Медынское золото Логинов Святослав

– Нет, но оттуда не возвращаются.

– А ты знаешь?

Хайя вздёрнула голову и криво усмехнулась:

– Да.

– Тогда понятно, почему своих ты боишься больше, чем нас. Ну а что, по–твоему, делает в горах Гайтовий?

– Не знаю. Я думала, он давно казнён.

– Это тебя бы казнить, – не выдержала Нашта, – чтобы знала впредь, как детишек в колодец к чудовищу спускать!

– Не шуми! – остановил девушку Ризорх. – Нам молодица ещё пригодится. Выкуп там или не выкуп, а покуда отведите её к знахаркам и пусть глаз с неё не спускают.

– Лию тоже к знахаркам, – сказал Скор. – Я ей обещал.

– Пусть так. Вторую – тоже к знахаркам.

В обозе уже было десятка полтора пленниц, захваченных главным образом при разгроме городка со стадионом. Судьба их была незавидна. Пятьсот здоровых, изголодавшихся по женскому телу мужиков – даже вдесятеро меньшее количество, и то слишком много. Несчастные женщины были уже на грани сумасшествия. А пленницы, попавшие под надзор знахарок, находились в полной безопасности от посягательств мужчин. Лие даже не пришлось бы демонстрировать подаренный Скором нож.

Пленниц увели, колдуны вернулись в шатёр, решать, куда войско направится завтра. Теперь уже никто не предлагал перебираться через горы в северный Наман, понимали, что в горах их поджидает засада. Нет ничего проще, чем сбить летящего мага, недаром битвы в воздухе встречаются лишь в сказках. Два мага, засевшие на вершине, будут в полной безопасности, а отряд, отягощённый обозом, они не пропустят. Тем временем снизу подойдут войска, загнавшие лесовиков в ловушку, и гибель пришельцев будет лишь вопросом времени.

Неосторожный поступок Гайтовия, решившего посмеяться над императором, чью руку он безошибочно узнал в заклятиях, наведённых амулетом Хайи, разрушил весь наманский план. Но и теперь предупреждённые колдуны оставались в крайне сложном положении. В долину заходить нельзя, а куда можно?

– На восток податься, там перевал и горная цитадель, – рассуждал Напас. – Мы её уже пытались брать, да ни с чем отошли. На западе – край неведомый, и идти туда через разорённые земли. На юг – там равнина Нома, сладкий город, тьма всяких удовольствий. А заодно – вся имперская армия, которую мы пощипали и разозлили, но всерьёз не побили. Опять же за спиной вражеские маги висят, и уйти от них не можно. Мы с обозом ползём, они налегке бегают. Догонят и перетрут в муку. Вот и думайте, братья, как поступить.

Первой среди братьев заговорила Нашта.

– К Ному нам нельзя, – начала она. – Напас верно сказал: догонят и перетрут в муку. В горы тоже нельзя: не пустят и изотрут. И вдоль гор не шибко набегаешься. Куда ни ткнись – всюду в муку. Были бы вместо нас ханские конные отряды, они бы и беды не знали. Рассыпалась бы конница по равнине – лови её там! Тут уже легионерам не до нас бы стало. Когда вся страна горит, один пеший отряд никто всеми силами громить не станет.

– Красиво рассуждаешь, – протянул Анк, – только где их взять, наших союзников? Им через горы на конях не перескочить.

– Конница может пройти через горные ворота.

– Стучались мы уже в эти ворота!

– С той стороны стучались. Говорят, что с этой стороны крепость не защитна.

– Славно воевать с чужих слов! Кто там говорит… А ты эту крепость спозади видала?

– Вот придём, и погляжу. Всё равно нам деваться некуда: или туда, или никуда.

– Мы это красиво говорим, – заметил Бурун, – а сейчас надо думать, как вообще двигаться, если с места стронуться решили. С легионами нам ратиться не с руки, значит, надо тишком. А тишком не получится, у легионеров между лагерями поглядки поставлены, я проверял. Много поглядок, и все чуткие; приятно поглядеть.

Ведуны, сидящие кружком, заулыбались. Любовь пасечника к поглядкам была всем известна.

– Поглядки–то сорвал? – спросил Анк.

– Зачем? Те колдуны их ставили, стало быть, им надо. Я зря ломать не привык, пускай медведь зря ломает. Всюду поглядки есть, только на вход в долину – нет. Как приглашают нас туда. Хотя, может быть, просто не успели, или испугался мастер так близко от нашего лагеря работать. Тут ведь и башку могут открутить.

– Ты говори толком, что предлагаешь, – напомнил Напас.

– Прежде всего – сунуться в долинку. Если поглядки всё–таки есть – потревожить их. Засидки вражьи – тоже потревожить. Пусть думают, что мы в долину заходим. Всяко дело, сразу по пятам за нами не пойдут, обождут, пока мы в западню с головой влезем. А мы тем временем скрытненько, скрытненько, куда–нибудь вбок отползём, хоть бы и к горным воротам, куда Наштынька зовёт.

– Скрытненько – это хорошо. А поглядки твои куда девать? Прямо по ним пойдёшь?

– А чего такого? Поглядки ходить не мешают, можно и по ним. Тут, главное, не переть напролом, а вежливенько пройти.

– Говори толком, – на этот раз пасечника оборвал Устон.

– Если толком, то поглядки бывают двух видов: на всякого идущего и на врага. На идущего такую прорву поглядок не поставишь, они на каждую косулю, или кто тут водится, звякать будут и очень быстро своего же хозяина с ума сведут. Значит, поглядки на врага. А тут свои закавыки начнутся. Хорь на мышь охотится – поглядка звенит. Лиса зайца давит – звенит, заливается. В общем, разведал я, что там есть. Поглядок что мухоморов на поляне, и все на того врага, что на лагерь хочет напасть. А нам такой глупости ни разу не нужно. Наложим на войско невидимость, внушим людям благостные мысли: мол, не сражаться хотим, а тихохонько уйти, никого не потревожив… Вот они и не зазвенят.

Выход был найден, и далее обсуждались подробности.

В тот же день сотня лучников под бунчуками Буруна и Напаса вошли в горловину долины, куда их и заманивал враг. Никаких поглядок на этом пути не оказалось, но с одного отдельно стоящего утёса взлетела пара голубей. Голубям позволили уйти, а дозорных сшибли с горы, захватив живьём. На всех троих оказались охранные заклятия, поэтому допросить их удалось, лишь убив.

– И не жаль им своих людей… – заметил по этому поводу Бурун.

Ничего нового от пленников узнать не удалось, и план продолжал разворачиваться прежним порядком. На месте последнего лагеря расставили множество поглядок и магических ловушек, обозначили следы, уводящие в долину, и вдоль этого фальшивого следа тоже щедро разбросали ловушки. Теперь враг хотя бы полдня будет уверен, что лесные увальни отправились в западню, приготовленную двумя опальными магами. А увальни тишком да молчком отправились на восток под самым носом последнего из подошедших отрядов.

Никогда ещё воинская сила не излучала столько дружелюбия по отношению к врагу. Только что колыбельной не напевали, бесшумно проходя мимо чужого лагеря. И телеги не скрипели, лишь волы порой вздыхали протяжно, и от этого мирного звука спокойствие снисходило на бессонных часовых. Этих никто усыпить не старался: ваш долг смотреть в ночную мглу, выискивая опасность, так и смотрите. Нет опасности, те люди, что проходят мимо под призрачным покровом невидимости, хотят лишь одного: не нарушить сон спящих и спокойствие сторожей. Завтра будет день, будут хлопоты, а покуда – пусть одни спят, а другие караулят. Баю–бай.

И когда завтра или послезавтра вы обнаружите, что злой враг не просто отступил с холма, но исчез неведомо куда, в рядах ваших от этого никто не погибнет и даже насморка не приобретёт.

Тихо–тихо. Баю–бай.

