Багряный лес Лерони Роман

— Не могу сказать. Не имею права. Очень большие ставки в этой игре. Я затем, в принципе, и пришел к вам, чтобы от беды вас уберечь. Пусть грех с Лекарем лучше лежит на мне, чем на вас. Я — дело привычное. Смогу все устроить, как положено — без подозрений.

— Откуда вдруг такая доброта?

— Привык я к вам за столько лет… Неплохой вы человек, Андрей Юрьевич.

— Хороша привычка — ничего не скажешь!..

На том и расстались.

Через несколько дней нагрянула большая и важная комиссия, и по тому, как дружественно, по-свойски, Кропиц держался с ее членами — стало ясно, кто все это организовал. Кроме того, члены комиссии как бы между прочим интересовались Геликом. Именно тогда Суровкин понял, откуда угрожают Гелику и как смог прозрачно предупредил того, и, кажется, вовремя, иначе Лекарю было бы не выкрутиться с тем прикомандированным санитаром. Кстати, после проверки, просматривая "дело" Гелика, главврач обнаружил, что из него пропали некоторые важные документы… Были моменты, когда известный инстинкт брал верх, но уязвленное Кропицом самолюбие заставило собраться и на несколько дней уехать в Киев, в СБУ. Его там приняли хорошо, слушали, советовали и стали помогать.

В Конча-Заспу он не успел добраться за отведенный час. Киевские трассы в утреннее время были так плотно забиты транспортом, что никто из шоферов не обращал никакого внимания на черный "мерседес", отчаянно кричащий сиреной и осыпающий округу дробными вспышками импульсных сигнальных ламп. У всех водителей на лицах было написано непробивное безразличие. Из притиснутых одна к одной машин на "мерседес" таращились только пассажиры. Их взгляды можно было озвучить, примерно, следующим образом: "Видите ли, ему к Президенту надо — какие хлопоты! Вот мне Машеньку в детский сад отвезти, а потом самому на работу успеть! Вместо того, чтобы всех "мигалками" своими пугать — порядок бы навели"… Иногда можно было прочесть в этих взглядах и ненависть.

Шестой Президент редко бывал в своей загородной резиденции в Конча-Заспе: отдыхал после напряженных заграничных турне, привечал важных гостей в неофициальной обстановке, или поправлял здоровье, что бывало крайне редко. И сейчас была как раз пауза между встречами в верхах во Франции и Германии. Набирался сил, готовился к ответственной встрече с Канцлером Объединенной Германии: уточнялись детали протокола будущего скорого визита, и много другой важной ерунды, которая сопровождает подобные события. Переверзнев не относился к этому серьезно — суета да показуха, — довольствуясь собственной, куда более скромной ролью, отчасти сочувствуя главе Службы безопасности, у которого в такие моменты дел было по горло. Но каждый выбрал свою дорогу, свою ношу, по своим умению и старанию, и надо было работать.

Наконец, "мерседес" министра вырвался из дорожной пробки, а вскоре — и из душного и знойного города и, шелестя колесами по ровному покрытию дороги, полетел в блаженный лесной рай парка, где в окружении многочисленных прудов и днепровских заток, на площади нескольких гектаров, раскинулось сказочное царство, правда, собственность государства.

Скоро свернули с трассы. Машина поехала по бетонной дороге в лесу.

Переверзнев открыл окно, и в пропитанный запахом кожи салон ворвался буйный хвойный аромат, который хотелось бесконечно вдыхать, чтобы не рвать тонкую нить свежести. Закружилась голова. Ровные, с рыже-бордовыми стволами сосенки мерно и величаво чистили своими пушистыми зелеными кронами бездонно-голубое небо. Между редких кустарников перепархивали быстрые птицы, в ровной густой траве, лаково зеленой, свежей, весенними точками живых звезд крались головки цветов — целая россыпь, разделенная качающимися тенями стволов.

— Останови, — приказал Переверзнев шоферу. — И заглуши мотор.

Машина плавно остановилась. Министр неторопливо развязал галстук, отбросил его куда-то в сторону, расстегнул ворот сорочки, закатил рукава и вышел из машины.

— Господин министр!.. — неслось с мольбою вслед. — Олег Игоревич!.. Мы и так опаздываем на час!

— Твое дело холопье — извоз, — сказал генерал, но его никто не слышал: нежный лесной шум убаюкал, успокоил душу, смыл с нее окалину.

