Крестоносец Врочек Шимун

Пожав плечами, Ратников собрался уж было идти, как вдруг услыхал где-то неподалеку:

— Гена! Горелухин! Да постойте же!

Обернулся и увидал бегущего со всех ног участкового Димыча, догонявшего какого-то угрюмого мужика, бывшего, несмотря на жару, в оранжево-зеленой хэбэшной куртке, какими снабжали своих работников добрая половина еще кое-где действовавших леспромхозов. Куртки такие в поселке носил каждый второй мужик, не считая каждого первого.

— Гражданин Горелухин!

— Кому гражданин, а кому — Геннадий Иваныч, — Горелухин с неудовольствием замедлил шаг и посмотрел на участкового, как солдат на вошь. Действительно, тот еще тип — лицо вытянутое, небритое, с узкими, презрительно искривившимися губами. Недоброе лицо, неприветливое — в старых советских фильмах такие обычно были у шпионов, предателей и всяких там прочих полицаев. И взгляд такой… мол, шел бы ты, парень, по-хорошему…

— Мне нужно вас опросить, гражданин Горелухин! — повысив голос, милиционер произнес эту фразу подчеркнуто официальным тоном. — Относительно заявления гражданки Капустиной, вашей соседки.

— А, так вот откуда ветер дует?! — Горелухин плюнул в дорожную пыль и огляделся.

Ратников поспешно укрылся за каким-то полуразвалившимся сараем, рядом с которым лежали аккуратно уложенные невысоким штабелем доски. Свежие. Видать, кто-то недавно привез с пилорамы по какой-то своей надобности — крышу там, перекрыть, перебрать пол или заборишко подправить.

— Эта дура, значит, все-таки накатала свою кляузу?!

— Гражданин Горелухин, я бы вас попросил…

— Ладно, поговорим… Небось, протокол будете составлять, товарищ… младший лейтенант? — при этих словах Горелухина перекосило, словно от зубной боли. — Ладно, составляйте — только знайте — я ничего не подпишу! Из принципа!

— Ваше право, — участковый пожал плечами. — Я сам напишу — «от подписи отказался». Правда, еще бы свидетелей… Напрасно вы все усложняете, гражданин!

— А я к вам в дружинники не нанимался!

Миша за сараем только диву давался — вот это тип! Выходит, правильно все про него говорили. На месте участкового с таким бы не разговаривать надо, а под любым предлогом засадить в кутузку, чтоб не выпендривался.

— Ну, пошлите тогда присядем, к вам или на опорный…

— На опорный — через полпоселка ташшыться, а в доме у меня, уж извините, не прибрано, гостей-то не ждал… Ежели не возражаете, гражданин начальник, давайте вон тут, на дощечках присядем.

Горелухин кивнул на доски. Те самые, рядом с сарайчиком. Ратников затаился.

— А, как хотите, — младший лейтенант уселся и, вытащив из дипломата бланки, приладил чемоданчик на коленях. — Итак… В понедельник, первого августа, вы, гражданин Горелухин Геннадий Иванович, находясь в состоянии алкогольного опьянения…

— Постой! — громко возразил Геннадий Иваныч. — Не пил я тогда! Не было этого, врет она все, курва!

— Ну, вот, — участковый озабоченно нахмурил брови. — Опять оскорбляете.

— Не оскорбляю, а уточняю правду.

— Ладно, пусть так… пусть вы были трезвы… Но Капустину-то Зинаиду Михайловну оскорбили грубой нецензурной бранью? Вот и вторая соседка ваша, библиотекарша…

— Бранью не оскорблял! — Горелухин вскинулся. — А матом обложил — было дело. Так ведь за дело, командир! Капустиха, сука гладкая…

— Гражданин!!!

— Ну, эта дура… короче, я за водой шел, на колодец, иду себе, никого не трогаю, тут она сзади, дачница хренова… на «Мицубиши» своей… сигналит… типа, прочь с дороги, быдло…

— Что ж вам, и в самом-то деле, не посторониться было?