* * *

С обратной стороны наманская стена представлялась совсем иначе, нежели с севера. Дорога, круто идущая к перевалу, здание таможни, примыкающее к самым воротам, в которых округло чернело отверстие, прожжённое стрелой Инейко. Легенды и рассказы местных жителей не соврали: с обратной стороны крепости не было, лишь две башни, тоже глядящие на север, могли обороняться и с юга. А в остальном… каменные дома, к виду которых уже пригляделись лесные жители, выложенные плитняком насыпи для защитников стены, амбары – тоже каменные, выдолбленный в каменном массиве водоём для сбора дождевой и талой воды… С юга неприступная крепость и впрямь оказалась незащитна.

Хотя слово «незащитна» можно было произнести лишь с большой оглядкой. Солдат в лагере было столько, что и малая толика не вмещалась в казармах, а перед лучшими домами вздымались бунчуки имперских магов, ровным счётом четыре. Нападать на такую силищу с любой стороны – невелика сласть.

Скор лежал, забившись в низенькие колючие кустики, которыми сплошь заросли скалы по сторонам дороги. От кустов тянуло дурманящим ароматом, не таким душным, как от болиголова, но при долгом лежании и этот запах мог смутить голову. А нужно было разом и не думать ни о чём, чтобы не привлечь опасной мыслью внимание чужих чародеев, и быть готовым во всякое мгновение исполнить приказ.

Вместе с ещё несколькими стрелками Скор безо всякого волшебства забрался на скалу, с которой и наблюдал за жизнью вражеского гарнизона. А колдуны, укрывшись в сторонке, смотрели глазами разведчиков и решали, как поступать дальше. Ризорх, напутствуя пластунов, сказал, что сторонние мысли не особо опасны, ибо в лагере довольно всякого народа, и по ту сторону стены стоят степные отряды, изрядно подрастерявшие воинский пыл, но покуда не снявшие осады. В этой каше выявить мысль соглядатая почти невозможно, хотя беречься всё равно нелишне.

Глядя вниз, Скор думал, что ущелье похоже на удар меча, развалившего горы надвое. Возможно, и впрямь, как рассказывают, древний колдун пробил сквозь горную цепь удобный проход, и уж потом злые люди перегородили его твердокаменной стеной. Хотя скорей всего было всё ровно наоборот. Всегда было узкое ущелье, перевал, по которому ползли купеческие караваны, крались шайки грабителей и тяжело ступали армии номеев и их недругов. А потом, закрепившись в этих местах, номеи, ещё не знающие императорской власти, пригнали толпы рабов, расчистили путь, превратив дикое ущелье в дорогу, сложили на самой седловине могучую стену и поставили ворота, через которые пропускали лишь угодных им. Больше хочется верить во всесильного колдуна, а значит, скорей всего дорога и стена – дело рук людских.

Сзади послышался шорох осыпающегося щебня, приглушённое проклятие, затем на вершине появились Анк, Напас и Устон.

Скор не шевельнулся, даже в лице его ничто не изменилось, но с этой секунды он, как и его товарищи, поднявшиеся на гору прежде колдунов, были готовы защищать чародеев, ежели подвалит какая беда. Лучников в роду много, волшебников, после гибели Инейко, осталось одиннадцать человек. Из них девять были здесь, в далёком чужом краю. И каждый воин, пошедший пытать счастья в наманские земли, знал, что без этих девятерых не будет не только добычи, но и своей жизни сберечь не удастся.

Колдуны выползли на самую вершину, затаились неподалёку от Скора.

«Милона бы сюда, – подумал Скор. – Наложил бы невидимость, и сидели бы себе, как в родителевом доме…»

– Готовы!.. – свистящим шёпотом пропел Напас. – Ну, Наштынька, не подведи!

Людям издавна известно: если соберутся колдуны для совместного волхования, то лучше всего соберёт мужскую силу в единый кулак женщина. Другие народы, у которых среди чародеев несогласие, этой магии не знают, а свои знали испокон веку и использовали, даже когда не было в народе настоящей чаровницы. Собрать силу воедино может любая знахарка, а уж когда за дело берётся боевой маг, если, конечно, он – женщина… Вряд ли кто в эту минуту мог бы сравниться силой с улыбчивой девушкой Наштой. Потом, конечно, будет ей худовато, так что подобное колдовство свершается редко. Даже во время дуэли с владельцем звезды чары накладывались на стрелу, а не на девушку. А сейчас, по всему видать, готовится нечто небывалое.

Скор ожидал, что совместный удар обрушится на один из домов, перед которым красуется бунчук, и не уловил того мгновения, когда дальний склон пришёл в движение. Каменная осыпь, нависавшая над дорогой и державшаяся лишь силой волшебства, поползла вниз, хотя никто в этот миг не собирался штурмовать ворота. А затем в ужасающем треске медленно покачнулся один из утёсов–Стражей. Целое мгновение Скор мог видеть угловатую трещину, прошитую золотыми тяжами, затем скала, разваливаясь в воздухе на циклопические глыбы, рухнула на стену, левую башню и близлежащие дома, разом скрыв их за тучей пыли. Но и без того было ясно, что неприступной крепости больше нет. Если бы упали оба Стража враз, ущелье оказалось бы надёжно завалено, и пройти здесь было бы труднее, чем в иных местах, но вершина второй зачарованной скалы продолжала возвышаться над всеобщим разгромом, и, значит, у её подножия сохранилась хотя бы отчасти и мощёная дорога.

Скор восхищённо наблюдал гибель твердыни. Сам бы не видел, не поверил бы, что такое возможно. Во наши дают! Одно непонятно, чего тогда под Литом мудохались, если все вместе умеют горы опрокидывать?

Однако не всё так просто получалось в совместном колдовстве, потому что Устон вдруг завопил особым криком, не думая, что его услышат враги, которых ещё с лихвой оставалось внизу:

– Нашта, дёру!

Девичья фигура тонкой стрелой прочертила воздух. Не было сейчас на юной колдунье ни доспехов из битых клыков вепря, ни любимой клёпаной мисюрки, ни даже сапог, без которых не пройдёшь по острому горному камню. Когда столь страшная сила собирается на одном человеке, всякая мелочь имеет значение. Кожаная и шерстяная одежда прикипает к телу колдуньи, железо и медь раскаляются избела, а прочие металлы искажают волшбу. Степняки, когда врут свои россказни про лесную ведьму убыр, твердят, будто она и вовсе колдует нагишом. Глаза у убыр красные, нос свисает до подбородка, груди – до колен. Была бы здесь бабка Гапа, может, и оправдались бы степные бредни, но старой ведьме воинский поход не по силам, а Нашта – красавица, какую поискать. И для важных дел одевается она в особый наряд: белую батистовую рубаху с малиновой вышивкой по вороту. Чужие батиста ткать не умеют, делается он из конопляного волокна самого тончайшего разбора. А для малиновых выкрасок детишки в летние месяцы собирают с дубов червеца, из которого и готовят червонную краску. Порточки у Нашты льняные, тоже тончайшего разбора. На торговом языке такая ткань зовётся виссоном. А вместо привычных сапог Нашта надела чуньки, сплетённые из льняных и конопляных очёсков. Смутительный получается наряд: сквозь полупрозрачную ткань дразнится девичья краса, недоступная и потому особенно притягательная. Вот она где, погибель парням и особенно лихому наезднику Хисаму.

А самой Наште баской наряд нужен не для щегольства, а чтобы колдовать способней было. Но сейчас, без единого оберега, да ещё и в воздухе, Нашта оказалась заманчивой целью для любого, кто успел бы её заметить.

Рухнувший утёс разрушил часть стены и одну из башен, но с вершины уцелевшей башни немедленно сорвалась струя пламени и целая туча камней и свинцовых шариков. Жизнь лесной чародейки – ничтожная цена за павшую твердыню, но защитники крепости хотели взять хотя бы эту цену. Сама Нашта не могла защищаться в эту минуту, но с земли её берегли крепко. Белое облако скрыло летящую фигуру, погасив колдовской огонь. Свои, кто умел понимать, сразу признали руку Анка, который во всех битвах предпочитал не врага бить, а беречь своих. Наколдованные камень и свинец тоже рассеялись без следа, а без колдовской помощи докинуть на такое расстояние камень, да ещё и попасть по летящей цели смог бы далеко не всякий пращник.

