Медынское золото Логинов Святослав

В любом случае Ризорх, да и все остальные понимали, что не получат ничего сверх того, что сами смогут взять. Да и этой добычей придётся делиться с Катумом. Лесное войско не подданные, а союзники, но ханскую долю вынь да положь.

И всё же был довод, заставивший откликнуться на призыв великого хана. В начале похода Ризорх от имени всего народа обещал идти вместе с кочевниками на Ном. Хан мог сколько угодно лгать, никто, кроме самого Катума, не отвечал за его ложь. Народ лгать не может, ложные клятвы ослабляют его силу, среди изолгавшихся людей не родятся колдуны. Немало племён сгинуло беспамятно исключительно по причине своего лукавства. Клятва есть клятва, её надо исполнять.

Право сбора пошлины было отдано зевенам, чей колдун начинал понемногу вставать. А лучники и ратники лесного народа отправились к Ному, хотя идти туда совершенно не хотелось.

* * *

Если шатры имперских магов украшены поверху золочёным шишаком, то дворец божественного Хаусипура был вымазан золотом снизу доверху. Виден он был отовсюду, чтобы внушать подданным страх, благоговение и покорное восхищение владыкой. Но вот ведь незадача, у грубых пришельцев вид золотого дома вызывал в первую очередь приступ алчности. Каждый, от великого хана до последнего погонщика, воображал, как будет сдирать со стен золотые листы, сам или руками слуг. А божественного Хаусипура орда воспринимала как досадную помеху, преграду на пути к вожделенному богатству.

Вот только оказалось, что помеха кусается, и больно.

Город Ном был взят в плотное кольцо, и на приступ завоеватели пошли по всем правилам воинского искусства, бытовавшего на просторах великой степи. Отряды двинулись на все ворота разом, а также там, где стена была не слишком высока. И всюду катумовские шаманы встретили отпор, да такой, что не все и ноги унесли. Потом каждый из уцелевших уверял, что именно против него вышел маг–император.

Появление лесных колдунов было встречено с радостью и надеждой. Уж эти–то точно стены разобьют, башни повалят, а мы в город войдём и пограбим всласть.

Переть на рожон лесные колдуны не торопились. Для лагеря выбрали крепкое местечко, отсыпали вал и выкопали ров, словно не они на номеев напали, а сами готовятся сидеть в осаде. Со всяческим остереганием обошли город, полюбовались на стены, хранящие следы магических ударов. Ризорх расспросил магов, которые ходили на приступ. Потом долго сидел, раскачивая перед глазами амулет, отнятый у Хайи. Невзрачный камешек был заговорён Хаусипуром и нёс отпечаток его руки. Недаром Гайтовий признал волшбу императора, когда увидал Скора, попавшего под воздействие камня. Та же волшба прослеживалась и здесь. Получалось, что Хаусипур и впрямь находился на всех башнях города разом.

Дело удивительное, но от великих магов и следует ожидать удивительных вещей. Степняки, вон, тоже недоумевают: ещё недавно у лесных колдунов оставалось восемь бунчуков, а теперь – снова девять. Неужто кто–то из подколдовков сумел за эти дни бунчук поднять? Или хозяин бунчука с куделью уходил куда–то тайным образом, а теперь вернулся? Много делалось домыслов, но до простой истины не додумался никто. Непредставимым казалось, что побитого колдуна можно спасать, лечить… Добить – это да. На такое готов любой. Но помогать сопернику способны только люди, живущие в лесу, где в одиночку можно лишь сгинуть безвестно. А в поле – и один воин. Потому и нет там меж людьми доброго устройства, а значит, и людьми они зваться не могут.

На второй день решили посмотреть, как город защищается. Взяли камень поздоровее и совместными усилиями зашвырнули его через стену. И тут же получили обратно, хорошо, что не в лоб.

Выставили вперёд Устона под защитой ажно семерых магов, чего прежде не бывало. Устон принялся палить по городу огненными шарами. Кое–где появились дымы пожаров, хотя горело неохотно. То и неудивительно, постройки в Номе сплошь каменные, крыши у них из чёрного слоистого сланца. К тому же всякой колдовской мелочи в городе собралось, что малявок в проруби. Серьёзных магов, соперников, Хаусипур изничтожал, а мажат да подколдовков со всей страны собирал себе в окружение. Против колдунов воевать это народ негодящий, а город от пожара оберечь для них самое дело.

Долго Устому огнём тешиться не дали. Грохнуло в небесах, и словно стопудовым молотом ударило по тому месту, где стоял огневик. Если бы не помощь товарищей, то и хоронить было бы нечего. А так сошлась сила на силу: грому много, толку – чуть.

Вечером колдуны собрались на большой совет. Сидели кружком, девять воинов с бунчуками стояли за спинами магов. Такое нечасто бывает, только когда принимаются важные решения.

– Силу Хаусипура мы теперь знаем, – сказал Ризорх. – Ни один из нас с ним управиться не может, но и ему девятерых не взять. Так что держимся вместе, друг от друга ни на шаг. И вот что я ещё думаю: когда чародей с такой ужасной силой бьёт, у него защита должна быть слабая. Не бывает так, чтобы кудесник во всём преуспел.

– Была бы защита слабая, – заметил Напас, – его бы свои давно в спину убили. Они же что пауки в кубышке: едят друг друга почём зря, пока самый большой всё своей паутиной не заплетёт.

– Может, он анагос на себя наложил? – спросил Анк. – Как тот, который в Лите был. Вот свои тронуть его и боятся.

– Не получается, – возразил Напас. – Анагос столько сил требует, что ни о какой власти говорить не приходится. Кто анагос на себя наложит, тот обречён на вторые роли. Его никто тронуть не посмеет, но и он большой силы иметь не будет. Этот–то, ну, как его… ведь не сумел Лит защитить.

Простому воину, даже если он оказался на совете волхвов, говорить не следует, пока его не спросят впрямую. Скор стоял за спиной Бессона с бунчуком, приставленным к ноге, и молчал. Хотя как можно забыть имя колдуна, которого Скор умудрился подстрелить? Аммус, наместник Лита, отец Лии… Если вдруг девушка узнает, что убийца её отца не кто–нибудь, а именно Скор… молодому стрелку не хотелось об этом думать. Но каждый раз, заходя к знахаркам, он вспоминал об этом.

В обозе у знахарок обитал уже почти десяток пленниц: те, кого победители не просто захватили для утоления страсти телесной, но прочили себе в жёны. Получалось, что и Скор сосватал за себя Лию. Только знает ли об этом сама Лия и что скажет убийце?

Лия вместе с другими счастливицами, избегнувшими участи войсковой шлюхи, помогала лекаркам и поварихам, ухаживала за ранеными, неумело исполняла всякую женскую работу. Тётки хвалили её за старательность. С Хайей девушка старалась не встречаться, и та проводила время в гордом одиночестве и полном безделье, ожидая решения своей судьбы.

Всё это разом промелькнуло в памяти Скора, когда он услышал, как суровый Напас поминает наместника Лита – мага, наложившего на себя страшный всякому волшебнику анагос и убитого простой, не заговорённой стрелой. Говорит и не может вспомнить имя Лииного отца. А Скор помнит, но молчит. Не положено ему самовольно говорить на совете.

