Пепел Марнейи Орлов Антон

– Ты слышал когда-нибудь сказку про улыбающегося кота? – шепотом, чтобы не разбудить остальных, спросил Рис.

– Не спится, сказку хочешь? Всякую могу рассказать, я их знаю целую уйму, не пересчитать, только они у меня перепутались: начало от одной, середка от другой, хвост от третьей, мораль от четвертой. Ни про каких улыбающихся котов не слыхал, врать не стану, зато знаю про королевну, которая не умела улыбаться, про злого улыбающегося болванчика, про подмастерье башмачника, сменявшего свою улыбку на удачу…

– Мне надо про улыбающегося кота.

– Чего нет, того нет. Давай любую другую, а? Между нами, когда начинают о кошках, мне выть хочется, не до смеху, а то они говорят, хозяин твой кошкой стал, а я говорю, вот я вас выше туч заброшу и в клочья, а они бултых в воду – и там этих моржей нипочем не достанешь, я же воду только поверху могу баламутить, разве иногда поймаешь какого зазевавшегося и шибанешь о льдину, а остальным хоть бы что. Подлый народ моржи, никакого респекту… Но ты, хозяин, не грусти, сочиню тебе наилучшую сказку про кого пожелаешь. Вот, слушай! Жил-был улыбающийся кот в подмастерьях у злого башмачника, и однажды отец с матерью ему говорят: или отдадим тебя замуж за соседнего короля, который хуже моржа, или сам женись на прекрасной королевне, которая не умеет улыбаться, а держат ту королевну в башне, и сторожит ту башню трехглавый морж на семи цепях, жрет честных людей и улыбается во все три пасти. Подмастерье башмачника тогда горько заплакал и пошел за советом к ведьме, про которую говорили, что она меняет удачу на улыбки. Ну как, интересно? Складно же выходит, ага? Из кусочков, да складненько! Слушай дальше, ведьма та была на лицо безобразная, как морж, и когда улыбающийся кот к ней пришел, у него гляделки встали дыбом…

– Это не та сказка. Лучше троллям ее расскажи, они оценят.

Он потрепал Пушка по загривку и улегся, притворяясь спящим, чтобы тот отстал. Сквозь ресницы видел, как белое пятнышко двинулось через звонко стрекочущую темень к караульщикам, потом послышались голоса, приглушенный булькающий смех троллей.

Рис перевернулся на спину, закинул руки за голову. На реке плеснуло, как будто из черно-синей бездны в воду упал целый слиток небесного серебра.

– Кеви, не спишь? – около него присела Лиум.

– Нет, – он улыбнулся. – Все в порядке.

– Не надумал еще, что для тебя самое главное? Ты только скажи, а уж я тебе это главное добуду, чем бы оно ни было.

– Не знаю. Это не важно. Ты никогда не слышала сказку про улыбающегося кота? Я имею в виду не то, что сочиняет Пушок, а от людей.

– Кажись, нет, Кеви, – она наморщила молочно-белый в лунном свете лоб. – Отродясь такого не слыхала. Знаю вот про котика-с-ноготок, нанявшегося к колдунье в помощники, это наша, кунотайская. Рассказать?

– Не надо, я и так ее помню.

– Кеви, я о чем хотела потолковать… – сестра перешла на шепот. – Так ли уж тебе надо Гонбера-то убивать? Оно, конечно, убить его надобно, да тебе с ним не сладить, и не такие замышляли положить ему конец, а после сами умирали страшной смертью. А мы с тобой куда хочешь подадимся и заживем, как богачи, есть-пить будем на золоте, спать на шелковых пуховых перинах, и всем, кто тебе помог, заплатим, не скупясь, никто в обиде не останется. Ты женишься на какой захочешь девушке, хоть на крестьянке, хоть на графской дочке, лишь бы любая тебе да ласковая, и у вас пойдут детишки – мои племяннички… Давай сделаем так, а?

– Нет, Лиум. Я поклялся на крови, что убью Живодера.

– Так я для тебя звездной соли добуду, которая освобождает от любой клятвы, в древних свитках так написано. Весь мир переверну, а добуду! Детям своим велю, пусть на дне морском ее сыщут. Там много чего лежит – все, что в моря-океаны испокон веков падало. Может, это и будет самое главное, а?

– Не имеет значения, связан я клятвой или нет. Я решил, что по-любому убью эту зажравшуюся гадину. Только не пытайся мне мешать. Если, допустим, меня насильно увезут за море, все равно сбегу и вернусь сюда, но тогда мне придется тяжелее, потому что подходящий момент будет упущен. Ты ведь слышала, что я рассказывал о сговоре Гонбера и Унберха.

Отведя глаза, Лиум пробормотала:

– Да я б тебя неволить не стала…

– Когда они войдут в силу, ни за каким морем от них не спасешься. А я не смогу простить, если со мной так поступят, даже если это будешь ты. Не надо, ладно?

– Кеви, я ничего такого в мыслях…

В лунном сиянии не видно, как человек краснеет. Лиузама вздохнула и невпопад сказала:

– Ночи-то здешние знатно теплущие, не то что в нашем родном краю…

– Зато здесь нет такой, как у нас, травы.

Тибор проснулся до рассвета. Обнаружил, что Пушок, зараза такая, уболтал караульных, те развесили уши и по сторонам не смотрят – кто хочешь приходи. Хорошо, лагерь окружен двойной защитой, установленной Мунсырехом и Венустой, и по реке никто не подберется – водяные жители сразу поднимут тревогу, но все равно разгильдяйство.

