Пепел Марнейи Орлов Антон

Глава 1

Морская Госпожа

Предметом дележки стал трясоног, выбравшийся на большой плоский валун возле кромки прибоя. Трясоноги иногда выползают из своих расщелин погреться на солнышке. Желтоватый, под цвет здешнего песка, он распластался на каменном ложе и замер – только хлипкие суставчатые конечности мелко подрагивают, а из-за соседних валунов на него уставились две пары голодных глаз.

Оранжевые глаза с вертикальными щелками зрачков принадлежали хурмунгу – поджарой узкомордой рептилии величиной с теленка. Полная треугольных зубов пасть, мощный и подвижный чешуйчатый хвост. Шкура расцвечена коричневыми, желтыми, терракотовыми пятнами, издали не поймешь, зверь это или куча гниющих водорослей.

Сощуренные серые глаза принадлежали человеку – худому, обросшему, смуглому, одетому в рваную тунику с кое-как нашитыми оберегами и холщовые штаны с заплатами на коленях. На голове бандана, когда-то черная, теперь порыжелая. На поясе, в невзрачных потертых ножнах, кинжал с обмотанной ремешком рукояткой.

Хурмунги испокон веков охотятся на трясоногов. Пищевая цепочка, даже в учебниках для школяров так написано. Этот ящер учебников не читал, но не собирался уступать добычу двуногому разбойнику, вторгшемуся на чужую территорию.

У человека ныло в желудке, моментами кружилась голова, так что башни и крыши видневшегося в отдалении города размазывались в знойное мутноватое марево, вроде рисунка на выцветшем гобелене. Третий день не жравши. Он во что бы то ни стало должен добыть этот кусок мяса.

Вытащив кинжал с черным, в муаровых переливах, клинком, он рванулся вперед. Хурмунг, разъяренный такой наглостью, тоже прыгнул. Только теперь трясоног беспокойно засучил конечностями, но было поздно. В кущах мелководья, среди осклизлых камней и водорослей, его сородичи шныряют так, что нипочем не поймаешь, а на суше это создания – из самых неповоротливых.

Чудом избежав клацнувших в воздухе зубов хищной рептилии, оборванец левой рукой схватил добычу, а правой начал остервенело кромсать воздух перед чешуйчатой мордой. От ударов страшного хвоста его прикрывал валун.

Такой оборот хурмунга озадачил, хотя и не настолько, чтобы забыть о главном. Ящер заревел, раздул шейные мешки, пугая врага, и вцепился когтистой трехпалой лапой в голову трясонога.

Каждый тянул трепыхающуюся жертву к себе. Человек думал о том, что, если он опять останется несолоно хлебавши, это будет начало развязки, постепенный околеванец. Отчаянная мысль придавала ему сил. Рассвирепевшая рептилия тоже не собиралась отдавать свое, пусть ее и приводило в замешательство гипнотическое мельтешение тускло взблескивающей черной штуковины. Сунулась ближе, но сразу пришлось отдернуть рассеченную до крови лапу. И хвост в ход не пустишь: им сейчас можно только шлепать по воде, баламутить ил да ударять о нагретые бока валунов, оставляя мокрые пятна, а противника из такой позиции не достать.

Кончилось тем, что трясоног с хрустом и пронзительным писком порвался напополам. Конкурентов отбросило друг от дружки. Потом у хурмунга включились рефлексы: добыча – вот она, охота завершена! Ухватив свой кусок зубами, он заковылял прочь, злобно урча и роняя капли крови из порезанной лапы.

Оборванец двинулся в другую сторону. Его шатало, на схватку ушли последние остатки сил, однако бдительности он не терял. В окрестностях найдется немало желающих отобрать еду: другие такие же нищеброды, хурмунги, чайки, одичавшие псы. Говорят, иногда здесь слоняются даже неприкаянные утопленники.

Он озирался и держал наготове нож, хотя вокруг было пусто. Посреди ровного тусклого пляжа громоздилась куча камней. Когда солнце поднимется выше, все тут как следует раскалится, хоть яичницу жарь, но он не мог столько ждать. Смахнув песчинки, разложил тушку, приступил к разделке – осторожно, чтобы не выщербить лезвие о поверхность камня. Черный муаровый клинок стоил изрядно, однако расставаться с ним человек не хотел. До того как застрять на голодном острове Ивархо, он мотался по всему свету, побывал даже в Подлунной пустыне на руинах Марнейи, там и нашел этот кинжал. А может, наоборот, – кинжал его нашел и попросился в руки.

Один восторженный песнопевец из далекого рийского города Улжето, с благоговением рассмотрев «настоящее марнейское оружие эпохи войн Тейзурга и Унбарха», даже высказал предположение, что это, наверное, нож Хальнора Проклятого. Тот самый. Подавив усмешку – чтобы не задеть ненароком чувствительную творческую натуру, – хозяин раритета возразил, что сего никак не может быть. Хальнор, пусть и прожил на тот момент, в текущей инкарнации, всего семнадцать человеческих лет, все-таки был магом немереной силы и в придачу кем-то вроде бога. Он хорошо разбирался в таких вещах. На беду для себя и всего мира Сонхи – слишком хорошо. Он засадил себе в сердце ритуальный клинок, на котором мертвенным огнем пылали руны Смерти, Забвения, Потери и Проклятия. Ну хоть бы одна сволочь догадалась его остановить! Если бы догадалась, многое сейчас было бы иначе.

Кинжал, с помощью которого оборванец в выгоревшей бандане торопливо разделывал отбитую у хурмунга добычу, был обыкновенным боевым оружием. Отменно сработанным – это да. Под оплетающим рукоятку ремешком пряталось миниатюрное клеймо в виде причудливого змеистого узора: сделано в мастерской, принадлежавшей Тейзургу Золотоглазому – и рядом личное клеймо оружейника.

Мясо у трясонога нежное, сладковатое и немного студенистое. Охотник съел все, что годилось для человеческого желудка, даже мягкие хрящи разжевал. Теперь можно вернуться в город и поискать какую ни на есть работу, за которую сколько ни на есть заплатят. Теперь у него хватит на это сил.

Дорога петляла среди прошлогодних мусорных куч и заброшенных огородов, заросших чахлундой, голенастым сорняком с колючими сизыми листьями. Выпалывать чахлунду себе дороже: и руки, и лицо враз покроются кровоточащими ранками – невидимый народец, обитающий в иззелена-желтых бутонах, похожих на миниатюрные вилки капусты, набросится на вредителя, как осиный рой. Маги, способные найти управу на эту напасть, заламывают такие цены, что дешевле собрать свой скарб и перебраться на жительство в другое место. Большая часть ивархийских крестьян так и поступила.

