Лукреция Борджиа. Грешная праведница Павлищева Наталья

Джованни Сфорца такое предложение возмутило. Лукреция очень удивилась:

– Но ведь ты хотел служить в венецианской армии?

– Но не с такой мизерной платой!

– А сколько получают остальные командиры отрядов у дожа?

– Не знаю, наверное, столько же, но твоему братцу Джованни твой отец платит в несколько раз больше!

Глаза Лукреции сверкнули нехорошим блеском:

– Ты верно заметил: мой отец моему брату.

Ледяной тон жены не остудил возмущения графа, тот продолжал кипеть до самого вечера. Эти Борджиа на каждом шагу унижали его! Ему постоянно давали понять, что он всего лишь граф Пезаро! И снова Лукреция фыркнула:

– А разве это не так?

Джованни смотрел на свою повзрослевшую и похорошевшую супругу и ловил себя на мысли, что ему очень хочется обхватить ее тонкую шейку стальными пальцами и держать, пока не посинеет лицо и не вывалится язык. После его возвращения они спали врозь. Сначала Джованни отговорился усталостью после пути, потом недомоганием, а потом просто не пришел. Гордая Лукреция после третьей ночи в одиночестве при вернувшемся домой муже задавать вопросов не стала, а Джованни больше ничего не объяснял и не оправдывался.

В действительности же он боялся проговориться о своем предательстве во сне. Для Лукреции это было сильнейшим унижением, муж вернулся злой, все время придирался, выговаривал, что к нему плохо относятся Борджиа, но главное – пренебрегал близостью с ней. Долгое одиночество, когда вокруг только слуги и неизвестно, что будет дальше, а теперь вот такое пренебрежение не добавляли Лукреции радости. Тем сильнее ее тянуло в Рим к отцу и братьям (в Рим вернулся и Джованни Борджиа), к тем, кому она всегда дорога, кто всегда был рад ее видеть, кто ее любил и баловал.

– Отец и братья зовут меня к себе в Рим.

– Ты никуда не поедешь! – Граф Пезаро прекрасно понимал, что во второй раз Лукреция сюда не вернется, значит, придется самому ехать к ней, а Рима и проницательного взгляда Чезаре он боялся до смерти.

– Поеду, отец зовет меня.

– У тебя есть муж, и я не разрешаю тебе ехать!

И тут Джованни увидел, что Лукреция действительно Борджиа, бровь женщины чуть приподнялась, а взгляд стал очень похож на взгляд брата, жена напомнила ему Чезаре.

– Муж? Я забыла, что это такое.

Лукреция просто развернулась и вышла из комнаты. Джованни остался стоять, не зная, как поступить.

Граф Пезаро чувствовал себя отвратительно. Он не желал этой женитьбы, никогда не любил свою жену, ведь Лукреция вовсе не была красавицей, какой ее прославляли всюду, разве что хороши золотистые волосы и тонкий стан. Да еще какое-то беззащитное выражение почти детского лица и взгляд серых глаз, но Джованни прекрасно знал, что взгляд может быть и иным, таким, как сейчас, – твердым и чуть насмешливым.

Он отнюдь не был глуп и не был по натуре предателем, Джованни Сфорца был просто слабым и небогатым человеком, зависящим от родственников и благоволения Папы. И от того, и от другого очень хотелось освободиться, но тогда не на что жить. А тут еще женитьба на женщине, привыкшей к роскоши и обожавшей своих родных. Пойти у нее на поводу означало попасть в полную зависимость от Папы; если бы Джованни любил свою жену, такая жертва стала бы возможной, но как раз любви и не было ни с его, ни с ее стороны.

А теперь муж не желал и просто исполнять супружеские обязанности.

Первые ночи после его возвращения Лукреция плакала, стараясь по утрам скрывать следы от слез. Через несколько дней она разозлилась и твердо решила уехать, как бы ни злился Джованни. В Пезаро она мужу не нужна, если он уедет в Венецию, то придется снова оставаться одной. Привыкшей к роскоши, к окружению многих любящих людей Лукреции такая жизнь казалась тюрьмой. Она спокойно пережила трудные времена в Пезаро, заботилась о дворце, помогала кому только могла, горожане вспоминали ее добрым словом, но вечно сидеть в далеком небольшом городе, дожидаясь мужа, к тому же вовсе не склонного спать с ней, – это слишком.

Пожалуй, приласкай он Лукрецию, жена простила бы Джованни все – безденежье (деньги были и свои), долгое отсутствие без писем, даже вынужденное одиночество, но просто сидеть в Пезаро, ожидая неизвестно чего, она не могла и не хотела.