Поддавшись настроению, Олег разулся, снял носки, закатил брюки и пошел осторожно, с закрытыми от наслаждения глазами, чувствуя стопами приятную густоту боли от уколов сучков, опавших иголок, шишек, впитывая веками слабое золото солнечного света, спиной — ласку прозрачного ветра, набираясь всей этой красоты, хмелел от ее безграничной щедрости.

Вдохнул воздуха, медовой весенней густоты до боли в ребрах, до отказа, раскинул руки и закричал звонко и ясно, совсем по-мальчишески, озорно и полно:

— Хо-ро-шо жи-ить!

Сорвал несколько цветов, пощекотал их головками свое лицо, подобрал две шишки, ершистые, тугие и пошел обратно к машине.

— Докладывали из Центра, — сказал водитель, подавая министру галстук и пиджак. — Автобус с террористами проследовал Буск. Никаких происшествий по пути следования. Ведется постоянное наблюдение.

Переверзнев поморщился, как от дурного воспоминания, резким движением забрал свою одежду из рук водителя, бросил ее в салон.

— Поехали.

Через несколько минут "мерседес" катил по территории резиденции Президента. Здесь был все тот же лес, трава, но какие-то неестественные, словно муляжные — ровные, как на подбор, и редкие. Кустарников не было вообще, и лес, казалось, стоял нагой, стыдливый. Эту неестественность, искусственность, оживляли белки — грязно-рыжие огоньки рывками метались между стволами деревьев, резвились, радуясь первому, по-настоящему летнему теплу.

Перед зданием, парадным и белостенным, с очень сложной для восприятия новомодной архитектурой, на большой гравийной площадке замерли ровным рядом несколько автомобилей. Рядом с площадкой, в беседке, тесно сидели шоферы, спасаясь от раскаленных зноем автомобильных салонов. Перед просторными дверями входа в холл дачи стояли люди гораздо более важные и хорошо знакомые Переверзневу.

Пока подъезжали, Олег Игоревич обулся, сунул в карман брюк шишки и так, в расстегнутой, с закатанными рукавами рубашке, вышел из машины и неторопливо подошел к стоящим на крыльце.

Здесь был глава СБУ. Нечет Виталий Витальевич. Самый молодой из "силовиков", но его тридцать семь годков от роду не мешали ему управлять государственными тайнами; высокий, стройный, красивый, густоволосый и постоянно мило улыбающийся. С ним Переверзнев дружил, не очень близко, по-рабочему; был бы, может быть, рад и большему, но мешала разница в возрасте — свои, уже, увы, по-стариковски прочные комплексы. С Нечетом можно было изъясняться полуфразами, намеками — "молодой да ранний" был в курсе всех дел и все понимал сразу. Родственная душа, хотя и не военный. Родственный работой в разведке.

Министр обороны. Басистый, небольшого роста, но ладно скроенный генерал, страшно влюбленный в армейскую жизнь. Под началом Горачука Всеволода Сергеевича армия быстро перевооружалась, переодевалась, оснащалась, не вылезая с болотных полигонов, учась не муштре, а военному делу, осваивая новую технику и оружие. Возраст имел солидный, шестьдесят шесть лет, но все знали, что этот "дедушка" мог без проблем пробежать в полном боевом облачении все пять километров, потом метко отстреляться и полихачить на танке. В своем кабинете бывал редко, примерно раз в месяц, устраивая настоящий террор служащим министерства, и снова возвращался на полигоны; нажил за свой вздорный характер немало врагов, но был силен против них тем, что его обожала армия. Его вооруженный авторитет уважали, принимали и побаивались. Еще славился ясным умом, веселым нравом и гостеприимностью, полигонной, естественно. После выборов Шестого Президента устроил такой пир на полигоне, под видом военного смотра, что едва не уморил обжорством верхушку украинского истеблишмента, о чем с удовольствием вспоминал и ныне. С коллегой из МВД держался ровно и просто, в помощи не отказывал и себе долго не выпрашивал.

Косуль Олег Юрьевич. Министр чрезвычайных ситуаций. Тоже гражданское лицо. На посту был всего два месяца и о нем можно было сказать только: не молод, кажется, горделив, чванен, лыс, брюхат и потлив. Это был единственный член Кабинета министров, который своей внешностью портил стройный спортивный ряд своих коллег.

