала девушку красавицей. — Мы сегодня ночью собрались сбежать. Ты же знаешь, отец… — Сестренка всхлипнула и вдруг заговорила быстро-быстро, будто боялась, что смутится и у нее не хватит смелости рассказать брату о радостном событии: — Отец никогда не разрешит мне выйти за Нрота замуж, иначе мы бы давно уже поженились. Мы решили уехать. Сил подвезет меня на станцию. Сегодня поезд возвращается в Гдетосарайск, и потом кто знает, когда будет следующий.

Кирпачек понимал, что сестра права. Нрот — хороший парень, однако он не только не имел титула, он еще был по национальности орк и принадлежал к самому презренному, по мнению графа фон Гноря, роду. Вампирелла и орк долго скрывали любовь даже друг от друга, но молодость взяла свое. Они сначала подружились, потом стали любовниками и вот теперь готовились к тому, чтобы пожениться.

— Поздравляю! — Кирп остановился, обнял сестренку и неловко чмокнул в лоб. — Рад за тебя, Нрот будет хорошим мужем! Запомни, кроха, твоя жизнь — это только твоя жизнь. Живи ею сама и будь счастлива.

Глинни расхохоталась, едва брат закончил поздравление.

— Прямо как пастор Лудц! — воскликнула она. — Тот тоже говорит так напыщенно. Ты что, Кирп?

— Прости! Не знал, как правильно поздравить пусть рыдающую, но счастливую вампиреллу. — Он всплеснул руками и воскликнул: — Глинни, мне не верится, что моя маленькая сестренка стала взрослой! Ну, чем займемся? Прошу учесть, что завтра ты будешь уже далеко, поэтому давай не стесняйся — я выполню любую твою прихоть.

— А в лесу столько бешенки уродилось… — будто в сторону произнесла Глинни. — Давай сходим, а Кирп? Ну пожалуйста!

— Твое желание сегодня закон. — Старший брат улыбнулся, понимая, как страшно сейчас сестре, сколько переживаний у маленькой провинциальной девушки в связи с отъездом, как боится она оказаться в большом городе, неприветливом и неуютном, похожем на описанный в Книге святого Дракулы рай. — Тысячу лет не пробовал бешенки. Я в университете очень скучал по дому. Еще скучал по привычной пище. — Кирп сглотнул набежавшую слюну и мечтательно произнес: — Бешенка, жаренная в топленом масле кентервильского порося, — что может быть вкуснее?! Ты знаешь, что в Гдетосарайске это блюдо за большие деньги подают в одном-единственном ресторане?

— Не может быть! — Глинни распахнула глаза и по-детски прижала ладошки к щекам, но тут же отдернула их и рассмеялась.

В конце длинного коридора послышался стук копыт. Хрусталина, закончив обедать, слонялась по замку в поисках следующей жертвы для своих проказ. Встречаться с ней не хотелось ни Кирпачеку, ни Глинни. Они переглянулись и, поняв друг друга без слов, направились к черному ходу. Неприметная дверь находилась в левом крыле замка, ею пользовались, чтобы попасть на скотные дворы. Сразу за хозяйственными постройками начинался лес.

Деревья, окутанные алой дымкой весенних листьев, ближе к опушке росли редко, но дальше лес становился непроходимым, пугающим. Приезжие опасались гулять здесь, и местные парни неплохо зарабатывали, сопровождая отряды скаутов, туристические группы и просто парочки, выехавшие на пикник.

Вампиры с детства знали каждую тропку и каждое дерево. Старый, запущенный лесной массив был для маленьких вампирят и площадкой для игр, и местом, где можно побездельничать и помечтать, и миром, полным невероятных открытий. Особенно нравилось малышне играть с деревьями в прятки. Деревья постоянно двигались, ветки их изгибались в любую сторону. Во время игр лесные великаны-дубы и неохватные тысячелетние сосны устраивали лабиринты для отпрысков графского рода, в которых те носились с радостным визгом. Лес был для них волшебной, доброй сказкой — давным-давно, когда маленькие вампиры еще верили в чудеса. Но однажды отец решил, что детям, принадлежащим к благородной фамилии фон Гнорей, пора приобщаться к аристократическому занятию — охоте, и сказка кончилась, а вместе с ней ушло и детство.

