Парижский паркур Кузнецова Юлия
Я встала с диванчика, подошла к окну, поймала очередной испуганный взгляд мадам и села на гладкий крутящийся стульчик возле пианино.
Подняла крышку. Нажала на клавишу. Она молчала! Я нажала на следующую. Никаких звуков.
– Зачем вам такое пианино?!
– Оно мой старый боевой товарищ, – грустно сказала мадам Григорович, – помнит моего мужа.
Тут до меня дошло.
– Пианино – это вы, мадам! Вы понимаете? Вы все помните, знаете и молчите!
По ее лицу потекли слезы. Это было ужасно – видеть, как плачет пожилой человек. Она взяла с тумбочки коробку с салфетками, вытащила одну.
– Ваш муж давно скончался?
– Десять лет назад.
– А дети? У вас есть дети? – с надеждой спросила я.
– Нет!
Да что же это такое!
– Мадам! А свое детство вы помните?!
– Да, – она улыбнулась сквозь слезы и зашелестела, – я жила на хуторе... у бабушки... у нее была чудесная коллекция керамики, знаете, такие глиняные вазы, расписанные вручную павлиньими перышками...
– Так вот представьте, – закричала я, хлопая крышкой от пианино так, что задрожали фотографии, – что в вашем детстве вместо керамики было ВОТ ЭТО! Как у этого мальчика!
Я кивнула на дверь.
Она замерла.
– Скажите же наконец, что вы знаете об этом мальчике?! Я не хочу подвергать вашу жизнь опасности, но есть же слова, которыми можно все описать. Ну хоть одно слово! Есть?
Она кивнула.
– Прицеп, – проговорила она с таким сильным шелестящим акцентом, что я даже решила, что она от волнения перешла на польский.
Но слово оказалось русским.
– А еще я слышала, как один из них сказал «этуаль», – добавила мадам Григорович, – это означает «звезда».
Ника ждала меня у забора возле домика мадам.
– Ну что? – набросилась она на меня.
– Сначала ты расскажи. Где, кстати, Доминик?
– Осталась на месте преступления, – фыркнула Ника. – Мы раскрыли тайну мадам, поздравь. Знаешь, где она берет блинчики к завтраку? В обычной крепери! И почему мы раньше не догадались, а? Она сделала заказ и ушла. Я направилась за ней. А Доминик решила остаться – поговорить с продавщицей. Видела бы ты, как она при этом смотрела на блинчики, политые шоколадом!
– А что насчет кладбища?
– Ничего. Это, видимо, просто дурацкая причуда мадам. Как и фотографировать спящих постояльцев.
– А что с Желтой Курткой?
– Он шел за нами до крепери. Когда я вышла – его уже не было.
– Но он мог спрятаться и напасть на тебя! Ты рисковала! Да еще и ждешь меня тут, на отшибе. Без телефона!
– Теперь с телефоном, – сказала она, забирая у меня мобильник. – А что, как тебе – так можно рисковать и идти прямо во вражеский... Как это по-русски?
– Стан!
– Да. А мне нет? Расскажи лучше, что тебе удалось узнать в этом стану.
– Не стану, а стане!
– Мальчик вышел?
– Мне кажется, его там нет. Там, похоже, вообще никого нет. Однако мне удалось узнать кое-что очень важное. Звони Жерому.
Жером не спал. Завтра у него начиналась выставка, посвященная космическим монстрам, и, по его словам, он как раз делал последние снимки для экспозиции. На заднем фоне слышался женский смех, из чего можно было заключить, что монстры Жерому попались веселые.
На вопрос, где в Париже можно найти стоянку трейлеров, он ответил, не задумываясь.
– Arc de triomphe de l’toile! – сказала Ника, – Триумфальная арка.
– Триумфальная арка? – повторила я. – Погодите-ка... Этуаль! Это то слово, что услышала мадам Григорович! Это название арки! Где она? Ника, ты взяла своих «Американцев в Париже»?
– Сбегаю, возьму, ноу проблем. Что, едем на экскурсию?
