Правда о Николае I. Оболганный император Тюрин Александр

Миротворец (миф об агрессивности)

Николай Миролюбец. И такое название могло быть у этой книги. В эпоху от Петра I до Александра I для петербургской империи характерна наступательная политика на европейском направлении. При ученическом восприятии западных технических и культурных достижений, Россия фактически навязывала себя в роли европейской державы — на уровне «Смотрите, кто пришёл». Это нередко вело к участию в европейской политике, совершенно непрагматичному, не обусловленному российскими национальными интересами.

Даже возвращение западно-русских земель обернулось угодничеством по отношению к польским колонизаторам, рассматриваемым как представители цивилизованной Европы. По сути, вору оставили мешок с награбленным.

Император Николай I определенно ставит точку на внешней политике в стиле наивного западничества.

Многое в его внешнеполитических действиях определялось исторической травмой 1812 года, когда четырнадцать европейских наций во главе с Наполеоном прошли по России, оставляя за собой отнюдь не достижения прогресса, а дымящиеся развалины и горы трупов (погибло около полумиллиона русских).

Исходя из принципов международного права, Николай I поддерживал большой европейский мир, наступивший после четвертьвековой вакханалии революционных и наполеоновских войн. После двадцати пяти лет революционного и военного террора, порожденного французской буржуазной революцией, российский император последовательно выступал в поддержку законности и порядка, легитимного порядка передачи власти в европейских странах. И, в первую очередь, он старался поддерживать мир невоенными средствами.

Это фундаментальное «лишь бы не было войны» было главной причиной того, что Николай I не любил буржуазные революции. Своей «контрреволюционностью» он и вызвал тот бесконечный поток грязной жижи, который лили и льют на него «буревестники». Но, в отличие от пустоголовых «буревестников», император знал, что любая континентальная война самую кровавую дань наложит именно на Россию.

Теми немногими причинами, которые могли вынудить императора на использование вооруженных сил, это были прямая агрессия против России, нарушение фундаментальных прав близких народов на жизнь и веру, вооруженный мятеж, имеющий антироссийскую направленность.

Но ни на западе, ни на востоке Николай I не ставил целью захват земель у других государств.

«Меня очень мало знают,  — сказал российский император де Кюстину,  — когда упрекают в моем честолюбии; не имея малейшего желания расширять нашу территорию, я хотел бы еще больше сплотить вокруг себя народы всей России. И лишь исключительно над нищетою и варварством я хотел бы одержать победы: улучшать жизненные условия русских гораздо достойнее, чем расширяться».

Его победоносные армии проходили через Болгарию, Анатолию, Персию, Молдавию, Валахию, Галицию, Трансильванию, Венгрию, были у стен Константинополя, в глубине Малой Азии и Персии, в черноморских Проливах. Но он забрал у других государств лишь несколько приграничных крепостей и несколько полосок земли для обеспечения безопасности мирных российских жителей — всего около 500 кв. миль.

Много сил николаевской империи было потрачено на то, чтобы закрыть цивилизационную дыру, зияющую на Кавказе и мешающую развитию всех соседних регионов. То, что выдавалось и выдается лицемерными свободолюбцами за «агрессию царизма» было сложным процессом, сочетающим военные и мирные средства, направленным на то, чтобы превратить зону раннефеодального варварства в мирный край, занимающийся созидательным трудом. После воцарения порядка и мира, на Кавказе и вокруг него возникнут мощные экономические районы — локомотивы хозяйственного роста всей страны: нефтяные и каменноугольные разработки, хлебные житницы, крупные порты.

Принципы внешней политики при Николае

От своего предшественника Александра I император Николай I унаследовал дух и букву Священного союза. Принципы его сводились к следующему:

1. Священный союз европейских государств есть высшее благо, для которого возможно жертвовать непосредственными интересами России.

2. Во внешней политике должна неуклонно соблюдаться верность договорам и союзам.

3. Тесный союз с Австрией и Пруссией является залогом мира, порядка и сохранения принципов легитимизма в Европе.

4. На Францию должно оказываться постоянное сдерживающее воздействие, как на источник революционных потрясений.

5. Представляется необходимым сохранение Османской империи, с вытекающим отсюда осторожным или даже враждебным отношением к делу освобождения балканских христиан от турецкого ига.

Своего рода смотрящим за соблюдением принципов Священного союза в русской внешней политике был граф Карл-Роберт Нессельроде. Он принадлежал к владетельному австрийскому роду, являлся вице-канцлером российской империи, руководителем имперской внешней политики с 1816 по 1856 гг. и фактическим лидером западнической партии. Большую роль играл в нашей дипломатии и верный нессельродовец граф фон Бруннов, посол в Лондоне и Берлине, представитель России почти на всех европейских конференциях. Ему принадлежат два памятных изречения: «Победа над Турцией для России неудобна и невыгодна» и «Право покровительства православных на Востоке и Балканах убыточно».

Нессельроде был, в общем-то, логичен. Он считал, что Австрийская «лоскутная монархия» может быть региональной великой державой, только находясь в добрых отношениях с Российской империей. Поскольку австрийские вооруженные силы сильно рассредоточены по итальянским, германским, балканским владениям, то их концентрация на российской границе невероятна. Нессельроде полагал, что Пруссия, которая обрела решениями Венского конгресса границу с Францией, нуждается в постоянной поддержке России. Он также был убежден в вечности англо-французского соперничества, считая, что стабильная аристократическая Британия не может сойтись с взрывной бунташной Францией. В его credo входило то, что Британская империя разделяет с Российской монархические принципы, хранит память об общей борьбе против Наполеона и, занимаясь колониальными захватами по всему миру, в целом удовлетворена умиротворительной и охранительной ролью русских в Европе.