— А чего ж я в своей деревне кого-то сторониться должен?! — снова взъерепенился опрашиваемый. — Понаехали тут всякие… дачники, чтоб им подавиться. Денег у себя в городах наворовали, страну развалили — теперь, суки, выделываются, машин накупили, домины-хоромины. Вот хоть ту же Капустиху взять, я ведь ее с детства, ну, пускай, с юности, знаю — ну всегда была дура дурой. Толком и не училась нигде, а сейчас, смотри-ка — три магазина у нее? Ну, с чего такое счастье?

— Видно, работала много…

— Эта ленивица-то? Ха, тоже, нашли работницу, гражданин начальник. Где что плохо лежит — тянула — это да!

— Так вы, значит, признаете, что оскорб…

— Никого я не оскорблял!

— …что ругались матом.

— Матом — да, ругался. Мало еще этой суке! Вот, я смотрю, командир, ты тоже пешком ходишь?

— Хочу на авто ссуду взять…

— Хха… ссуду. А таким гнидам, как Капустиха и муженек ее — гнус, — никаких ссуд не надо. Все уже готовенькое, у народа украденное… — Судя по всему, Горелухина потянуло на лирику, нелюдим нелюдимом, а, видать, все же хотелось хоть иногда выговориться, хоть даже и вот — участковому. — Ты сам-то посмотри, лейтенант, что кругом творится! Глянешь на заправке — такие девочки-мальчики за рулем всяких там «лексусов». И что эти сопляки-соплюшки такого в своей короткой жизни сделали? Заработали? Шнурки мои не смешите!

— Так, наверное, родители им купили.

— Во-во — нате, чадушки, играйтесь. Расстреливать таких ворюг-родителей надо, и чем больше — тем лучше.

Михаил даже улыбнулся: с политическими взглядами гражданина Горелухина все обстояло более-менее ясно.

— Так… — участковый наконец закончил писать. — Прочтите… здесь вот напишите — «с протоколом согласен» или «не согласен».

— С протоколом не согласен, — выводя ручкой, вслух бормотал Геннадий Иваныч. — Матом ругался, но не оскорблял. Все?

— Все. Тут вон, в уголке распишитесь.

— Так я же… А, ладно.

Поставив раскорявистую подпись, Горелухин поднялся с досочек и, закурив, направился к собственным воротам. Спрятанная во дворе собака снова залаяла — только теперь уже не со злобой, а преданно-радостно, видать, почуяла таки хозяина.

Ратников хотел было подождать за сарайчиком, пока Димыч уйдет, да потом махнул рукою — чего прятаться-то? Вышел:

— Здоров еще раз, Дим-Димыч! Как служба?

— Да потихоньку, — младший лейтенант улыбнулся и пожаловался. — Фуражку вот где-то оставил… никак не могу вспомнить где — в библиотеке или на почте.

— Скорей — на почте, — хмыкнул Михаил. — В библиотеку ты уже без фуражки ездил.

Участковый задумчиво взъерошил затылок:

— Да… так и есть — на почте. Придется зайти.

— Уж таки придется, — засмеялся Ратников. — Как там девчонку-то пропавшую, не нашли еще?

— Да не… Думаю, не погибла она и не утонула — рванула в Питер, а там — ищи-свищи, — милиционер неожиданно засмеялся. — Я так и предполагал, что Лерка эта давно в Питер свалила. И, знаешь, Сергеич, это и мать ее, Анька, алкоголичка, подтвердила.

— Да ты что? — искренне удивился Миша.

— Вот именно! Вчера только с ней еще раз беседовал… так, профилактически. Заодно про дочку спросил… Так Анька говорит — пацан какой-то приходил, передал от Лерки привет и сказал, что все с ней хорошо, ну, с Леркой то есть, чтоб не волновались, в Питере она, у хороших людей и вот еще в Москву собирается.