– Что-то в этом духе. Веселья не обещаю, но ехать надо.
Пока мы ехали в поезде, я рассказала Нике все, что мне передала мадам Григорович, прежде чем она окончательно разрыдалась. Ночью, незадолго до моего прихода, к выходу из кафе подъехал грузовик с прицепом. С таким прицепом, в котором можно жить.
– Знаю, – кивнула Ника, – в Америке многие живут в трейлерах. Мэттью Макконахи, например, путешествовал в нем, когда встречался с Пенелопой Крус.
– Так вот, она наблюдать не стала, отошла от окон. Но она ясно расслышала кашель на улице. Приглушенный кашель. Она все же глянула осторожно. За кем-то захлопывалась дверь прицепа.
– За кем-то кашляющим?
– Понимаешь, мадам сказала, что слышала кашель постоянно. А я нашла в пакете инструкцию к лекарству. Мадам сказала, оно от бронхита. Плачущий мальчик вышел на минутку, подчеркнул кровью женское вьетнамское имя и вернулся, не сбежал. Значит, его кто-то там ждал. Кто-то, кто кашляет. Может, мама. Ведь Суонг – это женское имя.
Ника достала тренькающий мобильник и молча сунула мне.
Боже мой, это папа! Почему он звонит ночью? Проверяет, ночую ли я у мадам? Но если он услышит шум поезда, то мне явно не удастся соврать про глубокий сон.
– Отключи звук, – сказала я Нике, и она кивнула, все поняв.
– Зачем им держать эту маму взаперти? – проговорила Ника, глядя в окно. – И мальчика тоже?
– Не знаю. Но хочу узнать. И освободить их. Жером сказал, что трейлеров полно у Триумфальной арки. Выходим, наша!
Мы выскочили из вагона и замерли. Прямо перед нами висел плакат «Глаза Джулии» великого и ужасного продюсера дель Торо, однако поверх повязки, которая скрывала неизвестно что, были нарисованы каким-то вандалом огромные распахнутые и очень глупые глаза.
Мы расхохотались.
– Это нервное, – проговорила я, утирая слезы и бросая последний взгляд на испорченную маркером афишу, – но вот за это я и люблю уличное искусство! Оно готово поддержать тебя в любую секунду!
Глава 19,
в которой дверь вдруг захлопывается
Ночной Париж шумел не хуже дневного. Сверкали вывески ресторанов, слышались музыка, смех, звон бокалов, пахло жареным мясом. Потеплело, и кое-кто даже устроился на террасах ресторанов, укутавшись в плед.
– Arc de Triomphe de l’toile, – прочла Ника на указателе, хотя арку и так было видно уже от метро, – л’Этуаль – это еще магазин косметики. Хотя, конечно, хани, откуда тебе знать о магазинах косметики. Интересно, мы увидим хоть один?
Я хмуро посмотрела на нее, но она тут же сдалась:
– Да шучу, шучу. Сорри. Думала тебя развеселить. У того плаката получилось же!
В один из ресторанов дверь была распахнута, в проеме висели тяжелые малиновые шторы с кистями и звучала «Калинка-малинка» в современной обработке. «Rasputin» – прочла я название, выведенное латинскими буквами на вывеске.
На углу у «Распутина» стоял плохо одетый парень и методично перемешивал лопаткой каштаны на большой жаровне, похожей на барабан на колесиках.
Мы тихонько проскочили шумные места и свернули на одну из аллей, где скопились вагончики-трейлеры. Ярко светила луна. Арка осталась позади, на круглой площади, куда стекали все аллеи, включая нашу, образуя подобие лучей. Она высилась над площадью, как какие-то гигантские футбольные ворота.
Ника замедлила шаг.
– Она сказала, какого он цвета?
– Синего. На боку два окна.
– Мы тут всю ночь будем искать, – проворчала Ника.
– Да еще и не знаем наверняка, тут ли этот прицеп. Но Жером сказал, что самое большое скопление трейлеров здесь.
– Ш-ш, – сказала Ника, прижимая палец ко рту.