– Аммус его звали, – подсказал Бессон. Вряд ли и командир лучников помнил лишь однажды услышанное имя давно убитого врага, но Скор–то стоял с Бессоновым бунчуком, вот чародей и разобрал не прозвучавшее слово.

– Во–во!.. – согласился Напас. – Править городом от имени Хаусипура Аммус мог, и никакие заговорщики на него посягнуть не смели. А как до настоящей войны дошло, тут ему и конец был. Мы об анагосе только в сказках слыхали и думать не думали, что вживую встретим. А и знали бы, что с ним такое, не испугались бы. И где теперь этот Аммус? Нет, тут что–то другое. Поглядеть бы на этого Хаусипура поближе…

– Кто его видал, тех в живых нету, – проговорил Ризорх. – Трёх степных магов злодей до смерти пришиб. Правда, те поодиночке на бой выходили. Не умеют, дурни, сообща драться. Там из простых нукеров кое–кто жив остался, тех я расспросил. Но что они рассказать могут? Говорят, Хаусипур собой велик, на две головы выше любого воина, ходит медленно, но тяжко, так что земля сотрясается. Одет во всё чёрное, и лица не видать – тоже чёрным закрыто. Бунчук перед ним несут с двенадцатью хвостами.

– Внушительно… – щуплый Бурун покивал головой, – но мы в этих краях и пострашней великанов видали. А Напас прав: поглядели бы, каков он есть, тут и придумали бы, как его колотить нужно.

– Вот выйдет он против нас, и поглядите, – произнёс Бажан, как обычно молчавший до последнего.

* * *

Сбылось обещанное уже на следующий день. Ворота, ближайшие к лагерю лесовиков, распахнулись, и оттуда вышло войско. Более тысячи человек гардианской стражи, тех, кто бестрепетно шёл в бой, сколько бы бунчуков ни вывешивали с противной стороны. В центре возвышался императорский штандарт, двенадцатихвостый, как и рассказывали очевидцы. И под этим штандартом действительно шёл некто в чёрном. Был он высок и внушителен, хотя и не так громаден, как твердили выжившие в прошлых боях. Но уже давно известно, что у страха глаза велики, и не бывает медведя громадней того, от которого девки из малинника убежали.

Шёл Хаусипур не торопясь, и так же неспешно двигались ряды гардиан. Не тряслась земля, не раскалывалось небо, но всякий понимал, что за этим дело не станет.

– Стрельнуть бы по нему!.. – простонала Нашта, впервые вышедшая из лекарской палатки, но не допущенная собратьями к сегодняшнему бою. – Я бы достала.

– Терпи, – ответил Анк, тоже стоящий в задних рядах. – Скоро все достанем. Ведь он по нашу душу идёт. Смотри, союзнички–то уже улепётывают, только пыль столбом.

Чёрные ряды приближались. Не видно лиц, не видно глаз, воронёные доспехи и чёрные плащи с капюшонами скрывают воинов с ног до головы, лишь тускло поблёскивает зачарованное гардианское оружие, которому всё равно, кого резать.

– Устому пора бы в дело вступить. Он тоже умеет издали свой огонь слать…

И впрямь, фыркнуло пламя, понеслось, ничем не сдерживаемое. Не встретив преграды, достигло воинских рядов и опало, не причинив вреда. В ответ дохнуло холодом, не тем морозом, к которому привычен северный народ, а замогильной стужей, убивающей тело за одну минуту. Не спасёт от него ни пуховая безрукавка, ни шейный платок. Если бы не совместные усилия колдунов, лежало бы лесное воинство, закоченев, и даже гардианских ножей на него было бы не нужно.

Ещё ближе чёрные ряды, не потерявшие до сих пор ни одного человека.

Со слитным гудением ушли в полёт стальные шершни, выпущенные Буруном. Бессильно попадали на землю, а там и истаяли, словно иней под жаркими лучами. А в ответ жестокие, сильнейшие удары по магам, по ратникам, по палатке знахарок. Покуда волхвы успевали отражать их, но делать это становилось всё труднее. А Хаусипур, окружённый гвардией, шёл, как будто и не бушевали вокруг магические вихри.

Гардиане уже совсем близко.

– На раз! – командует Бессон. – И!..

Двести лучников разом выпрямляются и стреляют почти в упор, с сотни шагов. И вновь наколдованные Бессоном стрелы падают, не найдя цели. Но есть ещё и стрелы настоящие, из яблоневой древесины, с гусиными перьями, добытыми на родном озере во время весеннего лёта птиц, с трёхгранными железными наконечниками Остоковой работы. Их берегли, собирали после каждого боя, чинили поломанные, и теперь простое оружие не подвело: первые чёрные воины упали под ноги своим собратьям.

– Нежить это! – закричал Ризорх. – Не берёт их магия, стрелами надо, а потом – в топоры!

Не умеет нежить обитать в городе и биться в правильном строю, но сейчас людям было не до таких тонкостей. Волшебное оружие врага не трогает, а простое валит на землю. Значит, надо драться попросту. Тысяча гардиан, а против них пятьсот воинов лесного народа: половина лучников и столько же ратников с рогатинами и топорами. Исход битвы неясен: сколько легионеров добежит под обстрелом до противника, а там ещё придётся лезть через ров на земляной вал, уставленный ежами и рогатками. Не зря в первый же день укрепляли лагерь. Силы–то получаются равны! Сейчас бы конницу гардианам во фланг, чтобы от ворот отрезать, заставив биться в чистом поле, только где та конница? На дальних холмах чуть маячат их бунчуки.

Между тем и Хаусипур, видимо, понял, что силы равны. На его войско лесные чары не действуют, но и ему не хватает мощи перебороть разом всех ведунов. А уходить далеко от стен, атаковать лагерь лесных колдунов – рискованно.

И гардиане, повинуясь неслышному приказу, двинулись взад–пятки. Отходили медленно, унося своих убитых и раненых, но этого им не позволили. Никто уже не охотился за неуязвимым Хаусипуром, отстреливать старались крайних в шеренгах и добились–таки своего: ворота захлопнулись, но пяток тел остались лежать на поле. Их утащили в лагерь, чтобы поглядеть, с какой это нежитью довелось сражаться.

* * *

– О светозарный, где были твои воины, когда мы бились с наманским чародеем? Я не видел от них чудес храбрости, видел лишь чудеса прыти, которые они проявляли, убегая с поля боя.

Никто и никогда не смел так говорить с великим ханом, но Ризорх не считал нужным стесняться в выражениях. Будь на месте лесных колдунов кто угодно, хан знал бы, что делать. Одно движение мизинца с нефритовым кольцом и… да каков ни будь чародей, он не прожил бы и секунды! Но дети чащобной убыр явились втроём, и без боя их будет не взять. К тому же, и в этом хан ничуть не сомневался, среди девяти воинов, пришедших как телохранители, тоже есть колдуны. Ни один настоящий чародей не унизится до того, чтобы держать чужой бунчук, а этим – всё нипочём. И ведь не обойтись без них, никак не обойтись…

– Трусы будут наказаны, – мрачно сказал хан. – Молот палача ждёт их.