Рассказывали, что миллион лет назад леса кишели зверьем. Неудивительно, ведь и до сих пор здесь можно было найти хорошо сохранившееся гнездо птеродактиля. Впрочем, как выглядят эти древние животные, Кирп даже не представлял. От них не осталось других следов. Уже много тысячелетий полновластными хозяевами лесов оставались внутрии. Небольшие зверьки по одному не причиняли вреда и никогда не нападали на людей. Но стоило им собраться в стаю, как тихие безобидные зверушки становились сущей бедой, совершая налеты на скотные дворы, пожирая икру и молоки порося, за что их особенно не любил Сил. Он ставил капканы, отстреливал зубастых любителей поросятинки, натравливал на них собаку. Ловушки и капканы хитрые бестии не только легко обходили, но и умудрялись сломать, а собака на всю Чертокуличинскую область была одна — их бессменный камердинер старик Чинет в ипостаси оборотня.

Других оборотней изгнали из области сразу же после того, как завезли первых кентервильских порося на тот случай, если в зверином обличье у них взыграют инстинкты. Но благодаря усилиям среднего сына и камердинера, и сам граф фон Гнорь, и его супруга, и дочери щеголяли во внутриевых шубах.

Внутрии на вид были довольно забавными зверьками. Они напоминали вывернутую наизнанку меховую рукавичку. В охоте на внутрий главное было не вспугнуть добычу раньше времени. Зверьки пакостливые, стаей могли завалить целого порося, но на резкие, неожиданные звуки реагировали неадекватно. Кирпачек помнил, как они в детстве специально роняли тяжелые предметы рядом с клеткой внутрий — Чинет изловил несколько животных специально для хозяйских ребятишек. Испуганные внутрии подпрыгивали и тут же выворачивались наизнанку, наружу мехом, покрывающим их бездонные желудки.

Пару сотен лет назад мех внутрий стал цениться у зажиточных горожанок, еще недавно воротивших носы от внутриевых шуб. Ничего удивительного, капризная мода порой и не такое отмочит. Желающих поохотиться становилось все больше. Ловить внутрий — дело нелегкое, не каждый профессионал справится. Многие приезжие убирались восвояси несолоно хлебавши. Местные же умельцы неплохо подрабатывали, сдавая меховые желудки внутрий перекупщикам.

Кирпачек рассмеялся, вспомнив, сколько усилий каждый раз прилагал Сил, уговаривая Чинета поохотиться на вредителей. Обычно брат уламывал старика несколько дней, прежде чем камердинер соглашался превратиться в огромного баскервильского пса и отправиться в лес. Слуга каждый раз долго отказывался, призывая на голову «молодого хозяина» кары небесные и подземные, но, в конце концов, уступал. Сил фон Гнорь всегда был любимчиком старого оборотня, и Чинет просто не мог ни в чем ему отказать. Ворча, камердинер скидывал ливрею, три раза кувыркался через голову и превращался в свирепого пса.

Кирпачек улыбнулся, вспомнив, как старый слуга в своем собачьем обличье играл с ними, когда они с Силом были маленькими, несмышлеными вампирятами…

— Кирп! Ты меня совсем не слушаешь! — возмутилась сестренка, дергая его за рукав.

— Прошу прощения, эти места навевают столько воспоминаний. О чем ты рассказывала, кроха?

— А знаешь, говорят, что в лесу видели человека! — Глинни уверенно шагала по тропинке. Она перепрыгнула через сухой ствол, даже не посмотрев под ноги.

— И ты веришь этим сказкам? — Кирп рассмеялся.

