Ближнее море Андреева Юлия

Мертвые или вечно живые

В школе мы учимся по стихам давно ушедших поэтов, собственное чтение обычно тоже начинаем с классики. Как правило, первые стихи пишутся в подражание тому или иному любимому поэту. Пииты прошлого – умершие ныне поэты продолжают влиять на нас всю нашу жизнь, так что невольно начинаешь думать, что настоящая жизнь у людей искусства начинается уже после жизни бренной, земной. Мертвые или вечно живые поэты продолжают жить среди нас, время от времени нашептывая на ухо свои, а не наши строки. Есть даже такой термин «привет от…». Привет от Сергея Есенина, от Велимира Хлебникова и Владимира Маяковского. Я уже молчу о многочисленных «приветах» и посланиях от Владимира Высоцкого.

Мы живем в домах или ходим рядом с домами, где когда-то жили поэты, писатели, художники, невольно приобщаясь к их продолжающей жить духовной сущности. Что-то такое, что с годами и не собирается умирать, не покидает стен, за которыми писались романы, песни и стихи, где велись литературные дебаты. Нас цепляет Петербург Достоевского, потому что влияние его не ограничивается страницами романа. Те самые доходные дома и дворы-колодцы существуют в реальности. Есть даже специальные экскурсии по местам Федора Михайловича в Петербурге. Есть Петербург Достоевского, Петербург Блока, Пушкина…

Современные города, города, сохранившие в себе живую историю, в чем-то напоминают «Пикник на обочине» Стругацких. Помните, кто-то посетил землю, устроив на ней пикник, и уходя оставил… Ушедшие, но не оставившие нас в покое поэты и художники привнесли в наш мир что-то такое, что делает «наш» мир… (хотя кто сказал, что он «наш»?) миром, в котором очень сложно, а может быть, даже невозможно сделать что-либо принципиально новое, что-то, чего не было до нас. Как говорил в своих последних беседах с сестрой Артюр Рембо: нет свободы в творчестве, так как все было уже сказано до нас, единственная свобода – петь хвалу Господу, приближаясь через это к его престолу. Но так он думал не всегда, всю жизнь стремясь к свободе и разрывая любые пытающиеся захватить, опутав его по рукам и ногам, узы.

Мы пропитаны музыкой стихов живших на этой земле до нас и, возможно, продолжающих жить здесь по сей день поэтов. Поэтому мне порой и кажется, что времени нет, а все, что было, есть и будет, происходит на каких-то параллельных пластах, имеющих сходство с лепестками розы Даниила Андреева.

Воланд из бессмертного произведения Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» говорит, что не собирается читать стихи поэта Ивана Бездомного, так как читал другие стихи. То есть стихи создаются не индивидуальным гением человека, но коллективным влиянием на него поэтов прошлого, грядущего, стихотворцев, окружающих нашего поэта, и людей, которые о поэзии в себе даже не подозревают, совершая поступки по степени своего безумства, тонкости или смелости доступные лишь истинным поэтам.

Стихи – многогранны, многослойны, сложны, причем даже те, что написаны нарочито простым языком. С этими вообще все непросто. Начнешь, бывало, разбирать такие стихи, и вот они – играющие в прятки с поэтами настоящего; поэты прошлого высовываются из-за строк. Чур-чура нас до утра.

– Кто сказал, что поэту для того, чтобы писать стихи, нужно какое-то горе или несчастье? – удивляется в своем интервью телевидению Борис Рыжий. – Настоящая трагедия поэта как раз в том, что он не может не писать в рифму. Был бы нормальным человеком – писал бы прозу, а тут… величайшее несчастье – этот дар. И зачем тут что-то другое?

