Пепел Марнейи Орлов Антон

Ни о чем не может думать, кроме своей мести. Если б Гаян был таким, как она… сейчас он был бы не Гаяном – неприхотливым бродягой без прошлого, а совсем другим человеком. Или, вероятнее, не человеком, а трупом.

В Лиузаме угадывался стальной стержень, спрятанный под рыхлой и неуклюжей оболочкой. Цель – найти пропавшего брата, расквитаться с Верхними Перлами, и она будет пробиваться к своим целям сквозь любые преграды, как бы наивно и печально ни смотрели на мир ее небесно-голубые глаза. А у Гаяна давным-давно нет стержня. Когда-то был, но его разломали на мелкие кусочки.

– Расскажи о себе. Кто такой, из каких мест… Я же ничего про тебя не знаю.

Вопрос настолько впопад, что Гаян вздрогнул.

– В моей жизни не было ничего такого, о чем стоит говорить.

Чуть не произнес «ничего интересного», но что-то помешало соврать. Постороннему слушателю его история показалась бы весьма интересной, хоть за деньги перед публикой выступай, отбивая хлеб у сказителей.

– Это нехорошо. Ты обо мне много всего знаешь, а я о тебе – нет. Или, может, ты беглый каторжник, вор?

– Хуже вора. Говорят же, что простота хуже воровства.

– Ты похож не на простака, а на мужчину, который себе на уме. Я тебя немного боюсь.

«Я тебя тоже немного боюсь, Морская Госпожа».

После недолгих размышлений Гаян капитулировал. Ознакомить ее со своей биографией в общих чертах, без имен и подробностей, это снимет лишние вопросы, а то еще неизвестно, к чему приведет недосказанность. К тому, например, что в Эонхо с Лиузамы станется кого-нибудь нанять, чтобы установить его личность. И ведь установят, что самое смешное!

– Когда-то я был восемнадцатилетним идеалистом. Родители рано умерли, и я остался один на один с прабабкой…

– Кем-кем ты был?

– Наивным щенком. Прабабка относилась ко мне прохладно, хотя я в то время ее любил. Она была моей опекуншей. Имущество нашей семьи, связи, влияние, обязательства – все это у нее под контролем, причем при жизни родителей картина была та же самая. Прабабка давно все прибрала к рукам и держится, как за свое, но я по ряду причин не захотел с этим смириться.

– Ты из благородных, верно?

– Вроде того. Как ты догадалась?

– Закер так думает, – простодушно объяснила Лиузама.

«Вот как… Пожалуй, в Эонхо лучше не отрицать, что я принадлежу к дворянскому сословию. Из захудалого рода, все распродано с молотка за долги, славное имя вслух не называю, чтобы лишний раз не позорить. В Ругарде таких индивидов пруд пруди».

– Во мне взыграла гордость, я начал совать нос в прабабкины дела и настаивать на своих правах, поскольку формально все принадлежало мне. Решил отстранить ее от дел, чтобы самостоятельно разобраться со всем хозяйством, но плетью обуха не перешибешь, и в результате разобрались со мной.

– Эта злая старушка выгнала тебя из дома? – с сочувствием предположила Лиум.

«Если б я только намекнул, кто такая «злая старушка», и кем был твой покорный слуга, и на что он замахнулся… Наверное, тогда бы ты смотрела на меня не с жалостью, а с одобрением. Но хоть я и ринулся в бой с азартом щенка, атакующего груженную дровами подводу, изменить ничего не смог. С изъявлениями признательности, пожалуйста, не ко мне».

– Не просто выгнала. Меня заставили подписать официальный отказ от любых притязаний. На тот момент убивать меня прабабке было не с руки, но она позаботилась о том, чтобы я не захотел вернуться домой и повторить попытку. По ее приказу меня спровадили подальше, до границы с Саргафом, и всю дорогу угрожали, что я покойник, если вернусь в Эонхо и примусь за старое.

– И ты уступил?

– Иначе меня бы прикончили.

«Как прикончили моих друзей и тех, кто так или иначе нас поддерживал. Все, на что меня хватило – это гордо швырнуть прабабкин кошель под ноги ее доверенному мерзавцу, который отвечал за мое выдворение из Ругарды. Тоже дурацкий жест: никому, кроме меня, от этого хуже не стало».

– А что случилось дальше?

– Я болтался по приграничному краю и с переменным успехом пытался зарабатывать на жизнь. Выяснилось, что оружием я владею не ахти как, и никто не горел желанием взять меня в охрану, зато умение писать и считать оказалось востребованным, я стал писарем у зажиточного скотовода. Так прошло около года, а потом в те края занесло одну воительницу…

«Неловко вспоминать, но познакомились мы при еще каких романтических обстоятельствах: Рен отбила меня вкупе с хозяйским добром у шайки разбойников на большой дороге. Она завалила двоих. Еще одного, самого хилого, худо-бедно вырубил я, иначе впору бы сквозь землю от стыда провалиться. Четвертый удрал. После чего благородная героиня и спасенный юноша отправились в усадьбу, и хозяин на радостях нанял Ренарну разобраться со скотокрадами. Я начал набиваться в помощники, она неожиданно согласилась, и когда заказ был выполнен – мое участие заключалось в том, что я путался у Рен под ногами, – в Саргаф мы поехали вместе. Это, пожалуй, самый светлый отрезок моей жизни… Лучше детства, лучше всего остального».

