Сэнсэй IV Новых Анастасия

– А, слышал, слышал про эту деревню, – с улыбкой проговорил Николай Андреевич. – Это где ему яблоко на голову упало и он открыл закон всемирного тяготения?!

– Я бы сказал, что ему тогда на голову упало, но промолчу, – усмехнулся Сэнсэй. – Кстати говоря, даже историю про яблоко Ньютон придумал не самостоятельно. Дело в том, что Омар Хайям, объясняя в своих работах закон всемирного тяготения, приводил разные примеры, в том числе объяснял силу тяготения на примере падающего яблока с яблони, то есть дерева, весьма распространённого в Средней и Восточной Азии. А поскольку в саду Ньютона тоже были яблони, то он также использовал этот пример уже для объяснения «своего гениального открытия».

– Во даёт! – удивился Женя. – Тоже мне ещё вундеркинд-перевёртыш!

– Ньютон никогда не был вундеркиндом. И вся раздутая слава о нём всего лишь дело рук «Вольных каменщиков», которые немало поимели на этом деле. Они даже из засохшей ньютоновской яблони сделали «исторически ценный памятник» – скамью!

– … «подсудимых»! – добавил Женя, рассмешив ребят.

– Точно что подсудимых! – усмехнулся Виктор. – Надо же так лохонуть весь мир!

– О, это ещё мелочи по сравнению с их глобальным лохотроном, – промолвил Сэнсэй. – Так вот, прочитав и переделав на свой лад труды Омара Хайяма, его объяснения и формулы, связанные с законом всемирного тяготения, методами дифференциального и интегрального исчислений, работы о природе дисперсии света и спектральных цветов, позаимствовав из изобретений Омара Хайяма зеркальный телескоп, над которым бились многие светлые умы семнадцатого века, Ньютон явился в Кембриджский университет, как говорится, во всеоружии для получения степени магистра. Исаак Барроу во всеуслышание придал огромную значимость этим открытиям своего воспитанника и сделал всё, чтобы прославить Ньютона благодаря этим трудам даже за пределами университета. Его планы шли далеко вперёд. Ему нужна была марионетка Ньютон, которая бы занимала солидный пост. Сам же Исаак Ньютон старательно играл отведённую ему учителем роль, которая изрядно потешала его манечку «талантливого учёного». Но Ньютон именно играл, потому что по складу ума он был не таков как Барроу, увлекавшийся точными науками. Ньютон больше тяготел к изучению словесных наук – филологии. В мечтах он лелеял мысль расшифровать Библию, в частности ветхозаветные книги пророка Даниила.

«Гениальная» задумка Барроу о быстром продвижении своего ставленника через присвоение чужих трудов сработала. Уже в 1669 году Исаак Барроу передаёт двадцатишестилетнему Исааку Ньютону почётную физико-математическую кафедру в университете. А сам Барроу в 1670 году получает степень доктора богословия и, таким образом мягко сходит с поприща точных наук. Впоследствии он становится президентом Тринити-колледжа. И между прочим, именно Барроу добивается королевской уступки, дабы вся профессура на его бывшей кафедре, начиная с Ньютона, была освобождена от обязанности принимать духовный сан.

Надо отметить, что Ньютон как преподаватель был никакой. Его лекции студенты посещали мало из-за скучности изложения. И это понятно. Любой настоящий автор с восторгом будет рассказывать о своём творческом детище. А тот, кто занимался классическим плагиатом, сможет лишь представить голые цифры. Ньютон ненавидел учёные споры и тех, кто пытался втянуть его в эту полемику просто потому, что его знания не достигали уровня тех открытий, которые он якобы сделал. Да ему попросту и сказать-то было нечего. Он даже книгу «Математические начала натуральной философии» о якобы своих открытиях писал почти двадцать лет. Многие удивляются, почему он не описал те ступеньки, по которым он сам дошёл до этих открытий. А Ньютон и не мог их описать, потому что сам не знал, как это сделать. Списывать – не изобретать.

Исаак Ньютон с самого начала сильно переживал, что этот обман могут раскрыть в любое время. Да ещё чуть было не прокололся на зеркальном телескопе. Из-за неточностей перевода он соответственно и соорудил телескоп, допуская элементарные ошибки. Но и в этой проблеме ему помог Барроу, сделав более точный перевод трактата Омара Хайяма, оригинал которого хранился у учителя в тайнике. По второму переводу Ньютон и соорудил свой знаменитый второй зеркальный телескоп, демонстрация которого в 1671 году произвела сильное впечатление на его современников, что и послужило официальным поводом для избрания Ньютона в члены Лондонского королевского общества, как называлась тогда английская академия наук.

– А что эти «академики» не могли его раскусить? – удивился Виктор.

– Там кусать было некому да и незачем. Большая часть из того «общества» были люциферяне, которые реализовывали, в первую очередь, свои цели, а потом уже научные. Тем более Ньютон подходил для их целей как нельзя кстати. Не зря же впоследствии к его шестидесятилетию «Вольные каменщики» сделали его президентом Лондонского королевского общества.

– Да, дела, – усмехнулся Володя, – прямо как сажа бела.

– Ещё тогда, во время первого серьёзного прокола, Исаак Барроу сказал слова, которые Ньютон ввёл в правило своей жизни. Он посоветовал ему внимательно слушать, побольше читать и выдавать лишь то, что есть, не более, дабы словесную глупость превратить в молчаливую мудрость. Ньютон не просто запомнил эти слова, он сделал это правилом своей последующей жизни. Более того, Барроу как-то ему сказал: «Если ты стоишь высоко и видишь дальше других, то лишь потому, что стоишь на плечах гигантов». Ньютон же эти слова перефразировал на тему своих гениальных открытий, хотя, по сути, речь шла о «Вольных каменщиках» и его зависимости от них.

В общем, Барроу сделал Ньютона весьма популярным и знаменитым, что, естественно, прославляло и Кембриджский университет далеко за пределами Англии. Слава о молодом «гениальном учёном» стала настолько всеобъемлющей, что даже сам Ньютон начал верить в то, что он действительно гений. Благодаря непомерному эгоизму, его мания величия стала расти как на дрожжах. Дошло до того, что в одном из разговоров с Барроу он небрежно отозвался о нём, ставя свою «гениальную» личность несравненно выше своего учителя. На что Барроу, имея достаточно сильный и волевой характер, сразу же поставил его на место, подчеркнув степень глупости Ньютона, напомнив ему, что достаточно ему опубликовать переводы Омара Хайяма и весь мир узнает каков на самом деле «гений» Ньютона.

Для Исаака это было более чем шокирующее откровение его учителя и теперь уже бывшего друга. Он был настолько напуган этим разговором, реальностью угроз Барроу, что несколько недель ходил сам не свой. Хотя сам Барроу и не думал воплощать этот план в жизнь, поскольку на популярность Ньютона были сделаны определённые ставки люциферян. Глупо было бы разрушать пирамиду в процессе её строительства. Однако с тех пор у Ньютона появляется навязчивая идея – выкрасть и сжечь «подлинники» трактата Омара Хайяма, чтобы уже никому не удалось его шантажировать и обвинять в плагиате.

Буквально через полгода после этого разговора, в мае 1677 года, Барроу в возрасте 47 лет скоропостижно умирает. Воспользовавшись данными обстоятельствами, Ньютон успел забрать из тайника Барроу все бумаги, в том числе и работы Омара Хайяма, полагая при этом, что он остался никем не замеченным. Затем он скопировал те моменты, которые, по его мнению, могли бы принести ему ещё большую славу. И с наслаждением, которое свойственно лишь психически больному человеку, сжёг старинные бумаги, так сказать весь «компромат» на свою персону.

