Багряный лес Лерони Роман
Вместе с постепенно слабеющим дождем на землю проливалась серость раннего утра. Ветер по-прежнему был сильным, и зло шипел в верхушках деревьев, раскачивая лес. Низкие тучи клубились, казалось, у самых крон, едва не разрывая свою плотность о щетки острых игл мачтовых сосен. Небо неслось с огромной скоростью, кипело и бурлило. То тут, то там, за плотным киселем непогоды, в мокрой и тяжелой выси разливался глухой рокот. Он быстро набирал силу, становился могучим и сотрясал уже не только свое облачное обиталище, но и твердь внизу. Если минуту назад гром раздавался редко, звуковыми росчерками разрезая гудящее полотно сильного ветра, то теперь он слился в беспрерывный грохот, и серое покрывало свинцовых туч, с огромной скоростью протаскиваемое ветром над зоной, засверкало зарницами молний. Самих электрических разрядов еще не было видно, но плотная мгла неба вдруг загорелась холодным огнем, забилась, не имея сил удержать в себе неживой свет, и он, обгоняя разлив утра, отразился бликами по земле, ослепляя лесные ландшафты Чернобыльской зоны частыми фотографическими вспышками. Еще через некоторое время удары молний за плотным покрывалом туч стали такими частными, что ослепительный свет слился воедино, заливая землю холодной слепой сединой, а гром преобразовался в монотонный оглушительный вой, за которым не было слышно сильного ветра, его шума в ветвях деревьев, треска выворачиваемых с корнем могучих стволов.
Недалеко от границы сумрачного леса, плотной массой качающегося под напором ветра, стояла одинокая сосна. Вырвавшееся из несвободы соседства со своими сестрами, дерево здесь раздалось вширь, раскинуло свои толстые ветви низко над землей, и стонало от напряжения, в героическом одиночестве борясь с яростью бури. Иногда раздавался резкий треск, на миг заглушающий небесный грохот, и в потоке ветра уносилась отломанная пушистая сосновая лапа. На дереве, держась цепкими сильными руками за ветви, обвив их своими длинными хвостами, часто моргая от постоянных слепящих вспышек, сидели мавки. Мокрые от дождевой воды обнаженные тела дьяволиц при вспышках молний загорались синеватым перламутром. При каждой новой вспышке небесного огня мавки кривились от ярости, и оскаливали свои острые зубы. Черные рты издавали угрожающий крик, но его не было слышно за воем стихии.
Где-то неподалеку, разбивая пространство толстой трещиной, в землю ударила молния. На мгновение всё исчезло в плотном ослепительном свете. По-обезьяньи проворно перепрыгивая с ветки на ветку, нечистая сила в истеричной панике заметалась по дереву. И когда они успокоились, одна из мавок, накрутив свой синий и гладкий хвост на самую нижнюю и толстую ветку, свесилась на нем и протянула руки к распростертому под деревом человеческому телу. Ее длинные когти осторожно заскребли по мокрой одежде на спине человека. Ее руки дрожали от нетерпения, мощная зубастая челюсть жадно защелкала, истекая липкой желтой слюной. Человек застонал и перевернулся на спину. Пропитанный до предела влагой, мох под ним неприятно захлюпал. Остальные мавки, наблюдая за своей сестрой, стали спускаться ниже, намереваясь присоединиться к будущему пиршеству. Вдруг они застыли, потом одновременно подняли свои лысые головы, смотря в одну и ту же сторону. Из леса неторопливым шагом вышла женщина. Она направлялась к одинокой сосне. Вновь мавок охватила паника. Они запрыгали с ветки на ветку, иногда замирая, чтобы бросить жадный взгляд на человеческое тело под деревом, но уже не решались спуститься к нему. В злобном исступлении они стали грызть древесину ствола и веток, выдирая из них бело-желтое лыко, пачкая свои перекошенные пасти душистой смолой. Идущая женщина была одета в длинное белое платье, ткань которого, впитав в себя дождевые капли, промокло до последней нитки, и плотно облегало прекрасное молодое тело. Вспышки небесного огня, отражаясь на идеально чистой белой ткани одежд девушки, разливались вокруг нее неясным неживым свечением, образуя призрачный и прозрачный светящийся ореол. Когда до дерева оставалось всего несколько шагов, мавки с криками ярости и ужаса спрыгнули с дерева и помчались по широкому полю, путаясь в высокой молодой траве, пощелкивая, как хлыстами, своими длинными диковинными хвостами. Они не успели добежать до спасительного леса на противоположной стороне, когда вниз ударили десятки ломанных молний, высекая из воздуха свежий запах озона, а из тел мавок — тяжелый серный дым. С этого момента землю Зоны стали пронзать тысячи молний, настигая во всех местах нечистую силу, превращая ее в ничто, оставляя в месте удара густое серное облако, быстро размываемое сильным ветром.