Ночью снова были слезы, и снова в ее постели не было Джованни Сфорца.

Утром граф Пезаро застал свою супругу за распоряжениями об укладке вещей.

– Что вы делаете?

– Как видите, распоряжаюсь об укладке багажа.

– Я же сказал, что вы никуда не едете. Я не позволяю.

Она просто посмотрела на него долгим взглядом Борджиа – проницательным, проникавшим, казалось, в самые темные закоулки души, и Джованни снова показалось, что Лукреция все о нем знает.

– Если я не поеду, то вы не получите никакой должности от Его Святейшества, и у дожа тоже.

Конечно, она уехала, но удивительно, что еще до супруги уехал граф Пезаро, правда, он не учел одного: поехал в Рим, в то время как Папа и кардинал Валенсийский все еще пребывали в Перудже. Лукреция отправилась туда. Джованни Сфорца умчался вперед, объяснив, что жена со своим обозом будет слишком медленно тащиться, но это было Лукреции на руку, ей вовсе не хотелось ни видеть Джованни, ни беседовать с ним. Замужество явно оказалось неудачным, и как теперь быть, женщина просто не знала, но решила ничего не говорить родным о пренебрежении ею мужем, это было слишком унизительно.

За время пути в Перуджу Лукреция постаралась выбросить супруга вместе с проблемами из головы. Она так давно не видела своих родных, так хотелось поцеловать руки Его Святейшеству, обнять брата, станцевать с ним что-нибудь испанское… Перед отъездом Джованни попробовал надавить на жену, чтобы она помогла заполучить кардинальскую шапку его родственнику Сиджизмондо Гонзага, брат которого Франческо Гонзага был героем разгрома французов при Форново.

– Это все, что тебе нужно? Может, еще кого-то из родственников пристроить, чтобы ты мог перед ними похвастать?

Лукреция была права, Джованни Сфорца хвастал перед Гонзага, что отправляет жену в Рим, чтобы та ходатайствовала по поводу этого дела, мол, дочь Папы сделает все, как ей велит муж!

– Но ведь Его Святейшество с легкостью раздает посты своим родственникам и тем, кому пожелает.

– Его Святейшество не раздает, а назначает кардиналами тех, кому он может доверять, не думаю, что среди них будут твои родственники.

Она все больше и больше злилась на мужа, не желавшего обращаться с женой так, как она привыкла, и все больше жалела о таком союзе.

В небольшой кабинет, где сидели, занимаясь делами, Папа и Чезаре, осторожно заглянул секретарь:

– Ваше Святейшество…

Александр нахмурился, он просил не беспокоить их с сыном, но лицо секретаря расплылось в улыбке, и прежде чем понтифик успел рассердиться, счастливый секретарь выпалил с мечтательным выражением на физиономии:

– Донна Лукреция…

– Что?!

– Приехала!

Знал, что сообщать, Папа и кардинал Валенсийский вскочили со своих мест и бросились навстречу своей любимой девочке, едва не сбив с ног самого секретаря. По коридору к ним действительно спешила Лукреция!

– Девочка моя… – раскрыл ей объятья понтифик.

Дочь, как полагалось, попробовала присесть в поклоне, поцеловать руки Папы, но тот не позволил, поднял, расцеловал в обе щеки, рядом стоял Чезаре, с трудом дожидаясь своей очереди. Заметив нетерпение сына и в очередной раз порадовавшись такой дружбе детей, понтифик подтолкнул Лукрецию к Чезаре. Теперь объятья были еще горячей.

– Ах, как я рада вас видеть! Как же я по вас соскучилась!

– А мы как скучали без тебя!

– Ты посмотри, отец, как она выросла, как повзрослела!

Лукрецию поворачивали то одним, то другим боком, хвалили, восторгались, она снова чувствовала себя в привычной атмосфере любви и обожания. Это было то, чего она так страстно желала, чего так ждала. Пятнадцатилетней графине была очень нужна именно такая атмосфера.

– А где твой супруг?

Лукреция чуть нахмурилась, но тут же махнула рукой:

– А! Он не слишком подходящая для меня компания!

– Даже так?

Александр с Чезаре переглянулись, будь Лукреция чуть внимательней, она поняла бы, что разговор о несоответствии супругов между отцом и сыном уже бывал, но юная женщина так радовалась, что снова среди родных и дорогих ей людей, что мысли о муже постаралась просто выбросить из головы.

– Мы будем сегодня танцевать? – Глаза Чезаре смеялись, он прекрасно понимал, сколь заманчиво для сестры такое предложение.