– Ей нужен был оруженосец, и на эту роль я годился: содержать в порядке оружие умел с отроческих лет, ухаживать за лошадьми научился, пока батрачил у скотовода. За то время, что мы с ней были вместе, я освоил множество полезных вещей, стал неплохим бойцом… Потом мы расстались.

«Рен сказала, что я больше не мальчик, и мне пора отправляться в самостоятельное плавание. Я не хотел прощаться, но она была непреклонна. Ни за что не потерпит рядом с собой мужчину, который будет претендовать на главенствующую роль. Повернется и уйдет. И опять подберет какого-нибудь жалкого юнца, будет о нем заботиться, поможет стать сильным, а после все повторится по новому кругу. Идеальная старшая сестра… Быть мужней женой она категорически не хочет и всегда уходит вовремя. Вначале меня, брошенного, поедом ела обида, но со временем я оценил то, что сделала Рен: вернула мне веру в собственные силы. Это по крупному счету важнее, чем выяснение отношений между мальчиками и девочками, хотя в ту пору я так не думал».

– После школы у той воительницы я подался в наемные охранники. Бродяжил по свету, побывал в кажлыцких степях, там и получил нынешнее имя. На Ивархо приплыл за своей любовью. Певичка из театра. Она уверяла, что любит меня, и на тот момент говорила правду, но моменты меняются, и чувства, соответственно, тоже, а я, как обычно, поумнел слишком поздно.

– А мне бы Кеви найти… – вздохнула Лиузама после паузы, умиротворенной и затяжной, как растекшийся над берегом смолистый аромат, смешанный с запахом специй и шкворчащей над огнем рыбы.

Можно надеяться, услышанного ей хватит, и больше она не будет приставать с расспросами.

Со второй попытки поднявшись на ноги, Лиум вперевалку подошла к костру, перевернула вертел и снова грузно уселась на охапку высохших водорослей. С движениями у нее все еще обстояло неважно, в особенности с координацией. Удивляться нечему, ведь последние десять лет она прожила, то ли прилепившись к рифу, словно морской анемон, то ли ползая по темному илистому дну, как морская звезда.

– Скажи-ка, ты много повидал страшного? По-настоящему, чтобы все поджилки затряслись?

– Случалось.

– Я вот однажды видела истинный ужас, и совсем близко. Сама не знаю, как не обмочилась и не поседела, но вовек того страха не забуду.

Сейчас Лиум наконец-то расскажет о своей подводной жизни! Гаян весь превратился во внимание – пусть он давно уже не страдал излишним любопытством, мимо такой редкости не пройдешь – однако продолжение его разочаровало.

– Мама тогда скинула с перепугу. Если б они нам на глаза не показались, небось доносила бы до девяти месяцев, и он бы рос не таким тощеньким и слабеньким, кровиночка бедная…

– Кто – они? – перебил Гаян, заопасавшись новой истерики.

– Болотные псы Тейзурга. Вот уж страх так страх!

Любопытство, пренебрежительно махнув пушистым хвостом, направилось было к своей норе, но при упоминании о легендарных тварях развернулось и замерло в охотничьей стойке.

– Ты их видела?

– О чем и толкую. Мы тогда бежали от солдат герцога в Лежеду, на заповедное зачарованное болото, где всегда стоит теплынь. Зачем супостаты за нами погнались, никому не ведомо. Небось Вышивальщик сослепу ткнул своей иголкой не туда, куда нужно. Право слово, не было у нас ничего ценного, ни золота, ни волшебных вещей, за какими стоит гоняться в охотку. Нас пугнули – мы похватали свои пожитки и пошли, а они давай нас преследовать. Может, все потому, что вел их Гонбер Живодер, и ему было мало чужую землю захватить, хотелось еще поубивать прежних хозяев да кишки на заборах развесить. Герцог Эонхийский, толкуют, сам мараться не любит, только с воинами сражается, но по мне, ежели подлые дела творят по указке твои подручные, все одно будешь замаранный. В глаза бы ему плюнула… Идем мы, значит, идем, бабы с ребятишками, девки, мальчишки, старики, а мужики да парни оборонять наш побег остались и все полегли. Впереди будто гора туманная выше леса – это заповедное болото, полог из зачарованного тумана от любой непогоды его укрывает. Говорят, сам Дохрау помогал Тейзургу соткать тот полог, еще до того как умом рехнулся, поэтому зимние бури то место обходят стороной.

Лиузама успокоилась и заговорила нараспев, словно рассказывала сказку:

– Нам было не убежать, еще чуть-чуть – и настигнут. Шаман тогда сказал: пошли на болото, у Стража защиты попросим. Для паломников, что приходят камышовым котам песни петь, гать настелена, вот по ней мы и потащились из последних сил. И все поем, как велел шаман. Вразнобой, зато от души. Даже, знаешь, как-то весело стало. Смеркается, направо-налево топи, черные деревья, как будто мохнатые, верхушками в туман уходят, блудячие огоньки мерцают… А мы поем, кто чего помнит про Хальнора Проклятого, все равно что рыночный ор или кошачий концерт по весне, да молим о помощи, чтобы спас нас от Живодера. И ведь казалось, еще чуть-чуть – и он услышит, очнется от своих кошмарных снов, сбросит рысью шкуру и выйдет нам навстречу в человеческом облике. Мальцы друг перед другом храбрились: мол, если их поведет в бой Страж Мира – все за ним пойдут, и тогда врагам несдобровать. А девки наши, дуры, чуть между собой не передрались, потому что заспорили, какая из них Хальнору приглянется. Он же, говорят, был очень пригож собой, вот они и давай загодя его делить, пока шаман не осерчал и не сказал им петь, а не собачиться. Я-то еще маленькая была, десяти лет, шла рядом с мамой, помогала тащить узел с добром и звала Хальнора на выручку. Сколько ни старались, не услышал нас Камышовый Кот, а позади поднялся переполох – супостаты следом полезли, настигают. Безусые парни, которых староста с нами для охраны отрядил, остановились поперек гати, да какие из них вояки… Выкосили, как траву, но тут из темени вышли болотные псы Тейзурга. Ох, какой страх, от одного вида кровь мертвеет…

Она поежилась, словно леденящее дуновение того страха догнало ее даже здесь, на затерянном в тропиках острове.

– И в толк не возьму, с чего их называют псами? На собак-то они похожи не больше, чем морские коньки на лошадь. Ростом велики, в холке повыше человека, тощие, как скелеты, изгибистые, как змеи, а шерсть навроде серого клочковатого тумана. Глаза горят зелеными гнилушками, на лапах когти, словно загнутые ножи, морды отвратные, зубы – вот такущие белые иглы. Я пытаюсь тебе рассказать, какие они, но это все не то, их надо увидеть. И запах страшный. Или это на самом деле был не запах, а ужас, до того густой и текучий, словно бы он был мерзким запахом? Я запуталась, да? Я же не сказительница… Про некоторые вещи говорят – словами не описать, вот и про них то же самое. Кто их однажды узрел, навсегда останется словно укушенный этим ужасом. Они охраняют камышовых котов, один из которых – забывший себя Страж Мира, и от людей хоронятся, но тогда на священном болоте пролилась кровь, учинили раздрай, это их рассердило. Мы сбились в кучу, повалились на колени, голосим, плачем. Шаман крикнул, чтобы все молились Хальнору, тогда нас не тронут. Ну, понимаешь, сам-то он, может, и не услышит, зато чудища услышат. Тейзург ведь их оставил здесь для того, чтобы они Хальнора от недобрых гостей оберегали – так пусть увидят, что мы не разбойники. Гаян, я догадалась: они сторожат заповедное место, а если сторожевой – значит, пес, потому и зовут их псами, верно? Солдаты герцога давай из арбалетов лупить, а им нипочем. Гонбер тогда скомандовал отступать, да перед этим гать и торф поджечь, и сам кидал огненные шары – в нас, в деревья, в болотных псов. Он, говорят, когда напитается досыта человеческой болью, становится вроде мага. Я-то его за чужими спинами не видела, а те, кто разглядел, сказывали потом, что с виду ни дать ни взять обыкновенный человек. Слушай дальше, начался пожар, да только оказалось, что твари Тейзурга в своих владениях с чем угодно сладят. Как завыли хором – и тогда все пламя собралось, закрутилось вихрем и пошло на супостатов, а вода по сторонам от гати начала бурлить и выплескиваться, ровно кто ее снизу баламутил. Нас тоже окатило вонючей грязью, и это было в самую пору, а то у иных и одежка, и волосы загорелись. От этих выплесков все скорехонько погасло, но вокруг была сущая жуть: все перемазаны, кто раненый, кто обожженный, пахнет гарью и болотным нутром, ночная темнотища, только у псов, которые совсем и не псы, бледные глаза светятся. А на гати, уже далеко от нас, трещит и пляшет рыжий вихрь, выметает с заповедного болота захватчиков. Говорят, Гонбер от огня тиканул, как мальчишка-пакостник с чужого огорода, а из его солдатни мало кто ушел, почти всех спалило, не добежали. Об этом я уж потом услыхала, в Набужде, а тогда, на горелой гати, ничегошеньки не думала, только дрожала, ревела и звала Хальнора. Мама упала, я давай ее поднимать, но поднять не могу, мне сперва было невдомек, что у нее схватки начались. И только когда псы перестали выть и ушли с глаз долой и наши бабы с девками утомились голосить, я заметила, что у мамы под юбкой что-то шевельнулось и тоненько-претоненько пищит, как слепой котенок. Повитуху кликнули, то да се… Мы на том месте просидели, пока светать не начало, потом побрели до поляны, где часовня и хижины для паломников, поблагодарили за свое избавление. Тех чудищ мы больше не видели, и камышовых котов ни одного не видели. Шаман наш на братика посмотрел, нарек именем Кеврис, вырезал ему из дерева амулет и сказал, что возьмет в ученье, когда тот подрастет. Эх, вот было бы хорошо, кабы так и сложилось… Погиб наш шаман вскорости. В поединке погиб. Мы ушли из Лежеды по другой гати, и снаружи, на большой дороге, нас поджидал Живодер. Он не прощает, если кто пытался его убить, но ужасным псам Тейзурга не отомстишь, другое дело мы. Шаман тогда вышел ему навстречу, нам всем велел убегать. На прощанье особливо наказал Кевриса беречь, а мы не уберегли…

Гаян стиснул зубы, готовясь к новой порции слезных причитаний, но в это время из-за сверкающих малахитовых зарослей вышли два человека, две знакомых физиономии, и Лиузама, заметив их, озабоченно пробормотала:

– Рыбы-то нашей хватит ли на всех? Чай, должно хватить, большая…

Закер и Айвар. Они набрали по охапке водорослей, похожих на ленты высохшей кожи, и устроились напротив.

