Снова и снова Саймак Клиффорд
Это было сердцебиение и дыхание Саттона. Это где-то билась его жизнь. Пока он жив, где бы он ни был, трейсер будет продолжать отстукивать ритм его жизни.
«Трик-трак, трик-трак…»
«Он где-то в поясе астероидов», – так говорил трейсер, но это слишком неопределенно. Однако можно и уточнить. Уже готовы корабли с другими трейсерами на борту, и скоро круг замкнется. Раньше или позже, через несколько часов, дней или недель, но Саттон будет найден!
«Трик-трак…»
«Война», – сказал человек в маске.
А через несколько часов неподалеку от города в болоте был обнаружен горящий корабль. Таких кораблей на Земле не строили. В нем обнаружили расплавленное оружие неизвестной модели. Недалеко от корабля нашли мертвое тело. И следы, которые вели от корабля до того места, где лежал труп. А на одежде несчастного, перепачканной грязью, – отпечатки пальцев. Они принадлежали Эшеру Саттону.
Саттон, опять Саттон! – раздраженно и лихорадочно соображал Адамс. Его имя стояло на титульном листе книги, найденной на Альдебаране-12. Его пальцы отпечатались на одежде человека, погибшего в этой странной аварии. Человек в маске сказал, что если бы не Саттон, катастрофы на Альдебаране-12 не случилось бы. И еще – Саттон прикончил Бентона выстрелом в руку…
«Трик-трак, клик-клик…»
Доктор Рейвен сидел вот тут, напротив, и говорил так, будто во всей истории не было ровным счетом ничего удивительного.
«Он нашел судьбу», – сказал доктор Рейвен.
Да-да, он именно так и сказал:
«Не религию. Нет-нет, не религию, а судьбу, как вы не понимаете?»
«А как это Саттон мог найти судьбу? Судьба – это идея, абстракция!»
«Судьба – это предопределенное течение событий, часто рассматриваемое как действие сил, которым невозможно противостоять. Саттон нашел именно это – неотразимые силы».
Тогда, вспоминал Адамс, я сказал:
«Саттон поведал мне о существах, которых он обнаружил в системе Лебедя-61. Он был в затруднении относительно их точного определения, сказал, что лучше всего назвать их симбиотическими абстракциями».
А Рейвен кивнул и ответил, что, пожалуй, такое определение, как «симбиотические абстракции» подходит лучше всего, хотя понять, что такое симбиотическая абстракция и как она выглядит, очень трудно. Может быть, в книге будет яснее…
…Информационный робот начал довольно резво.
– Симбиоз? – переспросил он, и пошло-поехало: – О, сэр, симбиоз – это очень просто. Это – обоюдовыгодное сосуществование двух организмов различных видов. Обоюдовыгодное, прошу учесть, сэр. Это очень важно, что сосуществование обоюдовыгодное. То есть, оно не для кого-то одного выгодное, а выгодное именно для обоих организмов. Мутуализм – это вот нечто другое. Здесь также присутствует взаимная выгода, но она носит скорее внешний, сэр, чем внутренний характер. Это также и не паразитизм, поскольку в случаях паразитизма выигрывает только одна, так сказать, сторона. Выигрывает, как это не прискорбно, не хозяин, а паразит. Такова суровая правда жизни.
– Расскажи-ка мне, – с трудом сдерживая улыбку, попросил Адамс, – побольше о симбиозе. Чепуха, про которую ты так увлекательно рассказываешь, меня не очень интересует.
– На самом деле, – охотно откликнулся робот, – все предельно просто. Возьмем, к примеру, вереск. Вы, конечно, знаете, что это растение не может расти без связи с определенным грибом?
– Нет, – буркнул Адамс, – представь себе, не знаю.
– Ну, так я вам расскажу. Гриб как бы живет внутри растения – внутри корней, цветов и семян. Если бы не этот гриб, вереск не смог бы произрастать на тех почвах, где он обычно встречается. Редкое растение может расти на таких бедных почвах. А все потому, сэр – вы следите за мыслью? – что ни у одного другого растения нет такого прекрасного гриба-напарника. Вереск дает грибу место для жизни, а гриб добывает для вереска питательные вещества из почвы.