Из зарослей всепожирающего сорняка выглядывали обветшалые домишки. Была здесь и часовня Камышового Кота – небольшое строение с вырезанной из дерева рысьей головой на коньке двускатной крыши. Краска облезла, голова потемнела, но до сих пор видно, что неизвестный мастер работал с любовью: и глаза раскосые, и кисточки на ушах, все как полагается. Если б еще от его стараний был какой-нибудь толк…

Оборванец отворил заскрипевшую дверь. Раньше, до нашествия чахлунды, здесь обычно стоял кувшин с водой для прохожих людей. Жители деревни считали, что Стражу Сонхийскому это должно понравиться.

Пусто. А на что он надеялся, если по соседству давно никто не живет, кроме птиц, ящериц и насекомых?

По стенам часовни висели расписные дощечки: история про Хальнора, Унбарха и Тейзурга, изображенная в картинках, чтобы даже неграмотный все понял. На горящую Марнейю не пожалели киновари – пылает маковым цветом. Душно, пахнет нагретой древесиной, зато тень. Человек дождался, чтобы солнце миновало зенит, даже немного подремал, растянувшись на прелых циновках, потом отправился дальше.

В городе его первым делом попытались ограбить. Подскочили в пыльном переулке на задворках Рыбного рынка, между благоухающим селедкой забором и многоэтажным стеклянным кошмаром, выросшим здесь полгода назад.

С него нечего было взять, кроме ценного ножа – и этим ножом он прирезал обоих грабителей. На правах победителя обшарил трупы, но с них тоже нечего было взять, не считая нескольких медяков.

Сонный дом злорадно сверкал своими стеклами, словно заходился в беззвучном хохоте. Когда он появился, Хамфут Дождевик обещал недурную награду добровольцам, которые согласятся побывать внутри, однако после двух-трех смертей новых желающих не нашлось. Что характерно, маги избегают лезть первыми в сонные дома. Посылают наперед какого-нибудь дурня, а уж потом, если тот вернется живым и внятно отчитается о своих впечатлениях, отправляются на разведку сами. Там можно пропасть ни за грош. Работу такого сорта найти недолго, да что-то не хочется.

За рынком начинались жилые кварталы: здания из светлого ракушечника, с тронутыми ржавчиной железными балконами и выщербленными карнизами, напоминающими скорее лишай, чем декоративную лепнину. Тоже многоэтажные, но построенные людьми. Не из тех, что вырастают в одночасье сами собой.

Нельзя сказать, чтобы тут царило запустение, а все же было далеко не так оживленно, как в пору процветания острова Ивархо.

– Джунго, немытая свиная задница, если ты еще раз поставишь свою колымагу у меня под балконом, услышь меня Хальнор, я на нее помои вылью и все дерьмо из ночных горшков, потому что не хрен ее тут ставить! Понял меня или нет?!

– Я тебе самому все это на репу вылью, услышь меня Хальнор, а моя колымага где стояла, там и будет стоять, хоть ты у себя на балконе весь на ор изойди!

– Думаешь, я на тебя, поганца, управы не найду? Я дойду до кого надо, потому что имел я твою колымагу вместе с одром, услышь меня Хальнор, а ты с незаконного извоза налогов не платишь и экипаж ежедневно не моешь, как по закону положено! Не хочешь уступить по-хорошему, ответишь по всем статьям!

– Ах ты дохлая крыса, чтоб тебе демоны задницу порвали! Сам у себя на четвертом этаже развел подпольный курятник и тоже налогов не платишь, услышь меня Хальнор, твои куры уже весь дом задрали, особенно по утрам!

Пробиравшийся мимо прохожий в линялой бандане подумал: если бы сгинувший Страж Мира и впрямь их услышал, он заткнул бы уши и поспешил убраться отсюда подальше. Да только никого он не слышит, вот уже без малого тысячу лет. Ловит мышей и зайцев, подстерегает в камышах болотных птиц, отлеживается в темной норе, и ничего ему больше не надо.

Трактир Груве прятался в глубине гулких грязных дворов, пропахших псиной и тухлятиной. Кому надо, тот найдет. Дома стояли вперемежку, сонные и рукотворные – и те и другие одинаково обшарпанные. Большинство здешних сонных домов принадлежало к категории неопасных, железной нежити там не водилось, поэтому их давно уже окультурили и заселили.

Говорят, жильцы-освоители неплохо зашибают, но работа рискованная: вдруг хоромина окажется хищной? Впрочем, он готов был согласиться даже на это.

Пришлось дожидаться, когда Груве до него снизойдет. Иерархия. Он бесполезный неудачник, последний из последних. Спасибо, что не гонят.

Посетителей в заведении было не много и не мало. Люди такой наружности, что совсем не хочется оказаться у них на дороге. Задубевшие, под стать своим шхунам, тролли-моряки. Существа из тех, кого называют демонами – одно тигровой окраски, другое мучнисто-белое, с длинными голубыми ресницами, эта парочка сидела особняком и платила золотом.

Оборванец выпил полтора стакана холодного темного чаю без сахара. Добытых в закоулке за Рыбным рынком медяков хватило ровно на это. Наконец к нему подошла разбитная соплячка с глазами многоопытной мошенницы и сообщила, что хозяин с ним потолкует: две минуты, не больше, если речь о ерунде – пеняй на себя.

– Я ищу работу, – тон не должен быть ни просительным, ни заносчивым. – С поденной оплатой или с авансом. Не будет чего-нибудь?

– Кое-что есть, – похожий на добрую пухлощекую старушку Груве кивнул и заговорщически прищурился. – Демонов в зале видел? Им нужны люди, парень и девка. Ну, сам понимаешь, зачем… Добровольцы, это ихнее обязательное условие. Шлюшку уже нашли, а парня пока нет. Заплатят, сколько за пять лет не заработаешь.

– И на всю оставшуюся жизнь покалечат.

– Каждое увечье будет оплачено отдельно, по хорошей таксе. Эти не поскупятся.

– Ага, конечно. Что-нибудь другое.

– Ну, если тебя интересные предложения не интересуют, можешь сходить в стеклянную домовину за Рыбным рынком. Там шестнадцать этажей, план каждого с описанием – полторы тысячи в герцогской валюте, и в придачу я куплю все, чего оттуда вынесешь. Устраивает, а?

– Груве, я знаю, почему эту стеклянную хрень прозвали домовиной. Там же никто не прошел дальше вестибюля! Мне нужна нормальная работа – чтобы сделать, что скажут, остаться в живых и получить деньги. Я еще не готов отправиться на тот свет.