– Разделите с нами трапезу? – предложил Гаян.

Без промедления, пока Айвар не решил, что угощение надо заработать, и не начал драть глотку.

Нежная мякоть под хрустящей солоноватой корочкой. Костей немного, отходят от хребтины толстыми отростками. Пшеничные лепешки из дорогой привозной муки. Легкое вино из ивархийского фрукта сохьюло, похожего на глянцевое лимонно-желтое сердце.

Как будто всего этого мало – нет же, Закеру для полноты удовольствия понадобился еще и диспут на вечную тему: прав ли был Хальнор Проклятый, взявшись защищать обреченный город? Все равно ведь Марнейю вместе со всем населением стерли с лица земли, одни обугленные руины в пустыне остались, и даже если забыть о том, что мир Сонхи в результате лишился Стража, это была ненужная жертва, а вы как считаете? И все в этом духе.

Гаян на провокацию не повелся, а песнопевец, к вящей радости оппонента, начал подыскивать возражения. Закер набрасывался на его аргументы с восторгом кота, перед которым таскают по полу бумажку на веревочке.

– …Решение Хальнора было бессмысленным даже с точки зрения милосердия. Что дал его поступок жителям Марнейи? Незначительную отсрочку, только и всего, так какая им разница, защищал их кто или нет, если все равно всех убили?

– Неправда. Была им разница.

Возразил не Айвар, в тот момент откусивший от лепешки, а Лиузама, прежде молчавшая.

– П-почему? – от неожиданности Закер поперхнулся.

– Потому что кто-то пришел им на помощь. Они были никому не нужны, даже своему правителю, а Хальнор стал их защищать, разве непонятно? Да если б за меня хоть кто-нибудь заступился, когда Верхние Перлы задумали принести жертву, для меня бы все было по-другому… Да я б этого человека сейчас нашла и озолотила! Не понимаете? А еще умные… За меня тогда никто не вступился, кроме Кеви, который с ножом кинулся на Обавия, но я сейчас не о нем, потому что мы родная кровь, а со стороны – никто, ни единый человек. Словно весь мир вокруг был пустой, и это, право слово, похуже воя тех болотных псов, о которых я тебе, Гаян, рассказывала. А к ним в Марнейю пришел Хальнор, и для них мир был не пустой, несмотря на огонь и смерть. До сих пор, что ли, не поняли?

Гаян кивнул. Кажется, уловил, что она хочет сказать: мир пустой, когда народу вокруг полно, а в беде рассчитывать не на кого.

Гости отобедали и ушли. На закате старший мастер доложил, что корабль готов. Ага, корабль… Плоскодонная посудина с фальшбортом по пояс и просторным приземистым домиком посередине. Ни паруса, ни весел, зато в носовой части сияет множество начищенных металлических скоб: к ним будет привязана упряжь, потому что лоханка эта – гужевой транспорт. Гаяна передернуло, когда он подумал о том, кто повезет их по морю. Зато шторма и туманы будут обходить их стороной, и Лиум обещала волшебное питье, ослабляющее морскую болезнь. Такую прогулку можно вытерпеть. Бывали прогулки и похуже. К тому же еды и пресной воды вдоволь, с изрядным запасом.

– Думаешь, мы вдвоем все это съедим?

– Втроем, – поправила Лиузама.

– А третий кто?

– Один хороший человек. Если я поплыву, как Морская Госпожа, с подводными тварями в упряжке, мне дозволено взять с собой родни сколько наберется, а чужих людей только двоих. Вот я и подумала, чего ж не позвать доброго попутчика? Он давно хочет перебраться в Ругарду.

Она не сказала, о ком речь, а Гаян не спросил. И напрасно.

Утром, когда он продрал глаза и выполз из шалаша, посудина уже покачивалась на волнах прибоя. Вокруг, поблескивая черной чешуей, возились амфибии из выводка Лиузамы: одни придерживали деревянную махину, другие прилаживали к скобам длинные ремни с уздечками.

В стороне толпились провожающие. Плотники из Мизы, которым хотелось увидеть, как их детище поплывет. Закер со своими хворыми родственниками. Кто-то еще, кого Лиум успела облагодетельствовать. Айвар с лютней в футляре и потрепанным мешком за спиной. Особняком, в неопрятной серой мантии – Хамфут Дождевик, явившийся посмотреть на из ряда вон выходящее событие. Несколько любопытствующих жрецов. Зеваки из города, среди них наверняка затесался нанятый Перлами соглядатай.

– И где наш третий? Опаздывает?

– Да вот же он! Спозаранку пришел, наперед всех.

Айвар?.. Что ж, если она поставила условие, что он будет нем, как рыба, иначе сам пойдет на корм рыбам…

– Он нам всю дорогу будет петь, – счастливо сообщила Лиузама.

– Какого… Зачем?