Тролли, как это ни парадоксально с точки зрения тех, кто их плохо знает, существа до полной упертости логичные. Особенно по молодости. Зачем сторожить, если у нас магическая защита? Незамысловатая троллья логика всегда будет доминировать над полученным извне приказом, поэтому солдаты из них никудышные, несмотря на выносливость, дурное бесстрашие и большую физическую силу. И по этой же причине лишь единицы из них доживают до ста двадцати лет, как Онгтарб, или, тем паче, до трехсот с хвостиком, как Мунсырех.

Шаман тоже проснулся, окликнул Тибора, выпустил из ладони шарик-светляк, и они пошли вокруг лагеря, постепенно удаляясь в противоположную от Ибды сторону, в пыльную сухую темень без конца и края.

– Что думаешь о новых союзниках? – поинтересовался тролль, когда отошли достаточно далеко.

– Табор, – он фыркнул. – Скорее даже балаган. Женщины, собаки, песнопевцы…

– Так себе песнопевец, наш Тынаду лучше. Кто-то из людей должен побывать в городе и разведать, где можно застать врасплох того, за кем мы сюда пришли.

– Только не горлодер, он для этого слишком глуп. Волшебница… По-твоему, она годится для нашего предприятия?

– Рис так считает, – Мунсырех задумчиво почесал толстую чешуйчатую шею. – У каждого народа есть в запасе своя особая магия, недоступная другим. Верно, ему понадобится что-то сугубо человеческое, и старый тролль тут не помощник. Что же до моего личного мнения… Эта чародейка сильная, но мелкая, тратит свою силу по мелочам.

– Гм, обнадеживает…

– Главное сделает Рис, от нее потребуется только помощь. Она старательная и любит точность, это, пожалуй, хорошо.

– За неимением лучшего.

Тибор язвил, в то время как ему хотелось спросить, каковы шансы, что Рис уцелеет. Так и не спросил, прекрасно понимая, что шаман и сам ничего наверняка не знает.

Когда вернулись обратно, небосвод уже начал светлеть, еще немного – и все тут заблещет так, что придется жмурить глаза. «Купаться в золоте» – что бы ни имел в виду тот, кто ввел в обиход красное словцо, а здесь это происходит каждое утро.

Мунсырех направился к караульным, сейчас будет им выволочка. Тибор, обогнув сонный лагерь, вышел на отмель. Он не жалел, что ввязался в эту историю. Есть вещи, которые он не любит, не одобряет, избегает, вещи, вызывающие раздражение или отвращение. Все не то в сравнении с грядущими «качелями». Мир, где воцарятся Унбарх и Гонбер в качестве двух главных божеств, вызывал у него абсолютное неприятие. Ага, жить на прокорм упырям, от которых не скроешься ни на этом свете, ни на том. Идите вы оба в Несотворенный Хаос. И вовсе он не свихнувшийся подражатель благородных героев из баллад, в предстоящей заварушке он будет драться за себя.

Позади зашуршали шаги. Еще не успев повернуться. Тибор определил: идет одна из женщин, Морская Госпожа.

Она неуклюже спустилась на отмель, остановилась рядом. Небольшая и округлая, как сдобная булка. Запах моря, от которого ей теперь вовек не избавиться, едва пробивался сквозь модные в Эонхо цветочные благовония.

– Позволь спросить, господин Тибор, знаешь ли ты, что для Кевриса будет самое главное?

Вопрос его озадачил. Просто и изящно. Не каждому удавалось вот так с ходу поставить его в тупик.

– Думаю, об этом лучше справиться у самого Кевриса, сударыня.

– Так сам он как есть не знает, ничегошеньки не говорит, а мне же надобно успеть самое главное для него сделать! – жалобно объяснила Лиузама.

Волосы цвета слоновой кости плащом стекали по плечам. Слегка запрокинутое лицо белело, словно плывущая в воде кувшинка. Желание вспыхнуло внезапно, с такой силой, что на миг дыхание перехватило.

А она, помолчав, добавила:

– Очень я благодарствую тебе за то, что пожалел и не стал губить моего братика младшего. Есть у меня золото и всякие другие подводные сокровища, проси чего хочешь.

Тибор ухмыльнулся:

– Так я ведь и попрошу, чего хочу…

– Ну так и попроси, кто ж тебе откажет, – застенчиво прошептала Лиузама, сделав утиный шажок ему навстречу.

Заварушка будет не сегодня, и за кустами тамарикса их на этой отмели никто не увидит.

Для шпионской вылазки Венуста превратилась в юную колдунью из Йефта, Гаян – в ее телохранителя, Рен – в служанку ругардийского происхождения. В кладовой нашлось все для маскарада, а кто-то еще спрашивал, зачем она натащила туда столько барахла!

Знатные йефтянки золотят брови, а губы красят черной помадой, чтобы жемчужная белизна зубов не вызывала сомнений. Кожа у них цвета бронзы, но эту проблему Венуста решила, поколдовав с притираниями. Гаян сбрил бороду, сохранив усы, и стал вдвое смуглее прежнего, как подгоревшая лепешка. Ренарне, чтобы никто ее не признал, достаточно избавиться от оружия и сменить штаны на юбку – зрелище будет настолько невероятное, что никому и в голову не придет… Впрочем, это Венуста попыталась съехидничать. Кроме мешковатого коричневого платья с морковным орнаментом-оберегом на вороте и по краю широких рукавов, Рен надела полагающийся рабыне кожаный ошейник с железной пряжкой, а волосы, брови и ресницы выкрасила в тусклый соломенный цвет – нестойкая краска потом смоется за один раз. Челку зачесали назад, вдобавок воительница смазала лицо зельем, чтобы кожа покрылась морщинами. Верная пожилая прислуга сопровождает сумасбродную госпожу, которой втемяшилось в голову совершить паломничество к руинам Марнейи. В последнем тоже нет ничего удивительного, многие из молодых магов этим увлекаются.