Первый трейлер оказался бежевым. Во втором не было окон. Мы побрели дальше, в поисках нужного.
Вдруг я услышала кашель. Сильный. Но какой-то странный. Словно кашляли в плотно зажатый рот.
Я дернула Нику за руку. Покосилась на трейлер. Занавески в нем были плотно задернуты.
– Он же не синий, – прошептала Ника, почти не разжимая губ, – он же голубой.
Я махнула рукой. Может, мадам не знала, как называть этот цвет. В английском же blue – это и синий, и голубой.
Я подкралась к окошку. Стукнула в него тихонько. Минута, другая и вдруг...
В окно выглянул тот самый мальчик! Которого я видела, когда сидела в мусорном баке! Мы смотрели друг на друга несколько секунд. Вдруг он сложил ладони и молитвенно прижал их к груди.
– Это он! Ника!
– Думаешь, он один? – прошептала она.
– Надо спросить...
– Только не показывай ему указательный палец! У меня в классе учились вьетнамцы, они сказали, что это очень неприличный жест! Покажи лучше большой!
Я показала мальчику большой палец. Он кивнул. Значит, он один...
Мы направились к двери. Мальчик забарабанил в окно, словно поторапливая нас.
– Сейчас, – пробормотала я, берясь за ручку двери, – погоди, парень...
– Если он один, там заперто, – сказала Ника.
Оказалось – открыто. Луна зашла за тучу.
Кто-то шагнул мне навстречу из темного вагончика.
Кто-то высокий.
Это был мистер Желтая Куртка собственной персоной.
Он вытянул руки и схватил меня за плечи. Прежде чем я успела заорать, он втащил меня внутрь и швырнул на пол. Я упала на что-то мягкое. Сзади послышался приглушенный вскрик Ники. Она тоже рухнула где-то рядом. А потом дверь захлопнулась.
Кто-то зажег фонарик. Подошел ко мне и быстро заклеил рот. То же самое он сделал с Никой. Желтая Куртка в это время связывал наши руки за спиной веревками.
Мы с ужасом смотрели друг на друга. Мое сердце прыгало в груди. Бух-бух-бух – оно лупило прямо в уши. К глазам подступили слезы злости.
Идиотки, идиотки, зачем мы полезли сюда, надо было бежать за помощью! Надо было оставить кого-то одного на воле! Надо было предупредить Жерома и Доминик!
Почему все эти мысли пришли мне в голову только сейчас?! Я закрыла глаза, пытаясь успокоить дыхание.
Есть и плюсы... Например, в том, что я не одна, а вдвоем с Никой.
Однако против нас – двое взрослых разозленных дядек. В темноте я разглядела того, кто заклеил нам рты. Это был охранник из кафе «Багет»!
Трейлер был пустой, только кучи тряпок на полу. В углу кто-то зашевелился и закашлял. Я открыла глаза, но охранник погасил фонарик. Но и в лунном свете, который снова полился из окна, я увидела, что он сделал. Он подошел к тому, кто кашлял в углу, и с размаху пнул его ногой.
Мальчик, скорчившийся у окна, негромко вскрикнул, но и он через секунду получил свой пинок. Он закрыл лицо руками и уткнулся в колени. Охранник задернул шторы, раскрытые мальчиком.
Ника следила за ним широко раскрытыми глазами.
Охранник подошел ко мне и вопросительно кивнул. Содрогаясь от отвращения, я показала на карман толстовки. Он сунул руку под мою «кольчугу» и вытащил из кармана рисунок мальчика.
Если бы рот не был заклеен, я бы укусила его!
Тут же, сидя на корточках, прямо в полуметре от моего лица, он чиркнул зажигалкой и сжег рисунок, перекладывая его по мере сгорания из руки в руку.
Я смотрела на его лицо, освещаемое пламенем. Никакого злорадства на нем не было. Скорее сосредоточенность.
Мне вдруг пришло в голову, что с таким вот сосредоточенным выржением лица он вполне может избавляться от ненужных свидетелей. Таких, как две глупые девочки, забредшие ночью в их трейлер.