Уцелевшую башню лишь до половины скрывала пыль, и то, что происходило на верхней площадке, было видно Скору как на ладони. Вражеского мага особо высматривать не пришлось, настолько он оказался тучен и выделялся среди солдат, которые все кряду были поджарыми.

Лёжа стрелять из длинного лука нельзя, Скор, не раздумывая, вскочил и послал стрелу в открытое лицо врага. Простой бы человек погиб, не успев понять, что его убило, но толстяк, не поворачиваясь, отмахнулся, и стрела рассыпалась безвредным пеплом, совсем немного не долетев до цели. Затем острый взгляд волшебника зацепил Скора.

Скор понимал, что он уже мёртв, от прицельного взгляда колдуна могли спасти разве что совместные усилия своих волхвов, но те были заняты куда более важными делами, нежели спасение одного лучника.

Удивительно долго тянется подобный миг! Скор продолжал торчать что сухостоина посередь болота, рука сама тянула из колчана вторую стрелу, хотя ясно было, что не успеет не то что наложить её на тетиву, но и просто достать. А рядом – совершенно спокойная мысль: всё правильно, пусть вражина убивает меня, а тем временем ведунья успеет спастись… Так было всегда и будет впредь; люди живы до тех пор, пока умеют заслонять собой других.

Колдун вскинул руки, и Скор ещё успел удивиться: зачем? – ведь, чтобы раздавить надоедливого лучника, не надо совершать вовсе никаких движений. Затем чародей, так и не сделавший ничего, повалился набок. Три густо оперённые стрелы ударили его в живот, грудь и горло. Видно, не только Скор выстрелил не раздумывая. Первую стрелу чародей отбил, но спастись от всех разом можно, только уйдя, словно гусеница, в защитный кокон. Но самому нападать, укрывшись в коконе, никак не получается. И толстяк, вздумавший воевать в открытую, поплатился за свою самонадеянность.

Мысли такие приходят в голову потом, когда после боя человек начинает осмыслять, что происходило с ним за те секунды, пока решалась его и чужая судьба. А пока, выпустив вторую стрелу в мечущихся внизу солдат, Скор, не думая о крутизне спуска, кинулся к расщелине, куда канула скрытая облаком Нашта. Магическое пламя не достигло девушки, но Скор видел, что Нашта не летела, а скорее падала. Значит, пусть не огонь, но иное вражеское оружие зацепило её. Совершенной защиты на войне не бывает; в конце концов, толстый колдун тоже спалил летящую стрелу, но это ничуть не помогло ему в дальнейшем.

Боги или собственная ловкость уберегли Скора на ноголомном спуске, дна, где пробирался меж валунов ручей, он достиг благополучно. И упавшую Нашту нашёл прежде солдат, посланных на поиски подбитой колдуньи. Нашта лежала, подогнув сломанную ногу. Белые чуни пропитала кровь.

– Сейчас, я сейчас… – пробормотала она, повернув к Скору лицо с глазами ослепшими от боли. Вряд ли она в таком состоянии могла что–то видеть и вряд ли была способна хоть на какой–то не самоубийственный поступок. Но своего она узнать смогла, это умение покидает колдуна последним.

– Лежи спокойно, – ответил Скор, изготовившись к стрельбе. – Наши должны подойти, а ты покамест боль заговаривай.

Первый легионер показался среди камней, и Скор аккуратно вбил стрелу ему в переносицу. Конечно, свои не умеют стрелять, гарцуя на конях, но в дальности и точности стрельбы никому не уступят. Никакие пращники лучника взять не могут, пока в колчане есть стрелы. Ну а потом – не обессудь… Пращник поднял с земли подходящий камень, вот он и при оружии, а лучник без стрел всё равно что с голыми руками.

Но пока стрелы были в избытке, и Скор расчётливо держал врага на расстоянии, отстреливая только самых нетерпеливых. Стрела с тяжёлым трёхгранным наконечником – эта пробивает стальной панцирь. Срезень с наконечником, подобным лунному серпу, попадёшь таким в шею, и летит голова, словно срубленная саблей кочевника. И противник отступает, устрашённый невиданным оружием. А выигранное время работает на того, кто победит там, где сошлись основные силы воюющих.

– Наши… уже… идут!.. – с придыханием твердил Скор, выпуская стрелы, которых оставалось совсем мало. – Уже… идут…

И боги услышали молитву–заклинание, потому что легионеры начали отходить, и там, где только что блестели стальные нагрудники, показались фигуры в войлочных шапках и заполоскался волосяной бунчук безо всякого имперского орла. Степняки поняли, что происходит, и пошли на приступ. Ворота по–прежнему были закрыты, но в том месте, где обвал разрушил стену, можно стало пройти, пусть без коней и обоза. А пройдя, ударить имперцам в тыл и открыть ворота.

Скор опустил лук, повернулся к Наште и попытался, не потревожив ногу, где по отбелённой ткани расплывалось кровавое пятно, поднять Нашту. Он видел, что осколок кости прорвал плоть и остро торчит наружу, причиняя страшную боль. Нашта застонала, впилась в руку Скора.

– Не тронь! Рёбра тоже сломаны. Свинцом, гад, попал.

Скор беспомощно оглянулся. Одному раненую не снести, нужны носилки. Своих нигде не видно, впрочем, как и легионеров. Только люди Катума карабкаются по камням, стремясь вышибить противника из уцелевшей части твердыни. Один из воинов показался вдруг знакомым, и Скор заорал, размахивая руками:

– Хисам, сюда!

Степняк оглянулся и, различив на камнях светлую фигурку, немедленно поспешил на помощь.

В такую минуту некогда разговаривать. Хисам не спросил, почему Нашта очутилась здесь, отчего на богатырке столь неподходящий к бою наряд и где остальное лесное войско. Досадливо простонал: «Ай!» – словно это ему нанесена тяжкая рана, выдернул из саадака две короткие стрелы, обломил наконечники, склонился над искалеченной ногой.

– Терпи, больно будет.

Распорол набрякшую кровью порточину, медленным, но сильным движением выпрямил сломанную ногу. Скор лишь зубами скрипнул, едва ли не сам чувствуя, какую боль испытывает сейчас Нашта. Острый конец кости скрылся в ране, обильно выступила тёмная венозная кровь.

Скор поспешно сорвал с пояса лекарскую суму, что была у каждого воина, добыл клок кудели, опрокинул на неё крошечную берестянку с мёдом. Уж что Бурун наговаривал на этот мёд, но кровь он останавливал и не позволял войти в рану огненной лихоманке. Хисам кивнул, молча взял лекарство, наложил на больное место.

Перевязывают кровавую рану подолом рубахи. Обычно рвут рубаху у самого раненого, но сейчас Скор, не раздумывая, принялся стаскивать бронзовый гардианский нагрудник, который получил перед боем.

– Нет, – остановил его Хисам, распахнул прошитый железной проволокой халат, который заменял ему доспехи, снял обмотанный вокруг шеи пуховый платок. Купцы, продавая такие платки, протаскивают их сквозь девичье колечко, показывая, сколь тонка работа. Оттого по всему миру козьи платки считаются женскими, хотя на самом деле это часть воинского снаряжения. Никакой мороз не может просквозить всадника, если у него поддеты пуховая безрукавка и платок. А сверх того, пуховый платок получше любой кольчуги спасает от сабельного удара. Но это уже для разборок среди своих, когда степь бьётся со степью. А покуда две обломленных стрелы были плотно припелёнуты платком к покалеченной ноге, так что та оказалась словно в лубке.

– Эх, вояки, – произнёс Хисам, – девушку на смерть послали!

Легко, словно младенца, он поднял Нашту на руки.

– Осторожно! – предупредил Скор. – У неё ребро сломано.

– Ничего… – прошептала Нашта, прижавшись к груди батыра. – И не больно почти.

– Туда! – Скор указал на склон, с которого только что спустился.