По просьбе Лиум обитатели Ибды украли в Орраде глюзу – новенькую, ярко раскрашенную, с балдахином на резных столбиках и четырьмя прикованными гребцами в придачу. Те были перепуганы до полусмерти, но Лиузама посулила им щедрую плату за службу. Все они носили рабские ошейники, а тут подвернулась возможность дать ходу, перед тем получив по дюжине золотых монет.

Пришлось подновить чары, защищающие Гаяна от морской болезни, но это минутное дело.

– Последний штрих, – утомленно вздохнула Венуста, издерганная непрерывными размышлениями о насущных проблемах. – Нам понадобится какое-нибудь милое ручное животное, в Йефте у благородных дам такая повальная мода. Во-первых, это усилит правдоподобие, во-вторых, возня с четвероногим питомцем отвлечет на себя часть внимания окружающих, что будет немаловажно, если встретим знакомых.

– Ящерицу изловим! – радостно выпалил один из троллей. – Или змеюку, их тут завались ползает.

– Спасибо, не то.

– А хочете, я прикажу в речке этого поймать… как его… крокодабла или крокозубла? – предложила Лиум. – Только пасть евонную завяжем, а то зубищ дополна и все острые.

– Только змеюки или крокозубла мне не хватало, – с уксусом в голосе процедила чародейка. – Требуется что-нибудь миленькое, пушистое, на худой конец песчаный хорек.

– Так у нас еще и собачка есть, – напомнила Рен. – Миленькая и пушистая, кто бы спорил, и ей тоже можно пасть завязать.

– Зачем? – тявкнул Пушок.

– Чтобы чего не ляпнул. Рис, отпустишь его с нами в город?

– Ага, можно, – согласился Рис.

– Только предупреди его, чтобы не болтал лишнего, – строго сказала Венуста. – Говорящая собака – это трогательное чудо, при условии, что она умилительно рассказывает о своей привязанности к хозяевам или произносит заученные наизусть мудрые изречения, а это безобразие несет всякую чушь. К тому же по-ругардийски, а мы, согласно легенде, прибыли из Йефта.

– А я могу по-каковски угодно, правда-правда! – заверил Пушок – и выдал то же самое еще на десятке языков, включая йефтянский. – Слыхали? И мудрую сказку могу рассказать, с моралью, где добро торжествует, а моржи посрамлены.

– Вот про моржей не надо, – решила Рен. – Этого здесь не поймут, потому что в глаза их не видели. И вообще будешь помалкивать, понял?

– Ну, хоть несколько словечек, а? О победе истинной добродетели над моржами…

– Дались тебе эти моржи, чего ты к ним прицепился?

– Не люблю их. Дразнятся.

– Забудь о них, усвоил? Мы идем на разведку, и ты нужен для прикрытия. Побудешь славненькой комнатной собачкой – очень нам всем поможешь, так что держи язык за зубами.

– Как велишь, сестрица хозяина.

– Рен, контролировать его будешь ты, – сказала Венуста. – Во-первых, так полагается, за левреткой госпожи присматривает доверенная прислуга, во-вторых, тебя он слушается.

– А чего она все время считает вслух? – Пушок издал звук, напоминающий хихиканье. – Во-первых, во-вторых, в-третьих… Умора, ага?

Ренарна схватила его за шкирку и встряхнула. Поделом, а то Венуста не нашлась, что ответить этой нахальной мохнатой козявке.

– Не обижай песика-то нашего, – неодобрительно протянула Морская Госпожа. – Он, чай, маленький, а ты большая, и руки у тебя мужицкие, враз шею свернешь.

– Ничего ему не сделается, – бросила Рен.

Лиум ревновала к ней Кевриса – смешно и наивно, по-детски: это же ее брат, потерявшийся и наконец-то найденный, и тут на тебе, объявилась еще одна самозваная сестра, с которой они, видишь ли, побратались! Ладно бы полюбовница, это Лиузама еще смогла бы принять, а то ведь у них какие-то странные, особенные отношения, недоступные для всех остальных. Что остается, если не выплескивать кипящую обиду, цепляясь за каждый мало-мальский повод?

Венусту отношения Рен и Риса тоже тревожили, хотя и по-другому. Как будто смотришь в водоворот. Как будто при этом ускользает что-то крайне важное, но еще немножко – и она догадается, в чем дело. Или как будто среди сонмища нужных и ненужных вещей рассыпано несколько фрагментов одного целого, которые надо найти и сложить вместе, да только она не представляет ни как они выглядят, ни где их искать. Если с этим справиться, она бы поняла насчет Риса и Рен что-то существенное… Однако необходимые детали тонут в общей неразберихе. Хаос, будь он неладен. Боги, создававшие Снхи, могли бы внести в свое творение побольше упорядоченности и выверенной гармонии, но разве мнения Венусты кто-то спрашивал?

О загадке этой парочки она размышляла от случая к случаю. Сейчас ее занимали другие вещи.

Прежде всего – боевые чары, которые нужно будет навести на мальчишку перед поединком с Гонбером. Шансы у него, вероятно, есть, неспроста Лорма затеяла возню со шкатулкой. И родился он в священном месте: возможно, к нему пристала толика той древней магии, которая окутывает и бережет заповедное болото в Лежеде? Очень может быть, Лиум ведь рассказывала, что он появился на свет под вой поднявшихся из бездонных топей сторожевых тварей Тейзурга.

Каким оружием его снабдить? В первую очередь, безусловно, огонь. Бывает, что Гонбер устраивает поджоги, но при этом сам огня боится, как цыпленок кухаркиного ножа: это же так легко – делать другим то, чего не хочешь для себя! Значит, остановимся на колдовском огне, плюс самые надежные защитные заклятия.

