Королевство грез Макнот Джудит

Ноги приблизились, остановились у кострища, носком сапога пнули потухшие головешки, и Бренна инстинктивно почувствовала взгляд, исследующий темные заросли кустов, где она спряталась. Незнакомец медленно двинулся по направлению к ней, грудь ее взволнованно заколыхалась от страха, легким недоставало воздуха. Зажав рот руками, она старалась сдержать одолевавший ее приступ кашля и, застыв от ужаса, уставилась на кончики сапог в нескольких дюймах перед собой.

– Ну хорошо, – прогудел на небольшой полянке низкий голос, – вылезайте оттуда, мисс. Вы устроили нам славную гонку, только охота закончена.

Надеясь, что это уловка и в действительности он не уверен, что она тут, Бренна вжалась поглубже в укрытие.

– Ну что ж, – вздохнул он, – наверно, мне самому придется туда лезть и вытаскивать вас. – Он резко нагнулся, и через мгновение сквозь ветви просунулась большая рука, пошарила по сторонам, наткнувшись наконец на грудь Бренны.

Испуганный, протестующий вопль замер у нее в горле, ладонь разжалась и вновь медленно сжалась, словно он пробовал определить на ощупь, что именно изловил. Догадавшись, ошеломленно отдернул руку, потом снова просунул, схватил Бренну за локоть и выволок наружу.

– Так, так, так, – без улыбки проговорил Стефан. – Похоже, я выудил лесную фею.

У Бренны не хватило смелости стукнуть его или куснуть, как поступила Дженни с его братом, но хватило решимости бросить сердитый взгляд, пока он взваливал ее на коня и садился сам, удерживая одной рукой поводья ее скакуна.

Выезжая из лесу на дорогу, Бренна прошептала молитву, чтоб Дженни удалось уйти, потом приподнялась, устремив взгляд вверх по тракту к хребту, и сердце ее замерло при виде приближающейся Дженни, переброшенной через седло восседающего верхом Черного Волка. Стефан перевел своего коня на шаг рядом с братом.

– Где Тор? – спросил он, и удрученный вид Ройса ответил на вопрос раньше, чем тот произнес:

– Мертв.

Ройс ехал молча, стиснув губы, наливаясь злобой с каждой проходившей минутой. Кроме глубокого чувства утраты, переживаемого из-за Тора, он к тому же устал, проголодался, совершенно взбесился, и все потому, что одна молоденькая девчонка (он совершенно справедливо считал Бренну ни в чем не повинной) с рыжими волосами (теперь ему это было известно) умудрилась одурачить проницательного, опытного охранника, переполошила пол-армии и заставила его провести целые сутки в погоне за ней. Но больше всего его злили ее несгибаемая воля, гордая осанка и вызывающие манеры. Она вела себя как избалованный ребенок, который, упав и заплакав, не признается, что сам виноват.

Они въехали в лагерь, и головы всех присутствующих повернулись в их сторону, на лицах появилось облегчение, но солдатам хватило ума не радоваться. То, что двум пленникам удалось бежать, было поводом в первую очередь для стыда, а не для радости, но то, что эти два пленника оказались женщинами, было немыслимо. Оскорбительно.

Ройс со Стефаном подъехали к загону. Ройс спешился и бесцеремонно сдернул Дженни с седла. Она повернулась, направляясь к своей палатке, и вскрикнула от боли и удивления, когда Ройс потянул ее назад.

– Я хочу знать, как вы увели лошадей из загона и почему сторож вас не заметил.

Все находившиеся в пределах слышимости одновременно насторожились и оглянулись на Дженни, ожидая ответа. До тех пор они словно не замечали ее, точно она была невидимкой, но сейчас девушка чувствовала себя неловко под быстрыми пристальными взглядами.

– Отвечайте!

– Мне нечего было таиться, – проговорила Дженни с достоинством и сдержанностью. – Ваш сторож спал.

В сердитых глазах Ройса промелькнуло болезненное недоверие, но лицо его оставалось бесстрастным, и он коротко кивнул Арику. Белокурый гигант с боевым топором в руке шагнул вперед, пробираясь через толпу мужчин к отпирающемуся сторожу. Дженни наблюдала за разворачивающейся картиной, гадая, что ждет беднягу. Несомненно, он будет наказан за пренебрежение своими обязанностями, но наказание, наверно, не будет чрезмерно жестоким. Или будет? Ей не довелось выяснить это: Ройс рванул ее за руку и потащил за собой.

Он вел ее через весь лагерь, и Дженни видела полные вражды и гнева взгляды, которые бросал на нее каждый встречный солдат и рыцарь. Она всех их выставила дураками, сбежав и сбив со следа. Теперь они ненавидят ее за это, и ненависть их так сильна, что обжигает кожу. Кажется, даже граф злится больше прежнего, думала Дженни, ускоряя шаг, пускаясь почти бегом, чтобы поспеть за ним, пока он не выдернул ей руку из сустава.

Размышления о причинах его злости внезапно уступили место более важному соображению – Ройс Уэстморленд вел ее в свою палатку, а не в ее собственную.