Стояла еще разношерстная группа помощников, консультантов, секретарей — отдельно от боссов. Из них Переверзнев хорошо знал только Копача Иннокентия Ивановича, с которым в свою бытность офицером разведки пережил немало горя и радостей. Копач остался в СБУ, дослужился только до старшего консультанта, оставаясь верным оперативной работе, которую любил и ценил больше всего остального в своей жизни. Это, с одной стороны, было даже хорошо, что он остался в СБУ — свой человек в чужом лагере никогда не мешал.

Поднимаясь по длинным, широким и низким ступеням крыльца, Олег Игоревич, нарушая этикет, первым делом поздоровался со своим старым товарищем — простым и приветливым кивком, и только потом, за руку — с коллегами.

— Олеженька! Привет, привет, дорогой, — басил "войсковик", крепко пожимая руку и тепло улыбаясь. — Что-то ты не в форме.

Он имел в виду внешний вид министра.

— Весна разморила, — откровенно признался Переверзнев. — Через силу заставил себя обуться! Потоптался бы по президентскому ковру босиком — вот потеха-то б была!..

Все загудели с одобрением, понимая. Подошли ближе замы и секретари, поддержать разговор.

Шутили, смеялись. Больше всех в этом деле усердствовал Горачук. Его басистый командирский голос слышался в прозрачном и чистом воздухе далеко.

К Переверзневу не сразу, как бы невзначай, подошел Нечет, склонился к уху и заговорил вполголоса:

— Президент в ярости, Олег… Эта встреча с Канцлером, а потом саммит в Париже. Из-за этого автобуса у него весь домик рухнул: крепко надеялся на договор с Евросоюзом.

— Я не меньше него в ярости! — чуть повысил голос Переверзнев. — У него политический момент, а у меня рабочий.

— У нас, — прислушавшись к их разговору, сказал Горачук. — Нам расхлебывать.

— А вас-то зачем вызвал? — удивился Олег Игоревич. — Думает, что я сам не справлюсь с этим автобусом?

— У страха глаза велики — сам знаешь…

— Но зачем же такой шум поднимать! Пресса еще не пронюхала, а он сам решил растрезвонить.

Глава СБУ помолчал, согласно кивая.

— Скоро пронюхают, — после паузы сказал он. — Во Львове шум страшный.

— Справимся, — уверил скорее себя, чем коллегу, министр. — Кто у Президента?

— Съехались: прокурор, министр энергетики, этот… из "Фонда "Чернобыль", из Минфина, и председатель Нацбанка…

— Готовят жалобу Канцлеру. Челобитную: мол, помоги с Чернобылем…

Сказал, а сам подумал о другом: Зона в Чернобыле в последнее время забирала много времени и сил — были на то веские причины; может и "челобитная", но к ней никак не вязался прокурор. Действительное положение дел требовало трактовать настоящее совещание, его причины, несколько иначе. Чернобыль стал центром преступности… Это была отдельная статья проблем из всех дел министра МВД.

— Не очень на то похоже, — озвучил его мысли Нечет. — И с нас потребует отчета за Чернобыль…

— Ничего, переживем.

— Долго ли, Олег? Эта новая Запорожская Сечь, а точнее — Чернобыльская, как бревно в глазу. И эти львовские террористы только подогрели ситуацию…

— Ты знаешь, кто они?

— Пока нет. Работаем. Я узнал обо всем только этим утром.

Поспешность, с которой ответил Нечет, не понравилась министру, но он решил не выдавать своего недовольства. Два ведомства постоянно конкурировали между собой, разумеется, в деловых проблемах, и внутригосударственных вопросах, решая их. Это была такая взрослая игра, которая могла показаться кому-то странной со стороны, но на самом деле заставляла соперников работать с большим усердием, эффективнее.

— И нтересно было бы узнать, что хотят эти террористы. На залетных дураков не очень похоже: такой фейерверк, гады, устроили!

— Узнаем, — сказал Нечет. — Не жить ему.

— Ух, какой кровожадный! А я бы посмотрел на него… Не турок ли какой — они в последнее время мастера на угоны подобного рода.

— Точно — нет.

— Это хорошо. Со своими проблемами легче справляться.

Голос Нечета был тих. Он почти шептал в ухо Переверзневу, у которого от его слов пробегал холод по спине.