Меня передернуло.
Желтая Куртка стоял у двери, сунув руки в карманы, и тоже смотрел на пламя. Вдруг что-то загудело. Охранник глянул на Куртку. Тот достал из кармана мобильный, приложил к уху. Что-то ответил негромко. Потом громче, словно возражая. Потом отнял от уха трубку и кивнул охраннику. Тот поднялся, подошел. Тоже заговорил в телефон. Фонарик он снова включил и положил на пол, рядом с нами.
Ника подползла ко мне, оглядываясь на их лица, освещенные экраном телефона. Но они не обращали внимания на наши перемещения.
Я лежала на боку на куче каких-то тряпок. Ника положила голову мне на бедро. Я чуть сдвинула руки вбок, пытаясь прикоснуться к ней, успокоить. Бедная моя подруга, во что я тебя втравила...
Вдруг она провела заклеенным ртом по моей руке. Уголок отошел и слегка царапнул меня. Не сводя глаз с охранника, я попыталась ухватиться за уголок.
Секунда, другая. Я вытерла руки о джинсы. Снова нащупала Никино лицо. Р-раз! Получилось!
– Что мне делать? – прошептала Ника.
Охранник замолчал. «Заподозрил!» – запаниковала я.
– Спасите! Помогите! Пожалуйста! Хелп! Хелп! – вдруг закричала Ника так, что у меня заложило уши.
Охранник с Курткой бросились к ней, она увернулась, отползла, продолжая кричать, как ненормальная. Наконец они поймали ее. Охранник ударил. Куртка подхватил с пола что-то и затолкал ей в рот, как кляп. Ника закашлялась. Я зажмурилась. Все, теперь конец! Точно конец!
Меня схватили за руку, приподняли и бросили вперед, туда, где кто-то кашлял. Я упала, стараясь вжать голову в плечи. На меня рухнула Ника. Фонарик покатился, освещая дрожащим светом ботинки мужчин, которыми они запинывали к нам в угол мальчика.
Охранник вытащил из кармана ключи, кинул Куртке.
Они собирались нас увезти!
Куртка выглянул в окно, потом вышел, осторожно прикрыв дверь. Охранник при этом не отрывал от нас взгляда. Но даже если бы у меня не был заклеен рот, ужас настолько сдавил мне горло, что я бы не произнесла ни звука.
Как глупо, как все глупо... Бедный мой папа... Если я смогу выбраться, то никогда, никогда больше...
Куртка постучал в дверь.
– Quoi? – раздраженно сказал охранник.
А дальше... дверь открылась.
На пороге стояли... бояре! Самые настоящие! В расшитых золотом кафтанах с длинными рукавами, в высоких шапках, с посохами в руках!
Охранник опешил и отступил. Один боярин вбежал в трейлер, увидел нас с Никой на полу и ткнул охранника посохом в грудь! Охранник повернулся и ударил ногой по окну. Раздался звон, посыпались осколки, и мальчик, сидевший к окну ближе всех, завывая, прикрыл голову руками.
Выскочить охранник не успел. Вбежали ребята в белых рубахах, подвязанных поясками, и скрутили его. Потом передали его другому боярину, в соболиной шубе, и подбежали к нам. Один из ребят наклонился и содрал наклейку с моего рта.
– Говорить можешь? Parle!
– Лапти, – только и выговорила я.
Потому что на ногах у ребят были лапти. Самые настоящие.
«Я сошла с ума», – успела подумать я, прежде чем куда-то ухнуть.
Глава 20,
в которой все становится ясно
– Очнись, солнышко, – ласково попросили меня, и я послушалась.
Открыла глаза и увидела перед собой... девушку в белой блузе с пышными рукавами, красном сарафане и кокошнике! На плече у нее лежала толстая русая коса. Сумасшествие продолжалось.
– А мне нельзя обратно? – спросила я с надеждой.
Мне очень хотелось попасть в ту, нормальную жизнь, где не бегают бояре с посохами и девушки в кокошниках.
Она испуганно оглянулась и пробормотала:
– Нет. Трейлер сейчас осматривает полиция.