Хисам с сомнением покачал головой, но над обрывом показались бойцы, посланные на поиски Нашты: человек двадцать ратников, Милон и знахарка Айса, обряженная в колдовское одеяние. Всякий бой чреват неожиданностями, и мало ли, понадобятся особые усилия чародеев, тогда пригодится и помощь ведьмы. Пусть не боевого мага, а простой лекарки, но в совместном деле без женского участия не обойтись.

Скор замахал руками, показывая, что всё в порядке. Айса вспорхнула над камнями и легко опустилась вниз. Хисам гулко сглотнул, лишь сейчас осознав, что означает странный наряд его любимой.

Айса провела ладонями над перетянутой ногой колдуньи, снисходительно кивнула.

– Ничего, подходяче сделано, хотя и по–мужицки. Не бойсь, Нашта, ноженька не отсохнет. А ты, амбал здоровый, её держи ласковей, чать не медвежьей ухваткой боретесь. Не видишь, что ли, ребро у твоей зазнобы зашиблено.

– Будет тебе языком молоть, – недовольно произнесла Нашта. – Лучше скажи, что там делается. Ворота взяли?

– Возьмут, куда они денутся. Двое вражьих магов под обвалом погибли, одного лучники сняли. Один ещё огрызается, но ему недолго осталось. Он в доме засел, Бажан с Напасом его камнями закидывают. А башню, которая уцелела, степняки взяли. Там теперь ихний бунчук. Добьём последнего мага, будем ворота отворять, чтобы конники прошли. Всё, нет больше крепости.

Нашта кивнула довольно и закрыла глаза. Хисам стоял с девушкой на руках и совершенно не понимал, что делать дальше.

* * *

Два дня кряду через распахнутые горные ворота двигалась конница хана Катума. Великая степь, наконец, выплеснулась в долину великого Нома. И, как всегда бывает при столкновении великих сил, явились великие беды и неустройства. Где–то на равнине конные сотни врывались в виллы, жгли фермы, уничтожали малые городки, для обороны которых не хватало опытных магов. Погожими днями чёрный дым бедствия был прекрасно виден на перевале.

Лесная пехота никуда не торопилась. Понимали, что бегущих о двуконь кочевников всё равно не обгонишь. Понимали и другое: война ещё не кончена, главные силы наманцев не разгромлены, и конными набегами разгромить их не получится.

Так и случилось. На третий день очередная орда, шествовавшая, как принято в степи, под одним безликим бунчуком, пройдя через ворота, вскорости побежала обратно, смешав ряды и потеряв свой бунчук. А ведь каждого проходившего предупреждали, что враг неподалёку, и не просто абы кто, а несколько легионов о двенадцати бунчуках. Одному магу, как ни будь хитёр, биться с такой силой натужно.

На совете волхвы задумали брать с проходивших союзников плату: сеном, зерном, скотом. А то зря, что ли, воевали? Мы им ворота открыли, а они лёгкую добычу грести будут? Пусть попробуют не заплатить, проходя сквозь место страшной битвы. Не было среди степных такого отряда, что не стоял перед наманским проходом, не стучался в ворота, ныне широко распахнутые, и не откатывался с изрядным уроном. А теперь перевал не просто взят, но сами скалы рухнули, раздавив наманских чернокнижников. Такое не под силу никому из степных колдунов, так что любой из них будет согласен по–хорошему поклониться воинам, сумевшим опрокинуть горы. Тем более что ордынцы идут поодиночке, а над гостеприимными воротами высятся восемь диковинных, не по правилам собранных бунчуков. Прежде, говорят, их было десять. И хотя степь с лесом нынче в дружбе, всадникам приятно сознавать, что и среди непобедимых чащобников бывают потери.

Мыту назначить не успели, проход вновь оказался закрыт.

Хан Катум со своей свитой и отборным войском прибыл к воротам как раз вовремя, чтобы наблюдать разгром одного из своих туменов. Назвать паническое бегство отступлением или заманиванием врага в ловушку не мог бы самый неискушённый стратег, и Катум разгневался не на шутку. Первым его намерением была немедленная казнь всех трусов, посмевших бежать от врага. Но когда узнал, что с наманской равнины подошли десятки тысяч легионеров, ведомые дюжиной боевых магов, Катум немедленно возжелал бежать сам.

Ризорх вступился за беглецов и успокоил солнцеликого, обещав ему защиту и безопасность. А когда были поднесены дары, хан и вовсе размяк сердцем. О захваченной наманской казне Ризорх предусмотрительно умолчал, а дарами оказались две массивные золотые скрепы, которыми, по словам хитрого лесовика, были заперты наманские ворота. Никакой лжи в этих словах не было. Пятипудовые скрепы числом шесть штук и впрямь запирали горный проход. В древние времена, когда номеям грозили враги, обитавшие в нынешнем северном Намане, гордые номеи были готовы отрезать себя от остального мира, но не пропустить на равнину захватчиков. Именно тогда стараниями каменотёсов, устраивавших дорогу, были подрыты утёсы–Стражи, а затем укреплены золотыми скрепами. Золото было зачаровано лучшими магами из живших в ту эпоху, и, разумеется, их заклятия не потеряли ни капли силы. Железо или медь давно были бы съедены ржой вместе со всеми заклинаниями. Золото стояло нерушимо, и Ном процветал под защитой золотых запоров. Для подошедших с севера тяжи были недоступны, а с юга силой древних чар можно было управлять. За сотни лет наманские колдуны, сторожившие перевал, несколько раз сбрасывали камнепады на голову слишком напористого врага, после чего проход приходилось мучительно расчищать, что и делалось руками пленных. Но никогда прежде угроза не была так велика, чтобы возникла необходимость обрушить сами утёсы, намертво загородив проход. Стражи стояли незыблемо, схваченные силой золота. Даже землетрясения, нередкие в этих местах, не могли бы опрокинуть их. Продолжалось это до той поры, пока лесные чародеи не сумели подобраться к крепости с юга. После этого сложность задачи состояла вовсе не в том, чтобы уронить гору, но сделать это так, чтобы она упала не перед стеной, а на саму стену и привратную башню. И, конечно, пришлось постараться, чтобы второй Страж остался стоять на своём месте. Шесть скреп, удерживавшие второй утёс, оставались нетронутыми, и никто из степной братии о них не знал. В результате кочевники, да и свои тоже, полагали, что лесные колдуны, собравшись вместе, способны двигать горы. Конечно, это неправда, но от таких пересудов вреда не бывает.

За те два дня, что проход в южный Наман был свободен, туда проникли несколько тысяч кочевников и по меньшей мере четверо шаманов под бунчуками. Можно представить, что они натворят в мирных, отвыкших от войны землях. Лишь на третий день к перевалу подошли войска, прежде блокировавшие лесную рать.

Теперь наманцам приходилось отбивать собственный перевал, который прежде спасал их. Конечно, атаковали они с горжи, да и крепость была основательно разрушена, но лучше одна башня, чем ничего, да и вообще, отбиваться, засев в теснине, всегда легче, чем эту теснину штурмовать. К тому же Катум, получив в подарок разом десять пудов золота, размяк душой и велел передовые позиции занять своим нукерам, на которых и пал основной удар имперских войск. Драться в обороне всадники не умели, отступить – не могли. Хан самолично объявил, что каждого бежавшего с поля брани ожидает позорная смерть. Палач в красных шароварах и голый до пояса веско подтверждал слова повелителя.

Люди себе подобных не казнят. Даже нарочного убийцу оставляют в живых, но передают кудесникам, из рук которых бывший преступник выходит смирным и забывшим о прошлых беззакониях. А чтобы убивать своего, да ещё делить смерть на почётную и позорную – такое водится только у диких народов. С тех пор как степняки стали союзниками, людям довелось повидать и казни, бытующие в степи. Почётной казнью считалось убийство из лука. Сажали человека со связанными руками на коня и дозволяли скакать, увёртываясь от стрел. И чем дольше продержится приговорённый в седле, тем больше ему чести. Хотя какая тут может быть честь – непонятно. Но чаще заслужившего немилость ждала смерть позорная. Надевали на шею колодки, так что казнимый едва мог ползти, а потом палач с размаху бил несчастному по голове деревянным молотом: обрубком бревна, насаженного на длиннейшую рукоять. Изгибалось, дёргаясь, зажатое в колодки тело, брызгала кровь, разлетались, на радость бродячим псам, мозги. Что в том хорошего? А потом, чем такой покойник сможет помочь соплеменникам? Как откликнется на зов колдуна? Что скажет? Вот уж верно, одни дикари способны на такое варварство.