Замолчали, понимая тяжесть положения. Делали вид, что внимательно слушают болтовню "войсковика", через силу смеялись его шуткам, поддерживая компанию.

Только теперь Переверзнев почувствовал, как зашаталось его министерское кресло. Второй раз в жизни… Первый раз, очень давно, на Балканах. Но тогда справился, хотя и немало наследил, за что теперь расплачивался хлопотами и беспокойством. Не хотелось верить, что настоящее и прошлое сплелись, сплотились против него, и именно в тот момент, когда жизнь дала возможность сделать вдох полной грудью. Крепко карает десница… За грехи страшные. Не было уже уверенности, что на эту борьбу окажется достаточно собственных сил. Как же все-таки на самом деле ты оказался слаб, Олег, хоть и генерал, министр, "силовик". Где ошибся? Где недосмотрел, что проморгал? Когда губительно и самонадеянно увлекся своим могуществом?

— Смотри, — толкнул его плечом Нечет и указал подбородком на подъездную дорогу.

По бетону спокойно катил дорогой серебристый "мерседес". Эту машину хорошо знали все силовые министры, и с ее появлением веселость среди них сразу пошла на убыль. Депутата Верховного Совета Хороса Глеба Витальевича встретили полным молчанием — не любили за особенность везде совать свой нос, за скандальность, предвзятое отношение и максимальность выводов, и за то, что благодаря этим качествам, был силен своей популярностью.

— Дворами, господа, будете выбираться отсюда, — язвительно бросил он, проходя мимо них в вестибюль дачи. — У ворот журналистов — не протолкнуться!

— Пшел… — процедил ему вслед Горачук. — Экий павлин! Аника-воин…

Генерал после этого больше не шутил, и стал нервно шагать по мрамору широкого крыльца.

— Все замерли, вытянулись, когда к ним вышел секретарь Президента.

— Господа, прошу всех в кабинет, — сухо произнес он.

— Ну, началось, — прошептал Нечет и первым вошел в открытые двери.

Следом за ним, чувствуя предательскую слабость в ногах, шагнул Переверзнев.

— Увереннее, Олег Игоревич, — скупой улыбкой подбодрил его секретарь. — Это наша работа.

Министр уловил в его словах сочувствие, и от этого ему стало тошно: понятно, на чьих костях будет устроена сегодняшняя пляска. Спасибо Сувашко, секретарю — предупредил. У них давно сложились хорошие отношения, после того, как была разыскана угнанная машина сына Сувашко: без личных просьб, оперативно и профессионально — поиском руководил самолично министр, чтобы заполучить "своего человека" в близком к Президенту окружении.

Поднимались по лестнице на второй этаж дачи скученно и нерешительно, словно каждый опасался первым попасть в кабинет Президента, под его первый и самый опасный гнев. В коридоре, перед самими дверьми в кабинет, освещая всех победной улыбкой, деловито и высокомерно заложив короткие руки за спину, выпятив вперед внушительных размеров живот, стоял депутат Хорос. На него старались не смотреть — бродили глазами по сторонам, ощупывая взглядами дорогую отделку стен, добавляя этим только больше злорадства главе депутатской Комиссии по вопросам национальной безопасности.

— О, Олег Игоревич! — воскликнул Хорос. Кажется, в его словах было что-то доброжелательное.

Переверзнев подошел.

— Добрый день, Глеб Витальевич.

— Какой, к черту, "добрый"! — депутат всегда "высказывался с ходу". — Что это за дерьмо с этим автобусом заварили? Вы можете представить себе последствия?

— Очень хорошо, уважаемый.

— Да нисколько, министр! В Раде такой гвалт стоять будет, и все попрут против вас.

— Гвалт там стоит всегда, — спокойно ответил министр. — К тому же, мне не привыкать. Если подыскали мне замену — желаю удачи в борьбе с Президентом.

Он заметил наигранность в глазах Хороса, его излишнюю драматичность, и то, как тот посматривал через его плечо на дверь, в которой один за другим скрывались "силовики". Депутат ждал. Переверзнев ему подыгрывал.

— Олег Игоревич, — обратился секретарь Сувашко, — пожалуйста, не задерживайтесь.

Он вошел в двери и закрыл их за собой.

Депутат сразу подобрел.