Он лежал в мокром мхе, не открывая глаз, стараясь слушать только свою боль, представлять ее. Она тонкими горячими ручейками растекалась по всему телу, но жар ее уверенно студила дождевая вода и влага земли. Скоро боли не стало и сознание освободилось для мыслей, для воспоминаний о тех событиях, которые произошли с ним в последние часы. Гелик открыл глаза и увидел себя лежащим под разлапистой сосной, с которой на его тело падали холодные капли дождевой воды. Это было приятно. Он постарался пошевелиться. Тело подчинилось воле сознания, но эти движения были ватными, неуверенными. Дмитрий Степанович помнил, что случилось в диспетчерском пункте АЭС. Прекрасно и детально вспоминал все свои действия, и был уверен, что все должно было закончиться по его сценарию… Не могло быть иначе. А тот демонический смех за спиной, показавшийся ему до удивления знакомым — это могли быть иллюзии, вызванные контузией во время взрыва. Но почему он жив?! Еще его сознание четко зафиксировало ужас стремительного падения в черноте ночи, удар о землю… Неужели его выбросило взрывной волной? Такое вполне могло произойти, но он не должен был остаться в живых. Не должен… Это было крайне несправедливо. Но Дмитрий Степанович счастливо улыбнулся: если взрыв все-таки произошел, ему долго не жить — радиационный огонь скоро поставит точку на его никчемной жизни. Надо было только лежать и терпеливо ждать.
Вокруг все сверкало и грохотало с такой силой, что казалось, наступает конец света, но Гелик смотрел на все это с безучастностью обреченного человека. Скоро он закрыл глаза, но тут же открыл, когда почувствовал на своем лице чье-то осторожное прикосновение. Еще он почувствовал, как по горлу, врываясь в ледяной поток дождевой воды, бьют еще горячие, буквально обжигающие капли — настолько сильным был контраст.
Когда он увидел сидящую на корточках рядом с ним Виорику, у него перехватило от ужаса дыхание. Он встрепенулся и отполз в сторону, будя в своем теле густую сеть ручейков боли.
— Не бойся, — произнесла она сквозь слезы, и он понял, что это они, горячие, падали на кожу его шеи. — Нам пора идти.
— Куда? — не скрывая волнения, испуганно выпалил он.
Ступай за мной, — безапелляционно произнесла она, поднимаясь на ноги. — Тебе я не сделаю ничего плохого. Помогу найти то, что ты так долго искал.
Он подчинился, веря ей, хотя мало понимал в том, что она говорила. Что он искал? Кажется, всё уже было сделано окончательно.
Она шла по полю впереди него так быстро, что ему приходилось напрягать свое разбитое падением тело, чтобы поспевать за нею. Вокруг них в землю впивался целый лес молний, выжигая затаившихся в высокой траве полевых русалок. Правда, Гелик этого не видел. Он бежал за одетой в белое фигурой женщины, как можно ниже пригибаясь к земле, чтобы избежать удара молний, хотя понимал, как примитивны его меры безопасности. Такого разгула атмосферного электричества ему не приходилось видеть. Он даже не слышал о подобном. На его теле каждый волосок стоял торчком, а кожу слегка саднило, настолько было сильно разлитое в воздухе электрическое напряжение.
Они дошли до леса. Лекарь было успокоился, думая, что под защитой деревьев будет более безопасно, но был предельно удивлен, когда увидел, как мгновенно было превращено в облако дыма загадочное огромное крылатое существо, пытавшееся пролететь между деревьев. Молнии пробивали покров леса. Такая же участь постигла и небольшую стаю каких-то странных рыжих псов, которые лавиной выкатились из горы сваленного бурелома, направляясь на идущих. Все происходило так быстро, что ничего невозможно было разглядеть. Гелик был ослеплен и оглушен, и продолжал идти, ориентируясь по отблескам молний на платье своего проводника. Виорика уверенно двигалась вперед, даже не оборачиваясь, чтобы удостовериться, следует ли за нею ведомый.