Но в чужие обычаи людям соваться заповедано. Всякий род жив своим умом, а зевены, те самые, на которых свалили вину за последний набег, выслушали и приказ, и угрозу молча и так же молча отправились на верную гибель. Ехали рысцой, обвисал в безветрии единственный бунчук. Откуда он у них, если колдун зевенов давно убит Бессоном? Неужто в одном племени два колдуна ужились? Или пришлый чародей взял под крыло осиротевший народец? Или же соврал светозарный, и на лесные посёлки ходили вовсе не ханские ослушники, а кто–то из ближнего окружения?.. Уж вокруг белого шатра немало колдунов толчётся, и каждый хочет шептать в волосатое ханское ухо.

Зевены прошли по ту сторону стены, укрылись в развалинах, даже бунчук опустили, но, когда внизу объявились идущие вразброд пращники, а за ними плотные ряды легионеров, зевены разом поднялись на коней и ринулись в бой. По узкому проходу конница шла лавой, и тут бы опальному племени и конец пришёл, если бы не охранили их недавние враги. Свои колдуны в бой не совались, укрывшись за стеной и в башне, а всадников защитили и от града камней, и от молний, и прочих напастей, насланных с противной стороны. Конница с ходу стоптала разрозненных пращников и разбилась о стену щитов и копий, выросшую на пути. Здесь уже было невозможно применять боевую магию, которая косит всех подряд, исход битвы зависел от человечьих сил и умения, а они были на стороне легионеров. Не сумев пробить оборону стальной пехоты, всадники начали поворачивать коней, хотя отходить было некуда: ворота в полуразрушенной стене заперты, а за ними ждут нукеры солнцеликого Катума и палач с пудовой кияной на плече. Оставалось укрыться среди развалин и отбиваться до последнего. Но именно в эту секунду легионеры, подчиняясь лишь им слышимому приказу, расступились, открыв уже знакомого людям колдуна, того, что так неудачно единоборствовал с Наштой несколько дней назад. Чернокнижник стоял открыто, надёжно охраняемый волшебной звездой и стараниями собратьев. Разноцветные лучи исходили от его рук и лица. И бегущие всадники останавливались, мешками валились наземь, ползали там, не в силах подняться. Колдовская напасть не убивала их, но именно поэтому лесные колдуны не могли защитить погибающих. Волшебство на их жизнь не покушается, а когда легионеры примутся добивать ползущих, какое заклинание спасёт от гардианского ножа, рассекающего горло?

Однако нашлась управа и на бледную немочь.

До сих пор колдун зевенов был неотличим от прочих всадников, и если бы не лошадиный хвост в руках одного из всадников, можно было бы решить, что зевены – из тех ничтожных племён, которые не вырастили боевого мага.

Разумеется, первым делом зевенский колдун завизжал. Почему степняки визжат во время боя, не скажут и мудрейшие из мудрых. Среди нормальных людей визг приличен только детям, да ещё девкам на выданье. Когда пришедшее отрочество ломает младенцу голос, он визжать разучается. А эти – визжат и даже гордятся таким умением. Но если бы дело ограничивалось визгом, то ничем бы зевен не отличался от карлы–мажонка. А так, подстёгнутый страшным криком, конь совершил небывалый прыжок и понёсся стремительным скоком прямо на императорского чародея. Бежать тот не пытался, понимал, что всё равно не успеет, а быть может, твёрдо верил в свою звезду. Знал, что одиннадцать искушённых чародеев берегут его сейчас и рвут безумца, мчащегося к своему концу.

Засевшие в крепости кудесники тоже не оставались в стороне, стараясь сохранить или хотя бы продлить на несколько мгновений жизнь всадника. Горел воздух, взбухали и испарялись клубы тумана, циклопическая стена выросла на пути и рассыпалась прахом. Визжал всадник, и вторил ему сгорающий заживо конь. И уже все понимали, что зевена остановить не удастся, пусть мёртвый, но он доскачет.

Взметнулась кривая сабля и тут же обратилась в огненный клинок, невозможно длинный, годный лишь на один удар. Неслышно закричал имперский чародей, заслоняясь столбом голубого света, но пламенный меч пал на широкополую шляпу, разрубив чернокнижника едва не до самой звезды. Тут же рухнул и сам всадник. Своё дело он выполнил, теперь можно умирать.

На несколько мгновений битва остановилась, все пребывали в растерянности. Легионеры, не успевшие получить от своего погибшего командира приказ наступать, зевены, которых оставило наваждение, но им ещё предстояло подниматься с карачек и осознавать, что произошло. Маги, лесные и имперские, которые потеряли прежнюю цель, а друг в друга вцепиться не могли, поскольку были слишком далеко для прямой схватки.

В такие минуты даже события обыденные кажутся исполненными глубокого смысла и могут решить исход битвы. У подножия одиноко высящейся башни объявились две девушки. Рубахи из выбеленного на снегу батиста свободно свисали, немного не доставая колен. Широкие штаны и узорно выплетенные чуни, в каких не по горным дорогам шастать, а хаживать в отчем доме по чистым умывным полам. На головах ни платочка, и русые косы у каждой переброшены на грудь. На невольничьем рынке в Номе такие красавицы дороже оцениваются, чем молодой и сильный раб. Но сейчас северные чаровницы мысли навевали не сладкие. У каждой в руках длинная палка – копьё или лук – сразу не разберёшь. А битый легион слишком хорошо помнил стрелу, которую выпустила в них Нашта. И легионеры попятились, а потом и вовсе побежали.

Знахарки – Литешка и Гула, самые юные выученицы ведьмы Гапы, – шли без луков и стрел. Да они и стрелять–то не умели, не женское это дело. Нашта вон стреляла и страдает теперь в лубках, побитая тяжким свинцом. Из палок, бывших в руках девушек, составлялись носилки, спасать раненых, которые сами не могут уйти со смертного места.

Девушки дошли туда, где завершился поединок магов, уложили на носилки зевенского чародея, понесли к своим. Наверное, в спину им стреляли и посылали убийственную волшбу, но никакого дурна сделать не сумели. Есть такой закон, не ведомый никому, кроме настоящих людей: даже в боевом раже бьющий по безоружной женщине не может ударить во всю силу. А заклятия спасительные усиливаются стократ. И девчонки продолжали милосердную работу там, где любой воин был бы изничтожен в четверть минуты. Притащили к башне наманского чародея, хотя ему уже никакая знахарка помочь не могла, от смерти лекарства нет. Вынесли до полутора десятков тяжело пораненных зевенов и ушли отдыхать. Мужик в боевых доспехах – ноша тяжкая, не для девичьих рук. Надо бы наоборот, Литешку и Гулу на руках носить, а судьба вон как распорядилась.

Раненых наманцев не трогали: их пусть свои вытаскивают, если решимости хватит.

Зевенский маг лежал на циновках в нижнем этаже башни. Знахарки хлопотали вокруг, хотя никаких признаков жизни нельзя было заметить в изувеченном теле. Чёрная, запёкшаяся сажей и кровью кожа, правая рука скрюченная, почти сгоревшая. Слишком много силы вложил чародей в пылающий клинок, и небывало могучее сопротивление встретил его удар. Но оружия маг не выронил, хотя и остался без руки. Саму саблю сёстры тоже вынесли. Зачарованная она или нет – это хозяину видно, но такие вещи на земле валяться не должны. Клинок в разводах окалины, как только что вынутый из горна, простая рукоять, к которой припеклась кожа с ладони. А что втайне скрывается, могут узнать колдуны, а лекаркам это ни к чему.