– О, да! Испанские танцы! Можно, Ваше Святейшество?

– При одном условии, вернее, двух.

Брат с сестрой удивленно замерли, никогда не бывало такого, чтобы отец, обожавший смотреть на танцы детей, не соглашался с восторгом.

– Первое: вы будете еще и петь. – Лица брата и сестры расплылись в улыбках. – А еще ты немедленно поцелуешь меня и назовешь отцом. Мне надоело твое «Святейшество». Иди ко мне, моя девочка!

Секретарь издали наблюдал, как понтифик снова обнял и расцеловал свою дочь. Кому еще может быть позволено вот такое? Только любовнице. Неужели…

Он подумал, что о происходящем нужно обязательно рассказать Иоганну Бурхарду, церемониймейстеру двора, который к тому же подробно записывает все, происходящее в Ватикане.

Секретарь был новеньким и не знал, что объятья и поцелуи у Папы возможны с теми женщинами, которых он больше всего любил (необязательно плотской любовью), но главной среди них была дочь Лукреция. Потому что любовница сегодня может быть одна, а завтра другая, а дочь, да еще и такая, у него единственная. Эти трое – Джованни, Чезаре и Лукреция были для понтифика семьей Борджиа, за которую он готов отдать не только все сокровища, но и саму жизнь. Его дети… Что могло быть ценней?

Вечером действительно был пир и были танцы. Устроил праздник местный владетель Бальони. Лукреция с таким удовольствием окунулась в привычную суету перед пиром, потом принимала комплименты по поводу своей красоты, выслушивала заверения, что пребывание в Пезаро ей явно пошло на пользу, что она со временем только хорошеет… Но главное… она танцевала с братом. Месяцы, проведенные в Пезаро, вдруг показались вечностью, неужели вот так они танцевали всего год назад? Казалось, это было так давно…

Сейчас Лукреция вполне ощутила, что для нее означали эти месяцы разлуки с родными и любящими ее людьми, поняла, что она не сможет жить без Его Святейшества, без Чезаре, без другого брата – Джованни, который тоже должен скоро приехать, без римской суеты и праздников. В Пезаро тоже не было скучно, даже после отъезда графа Пезаро его супругу часто приглашали на разные пирушки, общество было приятным, но с Римом не сравнится.

Лукреция с Чезаро действительно много танцевали; глядя на детей, с удовольствием выплясывающих испанские танцы, Папа млел, ему не хватало только Джованни, о Джофре он и не вспоминал. Как сама Лукреция не вспоминала о своем мрачном муже Джованни Сфорца.

– Ну, сестричка, дома лучше? – Чезаре грациозно поклонился, как велел рисунок танца.

Кланяясь в ответ, Лукреция беззаботно рассмеялась:

– Конечно!

– Как ты похорошела!

В Риме Папу встречали, как победителя, ведь ни для кого не секрет, что хотя он и не оборонял Рим, именно благодаря его хитрости и умению вести переговоры французы оказались в дураках. Мысль о том, что завоеватели едва унесли ноги, нравилась всем, конечно, в самом городе мародерствовали не только французы, немало домов было разграблено, а женщин изнасиловано своими же итальянцами, но вспоминать об этом как-то не хотелось. Напротив, Рим готовился встретить Франческо Гонзага – победителя при Форново, того самого, что заставил армию Карла поспешно уносить ноги за Альпы и которому достались немалые богатства, награбленные французами в Неаполе.

Вообще-то, Карл считал, что это он победил в битве на реке Таро, ведь французская армия сумела прорваться сквозь ряды итальянцев и уйти. А вот итальянцы считали, что выиграли они, ведь Карл ушел «налегке», бросив все, вместе с пушками и обозом… А еще были пленные, за которых предстояло получить неплохой выкуп.

Папа позвал дочь к себе. Лукреция, обласканная и задаренная отцом, предвкушала новый подарок и была очень довольна. Глядя на свою повзрослевшую дочь, которая за год отсутствия превратилась из тоненькой девочки в столь же тоненькую, но уже женщину, Александр с досадой покусывал губу: надо немедленно придумать, как избавить ее от этого мужлана Сфорца! Но пока речь шла не об этом.

– Лукреция, я хочу, чтобы прием в честь героя Форново прошел в твоем дворце Санта Мария ин Портико.

– В честь Франческо Гонзаго?! У меня?

– А ты против? – рассмеялся довольный смущением дочери Александр.

– Как я могу быть против, я боюсь не справиться. Отвыкла за год…

– Бурхард поможет все организовать, я выделю средства. Твоя роль – с почестями принять дорогого гостя. С этим справишься?