От удара молнии загорелся один автомобиль. Пожар быстро ликвидировали, а сам автомобиль, заблокировавший движение, оттащили в сторону и столкнули в кювет. Теперь передвижение войск и отрядов милиции могло происходить свободно. Эту новость, сквозь сильный треск помех в радиоэфире, Переверзнев прослушал машинально. Он сидел в штабном автомобиле генерал-майора Горачука, затянув ладони под мышки сырого свитера. Его знобило. Жар температуры, казалось, выливался через глаза, настолько они горели огнем. Ночные походы под дождем на фильтрационный пункт не прошли даром. Но они уже закончились. Войска и часть подразделений МВД покидали Зону после удачно проведенной операции. Штабы, Горачука и Переверзнева, покидали Чернобыль последними, контролируя выход своих подчиненных, и оказались под утро расположенными близко друг к другу, и возвращаясь из своего последнего похода на почти опустевший фильтрационный пункт, где он осматривал трупы бандитов, собранные по лесам и хуторам Зоны, Переверзнев зашел к Горачуку. Все живые были уже допрошены и вывезены с территории Зоны. Последняя же партия мертвых состояла из ужасно разорванными и обескровленных тел. О причине их смерти, здесь, среди лесов и бури, было трудно догадаться, и министр отдал распоряжение все тела отвезти в министерский исследовательский центр. Эти случаи заслуживали самого пристального внимания. Уже во время этого похода он почувствовал себя прескверно. Ноги налились неприятной вязкостью, тяжестью, а в голове беспрестанно гудело, как от набата. Голова раскалывалась от простуды и постоянного небесного грохота. Если "войсковика" и многих, кто наблюдал этот диковинный природный катаклизм, зрелище и восхищало и покоряло, то Переверзнева оно раздражало тем, что постоянно давило на больную голову, и тем, что этот вывод войск победителей был похож на самом деле на паническое бегство. Из Зоны победителей гнала небесная стихия. Не любил министр спешки, зная, что она приносит с собой много ошибок. В Зоне могли остаться места, в которых укрывались беглые. Хотя, по правде говоря, он мало в это верил. Очистка шла сразу со всех сторон, и силы правительства одновременно сошлись возле Чернобыльской АЭС, и захват группы террористов, стремительное и разумное в своей организации, стало венцом всей запланированной операции. Переверзнев победил, но не был рад этой победе. Не было того, кто был ему нужен. Гелик пропал, как провалился сквозь землю. Можно было, конечно, надеяться, что он стал жертвой этих диковинных животных, которые рвали и убивали вольных. Но министр не был тем человеком, который верил в смерть тех, чьи тела не найдены, особенно, если эти люди — опасные преступники.
Надо было еще раз просмотреть сообщения на компьютере. Может быть там было что-то, что в обвале ночных дел прошло мимо внимания Олега. Слабая надежда, но она все-таки была…
Он встал и начал натягивать на себя китель, тяжелый от впитавшейся в него влаги. Мокрая ткань была противной и нисколько не грела жаждущее тепла больное тело. От малейшего движения неприятно ломило кости. Одеваясь, Олег скривился.
Горачук посмотрел на него с сочувствием:
— Олег, я не могу понять тебя. Зачем загонять себя до такой степени работой? Ведь уже все сделано! Все закончилось!.. Ты оказался прав и победил. Может, все-таки ты останешься здесь, я позову врача…
— Нет, Всеволод Сергеевич, — в который раз упрямствовал Переверзнев. Он говорил и не узнавал своего голоса, который болезнь размазывала, растягивала, делала в воображении неприятно-липким. — Спасибо за гостеприимство, но мне надо закончить еще кое-какие дела. Согрелся у тебя — уже хорошо.
Неопределенно хмыкнув, Горачук развел руками.
— Я думаю, что ты знаешь цену своему геройству. Но не хотелось бы узнать, что ты почил после всего сделанного от какого-то паршивого воспаления легких… Извини меня за мою прямоту.
— Ничего. Ты хороший мужик, генерал. И тебя понять можно. Ты когда выходишь из Зоны?
Всеволод Сергеевич посмотрел на часы:
— Если ничего не изменится, думаю, что через час. А ты?