– Я туда не пойду! – крикнула она и отшатнулась.

Бормоча проклятия, граф наклонился и взвалил ее на плечо, как мешок с мукой, ягодицами вверх; длинные волосы Дженни свисали ему до колен. Непристойные смешки и довольные возгласы мужчин, ставших свидетелями ее публичного унижения, прокатились по всей поляне, и Дженни едва не лишилась рассудка от ярости и оскорбленной гордости.

В палатке он сбросил ее на пол, на груду меховых шкур, и встал, наблюдая, как Дженни, с трудом выкарабкиваясь, садится, потом поднимается на ноги, поглядывая на него словно маленький, загнанный в угол зверек.

– Если вы обесчестите меня, клянусь, я убью вас! – прокричала она, внутренне сжимаясь от гнева, превратившего его лицо в сталь, а глаза – в сверкающие серебряные бляшки.

– Обесчещу вас? – с едким презрением переспросил он. – Плотская страсть – самое последнее желание, которое вы сейчас способны во мне пробудить. Вы останетесь в этой палатке потому, что она усиленно охраняется, а я более не намерен утруждать своих воинов поисками вас. Кроме того, теперь вы в центре лагеря, и если решите бежать, мои люди вас схватят. Ясно?

Она метнула на него сердитый взгляд, храня каменное молчание, и упрямый отказ подчиниться его воле еще больше взбесил Ройса. Сжав кулаки, он подавил злость и продолжал:

– Если вы совершите еще один акт непослушания по отношению ко мне или кому-либо другому в этом лагере, я самолично превращу ваше существование в истинный ад. Вы меня поняли?

Глядя в застывшее грозное лицо, Дженни нисколько не сомневалась, что его слова не расходятся с делом.

– Отвечайте! – грозно приказал он.

Понимая, что он раздражен до предела, Дженни перевела дыхание и кивнула.

– И еще… – начал было он, но резко оборвал фразу, словно за себя не ручался, повернулся, схватил со стола графин с вином и уже принялся пить, как в палатку вошел его оруженосец Гэвин. В руках у Гэвина было полно одеял, которые он забрал из палатки леди, стал раздавать солдатам и неожиданно обнаружил, что они не починены, а изрезаны. Лицо юноши являло собой образчик сердитого недоверия.

– Что с тобой, черт побери? – гаркнул Ройс, и его рука с графином застыла в воздухе.

– Одеяла, сир, – проговорил слуга, обращая укоризненный взгляд на Дженни, – она их изрезала вместо починки. Люди под ними и без того мерзли, ничего более не имея, а теперь…

Сердце Дженни глухо забарабанило в непритворном испуге, когда граф очень медленно, очень осторожно опустил графин на стол. Он заговорил, и голос его превратился в скрежещущий от злости шепот:

– Подойдите сюда.

Покачав головой, Дженни сделала шаг назад.

– Вам же хуже, – предупредил он, заметив, что она пятится назад. – Я сказал: подойдите сюда.

Дженни скорее прыгнула бы с утеса. Полог палатки был поднят, но пути к спасению не было: вокруг палатки, после того как Ройс втащил ее туда, собрались мужчины, без сомнения, ожидая услышать вопли и мольбу о пощаде.

Ройс обратился к оруженосцу, но не сводил с Дженни пронзительного взгляда:

– Гэвин, принеси иглу и нитки.

– Слушаюсь, милорд, – подтвердил Гэвин, шмыгнул за угол и вернулся, доставив требуемое. Положил иголку с нитками на стол возле Ройса, отступил назад, с удивлением наблюдая, как Ройс попросту подобрал лоскуты, некогда бывшие одеялами, и сунул их рыжеволосой девушке.

– Вы почините все одеяла, – сказал он Дженни неестественно спокойным тоном.

Напрягшееся тело девушки слегка расслабилось, и она уставилась на захватчика со смешанным чувством ошеломления и облегчения. После того как она вынудила его провести сутки в погоне за ней, после того как она погубила его чудесного коня и перепортила одежду, единственным наказанием, которому он собирался ее подвергнуть, оказалась починка изрезанных ею же одеял. И это должно превратить ее жизнь в сущий ад?

– Вы не уляжетесь спать под одеяло, пока все это не почините, поняли? – добавил он голосом ровным и твердым, как отполированная сталь. – Пока моим людям не будет тепло, вам предстоит мерзнуть.

– Я… я поняла, – замирающим голосом ответила Дженни. Он был весьма сдержан, вел себя совсем по-отечески, и ей даже в голову не пришло, что он собирается сделать с ней что-то еще. По правде сказать, когда она шагнула вперед и протянула дрожащую руку к рваным лохмотьям, которые он держал, у нее промелькнула мысль, что молва сильно преувеличивает его жестокость, но в следующий миг эта мысль исчезла без следа.

– Ой! – вскрикнула она, а его большая рука метнулась, словно жалящая змея, сомкнулась у нее на запястье, рванув с такой силой, что весь воздух вырвался из груди Дженни, а голова запрокинулась.