— Еще и в Москву? — присвистнул Ратников. — Хорошо не в Париж и не в Лондон! А что за пацан-то?

— Да Анька не помнит — как всегда пьяной была.

— Что — так-таки совсем ничего и не помнит? Может, из деревенских кто?

— Не… говорит — точно, чужой. Потому и не запомнила. О! В белых коротких штанах — так Анька сказала. И больше — никаких примет.

— В Рио-де-Жанейро надобно ехать, — хохотнул Ратников. — Там, если верить классике, все в белых штанах ходят.

Белые штаны. Короткие… Шорты. Кто тут такой пижон? Участковый, кстати, тоже может увидеть… парень неглупый.

— А что Карякин? Ну, Колька-то?

— А выпустили… Нет трупа — нет и дела. За что задерживать? Его и тогда-то по мелкому приземлили…

— Но он же Эдьку Узбека…

— А тоже доказуха хлипкая. Тем более они с Узбеком уже помирились. Там легкие телесные всего-то.

— Понятно… Ну, бывай, Димыч! Заходи, ежели что. Сам знаешь — всегда рады.

Простившись с участковым, Михаил дождался, когда тот отошел подальше и, вытащив из кармана мобильник, набрал «М.Горд».

— Максюта! Не уехал еще? Ах, вечером… да-да помню. Слушай, ты эти шортики свои пижонские, ну, которые белые… запрячь куда-нибудь подальше, а лучше — выкини… Почему? Да так… слишком уж ты в них приметный.

Максик все-таки уехал вечером, Ратников не поленился, специально проследил — и словно с души упал камень. Слава богу — одним беспокойством меньше. Участковый Димыч, кстати, тоже отправился в город этим же рейсом, уже в фуражке, нашел все-таки, видать, и в самом деле на почте оставил.

Проводив глазами только что отъехавший от остановки «ПАЗик», Ратников неспешно зашагал к машине, намереваясь еще зайти в магазин, подкупить пива, а то кончилось, а без пива, как известно, и жизнь некрасива!

Было уже часов семь, и оранжевое солнце медленно клонилось к закату. В воздухе плавился теплый деревенский вечер, галдела возвращающаяся с речки ребятня, мычали только что пригнанные пастухом с выпаса коровы. Выбравшиеся из подъехавшего кунга мужики с пилами деловито направились к магазину. Ясно — за чем.

Проходя площадью, Михаил вдруг краем глаза заметил знакомую, чуть сгорбленную фигуру с вытянутым лицом и вечно хмурым взглядом. Горелухин! Вышел с почты… с крайне озабоченным видом.

Вообще-то почта закрывалась в шесть, но работавший при ней магазинчик торговал до восьми. Оттуда Горелухин и вышел. И что такое могло его так взволновать? Интересно… Более того — подозрительно!

Прибавив шагу, Миша поспешил следом за подозрительным типом.

Геннадий Иваныч шел да оглядывался, и довольно часто, словно какой-нибудь шпион из старых советских фильмов! Пару раз Ратников едва не встретился с ним взглядом, но вовремя отвернулся, сделав вид, что с интересом изучает расположенную напротив магазина доску объявлений: «дешево продаются куры-несушки», «куплю нетеля», «сдам дом на август-сентябрь, место хорошее, у реки. Недорого». Нетель Михаилу не был нужен, как и куры, да и дом у него был свой.

Краем глаза увидев, как преследуемый свернул за клуб, Миша быстро зашагал туда же, причем — с самым озабоченным видом. Чтоб сразу было видно — идет человек по какому-то важному делу.

Так вот, с ходу, и выбрался в начинавшийся сразу за домом культуры лесочек, из которого доносились громкие детские голоса и вопли:

— Лови его, Витька! Стреляй!

— Ага, убит! Ты что? Убит же!