— Скорее всего, к обеду… Если тоже все будет идти по плану. Пока. Увидимся в Киеве.
— Давай… Ждем тебя на белом коне.
— Со щитом или на щите. — Переверзнев открыл дверь и вышел на ветер.
До его штабного автомобиля надо было идти не больше ста метров. Поглубже втянув голову в ворот плаща, чтобы ледяной ветер не забирался глубоко под одежду, не выбивал так необходимое тепло тела, не разбивал длительными приступами озноба, министр пошел не разбирая дороги. Его ноги неуверенно шлепали как по уже подсохшим участкам земли, так и по жидкой грязи и глубоким лужам. Грохот грома больно бил невидимыми молотами по голове, заставляя почти постоянно жмуриться, переживая короткие приступы боли. Пространство вокруг было залито частыми бликами разрядов молний, окрашивающих мир в ослепительную сине-белую седину, и замирал в глазах черно-белыми кадрами застывшего движения. Лишь на мгновение министр остановился, чтобы посмотреть на Зону, которая осталась прежней ЗОНОЙ, а не преступной вольницей. Низкое, почти черное небо вышагивало по земле корявыми ногами молний, кроша пространство тысячами ослепительных трещин. Картина была необыкновенной, но она не впечатлила человека, который чувствовал, что где-то там, в разбитой непогодой дали, был тот, кого Переверзнев ненавидел больше всего в жизни.
Продолжив свой путь, он посмотрел машины своего штаба. Возле них, замирая пятнами негатива во время очередных вспышек небесного огня, деловито сновали служащие, умело пакуя министерское имущество. Но одна фигура во время ударов молний выделялась из черно-белого рисунка жизни своей слабой подвижностью и белым пятном. Пройдя еще несколько шагов, Переверзнев увидел, что белая фигура — это женщина, одетая в белый брючный костюм. Именно одежда выделяла её из всего пространства и приковывала взгляд, из-за того, что каждый блик молнии заставлял ослепительно вспыхивать всю фигуру слепящим призрачным ореолом. А причиной малоподвижности было то обстоятельство, что женщина стояла и… кормила собак. Три какие-то страшно худые промокшие твари, жадно брали еду из рук женщины. Она была красива и спокойна, что выглядело совершенно нелепо на фоне суеты и остывающей войны. Ее не должно было быть здесь, но она была… И это несоответствие, нереальность давали понять, что она здесь не случайно. Не контролируя себя, Переверзнев почему-то ускорил шаг, быстро приближаясь к женщине. Она была так занята собаками, что не замечала ничего вокруг. Когда до неё оставалось совсем немного, на Олега ринулись собаки. Животные, не способные перекрыть своим лаем непрерывный грохот неба, набросились на министра с такой яростью, словно были готовы разорвать его на куски. Это было так неожиданно, что он опешил и остановился, скользнув рукой в карман с пистолетом. Оскаленные пасти животных беззвучно щелкали у самих его ног. Их не останавливало даже то, что в руках человека оказался пистолет. Это только добавило им ярости. Самый проворный пес умудрился ухватить Олега за ткань брюк, в мгновение ока выдирая огромный кусок. Переверзневу показалось, что женщина в белом смотрит на это с безучастностью человека, который видит то, что должно происходить, как на восход солнца, или на разлив утра на розовом горизонте. Но на самом деле ее глаза были полны пустоты презрения.
На помощь министру, схватив по длинной палке, побежало несколько человек и их стараниями нападение собак было отбито. Не замечая испорченных брюк, Переверзнев подошел к женщине, жестом предлагая ей войти в штабной автомобиль, но она отказалась от приглашения, замотав головой. Когда она заговорила, грохот бури и грозы притих настолько, что Олег мог расслышать каждое слово, хотя женщина говорила спокойно и свободно, нисколько себя не утруждая криком, единственно возможным способом общения в настоящих условиях.
— Я пришла к тебе, как и обещала…
— Кто ты?
Она печально улыбнулась, но не ответила, а стояла против него, внимательными глазами изучая его. И ему показалось, что уже когда-то он видел эти умные и добрые глаза. В прошлом, как он помнил, доброты было больше, чем сейчас, — тогда она покрывала затаенное зло только тонкой пленкой.