Дальнейшая жизнь Ньютона стала более чем размеренной. Он считал, что теперь был абсолютно свободен, хотя на самом деле это являлось лишь иллюзией, умело созданной манипулирующими им людьми от «Вольных каменщиков». Исаак в действительности стал ещё более от них зависим, чем ранее. Потешая его манию величия и, естественно, преследуя свои интересы и цели, они выдвинули Исаака в депутаты парламента от Кембриджского университета, дабы пополнить своё «большинство». Именно пополнить, потому что Ньютон был совсем никудышный политик. Впоследствии они не раз его баллотировали и пропихивали в члены парламента. Про него в то время ходил анекдот, что Палата общин услышала голос Ньютона всего лишь один раз за всё время, когда он обратился к сторожу с просьбой закрыть форточку в зале заседаний.

Всё бы было ничего, но по прошествии тринадцати лет со дня смерти Барроу Ньютон, купаясь в «самостоятельности», стал показывать уже свои «зубки», властолюбие, эгоизм, черты характерного деспота, которые присущи были ему и ранее, только в скрытой форме. Он продолжал выполнять поручения «Вольных каменщиков», но только всё чаще демонстрировал свою якобы независимость и вносил в эти поручения свои коррективы, которые лишь усугубляли дело.

Однажды возникло серьёзное противостояние преподавателей Кембриджского университета с властями, которые хотели, чтобы университет был укреплён и возглавлен католиками. В состав делегации к властям с петицией протеста от университета вошёл и Ньютон. Его люциферяне специально выдвинули, чтобы он, пользуясь своей славой и авторитетом великого учёного, сказал решительное «нет». Вместо этого Ньютон, будучи трусливой натурой, особенно перед власть имущими, промямлил непонятно что. Положение спасли другие члены делегации, и университет всё-таки отстояли. Но люциферяне Исааку этого не простили.

Спустя некоторое время, зимой, в кабинете Ньютона случился пожар. Причём странный пожар, возникший якобы от упавшей зажжённой свечки на столе и как-то лихо уничтожившей работы, которые Ньютон готовил к изданию: трактаты по оптике, химии, большое «сочинение» по акустике, рукописи о цвете и свете с его многолетними опытами и другие «его» труды. Причём пожар, лаконично пройдясь по бумагам Ньютона (и даже тем из его тайника, которые «непонятным образом» очутились на столе), больше ничего не повредив, на том и закончился.

Когда же Ньютон обнаружил это пепелище у себя в кабинете, то был не просто в шоке. То, что сгорели работы, которые он при всём желании не смог бы восстановить по памяти, поскольку они были им списаны с трактатов Омара Хайяма и других древних учёных (а не лично разработаны), это одно. Но то, что на этом пепелище лежала записка, в которой указывалось, что уничтоженные им при таких-то обстоятельствах трактаты Омара Хайяма являются всего лишь арабской копией подлинников, выполненных в XIII веке, вот это по-настоящему потрясло Ньютона. Причём настолько сильно, что он был на грани сумасшествия. В течение последующих трёх лет его сопровождали припадки умопомешательства, тяжёлые психические расстройства, мания преследования.

В «чувства» его привели те же люциферяне, объявив ему, что отныне, как говорится, тот будет жить и дышать так, как они ему это прикажут. Для личности Ньютона это был смертельный приговор на всю оставшуюся жизнь. Он стал полностью зависимым от них. Более-менее восстановив своё здоровье, Ньютон попросил люциферян подыскать ему какую-нибудь должность в Лондоне, поскольку понятно, что ни о какой научной карьере речь уже идти не могла. Люциферяне дали ему возможность искупить свою провинность перед ними преданным служением, устроив Ньютона на должность смотрителя Монетного двора. Исаак приступил к этому делу с субсайзерским усердием своего характера, пытаясь выслужиться перед люциферянами, дабы восстановить к себе былое доверие. И действительно добился в этом деле успеха, приведя в порядок расстроенное монетное дело Англии. За это он получил пожизненное высокооплачиваемое звание директора Монетного двора. Ну, а дальше привилегии повалились на него, как снежный ком. Его избирают и членом парламента, и президентом английского Королевского общества. В это же время труды Омара Хайяма, естественно под авторством Ньютона, получают уже высокую оценку за пределами Англии. Благодаря этим трудам Ньютона избирают иностранным членом Парижской академии наук. Кроме того, за научные «заслуги» Ньютона возводят в дворянское достоинство и он становится «сэром Исааком». Участвует в министерских и парламентских комиссиях, по протекции люциферян становится салонным философом принцессы Уэльской.

– Вот так всегда: что ни сэр, то Исаак! – рассмеялся Женя.

Володя лишь покачал головой и укоризненно произнёс:

– А было бы по справедливости, то сегодня бы весь мир знал и изучал труды настоящего гениального учёного Омара Хайяма.

Сэнсэй кивнул, соглашаясь, и продолжил:

– В общем люциферяне проворачивали через Ньютона серьёзные дела, стоящие гораздо больше, чем все его привилегии и звания. Ньютон прекрасно понимал всю марионеточность своего положения. И это неудовольствие в ущемлённом эгоцентризме выражалось уже в скверности и деспотичности его характера на старости лет. Он стал озабочен тем, каким его образ останется в памяти людей.

Ньютон позировал перед художниками, дабы те рисовали его портреты. Причём так часто позировал, как это в то время позволяли себе лишь коронованные особы. Ньютон садится за написание богословских сочинений и считает себя «избранником божьим» в толковании некоторых моментов Библии. Он начинает писать такой бред, что потом потомки удивлялись, как подобную несуразицу мог написать… великий Ньютон. Зато сам Ньютон высоко ценил именно эти свои сочинения и считал их главным делом своей жизни. Потому что это были действительно те труды, которые он сам сочинил, и в этом тексте был сам Ньютон, а не тот кумир, образ которого создали «Вольные каменщики» за счёт работ действительно выдающегося учёного Омара Хайяма. Ньютон умер, когда ему было уже за восемьдесят, перед смертью отказавшись от святого причастия. Но и после его смерти «Вольные каменщики» вовсю использовали авторитет созданного ими образа для достижения своих целей.

– Вот это да, – усмехнулся Виктор. – Поимели они его по полной программе.

– Не его, а весь мир, и вас в том числе, – с горькой усмешкой сказал Сэнсэй. – Загляните хотя бы в школьную программу, на то, как до сих пор официально преподносится Ньютон с «его» законами.

– Да какая разница? – недоумённо пожал плечами Костик. – По мне так всё равно кто изобрёл эти законы, хоть Исаак Ньютон, хоть Омар Хайям, от этого-то закон всемирного тяготения не изменится. Мне-то что, кто у кого слизал? Главное, по-моему, что эти знания дошли до меня.

Андрей покосился на Костика и, улыбаясь, с подозрением спросил:

– Слушай, а у тебя в роду случайно Исааков не было?

– Разница огромная, – ответил Сэнсэй Костику. – Во-первых, Ньютон списал лишь то, что отметил ему его учитель Барроу. Сам же Барроу опять же исходил не из того, что заложил Омар Хайям в своих трактатах, а из того, что он сам понял в свете знаний того времени. Поэтому закон всемирного тяготения у Ньютона и получился таким «ограниченным», своеобразным тормозом для науки. А ведь «научные труды» Ньютона в учёном мире долго воспринимались как аксиома из-за навязанного «Вольными каменщиками» непререкаемого авторитета Ньютона, сделав из него своеобразного идола для научного мира. А это, в свою очередь, тормозило попытки усовершенствовать науку. А когда уже явно стала проявляться несостыковка, «Вольные каменщики» и тут не растерялись. Выдвинули «Ньютона II» – Альберта Эйнштейна.

– Альберт Эйнштейн был выдвиженцем от «Вольных каменщиков»? – искренне удивился Николай Андреевич.

– Конечно.

– Да, чего только в мире не бывает, – усмехнулся Николай Андреевич.

На некоторое время в разговоре водрузилась пауза.

– Нет, кто бы мог подумать, что Омар Хайям был настолько великим учёным! – сказал Виктор, видимо обдумывая услышанное.