– Ну, знаешь, – пожал плечами Адамс, – я бы не сказал, что это так просто…
– Ну, – сказал робот, – есть, сэр, и другие примеры. Существуют, например, лишайники, которые представляют собой не что иное, как симбиотическую комбинацию гриба и водоросли. Иначе говоря, если посмотреть с фактической стороны, лишайника как такового и нет. Есть два отдельных организма.
– М-да, – выговорил Адамс с усмешкой, – просто удивительно, как это только ты сам до сих пор не сгорел дотла в лучах своей гениальности!
– А еще есть такие маленькие зеленые существа… – невозмутимо продолжал робот.
– Лягушки, что ли?
– Нет, не лягушки, – без запинки ответил робот. – Это простейшие организмы, одноклеточные. Такие малюсенькие, в воде живут, ну, вы что, не знаете разве? Они вступают в симбиотические отношения с определенными видами водорослей. Животное потребляет кислород, который вырабатывает водоросль, а водоросль, в свою очередь, потребляет углекислый газ, который выделяет животное.
А еще существует симбиотическая связь между червем и водорослью. Водоросль помогает процессу пищеварения червя, и все идет хорошо до тех пор, пока червю не взбредет в голову сожрать водоросль, а что он без нее? Абсолютное ничтожество, вот что я вам скажу сэр, больше ничего!
– Все это безумно интересно, – прервал Адамс робота. – А теперь попробуй-ка сказать. как, по-твоему выглядит симбиотическая абстракция?
– Не знаю, – растерянно ответил робот. – Не знаю сэр…
И доктор Рейвен сказал то же самое:
«Очень трудно себе представить, как выглядит симбиотическая абстракция…»
А потом, вспоминал Адамс, он еще раз подчеркнул, что это не религия. Так и сказал: «Да нет же, о Господи, не религия!»
Рейвен зря не скажет, думал Адамс, он лучший специалист в Галактике по сравнительной религии.
«Но, может быть, это новая идея», – так сказал доктор Рейвен.
О, Боже, только этого мне не хватало – новая идея!
Все новые идеи опасны, думал Адамс, потому, что людей в Галактике мало. И одного неосторожно оброненного слова достаточно, чтобы где-нибудь вспыхнул очаг недовольства, от которого может быстро разгореться пожар, и человечество вновь будет отброшено в Солнечную систему.
Никаких новых идей! Нельзя играть с огнем! Лучше пусть погибнет один человек, чем все человечество утратит власть над Галактикой. Лучше пожертвовать одной идеей, пусть даже супергениальной, чем отказаться от принципов, позволяющих сохранить нынешнее положение вещей.
Итак:
Пункт 1: Саттон – не человек.
Пункт 2: Он сказал не все, что знает.
Пункт 3: Он владеет тайной рукописью.
Пункт 4: Он собирается писать книгу.
Пункт 5: У него – новая идея.
Вывод: Саттона надо убить.
«Трик-трак, клик-клик…»
«Война, – сказал человек в маске. – Война во времени».
Что же это будет за война? Дело тонкое… Шахматная доска о четырех измерениях с миллиардом клеток и миллионом фигур, и с правилами, которые меняются каждую секунду.
Чтобы побеждать в этих битвах, нужно будет возвращаться назад, наносить удары в таких точках времени и пространства, чтобы никто не догадался, что идет война. Логически, военные события такого рода смогут происходить на древнегреческих серебряных рудниках, в них смогут принять участие колесницы Тутмоса III и корабли Колумба. Войной будут охвачены все сферы жизни, и в мыслях людей, никогда не задумывавшихся о том, что такое время, произойдет переворот…
Разведутся шпионы и пропагандисты. Шпионы станут изучать прошлое, чтобы получить данные для разработки стратегии военных действий, а пропагандисты – обрабатывать материал для осуществления кампаний…
Следовательно, уже сейчас, в 7990 году, департамент кишит шпионами, агентами пятой колонны и саботажниками. Но все это делается так ловко, что комар носа не подточит.
Однако, как и в обычной, так сказать честной войне, тут должны существовать стратегические точки. Как в шахматах – должен быть ключевой квадрат. И этот квадрат – Саттон. Он – та клетка, которую нужно держать под боем. Пешка, вставшая на пути слона и ладьи. Точка, в которой сходятся все линии. Кто начнет атаку – черные или белые?