Если бы только эти заботы, но Венусту еще и ревность мучила. Да, самая заурядная женская ревность, никуда не денешься. Тибор сделал выбор – дурацкая рифма и еще более дурацкая ситуация. Венуста прекрасно понимала, что ничего тут не переменишь: мужчины вроде Тибора такими, как она, не интересуются. Их влечет или что-нибудь до боли нездешнее – манящее наваждение, соткавшееся на границе яви и сна, нереальная Лаута сеххи Натиби, или совсем уж простое и незатейливое – крестьянская девка, прислуга в застиранном фартуке, с пахнущими луком руками. Лиузама, не стань она Морской Госпожой, тоже принадлежала бы ко второй категории.

Венуста не собиралась давать выход свой ревности, это будет пошло и некрасиво. И вообще не очень-то хотелось. И то, что Тибор увлекся этой простушкой, – косвенное признание высокого искусства чародейки, сумевшей привести ее внешность после пребывания на дне морском в пристойный вид. Но все же досадно до слез. Было бы куда справедливей, если бы Тибор достался ей, а Лиузаме – Айвар.

– Тебя что-то беспокоит? – спросила Рен, сидевшая рядом с ней под балдахином с кисейными занавесками, возвышавшимся над палубой глюзы.

– Личное, – неохотно отозвалась волшебница. – Мужчина, примерно такой, какие мне больше всего нравятся, у меня на глазах втрескался в деревенскую дуреху.

– Он втрескался не в нее, но как порядочный мужик не лезет туда, где его не хотят и не поймут. Вообще-то уважаю таких. А ты лучше оставь это, где лежало, и давай мы с тобой, когда все закончится, вместе махнем в Окреш? Честное слово, не пожалеешь.

– К твоему старому кузнецу?! Тавше Милосердная…

– Он нам обрадуется, вот увидишь.

– Он-то, конечно, обрадуется, не сомневаюсь…

– Вен, мы там потрясающе проведем время. Это лучше, чем сохнуть по первому встречному головорезу.

– И ты туда же… Мне всю жизнь предлагают всякое разное на выбор – кроме того, что мне действительно хочется. И жаловаться вроде бы не на что, сплошь и рядом бывает хуже, и удовольствия никакого.

– Поехали в Окреш, там получишь удовольствие, я тебе точно говорю.

– Перестань, это же Тейзург знает что такое! Мы с тобой две приличные дамы, с левреткой в корзине, и ты зовешь меня осчастливить визитом какого-то чумазого кузнеца…

– Да брось, какие мы приличные? Я наемница, ты ведьма, и вместо левретки у нас в корзине демон. Эй, Пушок, ты там не испекся?

– Я молчу, как ты велела, сестрица хозяина, – пропищали из корзины.

Ренарне Пушок прощал и окрики, и шлепки. Что бы она ни делала, глядел с обожанием: ведь она «сестрица хозяина» и Рису рядом с ней хорошо! Он никогда не обижался за себя, только за Риса. Нисколько не похоже на типичные реакции демона, подумала Венуста, опять начиная вязнуть в этой головоломке, не бывает таких демонов. Но сейчас главное не это, боевые заклятия для Риса – вот на чем надо сосредоточиться, а с его собакой можно будет разобраться и потом.

Последний оплот людской цивилизации на юге Заффаги. Дальше вдоль реки, к западу от Подлунной пустыни, лепились поселения черных троллей и элгезе – щуплого остроухого народца с белесым рожками вроде тех, что у козлят. Элгезе привозили на продажу тонкие серебрящиеся ткани, тролли – крокодилову кожу и слоновую кость. Несмотря на обветшалый вид, Ахса была достаточно оживленным местом и приезжих здесь хватало. Ибдара и Заффага были когда-то одной страной под дланью Унбарха, позже страна распалась на княжества, а язык остался один – ибдарийский.

Ахса выглядела, словно построенный из песка городок, добела высохший на солнце, начинающий осыпаться и потихоньку разваливаться. Пара сонных хоромин, похожих на причудливые окаменевшие раковины, только усугубляла это впечатление.

Гаян, Венуста и Рен сначала гуляли и осматривались втроем, потом разделились. Гаян зашел в чайную, где сидели сплошь мужчины, подруги пошли дальше.

Знатная йефтянка в дорогих шелках, изящная, златобровая, черные волосы заплетены в косички и уложены в замысловатую прическу, сквозь розовую дымку тончайшей мантии просвечивают журавли и цветы магнолии на верхней юбке. На шаг позади госпожи шествует рослая светлокосая рабыня с прелестной собачкой на руках. Ошейник левретки украшен бантом, повязанным в виде розы, вместо поводка – нарядный женский поясок. Словно группа с полотна модного салонного живописца, но вместо роскошного пейзажа или изысканного архитектурного ансамбля на заднем плане ветхая улица, выцветшая до неброских песочных оттенков.

Они скрылись за углом, и единственным ярким пятнышком на этой картине осталась большая бабочка, лимонная, с сине-зелеными глазками и пурпурной каймой, присевшая на растрескавшиеся серые перила невысокого крыльца. Гаян вошел внутрь, спросил похлебку «Девять рыб» со специями и чаю со сладким вином. Объяснялся на ломаном ибдарийском, коверкая и путая слова: он из Йефта, по-местному понимает с пятого на двадцатое.