Детишки играли в войну…

А где же, интересно, любезнейший Геннадий Иваныч? Что-то его и не видать вовсе! И куда бы он тут мог пойти? К своему дому — так это крюк делать, в гости к деверю Кольке — совсем в другую сторону. А больше ни с кем Горелухин не знался, так что не к кому было и идти! Или все ж таки — было?

Подумав, Михаил зашагал прямо по тропке — она тут, похоже, была единственной. Широкая, усыпанная сосновыми иголками, а по обе стороны — как зашел в лесок — ягоды: черника, голубика, брусника. Может, ягод решил набрать Гена? Ага… такой, если и берет — то «хапалкой», и не для себя, а на сдачу. И не в поселке за клубом, а в своих, заранее присмотренных местах — у черта на куличках. Зато и ягод там видимо-невидимо.

Ускоряя шаг, Ратников перепрыгнул противопожарный ров, тронутый желтыми россыпями лисичек, и, поднявшись на небольшой холм, замер, едва не налетев с ходу на того, за кем шел!

Горелухин, сидя на поваленной бурей сосне спиной к Мише, увлеченно болтал с каким-то юным субъектом — белобрысым мальчишкой лет десяти в бежевой, с длинными рукавами, рубашечке, отглаженных шортах и гольфиках. Судя по одежке — явно не деревенским.

Интересное кино!

Ратников поспешно укрылся за елками. Что же это такое делается? Нелюдим Горелухин с пацаном о чем-то трещит, да еще так увлеченно! Есть о чем говорить? Или — завлекает? Ну, Геннадий Иваныч… А что? У такого-то нелюдима сексуальные пристрастия могут быть очень даже причудливыми. Маленькие мальчики, например… Ишь, как разговорился… словно тетерев на току, точнее сказать — глухарь.

Во! Во! Что-то дает… Миша вытянул шею… Деньги! Ну — точно извращенец, теперь уж ясно.

А что если он этого вот мальчишечку прямо сейчас… здесь вот, за елками? Тем более — деньги уже заплатил… Придется вступиться — деваться некуда. Жаль, не прихватил меч.

Привычно подумав об оружии, Миша едва не рассмеялся — ишь ты, меч! Не те на дворе времена, не те! И все ж, пригодился бы верный клинок.

Ага, вот мальчишка встал… улыбнулся… Ага, побежал куда-то… да по тропе, в поселок — больше некуда. А Горелухин посидел еще немного, покурил, затем, выбросив окурок в пожарный ров, отправился вслед за парнишкой.

Ратников только головой покачал — хитер, бестия! Не хочет, чтоб с пацаном прихватили… договорился, денежку за хм… услуги заплатил, сказал, куда идти. Неужели, домой к себе поведет? Там же соседи… лучше уж было здесь, в лесочке. Или хочется более комфортных условий? Все может быть, может быть, этот Геннадий Иваныч — в некотором роде извращенный гурман? А может, они давно с этим пацаном знакомы? Вон, сидели, болтали…

Задумавшись, Михаил споткнулся и едва не полетел в ров. Услыхав позади шум, Горелухин обернулся, мазнул по елкам хмурым настороженным взглядом. Бандеровец, блин… лесной брат.

С минуту постоял, прислушался… И быстро зашагал по тропе. А выбравшийся из можжевельника Миша — за ним.

Горелухин уселся на лавочку сразу за клубом. Снова закурил, развалился, выпуская клубами дым. И, надвинув на глаза кепочку, рыскал по сторонам настороженным взглядом. Чего-то… или — кого-то ждал. И затаившийся за деревьями Ратников — тоже.

— Здоров будь, Миша!

Господи, это еще кого черт принес?

— За лисичками, что ль?

— За лисичками… так просто, дай, думаю, посмотрю — есть ли?

С улыбкой обернувшись, Михаил увидел позади бывшего бригадира Брыкина, в высоких болотных сапогах и с корзинкой, полной восхитительных белых!

— Что, уже пошли, что ль? — удивленно поинтересовался Ратников.