– Ещё каким учёным! – подчеркнул Сэнсэй. – Омар Хайям смог внести огромный вклад в развитие людской науки, сделав ряд важнейших открытий в области математики, астрономии, физики… Он впервые в истории развития математических дисциплин этой цивилизации дал полную классификацию всех видов уравнений, в том числе линейных, квадратных, кубических. Разработал систематическую теорию решения кубических уравнений, обосновал теорию решения алгебраических уравнений. Кроме того разработал математическую теорию музыки. Описал метод извлечения любой степени из целых чисел. Я уже не говорю про остальные теории и формулы, которые Омар Хайям предоставил миру, касающиеся не только математики и астрономии, но и особенно физики. Это были как раз те знания, которые намного бы ускорили процесс постижения человечеством научных дисциплин и, соответственно, в вековом соотношении гораздо бы приблизили научно-технический прогресс данной цивилизации, минуя эпохи «темноты» и «эгоистических суеверий». Но увы, люди остаются людьми… Более того, в те времена Омар Хайям слыл величайшим астрономом своего времени. И если бы все его трактаты по этой дисциплине дошли до современных учёных, то сейчас бы люди, благодаря этим знаниям, продвинулись в науке далеко вперёд, ибо в его работах имеются знания, которые нынешними астрономами, со всем их новейшим оборудованием, ещё не открыты.

– Нормально! – ошарашенно проговорил Андрей. – А как так можно?

– Знания есть знания, я вам когда-то объяснял, что это всего лишь банк данных, хранящийся в Шамбале. Существуют, конечно, определённые временные точки в процессе развития цивилизации, через которые выдаётся соответствующая информация через подсознание более-менее подготовленным по данным дисциплинам людям. Но когда среди людей появляется духовная Личность, да ещё с подобающим интересом к наукам, такой человек может черпать информацию практически неограниченно, соответственно ускоряя прогресс данной цивилизации в целом. Такие люди, как правило, намного опережают своё время. Но тут возникает одна проблема. Ускоренный процесс развития цивилизации во многом зависит не только от полученных знаний, но и от пресловутого людского фактора – степени людского восприятия данных знаний. А последнее, в свою очередь, зависит от многого: начиная от духовного состояния общества и, соответственно, каждой личности в отдельности, и заканчивая уровнем активизации деятельности Архонтов.

Вот, например, взять Омара Хайяма. Его учитель, который был учеником Бодхисатвы Агапита, поставил молодого Омара на духовный путь. И, кстати говоря, начинал Омар Хайям с практики «Цветок лотоса», которой он успешно занимался в течение всей своей жизни. Поскольку юноша был человеком чистого сердца да ещё проявил интерес к наукам, учитель поведал ему о том, как можно на основе имеющейся базы знаний получить новые знания, используя определённые духовные практики. Омар не просто заинтересовался этим. Он стал упорно трудиться над достижением результатов. Вначале он, как советовал учитель, пополнил свою «базу» знаний опытом учёных предыдущих поколений, обучаясь наукам в Нишапури, Балхе, Самарканде, параллельно практикуя данные ему духовные практики. И результат его работы над собой явно уже просматривался в двадцать пять лет, когда, как я говорил, им уже были написаны солидные научные трактаты. Это было только начало. Более того, со временем у Омара открылся дар ясновидения, хотя он к этому и не стремился. Это в принципе было сопутствующим эффектом его духовного развития.

– Ничего себе! – восхищённо воскликнул Костик. – Мне бы такой сопутствующий эффектик, я бы не отказался.

– Когда это желание будет исходить из твоей души, а не из твоего животного, то для тебя не будет ничего невозможного, – заметил Сэнсэй. – Так вот, Омар Хайям прославился среди людей, благодаря своему дару ясновидения, как великий астроном-прорицатель. А в те времена астрономия неразрывно была связана с астрологией. Астролог должен был досконально владеть не только, как сегодня говорят, психологией (тонкостями человеческой психики), космографией и искусно уметь составлять гороскоп, но и знать геометрию, науку о свойствах чисел, иметь энциклопедические познания.

Его знания и талант оценили и те, кто стоял у власти. Благодаря этому Омар Хайям смог заниматься научной деятельностью при дворе караханидского принца Хакана Шамс ал-Мулка. В возрасте двадцати шести лет его пригласили на службу к царскому двору султана Малик-шаха в город Исфахан.

Именно Омару было доверено строительство крупнейшей в то время в мире обсерватории в Исфахане. Она была построена по чертежам Омара и впоследствии им же и возглавлена. Омар подобрал хороший коллектив. Официально ему было поручено разработать новый календарь, что он с успехом и выполнил. Но параллельно этой работе Омар не только усовершенствовал оборудование наблюдения, разработав зеркальный телескоп, он вывел астрономические таблицы «Зинджи Малик-шахи» (названные им в честь Малик-шаха, как тогда было принято). Но и самое главное – он сделал то, что было совершенно неординарно для того времени: объединил физику и астрономию в формулах и законах, которые даже на сегодняшний день остаются не только актуальными, но и во многом неизвестными современным учёным. Чего только стоит его описание так называемой ныне «тёмной материи», до сути которой учёные до сих пор не могут докопаться.

Так что Омар Хайям был настоящим Учёным-энциклопедистом с большой буквы. О нём уважительно отзывались практически все его современники, называя его «Учёнейшим мужем века», «доказательством Истины», «Имамом Хорасана», «Царём философов Востока и Запада». Но самым главным его прозвищем, подчёркивающим его суть, было «Мудрец, взрастивший в сердце росток Любви Живой».

Николай Андреевич задумчиво покачал головой.

– Да, такой великий человек был, а спроси любого, что о нём знает современный человек? В лучшем случае ответят, что был такой восточный поэт, «гуляка, пьяница и дебошир».

– К огромному сожалению, – кивнул Сэнсэй. – Хотя Омар Хайям не был ни пьяницей, ни гулякой, ни дебоширом, как хотят представить его массам «Вольные каменщики». По большому счёту всё это делается ими для того, чтобы скрыть своих людей и не позволить Правде проявиться в миру.

– Но у Омара Хайяма действительно много стихов о вине и возлюбленной, – возразил Костик.

– Стихи Омара Хайяма носят двоякий смысл, – вновь повторил Сэнсэй. – Он специально облекал свои мысли в словесную символику, используя особенную лексику житейского плана для выражения того, чего он достиг в духовном. Это давало возможность свободно выражать то, чего нельзя было сказать вслух открытым текстом. Он использовал методы суфиев, с учением и творчеством которых он был хорошо знаком, у которых выражение земной Любви символизировала Любовь к Богу, встреча с возлюбленной – поиск путей к Богу, озарение. Под вином подразумевался источник Мудрости, божественная благодать, достижение божественного экстаза. Гончар, гончарная мастерская – взаимоотношения между творцом, миром и индивидуумом. И не надо забывать, что Омар жил в мусульманской стране. А Коран запрещает употребление вина. Более того, Омар прославлял и персидскую поэзию. Чтобы судить о его стихах, надо знать, какое значение имеет вино в персидской поэзии. Но такие подробности в описании творчества Омара, как правило, опускаются.

– А что, он был мусульманином? – удивлённо изрёк Юра.

– Да. Правоверным мусульманином. Он даже совершил хадж – паломничество в Мекку, как и предписывает Коран.

– А как же он тогда занимался «Цветком лотоса»? – удивлённо проговорил Андрей.

– Ты не путай религию и Знания. Он верил в абсолютного Бога единого, он шёл к Богу через чистые Знания и был гораздо выше религии. Хотя всегда с уважением относился к традициям, исламу. И поверь мне, ислам, как религию, есть за что уважать.

– Получается, его стихи носили двоякий смысл, – задумчиво проговорил Николай Андреевич.

– Да, и благодаря этому каждый, кто знаком с его поэзией, и по сей день находит в них свою изюминку, исходя из степени своей нравственности, опыта жизни и знания. Вот ты вспомни то, о чём я вам рассказывал, к примеру, о душе, что скрыта в нашем подсознательном «океане», о том «нечто», что является нашим слушателем и плавает на поверхности, и сравни с тем, о чём писал Омар, и ты всё поймёшь. Возьми, к примеру, такой его стих.