– Привередливый ты, Гаян, – Груве по-старушечьи вздохнул и покачал головой: – Жуть какой привередливый, сам себе враг. Оно-то и довело тебя до жизни такой.

На дверь, однако, не показал. Значит, есть еще варианты, по меньшей мере один. Тот, кого называли Гаяном, терпеливо ждал.

– Продай нож.

– Не могу, он заклятый. И мне будет беда, и тому, кто его купит или отнимет. Иначе давно бы уже загнал.

Это была ложь, но до того привычная, что Гаян произносил ее, как правду, и собеседники не сомневались в его искренности. Такой же ложью было его степняцкое имя. Он два с лишним года прожил среди кажлыцких кочевников, тогда и стал Гаяном. Внешность вполне себе подходящая: смугловатая кожа, темные волосы, резко очерченные скулы, а что глаза светло-серые – от матери достались, кажлыки откуда только не тащат к себе в юрты женщин. Их языком Гаян владел в достаточной степени, чтобы любой встречный, не принадлежащий к их народу, принимал его за кажлыка-изгнанника, нахватавшегося вершков цивилизации.

– Ну, вот тебе последняя работенка, ежели не посчитаешь ее слишком грязной для своего незамаранного сиятельства, – Груве сделал многозначительную паузу, но так и не дождался от Гаяна никакой эмоциональной реакции. – Дело для нетрусливых ребят. Хамфут Дождевик в конце того месяца продал мне окультуренную сонную хоромину на Свиной горке. Может, слыхал об этом?

– Меня здесь не было.

С середины прошлого месяца он жил дикарем – собирал моллюсков, ловил трясоногов и крабов, спал под открытым небом или в заброшенных хибарах. Не сказать, чтобы это было более сытое существование, чем в городе. Почти весь Ивархо пришел в упадок, а зажиточные приморские деревни, промышляющие рыболовством, добычей съедобных водорослей и ловлей жемчуга, бродяг на свою территорию не пускают. Неподалеку от Костяной косы Гаяна чуть не затравили собаками, пришлось спасаться вплавь.

– Дом-то хорош, с волшебным освещением и холодным шкафом, то да се, и Дождевик уступил его по сходной цене, а я собирался побелить-покрасить да перепродать, уже и с покупателем сторговался… – Рассказчик снова сделал паузу. – Прощелыга этот Хамфут. Люди говорят, в Ругарде его исключили из Гильдии Магов за шельмовство, и я теперь не думаю, что это поклеп. Дом-то оказался с лифтом! Всего три этажа, откуда бы взяться этой пакости? Однако же взялась. До поры себя не проявляла, а потом слопала служанку из моих, которые там чистоту наводили. Я к Хамфуту: раз так – расторгаем сделку, а он якобы в первый раз слышит, что за дом, и чего мне надо, и какие деньги… Вот уж подложил мне свинью на Свиной горке!

«Ага, ага, а то ты сразу не просек, что дом с лифтом! Дождевик уступил его за полцены, и ты никак не мог взять в толк, с чего такая щедрость – что-то в этом роде? Ты с самого начала все понял и рассчитывал, что проканает, но служанка пропустила мимо ушей твои предостерегающие намеки и сунулась куда не надо, а ее товарки растрезвонили об этом раньше, чем ты успел их припугнуть. Теперь обличаешь подельника, рассказываешь эту историю всем подряд – даже таким, как я! – чтобы поскорее разошлись нужные тебе сплетни. Хорошо, мы это выслушали, и что дальше?»

Вслух Гаян заметил:

– Досадный случай.

– Досадней всего то, что Хамфут не хочет возместить ущерб. Он маг, он должен был изучить и окультурить сонный дом, убедиться, что там ничего опасного, и уж после продавать. Я верно говорю, так ведь, Гаян?

Гаян кивнул:

– Верно.

– То-то и оно. Теперь я собираю парней, которые внушат Дождевику, что он не прав, и уломают его вернуть мои деньжата. Я хочу получить назад свое, это будет по-честному. Оплата посредникам – десять процентов от той суммы, которую он отдаст. Чем больше стрясете, тем больше вам достанется. На время переговоров харчи, выпивка, амулеты, оружие – за мой счет. Согласен?

«Интересно, много ли посредников ты уже навербовал? Для того чтобы подрядиться терроризировать мага, пусть даже такого завалящего, как Хамфут Дождевик, надо проиграть в карты последние мозги».

– Подумаю. До завтрашнего утра, ладно? Он же все-таки колдун какой-никакой… Не угостишь куском хлеба? Я так или иначе отработаю – пол подмету, помои вынесу.

– Не угощу, – голос Груве стал жестким. – Вот надумаешь что-нибудь завтра утром, тогда посмотрим насчет куска.

Гаяну ничего не оставалось, кроме как кивнуть и выйти вон. Так и не научился попрошайничать. Может, если бы сумел взять верный тон, подъехать так или эдак, подпольный воротила расщедрился бы на миску позавчерашней баланды?

Демоны, тигровый и белый с хищно шевелящимися лазоревыми ресницами, проводили его до дверей зала задумчивыми взглядами. От этого стало совсем тошно.

Длинная пыльная улица с вымирающими лавчонками на первых этажах шла под уклон. Местами из разбитого тротуара выпирали, словно ребра, марши ступенек, до того истертых, что лучше бы их тут вовсе не было. Гаян подумал: будь он по-настоящему, до полуобморока, голоден, легко бы на этих лесенках навернулся. Спасибо утренней охоте.

Предвечернее солнце золотило окна и тусклые витрины, булыжники изношенной мостовой, дверные ручки, дешевую бижутерию на прохожих (только сумасшедший или демон будет разгуливать по этим улочкам, нацепив дорогие украшения).

Из-за поворота пахнуло сыростью. Проулок, залитый ошеломляющим медовым сиянием – словно врата в блаженную страну, где все живут долго и безбедно – вывел к скопищу ветхих глинобитных сараев с черными дырами вместо окон и дверей. Среди них затесалось несколько добротных построек, увешанных амбарными замками, как новогоднее Древо Изобилия монетами на ленточках.

За развалюхами простирался топкий пустырь, заросший осокой. Обычная картина. Если природные условия позволяют, без трех-четырех заболоченных участков по окраинам города никак не обойдется, но чего и ждать, если за Стража в этом мире – камышовый кот? Наверное, Он считает, что болото – самое безопасное на свете место.

Пройдя по расхлябанным дощатым мосткам, проложенным через царство лягушек, тритонов и стрекоз, Гаян выбрался на дорогу, ведущую к пакгаузам.

