Песнь Сюзанны Кинг Стивен

— В действительности, это камень, лист и дверь, — ответил он. — Но роза мне нравится еще больше.

Гипноз сработал на все сто. Эдди подумал, что он буквально слышит чмокающие звуки, с которыми утекал контроль Кинга над собственными разумом и телом. И тут у Эдди мелькнула мысль, что в этот критический момент такой пустячок, как телефонный звонок, может изменить судьбы мира. Он поднялся и очень осторожно, стараясь не шуметь, пусть и болела раненая нога, направился к висевшему на стене телефонному аппарату. Обмотал провод вокруг руки и оборвал, с силой дернув.

— Роза, камень, ненайденная дверь, — согласился Кинг. — Такое мог написать Вульф, все так. Максуэлл Перкинс называл его «божественный воздушный колокольчик». Ты ушел, и как печалился по тебе ветер! Все эти забытые лица! О, Дискордия!

— Как пришла к тебе эта история, сэй? — тихо спросил Роланд.

— Я не люблю все эти Новые века… мерцающие магические кристаллы… толстенные тома, в которых нет ничего, кроме пустоты… но они называют это направлением, и это… какие при этом ощущения… как что-то в канале…

— Или на луче? — спросил Роланд.

— Все служит Лучу, — ответил писатель и вздохнул. Вздох этот ужасал своей грустью. И Эдди почувствовал, как по его спине побежали мурашки.

Стивен Кинг стоял в колонне пыльного послеполуденного солнечного света. Свет падал на его левую щеку, краешек глаза, ямочку в уголке рта. Свет выбеливал каждый волосок бороды, который оказывался на его пути. Кинг стоял в колонне света, и оттого смутный черный ореол выделялся более отчетливо. Дыхание его замедлилось, до трех-четырех вдохов в минуту.

— Стивен Кинг, ты меня видишь? — спросил Роланд.

— Хайл, стрелок, я вижу тебя очень хорошо.

— Когда те впервые увидел меня?

— Лишь сегодня.

На лице Роланда отразилось удивление, приправленное раздражением. Он явно ожидал услышать другое. А Кинг продолжил.

— Я видел Катберта, не тебя, — пауза. — Ты и Катберт ломали хлеб и разбрасывали под виселицей. Это есть в уже написанной части.

— Ага, разбрасывали. Когда повесили повара, Хакса. Берт рассказал тебе эту историю?

Но Кинг на вопрос не ответил.

— Я видел Эдди. Я видел его очень хорошо. Катберт и Эдди — близнецы.

— Роланд… — прошептал Эдди. Роланд осек его, резко качнув головой, и положил патрон, которым загипнотизировал Кинга, на стол. Кинг продолжал смотреть в то место, куда перенесся, как будто, что-то там видел. Возможно, и видел. Пылинки танцевали вокруг темных волос.

— И где ты был, когда увидел Катберта и Эдди?

— В сарае, — у Кинга перехватило дыхание. Губы начали дрожать. — Тетя посадила меня туда, потому что мы попытались убежать.

— Кто?

— Я и мой брат Дейв. Нас поймали и привезли назад. Сказали, что мы плохие, очень плохие мальчишки.

— И тебе пришлось пойти в сарай.

— Да, и меня выпороли розгами.

— Так тебя наказали.

— Да, — слеза вытекла из правого глаза Кинга и скатилась в бороду. — Куры мертвы.

— Куры в амбаре?

— Да, они, — за первой последовали новые слезы.

— Отчего они умерли?

— Дядя Орен говорит, это птичий грипп. Их глаза открыты. Они… немного пугают.

«Скорее, сильно пугают», — подумал Эдди, глядя на слезы и побледневшие щеки Кинга.

— Ты не мог выйти из сарая.

— Пока не получу свою порцию розог — нет. Дейв свою уже получил. Теперь моя очередь. По курицам ползают пауки. Пауки копошатся в их внутренностях, маленькие, красные. Как крупицы красного перца. Если они заползут на меня, я тоже заболею птичьим гриппом и умру. Только потом я вернусь.

— Почему?

— Я стану вампиром. Стану его рабом. Его писцом, возможно. Его карманным писателем.

— Кого?

— Повелителя пауков. Алого Короля, Пленника Башни.

— Господи, Роланд, — прошептал Эдди. Его била дрожь. Что они нашли? Какой улей разворошили? — Сэй Кинг, Стив, сколько вам было… сколько тебе лет?