Адамс уронил голову на руки. Плечи сотряслись от рыданий, но слез не было.
– Эш, мальчик, – сказал он. – Эш, как я верил в тебя! Эш…
Внезапно воцарившаяся тишина оборвала этот крик души. В первое мгновение он даже не понял, в чем дело.
Психо-трейсер замолчал.
Адамс наклонился к прибору, прислушался. Нет, ошибки не было. Трейсер молчал. Молчало сердце Саттона.
Сила, приводившая в действие прибор, иссякла.
Адамс медленно поднялся, надел шляпу и на ватных ногах пошел к двери.
Впервые в жизни Кристофер Адамс ушел домой до окончания рабочего дня.
26
Саттон на мгновение напрягся, но быстро взял себя в руки. Шутят, подумал он. Они не смогут меня убить. Им книга нужна, а покойники книг не пишут.
И опять, как будто подслушав мысли Саттона, Кейз сказал:
– Не рассчитывайте на наше благородство. Чем-чем, а этим мы похвастаться не можем. Верно я говорю, Прингл?
– Что правда, то правда.
– Нам бы, честно говоря, гораздо выгодней доставить вас к Тревору, и…
– Минуточку! – вмешался Саттон. – Тревор – это уже что-то новенькое!
– Ну, Тревор… – развел руками Прингл. – Тревор – шеф нашей корпорации.
– Той самой корпорации, – добавил Кейз, – которая жаждет приобрести вашу книгу.
– Тревор покрыл бы нас неувядаемой славой, – вздохнул Прингл, – и отвалил бы нам целое состояние, если бы удалось уговорить вас. Но, поскольку вы такой упрямый мужик, нам придется добыть себе на жизнь другим путем.
– А потому, – заключил Кейз, – мы меняем диспозицию, и, повторяю, как это ни прискорбно, вынуждены отправить вас на тот свет. За вас, мертвого, нам заплатит другой – Морган. Этот спит и видит ваш скелет. Вот так-то.
– Который вы ему уступите по сходной цене, – усмехнулся Саттон.
– Можете в этом не сомневаться! – хихикнул Прингл. – И не продешевим, будьте уверены!
Кейз подмигнул Саттону:
– Надеюсь, вы не будете возражать?
Саттон покачал головой.
– Какое мне дело до того, что вы будете делать с моим трупом?
– Стало быть, договорились? – процедил сквозь зубы Кейз и поднял пистолет.
– Одну минутку, – спокойно произнес Саттон.
Кейз опустил пистолет.
– Ну, что еще? – недовольно произнес он.
– Сигаретку хочется выкурить, не иначе, – усмехнулся Прингл. – Перед казнью всегда просят сигаретку, или винца стаканчик, а некоторым еще жареного цыпленка подавай!
– Я хотел бы кое-что уточнить, – сказал Саттон.
Кейз кивнул.
– Надо полагать, что в ваше время моя книга уже написана?
– Да, – ответил Кейз. – И, если позволите, я скажу вам свое личное мнение. Это честная и хорошая работа.
– Ну, и кто же ее опубликовал-то? Ваша фирма, или какая другая?
Прингл крякнул.
– Да то-то и оно, что другая! Если бы ее опубликовали мы, какого бы хрена мы тут с вами возились?
Саттон нахмурился.
– Значит, я уже написал ее, – размышлял он вслух, – без вашей великодушной помощи и поддержки. И издал в другом месте… Следовательно, если я начну все сначала и все пойдет так, как вам надо, могут возникнуть некоторые, мягко говоря, осложнения?
– Никаких, – невозмутимо ответил Кейз. – Все можно устроить и объяснить.
– Но если вы меня убьете, книги не будет вообще! Это разве вас устраивает?
Кейз немного смутился.
– Ну, будут некоторые трудности, – ответил он. – И кое-кому придется поворочать извилинами. Но как-нибудь выкрутимся.
И снова поднял руку с пистолетом.
– Вы не измените вашего решения? – спросил он.
Саттон отрицательно качнул головой.
Не выстрелит, думал он. Пугает. Не выстрелит!
Кейз нажал на спусковой крючок.
Мощный удар сотряс тело Саттона и отбросил его назад с такой силой, что покачнулось привинченное к полу кресло.