– Хочется мне очень еще про Хальнора послушать. Все-все, от начала до конца, и по многу раз за день, чтобы слово в слово запомнилось. Запала мне в душу эта история. Если б такой, как Хальнор, был в деревне Верхние Перлы, он бы не позволил ни меня утопить, ни Кеви в рабство продать. Айвар знает много песен и поет славно, громко… Повезло нам с попутчиком, правда же, Гаян?

Значит, у нее абсолютно нет слуха. Гаян с тоской посмотрел на блистающий океан. Плавание обещало быть нескучным.

Пегое предместье встретило Тибора заунывными криками лудильщиков, галдежом малолетних попрошаек и собачьим лаем взахлеб. Попрошайки клянчили у доброго господина монетку, собаки облаивали троллей. Обычный аккомпанемент.

Пестрые дома лепились вдоль широкой, но не мощеной улицы вкривь и вкось, уводящие вглубь извилистые переулки наводили на мысли о засадах и непотребных приключениях. Приличному человеку тут ловить нечего, но Тибор с оравой своих троллей не принадлежал к категории приличных людей.

Он повернул в закоулок, к линяло-красному двухэтажному строению под вывеской «Червонный замок». На вывеске намалевано что-то зубчатое с башнями, рядом любовно изображен таких же размеров окорок. Как хочешь, так и понимай.

В полутемном зале пахло мясной похлебкой. За окнами в мелкий переплет сквозили какие-то очертания – больше ничего не скажешь, до того грязные стекла.

Из недр заведения вышел худой старик в стеганом кажлыцком халате с торчащей из прорех пожелтелой ватой.

– Здравствуй, дед Гужда.

– И ты здравствуй, Тибор. Опять с оглоедами своими пожаловал? Где ж на них всего напасешься…

– Не вопрос.

Тибор бросил на стойку увесистый кошелек, дед тут же схватил его цепкой сморщенной лапкой.

Немногочисленные утренние посетители друг за дружкой потянулись к выходу, дожевывая на ходу и стараясь держаться на расстоянии от оглоедов, ввалившихся в «Червонный замок» следом за Тибором. Старый Гужда, наблюдая эту картину, осуждающе покачал головой. Внакладе он не останется – после отбытия опасных гостей завсегдатаи вернутся, а доход за ближайшее время будет втрое больше, чем при обычном раскладе, даже с учетом сволочной привычки Тибора проверять счета, – но все равно не мог сдержать неодобрения.

Внутренняя комната, обитая кажлыцкими коврами, изъеденными молью до белесых залысин, за минувшие полгода ничуть не изменилась. Окно еще мутнее, чем в общем зале. Из стены выпирает раскаленный бок чугунной печки.

Служанка принесла подогретого вина с пряностями, перечных колбасок, лепешек с толченым орехом и сыром.

– Стало быть, жди беды? – отхлебнув вина, прищурился дед Гужда.

– Какой беды? – флегматично отозвался Тибор.

– Раз ты приехал – значит, кому-нибудь несдобровать.

– Не тебе ведь, – хмыкнул гость. – Тебя, дед, никто не трогает. Главное, ребят моих хорошо корми.

– Это уж да, твоих ребят не покорми, так они самоуправно кого хошь слопают без соли. Вели им не безобразить, чтобы люди не обижались, а то мне с соседями ссориться не с руки. Это тебе хоть бы что – сегодня здесь, завтра там… Дворянином-то еще не заделался?

Тибор молча усмехнулся. Дворянское звание для не шибко любимого младшего родственника было заветной мечтой деда Гужды. Наверное, чтобы после хвастать перед теми же соседями.

– А чего так? Неужто не сподобился за свою бесчестную службу?

– Дед, я никому не служу. Я работаю по найму.

– Нанимает-то тебя не абы кто. И слыхал я, что платят тебе поболе, чем всякому другому такому же.

– От кого слыхал? Хороши у тебя колбаски…

– Так людской болтовней земля полнится. Слышь, если бы ты присягнул кому надо, из тех, то есть у кого до тебя нужда, и получил бы за это благородное звание… Разве так нельзя?

– Можно. Но не нужно.

– Кому не нужно?

– Мне. Имел я их всех. Они платят, я выполняю оплаченную работу, и пусть радуются, а служить я согласился бы разве что самому Хальнору.

– Куда загнул… Не боишься, что Вышивальщик тебя услышит? Он ведь безглазый, но не глухой. Как поймает на слове, и тогда придется тебе, Тибор, лоток с кошачьим дерьмом выносить да водицу в миске менять, потому что Хальнору Проклятому никакая другая служба нынче не требуется.

– Ничего не имею против, – ухмыльнулся Тибор.

Вполне может статься, что для выполнения очередного щекотливого поручения ему придется влезть в шкуру прислуги при каком-нибудь зверинце. Камышовых котов если содержат в неволе, то в королевских условиях, хотя что бы звери болотные понимали в серебряной посуде и бархатной обивке, которую они когтями дерут без зазрения совести.

Кстати, о поручениях. Пора на встречу с персоной, соизволившей пригласить его в Эонхо по конфиденциальному делу. Боги, тошно-то как… И напиться категорически возбраняется, не тот случай.

Мунсырех, старый шаман, задремал, еле уместившись в огромном кресле в углу. Остальные тролли, разбившись на четыре компании, резались в шагды, залихватски щелкая по столам узорчатыми деревянными плитками. Чем бы ни тешились, лишь бы не пошли по округе колобродить. Тибор поступил практично, приохотив их к несложным интеллектуальным играм.