– Ах ты сучка поганая! – рявкнул он. – Кто-то должен был выбить из тебя гордыню еще в детстве. Раз никто не позаботился, то я…

Он размахнулся, и Дженни закрыла голову руками, ожидая, что сейчас он ударит ее по лицу, но широкая ладонь схватила и отвела ее руки.

– Я свернул бы тебе шею, если б ударил. Лучше сделаю по-другому…

Прежде чем Дженни успела отреагировать, он сел и одним быстрым движением перебросил ее через колено.

– Нет! – задохнулась она, бешено извиваясь. Испугавшись по-настоящему, с ужасом вспомнив о собравшихся у палатки мужчинах, она выкрикнула: – Не смейте! – И всей тяжестью рухнула на пол. Он зажал ее ноги между своими лодыжками и замахнулся.

– Вот это, – начал он, звонко шлепая ее по мягкому месту, – за моего коня…

Дженни подсчитывала болезненные удары, прикусив губу до крови, силясь сдержать слезы, а рука его взлетала и падала, причиняя нескончаемые страдания снова, снова и снова.

– Вот это за вред, который ты нанесла… за дурацкий побег… за изрезанные одеяла…

Намереваясь лупить ее, пока не заплачет и не взмолится о пощаде, Ройс шлепал и шлепал; наконец у него заныла рука, но и тогда она все равно лихорадочно вырывалась, пытаясь извернуться, и не издала ни единого звука.

Ройс вновь занес руку и заколебался. Ягодицы ее напряглись, ожидая удара, тело сжалось, но она не кричала. Недовольный собой и лишенный удовольствия слышать плач и просьбы о милости, он сбросил ее с колена и встал, глядя на нее сверху вниз и тяжело дыша.

Даже сейчас непреклонная, неумолимая гордыня не позволила ей лежать распростертой у его ног. Опершись руками о землю, она медленно поднялась на нетвердых ногах и предстала пред ним, придерживая рейтузы на поясе. Голова ее была опущена, он не видел лица, но под его взглядом она передернулась и попыталась расправить вздрагивающие плечи. Она выглядела такой маленькой и беззащитной, что Ройс почувствовал укол совести.

– Дженнифер… – резко сказал он.

Она вскинула голову, и Ройс застыл в немом изумлении и невольном восхищении открывшейся его взору поразительной картиной. Она стояла как дикая, обезумевшая цыганка – рассыпавшиеся волосы окутывали ее золотым пламенем, огромные синие глаза горели от ненависти и невыплаканных слез – и медленно поднимала руку… руку, сжимающую кинжал, который, видно, сумела вытащить из его сапога во время порки.

И в тот невероятный момент, когда она высоко занесла его собственное смертоносное оружие, Ройс Уэстморленд подумал, что это самое великолепное создание, какое он когда-либо видывал, неистовый, прекрасный, яростный ангел возмездия; грудь ее вздымалась и опадала в гневном, отважном противостоянии врагу, возвышающемуся над ней, словно башня. Ройс понял: он причинил ей боль, унизил ее, но не сломил неукротимый дух – и внезапно утратил уверенность, что хочет его сломить. Мягко и просительно он протянул руку:

– Отдайте мне кинжал, Дженнифер.

Она подняла нож еще выше, целясь, как понял Ройс, прямо в сердце.

– Я больше не причиню вам зла, – спокойно продолжал он, а юный Гэвин украдкой подбирался к ней сзади, готовясь защищать жизнь хозяина. – Равно как, – многозначительно, словно отдавая приказ Гэвину, добавил Ройс, – не сделает этого и мой ревностный оруженосец, что в данный момент стоит позади вас, готовый – стоит вам только замахнуться – перерезать вам горло.

В гневе Дженни забыла, что в палатке оруженосец, что этот мальчишка был свидетелем ее позора. Мысль эта обрушилась на нее подобно лаве, извергающейся из вулкана.

– Отдайте кинжал, – повторил Ройс, вновь протягивая руку в уверенности, что теперь она ни за что не отступится. И он не ошибся. Кинжал, нацеленный в самое сердце, молнией сверкнул в воздухе. Только быстрая реакция позволила ему перехватить руку, выпростать клинок из смертельной хватки, и даже тогда, когда он рванул ее к себе, крепко обхватив тело, яркая красная кровь уже сочилась из царапины, которую она умудрилась нанести ему на щеке возле уха.

– Вот кровожадная маленькая ведьма! – взбешенно прошипел он, и все прежнее восхищение ее отвагой испарилось в тот миг, как только он ощутил на лице кровь. – Если бы ты была мужчиной, я убил бы тебя за такое!

Гэвин поглядел на рану хозяина с гневом, превосходившим гнев самого Ройса, перевел взгляд на Дженни, и в глазах юноши сверкнула жажда мести.

– Я кликну стражу, – вызвался он, бросив на нее последний ненавидящий взгляд.

– Не будь дураком! – бросил Ройс. – Хочешь, чтобы по лагерю разнеслась молва, что меня ранила монашка? Ведь это страх перед легендой обо мне поражает наших врагов, прежде чем они поднимут против меня оружие!

– Прошу прощения, милорд, – проговорил Гэвин. – Но как вы запретите ей разболтать об этом сразу же после того, как отпустите?