— Семь, — пауза. — Я обмочил штаны. Не хотел, чтобы пауки укусили меня. Красные пауки. Но тут появился ты, Эдди, и я обрел свободу, — он широко улыбнулся, его щеки блестели от слез.

— Ты спишь, Стивен? — спросил Роланд.

— Ага.

— Засни еще глубже.

— Хорошо.

— Я сосчитаю до трех. На счет три ты заснешь так глубоко, как только сможешь.

— Хорошо.

— Один… два… три, — на три голова Кинга опустилась. Подбородок лег на грудь. Струйка серебристой слюны вытекла изо рта и закачалась, словно маятник.

— Итак, теперь мы что-то знаем, — Роланд посмотрел на Эдди. — Возможно, что-то важное, решающее. Алый Король коснулся его, когда он был ребенком, но каким-то образом мы перетянули его на свою сторону. Точнее, ты перетянул, Эдди. Ты и мой давний друг, Берт. В любом случае, твоя роль в этой истории особенная.

— Я бы куда как больше гордился своими героическими поступками, если бы помнил их, — ответил Эдди. — Ты понимаешь, что я еще не родился, когда этому парню исполнилось семь лет?

Роланд улыбнулся.

— Ка — колесо. Ты долгое время вращался на нем под разными именами. Похоже, одно из них — Катберт.

— А ты можешь что-нибудь сказать насчет того, что Алый Король — Пленник Башни?

— Не могу. Не имею об этом ни малейшего понятия. Роланд вновь повернулся к Стивену Кингу.

— Стивен, сколько раз, по твоему, Владыка Дискордии пытался тебя убить? Убить тебя и остановить твое перо? Заткнуть твой грозящий неприятностями рот? С того первого раза в сарае твоих тети и дяди?

Кинг вроде бы попытался подсчитать, потом покачал головой.

— Делах, — ответил он. То есть, много. Эдди и Роланд переглянулись.

— И всегда кто-нибудь приходил на помощь? — спросил Роланд.

— Нет, сэй, не надо так думать. Я не беспомощный. Иногда отходил в сторону.

С губ Роланда сорвался смешок, очень сухой, напоминающий треск переламываемой об колено палки.

— Ты знаешь, кто ты?

Кинг покачал головой. Его нижняя губа оттопырилась, как у обиженного ребенка.

— Ты знаешь, кто ты?

— В первую очередь — отец. Во вторую — муж. В третью — писатель. Потом — брат. А после братства я умолкаю. Хорошо?

— Нет. Нехорошо. Ты знаешь, кто ты?

Долгая пауза.

— Нет. Я сказал все, что мог. Перестань спрашивать меня.

— Я перестану, когда ты скажешь правду. Ты знаешь…

— Да, ладно, я знаю, к чему ты клонишь. Тебя это устраивает?

— Пока нет. Скажи мне, что…

— Я — Ган или одержим Ганом. Точно сказать не могу, но, возможно, разницы и нет, — Кинг заплакал, молчаливыми и ужасными слезами. — Но это не Дис, я отвернулся от Диса, я отверг Диса, казалось бы, этого достаточно, но нет, ка всегда недовольна, эта жадная, старая ка, так ведь она сказала, не правда ли? Что сказала Сюзан Дельгадо перед тем, как ты ее убил, или я убил, или убил Ган. «Жадная старая ка, как я тебя ненавижу!» Независимо от того, кто ее убил, произнести эти слова заставил ее я, потому что я ненавижу ка, еще как ненавижу. Я противлюсь желаниям ка, и буду противиться, пока не ступлю на пустошь в конце тропы.

Роланд, сидевший за столом, при упоминании имени Сюзан побледнел, как мел.

— И все равно ка приходит ко мне, выходит из меня, я перевожу ее, меня заставляют ее переводить, ка изливается из моего пупка, как лента. Я — не ка, я — не лента, она просто проходит через меня, и я это ненавижу, я это ненавижу! Куры кишат пауками, вы это понимаете, кишат пауками!

— Прекрати хныкать, — бросил Роланд (на взгляд Эдди, без малейшего сочувствия), и Кинг замолчал. Стрелок посидел, задумавшись, потом поднял голову. — Почему ты перестал писать историю после того, как я добрался до Западного моря?

— Ты что, совсем тупой? Потому что я не хочу быть Ганом. Я отвернулся от Диса, мне следует точно так же отвернуться от Гана. Я люблю жену. Я люблю детей. Мне нравится писать, но я не хочу писать твою историю. Мне все время страшно. Он смотрит на меня. Глаз Короля.