Окликнув Онгтарба, вожака, он попросил, чтобы до его возвращения или до пробуждения шамана никто из трактира носа не высовывал, и отправился на встречу.

Столица за время его отсутствия не изменилась, да и куда ей меняться? Все так же холодно блестят под пасмурной облачной пеленой серебристые кровли и шпили в центре города, все те же толпищи народа на улицах и загаженные голубями статуи на перекрестках, все та же грязь. Среди многоэтажных доходных домов и вычурных дворцов даже сонные хоромины не особенно выделяются.

Тибор остановил наемную коляску, доехал до Денежной площади и оттуда, мимо обнесенного неприступной стеной Монетного двора, мимо аляповатых, как театральные декорации, купеческих особняков – до белого аристократического квартала с изысканным названием Ландышевый Вертоград.

Слуга сказал, что о нем будет доложено, а пока господин может принять ванну, отужинать, посидеть в библиотеке. Как обычно. Ванна и библиотека – это хорошо. В ущельях Явады, где он с середины осени рыскал со своими троллями, выслеживая и истребляя ухмыров, ни того, ни другого не было.

Когда стемнело и заплясали огоньки свечей, отражаясь в сусальном золоте потолочных карнизов, в душу заползла тоска. Тоже как обычно.

Тоска бывает разная. Тибору досталась грязновато-зеленая, липкая, холодная, с омерзительным привкусом. От нее только одно спасение – напиться до невменяемого состояния, но для этого не время и не место.

Впрочем, Тибор давно уже с ней свыкся.

На следующее утро за ним прислали закрытый экипаж. К средству передвижения прилагался длинный плащ с капюшоном, в этом одеянии его можно было принять за монаха или за палача.

Типичный эонхийский двор-колодец, стены до того обшарпанные, что приходит на ум «мерзость запустения» и прочее в этом роде. Добела выцветшая, в потеках, штукатурка местами обвалилась, открывая темную кирпичную кладку – словно прорехи на застиранном исподнем белье. Под стеной шеренга помойных баков, возле остановилась длинная телега. Мусорщик с подмастерьем орудуют лопатами, за ними присматривают четверо стражников и некто в ливрее. Улицы не видно, внешние ворота наглухо закрыты, внутренние настежь, в полумраке под аркой поблескивают алебарды.

Если не иметь представления, где находишься, впечатление о здании с такими задворками сложится самое неважнецкое, но Тибор этот дворик узнал сразу, он бывал здесь раньше.

Надвинув капюшон, чтобы мусорщики и тот, в ливрее, не разглядели физиономии, он нырнул следом за провожатым в низкую дверцу. Черная лестница. Потом лестница попригляднее, с лакированными перилами. Потом совсем роскошная: белый мрамор, пузатые фигурные балясины.

Кабинет на третьем этаже, окно во двор – не туда, где помойка, а в другой, с фонтаном. Этих внутренних двориков здесь, что дырок в сыре. Фонтан, до краев полный мутной талой воды, не работает, не сезон.

Ждать пришлось недолго. Скрипнула дверь, и в кабинет вошла вечно юная принцесса Лорма.

Теперь Тибор окончательно уверился в том, что дело дрянь. Не для него, впрочем, для кого-то другого. Из разряда «как обычно»: принцесса вспоминает о нем, когда возникает нужда в жестокой и грязной работе. Для более-менее чистой работы у нее есть придворные, гвардия, тайный сыск… А для всякой несусветной дряни – Тибор.

По древнему закону, прялка не наследует ругардийскую корону, поэтому Лорма была регентом. Стоит добавить, бессменным регентом. Герцог Эонхийский, ее союзник и любовник, проявил себя не только умным советником, но еще и магом незаурядной силы. Сколько ему лет, один Унбарх в курсе. Это не красное словцо, герцог и впрямь когда-то был его учеником, ради чего добрался до подземной твердыни в далеких знойных краях, где Унбарх укрылся от бешеного Пса Зимней Бури. Тот, как известно, поклялся порвать ему глотку, на чем и спятил, ввиду недосягаемости поставленной цели. Многое постигнувши, герцог оттуда сбежал, захватив с собой кое-какие артефакты. Мало находилось таких, кто его за это осуждал и сочувствовал Унбарху: палач Стража Сонхийского еще не того заслуживает. Другие адепты время от времени начинали охотиться за вероломным отступником, но заканчивалась игра каждый раз не в их пользу. Принцессе Лорме, любимой ученице герцога, сейчас сто тринадцать лет, и регентом она стала примерно полвека назад.

Тибор смотрел на нее без желания, но с долей восхищения: разящая красота, которая никого не оставит равнодушным.

– Я хочу, чтобы ты убил одно вредоносное существо.

Боги свидетели, что он в ней безусловно ценит, так это способность говорить о важном без экивоков.

Склонил голову: будет исполнено. О цене заикаться незачем, специфические услуги Тибора ее высочество всегда оплачивает щедро.

– Его надо уничтожить, не оставив ни малейшей лазейки для возвращения в мир живых. Действуй так, словно имеешь дело с магом высшего уровня или с демоном особо опасной разновидности. Вот задаток.

Тонкие фарфоровые пальчики извлекли из вышитой золотом бархатной сумки для рукоделия туго набитый мешочек.

– А это его досье и портрет. Посмотри.

