Феминиум (сборник) Трускиновская Далия
ОДНА ПРОТИВ ВСЕХ
Людмила Козинец
ПРИЗ
На планете Тера – весна. В поймах спокойных рек цветут бледные кудрявые ирисы, заливные луга осыпаны золотой купальницей. Восковые кисти жасмина пригибают ветви до самой земли, сверкающими каплями падают в цветы пчелы. Птицы раскатывают серебряные шарики песен.
На планете Тера – праздник. Над Главной площадью реет белый с алым стяг, и важный герольд в старинной одежде трижды объявляет условия традиционного турнира: «…а буде кто из доблестных рыцарей пройдет первое испытание, то в честь его пусть поют звонкие трубы и чашу славы примет тот из рук Королевы. А кто пройдет второе испытание – в честь его ударят барабаны, и Королева пожалует его поцелуем. Победителю третьего тура наивысочайшая награда – рука и сердце Королевы…»
– Смотри, смотри! – Художник Тиль возбужденно дергал своего друга, поэта и скептика Дана, за рукав. – Да взгляни же, сухарь! Какие парни! Один лучше другого!
Дан, сощурив иронические глаза, молча разглядывал участников традиционного весеннего соревнования юношей. Их было четверо на этот раз, меньше, чем обычно. Одетые в тонкие металлизированные комбинезоны, они напоминали статуи из хромированной стали. Они были под стать друг другу. И на их лицах лежало одинаковое выражение решимости. Наверное, для них это была не просто игра, как для зрителей, в нарядной толпе которых ждали начала состязания художник Тиль и поэт Дан.
Претендентов на руку и сердце Королевы весеннего праздника осыпали белыми цветами, болельщики приветствовали каждого из них смешными стихотворными лозунгами.
Дан тихонько, словно предостерегая, сказал:
– А сейчас появится Королева. – И его тонкий длинный палец указал на высокую, видную всем и отовсюду площадку.
Волна торжественной музыки, взрыв фейерверка подняли на эту площадку избранную Терой Королеву, самую красивую девушку этой весны. Четыре подруги сопровождали ее, придерживая по краям дымчатое покрывало, за которым не видно было лица Королевы.
Герольд взмахнул жезлом. Зрители, затаив дыхание, поднялись со своих мест. Девушки медленно уронили покрывало.
– О! – Художник Тиль лихорадочно шарил по скамье, отыскивая альбом и карандаш. – Какая красавица! Я должен написать ее!
Поэт Дан улыбнулся и скрестил на груди руки, явно не разделяя всеобщего восторга. Тиль остался недоволен другом:
– Эх, Дан, что-то рано ты состарился! Все радуются, все счастливы, а ты…
– Не все.
– Что?
– Тиль, друг мой, неужели ты не видишь – не все счастливы на этом празднике весны? Посмотри внимательнее на нашу Королеву.
Тиль привык доверять своему другу, поэтому присмотрелся к лицу Королевы, которое через мгновение скрыла вуаль, наброшенная заботливыми подругами. Художник успел увидеть гневные горячие глаза, страдальчески заломленные брови, злую слезу на щеке, закушенные губы.
Какая странная девушка. Ей оказана высочайшая честь – она Королева праздника Весны, она признана самой красивой девушкой планеты, она станет супругой самого доблестного рыцаря. И она – гневна?
– Что с нею, Дан? Да сотни девушек на ее месте умерли бы от счастья.
– Видишь ли, Тиль, на ее месте сейчас – она, а не сотни. И кто знает, может быть, это место не для нее?
– Ну, знаешь, Дан, в конце концов, ее никто не заставлял. Могла отказаться. Или ты забыл, что у девушек тоже конкурс, и непростой? Она должна быть не только красива, но и умна, выдержанна, хладнокровна.
– Друг мой, тебе известно, что мне вообще это никогда не нравилось.
В ответ потерявший дар речи художник возмущенно затряс вытянутой рукой, указывая на две сияющие мраморные фигуры, изящно замыкавшие площадь. Юноша и девушка, Рыцарь и Королева Весны, символы красоты и молодости.
– Это?! Это тебе не нравилось?
– Успокойся, Тиль. Не это, а совсем другое. – И Дан сделал неопределенное движение кистью руки. На тонком запястье сверкнула узенькая цепочка. И художник Тиль примолк – он хорошо знал и очень не любил этот жест своего друга: будто Дан медленно поворачивал шпагу, вонзая ее в тело врага.