— Пошли! — бывший бригадир ухмыльнулся. — Только тут, на горушках… завтра на работу, а люди говорят — есть. Вот я и подумал — дай-ка, пройдусь вечерком. Корзинку набрал.

— Надо и мне у себя посмотреть.

— Умм, там нету, — Брыкин покачал головой. — Сыровато больно — ручьи кругом да болотины. На горушках, на горушках надо искать. Ты куда сейчас — в поселок?

— Туда, — Миша едва скрыл досаду — и принесло же этого черта в самый неподходящий момент!

— Ну, пошли тогда.

Как ни странно, Горелухин так и сидел на лавочке, с явным неудовольствием наблюдая за взявшимися неизвестно откуда подростками на разноцветных великах. Проходя мимо, Ратников про себя улыбнулся — а, по всему, не будет сегодня встречи! Не станет Горелухин ждать в этакой шумной компании.

И точно — вот, встал, поправил кепочку.

— Здорово, Иваныч, — подойдя ближе, кивнул бригадир.

Горелухин молча протянул руку обоим. Миша пожал. Неприятная оказалась у извращенца ладонь — какая-то влажная, дрожащая даже. Или насчет дрожи — показалось?

— Иваныч! — обрадованно воскликнул Брыкин. — Ты-то мне и нужен. Печку в старой избе перекладешь?

Горелухин подал плечами:

— Сделаю.

— А когда? Мне бы, Гена, поточнее договориться.

Извращенец лениво сплюнул:

— А, как деньги найдешь, так и перекладу. Знаешь ведь — в долг не работаю.

— Да деньги-то есть, Гена! Пошли-ка сейчас ко мне — там и сговоримся. Заодно старую печку посмотришь.

К удивлению Ратникова, Горелухин думал недолго и почти сразу же согласился:

— Пошли… Только это — дело у меня тут одно…

Ага! Дело!

— Ты иди, а я тебя догоню минут через пять, лады?

— Лады! Миша, пока! — Брыкин махнул рукою и, не торопясь, направился в магазин. Горелухин же зашагал к почте… нет, не дошел, остановился, заоглядывался.

Ратников уже заводил машину: следить за подозрительным типом Горелухиным пока не представлялось возможным, уж, по крайней мере, сегодня…

Ага! А во он, пацан. Тот самый, светленький, в гольфах… Вышел из почтового магазина с каким-то пакетом в руках, побежал к клубу… Горелухин — следом. Вот нагнал, свистнул! Пацаненок оглянулся… передал пакет… убежал. Горелухин тоже удалился быстрым шагом. И, между прочим, довольно что-то насвистывал! То ли вальс «Прощание славянки», то ли знамхенитый вальс «Амурские волн». А может быть, это был марш гренадеров Бранденбургского полка — кто его знает, какие там у извращенцев вкусы?!

На следующее утро Ратников снова прикатил в поселок и, бросив машину за собственным магазином, занял наблюдательный пост все за тем же сарайчиком у пустыря, напротив горелухинского дома. Слава богу, денек вроде как налаживался солнечный, теплый — одно удовольствие было сидеть в засаде.

Жать пришлось недолго: без пяти минут десять — Миша засек по часам — Горелухин вышел из дому и направился к площади, к магазинам. Заглянул в один, второй, третий… не обошел вниманием и Мишину торговую точку. Нигде ничего не покупал, но из ратниковского лабаза вышел, насвистывая — довольный. И что он там такое увидел? Что присмотрел? Не забыть потом спросить продавщицу… Потом. Миша купил пивка и расположился рядом, на железобетонной плите, за деревьями. Открыл бутылочку, с наслаждением глотнул. Наблюдал дальше.

Между тем Горелухин совершенно открыто присел у магазина на лавочку и закурил, по своему обыкновению надвинув на самые глаза кепку. Не просто так сидел — присматривался. Ага — вот насторожился, проводил взглядом подростков лет по четырнадцать-пятнадцать, даже привстал… Нет, уселся обратно.