Или вот такие стихи.

А теперь я хотел бы вам зачитать ещё один стих. Только не просто слушайте, а постарайтесь вникнуть в смысл этих слов.

Николай Андреевич подумал, а потом сказал:

– Что-то я не понял…

– Вообще-то первоначально вместо «бокала» было слово «чаша», – словно рассуждая сам с собой, заметил Сэнсэй, а потом стал пояснять Николаю Андреевичу: – Смысл этого стиха до конца можно понять, лишь зная подлинную историю Грааля. Для остальных же этот стишок не более чем интерпретация на бытовом уровне… Или, послушайте к примеру, вот такой стих из той же серии.

– М-да, действительно, если ты ограничен в знаниях, то ничего более бытового уровня в голову не лезет, – согласился Николай Андреевич и тут же поинтересовался. – А что это за история с Граалем?

– Позже расскажу. Слишком серьёзная тема, которая затрагивает очень многие события. А сейчас лишь отмечу, что Омару Хайяму многое было ведомо по истории данного вопроса. Кстати говоря, в глубокой древности на Востоке то, что ныне называют «чашей Грааля», именовали не иначе как «чашей Джамшида». И у Омара Хайяма на этот счёт тоже есть весьма любопытное стихотворение.

– А кто такой этот Джамшид? – поинтересовался Костик.

– Джамшид? Это легендарный царь иранского эпоса, прообраз более позднего варианта древне-иранского первочеловека Йимы. По легенде он обладал «чашей», то есть тем, в чём отражался мир… Вообще я должен отметить, что даже те известные стихотворения Омара, которые вы имеете возможность сегодня читать на русском языке, иногда не совсем точно передают смысловую нагрузку стиха. Ну, во-первых, Омар Хайям писал на персидском языке «фарси», этой своеобразной литературной «латыни» Востока, где очень много специфических терминов и своих понятий, старинных обозначений. И, кстати говоря, стихи, которые он в основном писал на полях своих черновиков научных работ, были для него просто увлечением, душевным порывом. Многие его стихи записывали друзья по-памяти. Во-вторых, гораздо позже, люди, которые занимались переводом этих стихов, пропускали их через собственное восприятие жизни, своё мировоззрение, да к тому же облекая перевод в произвольную стихотворную форму, чтобы он выглядел стихом на том же русском языке. Так и происходило некоторое искажение сути. В подлиннике, конечно, его стихотворения звучат потрясающе.

И тут Сэнсэй совершенно неожиданно для нас стал читать стих на каком-то чудном языке, очевидно на этом самом «фарси». Вернее он даже не читал, а словно пел, произнося слова протяжно, нараспев. Да и сам стих мне показался каким-то необычным. Не знаю, то ли оттого, что этот стих читал Сэнсэй, то ли от необыкновенного сочетания звуков, но меня точно с головой накрыла какая-то необъяснимая волна всеобъемлющей благодарности, из-за которой мой «Цветок лотоса» стал словно расцветать внутри, разливая по телу благодатное тепло. Я даже замерла, боясь пошевелиться и потерять это нахлынувшее чувство лёгкости и внутреннего блаженства.

После того как Сэнсэй закончил читать стих, водрузилась тишина.

– Мощно! – первым восхищённо произнёс Николай Андреевич. – Такая внутренняя встряска!

– Ага, у меня аж мурашки по телу пробежали, – согласился с ним Стас.

– Вот видите, – отметил Сэнсэй. – В стихах заложена частица души самого Омара Хайяма. И несмотря на то что самого автора уже давно нет, вернее нет его тела, его поэзия до сих пор будоражит людские души, заставляя их просыпаться. Люди что-то чувствуют, а что, не могут понять. Их тянет к его стихам. Недаром о стихах Омара Хайяма говорят, что они не знают ни временных, ни национальных границ, волнуют мысли людей, заставляя их задуматься о смысле своей жизни. И это, заметьте, несмотря на все противодействия «Вольных каменщиков», которые старались, чтобы имя Омара Хайяма было стёрто в веках. Как они ни тормозили процесс роста популярности Омара Хайяма в Европе, дабы не высветились их подленькие делишки, этот процесс всё равно стал неизбежным. – И помолчав, Сэнсэй добавил: – Но самое смешное во всей этой истории, это попытки «Вольных каменщиков» даже сегодня дискредитировать Омара Хайяма в глазах общества. На сегодняшний день известно около пяти тысяч его рубаи, то есть стихов. Хотя большая их часть – это всего лишь приписка к его имени, не более того. Ныне учёные отводят Омару авторство 300–400 рубаи. Причём распространена информация, что в библиотеке Кембриджского университета якобы хранятся подлинники этих древних рукописей, аж целых 293 рубаи. Естественно, нашлись и «востоковеды», подтверждающие несомненную достоверность, что данные рукописи принадлежат руке Омара Хайяма, ставшего знаменитым на весь мир. Причём последние пропагандируются с особенной тщательностью при упоминании Кембриджского университета.

– Кембриджского университета, говоришь? – с усмешкой проговорил Николай Андреевич.

Когда до ребят дошёл смысл этих слов, они рассмеялись. В ответ Сэнсэй с улыбкой пожал плечами.

– А потом и появляются в миру стихи, что-то вроде такого:

Возьмите любой из переводов этого стиха, смысл останется тем же, что Омар якобы пришёл в святую мечеть, чтобы украсть там себе молитвенный коврик. Хотя первоначальный смысл стиха, ещё до исторической подделки его людьми «Вольных каменщиков», имел совершенно иной смысл. Там говорилось, что Омар пришёл в святую мечеть не для того, чтобы услышать слово людское, а для того, чтобы спросить у Бога о том, что ему делать, поскольку тело его, как покров для истинной молитвы, уже обветшало, и нужно ли ему новое тело или это будет последним для него. Проще говоря, достоин ли он выйти из круга реинкарнаций или же нет. То есть речь шла о духовных, а не материальных ценностях.

– М-да, чувствуется существенная разница, – кивнул Николай Андреевич.

– Ну, это вы сейчас прочувствовали разницу, – сказал Сэнсэй, – потому что чуть-чуть начинаете понимать, что к чему. А большинство же людей наивно верят в то, что благодаря «Вольным каменщикам» популяризируется, что это и есть подлинные стихи Омара Хайяма… Вот вам и результат мнения масс об этом Человеке.

– А Омар Хайям умер в пожилом возрасте? – поинтересовался Николай Андреевич.

– Да, – ответил Сэнсэй и задумчиво проговорил, – Омар Хайям достойно прошёл самое трудное испытание – испытание деньгами и властью. Даже после того как переменилась власть и обсерватория, которую он возглавлял, пришла в запустение, вследствие отсутствия к ней интереса правящих кругов, Омар не впал в отчаяние. Он продолжал приносить пользу людям, работая врачом. И, по сути, дожив до старости, он не умер. Он ушёл. Незадолго до смерти Омар поведал своим ученикам не только дату своей смерти, но и где будет расположена могила для его «обветшалого тела» и даже то, что она будет покрыта розовыми и белыми лепестками от цветов груш и абрикос. Так оно и случилось. И помолчав, Сэнсэй промолвил:

– Мы здесь временны. А время летит очень быстро. Ведь то, что было вчера, уже прошло. А ведь когда-то оно было отдалённым будущим, – и уже более оживлённо добавил. – Вот вам два примера: Ньютон и Омар Хайям. Один всю жизнь прослужил тьме, а другой – свету. Делайте выводы! Ньютон – вор, который всю жизнь прожил с внутренним позором и в смерть ушёл отягощённый такой кармой, что и врагу не пожелаешь. А Омар Хайям за свою жизнь сделал огромный скачок в духовном развитии. И своим трудом сотворил не просто много полезного для людей, но и, работая над собой, смог уйти из этого мира в более высшие сферы.

Николай Андреевич, выслушав Сэнсэя, стал размышлять вслух:

– Согласись, Сэнсэй, всё-таки для истинного пути важно знать верное направление. Однако ведь кто-то его должен и задавать. Взять того же Омара Хайяма. Ведь ему указал путь ученик самого Агапита! Всё-таки не каждому подобное дано.