В голове вспыхнуло пламя. Агония схватила его в жаркие объятия и начала трясти каждый нерв, каждую косточку…
Быстрая мысль судорожно пульсировала в сознании, пытаясь найти в умирающем теле хоть одну клетку, где бы она могла угнездиться:
«Меняйся! Меняйся! Меняйся!»
И Саттон выполнил команду. Умирая, он уже чувствовал, что началась другая жизнь.
Смерть была так нежна, темна, прохладна и милосердна. Он скользнул в нее, как пловец в воду, и вода сомкнулась над ним…
…А на Земле, в кабинете Адамса, замолчал трейсер, и инспектор отправился домой раньше положенного времени впервые в жизни, чем немало удивил сотрудников…
27
Геркаймер пытался уснуть, но сон не приходил. Он лежал на спине и пытался что-нибудь вспомнить из своей жизни, но воспоминания, как и сон, не шли к нему.
А к чему мне сон и воспоминания – мне, набору химикатов? Я ведь не человек, хотя такой же смышленый и ловкий, и, наверное, мог бы стать столь же гадким, какими бывают люди. Я – такой же, если бы не штамп на лбу, не рабство. И еще – у меня нет души. Хотя иногда кажется, что есть.
Сначала были инструменты, потом машины – не что иное, как более сложный инструмент, впрочем, на самом деле и те, и другие – просто-напросто усовершенствованные руки человека. Затем появились роботы – машины, которые умели ходить и разговаривать, как люди. Но это, конечно, – карикатура на настоящих людей. Как бы хитро они ни были устроены, какие бы хитроумные операции ни выполняли, они – не люди.
Ну, а потом…
Нет, мы не роботы, думал Геркаймер. Но мы и не люди. Мы не машины, мы из плоти и крови. Мы – набор химикатов, повторяющий форму своих создателей.
Так похожи на людей, но все же не люди…
Но надежда есть. Если мы сможем сохранить в тайне Колыбель. Если никто из людей ее не увидит. Вот тогда настанет день, когда нас будет не различить, тогда и человек будет разговаривать с андроидом, думая, что говорит со своим приятелем…
Геркаймер скрестил руки за головой.
Почему же мне так горько? – спрашивал он себя.
Нет, это не озлобленность. Не ревность. Это… непреодолимое чувство собственной неполноценности, знакомое тому, кто оступился и упал за метр до финиша.
Он долго еще лежал и размышлял в таком же духе, глядя на черный квадрат окна, покрытый морозными узорами, прислушиваясь к нытью ветра – противного, злобного, порывы которого как ножом скребли по крыше…
Сон не шел, и, в конце концов, Геркаймер встал и включил свет. Дрожа от холода, оделся и вынул из кармана книгу. Сев поближе к лампе, он перелистал страницы и нашел нужное место. Страничка была зачитана до дыр.
«Ни одно существо, когда-либо появившееся на свет – как бы оно ни было рождено, создано или сделано, если оно живое, – не одиноко. Поверьте этому».
Он закрыл книгу и мысленно повторил прочитанное.
«…рождено, создано или сделано…»
Сделано.
Самое главное – это биение жизни.
Я исполнил свой долг, думал он.
Я сыграл свою роль. И, вроде бы, сыграл неплохо. Начиная с того момента, когда принес ему вызов на дуэль от Бентона. И продолжал играть, когда явился к нему в качестве трофея…
Я делал это для него, но нет – не только для него. Для того, чтобы не расстаться с этой спасительной мыслью – «никто, в том числе и я, не одинок, никогда не одинок».
Я стукнул его, ох, и здорово же я его стукнул, а он упал, тогда я взял его на руки и понес. Он обиделся на меня, но это ничего. Что это значит по сравнению с тем, что он дал мне!
Громовой удар сотряс стены дома, багровая вспышка озарила комнату.
Геркаймер вскочил, подбежал к окну и остолбенел: в небе пылали языки пламени, вырывающегося из сопл стартовавшего корабля.
Охваченный страхом, он выбежал из комнаты и помчался к спальне Саттона. Стучать не стал. Толкнул дверь, та распахнулась со зловещим скрипом.
Кровать была пуста, в комнате никого не было.