– Долго искать трусов не придётся, – заявил Ризорх и ткнул пальцем в ближайшего из советников. – Почему никто из магов, увивающихся вокруг твоего престола, не взял Ном, когда Хаусипур покинул его? Пусть он скажет, где была его храбрость?

– Ты лжёшь! – закричал маг. – Проклятый Хаусипур был на башне, напротив которой мы стояли. Это все видели и могут подтвердить!

– То, что видят все, обычно бывает мороком, – Ризорх по–прежнему обращался только к хану. – Послушать твоих мудрецов, о светозарный, так получится, что в Номе правят разом семь императоров. Мой слабый умишко такого понять не может. На небе – одно солнце, в стране – один повелитель. Ведь если, как уверяет твой советник, в Номе может царить семь императоров, значит, в степи может быть семь великих ханов. Нет ли здесь предательства?

– Клевета!.. – заревел советник, хватаясь за воображаемую саблю. Но Ризорх видел, что никаких боевых заклинаний чародей не готовит, а значит, и крикам большого значения придавать не стоит.

– Пусть тогда он докажет свою приверженность трону.

– Как именно? – заинтересованно спросил Катум.

– Тут неподалёку есть холм, с которого было бы удобно наблюдать за штурмом. Прикажи перенести ставку туда…

– Это опасно! – поспешно воскликнул хан, а чародей, стоящий за его плечом, просветлел лицом, ожидая, что сейчас отродье убыр, выползшее из своего бурелома, ляпнет глупость, обратив на себя гнев хана. Конечно, великий хан – не больше чем кукла, посаженная магами на престол, и гнев его страшен только пастухам, но ведь магов в ставке несколько, и каждый из них хочет стоять за плечом величественной куклы и давать мудрые советы. И, разумеется, любой из соперников воспользуется сегодняшней встречей солнцеликого с лесными колдунами, чтобы самому выйти в ближние советники.

– Я никогда бы не посмел подвергать опасности драгоценную жизнь повелителя, – с поклоном произнёс Ризорх. – Шатёр будет пуст, но он станет привлекать взгляды Хаусипура. А вот он, – корявый палец колдуна уставился в грудь советника, – пусть идёт на приступ и выманит чародея из города, как это сделали мы. Конечно, он пойдёт не один, а поведёт тех трусов, что бежали вчера с поля боя. Если мои старые глаза не подвели меня, то я видел среди бегущих бунчуки боевых магов, ровным счётом три. Вот мы и проверим хвалёную храбрость тех, кто умеет лишь бежать и уклоняться от битвы.

– Это всё хорошо… – с сомнением произнёс хан, – но чем подобное сражение поможет нам в осаде города?

Истинные мысли светозарного были ясны Ризорху безо всякого волшебства. С одной стороны, очень хотелось проявить власть и отправить в бой советника, чьи советы приходилось беспрекословно выполнять. Но, с другой стороны, хан понимал, что от первого мага зависит слишком многое, в том числе и ханская власть. Сгонишь этого – появится следующий, указания которого придётся выполнять столь же беспрекословно. А маги отдельных племён начнут своевольничать больше обычного. Уж они–то знают, кто повелевает на самом деле.

– Война – дело гадательное, – медленно промолвил Ризорх, – но я думаю, что взбудораженный нападением, и увидав белый шатёр у самых стен, противник непременно устроит вылазку, желая пленить великого хана. И, когда Хаусипура сумеют заманить достаточно далеко, мы попробуем приступить к городу с другой стороны. Тогда и увидим, сколько императоров царствует в Номе.

– Я согласен, – резко произнёс катумовский маг. – Я не слишком верю в этот план, но трусом меня назвать никто не может, и завтра вы это увидите.

Степного чародея тоже было нетрудно понять. Он согласился с Ризорхом в ту секунду, как понял, что ему не придётся лично выступать против Хаусипура. А гнать в бой племена, к тому же не принадлежащие к его клану, чародей был всегда готов. А тем временем лесные колдуны либо возьмут Ном, и советник, как участник штурма, окажется причастен их славе, либо будут разбиты, что тоже пойдёт на пользу хитроумному степняку.

– Вот и ладненько, – произнёс Ризорх совсем иным тоном. – Ты, главное, чародейчиков своих предупреди, что против чёрного войска колдовать не надо. Не действует против них волшба. А вот стрелами, что потяжелее, да шестопёрами очень даже можно их побивать.

– Сам разберусь, – буркнул маг, но, по всему видать, совет на заметку он взял.

– Я рад, что у светозарного хана столь мудрые советники, – на этот раз Ризорх говорил со всей почтительностью, ибо за этими словами должна была последовать просьба. – В завтрашнем бою потребуется много лучников, и я просил бы солнцеликого повелителя послать нам в помощь те войска, что лишились своих колдунов. Я надеюсь, луков они не лишились и стрелять могут. Завтра это умение очень пригодится всем подданным солнцеликого.

– Сколько вам нужно луков?

– Полагаю, восьми сотен будет достаточно.

– Вы получите тысячу, – милостиво пообещал хан.

* * *

Обещанное подкрепление подошло с вечера. Кочевников заставили спешиться и отогнать коней подальше, чтобы ни у кого не возникло соблазна бежать.

На рассвете, когда сон бездельников особенно сладок, а земледельцы, пастухи и охотники приступают к дневным трудам, мировые сферы были разом и грубо возмущены. На город пала тьма, а следом обрушился смерч, способный расшвырять любое войско, переломать дома и сгинуть, оставив после себя одни развалины. Смерч мазнул по краю стены, готовясь опустошить город, но затем медленно, словно нехотя, двинулся в сторону ордынских стоянок. И, наконец, угас, высыпав перед стеной кучу бесполезного мусора.

К этому времени подступившие было к воротам кочевники уже отступали, устрашённые не столько Хаусипуром, сколько неудачным колдовством собственных магов. Смерч, который можно развернуть на его создателя, не лучшее оружие в магической войне. Впрочем, своего ханский советник добился, поскольку ещё через несколько минут к лагерю лесных колдунов подскакали гонцы с криком:

– Чародей вышел из Нома!

Больше лесным колдунам было некогда наблюдать за сражением, развернувшимся у дальней оконечности огромного города. Пришло время действовать самим.

Подколдовок Соловко свистнул отчаянно, как только он умел, и по этому сигналу к стенам побежали присланные Катумом воины. На плечах они тащили длиннейшие драбины, способные достать гребень стены.

Первые защитники города, объявившиеся на стенах, были сметены магическим ударом, но вслед за ними на стене и башне объявились знакомые чёрные фигуры.

– Бей в глаз! – прозвучала внизу команда на человеческом и всех степных языках. Приказ был излишен, ещё с вечера каждый из бойцов знал, что чёрных следует бить стрелой в глаз. А уить этому искусству ни лесных, ни степных стрелков было не нужно. Град стрел смёл со стены чёрных защитников не хуже, чем мочальное помело сметает в загнётку уголья. Может, и осталось несколько гардиан, укрывшихся за кремами, но в бою они участвовать не могли. И лишь одна фигура возвышалась на башне, на самом виду, неуязвимая для стрел и неподвластная колдовству.