Берег моря скрывали олеандровые заросли. С другой стороны, за тихим камышовым раем, виднелся город – блеклый, неряшливый, неприветливый. Давно пора уносить отсюда ноги. Это следовало сделать еще в позапрошлом году, но сначала Гаяна держал здесь мучительный и бестолковый роман с Фианой Элжено, субреткой Ивархийского театра Драмы и Пристойной Комедии (она давно уже смылась, кто-то из поклонников ее увез), потом он страдал по поводу разлуки, отринув презренные житейские проблемы, потом, пока еще водились деньги, всячески оттягивал тот момент, когда надо будет взойти на борт корабля… Вот и дооттягивал. Теперь ему с Ивархо не выбраться. Он мог бы уплыть на материк пассажиром: всю дорогу лежать пластом, и чтобы кто-нибудь из обслуги уносил-приносил тазик, но этакая роскошь стоит недешево. Из-за патологической подверженности морской болезни ему не светит наняться на судно матросом. Даже если возьмут вдругорядь, после скормят акулам или продадут работорговцам, и поделом.

Надо раздобыть денег. Игры демонов. Участие в войне Груве против Хамфута Дождевика. Посещение смертельно опасного сонного дома. Варианты один краше другого.

Стеклянная хоромина царственно торчала над крышами, ловя отблески сползающего за пакгаузы светила. Все идет к тому, что очень скоро Гаян там побывает. Он для этого почти созрел. Во всяком случае, против двух альтернативных вариантов бунтовали остатки его гордости, никчемной, истерзанной, но все еще живой.

Выторговать у заказчика приличествующую заданию экипировку и полный набор защитных амулетов. В конце-то концов, это в его интересах, чтобы домопроходец вернулся живым! Что будет внутри, в общих чертах известно: лифты, железная нежить, цветные призраки, зубастые лестницы-каталки, воздушные ловушки… Как утверждают бывалые домопроходцы, главное – не забывать о том, что все это, по крупному счету, ненастоящее. Обман реальности. То, чего здесь и сейчас быть не должно. На самом деле все это просто-напросто снится в нескончаемых кошмарах камышовому коту, который когда-то был человеком по имени Хальнор, а еще раньше, говорят, богом-хранителем мира Сонхи.

Если сумеешь поверить в то, что в этих осколках инородной реальности нет ничего ужасного, напасти сонного дома тебя не тронут. Только верить надо по-настоящему, ни на полушку не сомневаясь. Гаян не знал, правда это или нет, но по-любому не принадлежал к числу тех полоумных счастливчиков, которым что сонный дом, что портовый кабак – никакой принципиальной разницы.

Не сразу обратил внимание на мокрые следы. Точнее, заметить-то заметил, но вначале не уловил, что с ними что-то не так.

Справа, за гущей олеандровых зарослей, склон обрывался, ниже тянулись узкие каменистые пляжи, заваленные обломками размокших досок, плетями пахучих водорослей, раковинами в известковых фестонах, рыбьими скелетами и прочими дарами прилива. Кое-где за кручу цеплялись старые каменные лесенки без перил – грезы самоубийцы. Ими редко кто пользовался. Невелики шансы найти внизу что-нибудь стоящее, а свернуть себе шею – запросто. По слухам, эти лестницы сохранились еще с тех времен, когда Унбарх с Тейзургом воевали, будь оба неладны.

Неширокий просвет в ядовитой зелени – проход к ступенькам. Следы вели оттуда, их сопровождали мокрые кляксы: словно кто-то искупался прямо в обуви и одежде, а после поднялся наверх и пошел по дороге к пакгаузам, причем с него в три ручья бежала вода. Или с нее. Судя по размеру ноги, это скорее женщина или ребенок, чем взрослый мужчина.

Теперь Гаян припомнил, что видел издали одинокую фигурку, бредущую в ту сторону. Она уже скрылась за первой из длинных построек с налепленными под застрехой птичьими гнездами, похожими на комья бурой глины.

Сам не зная почему, он ускорил шаги. Слишком медленно высыхают эти следы, вот что странно. И воды столько, словно их обладательницу несколько раз окатили из ведра. В лужицах копошилось что-то мелкое, едва различимое.

Склонившись над мокрым пятном, Гаян сощурился: крохотные стеклянистые рачки, но их становится все меньше – исчезают, как будто превращаются в капли влаги. Защита от пересыхания. Одно из двух: или какое-то морское чудище пошло гулять по берегу, или… Он выпрямился и бросился бегом, огибая пакгауз. Если первое «или» – ничего страшного, он успеет сбежать, обитатели моря, исключая амфибий, на суше медлительны и неловки, а если второе – ему несказанно повезло. Лишь бы никто не опередил.

Заброшенная часть пришедшего в упадок ивархийского порта. Двери складов заколочены крест-накрест гнилыми досками. Ни одного прохожего, только птицы на загаженных крышах да плетется вдоль стены старая худая собака, похожая на гиену – она шарахнулась от выскочившего из-за угла человека и зарычала, показав пожелтелые клыки.

Вялый шум порта доносился издалека, с той стороны, где небо постепенно окрашивалось в миндально-розовый.

Обогнув строение из серого кирпича, которое в придачу к ласточкиным гнездам могло похвастаться пучками колосящейся травы на крыше, Гаян спугнул еще двух собак, чуть не запнулся о гниющую посреди мостовой овечью голову, миновал шаткий штабель грязных пустых ящиков, снова повернул – и наконец-то увидел ее. Свой счастливый билет на материк.

Она была невысокая, полная и широкобедрая, в насквозь мокром платье, облепившем бесформенную расплывшуюся фигуру. Влажные длинные волосы цвета слоновой кости. Округлое лицо, светлые брови и ресницы, прямой носик, маленький рот. Молочно-белая кожа. Слезящиеся от непривычной сухости голубые глаза смотрят по-детски бесхитростно и в то же время непримиримо. Ясно, что она хочет крови. И ясно, чьей. И наверняка не постоит за ценой.

Пониже уха воспаленный розовый рубец длиной в полпальца, такой же должен быть с другой стороны: это зарастают жаберные щели. Позже на их месте останутся неприметные белесые шрамы.

Увидев Гаяна, она несколько раз моргнула, взмахнула руками, отчего с широких рукавов, расшитых по краям жемчугом и кораллами, закапала вода, и неуклюже попятилась.

– Госпожа, я хочу предложить вам помощь.

– А-а-а… Иы-ы-ы…

Вырвавшиеся из горла звуки напоминали мычание глухонемого. Замолчав, она испуганно прижала к щекам ладони.

– Не волнуйтесь, это пройдет, – снова заговорил Гаян, обливаясь потом и от недавнего бега, и от страха упустить инициативу. – Просто вы отвыкли пользоваться человеческой речью. Вы провели под водой десять лет?