– Отпустите? – переспросила Дженни, оправляясь от полуобморока, вызванного видом пущенной ею крови. – Вы собираетесь нас отпустить?

– В свое время, если я прежде тебя не убью, – рыкнул Волк, отшвыривая ее прочь с такой силой, что она рухнула на четвереньки на груду шкур в углу палатки. Он снова взял графин с вином, не спуская с нее грозного взгляда, сделал долгий глоток, потом взглянул на огромную иглу на столе рядом с нитками и приказал оруженосцу: – Поищи иголку поменьше.

Дженни сидела, потрясенная его словами и поступками. Теперь, когда она вновь обрела способность рассуждать, ей с трудом верилось, что он не прикончил ее на месте за попытку убить его. Где-то в темных глубинах сознания она уже пришла к заключению, что Волк совсем не так страшен, как рисует его легенда, – будь он таковым хотя бы наполовину, Дженни уже подвергли бы пыткам и допросам. Вместо этого он явно намеревается отпустить их с Бренной.

К тому моменту как Гэвин вернулся с иголкой поменьше, Дженни испытывала почти сострадание к человеку, которого несколько минут назад собиралась убить. Она не могла простить и не простила ему физического насилия, но считала, что они честно сквитались теперь, когда она тоже ранила и тело его, и гордость. Наблюдая, как он пьет из графина, она решила, что умнее и лучше всего отныне не вынуждать его изменить решение вернуть их в аббатство.

– Я должен сбрить вашу бороду, сир, – заявил Гэвин, – иначе не смогу осмотреть и зашить рану.

– Ну так сбрей, – буркнул Ройс. – Ты не очень-то ловок с иголкой, даже когда видишь, что делаешь. У меня полным-полно шрамов в подтверждение этого.

– Очень жаль, что она поразила вас именно в лицо, – посетовал Гэвин, и Дженни на миг попрощалась с жизнью. – Оно и так сплошь в шрамах, – добавил оруженосец, принеся острый нож и чашку с водой для бритья.

Юноша, трудясь над своим хозяином, загораживал Волка от Дженни; минуты текли медленно, и она обнаружила, что легонько клонится то в одну сторону, то в другую, раздираемая любопытством и желанием взглянуть, что за жуткая физиономия скрывается под пышной черной бородой. У него непременно окажется слабый подбородок, решила она, пытаясь заглянуть за спину оруженосца и кренясь вправо так сильно, что чуть не потеряла равновесие.

Ройс не забывал о ее присутствии и не доверял ей теперь, когда она продемонстрировала, что ей достанет храбрости на попытку лишить его жизни. Следя краешком глаза, он заметил, как она вертится в разные стороны, и насмешливо велел оруженосцу:

– Отодвинься немного, Гэвин, пускай она видит мое лицо, а не заглядывает через тебя, пока не свалится, как перевернувшаяся бутылка.

Дженни не успела выпрямиться достаточно быстро, чтобы прикинуться, будто бы ничего такого не делает. Щеки ее вспыхнули, и она отвела взгляд от Ройса Уэстморленда, но прежде вдруг с изумлением поняла, что Волк намного моложе, чем она думала. Более того, подбородок его был квадратным и мощным, с забавной маленькой ямочкой посередине.

– Ну-ну, не робей, – насмешливо подбадривал Ройс. Крепкое вино сильно смягчило его настроение. Кроме того, ее моментальное и поразительное превращение из бесстрашной убийцы в любопытную молоденькую девчонку было одновременно непостижимым и забавным. – Взгляни как следует на лицо, где ты только что собиралась вырезать свои инициалы, – уговаривал он, глядя на ее чопорный профиль.

– Мне надо зашить рану, милорд, – нахмурившись, проговорил Гэвин. – Глубокая и распухшая, она будет выглядеть некрасиво.

– Постарайся не выставлять меня в неприглядном виде перед леди Дженнифер, – иронически предупредил Ройс.

– Я ваш оруженосец, милорд, а не швея, – отвечал Гэвин, держа иглу с ниткой над глубоким разрезом, начинавшимся от виска хозяина и протянувшимся до скулы.

Слово «швея» вдруг напомнило Ройсу об аккуратных, почти невидимых стежках, которыми Дженни залатала пару шерстяных штанов, и он жестом отстранил Гэвина, обратив задумчивый взгляд на свою пленницу.

– Подойдите сюда, – обратился он к Дженни спокойным, но все-таки приказным тоном.

Более не желая его провоцировать, чтобы он не передумал освободить их, Дженни встала и покорно повиновалась, радуясь, что не придется больше сидеть на горящих огнем ягодицах.

– Поближе, – велел он, когда она остановилась вне пределов его досягаемости. – Будет вполне справедливо, если вы почините все, что изрезали. Заштопайте мне щеку.

В свете двух свечей Дженни увидела нанесенную ею рану, и вид разорванной плоти вкупе с мыслью о том, что в нее надо воткнуть иглу, едва не лишил ее чувств. Она проглотила подкативший к горлу комок и прошептала непослушными губами:

– Я… я не могу.