Огромный, на две головы выше любого воина, беспросветно–чёрный великан стоял совершенно неподвижно. Руки безвольно опущены, ноги плотно сведены, словно никогда Хаусипур не делал ни единого шага, способного сотрясать землю, а так и возник здесь, намертво вросший в плиты стен. Там, где у нормальных людей бывает лицо, засветилось багровое пятно, и чёрный луч упал на выжженную землю под стеной, пополз, вдавливая брошенные лестницы и убивая людей. Конечно, их защищали с той стороны, но никакая защита не бывает абсолютной, и всё больше тел пласталось под стеной, навсегда выронив оружие. Затем удар, уже знакомый, обрушился на магов и был ими отбит.

Уцелевшие кочевники засыпали Хаусипура стрелами, но тот даже не пытался их отбивать. Стрелы ударяли туда, где должно было находиться лицо, горло, грудь, и бессильно падали. Пара стрел умудрилась вонзиться во что–то и нелепо торчали, подчёркивая неуязвимость императора.

Нападавшие попятились. Было ясно: ещё немного, и они побегут – тысяча воинов побежит от одного человека, вернее – мага, которого ничем не взять.

Скор вместе с другими лесными лучниками укрывался за земляным валом, куда не долетали горючие снаряды катапульт и камни пращников, куда не доставала даже волшба Хаусипура или того, кто стоял на башне вместо него. Странно и неприятно во время боя сидеть в полной безопасности и наблюдать, как Хаусипур убивает других.

Волхвы не раскрыли союзникам тайну чёрной стражи, сказали только, что их можно отстреливать из луков в глаз, словно белку или куницу. А свои со вчерашнего дня знали, что никакой нечисти среди гардиан нет, но каждый из ветеранов с ног до головы закован в бронзовые латы. Даже на глаза опускалась частая бронзовая сетка. Потому и двигалась стража медленно, что каждому бойцу приходилось тащить многопудовую тяжесть. Зато никакие волшебства их не брали. Колдуй не колдуй – бронза твоих усилий не заметит. Но с Хаусипуром такого быть не может, он сам колдует, да ещё как! А бронза и магия – вещи несовместные.

И вот теперь, изо всех сил напрягая глаза, Скор следил за фигурой страшного мага. Хаусипур совершенно, по–неживому, неподвижен, а внизу, у самых ног, слегка колышется чёрное полотнище… Вчера воинам показывали захваченные трупы гардиан: у них поверх воронёных доспехов тоже были наброшены полотнища чёрной ткани. Напас сказал, что никакого колдовства там нет, накидки нужны, чтобы никто не мог разглядеть доспехи и разгадать, откуда берётся нечувствительность к магии. А что может скрываться здесь?

Скор вдруг вспомнил великана, что вздымался вровень с утёсами, и Кутрю, посылающего одну стрелу за другой в пустые глазницы. Что бы там ни прятали за чёрным полотном, им есть что скрывать!

Скор вскочил и помчался к стенам, где гибли не смеющие отойти кочевники. Кажется, вслед что–то кричали, Скор не слышал. Выбежал на расстояние прямой стрельбы и вскинул лук. Тяжёлый взгляд Хаусипура медленно полз по земле, истребляя пока ещё живых стрелков. Скор понимал, долго стрелять ему не придётся, но и того времени, что есть, должно хватить.

Когда во время осенних праздников в лесных посёлках лучники состязались в скорости стрельбы, то бывало, у одного стрелка в воздухе находилось разом до четырёх стрел. И все попадали в цель, так что одна стрела расщепляла другую. Скор не был в числе самых лучших стрелков, но сейчас он стрелял с невозможной для себя скоростью. И метил не в чёрное пятно башки, не в грудь, не в горло, куда посылали стрелы другие, а туда, где натянутое полотнище сливалось со смолёным гребнем стены. Плевать, что ничего не видно, хоть одна стрела да найдёт цель!

Крика он не расслышал, увидал лишь, что с высоты падает что–то маленькое, в чём обманутый разум представил поначалу карлу–мажонка, сторожившего наманскую казну.

Уже не опасаясь потухшего колдовского взгляда, Скор метнулся к подножию стены, схватил свою жертву и побежал обратно. Нужно показать колдунам, что он подбил, а уж они разберутся.

Разобрался сам, с одного взгляда, не сделав и десятка шагов. Не карла это был, а ребёнок. Девочка лет шести или семи, какие у всех народов считаются младенцами. Тщедушное тельце в двух местах просажено тяжёлыми стрелами, рубашонка из льняного волокна тончайшего разбора набрякла кровью.

Да что же это делается?! Даже степняки, исконный враг, нелюди, не убивают детей, оставляя в живых тех, кто не дорос до тележной чеки. А тут – послать младенца под боевые заклинания, под огонь и стрелы! Под его, Скора, стрелы…

Скор споткнулся и упал на колени.

Девочка была мертва, полностью, безнадёжно. И это сделал Скор. Даже когда после проигранной битвы у стадиона они вырезали весь город, детей и старух не трогали. Этим люди отличаются от чудовищ. Теперь он, Скор, тоже чудовище. Что скажут предки, как поступят боги?

Мимо бежали воины, свои и кочевники вперемешку, лестницы были приставлены к стенам, и по ним торопливо карабкались степняки с саблями, зажатыми в зубах, ратники с топорами за кушаком, лучники, на время закинувшие лук за спину. Стену уже никто не оборонял, и войско торопилось закрепиться наверху. Проскакал гонец с криком: «Хаусипур повернул в город!» Поздно, город уже не твой, город принадлежит войне.

Скор пришёл в себя оттого, что его плеча коснулась Нашта.

– Вставай. Там идёт бой за башню, ворота уже наши. Но император тоже в городе, и бой не кончен.

– Вот, – сказал Скор, указывая на труп девочки. – Я убил ребёнка.

– Знаю. Твой крик слышали все колдуны. Но младенца убил не ты. Ты только прекратил мучения. Убил её Хаусипур. Или ты думаешь, девочка могла бы выжить после того, как через неё прошло столько магической силы? Уж я–то знаю, каково это и что бывает потом. Вставай и иди. С Хаусипуром надо покончить прежде, чем он погонит в бой детей, что стоят на остальных башнях.

* * *

Император Хаусипур шёл по развалинам великого Нома. Он был один, сохранить гвардию не удалось, те гардиане, что вышли с ним в неудачную вылазку, были убиты из кривых луков. Спасать их было некогда, Хаусипур едва успевал отбивать стрелы, летящие ему в лицо. И уничтожить лучников всех разом не удавалось, кажется, даже кочевники поняли, что сейчас важно не нападать при помощи магии, а беречь себя и своё войско.