Страшилки о человеке имели большую популярность среди детей. Оно и неудивительно! Что может быть интереснее жуткой сказки, рассказанной перед сном? Да и лохавудские киностудии предпочитали именно этого монстра многим другим, снимая о нем как бесконечные сериалы, так и отдельные фильмы. Кирпачек в свою бытность студентом иногда выбирался в кинотеатр. Там, в этих фильмах, человек всегда был очень злобным, кровожадным, никого не щадил, с одержимостью маньяка убивал любое повстречавшееся на его пути существо. В последнем фильме, который смотрел Кирпачек, человек с садистским удовольствием расправлялся с ученицами монастырской школы — симпатичными вампиреллами, юными и наивными. Он с остервенением брызгал их водой, пропущенной через крест, и хохотал, с наслаждением глядя, как нежная бледно-голубая кожа школьниц покрывается безобразными волдырями, а потом рвется, превращаясь в полуразложившиеся лоскуты.

Вампира передернуло. Вот, казалось бы, ему, медику, давно пора забыть слово «брезгливость», но нет! Так ярко режиссер преподнес зрителям мучения девочек-подростков, так хорошо сыграли актеры, что даже от воспоминаний о картине становилось плохо. Кирпачек вдруг понял, что отвращение в нем вызвали не телесные изменения жертв, а именно это, свойственное только мифическому человеку невероятное наслаждение чужой болью.

— Ой, Кирп, это не сказки! — не умолкала сестра, заговорщически заглядывая ему в глаза. — Вот недавно старую ведьму Сатутру едва привели в чувство. Так перепугалась, бедняжка! Она летала в храм Великомучеников Зомби помолиться и только опустилась перед Святой Пентаграммой, как появился человек. Ведьма рассказала, когда обрела дар речи, после того как ее откачали и привели в чувство, что человек несся к ней, чтобы поймать и надругаться. Представляешь?!!

— Нет, не представляю! Я не представляю, чтобы Сатутра потеряла дар речи! Хотел бы я посмотреть, как она молчит. Глинни, что ты несешь?

— Кирп! — Вампирелла топнула ножкой и воскликнула: — Но это действительно было!

— Конечно, вот только над старухой Сатутрой у нас и можно надругаться! В городе полно молодых девушек, а как надругаться, так старуха отдувайся! — Кирпачек расхохотался: ведьма, про которую говорила Глинни, была известной мужененавистницей. — Да случись такое на самом деле, спасать пришлось бы человека!

— Вот ты там, в городе, совсем городским стал! А недавно, между прочим, к нам туристы приезжали — крылатые демоны.

— И что?

— И то, что они тоже видели человека. Они как раз устроились обедать на площадке для пикников — ну ты знаешь, есть такая на самом высоком дереве в лесу, там еще черт Пром Вельзевулыч три кирпичика за вход берет, — представляешь, совсем обнаглел! Мы с подругами хотели устроить на площадке девичник, так он такую цену заломил! — пожаловалась Глинни.

— Ну это его площадка, — улыбнулся Кирпачек. — Частная собственность.

Вампиры подошли к храму Великомучеников Зомби, месту поклонения жителей Чертокуличинской области и нескольких прилегающих к ней районов. Они остановились, осенили себя пентаграммой и преклонили колени. Храм утопал в мягком черном тумане. Раз в год, на день Святого Зомби Валентина, сюда со всего Королевства стекались паломники, чтобы посмотреть на это чудо. Увидев туман, они падали на колени и молились, с благоговением взирая на звезды, украшавшие святое место. Говорили, что здесь впервые в мире появились святые Зомби.

Церковь Святого Дракулы не единственная в Королевстве Объединенных Шабашей. Она постоянно боролась за прихожан и пожертвования с церковью Великомучеников Зомби. Зомби было тринадцать, и великомучениками они стали за любовь к своей стране и верность святой звезде. Они отдали свои жизни, спасая двух влюбленных, за которыми гнались полчища человеков, и потому считались покровителями семейного очага. Кирпачек не верил в это, вообще считая религию пережитком, однако он тоже почему-то помолился сегодня. Видно, соскучился по дому.