Более чем уверена, что многие взявшие в руки эту книгу читатели будут удивляться, почему я пишу о Лиле Брик, Крученых или Есенине. Вот потому и пишу, что для того, чтобы понимать современную поэзию, необходимо учитывать тех, кто оказывал влияние на этих самых поэтов. Живя в Питере, мы, желая этого или нет, постоянно сталкиваемся с призраками тех, кто был здесь до нас. «Петербургский текст – это безумие», – сказал Андрей Битов на вручении премии им. Николая Гоголя в музее современного искусства «Эрарта» в 2010 году. Московский мистический текст – это «Мастер и Маргарита», крымский – это живущий по сей день в Коктебеле дух Волошина… Кавказ давным-давно пленен Лермонтовым. Мы в сетях поэтов и писателей, мы персонажи в чьей-то пишущейся нашей кровью и нашей радостью истории. Мы листья на Мировом Древе: подует ветер – и нет нас… Или наоборот: прилетит ветер, сорвутся листья и закружатся в воздухе, создавая ослепительную радужную арку, которая выгнется однажды надежным щитом над землей, не позволяя никаким пришлым бедам обрушиться на наших детей. И еще. Даже уйдя из времени настоящего, мы все же продолжим нашептывать, наговаривать, диктовать тем, кто останется жить после нас.

Мы любим эту жизнь, даже если она и не отвечает нам взаимностью. Мы любим писать и живы, пока у нас есть возможность творить. А следовательно, мы бессмертны!

На крыльях гарпии

В альманахе НФ в конце 60-х годов появилась короткая фантастическая повесть Георгия Гуревича «Крылья гарпии». Прочитал ее Андрей Балабуха и был так обрадован и поражен, что сразу же написал восторженное письмо автору.

«Дорогой Георгий Георгиевич! – писал молодой тогда Балабуха. – Как здорово, что вы фантаст старшего поколения, выросший на фантастике ближнего прицела, в развитие которой вы внесли огромный вклад. Как замечательно, что вдруг вы пишете вещь совершенно в другом стиле! Насколько, оказывается, вы способны расти и меняться вместе со временем. Это же фантастика совершеннейшая!!!».

На что Гуревич ответил неожиданным горестным письмом:

«Что вы, Андрей, это же когда-то была моя первая повесть».

То есть ему ее когда-то задробили и она увидела свет только через двадцать лет после написания. Вот и не верь потом, что новое – это всего лишь хорошо забытое старое. Хотя в этом случае даже не «забытое», а чудом сохранившееся.

Крученых

Когда Алексей Елисеевич Крученых умер в возрасте 82 лет, Корней Чуковский записал в своем дневнике: «Странно. Он казался бессмертным… Он один оставался из всего Маяковского окружения».

– Крученых верил в возможность бессмертия, в то, что когда-нибудь ученые изобретут средство против смерти, и стремился дожить до этого благословенного времени, – рассказывает лично знавший его поэт Константин Кедров. – Крученых верил, что все беды происходят от микробов. В доме у него все чашки были черными от марганцовки, которой Алексей Елисеевич обязательно протирал посуду перед употреблением. Посещавшая поэта у него дома Лидия Борисовна Лебединская была поражена цветом его посуды.

– В ЦДЛ Крученых заходил по удостоверению Союза писателей, которое он демонстрировал очень странно, как будто бы боялся, что документ могут отобрать. Как-то боком, почти что не вынимая из кармана, – рассказывает Константин Кедров. – Дело в том, что в Союзе писателей того времени существовала процедура переаттестации, которую литераторы меж собой называли «переарестацией». По итогам которой вполне могли отобрать членский билет. Это было страшно! Любого писателя практически в любой момент могли вызвать в секретариат и попросить отчитаться о проделанной работе. Чем бы он отчитывался?

Его могли спросить: «Где ваши стихи о Родине? О партии?» И что тогда?

Это было страшное время, тогда удержаться на плаву могли только люди с сильной и надежной «крышей».

Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Василий Аксенов – все они обладали мощнейшими покровителями.