— Но с тех пор, как ты перестал писать, он на тебя не смотрит, — уточнил Роланд.

— Да, с тех пор он на меня не смотрит, он меня не видит.

— Тем не менее, ты должен продолжить.

Лицо Кинга перекосило, как от боли, потом вновь разгладилось, снова стало спокойным, как во сне. Роланд поднял покалеченную правую руку.

— И взявшись за продолжение, ты начнешь с того, как я потерял пальцы на этой руке. Ты помнишь?

— Омароподобные чудовища, — ответил Кинг. — Откусили их.

— И откуда ты это знаешь?

Кинг улыбнулся и шумно выдохнул, изображая ветер.

— Ветром принесло.

— Ган сдвинул этот мир и двинулся дальше. Ты это хочешь сказать?

— Ага, и мир рухнул бы в бездну, если бы не великая черепаха. Вместо того, чтобы падать и падать, он приземлился на ее панцирь.

— Так нам говорили, и мы говорим, спасибо тебе. Начнешь с того, как чудовища откусили мои пальцы.

— Дад-а-джум, дад-а-вальцы, чертовы омары отъели тебе пальцы, — и Кинг рассмеялся.

— Да.

— Ты бы избавил меня от многих неприятностей, если бы умер, Роланд, сын Стивена.

— Я знаю. То же самое можно сказать не только обо мне, но и об Эдди, и об остальных моих друзьях, — тень улыбки искривила уголки рта стрелка. — Потом, после омароподобных чудовищ…

— Эдди идет, Эдди идет, — прервал его Кинг и небрежно махнул рукой, как бы говоря, что он все знает и незачем Роланду тратить попусту его время. — Узник, Толкач, Госпожа Теней. Мясник, пекарь и свечных дел мастер, — он улыбнулся. — Как говорит мой сын Джо. Когда?

Роланд моргнул, застигнутый вопросом врасплох.

— Когда, когда, когда? — Кинг поднял руку и Эдди в изумлении увидел, как тостер, вафельница и сушилка, на которой стояли чистые тарелки поднялись и выплыли в солнечный свет.

— Ты спрашиваешь, когда тебе следует снова начать работу?

— Да, да, да! — нож сорвался с сушилки, пересек комнату и вонзился в стену. А потом вся кухонная утварь вернулась на прежние места.

— Слушай песню Черепахи, крик Медведя, — ответил Роланд.

— Песнь Черепахи, крик Медведя. Матурин, из романов Патрика О’Брайана[92]. Шардик, из романа Ричарда Адамса[93].

— Да. Если ты так говоришь.

— Хранители Луча.

— Да.

— Моего луча.

Роланд пристально всмотрелся в него.

— Ты так говоришь?

— Да.

— Тогда пусть так и будет. Услышав песнь Черепахи и крик Медведя, ты должен снова начать писать.

— Когда я открываю глаз в твой мир, он видит меня, — пауза. — Оно.

— Я знаю. Мы постараемся защищать тебя в эти моменты, точно так же, как пытаемся защитить розу.

Кинг улыбнулся.

— Я люблю розу.

— Вы ее видели? — спросил Эдди.

— Конечно, в Нью-Йорке. Надо подняться по улице от отеля «ООН-Плаза». Раньше там был магазин деликатесов. «Том и Джерри». Чуть в глубине. А теперь на месте магазина пустырь.

— Ты будешь рассказывать нашу историю, пока не устанешь, — продолжил Роланд. — Когда ты больше не сможешь ее рассказывать, когда песня Черепахи и крик Медведя станут едва слышными, тогда ты прервешься, чтобы отдохнуть. А как только вновь появятся силы, будешь писать дальше. Ты…

— Роланд…

— Сэй Кинг?

— Я сделаю, как ты говоришь. Я буду слушать песнь Черепахи и, всякий раз, услышав ее, продолжу писать твою историю. Если буду жив. Но ты тоже должен слушать. Ее песню.

— Чью?

— Сюзанны. Ребенок убьет ее, если вы не поспешите. А ваши уши должны быть очень чуткими.

Эдди в испуге взглянул на Роланда. Стрелок кивнул. Пора двигаться дальше.

— Послушай меня, сэй Кинг. Я рад, что мы встретились в Бриджтоне, но теперь мы должны покинуть тебя.