– Можете и сделаете, – неумолимо настаивал Ройс. Через секунду он сильно усомнился в разумности решения подпустить ее к себе с иглой в руках, но, заметив ее ужас при виде содеянного, снова обрел уверенность. Собственно говоря, думал он, заставить ее посмотреть на рану, прикоснуться к ней – уже само по себе возмездие!

Гэвин с явной опаской передал ей иголку с ниткой. Дженни взяла ее трясущимися руками, поднесла к лицу Ройса, но он тотчас же перехватил ее руку и произнес холодным предупредительным тоном:

– Надеюсь, вы не так глупы, чтобы хоть на миг помыслить причинить мне при операции лишнюю боль?

– Нет… я не хочу… не смогу… – слабо молвила Дженни.

Удовлетворенный ответом, Ройс протянул ей графин с вином:

– Сначала выпейте, успокойте нервы.

Если бы он в тот момент предложил яду и заверил, что это успокоит нервы, Дженни послушалась бы не колеблясь, так страшило ее предстоящее. Она подняла графин, сделала три больших глотка, поперхнулась, потом вновь поднесла его ко рту и хлебнула еще. Она выпила бы и еще, да только граф решительно вырвал графин из ее стиснутых пальцев.

– Хватите лишку, и у вас помутится в глазах и пропадет ловкость, – сухо предупредил он. – Я не желаю, чтобы вы наглухо зашили мне глаз. Ну давайте.

Повернув голову, Ройс спокойно предоставил распоротое лицо в ее распоряжение, а Гэвин стоял рядом с Дженни и следил, не нанесет ли она вреда.

Никогда еще Дженни не приходилось штопать человеческую плоть, и, протыкая разрезанную кожу графа, она не смогла подавить слабого стона протеста. Наблюдая за ней краешком глаза, Ройс старался не морщиться из опасения, что при виде этого она свалится в обморок.

– Для убийцы у вас поразительно слабый желудок, – заметил он в попытке отвлечь себя от боли, а ее – от мыслей о выпавшей ей кровавой работе.

Дженни закусила губу, снова ткнула иголкой в плоть. Краски схлынули с ее лица, и Ройс вновь попробовал развлечь ее разговором:

– Что привело вас к мысли, будто ваше призвание – стать монахиней?

– Я… у меня нет такого призвания, – выдохнула она.

– Тогда что вы делаете в Белкиркском аббатстве?

– Меня отослал туда отец, – отвечала она, преодолевая отвращение к своей жуткой работе.

– Потому что решил, будто ваша судьба – стать монахиней? – недоверчиво допытывался Ройс, искоса поглядывая на нее. – Должно быть, ему известны иные стороны вашей натуры, отличные от тех, что вы демонстрируете мне.

Это едва не заставило ее рассмеяться; он заметил, как она прикусила губку, а на щеках заиграл румянец.

– По правде сказать, – медленно проговорила она, и голос ее, когда она не сердилась и не ждала неприятностей, оказался на удивление нежным, – я думаю, вы вправе утверждать, что он отослал меня туда именно потому, что ему известны те же стороны моей натуры, что и вам.

– В самом деле? – любопытствовал Ройс, поддерживая беседу. – По какой же причине вы пытались убить его?

Он проговорил это с такой искренней обидой, что Дженни не смогла сдержать улыбку. Вдобавок она со вчерашнего дня ничего не ела, и в крови у нее бродило крепкое вино, расслабляя и оживляя тело с макушки до пят.

– Ну? – настаивал Ройс, разглядывая крошечную ямочку в уголке ее рта.

– Я никогда не пыталась убить отца, – твердо заявила она, делая следующий стежок.

– Так что же вы сделали, раз он удалил вас в монастырь?

– Среди прочего отказалась… некоторым образом… выйти замуж за одного человека.

– Вот как? – с неподдельным изумлением вымолвил Ройс, припоминая, что слышал о старшей дочери Меррика, будучи в последний раз при дворе короля Генриха. Ходили слухи, что она – некрасивая, чопорная, холодная женщина и типичная старая дева. Он порылся в памяти, недоумевая, кто именно описывал ее в таких выражениях, и вспомнил – это поведал Эдвард Болдер, граф Лохлордон, эмиссар двора короля Иакова. Впрочем, то же самое единодушно повторяли и все остальные в тех редких случаях, когда ему доводилось слышать о ней; но, кажется, было еще что-то, что в данный момент ускользало из памяти.

– Сколько вам лет? – отрывисто поинтересовался он.

Вопрос, кажется, озадачил и раздражил ее.

– Семнадцать, – призналась она, по мнению Ройса, не очень охотно и добавила: – И две недели.

– Так много? – молвил он, скривив губы в сочувственной и удивленной гримасе. Семнадцать – еще далеко не старость, хотя большинство девушек выходит замуж между четырнадцатью и шестнадцатью. Он решил, что в старые девы ее записали не совсем справедливо. – Стало быть, вы сознательно не желаете выходить замуж?