Аксенов был женат на дочери нашего посла в Англии, у Беллы мама была могущественная вельможная особа, Вознесенский…

Крученых ничем подобным не располагал. Он ходил в ЦДЛ, всякий раз ожидая вызова на комиссию, грозной переаттестации, того, что, возможно, его вообще никуда не пустят, отобрав драгоценные корочки. Тем не менее, он не только шел в ЦДЛ, но еще и тащил туда литераторов, не являвшихся членами СП.

На поэта Крученых ЦДЛ-овская обслуга неизменно смотрела свысока, чуть ли не с презрением: мол, ходят тут всякие. И она же подобострастно кланялась Симонову.

В тот день, когда Кедров проник в Центральный дом литератора в компании Алексея Елисеевича, Крученых повел его в ресторан при ЦДЛ. Там, сидя за столиком и разговаривая о литературе, Алексей Елисеевич тщательно, со всех сторон обжигал сыр. Микробы, опять эти опасные, жуткие микробы!!!

В тот день в ЦДЛ говорили о реализме. Реализм был в моде.

Крученых: Реализм это что-то очень мещанское, мечта мещанина о счастье. Все мещане мечтают, чтобы жизнь была реалистическая. Отсюда реализм – мещанская религия.

Кедров: Слово это французское. Не знаю, что означает.

Крученых: А я и знать не хочу.

Захотелось кофе. А ЦДЛ славился тем, что там варили приличный кофе. Вообще в Москве числилось несколько привилегированных местечек, где можно было попить кофе, но везде пропускали лишь по удостоверениям. В тот день кофе в ЦДЛ не завезли. Или завезли, но не для Крученых.

Тогда Алексей Елисеевич предложил пойти в Дом ученых, утверждая, что кофе там был. Правда, на полпути выяснилось, что «кофе там был, но до войны».

В Дом ученых их тоже долго не пускали, Крученых пытался доказывать, что он ученый.

Крученых: Я тоже ученый

Кедров: Я бедный студент.

Наконец их пропустили, но кофе там тоже не оказалось.

Через много лет, вспоминая этот эпизод с поиском в Москве шестидесятых годов XX века кофе, Константин Кедров написал:

Грустный-грустный и веселый-веселый

– Днем после университета захожу в «Сайгон», – рассказывает Дмитрий Вересов, – там один мой знакомый, веселый-веселый, за столиком кофе пьет. Подходит другой знакомый – грустный-грустный. И между ними происходит следующий разговор:

– Почему ты такой мрачный?

– А почему ты такой веселый?

– Так у меня-то работа повеселее твоей.

При этом первый, тот, что веселый-веселый, – прозектор-патологоанатом Коля Ставицкий. А который грустный-грустный – клоун Вячеслав Полунин.

Весеннее настроение

Гуляем с Динькой по Александровскому парку. Важничаю, из себя заправского экскурсовода строю:

– Посмотри направо. Сирень расцвела, тюльпанчики красненькие – красота какая, а это дерево – каштан – свечками, точно на Новый год, украсилось. Это каменный грот, здесь фотографироваться можно, а это черемуха-красавица распустилась. Запах от нее… Вот там впереди Петропавловская крепость, тут акация расцветает, а это – мечеть. Видишь?

– Ага, – вдруг оживляется дочка. – Дай, я сама, как гид, попробую экскурсию провести. Вот акация, а это… Мама, смотри, мечеть-то как распустилась!

Баночка

По улице шла женщина изрядно в годах уже, но костюмчик, туфельки, сумочка, прическа, маникюр… из модного журнала, не иначе. Люблю, когда пожилые женщины стильно одеваются. А эта – картинка! Идет, каблучки цок-цок, цок-цок, легкий ветерок ее шелковую юбочку чуть шевелит, заигрывает значит. Аромат французских духов перемешивается с особым запахом элитной парикмахерской. Только что оттуда, а может, из спа-салона, а может…

Каблучки цок-цок, в дизайнерской сумочке дивная мелодия, дамочка достает телефон. У-у-у… смартфон дорогущий. Отвечает кому-то неспешно, грациозно.