Она кивнула. Все понимает, умом не тронулась. Уже хорошо.

– Идемте, я провожу вас в гостиницу. Вам надо снять номер с ванной и привыкать к жизни на суше постепенно. Скоро вы опять научитесь говорить. Я сейчас нахожусь в стесненных обстоятельствах, полудохлый от голода, но, если меня хорошо кормить, гожусь в охранники. Прошу вас, возьмите меня на службу. Я не замышляю ничего плохого, океан свидетель, и пусть меня растерзают ваши дети, если это не так.

Мокрая женщина с волосами цвета слоновой кости снова кивнула и протянула ему мягкую, как тесто, руку. Она разучилась не только членораздельно разговаривать, но и ходить по твердой земле. Ковыляла по-утиному, вперевалку, приволакивая ноги. К тому же на поясе из золотых звеньев с перламутровыми вставками висел тяжелый, заскорузлый от морской воды кошель. Как еще по лестнице вскарабкалась… Впрочем, ее, наверное, проводил до дороги кто-нибудь из детей. Гаян слыхал, что в воде эти бестии плавают, как рыбы, а на суше скачут и дерутся, как лучшие из воинов. Самая опасная разновидность амфибий. Что им какая-то лестница!

Обитаемая территория. Поддерживая одной рукой нетвердо ступающую спутницу, он расстегнул ножны, чтобы в случае чего сразу вытащить кинжал. Встречные глазели на странную пару, однако никто не лез. Насчет своего грозного вида Гаян не обольщался. Скорее, жители Ивархо и моряки с чужих кораблей быстро догадывались, что за женщина идет с ним рядом, еле переставляя отвыкшие от ходьбы ноги, и не было желающих связываться с ее выводками.

Кое-как дотащились до площадки для экипажей. Три-четыре отощавших клячи, остальная тягловая сила – ишаки: они, в отличие от лошадей, охотно едят чахлунду, и невидимый народец их не трогает. Гаян подсадил свою даму в коляску с откидным верхом.

Гостиница «Островная корона» – самая дорогая и респектабельная из ивархийских заведений такого рода. Правда, в последнее время ее респектабельность дала трещину, поскольку из-за вышеупомянутой дороговизны селятся там главным образом демоны. Та еще публика, особенно по части приличий. Но только в «Короне» можно снять апартаменты с ванной, а для Лиум это сейчас насущная необходимость.

Она все-таки сумела представиться. Когда ехали в коляске, потянула Гаяна за край грязной туники, показала на себя и, выкатив от напряжения круглые глаза, с трудом выдавила:

– Л-л-и-и-у… Л-и-и-уммм…

– Лиум, да? Это ваше имя?

Кивнула.

– Я понял. Но вы, госпожа Лиум, лучше не пытайтесь разговаривать через силу, а то можете порвать голосовые связки. Потерпите немного.

На этот раз замотала головой, протестующее колыхнулась всем телом. В тесном пространстве коляски с поднятым верхом от нее разило рыбой и морем, как от только что вытащенного невода с уловом. Возвращение человеческого запаха – тоже вопрос времени.

Вестибюль «Островной короны» украшали инкрустации из перламутра и дерева, изображающие битвы кораблей с морскими змеями. Под потолком переливалась хрустальная многоярусная люстра на сотню свечей. Лиум уставилась на это, как на чудо. Девчонка из рыбацкой деревни – кем еще она может быть? – вряд ли видела раньше что-нибудь подобное.

Гаян держался уверенно и люстрам не удивлялся. Пусть он в своей бандане и залатанных портках выглядел оборванцем из оборванцев, зато успел насмотреться на роскошь во всех ее проявлениях.

– Приготовьте для госпожи ванну с подогретой водой и морской солью. И пошлите за знахарем. Для меня тоже ванну, хороший кусок мыла, чистую одежду – штаны и рубашку. Но сначала обед, все, что есть: суп, жареное мясо под соусом с тушеными кабачками, омлет, пиво, десерт, холодные закуски… В общем, давайте все!

Гостиничный приказчик выслушал распоряжения с самым невозмутимым видом. Вышколенный попался.

Лохматый тощий подросток, сидевший в одиночестве возле беленой стены, знал о себе наверняка только две вещи. Во-первых, он совсем пропащий. Во-вторых, если он найдет дорогу в город Танцующих Огней, дальше все будет в порядке.

Банда его сверстников, расположившаяся напротив, знала о нем гораздо больше.

Он обитает в той части Эонхо, куда человеку лучше не соваться – в сонных кварталах, и чувствует себя там, как дома. То, что для других смертельно, ему хоть бы хны. Откликается на имя Рис. Шесть лет назад его выкинули из Школы Магов, где он проучился три года. Как неспособного, дураки потому что. Этот Рис – нехилый маг-провидец из тех, кто заранее чует беду и может сказать, выгорит дело или нет, еще до того, как за это дело возьмешься. После школы его пристроили приемышем в семью из приличных, но через полгода он оттуда сбежал и с тех пор вел жизнь беспризорника. Он вообще мастер смываться, его даже кургузы ни разу не ловили. Пацаны из банды расселись полукругом, чтобы отрезать ему путь к отступлению, а то вдруг еще драпанет до окончания разговора.

– Рис, мы тебе новую обувку принесли и всякой жратвы. Во, полная сумка, – дипломатично шмыгнув носом, заговорил Ференц Берда, внук и наследник главаря Нижнереченской группировки. – Дед наказал по-любому тебе это отдать, тока ты сперва меня выслушай. Дельце одно будет, хапанцы такие, что все разбогатеем, и тебя, значит, в долю зовем…

– Чего надо? – блеснув из-под волос темными глазищами, спросил Рис.

Голос у него по жизни сорванный, что случись – даже заорать как следует не сумеет.

– Фартовое дельце наклюнулось – подтибрить одну бабскую тряпку, которая стоит, как целый дом с балконами и статуями.

– Что за тряпка?

– Ну, эта самая, плева… плевери… Моднющая такая… Труди, как ее там?

– Пелерина, – подсказал вожаку Труди, который лучше всех запоминал культурные словечки.

– Ага, пелерина! Мы ее свистанем, а ты уведешь нас от погони своими путями, через сонные кварталы. Туда за нами ни один дурак не полезет. Потом, когда загоним хапанцы, получишь свою долю. Но это как бы вторая половина, а наперво надо, чтобы ты на месте расчухал насчет будущего – стоит связываться или затея тухлая и дешевле пройти мимо.

– Даже так? – пробормотал Рис.