Удар боли в сердце заставил его покачнуться от неожиданности. У него никогда не было проблем с сердцем. Это было внезапным, как и то, что он вспомнил ее.
— Анастасия?!
Мягкая улыбка по-прежнему разливалась по ее бледному лицу, и в ней была какая-то странная, неприятная и скользкая снисходительность.
Он оглянулся, проверяя, не заметил ли кто из окружающих его растерянности, его ужаса.
— Но это невозможно?! — едва не завопил Переверзнев. — Я сам видел, что тебя…
Её глаза были неподвижными, мертвыми и ледяными.
— Они были хорошими стрелками. Не переживай — они не промахнулись…
— Но как же?..
— Я не могу тебе объяснить то, что ты не можешь понять, Олег… Мне пришлось долго ждать этого момента, а теперь ты пойдешь за мной.
Ее голос был полон той уверенности, которой невозможно было не подчиниться. И Переверзнев пошел вслед за женщиной, стараясь от неё не отстать.
Оказавшись ближе к ней, от спросил:
— Куда мы идем? — Но голос ветра и грозы был вновь непреодолимым. Она его не услышала.
Тогда Олег закричал, но даже сам не услышал своего вопля. Белая фигура впереди него уверенно шла дальше, нисколько не беспокоясь о том, идет ли следом кто-то или нет. И в этой безразличности была железная воля, которая управляла своей жертвой. Министр безропотно шагал следом.
Офицеры штаба на секунду остановились, бросив свои дела по упаковке оборудования, когда услышали звонкий крик своего начальника. Они не слышали, что он кричал, и с недоумением наблюдали, как он торопливо удаляется в сторону леса. Он шел один. Пожав плечами, перекинувшись короткими взглядами, люди вернулись к своей работе, которой было много, а времени мало.
Ярость разлилась вокруг них, она плясала бликами молний в их выкаченных от перенапряжения глазах. Никто из противников не обращал внимания на боль от ударов. Переверзнев дрался молча и умело, используя весь свой опыт разведчика, уроки, полученные в течение сотен часов тренировок в спортзалах училища под руководством опытных преподавателей. Гелик же рвал своего врага яростью отчаяния и той болью, которая крошила его душу. Одежда на них была изорвана в клочья, и в дыры проглядывали тяжелые пятна кровоподтеков и липкие кровавые ссадины. Стена молний окружала поляну, с вытоптанной травой и взбитой в пену грязью. Молнии были так близко, что сделай шаг в сторону и от тела останется только обугленная головешка. Молнии очерчивали место схватки четким кругом ринга. В этом же кругу стояли две, утопленные в светящемся ореоле своих белых одежд, женщины, с безучастностью неподкупных суровых судей, наблюдая за дерущимися. Фигуры Виорики и Анастасии были неподвижными, словно застывшие, растянувшиеся во времени огненные столбы молний.
Очередной удар достиг груди Гелика. Хруст сломавшихся ребер был так силен, что его можно было расслышать за грохотом близкого грома. Но Лекарь, обуянный своим безумием, охваченный жаром "салюта", вновь поднялся на ноги и без передышки, необходимой, чтобы восстановить перебитое болью дыхание, рванулся на врага, и в следующее мгновение тот рухнул в грязь, хватаясь за разорванное горло, из которого в раскисшую землю, заливая одежду, потекла кровь. Она была не первой. Тела дерущихся были предельно изувечены и окровавлены.
Лекарь стоял над упавшим врагом и делал манящие движения руками, предлагая продолжить схватку. Он что-то кричал, разевая до огромных размеров залитый грязью и кровью рот, но его голос таял в грохоте. Переверзнев поднялся на ноги. Его сильно шатало. Отекшее лицо было искажено миной изумления. Он не мог понять, каким образом противнику удалось нанести ему столь сильное повреждение. Рана была серьезной, и потеря крови быстро вымывала силы из тела. Подскочив в воздух, Лекарь схватил голову Переверзнева и с силой дёрнул её навстречу своему острому колену. Отвесив сломанную челюсть, отчего изумление на лице стало кричащим, резким, Олег вновь упал в грязь. В этот раз времени на то, чтобы подняться, понадобилось гораздо больше. Одна из молний, ударив совсем близко, одной своей мгновенной веткой коснулась тела Переверзнева, как хлыстом, заставляя его подняться.