— Хорошо, — в голосе слышалось столь искреннее облегчение, что Эдди едва не рассмеялся.

— Ты останешься на этом месте, там, где сейчас стоишь, еще на десять минут. Ты понимаешь?

— Да.

— Потом ты проснешься. В очень хорошем настроении. И забудешь, что мы побывали здесь, будешь помнить об этом только на самых глубоких уровнях своего сознания.

— В ямах на дне, заполненных илом.

— В ямах на дне, заполненных илом, именно так. А наверху ты будешь думать, что прилег поспать. И отлично выспался. Ты поедешь за своим сыном, а потом уже с ним, куда нужно. Ты будешь отлично себя чувствовать. Будешь жить полноценной жизнью. Напишешь много историй, но каждая из них будет в большей или меньшей степени связана с этой. Ты понимаешь?

— Йя-я, — ответил Кинг голосом уставшего и чем-то раздраженного Роланда, и Эдди вновь почувствовал бегущие по спине мурашки. — Потому что видимое не может оставаться невидимым. А то, что известно, не может быть неизвестным, — он помолчал. — За исключением, возможно, смерти.

— Да, возможно. Всякий раз, когда ты услышишь песнь Черепахи, раз уж так все это звучит для тебя, ты будешь вновь браться за нашу историю. Единственную реальную историю, которую ты должен рассказать. А мы постараемся тебя защитить.

— Я боюсь.

— Знаю, но мы постараемся…

— Я не об этом. Я боюсь, что не успею закончить ее, — теперь он не говорил — шептал. — Боюсь, что Башня упадет, а вина за это ляжет на меня.

— Это решать ка, не тебе, — ответил Роланд. — Или мне. Думаю, мы получили ответы на все вопросы. А теперь… — он кивнул Эдди, встал.

— Подождите, — вырвалось у Кинга. — Мне разрешено отправить почту, но только один раз.

«Говорит, как заключенный в колонии строгого режима», — подумал Эдди, а вслух спросил:

— И кто разрешает вам отправить почту, Стив?

Кинг нахмурился.

— Ган? — задал вопрос самому себе. — Это Ган? — потом, словно солнце, пробивающееся сквозь утренний туман, лоб его разгладился, на губах появилась улыбка. — Думаю, я сам! Я могу послать себе письмо, может, даже маленькую посылку… но только раз, — улыбка стала шире. — Все это… похоже на сказку, не так ли?

— Да, действительно, — согласился Эдди, думая о стеклянном дворце, который перегородил автостраду в Канзасе.

— И что ты сделаешь? — спросил Роланд. — Кому отправишь письмо или посылку?

— Джейку, — без запинки ответил Кинг.

— И что ты ему скажешь?

Голос Кинга стал голосом Эдди. Не имитацией — истинным голосом Эдди. И голос этот заставил Эдди похолодеть.

— Дад-а-чам, дад-а-чом, — нараспев произнес Кинг. — Не волнуйся, ты с ключом!

Они ждали продолжения, но, похоже, напрасно. Эдди посмотрел на Роланда, и на этот раз пришла его очередь вертануть пальцами: мол, пора идти. Роланд кивнул и они направились к двери.

— От всего этого просто мороз по коже, — заметил Эдди. Роланд не ответил. Эдди остановил его, прикоснувшись к руке.

— Вот что еще, Роланд. Пока он загипнотизирован, может, сказать ему, чтобы он бросил пить и курить. Особенно курить. Похоже, сигарету он изо рта не выпускает. Ты же сам видишь, повсюду эти гребаные пепельницы.

На губах Роланда заиграла улыбка.

— Эдди, если начинать курить после того, как легкие полностью сформировались, табак удлиняет жизнь, не укорачивает. По этой причине в Гилеаде курили все, за исключением разве что самых бедных, но они старались как-то разжиться куревом. Во-первых, табак не подпускает к легким вызывающие болезни испарения. Во-вторых, отгоняет многих опасных насекомых. Все это знают.

— Главный хирург Соединенных Штатов порадовался бы, узнав, что в Гилеаде все это знают, — сухо ответил Эдди. — А как насчет выпивки? Допустим, как-нибудь вечером, в изрядном подпитии, он перевернется на своем джипе или на автостраде выедет на встречную полосу и столкнется с кем-нибудь?

Роланд обдумал его слова, потом покачал головой.

— Я и так оказал сильное воздействие на его разум, влез в дела ка. Сделал все, что мог, на большее я просто не решаюсь. Нам, конечно, придется приглядывать за ним все эти годы, пока он… что ты качаешь головой? Пока история будет «выходить» из него.