Нечесаные волосы занавешивали его мордаху почти до середины носа. Как он только что-то видит сквозь эти космы… Или, может, ему и не надо, раз у него магическое зрение? Во всяком случае, на фонарные столбы он не налетал и кургузов замечал вовремя. А на фамильярные попытки отвести челку, чтобы хорошенько рассмотреть физиономию, реагировал, как на самые пошлые поползновения – или кулаком саданет, или даже зубами за руку до крови цапнет. Лучше не трогать. Ференцу однажды повезло: он находился рядом в тот момент, когда порывом ветра длинные патлы Риса отбросило назад – и не заметил ничего из ряда вон выходящего. Никакого уродства, никаких особых примет. Разве что гляделки казались слишком большими для этого узкого бледного лица, а в остальном все как у людей. Возможно, у Риса была причина опасаться, что его опознает кто не надо.

– Эта пелерина вся в брильянтах, если загнать их по отдельности – заживем, как лорды, но можно погореть, вот и просим тебя разведать, не выйдет ли боком, если ее хапнем.

– Чья пелерина?

– Принцессы Лормы, – выложил после заминки Ференц.

В течение некоторого времени Рис сидел неподвижно и молчал, непроницаемый за своей буйной челкой. Потом пробормотал:

– Ничего себе, у вас аппетиты.

– Мы все обмозговали. Принцесса два раза в месяц ездит к одной бабке-ведьме, жрице Лухинь Двуликой. Тейзург знает, что у них за ведьмовские дела, но это у нас в Заречье, мы следили. В дом заходит в пелерине, а возле окна стоит без нее – значит, скидывает в прихожей. А через квартал оттуда есть сонные дома, рукой подать. Ты нас там дождешься, м рванем через дворы, мигом проскочим. Что скажешь?

– Я подумаю.

– Возьми, чего мы тебе притаранили.

Ференц положил перед ним пару новых добротных ботинок и холщовую сумку со снедью. Это немного смахивало на приношение божеству. Рис прямо на месте переобулся, его прежние башмаки вконец изодрались, вот-вот подметки отвалятся. Обувка на нем все равно что горела.

– Впору?

– Ага, – он тряхнул челкой. – Спасибо.

Еще бы не впору! На заказ изготовили, как для аристократа. В конце осени он как-то раз заночевал на хазе у нижнереченских, и с его узкой грязной ступни сняли мерку (даже не заметил, дрых, как убитый), с тех пор уже третью пару справили, чтоб носил на здоровье. Все по велению хитрого и дальновидного старого Берды. Тот считал, что этого Риса угрозами принуждать к соучастию бесполезно и обманывать тоже нельзя – прогадаешь, его надо приручить, как собаку или кошку.

Ференц не всегда понимал своего деда, но тот неизменно оказывался прав, а кто его не слушал, потом локти кусали. Однажды Рис уже отплатил за добро: на исходе зимы предупредил о грядущем рейде городской стражи, так что не зря его прикармливали и зазывали погреться, ничего не спрашивая взамен. Кабы не то предостережение, всем нижнереченским пришлось бы худо. Старый Берда – самый башковитый из главарей городских банд, он знает, что делает.

Рис поднялся на ноги, пацаны тоже повставали и расступились. Мгновение – и его след простыл.

Вокруг теснились многоэтажные дома с растрескавшейся штукатуркой и мелкими окошками. Мутные коричневые лужи, кучи мусора, нахватавшиеся крысиных повадок эонхийские голуби. Недоброе, словно пеплом присыпанное небо. Пограничная территория между Заречьем и Шестигоркой, если нарваться тут на шестигорских – будет сшибка.

– Валим домой, – скомандовал Ференц.

Им пришлось побегать, выслеживая Риса. Он с виду тщедушный и хрупкий, словно не жилец на этом свете, но именно что с виду, а на деле носится, лазает и прыгает – будь здоров. Если прижмет, может с крыши на крышу сигануть, и ни разу еще не сорвался. Эх, какой бы знатный вор из него вышел! Но Рис говорит, что ему нельзя: на нем то ли заклятие, то ли порча, и если от его воровства кому-то станет плохо, он на другой же день помрет страшной смертью. Так что стянуть он может разве что какую-нибудь съестную мелочовку вроде булки или яблока, и то не у всякого. Ференц от всей души его жалел: талант есть, а пользоваться не моги.

Берда велел нижнереченским в случае чего за него заступаться, хотя обычно он успевал улепетнуть раньше, чем начинались неприятности. Правда, один раз не успел. Его тогда скрутили и затащили в подвал трое отморозков самого дрянного пошиба. Что произошло после, никто не видел, но их всех нашли в этом подвале мертвых, с растерзанными глотками. Рваные раны, следы клыков, как будто напала собака. Или что-то похуже собаки. Рис ничего толком объяснить не мог: вроде он каким-то образом вырвался и убежал, но что за существо атаковало его мучителей – не понял, не рассмотрел. Он потом еще долго ходил перепуганный, шарахался от каждого встречного.

– Гля! – Труди пихнул Ференца в бок, показывая на грязную арку подворотни. – Чего там?

Ференц уже и сам заметил: толпа народу, стоят, галдят, словно что-то стряслось.

Держась ватагой, настороженно зыркая по сторонам, пацаны вошли во двор – вдруг тут можно чем-нибудь поживиться?

Распахнутое окно на первом этаже. В темной полости комнаты гудят мухи. Запах, как в лавке мясника, где рубили сырое мясо. Много сырого мяса.

Внутри кто-то надсадно рыдал, и у всех, топтавшихся во дворе, лица были бледные, как скисшее молоко. Разговаривали вполголоса, как будто боялись, что ветер подхватит их слова и унесет, куда не надо. Среди этих тревожно шелестящих реплик Ференц разобрал: «…ждали в гости дочь с ребятенком, еще вчера были такие веселые, улыбались, собирались лепешек напечь…», – а потом еще имя – Гонбер.

Ну, если Гонбер, все понятно.

От страшного запаха и оглушительного жужжания мух Ференца Берду слегка мутило. Самый младший в банде, Петруш, и вовсе позеленел, того и гляди с завтраком попрощается – он совсем шкет, одиннадцатилетка, да и страшилок о Гонбере Живодере наслушался по самое не хочу. Как, впрочем, и все остальные.

Никто не знал, кто такой Гонбер по видовой принадлежности – демон или человек, но все были в курсе, что он убийца-живодер, и счет его жертв идет на тысячи, и с ним не раз пытались разделаться, и за его голову обещана не одна зашибенная награда, прикончи его – озолотишься. Откуда он появился, дело темное, но произошло это около тридцати лет назад. Герцог Эонхийский сначала собирался с ним расправиться, а потом неожиданно сменил гнев на милость и взял его под защиту. Неофициально – но этого было достаточно, чтобы за Гонбером с тех пор в открытую не охотились.