В глубоких синих глазах промелькнули досада и протест, а он все пытался вспомнить, что еще болтали о ней при дворе, но в голову не приходило ничего, кроме утверждения, будто сестра Бренна превосходит ее во всем. По слухам, лицо Бренны красой затмевает солнце и звезды. Ройс лениво гадал, почему мужчины предпочитают кроткую бледную блондинку этой бешеной юной соблазнительнице, и тут сообразил, что сам в основном отдает предпочтение уютным светловолосым ангелоподобным красавицам, особенно одной.

– Вы, значит, сознательно не желаете выходить замуж? – повторил он, рассудительно переждав следующий стежок, чтоб у нее от этих слов не дрогнула рука.

Дженни аккуратно кольнула раз, другой, третий, стараясь побороть неожиданное и непривычное мнение о нем как о симпатичном и мужественном человеке. А она уже ясно видела, что он на редкость привлекательный, и это совсем сбило ее с толку. Квадратные челюсти, раздвоенный подбородок, высокие и широкие скулы. Но уж совсем обезоруживало последнее открытие: у графа Клеймора, имя которого вселяло ужас в сердца врагов, были длиннейшие и густейшие ресницы, какие она только видела в жизни! В глазах ее заплясала улыбка при мысли о том, как будут заинтригованы все домашние, когда она выложит эти сведения.

– Так вы сознательно не желаете выходить замуж? – в третий раз нетерпеливо повторил Ройс.

– Пожалуй, да, поскольку отец предупреждал, что отправит меня в монастырь, если я откажусь от единственного достойного брачного предложения, которое смогла получить.

– Кто же вам его сделал? – заинтересованно спросил Ройс.

– Эдвард Болдер, граф Лохлордон. Сидите тихо! – сердито скомандовала она, когда он вздрогнул от изумления. – Меня нечего будет винить за плохую работу, если вы станете дергаться под иголкой.

Столь суровый выговор из уст худышки девчонки, которая, кроме того, была его пленницей, заставил Ройса громко расхохотаться.

– Долго еще вы там будете заниматься этой проклятой штопкой? – сердито парировал он. – Всего-навсего маленькая ранка.

Обиженная, что он, видно, счел ее отважный выпад не более чем легкой шалостью, Дженни отстранилась и посмотрела на него:

– Тут огромная, страшная рана, ни больше ни меньше!

Он открыл было рот, чтобы поспорить, но уткнулся взглядом в груди, бесстыдно выпирающие под тканью надетой на ней рубахи. Странно, что он до сих пор не видел, как пышна ее грудь, как тонка талия, как мягки и округлы бедра. Слегка поразмыслив, Ройс напомнил себе, что до самого последнего времени она носила бесформенные монашеские одежды, а он был чересчур зол и вообще не замечал, во что она одета. Теперь же он немедленно пожалел об этом, ибо отчетливо вспомнил, как прелестно круглились ее ягодицы, и в нем пробудилось желание: Волк неуютно заерзал на стуле, ворчливо буркнув:

– Заканчивайте.

Дженни отметила внезапную грубость и отнесла ее на счет его переменчивого настроения, из-за чего он в один момент становился сатанинским чудовищем, а в другой – превращался почти в брата. Что касается самой Дженни, тело ее оказалось почти столь же непредсказуемым, как и настроение графа. Несколько минут назад ей было холодно, несмотря на пылающий в палатке огонь, а сейчас слишком жарко в рубашке! И все-таки ей хотелось вернуться к той почти приятельской беседе, которую они вели в последние мгновения, не потому, что она желала бы с ним подружиться, а потому, что так меньше боялась его. И она попробовала возобновить разговор, заметив:

– Мне кажется, вы удивились, когда я упомянула графа Лохлордона.

– Удивился, – уклончиво подтвердил Ройс.

– Почему?

Он не испытывал желания сообщать, что Эдвард Болдер наверняка несет ответственность за некоторые ложные слухи, которые ходят о ней по всему Лондону. Учитывая, что этот Болдер – тщеславный петух, нечего удивляться, что он мстит за отказ от ухаживаний, черня имя отвергнувшей его женщины.

– Потому что он старый, – вывернулся наконец Ройс.

– И безобразный.

– И безобразный к тому же.

Как Ройс ни старался, он не мог себе представить, что любящий отец в самом деле намеревался отдать свою дочь за этого старого развратника. Раздумывая, он не мог также поверить, что отец в самом деле собирался держать ее в монастыре взаперти. Конечно же, граф Меррик просто послал ее туда на несколько недель, чтобы научить послушанию.

– Долго вы пробыли в Белкиркском аббатстве?

– Два года.

Он снова раскрыл рот, опомнился и закрыл. Лицо чертовски болело, и настроение вдруг испортилось окончательно.

– Очевидно, отец нашел вас такой же непокорной, упрямой, своевольной и безрассудной, как и я, – сердито пробурчал он, страстно мечтая сделать еще один добрый глоток вина.

– Если бы я была вашей дочерью, что бы вы чувствовали? – негодующе вопросила Дженни.

– Я чувствовал бы себя проклятым, – грубовато ответил он, не обращая внимания на ее обиженный взгляд. – За два дня вы оказали мне больше сопротивления, чем две последние взятые мной штурмом крепости.