– Увы, доктор, вынужден с вами не согласиться. Каждый человек в жизни встречает указатели направлений. И только от самого человека зависит, какой он выберет себе путь.

– Каждый? Не думаю, – возразил Николай Андреевич. – К примеру, мне, допустим, повезло, что я встретил тебя и многое познал. Но миллионы людей об этой информации не то что не слышали, но даже и не подозревают, что она существует.

– И здесь вы ошибаетесь, доктор. То, что я говорю сейчас, будут знать миллионы. И каждому из них будет предоставлено право самостоятельного выбора… В ближайшем будущем очень многие люди будут не просто знать, но и видеть подлинную картину этого мира.

– И насколько отдалено это ближайшее будущее? – с улыбкой уточнил Николай Андреевич.

Сэнсэй усмехнулся:

– Скажем так, вы ещё успеете увидеть, как начнут лопаться швы, сотворённые «Вольными каменщиками» на определённых событиях, как данные «портные» в панике будут защищать ими же созданные иллюзии, те миражи, которые они соткали для людей. Кстати говоря, для вас это будет шанс выявить, кто есть кто. Вы увидите, как начнут спадать маски с тех, кто стоит на коленях перед Ариманом. И когда личины рухнут, не разочаровывайтесь, если за маской «приличного человека» вы обнаружите верного слугу Архонтов… Так что, ребята, наблюдайте, думайте, делайте выводы и поступайте в своей жизни как Человек, как духовная личность, а не безликий раб Архонтов.

– Да как же избежать этого рабства? Понять, кто есть кто в этом мире, если эти Архонты невидимы для нас! – в сердцах посетовал Андрей.

– Ну, не так уж они невидимы. Как говорится, стоит захотеть, и ты прозреешь. На самом деле трудно вычислить только самих Архонтов, тех двенадцать человек, которые составляют личный круг Аримана. Однако вычислить, кем они управляют и кто из сильных мира подвешен на их ниточки – элементарно. Нужно просто знать архонтскую структуру, атрибутику и методы их действий. И вы тогда не просто сможете глубже понять этот мир, но станете лучше разбираться в людях, видеть без пелены кто есть кто. Вы будете становиться настоящей Личностью, а не оставаться серым болтом в чьём-то ржавом механизме. Поэтому максимально расширяйте свои познания о мире, пребывая на духовной стезе. И тогда в своей жизни вы увидите много указателей вам в помощь, даже нужная книга в нужный момент упадёт и раскроется на необходимой странице. Будьте во всём Человеком, а не бараном, которого загоняют в стойло сект и партий. Думайте самостоятельно! Держите свою мысль в чистоте духовной! И тогда никто не сможет вас закабалить в этой жизни, ибо того, кто обладает самым ценным богатством в этом мире – внутренней, безграничной Свободой Духа, не удержать ни в каких оковах материального рабства!

От таких вдохновляющих слов Сэнсэя наш коллектив словно просиял в лицах, наполнившись незримым светом оптимизма. В воздухе витала даже какая-то торжественность момента. Мы ожидали, что Сэнсэй скажет что-то ещё, но он лишь, сделав длительную паузу, внимательно посмотрел на нас, а потом перевёл разговор на бытовые темы:

– Так, ну будем считать, что официальная часть чаепития закончена. Традиционный вопрос «знатокам»: кто будет мыть посуду?

При этом он кивнул на «последствия» нашей коллективной трапезы. Ребята от души рассмеялись.

– Да ладно, мы уберём! – сказала я, махнув рукой. – Тут делов-то…

– О нет, отдыхайте, девчата! – с улыбкой сказал Сэнсэй.

И тут же встав, сам принялся убирать посуду.

– Да отдыхайте, девчата! – тут же подскочил Виктор, помогая Сэнсэю. – Мы сами тут разберёмся.

Мужская половина нашего коллектива, как сговорившись, последовала примеру Сэнсэя, отстраняя нас от работы. Мы сидели с Татьяной как почётные гости во время уборки. Блеск и красота были наведены достаточно быстро. Не обошлось и без Женькиных каламбуров. Он, как всегда, вначале рьяно взявшись за дело «посудодрайщика», очень быстро к этому охладел и стал муссировать излюбленную тему про свою совесть, про то, что законы пишутся людьми и нигде в них в общем-то не указано, что мужчины должны мыть посуду, окромя как 8 Марта. Шутки шутками, но Сэнсэй, наводя порядок, рассказал нам довольно интересную легенду про Совесть, которая по смыслу была гораздо глубже и занимательней всех Женькиных каламбуров вместе взятых.

– …Правильно ты заметил, законы пишутся людьми, – как-то серьёзно сказал Сэнсэй, отвечая на очередную Женькину шутку. – Я вам, пожалуй, расскажу на этот счёт одну очень древнюю китайскую легенду о похождениях Совести, и вы сами поймёте, насколько люди и тогда, и сейчас остаются людьми.

«Случилась эта история в далёкие-далёкие времена. Родилась на свет Совесть. Родилась она в ночной тиши, когда всё живое думает. Думает речка, сверкая в лунном свете, думает небо, усыпанное звёздами, думает травинка, замерши в ночной мгле. Куколка думает, с какими бы пёстрыми разводами сотворить ей бабочку. Растения думают о своих прекрасных соцветиях, птицы – о песнях, а звёзды – о будущем. Потому так и тихо ночью. Днём всё шумит и живёт, а ночью всё молчит и думает. Вот в такую-то тихую ночь, когда всё живое думало, и родилась Совесть. Она была прекрасна. В глубине её больших, красивых глаз отражался огонь далёких звёзд. Лунный свет окрасил её лик своим сиянием. А ночь укутала в свои таинственные покровы.

И пошла Совесть к людям. Жилось ей среди них наполовину хорошо, наполовину плохо. И жила она как ночная птица. Ведь днём никто с ней не хотел даже разговаривать. К кому ни подойдёт – всяк отмахивается от неё руками и ногами, мол: „Дел невпроворот, кругом работа кипит, время ли с тобой ещё разговаривать!“ Но зато ночью она беспрепятственно заходила и в богатые, и в бедные дома. Тихонько дотрагивалась до спящего и тот просыпался. Увидев её, спрашивал:

– Что тебе надо, Совесть?

А она тихонько говорила:

– А что ты сегодня сделал?

– Я? Да ничего такого я не делал…

– А ты подумай.

– А… Ну разве что…

И пока он вспоминал, Совесть уходила к другому. А проснувшийся человек уже не мог заснуть до утра и всё размышлял о том, что он делал днём. И многое, чего он не хотел слышать в шуме дня, слышалось многократным эхом в ночной тишине. И так приходила Совесть к каждому до тех пор, пока на всех людей не напала бессонница.

И решили люди спросить совета у самого премудрого в их провинции Ли-Хан-Дзу, не знает ли он средства от бессонницы. Люди звали Ли-Хан-Дзу премудрым, потому что думали, раз у него больше всех денег, больше всех земель, больше всех домов, значит у него больше всех ума! Но не знали они, что тот, кого они звали „премудрым“, ещё больше других страдал от той же болезни бессонницы и не знал, как от неё избавиться. Ведь все кругом были ему должны. И всю жизнь эти люди только и делали, что отрабатывали ему долг. Так мудрый Ли-Хан-Дзу устроил свою жизнь. Как мудрый человек он, к примеру, знал, что надо делать, когда кто-нибудь из должников крал у него и попадался. Ли-Хан-Дзу по своей мудрости колотил его, да так усердно, чтобы другим было неповадно. Днём у него это выходило очень мудро, так как другие, видя это наказание, боялись его. Но по ночам Ли-Хан-Дзу сам боялся и за жизнь свою, и за своё богатство. И потому по ночам ему приходили совсем иные мысли, чем днём: „А почему бедняк ворует? Потому что ему есть нечего и зарабатывать на еду некогда. Ведь он весь день только и делает, что мне долг отрабатывает“. Ли-Хан-Дзу даже спорил с Совестью, оправдывая свои поступки: „Выходит, меня обворовали, я же и не прав?!“ Однако хоть и оправдывался, а заснуть всё равно не мог. И до того его довели эти бессонные ночи, что однажды Ли-Хан-Дзу не вытерпел и, несмотря на свою мудрость, объявил:

– Верну я им все их деньги, все их земли, все их дома!