Минувшей ночью он убил двух стариков, ждавших в гости «дочь с ребятенком». Наверное, это она сейчас плачет – приехала с утра пораньше, отперла дверь своим ключом и увидела… Ференц мог представить, что она там увидела: лужи крови, по всей комнате внутренности, кишки… А ребятенка, должно быть, увели к соседям.

– Хальнор, да услышь нас, наконец! – запрокинув лицо к холодному пепельному небу, выкрикнула костлявая тетка в заношенном халате и тапках на босу ногу. – Ты же бог, ты Страж Сонхийский! Почему ты все это позволяешь?! Убей изувера, чтоб он подох!

Одни поспешили отойти в сторону, другие предупреждающе зашикали: проклятый Страж Мира в своем нынешнем состоянии вряд ли услышит ее вопли, зато герцогские шпики или сам Живодер – вполне даже могут, и быть тогда глупой старухе следующей жертвой.

Петруша все-таки вырвало. Не его первого, под ногами у понурых зевак уже пестрело несколько растоптанных пятен свежей блевотины.

– Пошли, – сипло позвал Ференц. – Че мы тут забыли… Время задарма тратим.

Когда вышли на улицу, он, сам не зная почему, поглядел вверх – и вздрогнул: неподалеку высился необитаемый сонный дом, и на последнем поднебесном этаже маячила в лоджии, выделяясь на фоне светлой стены, человеческая фигурка. Кто там – Рис, успевший забраться на самую верхотуру? Или Гонбер, который, как рассказывают, тоже может беспрепятственно гулять по опасным хороминам?

Ференц поежился – так, чтобы пацаны не заметили. Ему очень хотелось верить, что сверху за ними наблюдает Рис, а не Гонбер.

Ивархо – большой остров, но это всего-навсего остров, сиречь кусок суши, со всех сторон окруженный водой. Отсюда никуда не денешься. На протяжении последних полутора лет Гаян считал это обстоятельство недостатком, но теперь переменил свое мнение. Тем, кого он подрядился убить, затеряться негде.

Обавия Клаха, старосту деревни Верхние Перлы, он выследил в городе. Тот приехал с товаром: копченая рыба и редкие лекарственные водоросли, все отборное, отменнейшего качества. Каким образом Верхние Перлы десять лет назад расплатились за это качество, Клах, наверное, предпочитал не вспоминать. Меньше помнишь – крепче спишь. Главное, что торговцы с материка такой товар с руками оторвут, а что было десять лет назад, давно уже быльем поросло.

Зажиточный рыбак, степенный и осанистый, глаза табачного цвета прячутся за дряблыми обвисшими веками, словно в засаде. Смоляные, с сединой волосы он заплетал на пиратский манер, брился так, что на щеках и подбородке оставались порезы – не результат криворукости, а дань странноватой местной моде. По ивархийским поверьям, если исполосовать себе физиономию во время бритья, тем самым отведешь более серьезную беду, откупившись от нее малой кровью.

Гаян к этим суевериям относился скептически. Скоро и сам Обавий Клах обнаружит, что ни от чего он своими царапинами не откупился.

Его сопровождал нескладный парень с луково-рыжей косицей и выпирающими лошадиными зубами, судя по ругардийскому выговору – еще одна залетная птица вроде самого Гаяна. При Клахе он выполнял обязанности толмача и советчика по заморским торговым уловкам. Прижимистый ивархиец не хотел продешевить.

Ни тот, ни другой не обратили внимания на смуглого темноволосого мужчину лет тридцати с небольшим, с аккуратно подстриженной бородкой и безразлично прищуренными глазами. Черная шелковая рубашка с красной вышивкой по вороту, шаровары из добротного сукна, на поясе кинжал и кошель. Видно, что не рвань, и на прощелыгу не похож. Клаху бы задуматься, а не похож ли этот прилично одетый господин на наемного убийцу, но он решительно не желал вспоминать о том обстоятельстве, которое могло стать поводом для такой напасти. Перспектива грабежа его покамест не пугала: торг еще не завершен, и деньги не переданы из рук в руки, а товар хранится в надежном месте – в пакгаузе под замком.

Гаян, украдкой за ним следивший в переполненном зале гостиничной ресторации, отметил, что староста Верхних Перлов – мужик крепкий и должен неплохо владеть ножом. Очень может быть, что в молодости пиратствовал, у островитян это своего рода отхожий промысел. Зато второго можно в расчет не брать, это не охранник, а цивильный грамотей, к тому же он не заказан.

Ресторация оглушала многоголосой болтовней, женскими взвизгами, пиликаньем скрипки, слепила зеркалами в простенках и золотозубыми улыбками ругардийских торговцев. «Сытая камбала» – заведение не настолько роскошное, как «Островная корона», зато обстановка здесь куда более непринужденная. Самое главное, демоны тут нечастые гости. Из «Короны» Гаян с Лиузамой уже три дня как съехали – после того, как им подали на завтрак свиные отбивные.

Сами по себе котлеты нареканий не вызывали: свежие, неплохо приготовленные, в меру сдобренные приправами. Если бы только Лиузаме не взбрело в голову поинтересоваться, откуда взялось это мясо!

– Свинину, что ль, из-за моря привезли? – справилась она у слуги, принесшего в номер завтрак. – А то болтали, тут, на острове, все, что было, уже подъели…

И кто заставлял этого балбеса, расторопного, но недалекого, с ходу выкладывать правду?

– Никак нет, госпожа, то есть, истинно так, подъели, но свинку эту, с позволения сказать, держали не для кухни. Господа из демонов ее это самое… С вашего позволения, телесным утехам предавались, а нынче ночью свинья померла, не выдержамши, вот мы и решили, пользуясь оказией, господ постояльцев отбивными котлетками порадовать… Кушайте на здоровье!

Гаян понял, что он это есть не будет. Прошли те времена, когда он с голодухи готов был слопать все, что хотя бы отдаленно походило на еду, и дрался с береговым зверьем за моллюсков и трясоногов.

Лиузама свела к переносице белесые брови и решительным тоном, словно отодвигая от себя что-то невидимое, произнесла:

– Благодарствуем, но мы тогда покушаем чего-нибудь другое. Заберите свою гадость и дайте нам рыбные фрикадельки!

Слуга слегка обиделся, но спорить не стал, подчинился безропотно. Работа в «Островной короне» приучила его к тому, что пререкания с постояльцами иной раз чреваты самым плачевным исходом.

– Гаян, не хочу я больше тут жить, – объявила Лиузама после завтрака. – Они свиней трахают, и свиньи, видишь, от этого умирают… Давай куда-нибудь переселимся? Хоть в халупу, но подальше, а то здесь тошно.