Оказавшись на ногах, он с изумлением уставился на черную полосу прожженной одежды в том месте, куда ударила молния. Второй прыжок Лекарю не удался. Серия сильных ударов сбила его на землю, заставив беззвучно завопить от боли в сломанной ключице. Надеясь не дать возможности противнику подняться на ноги, Переверзнев метнулся к нему, чтобы вбить, втоптать его корчащееся тело в грязь, намереваясь сделать это так, чтобы от него не осталась и следа. Он был уверен, что способен на это. Он знал, что защищает: свою любовь, свои деньги, свою власть, своё будущее — все то, чем была богата вся его жизнь, и крайне необходимо было победить. Не обращая внимания на боль, он кричал, разбрызгивая кровь, звал свою победу, удачу, но… поскользнулся в грязи. Упав, еще не сообразив как это произошло, он дернулся и замер, когда тяжелый ботинок Гелика с невероятной силой обрушился на его лицо…
Они лежали некоторое время, стекая в грязь горячими слезами своего отчаяния и густой кровью сил своих тел. Гелик перевернулся на живот, разинув разбитый рот в крике боли, впившейся в места переломов бешенством невидимых демонов, и пополз к своему врагу. Безумие, разбитое болью, покинуло его сознание. Одна мысль горела в его мозгу. Одна-единственная. "Кряцевская месть". Он не имел никакого права простить те сотни смертей… Они вопили в нём, требуя мщения! И он глох от этого хорового вопля. Навстречу ему, оставляя за собой широкий кровавый мазок в грязи, полз Переверзнев.
Они встретились, и их руки сомкнулись железной судорожной хваткой на шеях друг друга. Судорога была такой сильной, что толстой проволокой, едва не пробивая кожу, выступили толстые вены на руках. Душа друг друга, уже вываливая посиневшие от удушья языки, пуская белую, пробитую нитями крови, пену, они вставали. Неожиданно руки Переверзнева ослабли и безжизненно повисли вдоль поникших плеч. Его ноги подкосились. Тело несколько раз сильно дернулось, изгибаясь дугой в бесполезной попытке вырваться из смертельных тисков рук противника, и упало в грязь…
Перед тем, как стихнуть, пропасть вообще, сгинуть, молнии ударили по неподвижным женским фигурам, превращая их в густые облака сернистого дыма. И в тот же момент по всей поляне, и по всей Зоне, разлилась пустая тишина. Стих и ветер.
Гелик стоял и с недоумением смотрел на свои руки, удивляясь не тому, как ему, с перебитой ключицей, удалось убить ими человека, а той легкости, которая застыла в ладонях. Он представлял это совершенно иначе… точно знал, помнил по прошлым убийствам, когда убивал в психушке, защищая свою жизнь, что тяжесть была невыносимой, она саднила руки долгими и бессонными ночами, а сейчас… Вышло легко и несправедливо. Ярость и ненависть не стихли, а разгорелись новым ненасытным голодом. Всё должно было быть иначе. По-другому. Так как он представлял это себе. Но получилось все наоборот: руки стали легкими, руки убийцы, а душа горела неутоленной болью мщения.
Он вскинул руки вверх и закричал. Теперь его голос был звонким, наполненный отчаянием и изумлением, и взлетал высоко вверх, достигая клубящихся облаков.
— Господи!!! Я не этого хотел!!! ГОСПОДИ! НЕ ЭТОГО!!!
Тучи глухо зарычали над ним.
— Где ты, ГОСПОДИ!!! Или ТЫ ЭТОГО хотел? ТЫ!!!
Одна молния пробила небо и ударила рядом с человеком. Тот засмеялся:
— Здесь я!.. Неужели ты не видишь? ЗДЕСЬ!!! Ну же, попробуй еще раз!
Сноп молний обвалился сверху. Огненные столбы, извиваясь, разбрызгивая оплавленную землю, выбивая из нее клубы пара, заметались вокруг человека, который тоже задвигался, забегал, стараясь попасть под смертоносный огонь, но тот либо предупредительно изгибался, пропуская человека сквозь себя и не причиняя ему никакого вреда, либо бил в то место, где человек был только что.
Вновь все стихло, когда Лекарь остановился и прокричал что-то, неслышимое за рвущимся грохотом. И в следующее мгновение он стоял в тишине, прислушиваясь к ней, потом тихо засмеялся.