Вампиры встали, еще раз поклонились и замерли, наблюдая, как туман принимает очертания проникнутых святостью ликов. Будто невинно убиенные праведники благословляли молящихся. Туманные лики Зомби с вытаращенными в святой ненависти глазами, перекошенные благородным страхом, светились праведной злобой. Они сменяли друг друга согласно количеству праведников. Брат с сестрой смиренно смотрели на клубы тумана, пока последний лик не пропал, и туман снова не пополз привычными полосами, опустившись к земле.

— Завораживает, — прошептала Глинни. — Знаешь, мне кажется, что они защищают наш мир от человеков. Вот Пром Вельзевулыч тоже видел монстра. Какой ужас — человек дал ему наркотик! — И Глинни, возмущаясь жестокостью монстра, всплеснула руками: — А демон? Демон тоже пострадал от лап человека. Совсем мальчишка, из отряда скаутов, и как только живым остался?! Человек сбросил его с площадки для пикников. Демона едва отыскали в лесу. Представляешь, монстр напал на него и на лету вырвал коленный сустав. Он схватил мальчика за ногу, когда тот приземлялся на площадку. Схватил — и вырвал. А старенький черт с перепугу до сих пор заговаривается.

— Конечно, — улыбнулся Кирпачек, — и чесночок до сих пор употребляет твой Пром Вельзевулыч. Вот и до употреблялся до черного озноба.

На это у сестренки не было ответа, старый черт действительно иногда надолго выпадал из реальности, не в силах преодолеть давнюю чесночную зависимость.

— А тролли? — Глинни сердило, что скептически настроенного брата не трогали истории, недавно взбудоражившие весь Чертокуличинск.

— Что тролли?

— А то, что у них тренировка была, так прямо на стадионе появился человек. Ой, он дергался так же, как и они, появлялся, и пропадал, и рычал, бессвязно, страшно. И зачем-то звал самку йети. Ой, как он рычал: «Йети мать!» Это все поняли. Потом судачили, что человек пришел за папиной шкурой. А еще, представляешь, он угрожал изнасиловать и обе команды, и весь стадион?!!

— А ты-то откуда знаешь?

Глинни смутилась, покраснела, но все же ответила:

— Он выкрикивал на иностранном. Да-да-да! Так и кричал, что он гомосек и что всем сделает фак. Ты же помнишь, к папе приезжал дальний родственник из Соединенных Штатов Истерики? Вот я тогда истериканский вампирский и выучила. Я со стыда чуть не сгорела, когда услышала, что сказал монстр. Хорошо, что, кроме меня, никто не понял.

— А что за тренировка? — поинтересовался Кирпачек, направляя разговор в другое русло. Он тоже знал истериканский вампирский, и ему не хотелось, чтобы Глинни вспоминала такое грязное ругательство.

— Спортивные танцы. Тут соревнования проходили, команды со всего Кентервиля на батл съехались. Представляешь, едва не сорвалось все. Но, к счастью, пастор Лудц там тоже присутствовал. Он пришел, чтобы проклясть грешников, исполняющих ангельские танцы, но не успел этого сделать. После того как на стадион выскочил человек, священник провел обряд очищения и благословил всех участников, отпустив им грехи.

— Глинни, вот что ты со мной ни делай, не понимаю я этих спортивных танцев, — попытался сменить тему Кирпачек. — Подростки крутятся так, будто родители их зачали на стиральной машине, причем с включенной центрифугой, а не в нормальной постели, как и полагается, под закрытой крышкой. Да, кстати, а что такое «батл»?

— Фи, да ты совсем отстал от жизни! Не знаешь, что брыйк-танц сейчас очень моден? — Сестренка замолчала, надувшись, но долго сердиться она не умела, поэтому тут же снова улыбнулась: — Батлом называются соревнования брыйкеров, что-то вроде дуэли, — объяснила она. — Ну кто кого перетанцует.

— Правильнее будет сказать: кто через кого перепрыгнет, — рассмеялся старший брат.

На тропинку выползло дерево, нахально перегородив дорогу. Деревья не понимали, что их друзья уже давно перестали быть маленькими детьми, и по-прежнему приставали к вампирам, приглашая устроить игру.