– Да.

Глаза Лукреции счастливо блестели. Ей предоставлялась возможность быть хозяйкой большого приема не в маленьком Пезаро, где пусть и весело, но все же провинциально, а в Риме да еще и в честь общепризнанного героя!

– Завтра вечером.

Лукреция низко присела, поцеловала руки Папы и буквально выскочила за дверь. Навстречу шел Чезаре; завидев счастливую, возбужденную сестру, он, широко улыбаясь, поинтересовался:

– Что?

– Прием в честь Франческо Гонзаго пройдет в моем дворце!

– Какой же ты еще ребенок! – не выдержал брат. – Иди сюда, я тебя поцелую.

Нежный поцелуй Чезаре не остался незамеченным Иоганном Бурхардом, который расценил его как подтверждение слухов о связи сестры и брата.

Осторожно крякнув, чтобы прервать объятья брата и сестры, церемониймейстер низко склонился в поклоне, но не столько, чтобы выразить свое почтение, сколько чтобы скрыть смущение. Столь откровенные объятья в Ватикане… о, на это способны только Борджиа! Совсем уже потеряли стыд!

– Его Святейшество поручил мне разработать церемонию встречи героя Форново к завтрашнему дню…

– Да, прием будет у меня во дворце. Вы поможете мне его организовать?

– Конечно, мадонна.

Джованни Сфорца несколько удивила суета во дворце. Туда с раннего утра вдруг потянулись повозки со всякой всячиной: снедью, посудой, коврами, рулонами ткани, фонариками, забегали десятки чужих слуг (хотя отличить своих от чужих он едва ли смог бы, но потому, как слуги тыкались, не зная расположения комнат, было ясно, что это чужие).

Остановив одного из слуг, граф Пезаро потребовал ответа: почему суета? Слуга пожал плечами:

– Готовимся к сегодняшнему приему, господин.

Джованни показалось, что слуга смотрит насмешливо, потому дальше расспрашивать не стал, отправился прямиком в спальню супруги. Вскочившую перед ним Пантецилию, которая охраняла сон хозяйки (Лукреция не встала так рано), граф просто отодвинул. Пискнув, как мышонок, под его твердой рукой, служанка вынуждена была подчиниться. В конце концов, он супруг хозяйки и имеет право входить в эту спальню в любое время дня и ночи, если, конечно, хозяйка не распорядилась никого не пускать. Но такого распоряжения не было.

Пантецилия с недоумением смотрела в спину графа Пезаро, странный все же муж у донны Лукреции, к чему приходить утром, если здесь можно было провести всю ночь? Но, похоже, Джованни Сфорца не собирался проводить утренние часы с женой, он намеревался задать ей вопрос, слишком решительным был его шаг.

Лукреция сладко спала, ее волосы разметались по подушке, графиня Пезаро и днем была похожа на ребенка, хотя ей почти шестнадцать, а во сне она вообще выглядела нежной девочкой. На мгновение Джованни замер, глядя на сладко посапывающую супругу. Ну почему он такой неудачник?! Почему у него нет достаточно денег, достаточно сил, чтобы просто увезти вот эту девочку и, не обращая внимания на ее родственников, держать у себя в Пезаро, там организовать двор не хуже, чем в Ферраре, Милане или даже блестящей Флоренции? Чем он хуже? В глубине души он прекрасно понимал, что это только из-за собственной слабости. Даже Франческо Гонзага после начальных уступок сумел стать героем коалиции, сумел вовремя возглавить армию и дать отпор французам, а он, граф маленького Пезаро, так и останется всего лишь Джованни Сфорца, одним из тех Сфорцо, с которыми мало кто считается.

Когда Джованни женили на дочери Папы, одни над ним посмеивались, другие завидовали, но все ожидали, что он сумеет извлечь выгоду из такой женитьбы. Но до сих пор Джованни ничего не сумел, Лукреция была мила, ласкова, терпима, но она не добилась кардинальского места для брата Франческо Гонзага, как обещал своим родственникам Джованни, и граф понимал, что теперь насмешек не избежать.

Воспоминание о проваленном обещании разозлило бедолагу еще сильнее, жена жила так, словно его вовсе не было на свете! Если бы только она…

– Лукреция!

Она открыла глаза не сразу, а открыв, не испугалась. Нежные губы тронула улыбка:

– Джованни…

Понимая, что сейчас даст слабину и уже ничего не сможет потребовать, граф Пезаро напустил на себя строгий вид:

– Что происходит в нашем дворце?! Что за прием ожидается сегодня?