— А-а-а-а! — злорадно протянул он. — Ты такой же самолюбивый ублюдок, как и я!.. Я ДОСТАЛ ТЕБЯ!!!
Было по-прежнему тихо.
— Я достал тебя! А ТЫ?
Он поднял руки выше.
— Ну? — призывающе прошептали его разбитые губы. — Ну же, господи?
Тишина.
Это было мгновенно. Этого даже не успел осознать Гелик. Но у возможных свидетелей добрую минуту звенело в ушах от жуткого и оглушительного взрыва, и в глазах остывала белая трещина разряда. Он был необыкновенно толстым и последним…
Небо постепенно очищалось от серости туч. То тут, то там пробивая их серый и плотный ковер, на землю устремлялись солнечные лучи, заливая ее теплом и лаской своего золотого света. В тишине, захлебываясь радостью, щебетали жаворонки, и их журчащие тонкие голоса подчёркивали это молчание природы, рвущейся к жизни. Густой запах свежей травы пьянил сознание, наполнял грудь дыханием счастья, заставлял сердца биться сильнее в ожидании перемен к лучшему. Они должны были наступить непременно. Это была не надежда, а уверенность. Она открытой светлой дорогой лежала перед каждым, и все, даже не видя ее, не подозревая о ней, ступили на нее уверенной походкой. Начало нового пути — это всегда радость, это долгожданное счастье. Все новое, все молодое и радостное ждало всех: и ищущих, и просто идущих, и каждый из них должен был найти в этом пути что-то единственно свое. Здесь всего было достаточно, и обязательно хватит на всех.
По высокой траве, топча ее свежесть и не выветрившуюся влагу, шел отряд милиции. Человек двадцать, вытянувшись поперек поля длинной цепью. Один из милиционеров наткнулся на что-то, что заставило его замереть в немом изумлении.
На смятой траве, среди нежных полевых цветов и небрежно разбросанной одежды, плотно прильнув друг к другу, лежала влюбленная пара. Они были так близки друг к другу, что казалось их объятий невозможно разомкнуть, а они не могут разъединиться сами, потерять дыхание друг друга. Они спали, мерно дыша, и к их совершенно обнаженным телам прилипли травинки, по их коже ползали муравьи и божьи коровки.
Милиционер некоторое время стоял, глядя на них, потом стыдливо отвел в сторону глаза, осмотрелся: товарищи уже обогнали его. Он присел, поднимая мужскую куртку и зашарил по карманам. В одном из них он нашел удостоверение офицера, раскрыл его и прочитал: "Лерко Александр Анатольевич. Майор вооружённых сил Украины". Дальше его глаза неторопливо пробежали по строчкам, которые рассказали о нелёгкой службе этого офицера. Документ был положен на место и куртка брошена обратно в траву. Еще раз, с доброй улыбкой, слегка завидуя, скользнув взглядом по откровенным телам любовников, милиционер пошел дальше. Заметив его остановку, к нему спешили товарищи.
— Что ты нашел? — спрашивали они.
Он вяло махнул рукой, показывая, что можно идти дальше.
— Ничего серьезного. Нашел гнездо луговых жаворонков. Скоро будут птенцы.
Дёрнув плечами, спешившие на помощь, развернулись и пошли назад.
Милиционер поторопился за ними, спеша занять свое место в цепи, лишь на секунду оглянувшись назад. Он думал о том, что было бы тоже неплохо приехать сюда, на это поле некошеной травы, и помять ее со своей женой. Может быть, потом и они бы ждали своих птенцов…
ЗАВЕРШЕНИЕ
Вы никогда, попадая в фотогалерею и останавливаясь возле того или иного портрета, не ощущали любопытства: какова же судьба этого человека? Милости прошу в мою фотогалерею. На стенах выставочного зала портреты тех, кого вы прекрасно знаете. Вы знаете о них даже больше, чем о простых людях, которые ежедневно проходят мимо вас в уличной толпе, вы знаете о них даже больше, чем о своих знакомых и друзьях. Не так ли? Они стали вам родными. И естественно, если вы стремитесь узнать, что случилось с ними в дальнейшем, в той дали, которая началась сразу, с того момента, как была прочитана последняя страница.
Вот, взгляните внимательно сюда. Вы их непременно узнаете. Я уверен в этом полностью.