Тройные доспехи, бронзовые снаружи и изнутри и роговые в середине, пригнетали к земле, мешая идти, но император не замедлял шага. Он всегда презирал магов, умеющих колдовать, но неспособных метнуть копьё хотя бы на десяток шагов. Доспехи Хаусипура были тяжелее гардианских, но он ходил наравне со своими телохранителями, и это умение не раз выручало его. И сейчас, когда едва ли не всё окружение погибло, в своей безопасности Хаусипур не сомневался. Лесовики могут сколько угодно раскидывать чары, пока Хаусипур в доспехах, они ему не страшны. Несколько слоёв распаренного рога, а сверху тонкие листы бронзы – такое сочетание не пробивается ни магией, ни ударом копья. И, конечно, чудесный шлем, бронзовый только с затылка, чтобы не бояться магического удара в спину. Изнутри он покрыт пластинами зачарованного золота, золотое забрало скрывает лицо. В шлеме можно колдовать, совершенно не замечая вражеских заклинаний. А это значит – всю силу направить на то, чтобы сокрушать врагов, не опасаясь за свою жизнь. Жаль, что даже всей силы недостаёт, чтобы раздавить замшелых лесных уродов всех разом. А поодиночке они не подставляются, берегут даже больных и слабых. Грязные животные, скоты! Человек – это звучит гордо, он должен господствовать над слабыми, а не служить им! А червей, что нарушают этот закон, следует давить. Тысячу раз жаль, что силы пока недостаёт… Но уже через несколько минут всё переменится. Лесные маги идут за ним по пятам, хотя ничем не могут повредить. А у него с минуты на минуту будет сила, способная размазать не только лесовиков с их отрядишком, но и всех, кто посмел посягнуть на величие императора.

Великая несправедливость заключена в том, что объединять и концентрировать разрозненную силу магов–мужчин может только женщина. Жалкое, бестолковое существо, ничего не понимающее в природе власти. Если бы Хаусипур сам мог объединять магию своих бывших врагов, некогда сокрушённых им, всё было бы намного проще. И всё же он сумел обойти установления природы. Магию может собрать лишь женщина? Получите женщину – сопливую девчонку, которую так легко зачаровать, которая моргнуть не посмеет без воли господина. Потом она сгорит, но это неважно, подобного добра в любой хижине навалом.

Свихнувшаяся от жадности толпа громит императорский дворец, обдирает со стен позолоченную плитку, не умея отличить золото от обливных изразцов. Одно слово – варвары. Собственная дикость и алчность погубят их. Каждый торопится нахапать побольше, и никто, кроме проклятых лесовиков, уже не воюет.

Шестеро лучников дружно выпрыгнули из укрытий. Звонкий щелчок, словно не шесть, а одна общая тетива спустила стрелы в полёт. И, главное, никакой магии, бронзе нечему противодействовать, отбивайся, как умеешь. Именно таким образом дикари уничтожили практически всю личную гвардию, цвет наманского войска. Выучились, твари болотные…

Две стрелы, что летели в лицо, сгорели в воздухе, ещё одну Хаусипур отбил усилием воли. Две сильно ударили в живот и колено. Больно даже сквозь доспехи, завтра всё тело будет в синяках. И ведь не промазали, один из негодяев и метил в колено, выискивая в броне слабое место. Не найдёте!

Мгновенным толчком Хаусипур опрокинул статую, за постаментом которой пряталось двое бандитов. Убил или нет – разбираться некогда, сейчас важно добраться до цитадели: приземистой башни из грубого рустового камня. В щедро украшенном Номе это единственное здание, возмущающее взор. Туда грабители сунутся в последнюю очередь, а если сунутся, то им же будет хуже. После того как лесные колдуны сумели непонятно как взять одну из привратных башен, открыть ворота и войти в город, Хаусипур сдал остальные башни без боя. Доверенные подколдовки напрасно ждали, готовясь выставить на стену куклу, изображающую императора, и спрятать в её ногах зачарованную девчонку, способную собирать в себе магическую силу. В такую минуту тратить силу на оборону башен – безумие. Вся мощь до последней капли нужна, чтобы раздавить лесных колдунов. Раздавить всех разом, сколько бы их ни было.

Лесные преследуют его не отставая. Тем лучше, не придётся искать их по всему городу.

Новые выстрелы в упор: по–подлому в спину, в грудь, локоть… не возьмёте, куда вам!

Тяжёлый камень, с голову величиной, ударил в левую руку. Не иначе подколдовок постарался, обычному человеку далеко швырнуть камень такой величины не по силам. Магия броска была нейтрализована, камень потерял стремительность, но всё равно рука безвольно обвисла.

– Проклятие! – Хаусипур обрушил на убежище мажонка громовой молот. – Достал? Нет? Непонятно. Чащобные твари берегут своих, ни один не наколдовывает напастей на императора, только своих защищают, уроды…

Хорошо ещё, что ни у лесных, ни у степняков нет пращников. Камень летит медленно, отбивать его легче, но хоть один из сотни долетит и оглушит. Тогда не повоюешь.

Проверять, удалось ли покончить с подколдовком, было некогда, Хаусипур, расчищая путь магическими ударами, продолжал идти к цитадели. Там, в глубоких подвалах, в бронзовых темницах сидят пленники. Ни один из противников, которых когда–то удалось сломить, не был им убит. Все они живы, их хорошо кормят и всячески заботятся о них, но их колдовство и немощная сила рук разбиваются о бронзовые стены. Но пленники продолжают колдовать, потому что маг без этого не может. В каждой камере под потолком – массивный золотой диск, запирающий вход. Золото заговорено Хаусипуром, поэтому пленникам оно не подвластно. Зато сам Хаусипур преспокойно забирает исполненную ненависти силу. То есть не сам, конечно, а при помощи глупых девчонок, но это ничего не меняет. Девчонок всегда много, жечь их можно не считая.

Сейчас он дойдёт до цитадели и в упор, с малого расстояния, ударит по лесным колдунам разом собственной магией и собранной силой пленников. Такого не выдержит даже лесная спайка. С лесными волхвами будет покончено, а чтобы перебить остальных, потребно лишь время. Главное – добраться до цитадели, которая уже совсем близко.

Теперь Хаусипур не только расчищал путь и сжигал стрелы, но и зорко следил, чтобы никто больше не вздумал швыряться камнями. И не заметил верёвки, волосяного аркана, валяющегося на плитах мостовой.

Лежащий ничком кочевник, белег, когда–то вылеченный знахарками от ядовитых ожогов, приподнялся и что есть силы рванул аркан, в петлю которого ступила закованная в бронзу нога. Так в родных степях он выхватывал из табуна жеребёнка, предназначенного на мясо. Ноги жеребёнка не имело смысла беречь, и тем более не стоило беречь ноги наманского императора.

Другой колдун ни за что не попал бы в примитивную ловушку, но бронзовые доспехи ограничивали и магический взор хозяина. Хаусипур с тяжким грохотом упал на мостовую. Он попытался подняться, но второй рывок верёвки, обвившейся вокруг ног, вновь опрокинул его, а сбоку подскочил заросший до самых глаз варвар и саданул топором по шлему. Ударил в затылок, с той стороны, где Хаусипур не мог колдовать. Бронзовые петли лопнули, шлем откатился в сторону.

Варвар не насладился своей победой, Хаусипур сжёг его единым взглядом, и кто бы ни прикрывал бородатого, защита его не помогла.

Теперь надо освободиться от аркана, суметь встать в неподъёмных доспехах, найти и надеть сбитый шлем…

Ещё одна бородатая харя нависла над Хаусипуром. Седые лохмы волос, оскаленная яма рта с чёрными пеньками зубов. И этого уже не удалось сжечь магическим взглядом; мгновение две колдовские воли противоборствовали, не желая сдаваться. Хаусипур был сильнее, и он поборол бы поганого старика, но остальные волхвы уже поняли, в чём дело, и чуждая волшба навалилась разом, парализуя волю и отнимая колдовскую силу. Хаусипур ударил бронзовым кулаком и попал в пустоту. В следующее мгновение липкое тяжёлое небытие затопило его, словно мошку, попавшую в янтарь.