– Я хотела сказать, – пояснила Дженни с полными гнева глазами, уткнув кулаки в пышные бедра, – будь я вашей дочерью и меня похитил бы ваш заклятый враг, как, по-вашему, мне следовало бы себя вести, чтобы угодить вам?

На мгновение Ройс уставился на нее, обезоруженный этим вопросом. Она не прикидывалась и не вымаливала пощады. Вместо этого изо всех своих дьявольских силенок пыталась перехитрить его, сбежать от него, убить – в таком вот порядке. Она не пролила ни единой слезинки даже во время звонкой порки, которую он ей задал. А потом, когда он подумал, что она плачет, замышляла зарезать. У него вновь мелькнула догадка, что она, может быть, не умеет плакать, но в данный момент он погрузился в раздумья о том, что чувствовал бы, если б она была его дочерью – невинной девушкой, похищенной из надежного и безопасного аббатства.

– Спрячьте ваши зубки, Дженнифер, – коротко проговорил он. – Вы правы.

Она приняла победу с изящным поклоном – по правде сказать, гораздо более изящным, чем ожидал Ройс.

И тут он впервые увидел ее настоящую улыбку, и это зрелище потрясло его до глубины души. Улыбка возникала медленно – сначала озарила глаза, пока они определенно не засияли, потом тронула крупные губы, смягчила уголки рта, пока он не приоткрылся, позволив увидеть проблеск идеально белых зубов и пару ямочек на щеках.

Ройсу следовало бы усмехнуться в ответ, но он поймал неодобрительный взгляд Гэвина и понял, что ведет себя как галантный дурак с пленницей, больше того – с дочерью своего врага. А самое главное – с женщиной, разрушительная деятельность которой заставит его солдат трястись от холода нынешней студеной не по сезону ночью, не имея возможности согреться под одеялами. Он резко кивнул на груду лохмотьев:

– Идите спать. Завтра начнете чинить испорченные одеяла.

Улыбка исчезла с лица Дженни, и она сделала шаг назад.

– Я хочу повторить то, что сказал, – добавил он, больше сердясь на себя, чем на нее. – Пока не почините одеяла, будете спать без них.

Подбородок ее горделиво вздернулся, к чему он уже привык, она повернулась, направилась к шкурам, служившим ему постелью, а Ройс хмуро отметил, что ходит она с манящей грацией куртизанки, а никак не монахини.

Он потушил свечи. Дженни опустилась на шкуры, через несколько мгновений граф растянулся рядом, навалив на себя меха, чтобы согреться. Приятное тепло, подаренное вином, стало вдруг покидать ее, взбудораженное сознание безостановочно перебирало каждый час этого нескончаемого дня.

Уставившись в темноту, она оживила в памяти самую страшную сцену, ту, которую весь вечер пыталась забыть. Она увидела Тора во всем его совершенстве и великолепии, без устали мчащегося через лес, взбирающегося на гребни холмов, берущего с лету препятствие за препятствием, а потом лежащего мертвым.

Глаза ее наполнились слезами, она издала дрожащий вздох, за ним другой, пытаясь сдержаться, но скорбь по отважному животному не ослабевала.

Ройс, боявшийся заснуть прежде ее, услышал прерывистое дыхание, затем тихое подозрительное шмыганье. Она явно выжимала из себя слезы в надежде, что он смягчится и позволит залезть под шкуры. Он повернулся на бок, быстрым движением дотянулся до ее головы, повернул к себе лицом. Глаза блестели от непролитых слез.

– Вы что, замерзли до слез? – недоверчиво спросил он, пытаясь разглядеть ее при слабом мерцании головешек в небольшом очаге посреди палатки.

– Нет, – хрипло отвечала она.

– Тогда почему вы плачете? – растерянно допытывался он, не в силах понять, что же в конце концов сломило ее упрямую гордость и заставило плакать. – Потому, что я вас отшлепал?

– Нет, – с мукой в голосе прошептала она и взглянула ему в глаза. – Из-за вашего коня.

Признаться, такого ответа он меньше всего ожидал и сильнее всего жаждал. Каким-то образом мысль о том, что она жалеет бессмысленно погубленного коня, облегчила боль утраты.

– Это было прекраснейшее животное, которое я когда-либо видела, – глухо добавила она. – Если б я знала утром, когда уводила его, что веду его к смерти, осталась бы тут, пока… пока не нашла другой способ бежать.

Глядя в глаза графа, опушенные длиннейшими ресницами, Дженни заметила, как он вздрогнул и отдернул руку от ее лица.

– Просто чудо, что вы свалились, иначе погибли бы оба, – мрачно проговорил он.

Перевернувшись на бок, она зарылась лицом в шкуры и шепнула убитым голосом:

– Я не свалилась… Он меня сбросил. Мы целый день брали препятствия повыше того. Я знала, что мы с легкостью возьмем и это дерево, но он помешкал, без всякой причины отпрянул назад и стряхнул меня, прежде чем прыгнуть.

– Тор оставил потомство, Дженнифер, – грубовато-ласково сказал Ройс, – точное свое подобие. Один из них здесь, другого готовят и обучают в Клейморе. Я не совсем его потерял.