Ризорх подошёл к зевену, глянул в чёрную маску лица.

– Он дышит?

– Нет. Но покуда жив. Он просто не хочет жить.

Ризорх осторожно коснулся лба зевенского мага. Один глаз у лежащего вытек, между запавшими веками чернела свернувшаяся кровь. Второй глаз заплыл и тоже ничего не видел. Но присутствие чародея умирающий учуял даже сквозь смертное забытьё. Губы дрогнули, и, хотя ни единого звука не просочилось сквозь них, Ризорх отчётливо услышал:

– Зачем? Я должен был умереть там.

– Ты дрался вместе с нами, а мы своих не бросаем.

Ризорх достал звезду, снятую с наманского чародея, положил её на грудь зевену.

– Держи. Это твоё.

– Ты отдаёшь это мне? Медынскую звезду?

Звезда была не медынской, а кабашской работы, только кто различает подобные вещи в наше–то время? Медынские мастера со своими тайнами в прошлом затерялись, и кабашские – там же. Вот помрут Потокм с Ризорхом, которые ещё знают, каково с виду золото кабашское, и всё, что нынешние мастера делать не умеют, будет называться медынским. Уже сейчас по лесным посёлкам детишки, играя в волшебников, колдуют в голос: «Медын–кабаш, кабаш–медын!»

И Ризорх не стал поправлять лежащего, сказал только самое главное:

– Ты взял её с бою, и она должна быть твоей. Немного чести было бы мне: украсть такую вещь. А ты ещё встанешь на ноги и поведёшь своих батыров к славе.

Лежащий разлепил спёкшиеся губы, вдохнул воздух и произнёс единственное слово:

– Уйлюк.

Степные колдуны крепко верят в силу истинного имени и хранят его в тайне, открывая лишь тому, кого чтят наравне с родителями. Никому прежде Уйлюк не называл своего имени.

* * *

Хан Катум очень хотел показать крутость характера и непременно кого–нибудь казнить. Но на этот раз гнев пришлось усмирить; лесовики заступились за своих давних недругов, объявив, что зевены достойны награды, а не наказания. И хотя Катум уже предвкушал, как будет дробить головы уцелевшим и тянуть жилы из умирающего колдуна, но против Ризорха сказать слово он не решился. В ставке Катума ошивалось больше десятка сильных шаманов, но каждый из них был сам по себе, а эти – что деревья в тайге: сплелись корнями и вершинами, и, кроме как огнём, ничем их не разъять.

И вместо редкостного удовольствия – казни боевого мага – пришлось высказывать благоволение и жаловать калеку золотой пайцзой. А против наманских легионов выставлять ещё два слабых рода, повелев им брать пример с зевенов, которые погибли в горной теснине, но не отступили.

По степи слухи разлетаются быстрее ветра, и маги, посланные Катумом в ущелье, знали, что их предшественник выжил благодаря помощи лесных кудесников. Поэтому, когда воины с бунчуками вышли навстречу коннице и пригласили магов в шатёр, где их уже ожидали, степные колебались недолго. Лучше показать себя союзнику, чем погибнуть безвестно. Два джигита с бунчуками встали у шатра, перед которым на этот раз было всего пять бунчуков лесных.

Один из гостей был уже изрядно стар. Такому не под силу носить доспехи и гарцевать среди своего войска. Был колдун наряжен в ватный халат, носил мягкие чувяки и косматую шапку из седого волка. Глаза из–под шапки глядели цепко и настороженно, словно давно убитый волк проснулся и смотрит глазами колдуна.

Второму было лет тридцать, и по виду он ничем не отличался от своих воинов. Его племя явилось из какой–то несусветной дали, языка их никто не понимал, а на торговом дикий шаман мог произнести десяток слов. Однако жить хочется всем, и дикарь тоже пришёл на совет.

Из своих степнякам открылись пятеро: сам Ризорх, которого и без того все знали, Напас, Милон, Бажан и Бурун. Колдуны подбирались по внешности, те, что постарше или выглядят повнушительней. Бессон и Анк тоже были в шатре, стояли, изображая телохранителей. И для степи, и для империи это самое обычное дело, так что никто не заподозрил в двух воинах чародеев.

Долгих слов Ризорх произносить не стал, сразу взялся за дело:

– Мы пригласили вас, мудрые, чтобы вместе решить, что делать дальше. Крепость мы взяли, но снизу подошли новые войска. Людей у нас больше, но магов больше у них, и каковы они в деле – никто не знает. Нападать на нас они вряд ли посмеют, один раз уже попытались и были побиты. Но и нам переть на них, что медведь на охотника, тоже не с руки. Нужно знать, где стоят их силы, все ли одиннадцать оставшихся магов подошли сюда, сколько воинов привели с собой. Значит, нам нужны пластуны, разведчики, колдовские выученики, умеющие скрадывать врага. У нас таких не осталось, дело за вами.

Солгать чужому, даже если он союзник, не грех, но разумная предосторожность. Пластунов в войске оставалось довольно, но сколько можно подвергать их опасности? Среди своих человек двадцать умели понемногу волхвовать. Сил их было недостаточно, чтобы поднять бунчук, но кой–какие умения были. Имелись мастаки прятаться, отводить противнику глаза. Было трое умельцев сверхсилы, что дуб могли в одиночку вывернуть. Когда на весенних игрищах парни силой мерялись, эти трое в стороне стояли, вместе с колдунами. Лучник Кутря стрелу мог послать втрое против любого бойца и бил всегда метко. А других волшебных умений у него не было. Соловко – степенный мужик, до сих пор жалел, что не вышло ему с карлой–мажонком поспорить, кто кого оглушит: карла своим визгом или Соловко свистом. Всех подколдовков берегли; война – дело хитрое, иной раз не только сила или меткость, но и свист молодецкий пригодиться может. Так что пусть на разведку узкоглазые своих посылают. Не всё им нашими руками воевать.

– Не нужны пластуны, – сказал старый шаман, сверкнув из–под волчьей шерсти углями глаз. – Сам узнаю. Вели шатёр убрать, чтобы небо видеть.

Ризорх кивнул, соглашаясь. С первой минуты учуял он в старике чуждую инакость, словно не человек перед ним, а оборотень. Но оборотень подолгу с людьми быть не может, обозначит себя и начнёт убивать направо и налево, пока сам не будет убит. А этот до седой бороды дожил, значит, колдовство его особое и лишь с виду нежитью отдаёт.

Проще всего было бы выйти наружу, но раз колдун просит убрать шатёр, значит, так и надо делать. Маги продолжали сидеть в молчании, пока воины снимали с палатки выскобленные до мягкости лосиные шкуры и сшитые полотняные ширинки, вываренные в покупном оливковом масле, чтобы в дождь не промокало. Последними сняли жердяные опоры. На земле остался расстеленный ковёр и шёлковые подушки, взятые в одной из разбитых усадеб.

Шаман–оборотень ждал. Темнолицый слуга поднёс повелителю орла или, быть может, кречета – люди, живущие в лесу, плохо различают степных птиц. Шаман поднялся, снял с птичьей головы колпачок, впился взглядом в жёлтые немигающие глаза, затем подбросил птицу в воздух. Орёл взялся на крыло и быстро начал набирать высоту. Старик уселся на подушки и закрыл лицо ладонями. Вместе с ним остальные сидящие колдуны увидели мир глазами летящей птицы. Ущелье с полуразрушенной стеной, распахнутыми воротами и единственной уцелевшей башней косо вздыбилось и провалилось вниз. Гладкая лента дороги, перекрытая спешно сооружёнными баррикадами имперцев. Оттуда кто–то кинул в орла пилум – метательное копьё. Не достал, хотя обычные копья и вполовину так не летают. Не иначе, кто–то из подколдовков старался, должны же они и с той стороны быть.