– Как скажешь, – согласился Гаян.

Его тоже нервировало соседство демонов, а Лиум за прошедшие дни более-менее освоилась и в целебных ваннах по нескольку раз в день больше не нуждалась.

Она не хотела, чтобы он обращался к ней на «вы» и называл ее «госпожа», или «моя леди», или «сударыня». «Я тогда чувствую себя странно, словно все вокруг стеклянное», – что она под этим подразумевала, он так и не понял, но на общение без формальностей согласился сразу. Гаян и Лиузама, два потерянных существа с исковерканным прошлым и неопределенным будущим – к чему им разводить между собой церемонии?

Он почти допил свое пиво, когда по залу «Сытой камбалы» пробежала волна ропота:

– Айвар!.. Айвар идет!

Началась суматоха, часть публики потянулась к выходу. Нескладный ругардиец что-то говорил Клаху – вероятно, объяснял, кто такой Айвар и почему его надо бояться – потом оба встали. Немного выждав, Гаян тоже поднялся. Пока все складывается благоприятно.

Клиент и его спутник повернули к лестнице. Следуя за ними с рассеянным видом, Гаян мимоходом бросил взгляд в сторону распахнутой двери. Розовато-лиловая сумеречная улица казалась опасной, как бездонный омут. У края узкого тротуара стояла запряженная ишаком замызганная коляска. Напротив, возле освещенной масляными фонарями фиолетово-белой стены, выстроились девицы в сетчатых мантильях. По середине мостовой неспешно вышагивал дородный черноволосый детина в темном балахоне вроде монашеского, подпоясанный широким узорчатым кушаком, с футляром за спиной. Звали детину Айвар, а в футляре у него была лютня.

Обавий Клах и его толмач уже скрылись за изгибом лестницы. Деревянные ступеньки на каждом шагу скрипели. Кто-то из поднимавшихся впереди уронил бутылку: ругань, хруст стекла, шибающий в нос винный запах, сверху падают тяжелые сладкие капли. Проще всего догнать и ударить в толкучке, но Клах должен напоследок узнать, за что его убивают – это обязательное условие.

Когда Гаян вместе с несколькими пьяными постояльцами добрался до четвертого этажа, снизу донесся приглушенный перекрытиями громовой возглас:

– Здравия вам, люди добрые!

Иной раз говорят, что нет ничего хуже безголосого песнопевца. Как же тогда насчет песнопевца голосистого, но начисто лишенного музыкального слуха? Айвара природа одарила мощным богатым басом, зато на ухо ему тролль наступил – не иначе, из зависти. Нимало не смущаясь сим обстоятельством, он избрал стезю странствующего барда и уже с полгода изводил жителей острова Ивархо своими концертами. Те согласны были заплатить вскладчину, лишь бы отослать эту луженую глотку на материк, но никто не соглашался брать его на корабль: он же во время путешествия будет петь! Злые языки поговаривали, что с таким голосиной ему бы податься в некроманты – поднимал бы мертвецов безо всякой волшбы, одним своим трубным ревом, но, к несчастью, способностей к магии у него было столько же, сколько к вокалу. А брать на душу грех и убивать песнопевца, взывающего к Стражу Сонхийскому, желающих не находилось.

Тускло освещенный коридор с дверями по обе стороны и затоптанной ковровой дорожкой. Завернув в тупичок, Гаян коротко постучал в предпоследнюю дверь. Представился торговцем, справился насчет лекарственных водорослей, называемых «рыбьим ожерельем» и «волосами Каривы»: он-де готов дать за товар настоящую цену, не то что другие. Обавий Клах заинтересовался, а его советчик, которого звали Закер, забеспокоился – видимо, ругардийские купцы посулили этому парню приплату, и пока он оправдывал их надежды, но появление конкурента грозило похерить все его старания.

Не вдаваться в разговоры на рыночную тему, иначе поймут, что гость в этом ни бельмеса… Гаян выложил на стол кошель с золотом – «задаток» – и предложил обмыть сделку. Попробовав на зуб одну монету, другую – никакого обмана! – Клах ударил ладонью по засаленной столешнице и азартно провозгласил:

– Эх, по рукам! Наливай!

– Климьярейское, на травах, – Гаян вытащил из кармана шаровар плоскую серебряную фляжку. – Чай, не в первый раз сторговались…

Староста Верхних Перлов после намека на дальнейшее сотрудничество засиял, как восхитившая Лиузаму люстра в вестибюле «Островной короны», а Закер окончательно скис, но от дорогого вина не отказался. У его нанимателей уводят дойную корову, и он ничего не может сделать, только глазами хлопает – так хотя бы выпить с горя за счет победителя.

Гость разлил ароматное содержимое фляги по кружкам. Для него тоже нашлась посудина, но он пить это не собирался.

– За прибыток! – предложил староста, после чего оприходовал свою порцию и смачно крякнул.

Закер, с покорной миной записного неудачника, выцедил вино медленно, смакуя каждый глоток. А Гаян даже не пригубил, только вдохнул дурманящий букет и поставил кружку на стол.

Снизу доносились обрывки громового немузыкального пения, из-за стен – нетрезвые голоса сбежавших от Айвара гуляк. Гаян дождался, когда в табачных глазах Клаха и в жидковато-голубых глазах Закера появится тревожное недоумение и оба на своих стульях обмякнут, как набитые соломой куклы, и только после этого задал вопрос. Уже совсем другим тоном:

– Десять лет назад вы у себя в деревне так же пили за прибыток?

После затянувшейся паузы у старосты Верхних Перлов кровь отлила от изрезанных бритвой обветренных щек, но он продолжал молчать. Вместо него заговорил Закер, тихо и сдавленно:

– Вы нас отравили? За что, услышь меня Хальнор, какая нелепость…

– Это не яд. Зелье, называемое тиркаце, оно временно лишает человека способности двигаться и кричать. Через два часа оклемаетесь.

– Вы меня не убьете? – стуча зубами с риском изувечить себе язык, вымолвил ругардиец.

– За вашу жизнь мне ни гроша не заплатили, – равнодушно бросил Гаян.

Можно бы презирать этого размазню с несуразной луковой шевелюрой, однако… Сам-то он разве показал себя с лучшей стороны? Не сейчас, не вчера и не год назад, а в то время, когда еще не был бродягой Гаяном… Наверное, так же непрезентабельно выглядел. А что трясся точно так же – это без всяких «наверное».

Испытывая не столько презрение, сколько досаду, он повернулся от белого, как известка, Закера к своему клиенту.

– Это тебе гостинец от Лиузамы. Помнишь такую?

– Она… Она вернулась?..