Поэтому Тиль счел за лучшее прекратить беседу и обратить свое внимание на поле турнира. Королева же, поприветствовав рыцарей и зрителей, скрылась вместе с подругами в кружевной беседке.
И вот голос герольда чеканит формулу открытия праздника.
Но вдруг ритуал прервался. Возникло легкое замешательство, какие-то люди столпились у трибуны судей. Колыхнулись малиновые перья на шляпе герольда: он наклонился низко к судьям, выслушал что-то и кивнул.
Оказывается, еще один рыцарь заявил участие в турнире. Имя свое объявить отказался.
Он появился на поле, одетый, в отличие от остальных, в черный, армированный тонким металлическим панцирем костюм. Лицо его было скрыто сеткой забрала.
Он молча отсалютовал соперникам, сделал поклон в сторону беседки Королевы и занял место в ряду рыцарей. Внимание зрителей было приковано к таинственному незнакомцу. В этой тонкой, гибкой фигуре было что-то роковое. Поэт Дан даже припомнил старую сказку о том, как на день рождения к принцессе явился однажды злой колдун, из чего воспоследовало много неприятностей. Но художник Тиль засмеялся:
– Рекламный трюк, вот увидишь! Сами устроители турнира и придумали, чтобы подогреть интерес к нему. Но перестарались явно! Тайны! Маски! Черные одеяния! Как в плохом провинциальном театре.
– Увидим, – спокойно парировал Дан.
Рассыпалась дробь барабанов. Маленькие пажи снаряжали рыцарей для первого испытания – стрельбы из арбалета.
Одновременно подошли к проведенной на земле линии рыцари, разом вскинули к плечу арбалеты. И посыпались стрелы в мишени неподвижные и бегущие, прячущиеся, летающие, прыгающие. И стрелы были разные – кованые металлические, легкие, оперенные ажурно, с наконечниками косыми, треугольными, зазубренными, крюками вместо острия.
С первых же выстрелов симпатии публики были на стороне рыжеволосого гиганта Рэна. Его стрелы мощно рассекали воздух и пробивали мишень насквозь.
Совсем иначе стреляли неизвестный и его сосед справа Лон. В их действиях была синхронность – они одинаково и одновременно пускали стрелу, подтягивали тетиву арбалета, накладывали новую. Их стрелы летели по косой плавной дуге, вонзаясь в мишени легко и точно, но лишь самым кончиком острия.
Когда подвели итоги, неожиданно для всех выяснилось, что первое состязание выиграл Лон, а гигант Рэн должен покинуть поле турнира.
Маленькие пажи увенчали Лона цветами, и он направился к беседке Королевы под пение серебряных труб. Королева, скрытая колеблющейся дымкой вуали, протянула Лону прозрачную чашу ароматного настоя трав. Лон поклонился и принял чашу. Зрители стоя рукоплескали рыцарю, испившему славы.
И вот на рубеже второго испытания четыре рыцаря. Далеко за рекой взвился на холме вымпел, отмечающий финиш следующего испытания. А на поле вывезли четыре стальные клетки с дикими, прекрасными мустангами. Зрители притихли на трибунах. Рыцари Весны должны были справиться с этими чудовищами, оседлать их и добраться до вымпела за рекой, причем никто не знал, что подстерегает их в пути.
Рокотнули барабаны, и тишина зависла над полем. Лязгнули замки клеток.
Лон раскручивал лассо. Кэсс держал на изготовку короткое ружье, заряженное сетью. Дэй готовился обуздать животное с помощью бола – тяжелых деревянных шаров, связанных прочной веревкой. Это орудие нужно было метнуть точно в ноги коню и умудриться при этом не поломать их.
Всех удивил незнакомец в черном. Он стоял совершенно спокойно, и в руках у него был только белый платок. Более того, он нетерпеливо отшвырнул ногой приготовленные пажами заранее сбрую и седло.
И вот они встретились – люди и кони. Мгновенно арена состязания превратилась в пыльный смерч. Различимы лишь отдельные детали: Лон, заарканив коня, пытался свалить его и надеть узду. Дэй неудачно бросил бола, и разъяренный конь поднялся на дыбы. Кэсс, спутав животное сетью, уже седлал его.
Незнакомец же стоял совершенно спокойно, ожидая четвероногого противника. Угольно-черное животное летело, как грозовая туча. Выждав единственно возможный момент, незнакомец сделал лишь шаг в сторону и вскинул белый платок. Кусок легкой ткани лег прямо на ноздри коня. Тот сбился с летящего галопа, замотал головой и зафыркал. И тогда незнакомец, ухватившись одной рукой за гриву коня, легко взлетел ему на спину. В следующую же секунду конь был взнуздан: белый платок, скрученный жгутом, оказался во рту животного, а за концы его держался всадник, туго взявший необычную узду. Необычной была и посадка всадника: сдвинувшись близко к шее коня, он закинул ноги на широкий круп животного, сжимая его бока коленями.
Зрители кричали в восторге, швыряя на арену цветы.
К финишу рванулись двое: Лон и незнакомец. Чуть позже – Кэсс. Внимание публики разделилось – у каждого были уже свои любимцы.
Кэсс перелетал барьеры и успешно догонял соперников. Но на пути неожиданно выросла стена огня. Гудящие языки его, казалось, доставали до неба. Конь Кэсса шарахнулся, всадник не смог совладать с ним. Они рухнули оба в кусты у дороги. Все, время потеряно безвозвратно.
Лон гнал коня к финишу не оглядываясь. Вдруг из-за деревьев засвистели стрелы – рыцарь попал в засаду. Стрелы, правда, были с резиновыми наконечниками-присосками, но если бы хоть одна попала в жизненно важный центр, Лона сняли бы с дистанции. Поэтому он не стал медлить.
Он поднял коня «свечкой» – стрела свистнула под брюхом животного. Потом, отпустив повод, скользнул с седла – стрела прошла над ним. Так, ловко увертываясь, Лон умудрился получить только одну стрелу в бедро. Не опасно. Вперед!
А вот незнакомцу в черном на черном коне приходилось плохо. На крутом повороте дороги на него из поднебесья спикировало ужасное существо с перепончатыми крыльями. Выглядела химера впечатляюще – техники, обслуживающие турнир, постарались.
Всадник принял бой. Главная трудность заключалась в том, что нельзя было ни на мгновение бросить узду. Крепко перехватив ее левой рукой, черный всадник выхватил из ножен короткий меч.
Гремели крылья химеры, звенел меч. Удар, еще удар – короткий, разящий. Одно крыло химеры повисло тряпкой. Чудовище утратило способность атаковать сверху. Еще одна молниеносная схватка – и по дороге покатилась отрубленная голова химеры.
Всадник бросил меч и стиснул коленями бока коня. Молнией прянул конь через овражек – и в реку.
Но у вымпела на холме уже ликовал Лон.
Ведя коня в поводу, победитель спешил к беседке Королевы. Сыпалось торжественное стаккато барабанов, зрители срывали голоса, славя рыцаря. Королева сделала шаг навстречу.
Но что это? Королева жалует рыцаря поцелуем, не подняв вуали с лица! Такого еще не было! Королева недовольна своим доблестным рыцарем?!
Лон побледнел – такая награда граничила с оскорблением.
Художник Тиль возмущенно обернулся к Дану:
– Нет, она все-таки не в своем уме! Как же это?
Дан усмехнулся загадочно:
– Не спеши. Эта Королева мне все больше нравится.
Тиль махнул рукой и повернулся к арене.
Итак, их осталось двое. Лон и неизвестный рыцарь в черном. Впереди последний этап соревнований. Что ждет отважных рыцарей?
Вот стоят они посреди арены, уже заметно уставшие. Лон выиграл два этапа. Но надо признать, что незнакомец мало уступал ему. Третье испытание решит все.
Они остаются одни перед мрачным провалом пещеры. Их ждет подземный лабиринт, тьма и безмолвие и новые опасности.
Кто выйдет из подземелья первым и со славой? Кто получит руку Королевы?
Они уходят, не оглянувшись. И вдруг остро чувствует Дан, что Королева, что вроде бы и ни при чем тут Королева, что она – такой же реквизит праздника, как убитая незнакомцем химера. Так ради чего же идут в подземелье рыцари? Неужели только гордыня ведет их? Или борьба самолюбий? Это надо обдумать…
Рыцари вступили под низкие закопченные своды пещеры. Два узких коридора уходили в разные стороны и вниз. Вглядываясь в мерцающую тьму, сосредоточенные, они еще раз проверили снаряжение.
Лон, повинуясь безотчетному движению души, повернулся к своему сопернику и протянул ему раскрытую ладонь. Незнакомец будто не понял сначала, даже в сторону шарахнулся, но затем нерешительно подал руку, не сняв металлизированной перчатки. Они крепко сжали друг другу пальцы. В темноте слабо светились маячки, приколотые на груди. Молча они разошлись каждый своей до-рогой.
Лон спускался медленно, ощупью. Дорога отнимала все внимание, но приходилось не забывать и о том, что подземный коридор таит сюрпризы. А вот, кажется, и первый.
Лон почувствовал, как что-то прикоснулось к его лицу. Словно старая сухая паутина. Не отпуская страховочного репа, Лон нашарил у пояса нож.
Паутина плотно обняла плечи, добираясь до рук. Лон взмахнул ножом. Тенета рвались с сухим треском, по нитям бежали синие искры. Потом нити стали более плотными, толстыми. Это уже были щупальца.
Лона прошиб пот. Воображение рисовало обладателя этих щупалец. Лон забился в жутких объятиях. Задыхаясь, он боролся с невидимой опасностью, отсекал щупальца, защищая горло. Нож несколько раз попал во что-то мягкое, студенистое.
И вдруг все кончилось. Его отпустили, и что-то с легким шумом скрылось в боковом коридоре.
Рассуждать было некогда, Лон поспешил вперед. И тут же пожалел о своей торопливости. Не заметив обрыва, оступился. В последнее мгновение успел зацепиться руками за каменистый выступ. В какую-то секунду он пережил острый страх смерти: ноги болтались в пустоте. Теперь самое главное – спокойствие. Лон отдышался, приник всем телом к камню, нашел опору для колена. Медленно подтянулся на руках, борясь с острым желанием вцепиться в камень зубами. И вот он лежит ничком на тропе, успокаиваясь и обдумывая дальнейший путь. Пропасть, как миновать ее?
Лон потерял довольно много времени, отыскивая дорогу на ощупь. Оказалось, что тропа есть – едва приметная, полуосыпавшаяся. Боком, распластываясь, обнимая ледяную скалу, стараясь стать невесомым, сантиметр за сантиметром продвигался Лон вперед. Сыпались из-под ноги камешки…
Потом у него было только одно желание: упасть и лежать долго. Оказалось, что бороться вот так, в одиночку, без соперников и публики, гораздо труднее.
Но нужно было торопиться. Лон подтянул реп и двинулся вперед. Подумал о своем противнике: как он? Интересно, что у него?
Коридор резко свернул влево. Лон остановился. Прислушался. Вроде тихо. Осторожно высунул нос из-за поворота. Ничего. Странно, такое удобное место для ловушки.
Коридор плавно впадал в пещеру. Посреди парило туманом небольшое озерцо. В пещере было светлее, чем в коридоре, хотя источник света невидим. Создавалось впечатление, что светилась вода в озере. Дробью сыпались где-то капли. Тук, тук, тук… Капель мешала сосредоточиться. Лон осмотрелся. Черт побери, а ведь пещера замкнута, выхода нет. Как же быть? Он присел на обломок базальта. И еще раз медленно, методично осмотрел подземный зал. Выхода не видно. Значит, что?
Значит, нужно вернуться. Наверное, он проскочил какой-нибудь боковой коридор.
Но как только он сделал несколько шагов назад, сверху с жутким грохотом обрушилась глыба, отрезав путь. Видимо, так было задумано, и выход из пещеры должен быть.
Лон зачерпнул воды из озера, умылся. Вода была ласковая, душистая. Решил перекусить, достал сверток с бутербродами, снял обертку. Бросил смятую бумагу в озеро и впился зубами в бутерброд, губами придерживая листик салата. Скосил глаза, опасаясь, что сооружение из хлеба, масла, сыра, ветчины и сардин рассыплется.
Белый комок обертки, постояв на поверхности воды неподвижно, двинулся, словно подгоняемый ветром. Лон замер, следя за его движением. Комочек двигался по спирали к центру озера. Быстрее, быстрее. На середине озера он вдруг ушел под воду. Следовательно, вода вытекает через отверстие в дне водоема… А ведь на глаз незаметно было никакого течения.
Лон вдруг понял, что придется нырять, и озноб прошел вдоль хребта. Ох, как ему этого не хотелось.
Он доел бутерброд, смахнул крошки. Отстегнул реп – к чему он теперь, если конец его уходит под рухнувшую глыбу.
И тяжелая вода сомкнулась над ним. На глубине было темно, но ток воды указывал направление. Лон обнаружил в дне неровную, с острыми краями дыру. Обследовав ее, всплыл, хватил воздуха, продышался и снова ушел вглубь.