Посетители говорили о ценах на слоновую кость, о наглом поведении солдат-варваров – хвала богам, скоро они отсюда уйдут и все станет по-прежнему. О том, что старый Сей-Харбурах, жрец Радеющего, совсем выжил из ума, а его сынок Сей-Сахтенат, шалопай и бездельник, сдружился с князем чужеземцев (видимо, имелся в виду герцог) и хлещет с ним вонючее огненное пойло, которые светлокожие варвары предпочитают хорошему вину, поэтому непонятно, куда катится мир. О райской красоте золотоволосой чужеземной принцессы-колдуньи, о том, что Лициль, вдова горшечника с улицы Овечьего Молока, путалась с демоном и родила от него двухголового младенца, которого утопила в речке, а тот возьми да и выползи и давай каждую ночь до рассвета скулить у нее под окнами – сама накликала беду. О том, что у почтенного Сей-Касената пропали двое слуг, молодой парень и старуха-нянька, и вряд ли они сбежали, вряд ли утонули, вряд ли их взяли демоны Хиалы, так что надо беречься, пока светлокожие варвары не ушли, недолго осталось потерпеть. «А что им, варварам, делать на юге, в стране троллей и элгезе», покачал головой худощавый рябой ахсиец в тюрбане из половой тряпки и с золотой цепью на шее. «Да кто их, варваров, знает», отозвался его тучный собеседник, «видать, хотят накупить без посредников слоновой кости и элгезийских шелков, а золотоволосая принцесса-колдунья ищет, верно, старинные волшебные вещи».

С улицы вошел юноша с чачанбой – музыкальным инструментом, похожим на лютню, но пузатым, как тыква, и с карикатурно длинным грифом. Разговор прервался. Положив перед бардом мелкую монету, Гаян покинул чайную.

В Ахсе пропадают люди. Лорма с герцогом получили от Унбарха ответ и в скором времени двинутся дальше на юг, к его цитадели.

Слежку Гаян заметил, обогнув обширное обветшалое строение, цветом и снулыми очертаниями напоминающее те древние костяки, что лежали на просторах молочайных равнин. Люди. Двое-трое. Оборванцы или зажиточные горожане, по виду не понять: в Ахсе и те, и другие одеваются, как последние побирушки в Эонхо.

Набросились, когда он забрел в тупик между глинобитной оградой с натыканными поверху камнями, за которой зеленели глянцевые кроны деревьев, и желтоватой саманной стеной двухэтажного здания без окон.

Все-таки трое. Драка была сумбурной и яростной, Гаяну повезло, что противники оказались не бойцами. Они пытались не убить его, а скрутить, накидывали на голову мешок, но он вывернулся и одного ударил ножом под левую грудь. Тогда второй тоже схватился за нож, а третий, еще безусый, с отчаянным, перепуганным лицом, отшатнулся и бросился бежать.

Нападавший рассек Гаяну рукав, но, получив две колотых раны, растерял весь пыл.

– Какого беса вам от меня понадобилось? – прошипел Гаян по-ибдарийски.

– Ты чужой, – дыша с присвистом, ответил усевшийся в пыль мужчина. – Мы хотели отдать тебя белым варварам. Им нужны люди, чтобы каждый день кормить демона-людоеда. Только люди, другие для него не годятся. Они возьмут наших, кого поймают или кого им продадут. Мы не хотели тебе зла, но что нам делать? Ты бы хоть одного из нас заменил… Больно… Ох, как больно…

Вот так-то. Гонбера надо кормить. Ежедневно. В Эонхо все об этом знают, но заговаривать об этом вслух с принцессой или с герцогом считается дурным тоном. Если же наплевать на приличия и завести об этом речь, Лорма терпеливо улыбнется и скажет: «Вы же должны понимать…» С легким нажимом на «должны».

– Я тоже не хотел тебе зла, – угрюмо отозвался Гаян. – Вы напали, я защищался. Ты знаешь, где людоед расправляется с жертвами?

– Хочешь его убить? – недавний противник усмехнулся, и на губах запузырилась кровавая пена. – Уже были смельчаки, назад не вернулись. Как выйдешь из города, иди в сторону Забагды и в сторону Харнанвы, посередине между ними увидишь хижину. Раньше там жил мудрый отшельник, потом она стояла ничья, а теперь будет проклятое место. Людоед уводит их туда, возвращается один. Если… ты… такой смелый…

Началась агония. Гаян добил его, вытер нож и, осмотревшись, зашагал прочь. Заброшенная хижина к юго-востоку от Ахсы. И времени осталось в обрез. Несколько дней.

Он узнал все, что нужно, теперь надо найти Рен с Венустой и уносить отсюда ноги, пока его не обвинили в убийстве. То, что он оборонялся, вряд ли покажется местным веским оправданием. Руку жжет… Да еще и кровь капает. Распоротым рукавом не обошлось, но рана несерьезная. Остановившись, он вынул из кармана бинт, навязанный предусмотрительной Венустой, замотал, как сумел, порезанное предплечье, затянул зубами узел. Эта зануда все-таки умница: боль сразу утихла – видимо, бинт заговоренный. А на голове ноет шишка, это врезали кулаком. Его счастье, что напали не профессионалы. Ремесленники, или приказчики из лавок, или наемные работники здешних богачей. Но оно же и плохо: Гаян теперь виновен в убийстве двух честных горожан. Если б не упустил третьего… Вот Тибор, наверное, не упустил бы, но Тибор не знает ибдарийского.

Он опять вышел на улицу, где стоял рассыпающийся старинный дворец цвета лежалых костей, когда в другом конце мелькнула Венуста в радужных йефтянских шелках. С ней был кто-то еще, кроме Рен.

А позади – возбужденные голоса. Гаян свернул в проулок за дворцом, без особой надежды толкнул рассохшуюся деревянную калитку в глинобитной ограде, засиженной мухами, сверкающими, как злые изумруды. Не иначе, хитроумный Ланки, напуганный перспективой «качелей» не меньше других богов, решил ему посодействовать, потому что калитка сразу распахнулась.