— Ну, ладно, ладно, дорогой, — похлопал он по плечу министра. — Нехорошо с этим автобусом получилось, конечно.

— Справлюсь, Глеб Витальевич.

— А я что — сомневаюсь? Я тебя в Раде всегда поддерживал.

— Благодарю…

— Да погоди ты со своими благодарностями! — нетерпеливо перебил его Хорос. — Благодарит он, эх… Утреннее заседание уже сорвано, кричат: долой министра! Шумиха все это, конечно, но все равно неприятно. Большая часть за тебя: "центр", "правые", а "левые"…

— Дай только повод…

— Во-от! — повысил голос депутат. — И ты его и дал!

— Но это ведь не мои игры с автобусом! — в свою очередь возмутился Переверзнев. — Не я его захватил.

— Я знаю, — скривился Хорос. — Знаю. Но по моим каналам стало известно, что этот автобус — не случайность.

— Глупости и слухи, Глеб Витальевич, — министр говорил искренне.

— Я тоже так думаю, Олег Игоревич, но ты все-таки проверь у себя — вдруг что и найдешь, а я покопаюсь со своей стороны. Если тебя снимут — мне тоже несдобровать, дорогой… Кстати!.. Ты не забыл, что в полдень у тебя отчет перед депутатской комиссией? Все готово?

— Все. В полдень обязательно буду.

— Хорошо. Я-то затем и приехал, чтобы предупредить: по сегодняшнему случаю заседание будет расширенное — "левые" напросились.

— Ну их!..

Депутат усмехнулся:

— Вот так и приезжай, с "ну их"!..

— Я думал, что ты к Президенту.

— Что я у него не видел? Все равно не пускают. — Он с надеждой посмотрел на Переверзнева. — Ты мне и так все расскажешь, не так ли?

— Вербуешь? — улыбнулся министр.

— Взаимно.

— Так и быть…

— Может, батя, и меня облапаешь?

На голос новенького Лекарь отреагировал мгновенно — скользнул рукой к бедру, где в специальном чехле покоилась длинная, остро заточенная велосипедная спица. Однажды, это простое, но опасное оружие выручило его и спасло жизнь.

— Но-но, — предупредил здоровяк и сел на койке. — Ты уже опоздал.

Он бросил к ногам Лекаря спицу:

— Не это ли ищешь?

Гелик ощупал чехол, но спицы не было. Он схватил лежащую на полу. Глаза парня, сидящего на койке, загорелись озорным огнем.

— Хочешь сразиться, богатырь?

Лекарь не ответил, только выставил вперед спицу.

— Уговорил, — сказал парень. — Сойдет вместо утренней разминки.

Он встал, потянулся до хруста в суставах, сделал несколько маховых движений руками, стянул с себя куртку пижамы, обмотал ею локоть левой руки.

— Давай что ли, батька. — В его голосе звучала лень, словно предстоящая драка для него была не только не опасна, но и безынтересна. — Только, чур, не хныкать и не греметь сильно костями. Ну!..

Лекарь ринулся на него сразу, направляя жало спицы в грудь противнику. Тот прикрылся рукой, обмотанной тканью, чтобы острие увязло, но в последний момент Лекарь прыгнул ему под ноги, вонзая спицу парню в бедро.

Соперник сдержанно заскулил, откатился в сторону, вскочил на ноги. Во всех его движениях сквозили сноровка и уверенность. Зажимая рану на ноге, он с удивлением посмотрел на Лекаря.

— Молодец, батя!.. Теперь я понимаю, почему они не могли тебя так долго упаковать в ящик.

— Много разговариваешь, малыш.

— И то верно… Давай!

Лекарь бросился на него вновь, но в этот раз противник был осторожнее: умело увернулся и отступил, затем, избегая ударов, использовал маленькое пространство палаты, словно это был стадион.

Гелик, преследуя его, заметно устал. Все его удары бесполезно рассекали воздух, не причиняя никакого вреда парню. Но все-таки однажды спица достигла цели, и тонкая кровавая полоса дугой застыла на его бугристом животе. Лекарь не успел даже почувствовать вкуса очередной победы, когда сильный удар ногой в живот остановил напряженное в схватке дыхание и потушил сознание Лекаря.

Он не чувствовал ничего, когда его безвольное тело осторожно уложили на кровать.