Лукреция села на постели, ночная рубашка чуть сползла, открыв худенькое плечико, на которое Джованни старался не смотреть.

– Его Святейшество устраивает прием в честь Франческо Гонзага.

– А при чем здесь наш дворец?

– Он доверил такое важное дело мне.

Если бы Лукреция сказала «нам», Джованни, пожалуй, не взъярился бы, но его снова отодвигали в тень.

– Тебе? А я здесь ни при чем? Почему я от слуг узнаю, что моя жена намерена принять в доме героя Форново?!

В голосе супруга звучало столько едкой желчи, словно она сделала что-то совершенно недопустимое, гадкое по своей сути. Почему? Потому что согласилась принять Франческо Гонзаго? Лукреция поправила ворот рубашки, закрыв плечо, и спокойно ответила:

– Потому что это поручение Его Святейшества было дано вчера вечером, а вы, граф, отсутствовали. Ваше местонахождение мне было неизвестно, потому ни посоветоваться, ни просто сообщить вам не было возможности.

Даже если бы она накричала, было легче, но она демонстрировала спокойствие не меньшее, чем ее знаменитый брат. Джованни воочию увидел одну из знаменитых черт Борджиа – спокойствие, вернее, умение не терять его ни при каких обстоятельствах.

Это была пощечина, которую он вполне заслужил, потому что действительно вернулся под утро, но от справедливости сказанных слов стало еще хуже. Граф вскочил и почти выбежал прочь. Вслед ему несся все такой же спокойный голос жены:

– Надеюсь, вы будете сегодня дома, граф.

Конечно, он был. Во-первых, отсутствие означало бы открытый вызов Борджиа, чего позволить себе граф Пезаро никак не мог, во-вторых, прием все же в честь Франческо Гонзага, отсутствие хозяина дома оскорбило бы герцога Мантуи.

Бал, несомненно, удался. Хозяйка была очень хороша, хозяин мрачен, но этого даже не заметили, как не заметили самого Джованни Сфорца, мог бы и не быть дома… Для себя Джованни решил, что уедет вместе с Франческо Гонзага и больше не появится рядом со своей супругой, хватит быть всеобщим посмешищем. Жена ему не так уж и нужна, для ночных развлечений есть продажные женщины, а постоянно испытывать унижение не хотелось, поставить же себя на достойное место перед Борджиа он не надеялся.

Франческо Гонзага показался Лукреции совершенно удивительным человеком. Он был по-своему хорош – рослый, жилистый, сильный, одновременно крепкий, с таким не страшно, и элегантный… Круглые, большие глаза герцога смотрели внимательно и чуть устало, красиво обрисованные, немного пухлые губы выдавали в нем опытного и страстного любовника… Герой Форново, блестящий придворный, красивый мужчина, опытный любовник… чего еще желать? К тому же он был женат на Изабелле д’Эсте, одной из самых замечательных женщин Италии. Ее сестра Беатриче была замужем за Лодовико Моро, но два года назад скончалась.

Лукреция во все глаза смотрела на маркиза Мантуанского, вот каким должен быть мужчина, и у такого мужчины, конечно, должна быть такая супруга, как знаменитая Изабелла! Тогда она еще не догадывалась, что пройдет время, и с Франческо и с Изабеллой судьба их еще сведет, причем не просто сведет, а теснейшим образом свяжет.

Но дочь понтифика никоим образом героя Форново не интересовала – слишком молода, совсем девочка. Ведь Лукреция еще и выглядела моложе своих шестнадцати лет. Трогательная в своем старании казаться взрослой замужней дамой, она восхищала грацией, роскошными волосами цвета горящего на солнце золота, а еще необычайными серыми глазами, принимавшими оттенки одежды, в которую наряжена.

Это был страшный разговор. Лукреции показалось, что либо она, либо Чезаре сошли с ума.

– Прости, Чезаре, мне не по себе, сегодня необычайно душный день…

– Ты не беременна ли, сестренка?

Лукреция испуганно вскинула на брата глаза:

– Нет, что ты!

Чезаре чуть улыбнулся:

– Хорошо, если ты не против, я немного погодя подойду к тебе в комнату, и мы обсудим этот план подробно. Мне хотелось бы слышать твое мнение.

– Да-да, конечно. – Бедная женщина едва ни задыхалась.

– Я приду…

– Да…

Лукреция быстрым шагом удалялась в свои покои, сделав вид, что ей срочно нужно отпустить шнуровку из-за духоты. Кардинал смотрел вслед сестре со все той же легкой улыбкой. Будь она чуть внимательней, заметить эту усмешку не составило труда, но бедняге не до того.