28
Саттон чувствовал, как в нем пробуждается жизнь, но никакого желания пробуждаться не испытывал – смерть была так приятна… Он нежился в ней, как в мягкой и теплой постели. А воскрешение пришло, точно звонок зловредного настырного будильника, раздавшийся в предрассветной тишине в незнакомой, полной опасностей комнате. Жизнь была страшна своей обнаженной реальностью, и одно напоминание о том, что нужно вставать и рождаться заново, – противно.
Но ведь мне не привыкать, думал Саттон, не впервой. Это уже случилось однажды, тогда я пробыл в объятиях смерти гораздо дольше…
Он лежал лицом вниз на чем-то плоском и твердом. Казалось, прошла уйма времени, пока он понял, что лежит именно на чем-то твердом. «Твердое, плоское и гладкое» – всего три слова, но чтобы понять, что это, нужно не только почувствовать – увидеть…
Жизнь возвращалась в тело. Но он не дышал, и сердце не билось.
Пол – вот на чем он лежал.
Саттон пошевелил одним пальцем. Потом – другим.
Открыл глаза и увидел свет.
Звуки, доносившиеся до него, были голосами, они складывались в слова, словами выражались мысли…
Как же трудно называть вещи своими именами, думал Саттон.
– Нужно было еще попробовать, – говорил кто-то. – Уж больно мы нетерпеливы.
– При чем тут нетерпение, – раздраженно отозвался тот, кого звали Кейзом. – Он был уверен, что мы с ним шутки шутим. Что бы мы ни говорили, что бы ни делали, он думал – мы валяем дурака. Поэтому, как бы мы ни лезли вон из кожи, ни черта бы у нас не вышло, старина. Другого выхода не было.
– Ага, – согласился Прингл. – Как еще можно было доказать ему, что мы не шутим? – Он откашлялся.
– А вообще-то жалко, – добавил Прингл минуту спустя. – Неплохой парень был.
Какое-то время они молчали, а к Саттону тем временем возвращалась не только жизнь, но и силы… Скоро он почувствовал, что в состоянии встать, двигаться и дать волю охватившему его гневу. Он готов убить этих двоих!..
– Ну, а в общем и целом, все не так уж плохо, – продолжал Прингл. – Морган и его ребятки отвалят нам солидный куш!
– Не в моем это вкусе, если честно, – поморщился Кейз. – Мертвец – он мертвец и есть, если его не трогать, но вот когда продашь его, становишься вроде мясника.
– Вот уж что меня ни капельки не волнует, – хмыкнул Прингл. – Но что это означает для будущего? А, Кейз? Для нашего будущего? Ведь будущее сильно зависело от книги Саттона. Если бы нам удалось подправить книжку, ничего страшного не случилось бы, то есть, не должно было бы случиться по нашим-то расчетам, правда? А теперь? Саттон убит. Книги не будет. И будущее… что будет с будущим?
Саттон встал на ноги.
Кейз и Прингл резко обернулись. Кейз потянулся за пистолетом.
– Давай, чего там, – любезно предложил Саттон. – Можешь изрешетить меня, но потом тебе и минуты не прожить.
Ему хотелось ненавидеть их так, как он ненавидел Бентона в тот жуткий вечер на Земле. Но ненависть улетучилась, осталась только тяжелая, четкая уверенность, что он должен убить этих людей.
Он шагнул вперед.
Прингл кинулся наутек как крыса, ищущая дырку в полу. Кейз выстрелил два раза, но увидев, что Саттон, истекая кровью, продолжает надвигаться, бросил оружие и прижался к стене.
Все было кончено за полминуты.
29
– Саттон направил корабль в сторону от астероида – осколка размером чуть больше самого корабля.
Рука сама легла на пульт, подала вверх рычаг гравитации, и корабль рванулся в пространство.
Он опустил руки, откинулся в кресле пилота. Перед ним лежал черный недружелюбный космос, испещренный точками звезд, которые, казалось, складываются в таинственные послания, написанные холодным белым светом на черном поле вечной ночи…
Живой! – думал он. По крайней мере, пока. А может, и навсегда, потому что теперь меня никто не ищет.
Живой, с дырой в груди. Вся рубашка в крови, кровь по ногам течет…
Удобная штука, это мое тело. Тело, которое мне подарили там, в созвездии Лебедя. Могу жить, пока… пока…
Пока – что?