На стол рядом с тяжело звякнувшим мешочком легла сафьяновая папка. Исписанный бисерным почерком лист бумаги – тощенькое досье. Две пластинки, похожие на матовое стекло: одно и то же лицо анфас и в профиль, на заднем плане крикливо пестрая мещанская комната с претензией на достаток.

Тибор уставился на запечатленное лицо, как на ребус. Можно поручиться, никогда раньше не видел, потому что если б увидел, наверняка бы запомнил. Что-то непонятное, с первого же мгновения… Сразу цепляет и не отпускает.

Удержавшись от дурацкого вопроса «это кто?», начал читать эпистолу. С нарастающим удивлением. Перечитал во второй раз, поднял глаза на Лорму, усевшуюся в кресло у окна.

– Что скажешь?

– Ваше высочество, вы бы меня еще наняли, чтобы комара прихлопнуть!

– Речь идет о личинке, из которой должен вылупиться ядовитый комар, – невозмутимо ответила принцесса. – И прихлопнуть ее надо вовремя, пока не стало поздно. Вас будет четверо. Задаток получил каждый, вторая часть гонорара достанется тому, кто выполнит задание. Самое сложное – выследить и захватить врасплох.

Это Тибор уже уразумел из досье.

– Ваше высочество, если мне подскажут, где и когда его запечатлели, это, возможно, облегчит мою задачу.

– Он побывал в доме, где есть магическое зеркало, запоминающее отражения. Это тебе не поможет. Дом недавно сменил хозяев, так что он вряд ли придет туда еще раз. Если ты его просто убьешь, получишь тысячу золотых рафлингов. Если принесешь мне его сердце – десять тысяч, в придачу прощение всех прошлых преступлений и трех будущих, независимо от их тяжести, за исключением измены короне.

Тибор склонился в низком поклоне, главным образом для того, чтобы скрыть изумление, буде оно выползет наружу, несмотря на давно выработанную привычку к самоконтролю. Насчет сердца – это не варварство из страшных сказок, вернее, не просто варварство. Это способ пленить сущность, чтобы та не смогла родиться во плоти заново, не стала призраком или не ускользнула туда, где ее никакой волшбой не достанешь. Извлечь сердце нужно сразу после смертельного удара, чтобы дух не успел уйти. Так поступают с теми, кто представляет серьезную угрозу. Тибору уже случалось выполнять задания такого рода, хотя и нечасто.

– Понадобится шкатулка с запечатывающими рунами, ваше высочество.

Принцесса вынула из сумки коробочку, покрытую вязью гравировки – в самый раз под человеческое сердце.

– Простите, ваше высочество, последний вопрос. Речь идет не о Гонбере?

– Речь о том, кто изображен на портрете и о ком написано в досье. Ты окажешь мне большую личную услугу, если принесешь назад не пустую шкатулку.

Еще один низкий поклон. Провожатый ждал за дверью.

Уже отойдя от дворца, снаружи столь великолепного, что воспоминание о спрятанном за этими стенами грязном хозяйственном дворике казалось оскорбительным наваждением, Тибор наконец-то определил, чем его озадачило пойманное магическим зеркалом лицо жертвы. Невозможно сказать, красивое оно или некрасивое. А с другой стороны, какая, к Унбарху с Тейзургом, разница… Троллям, пока он будет охотиться, предстоит париться в «Червонном замке», они в таком деле не подмога.

– Рис! Ри-и-ис!

Ференц метался по сонному кварталу, как подраненный заяц. Поскорее найти Риса, он же все-таки маг, пусть недоученный и неправильный, но маг, вдруг что-нибудь сможет… Одни хоромины были похожи на увеличенные в тысячу раз стеклянные безделушки, другие поражали громадными куполами в лепных узорах и каменными колоннами, покрытыми ветвящейся резьбой, третьи вообще ни то ни се, причудливые дома-головоломки сплошь в мозаиках – такое нарочно не придумаешь, даже если мозги соскочат с петель. И все выглядят одинаково необитаемыми.

– Ри-и-и-ис!..

– Чего кричишь?

Ференц обернулся.

Он стоял возле угла. Тонкий, настороженный, глаза выжидающе блестят из-под темных прядей.

– Рис, колотилово у нас! Короче, шмыранулись, Живодер утащил Хенека Манжетку. Я не знаю, что делать…

Последняя фраза прозвучала не по-взрослому жалобно. Манжетка был для Ференца вроде младшего брата, о котором надо заботиться. Чтобы именно с ним приключилась такая жуть – это как удар под дых в тот момент, когда ничего подлого не ждешь.

– Идем. Показывай дорогу.

Они бегом домчались до закоулка, где топталось еще несколько нижнереченских. Пацаны выглядели жалкими и растерянными, как пойманные крысята.

– Там, – Ференц ткнул пальцем в сторону нежилого купеческого особняка, который прошлым летом затеяли перестраивать, но после банкротства купчины забросили, не доделав. – Живодер пришел, будто покупатель, а Манжетка к нему подкатился, типа местный, все показать, хотел втихаря кошелек из кармана вытянуть.

– Он не кричит, – испуганным шепотом добавил кто-то из мелкоты.

– Придурки… – со злостью процедил Рис. – «Ведьмина пастила» у кого-нибудь есть?

– У меня, кажись, была.