Я подняла голову и обнаружила, что лежу на земле, на каком-то одеяле. Впереди стоял трейлер, вокруг которого столпились люди. Среди них были бояре, но обнадеживало то, что я увидела и нормальных людей в современной одежде. Особенно меня успокоило то, что там действительно были полицейские в форме и с рациями. Рядом стояла белая машина с синими «мигалками» и синими же буквами на боку. «Скорая».
– А где Ника? – рванулась я.
– С ней все хорошо. Ее осматривает врач. Но ничего серьезного, только ушиб. Самая больная из вас девочка маленькая. У нее воспаление легких в очень тяжелой степени.
– Мальчик, а не девочка!
– Да нет же, девочка. Суонг. Куан – ее старший брат. Он так плакал, когда мы вас нашли. Все повторял: «Доктор, доктор» и показывал на сестру.
На глазах у девушки заблестели слезы.
– А вы вообще кто? – сообразила я наконец спросить.
– Официанты. Из ресторана «Распутин». Меня зовут Оля.
– Уф! – воскликнула я.
Кажется, все начало становиться на свои места. Я попыталась подняться. Оля помогла мне. У меня сильно дрожали коленки, но идти я смогла. Здорово болел рот. То есть кожа вокруг рта.
Вообще боль наваливалась постепенно во всем теле, словно я медленно просыпалась и ощущала ее.
Я ухватила Олю под руку, и мы доковыляли до «Скорой». Оттуда, чуть шатаясь, вышла Ника, и мы бросились друг другу на шею, плача.
– Как дистрофики из анекдота, – сквозь слезы пошутила я, когда Ника чуть не рухнула от моих крепких объятий.
– Ну нет, – проговорила она, утирая слезы тыльной стороной ладони, – меня вы в дистрофики теперь не запишете!
Потом нас позвали полицейские и еще около часа расспрашивали обо всем, что произошло. Ника отвечала, а добрая Оля помогала, несмотря на то, что один из «бояр» выразительно поглядывал на часы.
– Оль, а тебе не попадет за то, что ты работу прогуливаешь? – спросила я.
– Ерунда! – отмахнулась она, – не каждый день такие истории происходят!
– А где этот паренек, Куан? – спросила Ника, оглядываясь. – И вообще, что с ними случилось, откуда они?
– Я не знаю, – вздохнула Оля, – но я постараюсь выведать.
И она кокетливо улыбнулась молодому кудрявому полицейскому, который нас допрашивал. Он тоже ответил улыбкой. А потом подъехал черный «Мерседес», из которого вылез невысокий дядька восточной внешности. Вид у него был представительный – костюм, дорогие часы, «дипломат».
– Это представитель вьетнамского посольства, – объяснила Оля после того, как кудрявый полицейский прошептал ей это на ухо. – Сейчас все узнаем!
Мы узнали все не сейчас, а через два часа, которые мы провели в кафе рядом с метро, на терассе, кутаясь в пледы. Мы пили крепкий черный чай с сахаром и кофе, но все равно обе ужасно мерзли. Люди, сидящие вокруг с бокалами вина, косились на нас с подозрением, нам было плевать. Внутрь заходить не хотелось, как-то не тянуло нас обеих в замкнутые пространства после трейлера.
Наконец вернулась Оля, уже без кокошника, в джинсах и голубой куртке, с сумкой, ремень которой был натянут через грудь.
– Пойдемте, посажу вас на такси, – сказала она, – а по дороге расскажу всю историю.
История Куана и его сестры Суонг была простой и страшной.
Они жили с родителями во Вьетнаме, в небольшом городке под Хошимином. Родители работали в национальном парке Катьен, присматривали за несколькими яванскими носорогами. Это такой особый вид носорогов, вымирающий. Куан помогал родителям, но кроме этой работы, у них в городке не было почти никакой, и они жили очень-очень бедно.
Поэтому родители очень обрадовались, когда тетя Куана распечатала из Интернета объявление, что во Францию приглашаются дети – на «учебу» и даже, возможно, трудоустройство официантами, горничными, поварами в рестораны и гостиницы. Больше всего родителей потрясло, что их детям оплачивается билет на самолет.