Невольно ловлю себя на том, что иду за ней. Цок-цок, цок-цок. Леди подходит к магазину, останавливается возле урны, быстрым, отработанным движением извлекает оттуда пустую банку из-под пива, ставит ее на асфальт и тут же припечатывает роскошной туфлей. Раз! Банка превращается в аккуратный блинчик!

Да, профессионализм не загламуришь.

В тульском парке

В 2003 году город Тула отмечал столетие своего парка, возникшего в давние времена на месте городской свалки. Есть сведения, что приехавший в Тулу в 1918 году в поисках денег на стихотворный сборник Сергей Есенин бывал в тульском парке. Кстати, об этом красноречиво повествуют многочисленные плакаты, расположенные в городе и на подступах к нему: «Полюбил я ваш парк, я каждый день с наслаждением гуляю по его аллеям. Это самое лучшее, что есть в Туле» (С. Есенин).

Есенин действительно приезжал в Тулу вместе с поэтом Сергеем Клычковым.

Друзья-поэты сразу же поселились у владельца небольшого пивного завода Бориса Павицкого, где с успехом и провели недели две. Время от времени, устав от литературных разговоров, они катались за городом. По словам поэта Валерия Ходулина,[14] Есенин лихо управлял тройкой стоя в санях.

Никто не знает, удалось ли в результате Сергею Александровичу получить деньги на книгу, забыл ли он, зачем приезжал, или же благополучно пропил все на обратном пути.

О парке города Тулы поэт Андрей Коровин рассказал совсем другую историю. Вот она. Решила Тула отпраздновать столетний юбилей своего парка. Проводить церемонию был приглашен, как это и водится, любимец публики Леонид Якубович. Тот все выполнил честь по чести, и очень скоро администрация и специально приглашенные гости традиционно отправились бухать. Только – лето, жарко, время летит быстро, вроде утро раннее, четыре часа, а светло и никто не спит. Народ рассредоточился по парку пить пиво под кустами, воздухом дышать. Вскоре и из здания администрации города гости на воздух запросились. Да только занят весь парк – места свободного не отыскать. А как хочется.

– Ничего, ничего, знаю я одно местечко, там ни души, – подбадривает Леонида Якубовича мэр города Николай Тягливый. – Посидим на травке своей компанией, попьем, хорошо ведь.

Действительно, вывел к срубленному деревцу аккурат напротив здания мэрии. Посторонние туда не посмели заявиться, бутылок накидать да от широты душевной и скудости умишка напакостить.

Только душевно устроились, неведомо откуда появляется девица. Сама рыжа да пьяна. И движется причудливыми зигзагами как раз к господину Якубовичу. И, что самое странное, охрана ее вроде как не замечает. То ли нечисть лесная, то ли своя она тут.

– Папа… – девушка проникновенно заглядывает в глаза Леониду Аркадьевичу, делая при этом выразительную паузу.

Якубович лихорадочно вспоминает, как давно он был в Туле и могла бы у него тут оказаться взрослая дочь.

– Папа, на фига вы сперли мою открывалку? – наконец заканчивает фразу девица, отчего ситуация не становится понятнее.

– Какую открывалку? При чем здесь я? – наконец находится Якубович.

– Папа, вы были недавно в Самаре?

– Был.

– С концертом?

– Да.

– Вы жили в номере с белыми мебелями?

– Жил. А в чем дело?

– Видите ли, папа, – девушка глубоко вздыхает, – после вас в номер въехала я, и когда мы с друзьями сели пить и играть в карты, вдруг выяснилось, что открывалки нет. Я обратилась к горничной, и та сказала, что только что из этого самого номера выехал артист Якубович, которому она выдавала новую открывалку. Так, папа, на фига вы сперли мою открывалку?