Но тут уже родня мудрого Ли-Хан-Дзу, услышав это, подняла страшнейший шум и вой, крича людям:

– Это от бессонных ночей на мудрого человека такое безумие напало! А всё „она“ виновата – Совесть!

Испугались богатые:

– Если уж на мудрейшего безумие напало, то что же с нами будет?

Испугались и бедные:

– А у нас-то всего меньше всех, значит и ума меньше. Если на мудрейшего от бессонных ночей безумие нападает, что же с нашим умишкой будет?

Богатые же, видя страх бедных, держали совет меж собой:

– Видите, как Совесть бедных людей пугает. Надо нам хоть за бедных вступиться и от Совести от делаться!

И стали думать, как бы им это дельце провернуть, но ничего придумать не могли. И решили они отправить послов к самому мудрейшему во всём Китае А-Пу-О, жившему тогда в Нанкине. Был он такой мудрый и учёный, что за советом к нему приходили правители со всего Китая. Снарядили к нему послов. Принесли ему щедрые дары, до земли много раз поклонились и изложили свою просьбу, мол, помоги от бессонницы избавиться, которую нам Совесть творит. Выслушал А-Пу-О про такое „народное горе“, улыбнулся и сказал:

– Да, можно сделать так, что Совесть даже не будет иметь права к вам приходить! Где же тёмному человеку знать, что он должен делать, чего не должен? Так давайте сочиним законы. Напишем на свитках, что человек должен делать, а чего нет. Мандарины же будут учить законы наизусть. А прочие пусть у них спрашивают: чего можно, чего нельзя. Но вначале, конечно, пусть платят им: ведь недаром же мандарины будут мозги себе законами набивать! А когда Совесть придёт и спросит тёмного человека: „Что ты сегодня делал?“, тот ответит: „А то, что полагается делать, что в свитках написано“. И все будут спокойно спать.

Обрадовались этому решенью все. И в первую очередь мандарины. Ведь всё-таки легче в книжных значках ковыряться, чем землю обрабатывать. И прочие обрадовались. Ведь им лучше мандарину заплатить, чтобы днём с ним минутку поговорить, чем по ночам с Совестью по душам общаться. И принялись писать законы, что человек должен делать, а чего нет. И написали, а мудрого А-Пу-О за такой ценный совет сделали верховнейшим из мандаринов, дабы он своей мудростью помогал умным людям жить спокойно от Совести.

И зажили люди по законам мандаринов и верховнейшего А-Пу-О. Нужно что сделать или спор какой зайдёт, идут люди к мандарину и, щедро оплатив ему ответ, спрашивают:

– Разворачивай свитки. Кто из нас по ним выходит прав?

Теперь только самые последние бедняки страдали бессонницей, так как у них даже мандарину за совет нечем было заплатить. А прочие, как только ночью к ним приходила Совесть, говорили:

– Что ты ко мне пристала! Я по законам поступал! Как в свитках написано! Я не сам!

Отворачивался от неё на другой бок и засыпал.

Даже премудрый Ли-Хан-Дзу, который больше всех от бессонницы страдал, теперь только посмеивался, когда к нему ночью Совесть приходила:

– Ну, здравствуй, красавица! Что теперь скажешь?

А Совесть говорила, глядя на него своими глазами, в которых мерцали звёзды:

– Что же ты, хотел имущество бедным вернуть, а не возвращаешь?!

– А имею ли я на это право?! – насмехался над ней Ли-Хан-Дзу. – Ведь что в свитках написано? „Имущество каждого принадлежит ему и его потомству“. Как же я буду чужое имущество расточать, если моё потомство на раздачу не согласно? Выходит я вор, так как у них краду, или сумасшедший, потому что у себя ворую. А в законе сказано: „Вора и сумасшедшего сажать на цепь“. Потому оставь меня в покое. Да и тебе советую спать, а не шататься!

Повернулся к ней спиной и сладко заснул.

И повсюду, куда ни приходила Совесть, она слышала одно и то же:

– Почём мы знаем?! Как мандарины говорят, так мы и делаем. У них пойди и спроси! Мы – по закону.

Пошла Совесть по мандаринам и спрашивает у них:

– Почему меня никто слушать не хочет?

А они смеются в ответ:

– Разве можно, чтобы люди тебя слушались и поступали так, как ты советуешь? А законы на что? Ведь тут для всех тушью на жёлтой бумаге написано! Великая вещь! Недаром А-Пу-О за то, что это выдумал, верховнейшим из мандаринов числится.

Пошла тогда Совесть к верховнейшему мандарину, самому мудрейшему во всём Китае А-Пу-О. Дотронулась до него слегка. Проснулся А-Пу-О, вскочил, увидев Совесть и закричал с перепугу:

– Как ты смеешь ночью без спроса в чужой дом являться? Что в законе написано? „Кто является ночью тайком в чужой дом, того считать за вора и сажать его в тюрьму“!

– Да не воровать я пришла у тебя! – отвечала она. – Я Совесть!

– А по закону ты развратная женщина! Там ясно сказано: „Если женщина является ночью к постороннему мужчине, считать её развратной женщиной и сажать в тюрьму!“ Значит, если ты не воровка, то развратница!

– Да какая я развратница?! – удивилась она. – Я Совесть!

Но А-Пу-О вскипел ещё больше от гнева.

– Ах, ты, значит, не развратница и не воровка, а просто не хочешь исполнять законов? В таком случае и на это есть закон: „Кто не хочет исполнять законов, считать того беззаконником и сажать в тюрьму“. Эй, слуги! Заколотить эту женщину в колодки и посадить за решётку на веки вечные, как развратницу, подозреваемую в воровстве и уличённую в явном неповиновении законам.

Схватили Совесть слуги А-Пу-О, надели на неё колодки и заперли в темнице. С тех пор она уже ни к кому больше не является и никого не беспокоит. Так что даже совсем про неё забыли. Разве что редко когда какой-нибудь человек, недовольный мандаринами, крикнет:

– Совести у вас нету!

Так ему сейчас же бумагу покажут, что Совесть под замком сидит, да ещё ответят:

– Значит есть, если мы её под замком держим!

И человек смолкает, смотрит на бумажку мандаринов, исписанную чернилами, и видит, что действительно они правы! И живут с тех пор люди без Совести по законам мандаринов и верховнейшего А-Пу-О. А тяжко ли кому от этого или сладко, – каждый решает сам, когда наступает ночь и всё живое начинает думать».

Когда Сэнсэй закончил рассказывать эту старинную легенду, вся посуда даже уже чрезмерно блестела от усердного натирания её полотенцами заслушавшимися ребятами.

– Действительно про нашу жизнь! – пробасил Володя.

– Хорошая легенда, прямо о нашем обществе! – заметил Николай Андреевич. – В мире людей и впрямь ничего не изменилось.

– О нашем обществе?! – тут же подхватил реплику Женька, покосившись на Стаса и Виктора. – Я всегда подозревал, что вокруг меня одни китайцы и мандарины. – И, передав в руки нашего юриста Виктора свои протёртые тарелки, со смехом добавил: – На тебе, мандарин! Это тебе взятка, чтобы ты не приставал своими забитыми законами мозгами к моей чистой Совести!

– Ну что я могу сказать? Против фактов аргументы бессильны! – с улыбкой принял посуду Виктор.

Ребята расхохотались. На этой весёлой ноте наша хозяйственная часть закончилась.