— Ну, вот, навоевался, батя, — тихо произнес парень, поднимая с пола выроненное оружие, и тремя пальцами скручивая блестящее жало в проволочный комок.

Он вернулся к своей койке, достал из-под матраса ключи и, прихрамывая на раненую ногу, пошел к запертым дверям, открыл их и вышел в коридор, не забыв вновь тщательно запереть их…

— Дмитрий Степанович!.. Дмитрий Степанович!..

Лекарь шарахнулся на койке от резкого запаха аммиака, и открыл глаза. Рядом с ним, с ватой в руке, на кровати сидел полковник Суровкин.

Врач облегченно вздохнул:

— Наконец-то!.. Как вы себя чувствуете?

Лекарь поморщился и прижал руку к животу, в котором свинцом лежала боль. Он помассировал место удара.

— Спасибо, Андрей Юрьевич. Уже хорошо.

— Вы уж простите Ивана — он не рассчитал силы удара.

За спиной врача раздался обиженный бас парня. Это был сосед Лекаря, только сейчас он был одет в гражданскую одежду вместо больничной пижамы: свободные, не стесняющие движений брюки, кроссовки, легкая летняя рубашка, ветровка.

— Товарищ полковник, я все рассчитал…

— Рассчитал он! — раздраженно передразнил его Суровкин. — Если бы все рассчитал, как говоришь — мог бы обойтись без драки! — Врач не скрывал своей досады. — Мог бы просто взять и все объяснить!

— Но, — хотел было оправдаться Иван.

— Я не поверил бы ему, — поспешил сказать Лекарь. — Теперь объясните, что происходит, иначе я скоро не поверю и вам, уважаемый Андрей Юрьевич.

Суровкин протянул ему большой пакет:

— Здесь все необходимые документы — паспорта: общегражданский и заграничный… И одежда. Иван будет вашим охранником, которого надо слушаться во всем, даже если что-то будет вам казаться необычным, пугающим, незаконным… Вы меня поняли?

— Конечно, на русском ведь языке сказано, но…

— Вы выписаны из больницы. Я не могу вам больше ничего объяснить — все узнаете скоро сами. Наберитесь, очень прошу вас, терпения…

Десять лет ждал Лекарь этих слов, готовился к ним, думая, что не сдержится и пустится в пьяный от счастья пляс, но сейчас чувствовал только горькую усталость и безразличие, которое в последние годы преследовало его в самые ответственные моменты, с того самого дня, когда умерла Мария, жена. Разве так бывает, спрашивал от себя, или под глыбой десятилетия вся радость выпустила сок и стала пресной?

— Что я должен делать?

— Наверное, для начала переодеться, — с улыбкой сказал Суровкин. Он улыбался с сочувствием, понимая опустошенность и безразличие своего бывшего пациента. — Потом Иван вам все расскажет.

Он встал.

— Думаю, что мы не скоро с вами встретимся, Дмитрий Степанович, поэтому хочу пожелать вам удачи и спокойных лет.

Он протянул руку, и, чтобы ее пожать, Гелик встал с кровати.

— Мы встретимся с вами обязательно, — сказал Лекарь. — Спасибо за пожелание, но что-то не мне хочется спокойных лет: слишком долго я терпел покой в этих стенах. Спасибо вам за все.

— Не стоит благодарности, — и уже обращаясь к Ивану, сказал: — Поторопитесь. Фургон прибудет через несколько минут.

Он сразу ушел.

— Будем знакомы, — теперь протянул руку охранник.

Гелик даже не посмотрел в его сторону. Он не любил проигрывать, а этот человек напоминал ему о недавнем поражении и боли.

— Не стоит дуться, Лекарь, — миролюбиво произнес охранник. — Я должен обижаться на вас больше — за проткнутую ногу.

— Вы должны обижаться на собственные глупость и самоуверенность, — назидательно сказал Гелик.

— Пожалуй, вы правы: не ожидал, что встречусь с таким коварным противником.

— Во мне коварства ровно столько, чтобы выжить.

— Мне это подходит.

— Вам?!

— Да. Я тоже хочу выжить и помочь в этом вам.

— Зачем?

— Переодевайтесь, а я расскажу. Расскажу все, что знаю…

— Вы на кого работаете?

Лекарь стал переодеваться. Одежда принесенная врачом, была новой и удобной, по размеру — Суровкин не впервые снабжал его подобными вещами, чтобы знать мерки своего пациента.