То, что услышала от Чезаре Лукреция, повергло ее в шок. Брат говорил о… планах убийства Джованни Сфорца! Нет, Лукреция вовсе не дорожила мужем, честно говоря, вечно недовольный оказываемой ему честью и сравнивающий дары Папы своим сыновьям с дарами себе, Джованни страшно действовал супруге на нервы. Хотелось крикнуть:

«Сначала надо стать если не Борджиа, то хотя бы достойным такого имени, чтобы чего-то ожидать!»

Джованни ругал Папу и ждал от него подачек, причем размеры этих подачек ему всегда казались недостаточными. Но еще хуже – он пытался усидеть на двух стульях, служа одновременно и Папе, и Сфорца. Но после событий последних лет ни о какой дружбе со Сфорца у Александра не могло быть и речи, в лучшем случае он терпел предавшую его в трудную минуту фамилию, а Лодовико Моро, несомненно, ненавидел. В такой ситуации нужно было снова выбирать, а делать этого муж Лукреции не мог и не хотел. Разрываясь между службой Риму и Милану, он в результате не служил никому и со всеми испортил отношения.

Но не до такой же степени, чтобы его убивать!

Сначала Лукреции хотелось выкрикнуть это прямо в лицо брату, она даже рот раскрыла, но замерла, не произнеся ни звука, потому что вдруг поняла: ее согласие будет означать соучастие в убийстве! Она не выносила даже мысли об убийствах, девочкой закрывала уши, когда при ней рассказывали о найденных в Тибре трупах. Чезаре смеялся и заставлял уши открывать, а потом снова и снова говорил о раздувшихся в воде животах, о вывалившихся синих языках… Лукреция кричала:

– Ты злой! Злой!

Что она должна кричать сейчас, когда брат деловито обсуждает с ней план убийства ее мужа?!

Лукреция мгновенно решила, что должна предупредить Джованни, как бы он ни надоел, убивать графа Пезаро не за что. Пусть лучше бежит, скрывается в своем замке на берегу моря, хотя и туда за ним могут последовать убийцы, но это будет потом и… далеко, не на ее глазах…

И вдруг почти у собственной двери ей попался на глаза Джакомино – дворецкий графа Пезаро, видно, намеревался что-то спросить от имени Джованни. Лукреция быстро оглянулась и, не заметив никого, схватила Джакомино за рукав:

– Тихо! Только молчите!

Изумленный дворецкий послушно почти бежал за супругой хозяина, ломая голову, с чего это донне Лукреции пришло в голову нападать на него в коридоре и тащить с собой в комнату. Но не кричать же, отбиваясь от женщины?

В комнате произошло и вовсе странное: Лукреция взволнованным голосом велела немедленно выйти служанке, которая возилась, складывая в сундук какие-то вещи:

– Потом закончишь. Оставь нас!

Не успел Джакомино удивиться, как донна затолкала его за ширму, шепотом распорядившись:

– Сидите здесь тихо и молчите, что бы ни услышали!

Едва бедолага перевел дух, как в дверь постучали и, судя по голосу, вошел человек, которого сам дворецкий боялся больше всего в Ватикане – кардинал Валенсийский Чезаре Борджиа!

– Тебе стало лучше, Лукреция? Ты уже можешь спокойно поговорить со мной?

– Да, да, мне уже лучше. Но мне было так дурно, что я даже не поняла, о чем ты говорил. Ты не мог бы повторить, Чезаре?

– Пойдем в твой кабинет?

– Нет, нет! – Лукреция почти схватила брата за рукав, потянула к креслу. – Присядь, поговорим здесь.

Она столь откровенно покосилась на ширму, что Чезаре догадался, что за ней кто-то есть.

– Ты одна?

– Да! – быстро подтвердила сестра.

Но Чезаре, прежде чем сесть, плотно прикрыл дверь в спальню. Лукреция снова бросила осторожный взгляд на ширму, что подтвердило догадку брата. Однако он старательно делал вид, что не замечает опасений Лукреции. Спокойно сел, откинулся на спинку кресла и стал пересказывать план убийства графа Пезаро.

– Я думаю, он надоел уже всем, в том числе Лодовико Моро. – Чезаре рассмеялся. – Разве что в своем Пезаро его еще любят.

Лукреция тоже натянуто рассмеялась, поддерживать разговор она была не в состоянии и молила бога только о том, чтобы брат не заставил и ее обсуждать такой план. Видно, заметив ее состояние, Чезаре усмехнулся:

– Нет, ты определенно беременна! Такой рассеянной я тебя никогда не видел.