– Влип, – сказал Бурун, поднимаясь с земли. – Вот так берут медведя, когда он в пчелиную колоду лезет.

– Как он тебя кулачищем–то, – заметил подошедший Ризорх. – Ведь убить мог безо всякого чародейства. Как ты только уклонился…

– Медведь, когда в колдовской мёд влипнет, тоже лапами машет. А лапы у него поздоровей Хаусипуровых, и с когтями. Так что я привыкши.

Милон поднял отлетевший шлем, заглянул внутрь, щёлкнул пальцем по изогнутой золотой пластине, охватывающей затылок, ковырнул тончайшие роговые чешуи.

– Это моё! – подскочил к нему белег, так и не выпустивший конец волосяного аркана. – Это я опрокинул чародея!

Милон глянул на кочевника, и тот побледнел, сообразив, что вздумал пререкаться с колдуном.

– Твоё, – миролюбиво произнёс Милон, протягивая шлем. – Заслужил, так носи.

– Отдыхаем? – напомнил о себе Напас. – А бой–то ещё не кончен. Императора нужно прибрать, нечего ему тут валяться. И чёрная башня покуда не взята. Чует моё сердце, не просто так Хаусипур туда спешил.

* * *

Второй день орда ликовала на развалинах Нома. Кочевники волокли в свои телеги всё, что могло быть стащено, и громили всё, что было не сдвинуть. От золотого дома остались одни ободранные стены. Уцелевшие жители прятались по подвалам и даже не пытались сопротивляться завоевателям. Спасало их только то, что варвары пресытились убийствами.

Белег в чёрном шлеме выплясывал на главной площади и неразборчиво кричал. Все знали: это тот человек, что сразил Хаусипура.

Второй день лесные колдуны жили на два лагеря. Часть волшебников сберегали обоз и палатку знахарок, остальные обосновались в чёрной башне. Взяли её почти без боя, но в самой башне их встретила удушливая жара и едкий запах горячей смолы. В последнюю минуту верные императору подколдовки залили кипящей смолой нижние этажи. Скрыть тайну бронзовых темниц они не могли, да и не пытались, но исправлять там что–либо было поздно, пленники погибли, навеки впаянные в смолу. Бронзовые темницы обратились в бронзовые могилы. Вскрывать их волхвы не стали – зачем попусту тревожить мёртвых? Они своё отмучились, пусть отдохнут. Сняли только круглые двери из массивного золота, что закрывали проход в потолках, а бронзу оставили, где была. И без неё добычи столько, что не перетаскать.

Через день чёрная башня была покинута, последние лесные ратники вышли из Нома, где по большому счёту было уже нечего взять. Война закончилась, войско начало собираться в обратный путь. Но прежде войскам, пешим и конным, была объявлена воля повелителя сущего, солнцеликого хана Катума, что в полдень у городских стен произойдёт казнь злого врага рода человеческого, гнусного чародея Хаусипура. Там же вожди племён будут подносить светозарному причитающуюся ему третью часть взятой добычи. О том, что лесным магам тоже была обещана доля, Катум позапамятовал.

Поглазеть на казнь собрались, кажется, все войска, подчинённые ханской воле. Вряд ли даже солнцеликий представлял, какая прорва людей собралась под его рукой. Но бунчуки в этот день подняли немногие. Знаками колдовской власти украсились только лесное войско и ставка хана. Прочие маги понимали, что их заслуги тут не много, и предпочитали держаться скромно.

Хаусипура вывели на специально сколоченный помост. Бронзовые доспехи с пленного императора давно были содраны и лежали среди других трофеев. Победители сорвали и исподнее из тонкого белёного полотна. Кажется, магу такая одежда и не нужна, но, видно, не слишком просто было колдовать, почти нацело закованным в бронзу, раз под доспехами Хаусипур носил женскую колдовскую одежду. Теперь император стоял совершенно голый, ни единая верёвка или цепь не опутывала его, но различающие магические сущности видели, что наманский чародей связан не верёвками, а необоримыми заклинаниями, наложенными разом всеми лесными магами. Двенадцатихвостый бунчук бросили наземь, и хан Катум самолично наступил на него сафьянным сапогом.

Сбылась мечта великого хана, он сокрушил империю и топчет её штандарт. Но ближнее окружение солнцеликого лучше понимало, что происходит. Хану достаются внешние почести, а главное лесные колдуны заберут себе. Вокруг помоста вздымаются девять дикарских бунчуков, и десятый, повитый белыми траурными лентами, тоже вынесен сегодня к людям. Пройдёт пара минут, девять колдунов взломают разум Хаусипура. Как ни будь могуч свергнутый император, противостоять девятерым он не сможет. Все его тайны, заклинания и магические приёмы, что помогли когда–то добиться власти и много лет её удерживать, достанутся девятерым, которые и сейчас стараются не выделяться из толпы соплеменников. Совершенно безвестными они быть не могут; Ризорха, Напаса и Устона знают ещё со времён островной ярмарки. При взгляде на Милона и Буруна тоже нетрудно угадать магов, но остальные четверо остались неразгаданными, а ведь после наманской войны вряд ли во всей степи найдутся чародеи, способные состязаться с ними на равных.

Ризорх подошёл к Хаусипуру, заглянул в глаза.

– Мы не любим мучить живых, но тебя надо убить так, чтобы ужаснулись не только те, кто увидит казнь, но и потомки их потомков. И если кто–то вызовет из посмертия твою тень, он не услышит ничего, кроме стонов и воплей. Это не месть, а всего лишь разумная предосторожность, чтобы такие, как ты, больше не рождались на земле. Никто из нас не возьмёт ни капли твоей нечистой силы, не захочет узнать ни единой из твоих грязных тайн. Ты просто сдохнешь, навсегда и бесследно.

Ризорх отшагнул в общий ряд, негромко сказал, обращаясь к товарищам:

– Освободите ему горло. Пусть все слышат, как он будет кричать.

Учёный номей, пленник, которому было поручено вести летопись, дабы сохранить в веках деяния хана, так написал в своём свитке:

«Вопли казнимого Хаусипура были слышны в самых дальних рядах войска. Жилы его лопнули, и кровь текла изо всех отверстий. Казнь продолжалась долго, и долго не смолкали крики».

* * *

Сотник Хисам был давно и хорошо знаком едва ли не всем в лесном отряде. И когда он появился не ко времени и потребовал встречи с Ризорхом, караульные потревожили старого колдуна и провели к нему сотника.

То, что рассказал Хисам, лишь внешне было новостью, но Ризорха ничуть не удивило.

Охрану белой юрты в очередь несли сотники ближнего тумена, и в этот день эту почётную обязанность, вместе с тремя другими сотниками, исполнял Хисам. Обычно никаких особых секретов в ставке великого хана не обсуждалось. Советники шептали что–то на ухо Катуму, хан громогласно отдавал распоряжения, которые тут же исполнялись. В этот раз всё начиналось как обычно, но, видимо, явившийся наушничать советник сообщил нечто такое, отчего хан поначалу пришёл в бешенство, но очень быстро скис и уже не кричал, как именно он истребит негодяев, вызвавших царственный гнев. Вслед за тем был спешно созван совет приближённых магов, и сведения, принесённые наушником, объявили всем.