– Это местная сумасшедшая? – ошарашенный Якубович с надеждой смотрит на Андрея Коровина.

– Нет, это самая известная в Туле журналистка Таня Мариничева, – отвечает тот.

– Ой, – говорит Якубович, хватаясь за голову.

Немая сцена.

Коврики на конах

На одном из «Росконов» ночью, когда все перепились, делать было решительно нечего. И тогда компания во главе с Димой Казаковым скатала все коридорные коврики в рулоны. И в таком виде они пролежали достаточно долгое время. Все ходили мимо них, никто не обращал внимания. Мол, скатаны и скатаны. Значит, так и должно быть.

А вот в санатории «Подмосковье», где проходил «Басткон 2010» и где я услышала эту историю, все ковры намертво прибиты к полу гвоздями.

Без компромиссов

На первый «Роскон» из Польши ожидался высокий гость – мастер фэнтези Анджей Сапковский в сопровождении переводчика Эугеньюша Дембски. Встречать известного писателя было поручено Ирине Станковой. Поезд пришел без опоздания, народ начал выходить из вагона, мимо Ирины несли тяжелые сумки, носильщики перетаскивали коробки и чемоданы, а пана Анджея все не было. Давно ушел последний встречающий, разбежались по своим делам пассажиры, перрон опустел. И тут в вагоне произошло странное шевеление и на платформу прямо к ногам Ирины вывалился мэтр польской фантастики Анджей Сапковский собственной персоной. За ним на нетвердых ногах, но не теряя собственного достоинства, вышел Дембски, который первым делом направился к упавшему фантасту и зачем-то поправил его недвижное тело, видимо, сочтя, что тот лежит недостаточно выразительно. После чего Эугеньюш одним изящным отработанным движением поднял на ноги пана Анджея.

Приняв вертикальное положение, Сапковский отряхнулся и, весело взглянув на ошарашено хлопающую глазами Ирину, поинтересовался:

– Ну, где у вас здесь можно попить?

– Вот тут, пан Анджей, прекрасное кафе. Чайку? Кофейку? – вышла из ступора Ирина и тотчас была перебита недовольным фырканьем.

Фыркнув точно породистый кот, Сапковский отвернулся, демонстрируя крайнюю степень раздражения и обиды.

В то же мгновение Дембски с глазами, полными праведного гнева, подошел к Ирине, взял ее за руку и, проникновенно заглядывая в глаза, изрек: «Как вы могли так оскорбить великого польского писателя?! Как вы могли?! Кофе, чай… никогда… ничего, кроме водки!»

Раз – и…

В 2005 году в Киев на очередной конвент приезжал Анджей Сапковский. Слово за слово пан Анджей начал рассказывать о своем тяжелом детстве в голодной послевоенной Польше, где нельзя было выйти из дома без выкидного ножа. Причем нож нужно было навостриться открывать чуть ли не в кармане. Потому что кто-то подходит, а ты раз… и…

Говоря это, Сапковский вдруг вскакивает, осоловело глядя на собрание и ища взглядом, на ком бы показать, как бывает, когда раз… и…

Рискнуть здоровьем согласился Олег Силин. Сапковский выхватил из кармана воображаемый нож и нанес им быстрый отточенный удар пониже живота ассистента.

– Раз – и по яйцам! – пояснил он.

В тот же вечер на огонек зашли Олег Дивов и Светлана Прокопчик, и Сапковскому пришлось показывать свой фокус еще раз. Пан Анджей вытащил в центр комнаты Свету и к восторгам собравшихся, продемонстрировал на ней свой знаменитый удар.

– Раз и по яйцам!

– Но простите, пан Анджей, а как же быть с женщинами? – поинтересовалась Света. – Ведь у женщин нету яиц.

– Ничего, зато там есть артерия, – со знанием дела парировал писатель.