— Может и так, но мы не сможет приглядывать за ним двадцать два последующих года, если только не решим бросить Сюзанну… а я на это никогда не пойду. Как только мы прыгнем вперед, в 1999 год, возврата в прошлое не будет. Во всяком случае, в этом мире.

Какие-то мгновения Роланд молчал, глядя на человека, который стоял, прислонившись к столику, спал на ногах, но с открытыми глазами, волосы падали на лоб. Еще семь или восемь минут, и Кинг проснется, начисто забыв о появлении в его доме Роланда и Эдди… при условии, что к тому времени они уедут. Эдди не верил, что стрелок оставит Сюзи в минуту смертельной опасности… но ведь он позволил Джейку упасть, не так ли? Позволил Джейку упасть в пропасть, однажды такое случилось.

— Тогда ему придется продержаться в одиночку, — прервал затянувшуюся паузу Роланд, и Эдди облегченно вздохнул. — Сэй Кинг.

— Да, Роланд.

— Помни, услышав песнь Черепахи, ты должен отложить в сторону все остальное и рассказывать эту историю.

— Я так и сделаю. По крайней мере, постараюсь.

— Хорошо.

И тут писатель сказал:

— Шар нужно убрать с доски и разбить.

Роланд нахмурился.

— Какой шар? Черный Тринадцатый?

— Если он проснется, то станет самой опасной угрозой для вселенной. И сейчас он просыпается. В каком-то другом месте. В каком-то другом где и когда.

— Спасибо тебе за пророчество, сэй Кинг.

— Дад-а-шим, дад-а-ашня. Неси шар к двойной Башне.

На это Роланд лишь покачал головой, не зная, что и сказать. А Эдди приложил кулак ко лбу и чуть поклонился.

— Хайл, разящий пером.

Кинг улыбнулся одними губами, словно услышал что-то нелепое, но промолчал.

— Долгих дней и приятных ночей, — попрощался с ним Роланд. — Больше тебе нет нужды вспоминать тех куриц.

От надежды, которая разлилась по бородатому лицу Кинга, у Эдди защемило сердце.

— Ты действительно так говоришь?

— Действительно говорю. И, возможно, мы еще встретимся на тропе до того, как мы все увидимся в пустоши, — стрелок развернулся на каблуке и покинул дом писателя. Эдди еще раз взглянул на высокого, чуть сутулящегося мужчину, который стоял, прижавшись узким задом к столику, и подумал: «В следующий раз, когда я увижу тебя, Стив, если увижу, борода твоя совсем поседеет, лицо прорежут морщины… а я все еще буду молодым. Какое у тебя кровяное давление, сэй? Достаточно низкое, чтобы ты продержался еще двадцать два года? Надеюсь на это. А как твое сердечко? Нет ли среди твоих родственников больных раком, а если есть, насколько это близкие родственники?» Но времени задавать эти вопросы не было. Как и любые другие. Очень скоро писателю предстояло проснуться и начать прежнюю жизнь. Эдди последовал за своим старшим в катящийся к вечеру день и закрыл за собой дверь. Он начал склоняться к мысли, что ка, послав его сюда, в не в Нью-Йорк, похоже, знала, что делала.

Эдди остановился у водительской дверцы «форда» Каллема и поверх крыши посмотрел на стрелка.

— Ты видел эту хреновину вокруг него? Этот черный ореол?

— Тодану, да. Спасибо твоему отцу, она еще очень слабая.

— Что такое тодана? Звучит почти что как тодэш.

Роланд кивнул.

— Вариация этого слова. Тодана — мешок смерти. Он помечен.

— Господи Иисусе, — выдохнул Эдди.

— Она слабая, поверь мне.

— Но она есть.

Роланд открыл дверцу.

— С этим мы ничего поделать не можем. Ка помечает для себя время каждого мужчины и каждой женщины. Поехали, Эдди.

Но теперь, когда они действительно могли ехать, Эдди не хотелось трогать автомобиль с места. Он чувствовал, что они о чем-то не договорили с сэем Кингом. И его страшил этот черный ореол.

— Как насчет Тэтлбек-лейн и приходящих? Я хотел спросить его…

— Мы сами найдем дорогу.

— Ты уверен? Я думаю, мы должны поехать туда.

— Я тоже так думаю. Садись за руль. У нас еще полно дел.