– Да нет же! Нет!

– Ты уверена? – участливо заглянул в лицо сестре Чезаре.

– Уверена.

– Хорошо, ты подумай, поговорим позже. Когда будет не так душно…

Прятавшийся за ширмой Джакомино подумал, о какой духоте может идти речь, если с утра дождь как из ведра и довольно прохладно. Вообще-то, он был потрясен, не каждый день приходится слышать об убийстве собственного господина.

Когда Чезаре вышел за дверь, Лукреция сделала знак высунувшемуся из-за ширмы дворецкому, чтобы пока не выходил, осторожно приоткрыла дверь и, только убедившись, что брат уже довольно далеко, наконец, смогла перевести дыхание. Она не заметила, что когда чуть скрипнула приоткрывшаяся дверь, Чезаре на мгновение замер, но тут же прибавил шаг. На его лице играла почти лукавая улыбка.

Теперь Лукреция сама вытащила из-за ширмы Джакомино:

– Ты все слышал? Тихонько выберешься из моих комнат и сообщишь все хозяину. Только осторожно.

Дворецкий только кивал, не в состоянии вымолвить ни слова. Ни Джакомино, ни сама Лукреция не сообразили, что в разговоре Чезаре вообще не сказал, как и когда должен быть убит граф Пезаро, только несколько раз повторил, что приказ о его убийстве уже отдан. И даже не сказал, кем отдан. У страха, как известно, глаза велики, а у смертельного и вовсе огромны. Джакомино с трудом сдерживал себя, чтобы не бежать в покои своего господина, а там, пока выйдут прочь слуги, чтобы сообщить ему новость наедине.

На Рим опустилась темная южная ночь, она была теплой, хотя весна еще не закончилась. Город уже притих, когда два всадника с низко опущенными на лица капюшонами плащей выехали через северные ворота и пустили коней в галоп – Джованни Сфорца и его дворецкий Джакомино уносили ноги в Пезаро. Граф так испугался услышанного от своего слуги, что загнал коня. Конь дворецкого пал раньше, Джакомино пришлось остановиться, не доехав до Пезаро, и купить новую лошадь. Арабский скакун самого Джованни Сфорца дотянул до площади перед дворцом, но там пал и он.

Бедному Джованни едва удалось перевести дух. Он прекрасно понимал, что как бы далеко ни находился Пезаро, убийцам не составит большого труда добраться в его дворец, а потому усилил охрану, перестал выезжать куда-либо, заставлял все того же Джакомино пробовать все блюда, прежде чем брал в рот что-то сам.

Но постепенно полегчало, видно, Борджиа не до сбежавшего зятя, Джованни Сфорца оставили в покое.

Теперь встал вопрос, как быть с Лукрецией. Вообще-то, это она спасла жизнь мужу, но граф Пезаро даже благодарить не намерен: Лукреция одна из Борджиа, а все они преступники, убийцы безо всякой жалости. Выбравшемуся из Рима невредимым Джованни Сфорца казалось, что он побывал в аду. Когда немного полегчало, принялся вспоминать разные ужасные слухи, которые слышал в Риме и вообще о Борджиа. Теперь граф Пезаро верил всему.

Борджиа убийцы? О, да, конечно, иначе почему он бежал бы из Рима столь поспешно? Не из-за трусости же!

Да, в их арсенале кинжал, яд, воды Тибра…

Нашлись те, кто вспомнил о слухах про яд Борджиа – карталену – порошок без вкуса и запаха, который действует медленно, убивая жертву через много дней после принятия этого яда. Причем умирает жертва в мучениях…

Джованни почувствовал, как у него скрутило внутренности. Неужели?! О, боже, неужели проклятый Чезаре сумел напоить его ядом раньше, чем сказал об этом Лукреции?! Врачи немедленно дали несчастному графу Пезаро сильное слабительное:

– Нужно очистить внутренности. Правда, прошло уже много времени… но все равно надо попытаться…

Бедолага ничего не ел, зато пил огромное количество молока и не вставал со стульчака. И вдруг вспомнилось, что именно так – обессилев от поноса – умер принц Джем. Вот оно! Несомненно, действовал яд.

Прием слабительного прекратили, и некоторое время несчастный Джованни лежал без сил, только охая. Но еще через день он почувствовал, что страшно хочет есть. Пожевал хлеб, потом попросил мяса, а к вечеру уже махнул рукой и уселся за стол, восстанавливать силы.