Птица, поймав крыльями ветер, уходила на высоту, недоступную никому из магов. Но сморщенный старик в волчьей шапке по–прежнему был слит с орлом, видел мир его глазами и позволял остальным колдунам зреть недоступное человеческому взору. Наманская равнина, слегка всхолмленная у гор, прежде таяла в голубой дымке, так что даже Ризорх не мог там ничего разглядеть. Теперь её было видно в деталях и подробностях, чётко, как лежащую в горсти. Только цвет пропал, оставив после себя чёрное, серое и белое, словно присыпало Наман пеплом грядущих пожаров.

А там и впрямь ползут дымы: один, второй, третий… Легко проследить пути, которыми идут тумены Катум–хана. Тысячу лет не горел южный Наман, а теперь пришлось.

По трём дорогам вслед за скачущими ордами тянутся ленты пехоты, императорское войско разделилось, стараясь и удержать горный проход, и разгромить тех, кто прорвался к Ному. Сколько бунчуков осталось в лагере? Вряд ли больше четырёх. Вот когда божественный Хаусипур пожалеет, что не щадил соперников. Теперь пришли не соперники – враги, а магов, годных в битву, в стране почти не осталось.

На немыслимой высоте совершал орёл круги, а волхвы, недвижно сидящие на подушках, узнавали о противнике всё, что могут разглядеть зоркие орлиные глаза. Солдат в лагере вряд ли больше двух тысяч и четыре златоверхие палатки: сила огромная, но если с умом взяться, то и не такую ломали.

– А не подразнить ли нам вражин для начала? – спросил Напас и, не поднимая головы, не открывая глаз, показал, что и как нужно делать. Остальные чародеи выслушали владельца медвежьей лапы, кивнули соглашаясь. Послали пластунов, и те освободили от вражеских секретов и ловушек скалу, что далее всех выдавалась над дорогой. Совсем недавно через эту скалу проползали лесные колдуны, собираясь штурмовать ворота, теперь её заняли было легионеры, но были оттуда выбиты. Нападающие тоже потеряли троих, но ведь не своих воинов, а степных удальцов. Зато с высоты имперский лагерь весь на виду, только за спешно отсыпанными заплотами и можно укрыться. С великими предосторожностями подняли наверх подколдовка Кутрю, и с этой минуты никто из легионеров не мог считать себя в безопасности. Стрел Кутре выдали целую охапку, такое не вдруг и стащишь, и полетели эти стрелы во всякого, кто голову наружу высунет.

Имперцы забеспокоились, зашевелились в своих укрытиях и ударили по утёсу огнём. Ничего не добились, свои Кутрю вшестером берегли. Враги ещё попытались стылую росу против лучника пустить, но это и вовсе смешным показалось.

Вышел на передний край вражеский подколдовок, метнул своё копьецо. Не попал; куда ему против настоящих магов… Но и вражины своего мажонка сберегли: впервые Кутря промазал, стреляя в упор.

Вечером явились посланные от хана Катума. Светозарный гневался, что проход до сих пор закрыт. Главный посол стоял под бунчуком, доспехи дорогущие, изукрашены серебром. Говорил по–своему, будто не слова произносил, а собака лаяла. Но и без слов было понятно, кто таков и чем недоволен. Видать, из тех великих магов, что не Наман хотели брать, а штурмовать лесные засеки.

Ризорх выслушал лающую речь и ответил, тоже не на торговом, а по–человечески:

– Завтра попрошу хана, чтобы он тебя в бой послал. Уж такой молодец врага мигом превозможет.

Разобрал узкоглазый человеческую речь или нет, но гавкать враз перестал. А тут примчались посыльные, сообщили, что враг в полутьме пошёл на вылазку, намереваясь согнать стрелка с неудобной вершины.

Шла группа сотни полторы воинов, безо всяких бунчуков. Издали её, конечно, прикрывали, но при нынешней войне такое всерьёз не считается.

Тьма быстро сгущалась, и было нетрудно предугадать, что за ночь имперские войска на утёсе закрепятся, уже не позволят так просто выбить себя оттуда.

Больше всего не хотелось посылать на утёс ратников; битва будет на равных, потерь не оберёшься. А конницу не пропустят крутые склоны и россыпи камней, когда–то скатившихся с вершин и наваленных по сторонам дороги. Да и худо лошадным воинам драться в полутьме. Но Катум и стоящие за его спиной маги велели брать пример с зевенов, и кочевники показали, что они драться умеют. Старик–оборотень обменялся парой фраз со своим подельником, уселся прямо на землю, загудел, взвыл утробно, и самый воздух над ущельем засиял, разом обратив в полдень надвигающуюся ночь. Молодой маг взметнулся на коня, и конница двух родов галопом понеслась на ноголомную преграду, где и козе не удержаться, не то чтобы коню с наездником. Часть всадников в последний миг завернули коней в сторону баррикад, но те, что следовали за своим вождём, продолжали мчать прямиком на груды камней.

Воины «оборотня» приняли на себя магический удар, который лесные колдуны отчасти сумели погасить, а смертники, вернее, те, кого уже считали смертниками, вместо того чтобы расшибиться о завалы расколотых глыб, единым духом взлетели по склону. Со вздетых сабель, шапок, конских морд слетали искры, вой и визг терзали слух, но ни разу лошадиное копыто не попало в выбоину, не соскользнуло с верхушки камня. Гигантскими, невозможными скачками конница неслась по бездорожью, и невыносимым светом пылал бунчук впереди безумного войска.

Для таких сражений и нужен магу его колдовской знак. Воюешь скрытно, не будет тебе ни чести, ни славы, а добытая сила большей частью рассеется бесследно, а прочее достанется всему народу в целом. Лесовики могли себе такое позволить, прочие маги – никогда. Для них нет ничего страшнее, чем делиться силой. Зато из такого сражения чародей, поднявший бунчук, возвращается более могучим, чем был. Если, конечно, возвращается.

Над заплотами, загородившими путь, встала, поднявшись под облака, фигура вражьего мага. Ахнуло, раскалываясь, пространство, изумрудное пламя рухнуло на чудесных всадников. Те как не заметили напасти, лишь Анк, прикрывавший войско дикого мага и принявший удар на себя, был сбит с ног и упал, отплёвываясь кровью и силясь вдохнуть воздух.

Великанская фигура медленно вздымала руку для нового удара. Напрасно Кутря всаживал стрелы в пылающие глазницы, там, на высоте, не было ничего, вражий маг в своём истинном обличье стоял внизу, надёжно укрытый спешно сооружённой стеной и чарами остальных имперцев.

Воины старика уже штурмовали лагерь, спрыгивая с коней на гребень стены, уцелевшая после первого магического удара орда изрубила отряд, посланный на утёс, и грозила зайти с фланга.

Маг–великан усмехнулся, наливаясь смарагдовым сиянием. Степняки ушли уже так далеко, что надёжно прикрыть их мог бы только Анк, которому сейчас самому была нужна помощь.

Никто в эту минуту не вспоминал про старого шамана, чьи батыры остервенело лезли на укрепления, выстроенные легионерами. Шаман сам напомнил о себе. Зверь, чёрный, как болотная руда, явился неведомо откуда, одним скачком перемахнул через головы своих и чужих и, выросши вровень с великаном, впился клыками в призрачное горло. Что происходило внизу, где маги встретились вживую, никто не видел, зелёное пламя, пробитое алыми просверками, скрыло всё.

* * *

В любом самом бестолковом и кровопролитном сражении непременно найдутся люди, присутствующие едва ли не в самом жарком месте, но в бою не участвующие. Посол хана Катума одиноко стоял у подножия башни и смотрел, как центр битвы смещается к лагерю легионеров. Лесная рать уже включилась в дело: выдвинулись вперёд лучники, а с ними Бурун и Бессон. Следом снялись с места остальные маги, окружённые плотной стеной ратников. Даже Анк, хотя и держался за грудь, отказался покинуть ведовской круг.