Затененный задний дворик. Вязанки прутьев, объемистая корзина с кизяковыми лепешками, треснувший глиняный кувшин в половину человеческого роста, бочка с крохотным болотцем на дне. Трогать бочку Гаян побоялся: не ровен час – развалится. Подпер калитку корзиной.

Небольшие окна, затянутые прозрачной тканью, напоминающей мушиные крылья, смотрели во двор подслеповато и безразлично. Движения Гаян нигде не заметил. Осторожно отвел занавеску, прикрывающую дверной проем, и попал в темный коридор. Внутри пахло вареным мясом и запущенным стариковским жильем. Там, где коридор поворачивал, звучали голоса. Знакомые, кстати.

– …Если почтеннейший Сей-Харбурах не будет возражать, мне бы хотелось рассмотреть эти барельефы вблизи.

Венуста говорила по-ибдарийски, имитируя йефтянский акцент. Ответила ей старуха:

– Наш господин позволит, госпожа волшебница. Сейчас его позову.

Сей-Харбурах выжил из ума, по мнению завсегдатаев чайной, услужливо подсказала Гаянова память.

Прокравшись туда, он обнаружил за аркой полутемный зал с каменным полом, двумя рядами колонн, барельефами, изображающими сцены с участием невиданных существ. Вдоль стен стояла скудная мебель, посередине лежал затоптанный красный ковер. Венуста увлеченно разглядывала барельеф, Рен остановилась рядом, держа на поводке Пушка, и озиралась. Сколько ножей спрятано под ее мешковатым платьем… Гаян предполагал, что не меньше полудюжины. Дверь, ведущая из зала на улицу, была затворена, свет яркими пучками падал внутрь сквозь высокие полукруглые окошки, превращая плавающие в воздухе пылинки в чистое золото.

Старуха ушла через противоположную арку, видневшуюся за дальним рядом колонн – там находилась лестница, которая вела, должно быть, в жилые комнаты на втором этаже. Гаян затаился возле проема. Можно появиться и объяснить хозяевам, что он пришел сюда следом за своей госпожой, но ведь он уже испытал на себе ахсийское гостеприимство! Лучше остаться в засаде – на случай, если здесь тоже замышляют какой-нибудь подвох.

Когда из-под арки появился тощий старец в драном халате, подпоясанном златотканым кушаком, чародейка повернулась к нему и с неспешным элегантным поклоном промолвила:

– Приветствую вас, почтеннейший Сей-Харбурах! Слышала я о том, что ваш дворец построен более двух тысячелетий назад, и о барельефах, запечатлевших сражения с народом арумалосто, вторгшимся в Сонхи из другого мира, и взяла на себя смелость попросить ваших домочадцев о дозволении посмотреть на это диво. Приношу извинения за свою дерзость.

– Не извиняйтесь, прекраснейшая, – дребезжащим голосом возразил хозяин, тоже отвешивая ей поклон. – Не может быть дерзким цветок, радующий потемки нашей старости своим чудесным ароматом и блистанием росы на нежных лепестках. Вижу я, вы не чужды волшебства, и вдвойне приятно встретить мудрую красоту и прекрасную мудрость!

А Гаян подумал: впечатляет, если этой развалине две тысячи лет – она ведь может в любой момент того… Хотя не факт, что именно сейчас. С опаской поглядел на темный от грязи потолок: кое-где проступали заштопанные паутиной трещины.

У Пушка зародились, видимо, близкие к этому соображения, и он тихонько протявкал:

– Знатный чертог, если так, а внутрь зайдешь – хуже собачьей конуры…

– А ну, проглоти язык! – шикнула Рен, пихнув его ногой.

– Это наш говорящий песик, он такую ерунду иногда несет… – начала сконфуженно оправдываться Венуста.

Сей-Харбурах повернулся к Ренарне с Пушком и мгновение разглядывал их, потом, не говоря ни слова, опустился на колени и простерся ниц.

– Простите, почтеннейший, вам нехорошо? – озадаченно осведомилась чародейка.

– Пусть высочайшая госпожа не сердится на смертного, ползающего в пыли, – глухо пробубнил старик, не поднимая головы. – Узрел теперь, кто почтил своим сиянием мое недостойное жилище!

– Я всего лишь служанка при госпоже волшебнице, почтеннейший господин, – играя свою роль, смиренно произнесла Ренарна, одновременно погрозив псу кулаком.

– Прошу вас, встаньте, – добавила Венуста.

– На то воля ваша, – Сей-Харбурах оторвал голову от пыльного ковра, но подняться с колен не спешил. – Зрю я, кто здесь воистину госпожа, а кто сподобился дивной чести быть при ней в услужении, но если не велите, не буду о том… Угодно ли вам отведать моей скромной пищи, прекраснейшие небожительницы?

Сбрендил, так и есть, решил Гаян, прислонившись к стене, чтобы избитое тело насколько возможно отдохнуло.

Сей-Харбурах хлопнул в ладоши. Давешняя старуха и еще один пожилой слуга вытащили на середину зала низкий столик темного дерева, принесли из угла и разложили вокруг три мунты – большие подушки для сидения, набитые высушенной травой. Подали угощение: холодный чай, сладкое вино, отварное мясо, лепешки с овечьим сыром, смесь нарезанных ломтиками фруктов в расписной глиняной миске. Полоумный старец потчевал своих гостий, рассыпаясь в изысканных комплиментах и туманных благоговейных намеках. По ходу дела Венуста вытянула у него сведения, которые Гаян уже успел получить. Ругардийцы собираются покинуть Ахсу дней через десять. Совпадающая информация из разных источников, задача выполнена, теперь унести бы отсюда ноги.

Рано расслабился. Пришел еще один ибдариец – молодой, одетый с претензией на щеголеватость, и, разглядев, перед кем расстилается его родитель, заносчиво процедил насчет «ядовитого йефтянского пустоцвета, вознамерившегося захватить охотничьи угодья благородного льва».

– Простите его, высочайшие из прекраснейших, – не давая дамам времени оскорбиться, взвился старец. – Он дурак!

И после этого исчерпывающего объяснения приказал:

– Ступай за мной, Сахтенат. Примите мои извинения, ослепительно сияющие, ваш верный слуга скоро вернется. Усладитесь пока этим недостойным ваших премудрых уст вином…

– Что вы, почтеннейший Сей-Харбурах, вино превосходное, – учтиво пропела чародейка.

Отец и сын ушли под арку. Гаян, чуть поколебавшись, бесшумно двинулся в ту же сторону по коридору – и не ошибся: в другом конце, за поворотом, находился проем, выводящий к лестнице на второй этаж. За старыми досками стенной обшивки, до сих пор сохранившими слабый аромат благородной древесины, шуршали и потрескивали хитином насекомые, а сверху, если прислушаться, доносились негромкие голоса:

– Отец мой, Ругарда и Йефт на ножах, это ни для кого не секрет, и йефтянская ведьма может быть шпионкой, а ты принимаешь ее, как дорогую гостью! Я пил рату с герцогом Эонхийским…

– Сахтенат, с кем и какую дрянь ты пил – это твоя беда, не превращай ее в беду отчего дома. Ты ведешь себя непочтительно, как свинья из басни, званная за стол слепым купцом. Сейчас же воротись в зал, смиренно поклонись волшебнице с золотыми бровями и обсидиановыми губами, а перед той женщиной, что надела рабский ошейник, нижайше прострись ниц и не поднимай головы, покуда высочайшая не дозволит.

– Перед рабыней?! Отец мой…

– Что она рабыня – наваждение для непосвященных. Пускай люди болтают, что мой разум подобен уже не солнцу в зените, а тлеющей головешке, но я еще не разучился видеть, и от меня не укрылось, кого эта женщина связала своим пояском! Не дано мне знать, кто она, – в голосе старца прорезалось хриплое исступление, – Двуликая, Милосердная или Неотступная, однако я вижу, кто ей безропотно повинуется. И могу представить, что будет, если она спустит его с привязи… Не гневи богов, Сахтенат, исполни мой наказ.

– Отец мой, или эти ведьмы тебя околдовали, или правду говорят в Ахсе, что твой разум угасает, как головешка, и ты больше не можешь быть главой нашего дома!

– Ах ты, репей в ослиной заднице…

Стараясь не производить ни малейшего шума, Гаян вернулся обратно и вошел в зал. Рен встрепенулась, но, узнав его, так и не вынула из рукава то, что там было припрятано.

– Идемте отсюда, – шепнул Гаян. – Пока они спорят. Сразу на пристань, мне пришлось убить двоих местных, расскажу потом.

Рен подхватила под мышку пса, Венуста на прощание вручила серебряную монету возникшей из-за колонны старухе-служанке, и они вышли на раскаленную невзрачную улицу.

Гаян оглянулся на дворец: с первого взгляда определил, что постройка старинная, но не подозревал, что это такая несусветная древность.

– Он довольно странно себя вел, – на ходу заметила Венуста.

– На него произвел впечатление Пушок. Скорее!

Уйти без суматохи не получилось. Толпа асхийцев, в том числе парнишка – сообщник тех двоих, кого Гаян прирезал. Не имеет значения, что защищался, что у него не было выбора. У них ведь тоже выбор невелик: или отдать на растерзание чужака, или кто-то потеряет своих близких, доверенных слуг, давних приятелей. «Вы же должны понимать…» – прозвучал у Гаяна в ушах проникновенно мягкий и в то же время категоричный голос Лормы.

Толпа – ну, или не толпа, а группа из пятнадцати-двадцати человек – валила по улице, ведущей к городским воротам. Трое шпионов, по другой улице, ее опережали, но какая разница, где настигнут, в городе или на выжженном солнцем склоне за воротами?

– Вен, доставай свой фикус! – с прищуром глядя на взбудораженных горожан, потребовала Ренарна.

– Что? – растерянно пролепетала чародейка.

– Фикус давай сюда, живо! Перекрой им выход.

Венуста кивнула, остановилась и, сделав кистями обеих рук неуловимый жест, извлекла из ниоткуда кадку с растением под стеклянным колпаком. Охнув от тяжести, уронила. Стекло разбилось, глиняный сосуд раскололся, но это уже не имело значения. Взметнулись стволы, раскинулись ветви, ливнем упали воздушные корни, тоже превратившись в колоннаду стволов – и ворота Ахсы скрылись за непролазным баньяном.

– Шикарно! – прокомментировал колдовство Пушок. – Моржей бы так шугануть…

– А кто-то еще говорил, зачем фикус, – с легкой растерянностью глядя на дело своих рук, вздохнула Венуста.

Выслушав рассказ Гаяна, она с ходу припомнила полтора десятка древних существ, способных к метаморфозам, которые могли бы произвести на узревшего их истинный лик такое впечатление, как Пушок на Сей-Харбураха. Что ж, если старые боги Сонхи, заинтересованные в победе Риса, расстарались послать ему помощника… Но ведет себя этот божественный помощник весьма странно, так что возникают некоторые сомнения в его божественной вменяемости.