Так сотник Хисам помимо своей воли оказался посвящён в страшную тайну, которая ещё два дня не должна была выходить за пределы ханского шатра.

Добыча последних дней была чудовищно, неподъёмно велика, никто из приближённых повелителя степей и помыслить не мог, что в руки победителей попадут такие сокровища. Разве что в древности, когда совместные усилия номеев и кочевых племён сокрушили кабашский каганат, в руки завоевателей попадали такие богатства. Но времена Кабаша давно прошли, вспоминать о них – всё равно что мечтать о веках медынских, что минули в столь древнюю эпоху, что иначе как сказочной и зваться не может. А в нынешние времена подобной добычи ни у кого не бывало.

Однако сколько ни награбь, а хочется ещё.

Среди всех рассказов о наманских богатствах особо выделялись байки об императорской сокровищнице, где золотые монеты лежат на полу таким слоем, что вошедший проваливается по колено. И хотя всякий, имевший дело с золотом, знает, что в россыпь монет не провалишься, сказкам верили.

Искали наманскую казну отчаянно и целеустремлённо. Золотой дом был едва ли не разобран по камешку, но ни в подвалах, ни в парадных помещениях не оказалось ничего, напоминающего сокровищницу. Тогда за поиски взялись маги. Были допрошены десятки уцелевших в резне слуг и царедворцев, и, наконец, нашёлся человек, который знал, куда подевались деньги. Оказывается, казна, как и личные сокровища Хаусипура, никогда не хранилась в Номе, но скрывалась в потайном месте далеко на западе. И месяц назад, в самый разгар войны, она была захвачена словно с неба упавшими лесовиками.

Гнев хана Катума был неописуем. Его обокрали! Сокровища, по праву принадлежащие солнцеликому, дикари бессовестно заграбастали, слова не сказав повелителю! А он ещё приказал, чтобы лесовикам продали коней, везти украденное в их чащобы. Возмущённый хан даже не вспомнил, что лесовики вовсе не подданные, и даже то, что они приносили ему, не является данью, а всего лишь дарами. Поначалу хан возжелал попросту отправить на плаху всех лесных магов, а заодно и ратников, а казну вернуть себе, как то и требует справедливость. Но потом вспомнил, с кем приходится иметь дело, и решил прежде выслушать совет ближайших чародеев. На этот раз предложения не шептались на ухо, а произносились вслух, достигая ушей Хисама.

– Завтра хан устроит большой пир в честь победы. Вас всех пригласят туда и во время пира убьют: зарежут гардианскими ножами. Ханские советники сказали, что наверняка знают шестерых ваших магов, но убивать гардианским оружием будут всех, кто вызывает хоть какие–то подозрения.

– Им не придётся пачкать гардианские ножи, – усмехнулся Ризорх. – Можно было бы пойти на званое угощение и проучить предателей, но наши люди устали от войны. Утром нас уже не будет здесь. Мы попросту уйдём домой, и, думаю, у Катума не хватит смелости остановить нас.

Утром, ещё до света, под покровом невидимости лесной отряд снялся с насиженного места и, выйдя на мощёный наманский тракт, направился в сторону гор к знакомому перевалу. Тяжело нагруженные телеги постукивали огромными колёсами по плотно уложенным каменным плитам. Тягловый скот был в третий уже раз сменён, в телеги запрягли жилистых наманских лошадей. Потом, когда закончатся бывшие владения империи, двигаться придётся по бездорожью. Там споро не побежишь, а тут можно и пошустрее. В ставке Катума скоро хватятся, что союзник исчез, и за это время нужно уйти подальше.

Вместе с пешими ратниками уходил и беглый сотник Хисам. Двух своих коней, одного под седлом, второго с тороками, вёл в поводу. В степи у Хисама никого не оставалось, а здесь была красавица Нашта, без которой степняк не представлял жизни.

Посланцы Катума догнали ушедших вечером, когда войско уже останавливалось на ночёвку. Отряд в две сотни сабель и бунчук одного из младших советников великого хана. Возле лагеря всадники спешились, советник и Ризорх вышли, встретившись ровно посредине между войсками. Поздоровались, как и полагается дружественным магам, обменялись обычными в таких случаях любезностями. И лишь потом посланник сдержанно произнёс:

– Великий хан удивлён вашим поспешным уходом.

– Когда мы подносили дары, – возразил Ризорх, – я говорил светозарному, что наше войско собирается в родные места. Лето скоро закончится, и, если распутица застанет нас в чужих краях, мы не сможем вернуться домой.

– Один день ничего не изменит, а великий хан приглашает вас завтра на пир в честь нашей общей победы.

– К сожалению, мы ушли уже далеко и не поспели бы к сроку, несмотря на все старания.

– Мои всадники доставят вас быстро и со всевозможным почтением.

– Мы привыкли ходить пешком. Ехать на заводных конях, словно тюки с добычей, было бы недостойно мага. К тому же мы не можем бросить здесь своё войско. В округе ещё бродит несколько недобитых наманских отрядов, и, если они увидят войско, над которым не поднят бунчук, они, несомненно, нападут и уничтожат его. Этого допускать никак нельзя.

– Вы отказываетесь от приглашения великого хана?

– Нет выше чести и большего счастья, чем получить такое приглашение, но неодолимые обстоятельства заставляют нас с сокрушённым сердцем отклонить его. Надеюсь, пресветлый повелитель поймёт нас правильно и не разгневается на наш отказ. А на будущий год, во время торгов на островах, я сам буду испрашивать прощения у великого хана за свой невежливый поступок.

– Я передам светозарному ваши слова, – сухо сказал посол. – Боюсь, он будет не слишком доволен.

Сотни вскинулись в седло и исчезли в наступающей тьме. Лесовики остались на ночёвку, хотя распряжённых коней в поле не отгоняли, а кормили с рук.

Весь следующий день лесная рать двигалась без остановок, торопясь уйти как можно дальше, хотя все понимали, что пеший от конного не убежит.

Так и случилось. От острого взгляда Ризорха не укрылось, что на горизонте то и дело маячат всадники, прикрытые неумело поставленной невидимостью. Конечно, следить за идущим войском не запретишь, но не только ведуны, но и простые ратники понимали, что слежкой дело не ограничится. Ждать неведомо чего и теряться в догадках, что предпримут отправленные по следу маги, было очень неприятно, и колдуны, посоветовавшись, решили вызвать степняков на поспешные, а значит, не слишком разумные действия. На торговом подобный метод назывался провокацией, а на нормальном языке – подстрекательством.

Вечером распряжённые кони были отогнаны в поле, а вместе с табунщиками на охрану коней вышли Напас, Устон, Бажан и сам Ризорх. Ни один бунчук поднят не был. Не полагается этак делать, а воровски нападать на союзников полагается? А если никто не нападёт, то оно ещё и лучше, никому никакого урона не случится.