Император Николай I не всегда соглашался с Нессельроде и его дипломатами. Так в 1837 г. он посылает в Сербию князя Долгорукого в противовес официальному представителю барону Рикману. В 1838 г. он защищает миссию Егора Ковалевского в Черногории от нападок Нессельроде, и пишет на докладе посланника: «Капитан Ковалевский поступил как истинный русский». Граф А.Орлов, четко ориентировавшийся на интересы России при заключении Гункьяр-Скелессийского мира, действовал во многом против линии Нессельроде и при том имел поддержку императора. Вообще вторая половина 1820-х и почти все 1830-е гг. были временем смелой внешней политики петербургской империи.

Однако, на рубеже 1830-х и 1840-х гг. состоялось дипломатическое отступление в Афганистане и заключение лондонских конвенций, приведших к быстрой утрате российского влияния в Турции. Конечно, Николай в это время не находился в анабиозе, однако Нессельроде и западническая партия злоупотребили искренним желанием императора поддерживать европейский мир.

А Запад, отдохнув от наполеоновских потрясений, перестал ценить и усилия Николая I по поддержанию мира, и сам мир.

Гуильельмо Ферреро в книге «Прежняя Россия и мировое равновесие» спрашивал: «Почему Россия так упорно и даже часто с ущербом для себя заботилась об интересах Европы?»[185] Действительно, почему? Почему император оставлял на посту руководителя российской внешней политики убежденного западника Карла Нессельроде, почему так прямолинейно следовала принципам легитимизма и нормам международного права?

На мой взгляд, ответ достаточно прост. Петербургская Россия не хотела быть одинокой. И это было желание не только императора, но и всего российского образованного класса. Восток лежал в убожестве, его раздирали западные колониальные хищники. Запад, собиравший ресурсы со всего мира, находился на пике могущества, технической, военной и культурной силы. Россия хотела быть вместе с Западом, ощущать себя частью западной цивилизации. Российский правящий и имущий класс не мог отказаться от курса Петра Великого на вхождение в Европу, поскольку и культурно, и материально был сформирован этим курсом.

Неустанные попытки России преодолеть изоляцию, участвовать в западных делах как друг, как честный судья, были, до поры до времени, оправданы с военно-стратегической точки зрения. Это помогало стране вступать в коалиции с западными державами и препятствовало консолидации Запада на антироссийских позициях.

Но проблема заключалась в том, что в середине 19 в. Запад очень быстро менялся.

Сплетение династических, сословных, культурных русско-европейских связей, которое было создано в 18 в., играло всё меньшую роль и Европа становилась нам чужой.

В силу объективных причин Западная Европа раньше России совершила переход к машинной цивилизации, к новому хозяйственному метаболизму. Реальная политическая власть в ней повсеместно переходила к буржуазии, в первую очередь к представителям крупного финансового капитала. Для него связей, наведенных петербургской монархией, уже не существовало.

Фактически вся огромная работа, проведенная вестернизированной элитой России по вхождению в Европу, пошла насмарку. Новой Европой руководили деньги и национальное тщеславие, с помощью которого денежные мешки подкупали простонародье. Прежняя сословная солидарность благородных персон сменялась национализмом буржуа.

В своих депешах Петербургу российские дипломаты, находящиеся в европейских столицах, лакировали действительность, не показывая истинного положения дел. А возможно они и не могли его увидеть.

Они жили прошлым, временами Европы монархов и аристократов, а не Европы капиталов и наций. Они считали, что в Европе «священного союза» не может быть большой войны, поскольку власть монархов опирается на христианский закон. Военная сила, если и может быть применима, то лишь по отношению к низким бунтовщикам, попирающим закон. Здесь красота кавалерии и стройные шеренги пехоты играют большую роль, чем быстрота и беспощадность наступления. Внешность силы играет большую роль, чем сама сила. Воинственная эстетика важнее эффективности (умения убивать). Зрелищный парад для подддержания мира важнее, чем заваленное вражескими трупами поле битвы.

Дипломаты из ведомства Нессельроде упустили момент, когда Пруссия круппов и сименсов обрела достаточную военную и экономическую силу, чтобы не нуждаться в поддержке со стороны России и, более того, стала тяготиться российским охранительством. Во время прусской агрессии против Дании в 1848–1850 гг. Россия вежливо, но энергично воспрепятствовала захвату пруссаками Ютландии и выходу их к балтийским проливам. Этого Пруссия, конечно, уже не забыла. Нессельроде и его сотрудники не заметили окончательной победы французской буржуазии, для которой прибыли были важнее мирового господства, и которая вполне могла удовольствоваться ролью младшего партнера буржуазии британской. Не было замечено, что страх Австрийской монархии страх перед славянскими национальными движениями разорвал прежние христианские узы, которые объединяли обе империи в борьбе против Турции и революционной Франции.

Собственно, большинство представителей нашего образованного класса продолжало верить в идеальную Европу — в ней не было буржуазного шовиниста и стяжателя, который морил голодом Ирландию, отстреливал аборигенов и грабил Индию с Китаем…

В реальную Европу, вместе с капитализмом, приходил расизм, чувство превосходства над остальным миром. Для западной публики, шовинистической и джингоистской, русские были ничуть не лучше, чем индусы и китайцы.

Мир для европейцев представлялся разделенным на культурный центр, в котором они видели себя, и огромную мировую периферию. Центр должен нести периферии цивилизацию («бремя белого человека», как потом сформулировал Киплинг). И как само собой разумеещееся, периферия обязана быть источником дешевых ресурсов для центра.