– Значит, это честные люди, – сказал отец Куану и Суонг, провожая их на самолет.
Это было год назад, и больше они родителей не видели.
Куан и Суонг вышли в зал ожидания, где мадам Дарбо уже стояла с табличкой. Она взяла у них паспорта. В машине их ждали еще двое – охранник «Багета» и один человек, которого они называли «Исполнителем».
– Желтая Куртка, – пробормотала я, ужасаясь от мысли о том, какие планы бандитов мог провести в жизнь этот «Исполнитель».
Детей привезли в «Багет» и свалили на них самую тяжелую работу. Они мыли посуду, драили полы, выпекали багеты. Хлеб привозили в замороженном виде, то есть месить его не надо было, но как ребенок мог доставать из духовки раскаленные...
Я вздрогнула, вспомнив шрам на руке Куана. Большой, белесый...
– Они спали на полу, и Суонг заболела, – грустно сказала Оля, подводя нас к стоянке такси. – Сначала они позвали доктора, но тот отказался лечить детей, которых незаконно удерживают и заставляют работать.
– Мы видели этого мужчину, – сказала Ника, – он прямо бежал из «Багета».
– Да, и Куан понял, что осталось только просить Бога Неба, чтобы он помог сестре.
– Как раз когда он стоял и на небо смотрел, я увидела его в первый раз, – перебила я.
– Значит, ты его спасла.
– А нас кто спас? – спросила Ника.
– Я, – улыбнулась Оля, – бежала на работу в «Распутин» и услышала крик из трейлера.
– Молодец ты, – сказала я Нике.
Она обняла Олю. Я тоже шагнула к ней, но тут на стоянке остановилась машина. Не такси. Полицейская.
Из нее вылез кудрявый полицейский, улыбнулся Оле, а за ним выскочил Куан!
Он подбежал к нам и сказал:
– Камон!
«Иногда перевод бывает совсем не нужен», – подумала я и обняла его. Ох, чуть не забыла – носорог! Сунула руку в карман джинсов и извлекла кулон.
– Камон, – снова прошептал благодарный Куан, прижимая свой талисман к груди.
– Ты сможешь узнать, удастся им разыскать родителей? – спросила я у Оли.
– Думаю, смогу, – сказала Оля, улыбнувшись кудрявому полицейскому в ответ.
Глава 21,
в которой мы пишем письма с того света
Когда мы добрались до дома, уже светало.
На потертом диванчике в гостиной калачиком свернулась Доминик.
– You never guess what I know, you never guess what I know, – кричала она, вскакивая и подпрыгивая, как резиновый мячик, – the madame’s secret’s revealed![78]
Мы с Никой одновременно посмотрели на дверь в комнату мадам, но Доминик мотнула головой, мол, нет ее, и потащила нас на кухню.
– Я вообще-то спать до смерти хочу, – пробормотала я.
После наших ночных приключений хотелось только рухнуть в кровать. К тому же мы с Никой не слишком-то верили в существование тайны мадам.
Оказалось – зря.
Американка уселась на стол (тот жалобно скрипнул) и выложила все, что ей рассказала продавщица в ночном кафе, в котором мадам договаривалась о блинчиках.
Доминик заявила продавщице, что живет у мадам и хочет узнать, что с ней не так. А продавщица спросила, написали ли мы письма с того света. Доминик опешила.
И тогда продавщица рассказала ей, что оба мужа мадам погибли (абсолютно случайно) в то время, когда она принимала у себя двух девочек из России. Когда умер второй муж, у мадам что-то щелкнуло внутри, и с тех пор она всегда приглашает на каникулы двух девочек из России.
И считает, что пока они гостят, она возвращается в то время, в те последние секунды, когда ее мужья были живы, и она может общаться с ними. Поэтому она посылает им письма (которые то сжигает, то запускает самолетиками, то относит на кладбище), фотографирует постоялиц, чтобы «показать» мужьям.