Сэнсэй предложил всем искупаться и заняться подготовкой к завтрашнему отъезду. Коллектив с удовольствием поддержал это предложение. Правда, мы с Татьяной уже не захотели лезть в воду, ограничившись ожиданием ребят на берегу. И вот, когда все уже наплававшись вышли на берег обсыхать на вечернем солнышке, произошёл довольно-таки странный случай, если не сказать больше.

Виктор, видимо ещё плавая с Сэнсэем, завёл с ним весьма любопытный разговор, часть которого я услышала, когда они вышли на берег. Сидя на песке, в нашем большом кругу, Виктор вошёл в раж от своих личных впечатлений.

– Нет, всё-таки тяжело понять, что «ты умер ещё вчера», – говорил он, обращаясь к Сэнсэю. – Вернее тяжело поверить в это. Я как-то осознаю это поверхностно, но не могу в него углубиться, прочувствовать. Все мои попытки осмысления этого процесса сводятся к какому-то бытовому страху… А ведь, как я понял, самый лучший способ убить свой эгоизм – это осознать, что смерть неизбежна и что тебя уже практически нет.

На что Сэнсэй ответил:

– Совершенно верно. Однако осознать неизбежность смерти – это не означает впасть в депрессию и ожидать своего конца. «Умереть» – это, значит, отделиться внутри от своего Животного, прочувствовать, кто ты и что ты есть на самом деле. Умирает власть Животного над тобой, множество желаний Животного. Просто ты отстраняешься от всего этого множества и порождаешь внутри себя единственное желание, единую цель – достойно прийти к Богу. Как бы ты ни пытался насытить и удовлетворить желания своего тела, оно всё равно рано или поздно превратится в грязь, в пыль, которая будет валяться под ногами следующего путника. Люди, часто жалея себя и зацикливаясь на своих неудовлетворённых желаниях Животного, разом забывают и о своей душе, и о том, для чего им дана эта жизнь. Низменное затмевает им глобальное. А надо жить, не теряя из виду глобальное, то есть цели своей души. Когда умирает эгоизм, человек действительно начинает служить Богу и жить, помогая другим людям.

Виктор внимательно выслушал Сэнсэя и произнёс:

– Всё так. Но мне кажется, что эгоизма во мне ещё полно. И испугать его всего лишь простой фразой «умри» никак не получается. Я сегодня себе весь день твердил об этом. И что?! Всё равно нет представления реальной «смерти». Наоборот, вместо этого пошёл целый поток каких-то навязчивых контраргументов моего Эго, точно я вместо «смерти» спровоцировал ему «самооборону». Может я такой дуб непробиваемый, что не пойму очевидного?!

– Да причём здесь это благородное дерево, – промолвил Сэнсэй. – Естественно, что у тебя ничего не получилось. Сколько бы ты ни твердил себе, это было бы равносильно труду попугая. Ведь на данном этапе тело и ты – единое целое. Это «принцип гусеницы». Ты пытаешься незрелую личинку отделить от кокона.

– Хорошо, но вот тогда объясни, как ученики того же Имхотепа осознавали эту «смерть»?

– Ты правильно сказал, они именно осознавали этот процесс, глубоко прочувствовав его, а не просто мысленно себя убеждали. Ведь человек может умереть в любую секунду по совершенно независящим от него причинам. Поэтому всякий вставший на духовную стезю проживает каждую секунду своей жизни так, чтобы максимально приблизиться к глобальной цели души. Остальное всё пустое и проходящее. Обычные люди не понимают ценность времени, из-за страха смерти они его отклоняют и не признают, считая, что времени у них неограниченное количество. И даже за мгновения до смерти отказываются верить в то, что их тело сейчас умрёт. Поэтому очень важно именно прочувствовать и осознать, что ты уже умер «здесь и сейчас». Конечно, в мире существует масса специальных техник, позволяющих подойти к осознанию данного внутреннего ощущения. Но все они из разряда психологических тренировок. Хотя, по большому счёту, эти техники особой роли не играют. Ибо сам процесс осознания зависит исключительно от самого человека.

– Ну как это не играют, – возразил Женька. – Если я такой молодой и красивый, как мне просто так взять и осознать, что я могу умереть в любую секунду?

– Да, – поддержал его Виктор. – Как говорится, солнце светит, войны нет, в мире почти мир. – И, задорно поправив свой роскошный чубчик, пожал плечами. – Действительно, что со мной может случиться «здесь и сейчас»?

– Да всё что хочешь, – грузно ответил им уже Володя. – Летальный исход может наступить от чего угодно: от банального несварения желудка до случайной судороги в море. Вон поплыл на лодке рыбку половить, а вместо этого сам камнем пошёл на дно в виде корма для тех же рыб. И осознать не успеешь, зачем ты на этой земле воздух портил…

Пока ребята рассуждали в таком стиле, мне показалось, что в этот момент Сэнсэй, сохраняя на лице загадочную улыбку, углубился в какие-то свои размышления. Когда старшие ребята вдоволь наговорились, ожидая, что Сэнсэй скажет что-то ещё по этому поводу, тот просто поднялся и по-дружески похлопал Виктора по плечу:

– Ничего, всему своё время.

Сказав это, Сэнсэй молча прошёл через общий круг и направился к палаткам. Наша же компания продолжила обсуждение данной темы.

– Да, тут живёшь-живёшь и мало что можешь сказать о жизни, а тут «прочувствовать смерть»! – промолвил Стас.

Николай Андреевич, вертя в руках какой-то зелёный стебелёк с мелкими колосками, подметил:

– Ну, если постараться, можно вникнуть в этот вопрос и с философской точки зрения. Взять, к примеру, даже эту травинку. Нам кажется, что она ещё живая, но ведь по сути-то она уже мёртвая. Да, в ней теплится ещё жизнь, и если поставить её в пресную воду, она ещё какое-то время протянет. Но, по существу, травинка-то умерла уже в тот момент, когда я подумал о том, чтобы её сорвать. Так же и люди. Мы как те сорванные колоски – рождаемся уже будучи мёртвыми. В нас теплится какое-то время жизнь, но быстро иссякает. Поэтому мы умираем ещё до своего рождения.

Наша компания притихла, заслушавшись таким простым и в то же время мудрым рассуждением нашего психотерапевта. А мне почему-то было особенно приятно это слышать, поскольку в его размышлениях ощущалось незримое присутствие Сэнсэя, его глубокий и простой стиль объяснения. В этот момент я погрузилась в мир своих грёз о той вечно живой душе, которая кочует среди оторванных от истинного мира людей-колосков. Кто прочувствует её в себе, тот насытится ею. Ведь она, словно живая вода, оживляет умерших, возвращая их в жизнь вечную. И мне подумалось, что, наверное, всё-таки хорошо, что век человеческий столь краток, как бы это кощунственно ни звучало. Если бы он был длинным-предлинным, мы бы просто устали гаснуть в своих дряхлеющих телах, быть мёртвым вянущим растением. Ведь как бы человек ни придумывал различные причины, ради чего он пытается жить, но в результате, так или иначе, ощущение тотальной смерти тела заставляет задуматься о своей душе и искать пути её спасения.

Так я и размышляла о своём, пока Женька восхищённо не воскликнул:

– Ух ты!!!

Мы разом обернулись в ту сторону, куда уставился Женя. Со стороны палаток к нам шёл Сэнсэй. Причём не в обычной своей пляжной одежде, а в длинном сером халате-балахоне. Этот халат с широкими рукавами, поясом и накинутым на голову капюшоном внешне выглядел как грубая мешковина, сотканная из крупных льняных ниток. Но что особенно нас поразило, это то, что Сэнсэй нёс в руках два меча в ножнах, перевязанных чёрной материей. Я, к примеру, даже и не подозревала, что сё это он привёз сюда, на море. Странно, ведь сколько мы здесь ни тренировались, Сэнсэй ни разу не облачался в подобное одеяние и ни разу даже не упоминал, что взял с собой мечи, не говоря уже о том, что проводил тренировки, используя их. По крайней мере на наших глазах подобного не происходило. Да, предсказать поступки Сэнсэя действительно очень трудно.