В конце концов Венуста отложила проблему Пушка на полочку с ярлыком «Для последующего изучения» и занялась огненными чарами. Достав из своей кладовой нужные ингредиенты, она приступила к варке зелья. Начала при свете заката, продолжала всю ночь, заклинаниями заманивая к себе в котел звездный огонь, и закончила, когда взошло солнце.

Айвар тоже не спал, сидел в сторонке, глядя на нее с обожанием и доверчивым восторгом. Если бы на нее так же смотрел Тибор… Но Тибор ни на кого так смотреть не будет. Не та натура.

Готовое зелье выглядело, как вязкая темная жидкость в багровых и золотых переливах. Сняв и накрыв крышкой котелок, Венуста попросила Рен и Гаяна сторожить его по очереди, не спуская глаз, чтобы никто не трогал.

Проспала она больше суток, до следующего полудня. Сколько сил ушло на волшбу… По зрелом размышлении даже удивительно, что ее вообще на это хватило.

Тролли, сходившие на разведку, подтвердили, что Гонбер устроил себе личное капище в той хижине, о которой говорил напавший на Гаяна ахсиец. Постройка небольшая, сложена из кирпича-сырца, внутри все заляпано кровью, и мухи, по словам троллей, «пасутся тучами», а неподалеку есть ложбина, почти доверху заваленная гниющими человеческими останками. Местность ровная, как стол, спрятаться негде. Ближайшее подходящее укрытие, нагромождение камней, находится на изрядном расстоянии: хижину оттуда видно, однако что делается возле нее, в подробностях не рассмотришь.

– В любом случае Рису придется пойти туда одному, – предупредила Венуста.

– Трое-четверо смогут спрятаться в хижине, – недобро прищурившись, возразил Тибор.

– Нельзя. Когда Рис задействует огненные чары, добровольцы получат серьезные ожоги. Он будет защищен от магического огня, но это не распространяется на остальных.

– Мы спрячемся за камнями, – решил Мунсырех, – и я загодя обойду вокруг хижины с зеркалом. Слыхали, госпожа, о зеркальной магии троллей? Мы будем все видеть и слышать, словно в нескольких шагах от места, и если Рис не справится, придем на помощь.

– Если чары не сработают, чего не должно быть, это самые сильные огненные чары, тогда не факт, что нам поможет довести дело до конца численный перевес, – нехотя пробормотала Венуста.

– По крайней мере, вытащим его, – сверкнув глазами из-под тигровой челки, сказала Рен.

Тибор молча кивнул.

– А мы успеем вовремя добежать? – усомнился Тахгры, один из самых быстроногих троллей.

– Я успею! – заявил Пушок.

Рен ласково потрепала пса по загривку, тот лизнул ей руку.

– Только не кидайся раньше времени, – попросил Рис. – Если кто-то из вас окажется рядом, я, наверное, не решусь использовать эти чары.

– Вот именно, – подтвердила чародейка.

Тавше Милосердная, она ведь не боевой маг, и ей совсем не хочется брать на себя такую ответственность. Но отступать некуда, все решено, зелье сварено. И альтернативы никакой: ее ужасал грядущий мир «качелей», уж лучше обратиться в ничто, шагнуть за Врата Хаоса. Быть может, ее давний навязчивый кошмар как раз это и предвещал?

После подготовительного обряда, выполненного Венустой с особой скрупулезностью, Рис выпил кубок зелья, а оставшейся жидкостью, раздевшись донага, обмазался с головы до ног.

– Как себя чувствуешь?

– Жжется… – прошипел он, снова натягивая одежду. – Но терпимо.

– Это скоро пройдет. Только не вздумай произнести инициирующее заклятие раньше времени, все вокруг спалишь. Еще вот что… – она оглянулась на остальных. – Ты не мог бы честно ответить на один мой вопрос?

– Тогда вы тоже ответьте на мой, хорошо?

– Если сумею. Откуда взялся Пушок?

– Не могу сказать, извините. Это чужая тайна. А кто такая Лаута сеххи Натиби?

– Ты ведь не ответил на мой вопрос, вот и я на твой не отвечу.

Он слегка пожал плечами – необидчиво, словно думая уже о чем-то другом. Отошел, уселся на траву, глядя сквозь занавешивающие лицо волосы на ущербную восковую луну. Подошла Рен, села рядом.

– Ага, мне страшно, – произнес Рис, как будто в ответ на невысказанное. – Еще бы я не боялся. Но это не важно, боюсь или нет, Живодера я прикончу.

Тролли столпились в стороне, их бард, Тынаду, настраивал банджо. Всхлипы инструмента плыли сквозь тихий шорох сиреневых сумерек, замирая над рекой, все еще блестящей, и над распростертой к югу каменистой равниной. Тростник превратился в тревожно шелестящую темную массу. Венуста, неожиданно озябшая, впитывала окружающие звуки, усилившиеся речные запахи и меркнущий свет, словно сама была здешним растением, обмирающим от тихой вечерней печали. Хотела бы она оказаться способной к такой метаморфозе… Тогда ей не приходилось бы участвовать ни в каких заварушках.

– Идите сюда! – позвал Мунсырех. – Танцевать будем! Танец перед боем, так полагается.

Тынаду ударил по струнам. Слухом он, в отличие от Айвара, обделен не был, и мелодия полилась властная, захватывающая, первобытно свирепая. Тролли, враз сорвавшись с места, хлопали себя по бедрам в такт музыке. Грузный шаман двигался медленнее, чем остальные, но выглядел угрожающе, словно пустилась в пляс осадная башня. Тибор минуту-другую любовался своими чешуйчатыми друзьями, потом шагнул к Рису, схватил его за руку и втащил в круг, что-то сказав при этом Ренарне (редкий случай, они же друг с другом почти не разговаривают). Рен присоединилась к танцующим, призывно махнув рукой Гаяну.