Лицо ханского посланца было бесстрастно, но руки жили своей жизнью. В пальцах появилось стальное перо, хищно повернулось, выискивая спину Ризорха. По остью пера побежали голубые разводы окалины. Ещё немного – и подлое оружие сорвётся в полёт…

Волшебники, живущие среди настоящих людей, не знают, что такое удар в спину, и мерзости такой не ждут. Но тот, кто родился и вырос в степи, всегда готов к предательству соседа. Зевенский шаман Уйлюк, до того лежавший без движения, захрипел, задёргался, пытаясь приподняться, и тревога его без слов передалась лежащей неподалёку Наште. Девушка с натугой поднялась, опираясь, словно на костыль, на бунчук с конопляной куделью.

– Наштынька, ты куда? Нельзя тебе! – сполошно закричала знахарка Азёра.

Куда там! Боевого мага лекарским словом не остановить.

Уйлюк промычал что–то, протягивая единственную руку с зажатой в кулаке звездой. Мгновенно талисман оказался на груди Нашты. В два прыжка, не коснувшись пола сломанной ногой, колдунья покинула башню. Поспела вовремя: перо в пальцах злого мага дрожало, ожидая крови.

– Гад!.. – выдохнула Нашта, и катумовского колдуна словно пятихвостой ременной плетью стегнуло по рукам. Чародей взвыл и, понимая, что отправить перо в дальний полёт уже не сможет, метнул его в грудь Нашты. Железо тонко дзенькнуло и рассыпалось, не выдержав соприкосновения с золотом, зачарованным давно умершим кабышским кудесником.

Долгое мгновение колдуны, растратившие друг на друга силы, стояли неподвижно, затем степняк потянул из ножен саблю, но Нашта опередила его, по–простецки саданув бунчуком по гладковыбритой башке.

Бунчук хоть и сплетён из мягкой кудельки, но древко у него дубовое. Приложишь таким по макушке, мозги могут разлететься как от молота в руках палача.

Чародей позорной казни избегнул – выдержал череп, но сражаться после подобного тумака не мог. Покачнулся и сел, стараясь вернуть на место съехавшие к переносице глаза.

Подбежала Азёра, следом ещё две знахарки.

– Вяжите гада, – приказала Нашта и лишь потом безвольно опустилась на землю, обхватила руками ноющие бока и зашлась, не в силах сдерживаться: – Ой, больно–то как!

Лекарки людей вязать не привыкши, не ихнее это дело. Случается, в кого из родичей вселится злой дух, и начнёт человек, что дикий зверь, на своих бросаться, так его не вяжут, а пеленают наподобие младенца. И только потом начинают отчитывать, приводя в разум. В шесть рук бабы упеленали косоглазого, что рожёное дитя. Только глазами и мог бы вращать, так они, глаза, как в кучку сбежались, так разойтись не могут.

Успокоив вражину, повернулись знахарки и к Наште.

– Ох, лишенько! – причитала та, раскачиваясь.

– Больно? – спросила Азёра. – Ещё бы не больно, со сломанными рёбрами дубиной махать. Колдовала бы себе помаленьку, так ничто бы и не болело. Ну, ничего, сейчас полегчает…

* * *

Ослушаться воли великого Хаусипура – равносильно самоубийству. Но когда там смерть и сям смерть – какая разница, кого слушать, перед кем ослушничать? Маги приграничных крепостей пали, исполняя волю императора. Защитники Лита погибли в бою, следуя божественной воле. Четверо могучих колдунов были убиты, защищая горный проход, и ещё двое – пытаясь отбить павшую твердыню. И никого из них богоравный Хаусипур не спас и не выручил. Три выживших имперских мага нарушили строгий приказ и бежали. А уж какова будет их судьба, не скажет и сам Хаусипур.

Несметные орды Катума шли через перевал и разливались по долине Нома. Первым мчал за жирной добычей дикий маг, чьи батыры обратили в бегство регулярные войска. А лесная рать вместе с остатками зевенов и конницы оборотней оставалась в горном проходе. Ждали, чем обернётся победа. Воинское счастье переменчиво, а отряд, чей маг погиб или стал немощен, немедленно станет добычей – врагов или своих, тут разницы нет. Шаман Уйлюк лежал в башне под присмотром лекарок, а старого оборотня нашли мёртвым возле трупа имперского мага. Горло великана было разорвано, а борода старика вымазана в крови, словно и впрямь он перегрыз глотку врагу, хотя во рту древнего шамана давно не было ни единого зуба.

Погибнуть в сражении, убив сильнейшего противника, – самая славная смерть для боевого мага. Его родичам не долго ждать появления нового колдуна. Это может быть пришелец со стороны, соблазнившийся славой предшественника, может поднять бунчук кто–то из подколдовков, неожиданно ощутивший в себе небывалую силу, а может просто стать чародеем вчерашний малыш, недавно бегавший без штанов. А покуда осиротевшее племя должно, словно линялый гусь, бояться встречных и поперечных.

Первые два дня с проходивших не брали никакой платы, но после того, как сквозь теснину прошёл хан Катум со своим окружением, пошлину начали взимать.

Хана несли в паланкине со всеми великими почестями. Лесные колдуны вышли навстречу союзнику и были приняты благосклонно. И всё бы окончилось прекрасно, если бы замшелые неучи не притащили к солнцеликому его посла, по–прежнему повитого пеленами, да ещё под присмотром трёх колдунов. Два дня катумовский советник молчал и намеревался молчать и впредь. Но все понимали, что одному против многих не выдюжить и сейчас станет известно, сам вражина замыслил предательство или выполнял злодейскую волю.

Гнев великого хана, когда ему предъявили схваченного предателя, был неудержим.

– Вонючий шакал! – возопил он и, забыв о тучности и дородстве, выпрыгнул из носилок. – Умри, негодяй!

Человеку, не ведающему магии, не так просто убить колдуна; и рука не повернётся, и оружие не послушается. Даже в бою из десятка посланных стрел, если, конечно, они не заговорены другим кудесником, едва ли одна достигнет цели. Но в руке хана мелькнул зачарованный гардианский нож, которому всё равно, кого резать. Спелёнатый по всем правилам маг захлебнулся кровью и затих, унеся с собой свою стыдную тайну.

Хан благосклонно позволил обосновавшимся в остатках крепости брать мыту со всех, кто пойдёт через перевал после светозарного, и отбыл, торопясь к тучному городу Ному.

Всякий рвущийся в долину был уверен, что город со дня на день падёт, поскольку лазутчики, засылаемые туда под видом торговцев, уже несколько лет кряду доносили, что император не терпит возле престола магов, хотя бы отчасти сравнимых с ним по мощи, и, значит, город остался беззащитен перед подошедшими ордами. Так, свора псов способна затравить тигра, хотя тот с лёгкостью перебьёт хребет любой из собак. Однако правила звериной травли не всегда подходят для войн между людьми и тем более магами. Суть одна, а результат, как есть, непредсказуем.

Город Ном окружён каменными стенами такой толщины, что не пробить никаким заклинанием. Шесть ворот охраняются дюжиной башен, и отовсюду на подступившего противника обрушились стрелы и громы, летящие камни и всевозможные колдовские напасти. Казалось, могучий Хаусипур находится на всех башнях разом, да ещё и стены не ленится обходить.

Разумеется, Катум, встретив сопротивление, неодолимое для его батыров, послал гонцов за лесными колдунами. Как всегда, солнцеликий обещал благоволение и вечную дружбу. Кроме того, помня, как обошли победителей добычей под Литом, хан объявил, что на этот раз не только ему будет полагаться третья часть всех богатств, но и тот, кто сокрушит Хаусипура, получит свою долю, независимо от того, сам он взял её или сокровища сначала попали в руки более шустрых воителей. Доля эта определялась в пятую часть всей добычи.

Последнему обещанию верили не слишком. Вряд ли великий хан сумеет отнять у войска половину всего, что оно награбит. Даже треть отдавалась не всегда и неохотно. К тому же хан не спешил объявлять подданным о новом налоге в пользу лесовиков, которых, по всеобщему мнению, самих не мешало бы стричь наголо, что откормленных баранов.

При этом даже глупые не сомневались, что Хаусипура не сможет убить никто, кроме лесных колдунов. А вот как согласуются два эти мнения, не могли ответить самые длиннобородые мудрецы.