Пока не вернусь на Землю, не приду к доктору и не скажу:
– В меня стреляли маленько. Будьте так добры, подлатайте, как сможете!
Саттон усмехнулся. Он отчетливо представил себе, как доктор падает в обморок.
Может быть ввернуться туда, в систему Лебедя?
Нет, они не пустят меня.
Или вернуться на Землю, как есть, и ни к какому врачу не ходить? Можно ведь добыть другую одежду, а кровь перестанет течь… когда вся вытечет.
Но тогда я не смогу дышать, и они это заметят.
– Джонни, – произнес Саттон, но ответа не последовало, только что-то шевельнулось в сознании, будто пес хвостом завилял, давая понять, что, мол, слышит, да сейчас слишком занят – кость больно вкусная, не оторваться!
– Джонни, есть какой-нибудь выход?
Должен же быть выход! Должна же быть надежда, соломинка, за которую можно ухватиться!
Даже теперь он не до конца понимал, какие возможности таят в себе его тело и разум.
Ненависть… Одна его ненависть способна убивать, она может, как пуля вылетать из сознания и разить людей наповал. Ведь Бентон погиб, а пуля всего-навсего угодила ему в руку… значит, он умер еще до того, как в него попала пуля. Бентон выстрелил первым и промахнулся, а живой Бентон ни за что на свете не промахнулся бы…
Саттон не знал, что с помощью одного только сознания смог поднять мертвую громаду звездолета из каменной могилы и провести его через пространство длиной в одиннадцать световых лет. Но он сделал это и пронес энергию пылающих звезд до самой Земли, откуда их почти не видно.
И хотя он знал, что может по своему желанию переходить от одной формы жизни к другой, он просто не представлял себе, что в то мгновение, когда его жизнь прекращалась, другая включалась автоматически. Тем не менее, произошло именно это. Кейз убил его, и он умер, а потом воскрес. В этом он был уверен. Потому что почувствовал смерть, узнал ее. Не в первый раз умирал.
Саттон ощутил, что организм буквально сосет энергию звезд, как дети сосут молоко из бутылочки. Кроме того, подпитка шла тонкими струйками от атомного двигателя.
– Джонни, неужели нет выхода?
Тишина.
Саттон поник, склонив голову на пульт управления.
Организм продолжал впитывать энергию, а кровь все капала и капала на пол…
Сознание его было словно затуманено, но он не прилагал никаких усилий, чтобы прояснить его; делать было нечего, думать не хотелось, и он, расслабившись, балансировал где-то на грани реальности. Саттон не представлял себе, на что он способен и как теперь обращаться с собственными возможностями.
Он вспомнил, как кричал в порыве дикого восторга, падая на чужую землю, понимая, что все-таки прорвался, что ему удалось сделать то, что до сих пор не удавалось сделать ни одному землянину.
…Планета приближалась, он уже видел ее странную поверхность – змеящиеся черные и серые тени…
Двадцать лет прошло, но он помнил все, как будто это случилось вчера…
Тогда он потянул рычаг, но не смог сдвинуть его с места. Корабль снижался, и его охватила паника, а потом – настоящий страх.
Одна мысль стучала в его воспаленном мозгу, заглушая надежды и молитвы. Его единственная мысль – он сейчас разобьется. Потом – темнота. Ни паники, ни страха – покой и забытье.
Понимание того, что случилось, вернулось как озарение. Теперь он не смог бы описать это ощущение – так мало в нем было человеческого.
И еще откуда-то взялись новые знания, но тогда ему показалось, что он знал это всегда, и должен навсегда сохранить.
Он чувствовал, не видел – чувствовал, что лежит на земле, разбитый, утративший всякое подобие человеческого существа.
Потом вспомнил Шалтая-Болтая, причем, будто сам только что сочинил этот детский стишок, или нет – знал, да забыл и вдруг вспомнил…
«Шалтай-Болтай, – говорила какая-то часть сознания, но не та, что вспомнила стишок, – ничего не подскажет».
И Саттон понимал, что это правильно, потому, что – как говорилось в стишке – Шалтая-Болтая так и не удалось собрать…
Раздвоение, догадался он. Одна его половина отвечала на вопросы другой. Как бы вместе, но в то же время – порознь. Где проходила граница, он не понимал и не чувствовал.
Читать бесплатно другие книги:
