Лукреция Борджиа. Грешная праведница Павлищева Наталья

Лукреция быстро сообразила, что если о ее состоянии или попытке написать письмо мужу станет известно отцу и тем более Чезаре, то разразится скандал, и быстро попросила:

– Нет, нет, ничего. Пожалуйста, не говорите никому, что мне стало дурно, поднимется ненужная суета.

– Позвольте вам помочь присесть где-нибудь.

– Да, пожалуйста.

Они действительно присели в сторонке и некоторое время сидели молча; почувствовав, что ей полегчало, Лукреция робко поинтересовалась:

– Как приходят в Рим вести с севера?

– Из Пезаро? Когда как. Если вам нужно что-то передать супругу поскорее, то я к вашим услугам, я завтра отправляюсь в Урбино и вполне могу заскочить в Пезаро, там недалеко.

Лукреция решилась:

– Я не хочу, чтобы о моем письме знал кто-либо, даже Его Святейшество.

– Да, донна Лукреция, для вас я готов на все.

– Вы отвезете письмо моему мужу тайно?

– Да, можете написать его. Клянусь, даже под пытками я не выдам этой тайны.

Лукреция ловко вытащила послание из-за корсажа и передала Педро, почему-то она доверяла этому секретарю, наверное, потому, что в его глазах всегда была любовь. Еще раз напомнила, что ни Его Святейшество, ни кардинал Валенсийский ничего не должны узнать.

Секретарь уехал, первые дни Лукреция с опаской косилась на Чезаре и постоянно ожидала вызова от отца. Нет, все спокойно, Педро действительно не выдал.

К тому времени, когда он вернулся, Лукреция уже твердо знала, что беременна. Теперь она с большим нетерпением ждала ответного письма от мужа, как должен обрадоваться Джованни, узнав сразу две такие новости: что у них будет ребенок и что его никто не собирался убивать. Лукреция написала мужу, что это была дурацкая шутка Чезаре, который просто решил их попугать и посмеяться. Она не очень представляла, как потом станет мирить мужа и брата, надеясь, что все обойдется, казалось, самое главное, чтобы Джованни вернулся. Тогда они объявят о будущем ребенке, и все будут счастливы! Лукреция не сомневалась, что понтифик будет совершенно счастлив, узнав о будущем внуке. Или внучке. И Чезаре тоже, как бы он ни презирал Джованни, ребенок примирит всех. Именно потому Лукреция пока скрывала свою беременность, тем более, переносила ее легко.

Как же она ждала ответа от Джованни, сотню раз представляя себе его радость! Иногда появлялась надежда, что муж вообще примчится, получив такое известие. Но шли дни, а Джованни не было. Ничего, он приедет вместе с Педро, видно, решил не суетиться, чтобы выглядеть солидней.

Вдруг пришла мысль, что его могло не быть в Пезаро, когда там появился Педро Кальдес. Что тогда? Оставлять письмо опасно…

Узнав, что Кальдес вернулся, Лукреция с трудом дотерпела до той минуты, когда сможет поговорить. Педро выглядел смущенным, неужели ему не удалось передать письмо? Лукреция почти расстроилась, но секретарь, улучив минутку, передал ей послание. Спешно засунутое за корсаж письмо просто жгло кожу, время на пиру, где они с Педро сумели всего на несколько мгновений оказаться рядом, текло невыносимо медленно.

– Что с тобой? – Взгляд Чезаре тревожен и, как всегда, проницателен.

Испугавшись, что брат сможет все прочитать в ее глазах, Лукреция быстро отговорилась женским недомоганием и попросила разрешения уйти.

– Ты не беременна ли?

– Нет, нет, что ты!

– Хорошо, я передам отцу, что ты плохо себя чувствуешь.

– Нет уж, только не это! Через четверть часа у моей постели будет стоять сонм врачей и всякий на свой лад мучить. Просто здесь душно. Но я лучше останусь.

Чезаре рассмеялся:

– Ты права. Пойдем танцевать.

Для них лучшее средство отвлечься – танец, так и на этот раз. Остаток вечера пролетел незаметно, но до своей комнаты и своей постели Лукреция добиралась, словно на пожар. Брат подозрительно посмотрел ей вслед. Что-то сестренка скрывает, а вот что?

Чезаре слишком умен, чтобы не понять: суетливость у Лукреции появилась после возвращения из Урбино секретаря понтифика Педро Кальдеса. Если они секретничают, то спрашивать у самого Педро бесполезно, однако, он ездил не один, вокруг были охранники, значит, надо спросить у них…

Вызнать все оказалось совсем не трудно. Лукреция еще не успела прочитать ответное письмо мужа, а ее брат уже знал, что Педро побывал в Пезаро, и прекрасно понял, что за секреты у этой глупышки. Он решил, что за Лукрецией надо приглядывать получше, чтобы не натворила еще каких-то глупостей вроде побега вслед за своим трусливым муженьком.

Лукреция с трудом дождалась, когда же уйдут из комнаты служанки, оставив всего одну свечу. Она никого не попросила ночевать вместе с собой, быстро улеглась и закрыла глаза, сделав вид, что провалилась в сон.

Когда за Пьячеттой закрылась дверь, она, наконец, смогла вытащить из-под подушки послание и осторожно развернуть его…

Нет, наверное, одной свечи мало, поэтому ей видятся всякие глупости! Может, попросить зажечь еще? Лукреция не могла поверить своим глазам, ее муж не верил, что будущий ребенок от него! Да, да, Джованни не верил, что она не наставила ему рога, пока он был в Пезаро! Хотелось крикнуть, что не нужно было удирать, но Лукреция вспомнила, что сама же предупредила Джованни о якобы большой опасности для него.

По поводу этого предупреждения граф Пезаро и вовсе бесился, мол, сговорились с братцем посмеяться надо мной? Ну так смейся теперь сама над собой, брошенная жена!

И, наконец, требование: если это все правда, если ты действительно желаешь сохранить семью и беременна от меня, то бросишь своих отца и брата и приедешь из Рима в Пезаро. Мало того, ты прилюдно, в полный голос откажешься от них, от имени Борджиа, объявив своих родных лжецами и преступниками!

У Лукреции потемнело в глазах. Джованни не только не высказал ни малейшей радости от известия, что у них будет ребенок, он подчеркнул, что это ее ребенок, и от кого будет рожден, неизвестно. Он не поверил в ее искренность, в ее желание всех примирить, сохранить хоть видимость семьи. И потребовал отказаться от единственных людей в мире, которые любят ее!

Да, Чезаре поступил с ними жестоко, он посмеялся над страхами Джованни, но ведь не один Чезаре на свете. Как же быть ей и будущему ребенку? Уехать в Пезаро, отказавшись от имени Борджиа? Это немыслимо, если муж сейчас не верит, сумеет ли она потом убедить Джованни, что это его дитя?

Лукреция постаралась не плакать, чтобы завтра не были красными глаза. Размышляла почти до рассвета. Единственным разумным решением показалось все же уехать в Пезаро, но отказываться от имени Борджиа она, конечно, не собиралась. Ничего, когда она окажется в Пезаро, Джованни поверит в правдивость ее слов, а потом и сам вернется в Рим. Чезаре пообещает больше никогда не поступать так жестоко и некрасиво.

Оставалось придумать, как убедить в необходимости отъезда отца. Но Его Святейшество любит свою дочь, он поймет. Только открывать ли ему секрет? Еще подумав, Лукреция решила, что пока не стоит.

Но она ошиблась, понтифик даже разговаривать об ее отъезде не стал:

– Нет!

– Но почему, Ваше Святейшество?! Там мой муж, и я должна быть рядом.

– Сбежавший, заметь. И не в первый раз.

– Но его просто испугали угрозой убийства.

– Бегать за мужем, который не желает жить рядом с тобой, не желает спать в твоей постели… это недостойно не только имени Борджиа, но и вообще недостойно женщины.

Лукрецию обдало жаром; несомненно, Папа прав. Негоже женщине так унижаться, где ее гордость, ее достоинство?

Понтифик расценил неожиданное молчание дочери по-своему, он решил, что та придумывает какую-то хитрость.

– Если ты сбежишь в Пезаро, я тебя прокляну!

Сказал и пошел прочь. Лукреция не знала, что его сердце в это время просто обливалось кровью. Было обидно; его дочь позволила себе унижение, и ради кого?! Ради какого-то слизняка, который и мизинца ее не стоит, который на виду у всех пренебрегал ею, которого уже единожды пришлось выманивать в Рим всяческими посулами. Но Джованни Сфорца свое получил, а служить или хотя бы угождать супруге не собирался.

Понтифик был готов озолотить зятя только за то, чтобы он доставлял удовольствие Лукреции, пусть бы не служил, ничего не делал, только бы не предавал, как во время нашествия французов, и не обижал Лукрецию.

Но если первое еще как-то оставалось под вопросом, то Лукрецию Джованни Сфорца определенно оскорблял, чтобы понять это, достаточно посмотреть на то, как она переживает, как мучается и ждет. Мерзавец! Ему доверили такое сокровище, а он нос воротит! Александр твердо решил развести дочь с этим слюнтяем и предателем. Его совершенно не волновали чувства зятя, за переживания дочери он был готов лично придушить графа Пезаро.

А Лукреция мучилась от невозможности что-то предпринять.

И все-таки она решила уехать. Сделать это открыто ей бы не позволили, потому пришлось тайно. Выбрав день, когда Папы не было в Риме, Лукреция с небольшим числом сопровождавших слуг, ничего не сказав даже Адриане, направилась прочь. Но она не смогла доехать даже до ворот. У Чезаре везде были свои люди, в ее дворце тоже.

– Ты куда это собралась, сестричка?

Как она могла надеяться, что птичке дадут выбраться из клетки? Что делать, не кричать же прямо посреди улицы, что едет к мужу, потому что ждет от него ребенка. К мужу, который не хочет ее знать и ничему не верит.

Неожиданно для себя Лукреция вскинула голову:

– В монастырь!

Но Чезаре не обманешь.

– В какой?

– В Сан Систо.

– Тебя проводить?

– Мне достаточно Пантецилии и нескольких слуг. В обители спокойно.

– И все же я провожу мою дорогую сестрицу.

Он не только довез Лукрецию до монастыря, но и о чем-то долго беседовал с настоятельницей. Наказывал не спускать с беглянки глаз?

Понтифик отнесся к исчезновению дочери иначе, он обиделся. Неужели этой глупышке глупый Джованни Сфорца дороже собственной семьи?

Но Борджиа знал все и обо всех, он уже знал, что Педро Кальдес тайно побывал в Пезаро, а потому решил привлечь секретаря для поддержания связи со строптивой дочерью. Лукреция была рада появлению Педро в обители, однако он мало что мог рассказать госпоже о ее муже, граф Пезаро не пожелал разговаривать с ее посланником, только вручил ответ, презрительно ухмыляясь.

Конечно, в обители Лукреции было спокойно, она много молилась и плакала, но это были чистые слезы, настоятельница советовала выплакаться.

Шли недели, а строптивица возвращаться не собиралась. Папа начал терять терпение, но еще больше злился Чезаре.

– Я привезу ее сюда.

– Она скоро вернется сама.

Но всех отвлекло от Лукреции страшное событие – был убит старший из братьев Борджиа – Джованни.

Джованни оказался совершенно бездарным полководцем, у него было так много провалов в руководстве армией, что только подход испанцев смог спасти войско Папы от разгрома. Чезаре скрипел зубами от досады на брата, но что он мог поделать?

Джованни до Испании был хорош, а уж вернувшись, и вовсе стал невыносим. Он смотрел на всех свысока, задирал, часто пускал в ход оружие. Кто мог возразить старшему сыну понтифика? Только сам Папа, а тот молчал.

В тот вечер Ваноцци собрала дома своих мальчиков – Джованни, Чезаре и Джоффредо. Не было только Лукреции, но о ней даже разговора не вели, почему-то не позволил Чезаре. То ли Чезаре что-то знал об обожаемой сестре, то ли просто считал ее своей почти собственностью и не желал допускать в эти отношения старшего брата, ревнуя, как бывало в детстве…

Ваноцци смотрела на выросших сыновей, сильных, мужественных, красивых, и думала о том, как быстро пролетела жизнь. Ее мальчики такие взрослые, но ссорятся по-прежнему, казалось, двое старших, как в детстве, вот-вот вцепятся друг в дружку из-за любого пустяка. Что их ждет? Сможет ли отец защищать сыновей до тех пор, пока они не встанут на ноги крепко?

Ваноцци меньше беспокоилась за младшего Джофре, тот покладист и примет любую судьбу, а вот двое старших… Каждый по-своему хорош и по-своему плох. Мать видела излишнюю презрительность ко всем у Джованни, опасную жажду власти Чезаре, все это пока сдерживал отец, но он не вечен, Родриго Борджиа уже немало лет, конечно, он крепок, здоров, но с годами не поспоришь.

Рядом с Джованни странный человек в черной маске. На вопрос матери, зачем маска, сын только фыркнул:

– Лицо изуродовано!

Но лицо лицом, а глаза в прорезях маски были не просто злыми, они смотрели угрожающе. Ваноцци почувствовала эту угрозу, пока еще не зная, против кого она. Стало не по себе.

– Чезаре, будь осторожен.

– Я всегда осторожен. Ты зря боишься за меня.

– Я боюсь за всех вас.

Маска ни на шаг не отходила от Джованни, словно держа того на привязи. Может, это просто охрана? Ваноцци схватилась за эту, как ей показалось, спасительную мысль. Да, да, конечно, это просто охранник! При виде такого зловещего спутника у кого поднимется рука против ее сына?

Мысль успокоила, но ненадолго. Мать не находила себе места, хотя вечер прошел прекрасно, братья даже не поссорились, много смеялись и немало пили. Только Чезаре, как всегда, сильно разбавлял вино водой, он не любил крепкие напитки.

Когда сыновья прощались с ней перед уходом, сердце Ваноцци снова сжала тоска от дурного предчувствия. Почему-то была уверенность, что один из них больше не вернется.

– Прошу вас, не расставайтесь сегодня…

Они не поняли, но уехали действительно вместе. Все трое.

И один действительно не вернулся.

Сначала понтифик решил, что Джованни загулял, такое бывало и раньше. Много выпил, хорошо провел ночь у сговорчивой красотки, поздно проснулся и, не желая показываться всему Риму в не лучшем виде при дневном свете, решил переждать до вечера. Но и вечером следующего дня Джованни тоже не было.

Чезаре и Джофре в один голос рассказывали, что расстались с братом, который почему-то посадил позади себя на круп лошади человека в маске и уехал.

Папа понял, что случилась беда. На ноги были подняты все, Джованни искали, проверяя каждый дом, каждый уголок. Страшное известие принесли с берега Тибра. Какой-то рыбак, оставшийся ночевать на берегу, чтобы не растащили вываленный у воды хворост, рассказал, что видел, как ночью привезли и выбросили в реку труп богато одетого мужчины. Человека, который привез этот труп на лошади, слуга называл «ваша милость». На вопрос, почему он ничего не сказал охране, рыбак пожал плечами:

– Я столько видел разных трупов, что если из-за каждого поднимать шум…

Немедленно прочесали дно Тибра и действительно нашли погибшего Джованни. При нем были все ценности, потому ограбление исключалось, но убили сына понтифика жестоко – на теле обнаружили множество ножевых ран, горло было перерезано.

Рим содрогнулся. Убийства, и даже жестокие, для города вовсе не были в новинку, рыбак прав, трупы вылавливали в Тибре десятками, после сведения счетов людей часто выбрасывали в воду, как мусор с улиц, но на сей раз убитый был слишком знатен.

Сам понтифик, казалось, потерял интерес к жизни совсем. Он никого не желал видеть и слышать, метался по своим покоям, как раненый зверь.

Чезаре попытался провести расследование, но человек в маске исчез, словно его в Риме и не было. Хотя, кто мог знать, не снял ли он эту маску, чтобы теперь быть неузнанным?

…Отцу и брату было не до Лукреции. Она горько плакала, узнав страшную новость, но помочь родным ничем не могла. И хотя они с Джованни не были так близки, как с Чезаре, воспоминания о Джованни, особенно таком, каким он был в детстве, вызывали у Лукреции потоки слез.

Хотелось поехать к матери и поплакать с ней вместе, но Лукреция боялась, что мать уловит ее состояние. Много рожавшую женщину не обманешь, она сразу поймет, что дочь беременна. И Лукреция плакала втихомолку… Почему жизнь так жестока? Джованни убили, муж не желает признавать ни их ребенка, ни ее саму… Что делать, бедная женщина не знала. Первое дитя, его бы родить в любви и согласии, радоваться растущему животу, тому, что он шевелится, бьется ножкой, а она вынуждена скрывать даже от родных.

Пожалуй, ей тяжелее всего была именно необходимость скрывать беременность от отца и брата – единственных, у кого она могла просить помощи, кто способен ее защитить.

Убийство Джованни казалось полной катастрофой, теперь отцу совсем не до нее, разве можно рассказать понтифику о своем положении, когда у него такое горе? У них всех такое горе. Это может убить его окончательно. Нет, она не совершит столь жестокий поступок, она будет молчать. Хотя бы пока молчать.

Ваноцци не удивилась неожиданному приходу Папы, словно и не было тех многих лет, когда он не появлялся в доме любовницы. С тех пор, как Родриго Борджиа, став Папой, увел их детей, только сама Ваноцци приходила к нему во дворец, но всегда днем и по предварительной записи – подавала заявление, как полагалось остальным, конечно, прекрасно понимала, что не откажет, но ведь это была не спальня, а в лучшем случае кабинет, и обязательно секретарь в углу за столом.

А тут Борджиа вдруг появился сам. Видно, гибель сына повлияла и на непробиваемого Папу.

Не глядя, протянул руку для поцелуя, сел, долго сидел молча. Ваноцци всегда умела разобраться в настроении любовника, а потому тоже молчала, понимая, что все утешения фальшивы, и выжидая, когда Родриго заговорит сам.

– Ваноцци… почему-то мне кажется, что ты знаешь, кто убил…

Голос хриплый, видно, что слова даются с трудом. Он просто сказал-спросил, но в глазах, которые Родриго поднял на мать своих детей, стояли слезы. Солгать нельзя.

– Сначала я задам вопрос: тебе трудно выбирать между ними?

Ваноцци назвала Папу на «ты», как в самые первые годы их любви, но даже не заметила этого.

Борджиа немного помолчал, потом вздохнул:

– Да. Иногда очень трудно.

– А мне нет. Никогда.

Родриго вскинул глаза, потом сразу опустил, пробормотав:

– Как же я сразу не догадался…

Он больше не стал ничего спрашивать или говорить, просто тяжело поднялся из кресла и шагнул к двери, не глядя на Ваноцци. Уже у двери Борджиа остановил ее голос:

– Знаешь, почему он пошел с тем человеком? Убивать Чезаре…

И снова Родриго ничего не ответил, только замер на мгновение, но его спина вдруг показалась Ваноцци непривычно сутулой. Никогда раньше Борджиа не сутулился, напротив, отличался прекрасной осанкой.

Ваноцци появилась в коридоре следом за вышедшим туда любовником, остановилась в дверном проеме и тихо добавила:

– Это не Чезаре… и не я…

– Кто?

Но спрашивал понтифик у закрытой двери, Ваноцци там уже не было.

Борджиа прекрасно знал свою любовницу, все же провел с ней немало лет, и теперь понимал, что даже пытками из нее не вырвешь признания. Ваноцци права, Родриго подозревал Чезаре и ее саму тоже подозревал… Чезаре подозревали все, больше всего Джованни мешал именно ему, а приказать убить и даже убить сам этот Борджиа вполне способен.

Через день понтифику принесли запечатанное письмо, но печать на нем была вдавлена не перстнем, а пробкой от какого-то флакона. И все же Александр не сомневался, от кого послание. В записке были всего две фразы:

«Черная маска – испанец. Джованни виновен».

Папа долго сидел, глядя на пламя свечи и размышляя. Сын в чем-то провинился перед своими родственниками или даже не родственниками, а просто испанцами. Что это – кровная месть или наказание за оскорбление? Прирезали жестоко, словно овцу, он даже не защищался. Похоже на месть, но почему тайно?

Вопросов больше, чем ответов, но их даже задавать некому.

Александр решил ничего не говорить Чезаре, посмотреть, как тот будет себя вести. Ведь письмо могло быть просто попыткой Ваноцци отвести подозрение от любимого сына. Папа вздохнул: Чезаре обязательно обвинят, даже если он найдет убийцу и распнет его посреди Рима, обвинят.

На мгновение стало страшно: если написанное в письме правда и второй сын попробует расследовать, то не ждут ли и его воды Тибра?

Понтифик потребовал от Чезаре ничего не расследовать:

– Достаточно убийств и горя. Пора подумать и о Лукреции. Как она там?

– Льет слезы, чего еще ожидать от моей плаксивой сестрички.

– Пусть поплачет, полезно. Надо думать о ее новом замужестве.

Чезаре поднял на отца удивленные глаза:

– Она еще с первым не развязалась.

– Развяжем. Сфорца мне больше не нужен. Пора думать о Неаполе. Надо намекнуть ей через Кальдеса, чтобы возвращалась.