Некоторые ребята от удивления соскочили со своих мест. Чего-чего, а такого зрелища явно никто из нас не ожидал увидеть. Очевидно, в предвкушении предстоящей тренировки глаза у старших ребят, что называется, загорелись азартным огоньком.

– Сейчас будет что-то особенное, – пророчески полушёпотом объявил Стас.

Но чем ближе подходил Сэнсэй, тем больше, как мне показалось, нарастало какое-то неумолимое напряжение в воздухе. Лёгкий страх неизвестной мне природы потихоньку стал сковывать меня словно изнутри, будто цементируя все мои движения. Причину этого страха я поняла чуть позже, лишь после того, как Сэнсэй подошёл поближе. И причина была в том, что это был совершенно другой Сэнсэй, которого я не знала!

Таким его я ещё никогда не видела. Мужественное лицо Сэнсэя, оттенённое накинутым капюшоном, в сочетании с тёмным загаром было похоже на лицо могучего воина. Целеустремлённый взгляд словно крушил на своём пути все невидимые простому глазу препятствия, очищая пространство от чего-то низменного. И в то же время его облик излучал великое спокойствие и достоинство, которое было свойственно разве что Существу, обладающему огромной силой. Даже в самой походке, твёрдой и уверенной, чувствовалась эта незримая, необыкновенная мощь. Видимо поэтому моё Животное с каждым шагом Сэнсэя всё больше стало сжиматься в комочек от страха, словно обвиняемый перед грозным Судьёй. Это был страх даже не перед Человеком. Это был страх перед чьей-то огромной Духовной Волей! Страх за что-то своё маленькое и подленькое, которое словно тяжкий осадок накапливалось с годами, после всех эгоистичных мыслей, действий и поступков. Это был совершенно неестественный, жуткий страх, страх вины перед собой за саму же себя. И от этого давящего обвинительного чувства, несмотря на окружающую жару, внутри у меня, что называется, всё похолодело.

И подобное, очевидно, переживала не только я. Радость ребят по поводу предстоящей тренировки как-то быстро стала стихать по мере приближения Сэнсэя. Когда он подошёл к нам в своём странном одеянии, то ничего не объясняя стал молча развязывать чёрную материю на ножнах мечей. Казалось, что ткань была завязана очень крепко. Однако Сэнсэй быстро справился с узлами, размотав их с лёгкостью ритуальными движениями. Накинув чёрную ткань на руку, он взял один из мечей и резко протянул его… Виктору. Настолько резко, коротким движением, словно это был вызов не на жизнь, а на смерть. Мы даже вздрогнули от такого выпада его руки в сторону Виктора. Парень, видимо так же как и мы явно не ожидавший подобных действий и тем более выбора Сэнсэем своей кандидатуры в соперники, чисто механически взял протянутый ему меч, растерянно глядя на Сэнсэя расширенными от ужаса глазами.

– У тебя один шанс… выжить, – строго и жёстко заявил ему Сэнсэй, сделав ударение на последнем слове.

Ребята стояли, как вкопанные столбы, в полном недоумении глядя на происходящее. И казалось, боялись даже шевельнуться, дабы ни единым движением мускула не выдать своего присутствия и не занять место Виктора при этом более чем странном инциденте. А у меня от этих слов Сэнсэя по спине даже пробежал лёгкий холодок.

– Ты понял! Один! – как громогласное эхо приговором прозвучали слова Сэнсэя.

– Сэнсэй, я… я, – чуть ли не заикаясь, пробормотал Виктор, удерживая дрожащими руками меч.

– У тебя ровно три секунды до начала боя, – чеканя каждое слово, произнёс Сэнсэй. – Если ты не начнёшь атаку, я начну её первым. И шанса у тебя не будет!

Сэнсэй перевёл свой тяжёлый взгляд на Володю и окликнул его по имени, отчего сам Володя как-то неловко дёрнулся, словно с перепуга, глянув на него преданными глазами и превратившись в единый слух. И тут Сэнсэй заявил ему такое, отчего у меня чуть волосы дыбом не встали.

– К трупу одного из нас привяжешь камень, вывезешь на лодке и сбросишь в море. Ты меня понял?!

Володя кивнул с такой готовностью, словно ответил «Так точно!» Сэнсэй вновь перевёл взгляд на Виктора:

– У тебя… один… шанс!

Сказав это, он повернулся к Виктору спиной и запихнул ножны с мечом за пояс своего одеяния. Его слова повергли меня не просто в шок. Они опрокинули на меня целое цунами такого ужаса, что мои зубы стали выбивать мелкую дрожь. Одновременно мой разум, точно вулкан, взорвался от непомерного возмущения: «Какой труп? Какая лодка? Да они что тут все обалдели?! С ума сошли?! Взять и друг друга поубивать? Ни за что ни про что! Да и вообще, разве можно за что-то убивать друг друга?! Мы же люди, а не звери! Люди! А как же эти убеждения – „надо ценить жизнь человеческую“?! Кошмар!» Я просто захлёбывалась от этого внутреннего отчаяния и беспомощности. Одна часть меня содрогалась от безумного страха, словно осиновый лист во время урагана, а другая часть понимала, что словами мне уже не успеть переубедить «соперников» и переломить ситуацию. Надо было срочно что-то делать, что-то предпринять. Предпринять быстро и сейчас же. И ничего другого в голову не пришло, как дурацкая идея броситься между ними. Глупо до невозможности, но вдруг это спасёт ситуацию? Лучше уж пусть мой труп сбросят в море, чем погибнет кто-то из них. Но только я об этом подумала, как моё тело ещё больше сковало страхом и точно пригвоздило к месту. Душа кричала и рвалась, желая предотвратить неизбежное, а тело предательски продолжало цепенеть от ужаса одной только мысли сиюминутно распрощаться с жизнью.

Напряжение решающей схватки нарастало. Неожиданно плечо Сэнсэя слегка дёрнулось. Виктор точно сорвался, как будто выпущенная пружина после нажатия спускового крючка. Он с криком ужаса практически вырвал меч из ножен, отшвырнув их в сторону. Резко взмахнул им и направил на своего беспощадного «соперника». Со свистом разрезая воздух, его меч приближался к Сэнсэю. В это время Сэнсэй моментально выхватил свой меч и, развернувшись вполоборота, даже не переставляя ног, нанёс мощный удар по оружию Виктора, практически сразу же выбив его из рук одним взмахом. Совершая обратный полёт, меч Сэнсэя полосонул по голове Виктора. Множество шёлковых волосинок разом взметнулись вверх, купаясь в лучах солнечного света. Виктор же с остекленевшими глазами медленно рухнул на колени, осев на песок. А сверху россыпью опускался целый каскад его волосинок. Глядя на каменное бледное лицо Виктора моя особа, застыв от ужаса, так и не смогла понять, жив он или нет. Всё это произошло настолько быстро, что если бы я в этот момент моргнула, то ничего бы не увидела. Сэнсэй вновь отвернулся спиной, словно и не поворачивался вовсе. И в этой абсолютной тишине прозвучал всё тот же его могучий голос, наполненный внушительной силой:

– Теперь тебе нечего бояться, потому что ты… УМЕР!

Меня словно шибануло током по позвоночнику. Струйка электрического разряда, как по спиральке пробежала от самого копчика до макушки. Странно, но вопреки пережитому практически животному страху смерти, я как-то чётко ощутила совершенно противоположное этому ощущение – всеобъемлющую полноту жизни! Ясно и чётко почувствовала себя именно хозяйкой своего тела. Теперь уже не я принадлежала телу, а тело мне. И причём оно служило мне верно и правильно. Я почувствовала полноту жизни не только в себе, но и что удивительно, во всём окружающем этот чудный бесконечный цикл жизни. Жизни, которая слаженно перетекала из одной формы в другую, эту восхитительную Целостность и Гармонию! Я ощутила присутствие какой-то глубокой Мудрости и размеренности во всём, что меня окружало. Всё вокруг было наполнено дыханием жизни: и песок, и море, и прибрежный камыш, и воздух. Всё дышало великим созвучием единой Мудрости!