— На этот вопрос я не отвечу вам, Дмитрий Степанович.

— Тайна?

— Пока тайна. Дело в том, что ваша выписка из этой богадельни связана с определенным риском… даже смертельной опасностью — иначе меня не было бы здесь. Поэтому, в случае провала, необходимо, чтобы вы знали как можно меньше.

— Провала, — повторил Лекарь. — Звучит, как в зашарпанном шпионском фильме.

— Где-то вы правы, — коротко рассмеялся охранник. — Может он и на самом деле паршивый, но главных героев в нем предстоит сыграть нам с вами. Будете во всем слушаться меня — будет happy end. Эта глава должна остаться за нами.

— Признаться, я очень люблю шпионские романы, но почему-то предпочитаю такие, в которых присутствует hard end.

— Простите?

— Реалистичное завершение, — он заставляет думать. Все, что хорошо кончается — забывается и, по-моему, не приносит удовольствия.

— Очень мрачно, — сдвинул брови охранник. — Вы рассуждаете, как читатель, хотя я уже предупредил, что мы участники.

— Значит, я еще не верю.

— Во что?

— В то, что кому-то мешаю своим существованием…

— Хмм… Остается сделать только шаг навстречу.

— А может и это тоже ловушка?

Лицо охранника вытянулось от изумления:

— С вами не соскучишься. Я не смогу словами доказать вам обратное, но, может быть, это станет хоть какой-то гарантией?

Он полез за пояс, достал пистолет и протянул его Гелику.

— Умеете пользоваться?

— Нет, но я быстро учусь.

Охранник обстоятельно все объяснил, показал, в конце добавив:

— В пистолете девятнадцать патронов. Я дам вам еще две обоймы. Помните, что снаряды, пули — газоускоренные и снабжены специальными взрывчатым веществом — могут с одинаковым успехом убивать человека и выводить из строя легко бронированный автомобиль. Еще… Не тратьте время на прицеливание: достаточно пуле удариться рядом, в метре от цели, чтобы осколками поразить ее. Пользоваться оружием только в крайнем случае.

— Как я узнаю, что этот крайний случай пожаловал?

— Когда я не смогу вас защищать: буду либо убит, либо меня не будет рядом. Человека приходилось убивать?

— А за что же, я по-вашему, отсидел здесь десять лет?

— Десять лет! — выкатил глаза охранник, потом после короткого раздумья добавил: — Ну да… Я мог бы и сам догадаться. Извините. Мне это тоже подходит: не будете терять время на сомнения…

— Ни секунды!

— Это увеличивает наши шансы выжить. Теперь сядьте и внимательно послушайте о том, что мы будет делать в ближайшее время…

Лекарь закончил со сборами, закрыл сумку, сел на кровать. Он слушал Ивана очень внимательно, старался запомнить все самое важное, и одновременно думал о другом. Он понял, почему не испытывал по поводу своего освобождения никакой радости. Он мог вполне правдоподобно продемонстрировать свое нетерпение, но на самом деле его душой полностью владела тоска. Десять лет… Годы сделали свое дело. Они уничтожили не только часть его жизни, остатки молодости, но и забрали силы для работы и существования в мире, где царят деятельность, и где успех принадлежит сильным. Ему в том мире уже не было места, ему, который постоянно жаждал побеждать. Трудно было осознавать бесполезность собственной старости, остро приправленной одиночеством. Последние три года он прожил благодаря одному из основных человеческих инстинктов — инстинкту самосохранения. Здесь, в мрачных и узких стенах больницы-тюрьмы, его было достаточно, а что дальше? Бездомный бродяга, копошась в баке с отходами, тоже руководствуется таким же инстинктом, но что в этом бомже человеческого — форма, оболочка? А остальное, главное — где оно? Растоптано лишениями, уничтожено слабостью, разъедено жалким, но едким соком безнадежности. В голове пустота: ни духовных мыслей, ни сердечного поиска, ни горячей страсти, только сухой, пустой инстинкт, управляющий телом, или истязающий его, как раковая опухоль.