Миша ухмыльнулся: возраст, выходит, не подошел — ну да, конечно…

А вот эти мальчишки на велосипедах вполне должны были бы подойти — лет по десять-одиннадцать. Похоже — любимый горелухинский возраст. Ага! Извращенец, не докурив, выбросил сигарету, встал… Мальчишки, поставив велосипеды у магазина, зашли внутрь… Вот один вышел — темненький, в светло-голубых джинсах и белой нарядной рубашечке — тоже не деревенский. Как и тот, что вчера…

Горелухин прямо к нему и подошел, заговорил — видимо, спросил что-то… Вот бы кем Димычу-то срочно заняться. Впрочем, он и так его недавно оформил — по мелкому хулиганству. Но вот это-то все — мелким не пахнет!

Ага… оглянулся… сунул руку в карман… что-то протянул пацану… Деньги? Мальчишка кивнул и со всех ног бросился к ратниковскому лабазу. Горелухин снова оглянулся и неспешно зашагал по улочке, как раз у лабаза и начинавшейся… Парнишка вышел… что-то передал извращенцу… какой-то сверток… нет — журнал, что ли… И убежал! К той своей компании, что на велосипедах.

Ладно! Пожалуй, пора наконец и узнать, что к чему…

Проводив настороженным взглядом быстро удаляющуюся фигуру в серой низко надвинутой на глаза кепке, Ратников с деловым видом зашел в собственную лавку.

— Ой, здрасьте, Михаил Сергеевич! — продавщица — симпатичная рыженькая девчонка, не так давно закончившая школу, — удивленно оторвалась от глянцевого журнала. — Что-нибудь еще хотите спросить? Нет, запчастей пока не спрашивали.

— Здравствуй, Вера, — рассеянно поздоровался Миша, хотя заглядывал сюда уже второй раз за день, вернее — за утро.

— Тут мальчишка один заходил, лет двенадцати. Ну вот только что. Темненький такой, в белой рубашечке.

— А, этот, — улыбнулась девушка. — Да, заходил.

— Он что купил-то?

— Так журнал… ну этот, с машинками, за двести семьдесят.

— А! — Ратников ударил себя по лбу. — Модель, что ли? Что там было-то? Ммм… кажется, ГАЗ-М20 «Победа»? Отличная, между прочим, машина!

— Ну вот, — продавщица неожиданно рассмеялась. — А вы еще говорили, что вряд ли кто купит. Для детишек — дорого больно.

— Когда это я говорил? — сдвинул брови Миша.

— Ну как товар привезли. Говорили еще — на пробу взяли.

Ратников расхохотался:

— А ведь точно — на пробу! Придется теперь в следующий раз… да через пару дней и рвану… Ладно…

Не прощаясь, он вышел из лавки и быстро зашагал к почте. Зашел в только что открывшийся магазинчик, поздоровался, спросил громко:

— Машинки детские есть? Приятель с сынишкой приезжает… хочу вот подарок купить.

— Машинки? — стоявшая за прилавком дебелая тетка с накрашенными ярко-алой помадой губами и с химической — мелким бесом — завивкой, смачно зевнула: — Да такого добра сколько угодно.

— А мне бы модельку… Знаете, такие, в коробочках?

— Да они все в коробочках.

— А можно взглянуть?

Никаких моделек тут не было, не считая примитивно-пластмассовой китайской дряни, на которую всякий уважающий себя коллекционер даже и не взглянул бы… ну, разве что только — с презрением.

— А частенько их покупают? Ну, модельки?

— Да берут… Вот, кстати, вчера перед закрытием мальчишка какой-то купил. Тоже в коробочке.

— Мальчишка — в коробочке?

— Да нет, машинка!