– И у меня…

Разом снеслись, хотя «ведьмина пастила» – это не что-нибудь, это вещь! Ведьмы и прочие маги ее жуют, чтобы видеть и чувствовать, что происходит на расстоянии, а обычные ребята – для простого человеческого удовольствия. Интересно, словно смотришь цветные сны, хотя картинки наплывают друг на друга, наматываются в дикий клубок, который становится все больше и больше, да после тебя еще и ломает.

– Давай сюда.

Рис выхватил из грязных пальцев у Джоги Гвоздя ноздреватую пастилку, отломил кусочек, сунул в рот и энергично задвигал челюстями, усевшись на землю возле ржавого рыла водосточной трубы. Сесть – это обязательно, после этой штуки все равно не устоишь на ногах.

Выплюнул изжеванный комок, прикрыл глаза. Прислонился затылком к серой штукатурке. Побледневший, губы зло сжаты, длинные каштановые ресницы подрагивают.

Все уставились на него и непонятно чего ждали. Особняк, ощетинившийся прогнившими лесами, казался страшным, как выкопанный прошлогодний гроб.

Соседние дома тоже выглядели вымершими. То ли там никто не живет, то ли здешние обитатели сообразили, что рядом творится что-то скверное, и решили не подавать признаков жизни, пока все не закончится.

– Нашел! – хрипло произнес Рис, и его узкое, наполовину занавешенное челкой лицо скривилось, как будто он собирался разреветься. – Ференц, извини, Хенеку уже не помочь. Надо, чтобы он поскорее умер. У него больное сердце, но эта гадина не дает ему умереть.

Ференц уже не стоял, а сидел на мостовой напротив Риса, но башка, несмотря на дрожь и тошноту, соображала, и он предложил:

– Забраться туда и бросить ножик? А потом сразу тикать… Хоть это сделаем!

– Подожди, – не открывая глаз, остановил Рис. – Я сам.

По его напряженному худому телу прошла судорога, лохматая голова запрокинулась. Он по-звериному оскалил зубы, обнажив десны, и сделал движение челюстями, как будто перекусывал что-то невидимое.

После этого обмяк, прислонился к стене и открыл глаза. Мутновато посмотрел на Ференца.

– Хенек умер. Я… вроде как разорвал привязь… и он смог уйти на ту сторону.

– Не разорвал, а перегрыз, – уважительно возразил Петруш-малолетка. – Мы видели.

– Мотаем куда-нибудь. Гонбер сейчас оттуда выйдет.

Они всей шарагой забились в ближайшую подворотню. И Риса, и Ференца шатало, как пьяных. Повытаскивали ножи, только сунься Живодер – утыкали бы его сплошняком, как подушечку для иголок.

– Он отправился в другую сторону, – нарушил отчаянную, хуже крика, тишину негромкий голос Риса. – Не хочет нарваться.

– Испугался нас? – пискнул кто-то из младших.

– Он не знает, что это мы. Ему помешало что-то непонятное, и он решил не связываться. Он осторожный. Подумал, наверное, что имеет дело с магом.

– Так ты и есть маг! Ослы они, если такого, как ты, выпнули из своей школы.

– Я не маг. Я колдовать не умею.

– Ну а что ты сейчас сделал?

– Это не магия.

– А что тогда?!

– Не знаю.

Ференцу хотелось заплакать, выругаться, кого-нибудь пырнуть ножом – Гонбера или другую такую же суку. Остальным в общем-то все равно, еще один пропал, бывает: то кургузы заметут, то в драке зашибут, а еще есть демоны, чокнутые маги, упыри… Смерть может подстерегать тебя за каждым углом, Хенек Манжетка не первый и не последний, но для Ференца он был закадычным другом.

– Идите без меня, – выдавил Берда-младший. – Я потом.

Нижнереченские гурьбой повалили прочь. Всем хотелось поскорее отсюда смыться.

Ференц медленно, делая каждый шаг через силу, направился к особняку. Серые от въевшейся грязи леса, брошенные строительной артелью, пошатывались и поскрипывали, поэтому он не сразу уловил звук шагов за спиной. Развернулся, мгновенно вспотев и нашаривая в кармане нож – и с неимоверным облегчением выдохнул, увидев Риса.

– Я тоже туда.

Ференц молча потащился дальше. Вдруг все это окажется ошибкой, и Хенек там живой, раненый, но живой, и его еще можно вылечить… Толкнул ногой тяжелую дверь. Ага, замок сломан. Выстуженная пыльная зала без мебели. Где-то наверху жужжат мухи.

– На втором этаже, – тихо прошелестело позади.

Острый запах крови и кала. Полутемная комната, блеклые журавли на обоях, заляпанный пол. То, что привязано к вбитым в стенку скобам, выглядит, как частью выпотрошенный труп. И хорошо, что Хенек уже труп, Живодер привык растягивать удовольствие.

Отведя взгляд, Ференц пробормотал заупокойную молитву, обращенную к богу смерти Акетису, Кадаху Радеющему и богине милосердия Тавше. Сделать для друга что-то еще он был не в силах.

– Все теперича, пошли.

Его опять начало пошатывать.

– Подожди!

Рис присел, обмакнул кончики пальцев в кровь.

– Я убью Живодера. Слышишь меня, Хенек… И все остальные. Я его убью, – встал, взглянул на Ференца. – Теперь идем.