Графу было не до Лукреции, но оправдаться в глазах окружающих и своих собственных требовалось. Чего сбежал? Испугался отравления, это было достаточным оправданием. Но к чему Борджиа травить своего зятя? Все очень просто – Джованни мешал им, потому что… потому что… Лукреция любовница своего брата!

Вообще-то, Лукрецию в Пезаро помнили как вполне достойную и совсем не падшую женщину, она прилично вела себя, даже когда мужа не было дома, любовников не имела. Нашлись те, кто усомнился в такой версии своего графа. Джованни, которому отступать уже было некуда, принялся уверять, что так и есть. У Лукреции в Пезаро не было любовников? К чему они знатной донне, когда дома в Риме ждет красавец брат, и еще один брат… и вообще, сам понтифик, который, как известно, большой любитель женщин. Та красотка, что приезжала с донной Лукрецией, донна Джулия Фарнезе тоже любовница Папы Александра, это каждый римлянин знает!

Люди не всегда верят мелким сплетням, но если сплетня огромна, даже немыслима, переходит все разумные пределы, в нее верят вполне охотно. Конечно, чесать языки об инцесте понтифика с собственной дочерью опасно, можно и головы лишиться, а вот любовь Лукреции и Чезаре… о, это такая история… такая история… Они красивы, а потому любят только друг дружку, презирая остальных.

Сплетня увеличивалась, как снежный ком, обрастая новыми и новыми подробностями. Особенно старались те, кто ни Чезаре, ни даже саму Лукрецию в глаза не видел. Молва превратила дочь Папы в красавицу, заодно приписав ей невиданное распутство. Жители Пезаро словно забыли, что Лукреция вовсе не так уж красива, что она вполне добропорядочна и распутна не более чем любая другая супруга в их же городе.

Вообще-то, сплетня гуляла по Италии уже безо всякого участия жителей Пезаро, они давно забыли о семейных неприятностях своего графа, а молва о Лукреции и Чезаре продолжала обрастать гадкими подробностями. Знающих мельчайшие подробности о Лукреции и Чезаре нашлось столько, что казалось, будто любовники оповещали весь Рим, прежде чем соединиться в объятьях друг дружки.

Лукреция не могла поверить своим ушам:

– Никто не собирался убивать?! Но почему тогда ты говорил мне такие страшные слова?

Чезаре усмехнулся:

– Все получилось так, как я хотел. Твой муженек, узнав об этих замыслах, дал такого деру, что и прогонять не пришлось.

– Ты… мы почти стали мужем и женой!

– Почти или стали? Даже если стали, велика беда, перестанете. Он будет сидеть в своем Пезаро, боясь высунуть нос за крепостную стену, а ты свободна. Можешь снова приходить ко мне.

– Нет.

– Хорошо, не приходи, если не хочешь, – резкий ответ сестры чуть смутил брата.

– А… Его Святейшество знал о твоем замысле?

– В общем-то, да.

– Ты сломал мне жизнь.

– Глупости. Я избавил тебя от несчастного слизняка. Думаю, его действительно лучше было бы убить, а не пугать.

После ухода брата Лукреция бросилась писать супругу письмо. Она, торопясь, выводила слово за словом, горькие слезы капали на бумагу… Поверит ли в ее непричастность Джованни? Поверит ли в ее искренность?

Но главным в письме было не раскаянье в невольном участии в обмане, а новость о беременности! Прошло чуть меньше двух месяцев после бегства графа Пезаро, она и сама не была уверена до конца, но не могла не написать о своем состоянии мужу.

Поставив точку в своем спешном послании, Лукреция вдруг задумалась, как его переправить в Пезаро. Просто отдать или снарядить гонца значит выдать себя отцу и брату. Сказать Джулии тоже нельзя, она расскажет понтифику, тем более, после Пезаро отношения с Джулией у Лукреции испортились окончательно. Не имея возможности довериться отцу и брату, она вдруг оказалась совершенно одинока.

Лукреция решила попросить о помощи кардинала Асканио, он родственник Джованни, сможет переправить письмо в Пезаро. Она засунула письмо за корсаж и отправилась искать Асканио Сфорца. Но кардинала не оказалось в Риме. Расстроенная Лукреция едва не налетела на секретаря Папы Педро Кальдеса. Симпатичный молодой человек всегда был внимателен и доброжелателен. Лукреция подозревала, что он влюблен, но кто такой для нее Педро? Всего лишь секретарь понтифика, каких у Папы несколько.

Педро пришлось почти схватить Лукрецию за плечи, чтобы она не упала, потому что у юной женщины кружилась голова.

– Донна Лукреция, что случилось? Позвать вашу служанку?