Пленница судорожно вздохнула и просто вымолвила во тьме:

– Спасибо.

Пронзительный ветер завывал в освещенной луной долине, хватал спящих воинов в холодные объятия, и к рассвету, немилосердно рано нарядившемуся, как на маскараде, в зимние одежды, они уже стучали зубами от холода. Ройс заворочался в палатке под теплыми шкурами, ощутив непривычное прикосновение к своей руке ледяных пальцев.

Он открыл один глаз и увидел Дженни, которая тряслась поверх шкур, сжавшись в комочек в попытках согреться. Честно говоря, Ройс был совсем не настолько погружен в сон, чтобы не соображать, что делает, и не забыл о своем запрете пользоваться теплыми одеялами, пока не возмещен ущерб, нанесенный его людям. Если совсем честно, то надо добавить, что он, устало глядя на ее дрожащее тело, помнил о своих верных бойцах, мерзнущих под открытым небом гораздо сильнее, чем в палатке. Поэтому нет и не может быть оправдания его следующему поступку: опершись на локоть, Ройс через Дженни протянул руку, схватил за краешек толстую кучу шкур, подтянул их и принялся ее укутывать, пока она не оказалась в теплом гнездышке.

Потом снова лег на спину и закрыл глаза, не испытывая угрызений совести. В конце концов его воинам не привыкать к трудностям и стихиям.

Она пошевелилась, зарываясь поглубже в меха, и вдруг коснулась ягодицами вытянутой ноги Ройса. Несмотря на меховую преграду, он мгновенно вспомнил о соблазнительных женских прелестях, лежащих у него прямо под носом. Ройс решительно прогнал воспоминания прочь. Она обладала странной особенностью быть в один и тот же момент невинной, неопытной девушкой и златовласой богиней, ребенком, способным легко подхлестнуть его злость, точно хворостинкой, и женщиной, способной исцелить боль, шепнув всего одно слово: «Простите». Но будь она ребенком или женщиной, он не осмелится к ней прикоснуться, ибо ему так или иначе придется ее отпустить либо отказаться от тщательно продуманных планов на будущее, которое должно наступить для него менее чем через месяц. Сдастся отец Дженнифер или нет, это, в сущности, не заботило Ройса. Через неделю, самое большее через две, он передаст ее либо отцу, если тот уступит на выгодных Генриху условиях, либо самому Генриху, если отец откажется. Теперь она собственность Генриха, а не Ройса, и ему не нужны осложнения, которые грянут со всех сторон, если он овладеет ею.

Граф Меррик с искаженным от гнева лицом расхаживал перед очагом в центре зала, выслушивая предложения двух своих сыновей и четверых мужчин клана, которых числил ближайшими друзьями.

– Ничего не поделаешь, – устало говорил Гаррик Кармайкл, – пока король Иаков не пришлет нам подмогу, которую вы попросили, сообщая ему, что девочки в руках Волка.

– Тогда мы сможем атаковать ублюдка и уничтожить его, – бросил младший сын, Малькольм. – Сейчас он близ наших границ – это не такой долгий марш, как до Корнуолла, и на сей раз мы вступим в бой не столь измотанными.

– Не вижу, какая разница, близко идти или далеко и сколько у нас людей, – спокойно сказал старший сын, Уильям. – Глупо атаковать его, пока мы не освободим Бренну с Дженни.

– Как, ради Господа Бога, мы это сделаем? – возразил Малькольм и бесстрастно добавил: – Девчонки, считай, все равно уж мертвы. Теперь остается лишь мстить.

Уильям, который был намного ниже ростом, чем его брат и отчим, и гораздо спокойнее по натуре, откинул со лба светло-русые волосы и подался вперед, сидя в кресле, пристально глядя на брата.

– Даже если король Иаков пришлет нам столько солдат, что мы сумеем одолеть Волка, девушек не вернуть. Они погибнут в бою или их убьют, как только он начнется.

– Прекратите отвергать каждый план, пока не найдете лучшего! – приказал граф.

– По-моему, я нашел, – спокойно ответил Уильям, и глаза всех присутствующих тотчас устремились на него. – Если мы не можем выручить девочек силой, нам нужно прибегнуть к хитрости. Вместо того чтобы посылать армию и бросать вызов, дайте мне несколько человек. Мы оденемся купцами, или монахами, или еще кем-нибудь и последуем с войском Волка, пока не доберемся до девушек. Мне кажется, Дженни, – с восторженной нежностью проговорил он, – поймет, что я прав, и будет нас ждать.

– А я утверждаю: надо атаковать! – взорвался Малькольм, мечтая вновь безрассудно выступить против Волка и ничуть не заботясь о сестрах.

Юноши повернулись к отцу, ожидая его суда.

– Малькольм, – с любовью молвил отец, – как это на тебя похоже – избрать путь истинного мужчины, искать мести, не думая о последствиях. Ты получишь возможность сразиться, когда Иаков пришлет нам подкрепление. А пока, – он с зарождающимся уважением обратил взгляд на Уильяма, – план твоего брата – лучший из всех, что у нас есть.