На одной фотографии мужчина и женщина. Он мужествен и счастлив. Вы смотрите на его лицо и видите на нем росчерки судьбы. Да, это морщины, но, обратите внимание, они не старят его. Кажется невероятным, но это факт!.. Постойте и понаблюдайте, и вы это увидите сами. А она… Какая красавица! Просто неземная красота!.. Да, вы не ошиблись, это Александр и Анна. Кстати, рассказывают, что когда в Киеве была их свадьба, свидетелей этого настоящего праздника счастья озадачило то, что на свадьбу съехались гостями практически одни женщины. И все они были прекрасны. Но вас это факт нисколько не удивил, правда?
Что это за фотографии с искристыми детскими улыбками? Ну же… Как можно? Вы же люди взрослые и должны понимать, что когда есть любовь, и ее много на двоих, появляются такие маленькие человечки, которым и достается этой любви с избытком. Это их дети… Ах, вы уже сами догадались! Прекрасно… И вас не удивляет, что фотографий четыре, да? Тогда я искренне рад за вас.
Теперь сюда…
Такой строгий человек на фоне государственного флага Украины. Нет, ему не удалось выиграть выборы. Жаль. Так говорили многие, когда это произошло. С новым Президентом было нелегко. Понимаете, ошибаться свойственно не только отдельным личностям, но и целым народам. И через четыре года эта ошибка была исправлена, и Поднепряный Святослав Алексеевич был избран еще раз, потом еще… Его уже мало кто называл по имени и отчеству, а именовали просто и точно: "Шах и мат".
Это пустая рамка. Что под ней написано? Прочитайте сами. Узнали? Да, это Переверзнев. Похоронили его с почестями, как героя.
Эта пустая принадлежит Нечету. О нем ничего не известно. Что можно знать о том, кого не было? А если и был, то стал легендой…
Да, это и есть Плещаная. Та самая красавица и великолепная хозяйка, сосуд настоящей любви. Смотрите, как она счастливо улыбается. Это правда, то что вы о ней слышали. Да, она вышла замуж через две недели после того, как погиб Олег Переверзнев. Не судите её строго. Она, прежде всего, женщина, которой давно не доставало любви.
А эта женщина кто? Ну?.. Нет, не узнаёте? Да, она сильно изменилась. Это произошло за год. Сразу с того момента, как она узнала о том, что погиб ее герой Переверзнев. Это была настоящая любовь, поверьте мне, как главному свидетелю. Да, это его сын. Правда, похож? Трудно не узнать отца в его чертах. Он растет очень умным мальчиком, но очень далеко от родной земли. Так решила мама, которую он будет называть, голосом своего отца, тревожа ее сердце: "Моя любимая Анастасия". Нет, она выйдет замуж, у нее будут еще дети, но по непонятным причинам все ее дети будут похожи не на отца, а на того, кого давно нет в живых. Послушайте меня — я скажу так, как все есть на самом деле: печать настоящей любви не смыть и через семь поколений…
Эти рамки принадлежат, можете сами прочитать, Посушу, Виорике и Анастасии. Да, той самой, что так любила собак.
Но идём же дальше.
Вот эта. Очень любопытная. Седоусый человек с добродушной улыбкой. Конечно же! Это и есть любимый в армии генерал Горачук. Нет, это не внуки рядом с ним. По крайней мере вы указываете не на внуков. Они стоят за ним. Да, уже такие взрослые!.. Нет, эти трое пузанов, не правнуки ему, а дети… Я вас удивил?! Простите великодушно, но этот генерал удивил меня не меньше, чем вас, честное слово. Я долго отказывался верить, что он женился, притом по любви — взаимной, разумеется, — второй раз в жизни и взял в жены красавицу на двадцать семь лет младше себя. Я не люблю подобное, но факт остается фактом.
Да, эта фотография не очень приятная. Но я знаю, что она была бы еще хуже, если бы над лицом этого человека не поработали талантливые хирурги в Америке. В этом ему помог его давний друг Иван Ивашко. Да, это он с ним на фотографии. Нет, это не внук и даже не сын Ивана. Это сын Дмитрия Степановича. Да, того самого Гелика, Лекаря. Он остался жив… Почему?
Почему…
Вы не знаете почему?
Тогда милости прошу к вступлению. А я пока отдохну, ожидая когда вы еще раз пройдете дорогой судеб моих героев. Знаете ли, трудно было рассказать так, как это было на самом деле.