Модельки, значит… Вот оно в чем дело-то! Вот где собака порылась! Значит, выходит, Горелухин никакой не извращенец, а коллекционер? Сначала ходит, модельки присматривает, потом кого-нибудь из мальчишек просит купить… Сам стесняется, что ли? А, похоже, что так! Мыслимое ли дело для деревенского мужика — в игрушки играться? Вот и оглядывается, таится. Ну, Геннадий Иваныч!

Ратников даже был несколько разочарован — ни на соглядатая людокрадов, ни на извращенца Горелухин теперь как-то вроде и не тянул. Обычный мужик со своим — тоже вполне обычным в городах — хобби. А что угрюмый… так мало ли сейчас в провинции угрюмых, разочаровавшихся в жизни, мужиков?

Значит, не Горелухин… Эх, Геннадий Иваныч, сколько же ты времен отнял! Впрочем, не так уж и много.

И снова нужно было искать вражину! Или — его пособников. Арбалетная стрела — вещица вполне серьезная.

Забравшись в машину, Михаил поехал обратно к себе, на усадьбу, ехал не быстро, по пути раздумывая, размышляя… Прежде всего, если стрелу выпустил пришелец из прошлого — а, похоже, что это так, скажем, тот же брат Герман — то он должен где-то жить, что-то есть, с кем-то общаться… Хотя последнее вовсе не обязательно. Но что обязательно — так это его отличие от всех здешних людей, не важно — приезжих или местных. Выходец из средневекового мира обязательно должен казаться странным, не таким, как все!

И тогда — о нем знали бы в поселке, сплетничали бы. А раз не сплетничают, значит, он, скорее всего, живет не в поселке, а где-то в лесу. Мало ли там охотничьих домиков да заброшенных деревень? И опять же тогда должен был бы попасться на глаза охотникам, рыболовам… Горелухин, кстати, заядлый охотник и рыболов. Его и спросить? А скажет?

Вряд ли, скорее — пошлет. С чего это он будет с полузнакомым человеком беседы разводить? Тем более — с «магазинщиком», с представителем, так сказать, частного капитала — тех самых глубоко ненавидимых «ворюг».

К черту бирюка этого! А вот с другими можно поговорить… правда, уже их всех расспрашивал. Ничего! Не помешает спросить еще раз — в лес-то они почти каждый день шастают. Может, кого и видели? А не видели, так еще увидят.

Михаил снова начал с Аристарха Брыкина, бывшего колхозного бригадира, благо мужик тот был компанейский, и всех в поселке — и не только в поселке но и вообще, по всему побережью — знал.

— А, Миша!

Ратников нарочно прошелся мимо брыкинского двора — обширного, с двумя избами, сараем, обширной беседкой, гаражом и баней. В одной избе — огромном доме-пятистенке — Брыкин со своей супружницей и жил, зимой — вдвоем, летом — с наезжающими из города детьми-зятьями-невестками и целым сонмищем внуков мал-мала меньше. Дом был обшит светло-серым сайдингом, вторая же, в глубине двора, изба, как видно, ремонтировалась, покуда используясь в качестве летнего домика.

— Куда направился?

— Здрово, Аристарх! — Михаил остановился у забора, глядя, как бегающие по двору внуки Брыкина играют в пятнашки. — Шел вот мимо, по делам, вижу — ты тут копошишься.

— Да вот, сети задумал чинить… ты, если никуда не торопишься, заходи. Посидим, жбанчик раздавим.

— Почему б и не раздавить? — хохотнул Ратников. — Сейчас прогуляюсь до лавки — куплю.

— Да не ходи ты, есть…

Там, в беседке, и сели. Детей-зятьев не было, а брыкинская супружница Марья Петровна, поставив на стол в беседке сковородку жареной рыбы, черный, крупно нарезанный хлеб, зеленый лучок и прочие — прямо с грядки — огурчики-помидорчики, выпила рюмочку да ушла кормить внуков, не вмешиваясь в мужские беседы.