Блуждающий ресторан

В Москве есть один фантастический ресторан, который все время перемещается с места на место, так что если вы вдруг соберетесь посетить его, совершенно не факт, что он будет дожидаться вас там, где вы видели его в последний раз. Это трамвай-ресторан «Аннушка». Каждый день ходит он от памятника Грибоедова, доезжает до Покровки, где поворачивает и возвращается обратно, крутясь по предписанному ему колечку целый день. Но так было не всегда. Не всегда «Аннушка» была спокойным и благовоспитанным рестораном. Московские старожилы помнят его буйную фантастическую молодость, когда странный ресторан путешествовал по всему городу, возникая в самых неожиданных местах или пропадая, точно перемещаясь в другое измерение. Он мог заехать на университет или переместиться в Измайлово. Как карта легла, так и поехал. Поговаривали, что заколдованный ресторан открывает свои двери лишь перед теми, кто не думает искать его, и прячется от преследователей, ни за что не попадаясь на глаза или же обманывая ищущих ложными призраками.

Блажен жаждущий, рядом с которым вдруг открывал свои гостеприимные двери старый трамвай, волею воскресивших его из небытия проживающий свою вторую жизнь в качестве блуждающего ресторана.

И вот в один из дней, когда «Аннушка» еще гуляла по всему городу, точно потерянная после разлитого масла Аннушка Михаила Булгакова, приметили ее писатели Виктор Пелевин и Андрей Саломатов. Да грех было не приметить, когда «Аннушка» притормозила как раз напротив друзей, весело распахнувшись всеми своими дверьми, обнажая крохотные столики и соблазняя милыми сердцу запахами.

Забрались в трамвай Пелевин и Саломатов водку кушать. Начали скромно по 50 граммов, затем скакнули на 150, позже ограничили себя до 100, снова 150 и только после этого 200 граммов.

И так продолжалось до тех пор, пока уже весьма утомившемуся Андрею Саломатову не показалось, будто бы мимо трамвая прошел человек с мечом за спиной. Хороший такой меч, приметный. Саломатов Пелевина локтем толкнул, на неизвестного мечевластителя показывает: мол, глянь, брат, не галлюцинация ли сие?

Узрел ли Пелевин человека с мечом или что-то другое души его коснулось, ангел либо демон, да только вскочил вдруг Виктор Пелевин, с диким криком вылетев из ресторана, прыгнул на колбасу встречного трамвая и с гиканьем умчался в черную ночь.

Иней

Ночью был туман, и сейчас все покрыто тончайшим инеем. Так что даже березки обрели белые иголочки.

Вот и их мечта исполнилась в новогоднюю ночь.

Об известности

На книжной ярмарке в районе метро «Тульская» в Москве вручалась премия «Филигрань». Огромное шумное помещение, куда члены оргкомитета и сами участники притащили столько спиртного, что у многих возникло ощущение, будто данная «Филигрань» вполне может стать последней в их жизни. В этот день фантасты гуляли особенно весело и широко, так что бедные уборщицы – благовоспитанные сотрудницы принимающей высоких гостей ярмарки испуганно жались к стенам в большом банкетном зале, не решаясь хотя бы на секунду выбраться на середину.

– Боже мой, неужели это те самые знаменитые писатели, те известные литераторы, о которых вы рассказывали нам? – с ужасом в голосе осведомилась у менеджера книжной ярмарки самая смелая из аборигенок, продолжая нервно наблюдать за беснующимися литераторами. На что менеджер, человек бывалый, ответила:

– А мы чем пьянее, тем известнее!

Лирическое наступление 1

Как метко заметил Александр Щуплов: «В России «биография» да и вся наша история делается анекдотами». Вот и я записываю события исторической значимости, «события давно минувших дней». Они ведь уже перешагнули грань настоящего, очутились в прошлом и теперь принадлежат ее величеству Истории. Когда-нибудь искусствоведы и историки будут читать эту мою книгу, выискивая в ней события, о которых не сообщит строгая энциклопедия или милая моему сердцу Википедия, но которые от этого не менее значимы и ценны.