ЧАСТЬ VI

Он лежал, перекинутый через луку седла. Темнота и духота черными тисками сдавливали сознание. Оно вспыхивало, еще боролось, сыпало искрами отчаяния, разъяренное болью в туго стянутых веревками ногах и руках, крошащееся от натужного прилива крови в висках. Казалось, что лицо безобразно опухло из-за отека. Кровь же, создавалось впечатление, расслаивала давлением мышцы, кожу, лишая их чувствительности. Темнота топила сознание, и перед тем, как это происходило, начинала пылать в глазах синим пламенем. Он вновь приходил в себя, снова чувствовал боль, задыхался от духоты в мешке, надетом на голову, от конского пота, слышал лошадиный храп, скупое тарахтение камней под копытами, еще реже — непонятную человеческую речь, бряцанье оружие. Он все чаще и чаще терял сознание, и уже не пытался даже гадать, сколько времени провел в спасительном беспамятстве, и только с надеждой ждал этой плотной черноты, того момента, когда она снова возьмет его в плен и больше не отпустит, не отдаст реальному миру, его мукам. Понимал, что до этого оставалось совсем немного.

Наконец, лошадь остановилась. Он слышал, как забегали люди, слышал резкие гортанные звуки их речи. Чьи-то сильные руки схватили его за ноги, потянули. Он хотел закричать от боли, но не смог даже застонать. Его грубо столкнули с лошади, и он упал лицом на камни. Боли не почувствовал — только неприятную немоту с привкусом крови и пыли. Так и поволокли — лицом по земле. Вместо боли была только теплота. От удара сознание не померкло, лишь заиграло знакомыми всполохами синего огня в глазах, но и они исчезли, когда его пытались поставить на ноги. Он падал, его поднимали снова и смеялись. Наверное, игра им очень понравилась — он падал и падал до тех пор, пока темнота не спрятала его в своей густоте.

Пришел в себя от того, что мог дышать полной грудью, несмотря на страшную боль в ребрах. Мешка на голове уже не было. Он лежал на камнях и видел над собой усыпанное звездами глубокое небо, отблески рыжего огня, людей, сидящих вокруг костра и тихо разговаривающих о чем-то. Они кутались в теплые ватные халаты, он же попробовал подтянуть к груди колени, надеясь, что таким образом удастся сохранить те крохи тепла, что еще были в теле. С наступлением темноты снег, подтаявший под дневным солнцем, стал твердым, как камень, а сами камни покрылись сизым инеем. Он еще не привык к тому, что ноги обрели чувствительность, — кроме стоп, которые были стянуты чуть выше лодыжек веревками, — поэтому движение получилось резким. Застучали потревоженные камни. Сидящие у костра люди обернулись в его сторону и довольно затараторили. Один из них поднялся, подошел к нему, схватил за ноги и поволок к огню. Камни жестоко рвали тело. Он не мог этого вытерпеть и закричал, и тотчас тяжелый сапог ударил его в грудь, взрывая болью сознание…

Он снова пришел в себя, но в этот раз не от холода горного воздуха, а от жара. Его положили очень близко к костру. С треском разлетающиеся искры попадали на его лицо, обжигали его, трещали в волосах. Пахло тлеющей тканью, горелым мясом, паленой шерстью. Он понял, что это горит его тело, забрыкался, стал извиваться, чтобы отползти прочь от огня, но чей-то сапог придавил его к земле, стал постепенно и сильно подталкивать обратно к костру все ближе и ближе. Он пытался вырваться, но не было сил. Его конвульсии вызывали у людей смех. Тот, кто толкал его к огню, что-то говорил, скорее всего шутил, так как после его отрывистых фраз смех усиливался. Кто-то выковырнул пулю из патрона и высыпал порох из гильзы в костер. Угрожающе зашипело и накатилось на лицо, руки, опаляя кожу. Он увидел, как его стопы, голые, незащищенные ничем, стали покрываться волдырями… Это развлечение, сидящим у костра, пришлось по вкусу, и они, весело переговариваясь, стали доставать патроны и выковыривать пули. Смеялись без устали, разевая черные дыры ртов, скаля гнилые зубы, отирали слезы с бородатых, изуродованных жестокостью лиц.

Вдруг все прекратилось. Глухой стук удара, и кто-то быстро оттаскивает его от костра. Громкие голоса, ругань. Потом выстрел.

К нему подошел человек, держащий в руках пистолет и опоясанный пулеметными лентами. Он присел и бесцеремонно и грубо ощупал его лицо.

Страницы: «« « ... 910111213141516 » ... »»