Разумеется, кочевники напали. Не может степняк не угнать чужих коней, если вдруг появилась такая возможность. Ползли конокрады под прикрытием чар, изготовивши ножи, резать глотки сторожам. Простые похитители на такое не идут, так нападают только на смертельного врага. Зато и пощады хищникам ждать не следует. Табунщики, ведомые Устоном, перебили незваных гостей до последнего человека, а трое остальных колдунов взяли живьём вражьего мага. Никто не удивился, когда увидали в своих руках давешнего посланца.

– Вы напали на меня, посла великого хана! – закричал он, едва у него появилась возможность говорить. – Вы вероломно попрали все законы и обычаи! Это объявление войны!

– По–моему, это ты напал на нас, – прервал пленника Ризорх, – и взят с поличным. И не вздумай клепать напраслину на моего друга, великого хана Катума. Одного такого предателя мы уже разоблачили, и солнцеликий зарезал его собственноручно.

Ханский советник побледнел, поняв, что ни при каком раскладе ему живым не быть. Впрочем, никто и не собирался тащить его на ханский суд. Ведуны понимали: недолгой дружбе со степью пришёл конец, и чем меньше останется в степи магов, тем спокойнее будет житься в лесу.

Было ещё темно, проснувшийся лагерь торопливо собирался в дорогу. Возиться с пленником было особо некогда, но всё же его взломали, торопливо и грубо, не столько ради колдовских хитростей и умений, сколь для того, чтобы узнать наверняка, в чём каждый и без того был уверен. Тела всех убитых спалили колдовским пламенем, так что даже костей не осталось, навалили на кострище всякого мусора и поскорей покинули недобрую стоянку.

Два дня брели по разграбленному тракту. Виллы богачей, хижины бедняков – разбито было всё, жители скитались хуже диких зверей, и только оборотни–людоеды чувствовали себя в этих краях вольготно. Пару раз у самого окоёма видели спешащих всадников, но те пропадали быстрее, чем их удавалось хотя бы рассмотреть хорошенько. А может, и не всадники это были, а дикие кентавры – поди разберись. Местность, ещё недавно обжитая и цветущая, обезлюдела и дичала на глазах.

Ни на равнине, ни в предгорьях на войско никто не напал, если не считать обезумевшего циклопа, который вздумал швыряться в повозки огромными камнями. Циклопу быстро вышибли стрелой единственный глаз, а потом, подкравшись сзади, бронзовым срезнем подсекли сухожилие на левой ноге. Циклопы – твари живучие, поэтому добивать его не стали, ушли, провожаемые воплями искалеченного чудовища.

Земля всё сильнее бугрилась холмами, заснеженные вершины Наманского хребта придвинулись вплотную. Впереди был горный проход, опалённый недавними битвами.

* * *

Единственная башня у подножия сторожевого утёса была приведена в порядок, и ворота починены и заперты, словно в былые времена. А дома, где прежде жила привратная стража, так и остались полуразрушенными – зевены предпочитали привычно жить в юртах. На воротах, хорошо видимый и с севера, и с юга, установлен бунчук, сообщающий всем, кто понимает, что в гарнизоне имеется боевой маг, так что желающим пройти перевал лучше добром заплатить пошлину, а не рваться силой. Наверное, это оставалось единственным местом в бывшей империи, где проходящих не обчищали догола, а взимали установленную плату.

Уйлюк вышел навстречу подошедшему войску. В правой руке палка, без которой ноги ещё плохо держали его, лицо в шрамах, пустой левый рукав засунут за кушак. Но на груди – кабашская звезда, а уцелевший глаз смотрит твёрдо и зорко.

– Я рад видеть вас всех живыми и в добром здравии.

– И мы рады видеть тебя, – ответил Ризорх.

– Два дня назад ко мне прискакали гонцы великого хана. Светозарный повелевает закрыть проход и не пропускать вас через перевал до подхода войска.

– Да, это так. Ном взят, император убит, и великий хан решил, что ему больше не нужны союзники.

– Ты стал мне вместо отца. Я пропущу вас через перевал, а потом мы закроем ворота и будем биться с Катумом. И пока у нас жив хоть один воин, Катум здесь не пройдёт.

Ризорх подошёл, обнял однорукого шамана.

– Я счастлив слышать твои слова. Но зевенам нет нужды погибать здесь. Мы закроем ворота так, что Катуму придётся искать какой–нибудь другой путь через горы.

На площадке, где когда–то располагался лагерь осаждающих, полукругом выстроились оба войска. Девять лучших воинов вынесли вперёд бунчуки: восемь лесных и один – зевенского мага. Впервые лесные колдуны пустили в свой круг чужого человека.

Последней из крытой повозки появилась Нашта в женском колдовском наряде. Батистовая рубашка с малиновой вышивкой у ворота опускалась почти до колен, портки из тончайшего виссона и мягкие чуньки из льняных очёсков. Наряд, когда–то порванный и заляпанный кровью, сейчас сиял белизной, как ненадёванный, – постарались Гула с Литешкой, уважили подругу. В руках Нашты – бунчук, знак боевого мага с женским рукоделием на верхушке.

Нашта подошла к оторопелому Хисаму, протянула бунчук.

– На. Тебе держать.

Маг сам выбирает, кто понесёт его символ в сражении или во время великого волхования. Тут ему никто не указ. И отказаться от такой чести никак нельзя, хотя по бунчуку бьют так же остервенело, как и по самому колдуну. Хисам судорожно ухватился за гладкое древко, выступил вперёд.

– В середину иди. Сегодня ты главный.

Нашта шагнула один раз и легко взлетела на скалы, выбирая место, откуда удобнее приступиться к уцелевшему Стражу ворот. Застыла там – белая птица с красной полосой вкруг горла.

Лесные колдуны творят свои чары молча, и на этот раз даже зевенский маг удержался от привычного визга. Тишина царила глубочайшая, но даже глухой услышал бы сквозь внешнюю тишину тяжкое гудение просыпающихся сил. Потом всё заглушил треск и грохот обвала. Страж ворот, утёс, стократ превышающий человеческий рост, качнулся и рухнул, окончательно завалив горный проход из Южного Намана в Северный.

Можно было орать, прыгать, бесноваться – никакие человеческие поступки не были бы заметны в эту минуту, но сотни людей недвижно стояли в молчании. Свои уже видели результаты общего колдовства лесных магов, а зевенам такое довелось впервые. Немало историй будет рассказано зимними вечерами в юртах кочевников, немало возникнет легенд, повествующих о страшной силе леса. Счастье тому, с кем лесные колдуны в дружбе, горе – с кем они враждуют.

Нашта плавно спустилась с горы, подошла к Хисаму.

– Великая, – проговорил тот дрожащими губами. – Прости мои дерзкие слова. Я же не знал, кто ты. Я клянусь служить тебе и никогда больше не осмелюсь…

– Ну и дурак будешь, если не осмелишься. – Нашта покачнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за бунчук.

Подбежали знахарки: старуха Азёра и тётка Айса, подхватили Нашту под руки, повели к раскинутой лекарской палатке.

– Что встал? – крикнула Айса Хисаму. – Видишь же, худо твоей зазнобе. Эх, мужики, такую девку жалеть надо, в пясточке ненькать, а вы ею горы ломаете. Ничего–то вы не понимаете, учить вас ещё и учить.