И пусть вчерашние хулиганы, раздолбаи и весельчаки вдруг приобретут величественные черты официальных, различной степени крупности и величия исторических персонажей. Кто-то обзаведется с годами радужным нимбом, на чей-то сильно приукрашенный фотошопом портрет будут молиться юные впечатлительные особы. Но для меня важно сохранить их еще такими, какими помнят их и любят современники, по возможности не приукрашивая и не ретушируя.

И неважно, что в книге вместе со мной выстраивается множество других рассказчиков. Одному человеку не потянуть такую махину, не объять необъятного, пусть и очень хочется. Я вписываю в канву рукописи персонажа, а он вместо того, чтобы спокойненько занимать отведенную ему нишу, вдруг ни с того ни с сего начинает производить различные действия, махать руками и ногами, травить анекдоты, выдавая их затем за события, имеющие место быть в реальности. Иногда я ловлю их на полуслове, порой узнаю от других людей, что на самом деле все было совсем не так… И тогда я спорю со своими персонажами, звоню им по телефону, договариваюсь о встрече, снова записываю одну и ту же историю на диктофон и… А кто, собственно, сказал, что официально принятая версия априори единственно правильная?

И снова нелегкий выбор, ошибки и попытки их исправления. Да простит меня многострадальная Клио… У того же Щуплова в «Российской газете»: «Мы наш, мы новый миф построим». Может, и миф, может, и странную, местами страшную, а местами заразительно смешную и наивную сказку. Главное, чтобы Мнемозина не подвела, чтобы соткавшийся вдруг из воздуха Станиславский не прокричал своё знаменитое: «Не верю!». Чтобы не сбили, не сразили на полуслове всезнающие скептики.

Итак, мы продолжаем…

После бала

Первый «Роскон». 2001 год, дом отдыха «Боровое» в шестидесяти километрах от Москвы.

– Поскольку наша фантастическая публика и пьет фантастически, – вольготно расположившись в кресле, делится впечатлениями Дмитрий Володихин, – организаторы конвента утром после первой ночи, не сговариваясь друг с другом, прошлись по коридорам примерно с одной и той же целью… – голос Володихина при этом делается чуть глуше, словно он собирается поделиться тайной. Я невольно наклоняюсь к нему, боясь упустить интригу.

– Иду я по вестибюлю и вижу, что Эдуард Геворкян проходит вдоль рядов кресел и иных посадочных мест, внимательно приглядывается к углам, лавкам, заглядывает за кадки с пальмами и даже портьеры.

– Эдуард Вачаганович, случилось что-нибудь? Что-нибудь ищете?

– Да вот, смотрю, не завалился ли куда-нибудь мертвец.

Грустное

Несколько раз приходила на день рождения к Б., а он пьяный спал в своем углу.

Пила чай с женой Б., оставляла подарки, уходила. И так раз за разом, и так год за годом.

Кто печет блины

…А ведь я вспомнила эту пожилую даму с пивной банкой! Правда, в нашу первую встречу она была в ватнике и не благоухала дорогой парфюмерией, не цокала каблучками и не помахивала дизайнерской сумочкой. Наоборот, она с мрачным видом бродила по газонам вдоль девятиэтажного дома на Гражданском проспекте, тыча в землю лыжной палкой. Бумажки собирала, фантики всякие, сорванные рекламные объявления, и вдруг…

– Ой! – сказала старушка, подняла свою палку с нанизанными на нее, точно входные билеты в какой-нибудь допотопный кинотеатр, бумажками и, немного потрудившись, сняла грязный, пробитый посередине доллар. – Петровна, погляди-ка, чего ето? Никак валюта?