Задний бампер старенького «форда» едва успел покинуть подъездную дорожку, как Стивен Кинг открыл глаза. Первым делом посмотрел на часы. Почти четыре. Ему следовало уже десять минут как уехать, если он хотел забрать Джо вовремя, но он так сладко спал. И чувствовал себя прекрасно. Посвежевшим. Словно сбросившим с себя груз забот. Он подумал: «Если дневной сон приносит столько пользу, его нужно узаконить». Может, и так, но Бетти Джонс будет волноваться, если не увидит его «Чероки», заезжающим к ней на двор в половине пятого. Кинг потянулся к телефону, чтобы позвонить ей, но его взгляд упал на блокнот, который лежал на тумбочке под телефонным аппаратом. На каждой странице поверху тянулась надпись: «ЗВОНИМ ВСЕМ БОЛТУНАМ». Подарок от одной из сестер жены.

С лица Кинга вновь исчезли все эмоции. Он пододвинул к себе блокнот, взял ручку, наклонился над тумбочкой и написал: «Дад-а-чам, дад-а-чом, не волнуйся, ты с ключом». Постоял, глядя на написанное, потом продолжил: «Дад-а-чач, дад-а-чуч, смотри Джейк! Красный ключ!» Опять пауза и вновь ручка двинулась по странице: «Дад-а-чум, дад-а-чуч, дайте мальчику пластиковый ключ!» Посмотрел на написанное с чувством признательности. Почти что любви. Святой Боже, как же ему хорошо! Строки эти ничего для него не значили, и все же, их написание наполнило его столь глубокой удовлетворенностью, что она тянула на экстаз. Кинг вырвал листок. Смял в комок. Съел. На мгновение комок застрял в глотке, а потом проскочил в пищевод и далее в желудок. Вот и все дела! Он схватил (ад-а-чу) ключи от джипа с деревянной полочки и поспешил к двери. Он заберет Джо, они вернутся сюда и соберут вещи, поужинают в «Микки Ки» в Саут-Парисе. Нет, в «Микки-Ди». Он так проголодался, что мог в одиночку умять пару бифштексов. Вместе с жареной картошкой. Черт, ну до чего же ему хорошо!

Добравшись до Канзас-роуд и повернув к городу, он включил радио. Попал на «Маккойс»[94], поющих «Держись, Слупи», прекрасную песню. Мыслями он ушел далеко-далеко, как часто случалось, когда звучала музыка, и он вдруг начал думать о персонажах давней истории, которая называлась «Темная Башня». Их осталось не так уж и много. Помнится, он убил большинство, даже мальчика. Наверное, по одной простой причине: не знал, что с ним делать дальше. Это же обычное дело, избавляться от персонажей, если не знаешь, что с ними делать? Как его звали, Джек? Нет, это одержимый папаша из «Сияющего». В «Темной Башне» мальчика звали Джейк. Отличный выбор имени для истории в которой главенствующий мотив — вестерн, такое имя выбрали бы и Уэйн Д. Оуверхолсер[95], и Рей Хоган[96]. Возможно ли вернуть Джейка в историю, скажем, как призрака? Конечно, возможно. В историях о сверхъестественном есть один приятный момент, отметил Кинг, там никто не умирает по-настоящему. Они всегда могут вернуться, как этот Барнабас в «Темных тенях»[97]. Барнабас Коллинс был вампиром.

— Может, мальчик вернется вампиром, — озвучил свою мысль Кинг и рассмеялся. — Берегись, Роланд, обед подан, и главное блюдо — это ты!

Нет, пожалуй, мальчик-вампир не годится. Тогда что? Новых идей не приходило, но Кинга это не смущало. Он знал, что идеи обязательно появятся. Скорее всего, в самый неожиданный момент, когда их не ждешь. Когда он будет кормить кошку, менять подгузник дочке или печально бродить в одиночестве, как написал Оден[98] в поэме о страдании.

Сегодня никаких страданий. Сегодня он чувствовал себя превосходно.

«Йя-я, просто зовите меня Тони-Тигр».

По радио «Маккойс» уступили место Трою Шонделлу[99], который запел «Это время».

«Темная Башня», похоже, могла вылиться в интересную историю. Кинг подумал: «Может, когда мы вернемся с севера, мне стоит найти рукопись. И пролистать ее». А ведь неплохая идея.

КУПЛЕТ:

Commala — come — call

We hail the One who made us all

Who made the men and made the maids.

Who made the great and the small