Уместно тут вспомнить слова И.Валлерстайна: «Капитализм только и возможен как надгосударственная система, в которой существует более плотное «ядро» и обращающиеся вокруг него периферии и полупериферии».[186]

Реформация и контрреформация бесповоротно изменили психологический тип среднего европейца. Носители созерцательного сознания были истреблены физически («ведьмы», бродяги и т. д.). Жадность из порицаемого душевного свойства сделалась мотором развития. Европа научилась развиваться за счет эксплуатации более примитивных социальных систем, находящихся на мировой периферии. Западная цивилизация широким шагом шагала по планете — шлёп и погибло 9/10 населения ацтекской Мексики, шлёп и нет 80 % населения инкского Перу, шлёп и нет индейцев Карибского моря, шлеп и нет коренных американцев Атлантического побережья. Но все ради мирового прогресса. Кто уцелеет, тот научится быть полезным.

Исследователь экономической истории Ф.Бродель писал: «Капитализм является порождением неравенства в мире; для развития ему необходимо содействие международной экономики… Он вовсе не смог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда».

После завершения промышленного переворота в Англии находилось более 50 % мирового производства на нее приходилась большая часть мировых финансовых ресурсов.

Над британской колониальной империей, раскинувшейся на всех континентах, никогда не заходило солнце. Хищник спокойно доедал свои жертвы, пресыщенно глядя на груду обглоданных костей. Британия контролировала почти все моря и проливы. Большинство формально независимых государств за пределами Европы были ее полуколониями или, в лучшем случае находились, в ее финансовых и торговых тенетах, начиная от отсталой Поднебесной империи и кончая «передовыми» латиноамериканскими республиками.

К середине 19 в. «концерт европейских держав» существовал только как фигура речи. Давно ушли в прошлое эпохи англо-испанской, англо-голландской и англо-французской борьбы, а подъем Германии и США еще был впереди. У западного мира был один неоспоримый лидер, Англия. Ни одна западная страна не имела ни возможностей, ни желания всерьез конфликтовать с Британской империей, представлявшей неисчерпаемый финансовый источник.

Россия Николая I по сути оставалась единственным государством мира, самостоятельным в политических и экономических вопросах, независимым от британских финансов.

В кошмарных снах обитателей Уайт-Холла (перебравших виски на ночь) Российская империя темной грозовой тучей нависала над «жемчужиной британской короны» Индией — которую, скорее, можно было назвать дойной коровой для британского капитала. Гипотетическое продвижение русских в Закавказье вызывало страх перед потерей удобного торгового пути в Персию. Бесили англичан и таможенные пошлины, которые защищали русскую промышленность от потока английских товаров и давали ей возможность развиваться. За русский хлеб приходилось платить золотом, а не кастрюлями и х/б тряпками. (Удивительно, что даже самые замечательные историки-марксисты, такие как Тарле, видят в этом не пользу для отечественного развития, а «золотую дань» «российской императорской казне, русскому помещичьему классу и русскому экспортирующему купечеству»). У англичан вызывало раздражение проникновение русских товаров на рынки азиатской части Турции, Средней Азии, Персии. Ведущая торговая держава видела, что не выдерживает конкуренции с русскими купцами; русский сбыт тут начинает опережать английский. Недовольство вызывали южнорусские купцы, скупавшие зерно в Дунайских княжествах, для отгрузки его на экспорт через одесский порт.

К 1850-м гг. английское правительство окончательно утратило интерес к поиску компромисса с Петербургом.

Особую роль в подготовке антироссийских операций играл лорд Генри Джон Пальмерстон (кстати, потомок английских колонизаторов Ирландии), бывший ключевым министром в правительстве графа Дж. Абердина. Он так обрисовал свои виды на «идеальную Россию» в письме лорду Д. Расселу, тогда послу в США (впоследствии глава Форин офис): Аландские острова и Финляндию возвратить Швеции, Остзейские провинции (Прибалтику) передать Пруссии, восстановить Польшу, устье Дуная отдать Австрии, однако оторвать от нее Ломбардию и Венецию, Крым и Грузию вернуть Турции, Черкессию поставить под сюзеренитет султана. [187]

Что ж, стратегия ясна. Чтоб превратить Османскую империю во «вторую Индию», англичане хотят отделить её от России цепочкой буферных государств и диких территорий, а само российское государство загнать вглубь холодной Евразии, отняв у него выходы к морям.

Новый враг. Австрия против России

Святые места. Рейдерство по-французски

Для того, чтобы вывести Россию из равновесия и втянуть ее в конфликт, требовалась большая провокация. На роль провокатора прекрасно годился давний английский клиент французский император Наполеон III.

По требованию французского императора турецкое правительство нарушило исконные права православной церкви в Святых Местах. Турки отобрали у православного духовенства ключи Вифлеемского храма (храма Воскресения) и передали их католикам. В Иерусалиме среди православного населения вспыхнули массовые беспорядки, жестоко подавленные турецкими войсками.[193]

Патриархи Константинопольский Герман IV и иерусалимский Кирилл II обратились к Николаю I с просьбой защитить преимущественные права православного греческого духовенства на Святые Места в Вифлееме и Иерусалиме.

В глазах всех христиан Востока владение этими ключами и определяло первенство той церкви, которая ими обладает. Что западные, что наши либеральные и марксистские историки умалчивают о том, что христианское население Османской империи поголовно относилось к восточным направлениям и, по большей части, являлось православным. Только в балканских владениях Турции проживало около 11 млн православных христиан. Представители восточно-христианского вероисповедания (греки, сирийцы, арабы, айсоры, халдеи, армяне) являлись коренным населением Малой Азии и Ближнего Востока, чьи предки жили там за тысячи лет до появления католиков-крестоносцев и мигрантов из центральной Азии, турок-османов. В 19 в. присутствие католиков на территориях, входивших в состав Османской империи, было символическим, и ограничивалось несколькими сотнями человек, преимущественно иностранными миссионерами и священниками при дипломатических миссиях. Притязания Франции на контроль над Святыми Местами в ущерб правам многомиллионного православного населения Турции, были вопиюще несправедливы. А если подобрать более грубое, но верное слово, это была просто наглость.

Еще в 1839 г. император Николай говорил флигель-адъютанту А. Ржевускому, отправляемому им с миссией к турецкому султану Абдул-Меджиду и египетскому правителю Мегмед-Али:

«…Конечно, охрана Св. Мест должна была бы нам принадлежать безраздельно, или, по крайней мере, мы должны были иметь там более широкие права, чем латиняне. Это покровительство христианам французов смешно. В Турции и в Сирии больше православных, чем католиков, и наследие Восточных Императоров не принадлежит французам.»

Конечно, в идейном багаже либерала, особенно в его современном российском исполнении, понятие народных прав отсутствует (оно подменено «правами человека», особо такого человека, который разбогател за общий счет и имеет хорошие связи на западе). Однако трудно представить, как могут расцвести индивидуальные права при попрании прав всего народа. Важнейшим из народных прав является право отправлять религиозный культ согласно традициям и обычаям, в традиционных культовых местах. Для людей патриархального уклада — а громадное большинство жителей как Османской, так и Российской империй относилось к таковым — религия была центром их психологии, ментальности, культурной идентичности. Сама Европа на протяжении веков являлась ареной религиозных войн, поскольку через религию выражались все социально-психологические устремления. Даже в 19 в. европейские протестантские государства покровительствовали протестантам в католических государствах, а Франция оказала вооруженную поддержку католикам-бельгийцам, восставшим против голландского короля. Так что, либеральный историк, пробегающий мимо факторов религиозно-психологических, совершает такое же надругательство над историзмом, как и тогда, когда он игнорирует факторы природно-климатические…

Независимая сильная Россия, будь во главе ее хоть всенародно избранный президент, хоть поставленный Богом пророк, не стерепела бы провокаций, которыми занималась клиенты Пальмерстона, собравшиеся нахально попрать права многочисленного православного населения Османской империи ради кучки миссионерствующих туристов.

Порта, если б действовала юридически обоснованно, согласно духу и букве русско-турецких мирных соглашений, обязана была решить вопрос о Святых Местах в интересах своих православных подданных. Но турецкие власти не меньше императора французов хотели спровоцировать Россию. Российское покровительство христианским народностям Османской империи, постоянно раздражало Порту, также как и российский флот, господствующий на Черном море. Из-за него исчезала традиционная турецкая торговля с Кавказом, где существенную долю составляли рабы и оружие.

Если бы даже Россия проглотила обиду, «отказавшись постыдным образом от покровительства, которое оно оказывало восточным христианам в течение столетий», то войну можно было только отсрочить, но не избежать. Слишком уж привлекательно было для морских держав военное решение восточного вопроса именно в это время, когда они получили такие преимущества в стрелковом вооружении и в пароходном флоте…

В ответ на требование России восстановить права, какими ранее пользовалось православное духовенство в Иерусалиме, Порта отозвалась обещанием издать фирман, подтверждающий эти права. Однако обманула. Таким образом был нарушен существенный принцип, на котором держался мир между странами в течение четверти века: Россия не посягает на территориальную целостность Турции, однако выступает гарантом нормальной религиозной жизни всей массы ее православного населения. Напомню, что право на покровительство России христианам Османской империи было зафиксировано еще в Кучук-кайнарджийском мирном трактате и подтверждено Адрианопольским договором.

После того как Россия потребовала выполнить условия русско-турецких договоров, а турки отказались это сделать, война стала неизбежной.

Русофобская истерия

Данилевский напишет в своем труде «Россия и Европа»: «В 1864 году Пруссия и Австрия, два первоклассные государства, имевшие в совокупности около 60 000 000 жителей и могущие располагать чуть не миллионною армиею, нападают на Данию, одно из самых маленьких государств Европы, населенное двумя с половиною миллионами жителей, не более,  — государство невоинственное, просвещенное, либеральное и гуманное в высшей степени. Они отнимают у этого государства две области с двумя пятыми общего числа его подданных,  — две области, неразрывная связь которых с этим государством была утверждена не далее тринадцати лет тому назад Лондонским трактатом, подписанным в числе прочих держав и обеими нападающими державами. И это прямое нарушение договора, эта обида слабого сильным не возбуждают ничьего противодействия… Одиннадцать лет перед этим Россия, государство, также причисляемое к политической системе европейских государств, правда, очень большое и могущественное, оскорбляется в самых священных своих интересах (в интересах религиозных) Турцией — государством варварским, завоевательным, которое хотя уже и расслаблено, но все еще одним только насилием поддерживает свое незаконное и несправедливое господство, государством, тогда еще не включенным в политическую систему Европы, целость которого поэтому не была обеспечена никаким положительным трактатом… От Турции требуется только, чтобы она ясно и положительно подтвердила обязательство не нарушать религиозных интересов большинства своих же собственных подданных,  — обязательство не новое какое-либо, а уже восемьдесят лет тому назад торжественно данное в Кучук-Кайнарджийском мирном договоре. И что же! Это справедливое требование, каковым признало его дипломатическое собрание первостепенных государств Европы, религиозные и другие интересы миллионов христиан ставятся ни во что; варварское же государство превращается в глазах Европы в палладиум цивилизации и свободы… Откуда же это равнодушие к гуманной, либеральной Дании и эта симпатия к варварской, деспотической Турции?.. Это не какая-нибудь случайность, не журнальная выходка, не задор какой-нибудь партии, а коллективное дипломатическое действие всей Европы, то есть такое обнаружение общего настроения, которое менее всякого другого подвержено влиянию страсти, необдуманного мгновенного увлечения.»

Название этому общему настроению Европы есть. Русофобия.

Миф об агрессивности и варварстве России на Западе не умирал, наверное с 16 в., впитав еще и многовековую неприязнь латинства к православию. Уже тогда передвижные типографии короля Стефана Батория и немецких курфюрстов выпускали тучу листовок, в которых изображались рабы-московиты, пожирающие человеческую плоть.

И двумя веками позже деятели французского просвещения повторяли пропагандистские байки польских панов о «рабах-московитах».

В частности, премудрый Вольтер изрекал: «Московиты были менее цивилизованы, чем обитатели Мексики (ацтеки — А.Т) при открытии ее Кортесом.»

«Русские никогда не будут народом истинно цивилизованным…»,  — писал не менее «информированный» Ж.-Ж. Руссо.

В период наполеоновских войн на Западе появилась фальшивка под названием «Завещание Петра Великого». Там имелись такие перлы:

«Ничем не пренебрегать, чтобы придать русскому народу европейские формы жизни и обычаи, и с этой целью приглашать из Европы различных людей, особенно ученых, или ради их выгод, или из человеколюбивых принципов философии.»

«Пользоваться религиозным влиянием на греко-восточных отщепенцев или схизматиков, распространенных в Венгрии, Турции и южных частях Польши… Под этим предлогом Турция будет покорена, и сама Польша… скоро попадет под иго.»

«Среди всеобщего ожесточения… послать по Рейну и морям несметные азиатские орды… Корабли внезапно появятся для высадки этих кочевых, свирепых и жадных до добычи народов… одну часть жителей они истребят, другую уведут в неволю для заселения сибирских пустынь и отнимут у остальных всякую возможность свержения ига.»

А вот еще одна цитата:

«Вплоть до настоящего времени русские, к какому бы классу они ни принадлежали, еще слишком варвары, чтобы находить удовольствие в научных занятиях или в умственной работе (исключая интриг), поэтому почти все выдающиеся люди, служащие в русской армии,  — иностранцы, или — что значит почти то же самое — «остзейские» немцы из прибалтийских губерний…»

Это уже из классика нашего, Ф. Энгельса. Другой классик, К. Маркс считал, что турки спасают цивилизованный мир от России: «Турция была плотиной Австрии против России и её славянской свиты».

Высказанное императором Николаем в приватной беседе с английским послом Сеймуром мнение о «болезни Турции» до сих пор выступает в роли блестящего обоснования для агрессии Запада против России.

В изложении западных авторов слова императора получили такой вид: «Мне не особо интересно, что случится, когда медведь (Турция) умрет… так как я, вместе с Англией, решу, как надо поступить, когда это событие произойдет». Ответ Сеймура, опять же в изложении западных авторов, был таков: «Мы не видим причин думать, что медведь умирает… и мы заинтересованы в том чтобы он продолжал жить… Турция будет жить еще много лет если не случится какого-либо непредвиденного кризиса… в предотвращении которого правительство Ее Величества рассчитывает на Ваше содействие».[194]

Русские источники того времени, впрочем, показывают этот разговор несколько иначе.

Николай: «Как бы мы все ни желали продлить существование больного человека (а я прошу вас верить, что, подобно вам, желаю продолжения его жизни), он может умереть неожиданно. У нас нет власти воскрешать мертвецов. Если Турецкая империя падет, то она падет, чтобы не подняться более. Поэтому я и спрашиваю вас, не лучше ли раньше подготовиться к этой возможности, чем втянуться в хаос, путаницу и в общеевропейскую войну». В ответ на это Сеймур замечает, что «великобританские государственные люди держатся правила не связывать Англии в отношении возможных в будущем событий.» Император Николай также высказывает мысль, что «было бы чрезвычайно важно для России и Англии сговориться настолько, чтобы события не захватили их врасплох».[195]

Русская версия выглядит более правдоподобной, хотя бы потому, что не стал бы царь называть Турцию медведем — этот символ прочно зарезервирован для России. Английский вариант кажется бессвязным, нелогичным и мало напоминающим по стилистике речь Николая. Но, судя даже по корявой английской версии, никаких планов односторонних действий и военного разгрома Османской империи у императора Николая I не было. А разве не отдают большой прозорливостью слова Николая Павловича о том, что распад Турецкой империи приведет к общеевропейской войне?

Да, распад этот и, в самом деле, привел к цепочке войн, к кошмарным актам геноцида против нетурецкого населения, и стал детонатором общеевропейской, если точнее мировой бойни. Причем «несвязанность» Англии в отношении будущих событий сделали трагедию мировой бойни неотвратимой.

Однако уже полтора века, из книги в книгу, из энциклопедии в энциклопедию, кочует безапеляционно утверждение, что российский тиран и агрессор Николай Палкин хотел погубить маленькую и нежную Турцию, отобрать у нее истинно турецкий Константинополь; иногда еще добавляют и Иерусалим.

Тысячу раз переписанная и процитированная лабуда превращается в «факт из академических источников». И ладно писали бы об этом супостаты, с которыми мы воевали в Крымскую и Великую Отечественную, так ведь хор лгунов состоит на девяносто процентов из наших собственных историков. Некоторым персонам очень нравиться гадить на историю собственного народа — даже если нет указания свыше. И попробуй таким возрази, услышишь в ответ: «Куда прешь, смерд, запорю, я — доктор исторических наук».

Как Запад объявил исконными польскими землями западно-русский край, так теперь исконно турецкими стали вдруг земли христианских народов, покоренные центральноазиатскими кочевниками. Для превращения этих земель в «исконно турецкие» выходцы из Центральной Азии брали «налог крови» и терзали «райя». На этих «исконно турецких» элементарная безопасность христианского населения была утверждена лишь русскими победами, солдатским штыком и казачьей шашкой.

Чтобы объявить Россию агрессором и вторгнуться на ее территорию, просвещенному Западу надо так мало. Всего лишь нескольких слов из частной беседы, подвергнутых дополнительной редактуре. Фактически Россия для Запада есть некий предустановленный агрессор. Запад всегда «обороняется», если даже ведет наступательную войну за десять тысяч километров от своей территории. Великобритания решила «обороняться» от России не на скалах Дувра, даже не в Гибралтаре или Датских проливах, а на берегах Черного моря, на которых русские появились тогда, когда англичан вообще не существовало.

Уже в середине 19 в. западного обывателя ежедневно запугивали размерами России. Европейские счетоводы подсчитывали, на какое количество квадратных миль в среднем за год прирастало Российское государство. Получалось много, обыватель дрожал, боялся за свой уютный западноевропейский домик с геранью в горшках, которые может разбить русский татаромонгол, охочий до большого количества квадратных миль.

Ему бы, обывателю, почитать Менделеева: «В отношении к самой России нельзя упускать из виду, что ее громадная величина получилась исключительно благодаря стечению обстоятельств, окружавших сравнительно небольшой сознательный союз центральных русских людей. Завоевателей у нас не было ни одного, и завоевательных стремлений у нас не было и нет, да и быть по всему духу народному не может. Пришлось нам со всех-таки сторон только защищаться, а при защите нередко занимать места, из которых наши теснители сами вытеснялись. Нечего вспоминать тут половцев или татар, а достаточно указать на остзейцев, шведов, кавказцев, киргизов, крымцев и среднеазиатов. Огромные края Малороссии, Грузии и Сибири сами пристали к нам, поняв будущую силу России и невозможность держаться самостоятельно. Литва и Польша за свои многочисленные напоры на нашу страну поплатились покорением и разделом, потому что русский реализм выше и крепче ихних от латынщины навеянных начал.»

Данилевский также отвечал западному обывателю, считающему, что «Россия давит на нас своею массой, как нависшая туча, как какой-то грозный кошмар»: «Франция при Людовике XIV и Наполеоне, Испания при Карле V и Филиппе II, Австрия при Фердинанде II действительно тяготели над Европой, грозили уничтожить самостоятельное, свободное развитие различных ее национальностей, и большого труда стоило ей освободиться от такого давления. Но есть ли что-нибудь подобное в прошедшей истории России? Правда, не раз вмешивалась она в судьбы Европы, но каков был повод к этим вмешательствам? В 1799-м, в 1805-м, в 1807 гг. сражалась русская армия, с разным успехом, не за русские, а за европейские интересы. Из-за этих же интересов, для нее, собственно, чуждых, навлекла она на себя грозу двенадцатого года; когда же смела с лица земли полумиллионную армию и этим одним, казалось бы, уже довольно послужила свободе Европы, она не остановилась на этом, а, вопреки своим выгодам,  — таково было в 1813 году мнение Кутузова и вообще всей так называемой русской партии,  — два года боролась за Германию и Европу и, окончив борьбу низвержением Наполеона, точно так же спасла Францию от мщения Европы, как спасла Европу от угнетения Франции…».

Другой любимой темой западной пропаганды было русское «рабство», противостоящее западной «свободе». Еще в 16 в. Западом был создан информационный симулякр Московии, в котором её власти тиранствуют, потому что им нравится тиранствовать, а народ раболепствует, потому ему нравится быть в рабстве. Но когда этот симулякр создавался, сам Запад производил второе издание рабовладения и второе издание крепостного права, это он превращал людей в рабочий скот.

За «русскую тиранию» Запад с ловкостью старого плута выдавал централизацию в огромной стране просто необходимую. За «нецивилизованность» — материальную скудость и недоразвитие социальных институтов в условиях, когда концентрированные усилия государства направлялись на преодоление неблагоприятной географии, на отражение внешнего давления.

Это не Россия, а Запад вдыхал зажаренную плоть еретиков и ведьм, без суда и следствия уничтожал под корень иноверцев. Уже в относительно просвещенное время, посреди Европы селения вальденсов уничтожались вместе со всеми их обитателями, словно это были крысиные норы.

В середине 18 в. единственная страна Европы, где нет жестоких казней, где вообще нет смертной казни — это Россия.

Не в России, а в Британии у крестьян отнимают землю-кормилицу, превращая их в бесправных бродяг, по которым плачет виселица.

Не в России, а во Франции применяют беспощадный садистический террор против тех, кто мешает идти в светлое будущее.

Французскую революцию первым делом бросаются подавлять не российский монарх, а «передовые» англичане, австрийцы и пруссаки.

Не в России, а в Англии десятилетние дети трудятся по 14 часов в день в шахтах.

В первой половине 19 в. Западная Европа стала получать огромные призы за ограбление колоний, по ней шагает промышленная революция и доступный кредит, а вслед за тем добивается политических прав третий класс, из остатков крестьянства выделяются богатые бауеры. Рука буржуазии не менее крепка, чем рука дворянства; любые возмущения обездоленных пролетариев, подавляются с такой же беспощадностью, как и крестьянские восстания в средние века. Это происходит в Европе, а не в России.

Когда-нибудь возникнет честная наука «социальная механика» (жаль, что уж жить в эту пору прекрасную уж не придется…). Эта наука сформулирует законы свободы для больших социальных систем. Она похоронит прежнее понимание свободы, как некоего неотъемлемого свойства западных людей, которым они могут якобы наделить всех остальных — если те будут послушными мальчиками. В этой новой науке свобода предстанет как способность социальной системы поддерживать свое устойчивое развитие (гомеостаз) за счет внешней среды, в том числе и более слабых социумов.

Рабство-свобода — две стороны одной медали. За свободу одних платят своим рабством другие — начиная со знаменитой афинской демократии, где на одного свободного (гражданина, гоплита, философа и т. д) приходилось пара десятков рабов…

За британские свободы, которые изначально касались весьма небольшой прослойки джентльменов, платили ирландские крестьяне, английские пролетарии, африканцы, индейцы, индусы, австрало-аборигены и т. д. И платой было порой даже не рабство, а гибель.

Да и нашей стране за эмансипацию дворянства было уплачено унижением низших слоев, причем именно в то время, когда на московитов снизошли блага западной цивилизации.

Однако обвинение № 1, которое Запад бросал России, в экспансионизме, по сути, опровергало обвинение № 2, в рабстве. Русский народ распространился на шестую часть земной суши, причем такими темпами, которые и не снились западным нациям. Фактически русские присоединили большую часть Азии к Европе. Никаким рабам это было б не по силам и не по духу. И никакой раб не будет до последней капли крови сражаться против иноземных завоевателей — ему всё равно, кто им владеет.

На протяжении этой книги я не раз цитировал книгу маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году». Хитроумному маркизу, представлявшему французских национал-либералов, удалось написать хлесткий антироссийский памфлет, в котором он удачно выдал социальное и техническое отставание континентальной России от колониальных морских держав за свидетельства вековечной русской «тирании». Впрочем свидетельствами «тирании» были для него и прекрасно организованная Нижегородская ярмарка, и четкая ямская служба, и растущая русская промышленность, и дружелюбие русских крестьян, и чувство собственного достоинства у мелких чиновников, и телесные наказания, которые он мог легко найти и в «просвещенной» Европе, и подавление польского бунта, хотя любая европейская держава расправилась бы с бунтовщиками со стократно большей жестокостью. И даже самобытное русское искусство. «Очевидно, что страна, где такого рода монументы называют местом молитв — не Европа; это Индия, Персия, Китай, и люди, идущие поклоняться Богу в этой банке варенья не христиане»,  — пишет информационный разбойник о храме Василия Блаженного.

По совокупности заслуг маркиз де Кюстин получает от русского поэта Тютчева совершенно справедливый титул «собака», что однако не помешало многократному переизданию собачьего опуса в нашей стране.

Д. Уркварт, бывший резидент британский разведки в Константинополе, издает на протяжении многих лет русофобский журнал «Портфолио». Он ненавидит императора Николая и русских настолько сильно, что взахлеб расхваливает Османскую Турцию как носительницу высокой, оригинальной культуры. Такие оригинальные черты турецкой культуры, как захват людей в рабство и массовые убийства мирного населения, (что было продемонстрировано совсем недавно во время Греческого восстания) совсем не мешают британскому свободолюбцу.

Большим авторитетом для Уркварта служит профессор Мицкевич из Парижского университета. Этот польский поэт, ставший большим парижским ученым, на своих лекциях устанавливает тождество русских с древними кровожадными ассирийцами и вавилонянами — причем на основе науки филология. Ученый поэт совершает замечательное открытие в области языкознания. Оказывается, имя вавилонского царя Навуходоносор-Небукаднецар — это русская фраза: «Нет Бога кроме царя».

На ниве борьбы с русской «тиранией» подвизались на Западе не только польские иммигранты. Мицкевича с Чарторыйским переплюнули Герцен с Бакуниным, добавив ко лжи мерзость предательства.

Почти одновременно с началом Восточной войны, Александер Герцен, известный среди антироссийских диверсантов как Искандер, приезжает в Лондон.

Выпускник московского университета, прилежный слушатель либерального историка Грановского и член западнических кружков, незадолго до отъезда он выгодно продает свои деревни, и движется на Запад с хорошим капиталом. (Для дальнейшего улучшения материального положения он ухитряется реализовать при помощи парижских Ротшильдов билеты московской сохранной кассы, которые вообще не имели хождения на Западе.)[196]

Здесь Герцен немедленно попадает в гущу западной общественной жизни. В июне 1848 на его глазах французские национал-либералы планомерно уничтожают рабочих — солдаты Кавеньяка расстреливают 11 тысяч человек, недовольных своей нищетой после отмены общественных работ. Пролетариев убивают без суда и следствия, с методичностью, которую мы обычно приписываем нацистам, однако это происходит ради спасения буржуазной «свободы». Проблема голодных ртов решена с замечательной эффективностью — их просто засыпали могильной землей. Александр Иванович в шоке, ему даже захотелось, чтобы на Монмартре вновь появились казачьи разъезды. Однако он мужественно преодолевает свои эмоциональные позывы и продолжает борьбу против «царизма». Как сообщает Большая советская энциклопедия: «Вольная русская типография основана А. И. Герценом в Лондоне в феврале 1853 при содействии польских эмигрантов для печатания запрещённых в России революционных произведений. Летом 1853 в Вольной русской типографии напечатаны прокламации Герцена «Юрьев день! Юрьев день!» и «Поляки прощают нас». В первые годы издания Вольной русской типографии нелегально доставлялись в Россию поляками-эмигрантами и немногими русскими сотрудниками типографии.» Что-то слишком густо по части поляков. А название прокламации «Поляки прощают нас» напоминают мне фразу из фильма «Список Шиндлера», где комендант нацистского концлагеря в меланхолической позе повторяет «Я вас прощаю», обращаясь к заключенным. Поляки нас прощают, за то что убивали нас в 1812 и за то, что опустошили десятки наших городов и сотни селений в Смуту, сожгли и истребили пол-Москвы в 1611, за резню в Великих Луках в 1581 и в Стародубе в 1535, за то, что триста лет кромсали Русь, превращая русских крестьян в быдло для панов. (Однако врет Герцен, как любой одержимый русофобскими бесами. Не прощали поляки нас и не простят никогда. В войну 1919–1920, когда польская армия дошла до Киева и Минска, она убивала всех подряд, кого подозревала в симпатиях не только к большевизму, но и к России; а в польских лагерях были уморены десятки тысяч русских, как мужиков, одетых в красноармейские шинели, так и интернированных солдат царской и белой армий).

Сведений о том, на какие деньги основано Герценом некоммерческое предприятие под звучным именем «Вольная русская типография», нет. Вряд ли на свои, учитывая то, что богатый Герцен не давал своим бедным друзьям, включая Белинского, ни копейки. Еще ни один герценовед не попробовал покопаться в архивах английских госслужб, относящихся к середине 19 в.

Герцен ни разу не попробовал покритиковать английские власти за все время пребывания в Лондоне — к примеру, за умирающую от голода Ирландию или за опиумные войны.

Ко времени переезда в Англию Герцен уже отказался от либерализма и стал сторонником социализма в сен-симоновском стиле.

Зачем британским властям сен-симонизм, почто польской шляхте социализм? Никакой идейной связи между британскими банкирами, между «прощающими нас» польскими националистами и социалистом-утопистом Герценом не существовало, однако общая цель у них все-таки имелась — развал Российской империи, всемерное ослабление российского государства. И очень четко определяли враги России, что в Герцене, и ему подобных, нет ни грамма русского национального чувства, несмотря на обильное употребление слов «община» и «русский».

Данилевский замечает: «Русский в глазах их (европейцев) может претендовать на достоинство человека только тогда, когда потерял уже свой национальный облик.»

Порой перо Герцена выдает его с потрохами. Он перестает контролировать себя и пишет как обычный русофоб, ничем не связанный с Россией.

«Россия налегла, как вампир, на судьбы Европы», «это царство (Россия), неизвестное двести лет назад, явилось вдруг, без всяких прав, без всякого приглашения, грубо и громко заговорило в совете европейских держав и потребовало себе доли в добыче»,  — это он жжет глаголом в письме французскому историку Мишле.[197]

Я не знаю, какой гений, с помощью каких интеллектуальных доказательств может доказать, что разгром и расчленение России, ее унижение должно пойти на пользу русскому народу. Герцен таких доказательств нам не оставил. Возможно за такие доказательства возьмутся Гайдар, Немцов или Гонтмахер. В случае успеха, они будут достойны Нобелевской премии в области химии.

До сих пор Герцен — одна из самых уважаемых личностей в интеллигентском пантеоне, без пятна порока; в Петербурге стоит кузница педагогических кадров его имени. Неужели будущие учителя должны учиться патриотизму на его примере. Неужели в России было мало писателей лучше, чем Искандер? Писателей было много, хороших и разных, но Герцен выразил собой распространенный типаж российского интеллигента.

Усилия разнообразных русофобов, как западных, так и импортированных из России, не пропали даром. Шовинистическая западная пресса сформировала устойчивый «социальный заказ» на их плоские мысли. На родине всех печатных «свобод», в Британии, публике были настолько привиты антироссийские мнения, что по словам В. Кобдена, сторонника мирного урегулирования англо-русского конфликта, выступать перед ней на митинге было все равно что перед «сворой бешеных псов».[198] Зато английская пресса подчеркивала вхождение Турции в круг цивилизованных европейских стран. А Луи-Наполеон лишился прежнего ореола авантюриста, окруженного паразитами и проститутками.

Отнюдь не наши, а французские церковные иерархи придали наступающей войне религиозный характер. Архиепископ Парижский Сибур благословил борьбу с русскими такими словами: «Война, в которую Франция вступила с Россией, не есть война политическая, но война священная».[199] Ну, если можно кардиналу, то и я не откажу себе в усматривании параллелей между событиями 1853–1856 и 1204–1205 гг.  — временем Четвертого крестового похода. В обеих войнах Запад ставил целью разгром ведущего восточно-христианского государства, захват контроля над Черноморскими проливами, Балканами и Передней Азией.

Тютчев отозвался на нарастающую волну русофобии так:

А великий русский писатель Гоголь незадолго до смерти написал:

«Исчезло даже и то наружное добродушное выражение прежних простых веков, которое давало вид, как будто бы человек был ближе к человеку. Гордый ум девятнадцатого столетия истребил его. Диавол выступил уже без маски в мир.»

Восточная война. Крокодил против медведя