На зов к счастливице немедленно двинулись горбатая подельница с сизым носом и одутловатым лицом испытанной пьянчуги и молодой обкурок, меланхолично тыкающий своей палкой под окнами дома.

– А куда ж его теперь? Один-то, наверное, не поменяют? Побрезгуют, – заволновалась старушка, демонстрируя поживу.

– А ты поблизости поищи, деньги, они компанию любят. Небось рядом еще насыпано.

Все трое уставились в землю, словно под чахлой прошлогодней травой могли притаиться сокровища.

И тут точно из-под земли перед компанией возник милиционер.

– Ну, что у вас там? Доллар, – он заграбастал грязную бумажку, бережно разгладив ее на ладони.

– Ну ты у бабки взял, не побрезговал, – вступилась за подругу пьяница.

– Действительно, дядя, ты бы отдал деньги бабульке. Не от хорошей жизни она здесь.

Милиционер подул на доллар, затем аккуратно свернул и уже хотел положить себе в карман, как вдруг…

– Ой! – сказала бабка, взмахнув руками, и с силой вбила заточенное острие палки в ногу обидчика.

– Ааа… – завыл от боли блюститель порядка, теряя добычу.

Подхватив доллар, троица заковыляла во двор, то и дело оглядываясь на злобно матерившегося им вслед милиционера.

Молодцы!

Есть такое выражение: «богатство к богатству», а может, они правы и деньги действительно любят компанию. Хочется верить, что мент в тот день не поймал бабку и она, вернувшись на место преступления (говорят же, что преступников неизменно тянет на место преступления), нашла там целый сундук денег. Но это уже домыслы…

Может, конечно, это и не та бабка, а просто похожая. Но только если бы та, гламурная, никогда не жила в нищете, откуда тогда столь профессионально отточенное движение? Это ведь не каждый сможет – с одного удара из пивной банки блинчик сделать!

Парк Юрского периода

– Не могу я есть этих шоколадных зайчиков, мишек, лисичек! – беспомощно отталкиваю от себя вазочку со сладостями. – Сто раз говорила, с души воротит!

– Ладно, – мама пожимает плечами. – Диньке без разницы – хоть Снегурочку, хоть шоколадного Путина. Все схомячит.

По глазам вижу – не обиделась ни капли. Ну и ладно. Еще не хватало из-за ерунды поругаться.

На следующий день сажусь обедать и вижу – на тарелочке с голубой каемочкой целый рассадник монстров обосновался. Шоколадные уродцы с клыками, когтями, рогами. Парк Юрского периода! Динозавры, птеродактили, звери невиданные. Уничтожай – не хочу!

А ведь и вправду таких гадов кусать вовсе не жалко, только страшно уж очень. Придется отдать тем, у кого нервы покрепче.

Правило левой руки

– А вы тигра гладили? Какой он на ощупь? – спрашиваю я Бориса Федоровича Сергеева. В свете начала сбора текстов на «кошачий» сборник «Котэрра» вопрос отнюдь не праздный.

– Жесткая шерстка, жестче, чем у кошки. Впрочем, я больше общался с кошками килограммов эдак за сто, – улыбается Борис Федорович. Еще бы, с детства в кружке юных зоологов при Ленинградском зоопарке. С довоенного детства, разумеется.

Это сейчас детишкам в кружках юных натуралистов доверяют общаться с хомячками или, в лучшем случае, с кроликами. А тогда… В общем, Сергееву были поручены хищники!

– Как же вас, детей, подпускали к клеткам? Вас учили, как следует обращаться с животными? Что можно, а чего нельзя?

– А как же?! Первое правило кружковца – к животному протягивать только левую руку.

«Левую руку? Почему? – засуетились в голове мысли. – Правая рука у большинства людей основная. Животные считают правую руку более агрессивной, чем левая? Но левую руку в случае опасности отдернешь медленнее, нежели правую. Да и умеют ли они различать право-лево?»

Ничего не поняла.