— Ну, давай еще по одной, — Брыкин деловито разлил водку. — Сейчас, чуть погодя, и Гена Горелухин придет — он у меня в старой избе печку кладет. Уже бы должен закончить.

— Горелухин? — Михаил вскинул глаза. — А он тоже выпьет?

— Почему ж нет? — расхохотался Брыкин. — Генка — парень хороший, а что нелюдим малость — так судьба у него такая, тяжелая. Лет двадцать назад супружница его, как началась в стране вся эта катавасия, сбежала с каким-то городским фертом. Кооператором, мать его за ногу!

— Ах, вот оно что… Аристарх, ты вот скажи — на рыбалку-то еще хаживал? Ну, после того как тогда ко мне заходили…

— Да был, не раз уж!

— Все на Черной речке иль у Танаева?

— И там…

— А правду говорят, странный какой-то мужик где-то в тех местах бродит?

Ратников шумно зажевал выпитую рюмку лучком. Честно говоря, никто про странного мужика не говорил — это он вот только сейчас придумал, форсируя беседу и направляя ее в нужное русло.

— Не, ничего такого не слыхал. Да что за мужик-то?

— Не знаю, — Миша пожал плечами. — Просто говорят — странный. На лешего чем-то похож… и одет в какие-то балахоны.

— Не, не слыхал… Может, Генка что слышал? — Брыкин повернул голову. — А вон он как раз идет. — А мы уж заждались тебя, Гена! Давай, к столу… Тебе полный набулькать?

— Половину, — Горелухин уселся на лавку и, сняв кепку, повесил ее на вбитый в поддерживающий крышу брус гвоздь. — Ну, Аристарх… Чтоб печь твоя века простояла!

— Да мне не надо века-то… Ох, хорошо пошла… Ты, Гена, не стесняйся, бери вот, рыбинку, лучок… Это — Миша, ежели вы не знакомы.

— Да виделись, — гость прищурился и смачно надкусил помидор. — Соли-то нет тут у вас, что ли?

— Да вон, рядом с тобой и стоит. Слышь, Гена… Тут вот Михаил какого-то непонятного мужика в лесу видел… говорит, в балахоне каком-то… не наш.

— Да я его тоже видал, — неожиданно произнес Горелухин. — Точно — в балахоне, глухаря промышлял и угадайте чем?

— Чем?

— Луком!

— Зеленым, что ли?

— Да не зеленым, а тем, из которого стрелы. Ловко бьет, паразит… Правда, меня увидел — убежал.

— Ну и дела! — доставая из-под скамейки вторую бутылку, Брыкин сокрушенно качнул головой. — И кто только по нашим лесам не шастает!

— А где ты его видел-то? — Ратников прямо задрожал от нетерпения. Неужели — повезло? Неужели — вычислил супостата?

— Да в лесу, где же еще-то? — собеседник отмахнулся. — Есть там деревни заброшенные… Аристарх, ты должен помнить — МТС еще была, ну, давно, при Хрущеве.

— Скорей, при Сталине, — не преминул уточнить Ратников. — При Хрущеве МТС как раз ликвидировали.

— Козлы, — Горелухин потянулся к стакану. — Ну, последний… да пойду, пора мне.

— Как же, помню МТС, — покивал Брыкин. — Ребятами еще там игрались. А в деревнях там пути нету. Дороги заросли, ручьи кругом, болотины. Раньше-то дренаж делали. Мелиорация, понимать надо!

— Ну, за мелиорацию! — Миша поспешно поднял рюмку и, выпив, негромко сказал, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь: — И я тоже пойду. Завтра в город. Автомашинок прикуплю — приятель просил, скоро в гости приедет.

— Каких еще машинок? — удивился Брыкин.

— Модели… В масштабе один к сорока трем. Их серьезные люди коллекционируют, вот, как мой приятель. Между прочим — главный инженер на военном заводе. Да много таких, увлеченных. Жаль — если какая модель и есть уже и у него, так здесь вряд ли кто купит. Вряд ли!