Ощупью продвигался он в кромешной тьме, экономно стравливая воздух. А если этому подводному тоннелю не будет конца еще минуту-две? Может быть, вернуться, пока не поздно?
Сознание уже туманилось, когда Лон увидел впереди мутное светлое пятно. Изо всех сил рванулся он на свет. Ему казалось, что легкие сейчас лопнут, когда он пулей выскочил из воды и хлебнул воздуха. Сладкого, кружащего голову воздуха!
Восстановив дыхание, Лон огляделся. Его несла подземная река. В два взмаха рук он добрался до берега, ладонями отжал одежду.
Лон совершенно потерял счет времени – ему казалось, что он провел в подземелье полжизни. Прикинув направление, двинулся за течением реки.
Идти было удобно, берег плотно укатан волной. Но так продолжалось недолго.
Просыпалась сверху струйка пыли, зашуршали мелкие камешки – и покатился камнепад. Лон успел среагировать: кинулся к скале, приник к ней, и смертоносный поток прошел мимо. Долго еще висела плотная едкая пыль.
А в общем ничего особенного ему в пути и не встретилось. Признаться, он ожидал больше фантазии от устроителей состязания.
Лон легко прошел узкий карниз над провалом, отрицательный горизонт, взял вертикальную стенку. И увидел впереди выход из подземелья, заплетенный диким виноградом и ежевикой. Лон оборвал колючие плети и вышел под ясное высокое небо.
Несколько секунд он стоял, зажмурившись, подставив лицо жаркому солнцу. Душистый ветер с лугов высушил одежду. Голубой мотылек коснулся крылом щеки Лона. Мир был прекрасен.
А когда Лон открыл глаза, он увидел неподалеку своего соперника. Тот сидел, уронив меж коленей руки, бессмысленно глядя в долину. Его черный костюм висел лохмотьями, на серебристом плетении основы дымились клочья обгорелой ткани. Остро пахнуло серой, оплавленным пластиком.
Они молча посмотрели друг на друга. Глаза незнакомца поблескивали за сетью забрала.
И тогда Лон впервые за все время состязания заговорил, сам поражаясь клокочущей в горле хрипоте:
– Знаешь, друг, мне сейчас больше всего хочется послать их всех подальше. Праздничек Весны, ничего себе!
– Дошло? – иронично ответил незнакомец. – Погоди, еще не все до тебя дошло.
И они обнялись. Из долины бежали люди, но они были еще далеко. Соперники начали спускаться.
Лон поздно заметил легкое, бесшумное движение в кустах. С горизонтальной ветки, усыпанной лиловыми цветами, прянуло темное блестящее тело, и Лону показалось, что молния прошила руку. Не успев еще постигнуть мыслью случившегося, Лон ухватил другой рукой тугое тело змеи, оторвал его от себя и стукнул о камень.
Незнакомец растерянно посмотрел на Лона, на мертвую змею и пробормотал:
– Ну, это уже и неспортивно…
– Да нет, – перебил, болезненно морщась, Лон. – Змеюга настоящая. Это же «черная молния». Конец мне, парень…
Он опустился на землю, отирая обильный пот, заливавший глаза.
– Это мы еще посмотрим, – бросил сквозь зубы незнакомец, и в руке его блеснул короткий кривой нож.
Лон дернулся, но его схватили чуть не за горло и крепко прижали к земле. Незнакомец откинул забрало шлема и быстро провел языком по губам и деснам. Затем глубоко вздохнул и рассек кожу на руке Лона, сделав в месте укуса крестообразный надрез. Хлынула кровь, пробиваясь неровными толчками сквозь черные сгустки. Несколькими движениями незнакомец согнал из раны отравленную кровь и припал губами к надрезу. Несколько минут он отплевывался кровью Лона. Наконец аккуратно соединил края надреза, плотно перехватил руку лоскутом одежды. Извлек из кармана белый патрон инъектора и приложил его к предплечью укушенной змеей руки. Отбросив пустой патрон, он улыбнулся:
– Все будет хорошо, друг.
Лон слабо ответил на улыбку – то ли малая толика все-таки попавшего в кровь яда, то ли переживания лишили его сил.
– Эй, парень, а ведь я тебя где-то видел, – сказал он.
Незнакомец поспешно опустил забрало шлема – как дверь захлопнул.
– Показалось.
– Наверное…
Подоспели люди. Над Лоном склонились медики, незнакомца окружили пажи и герольды. Соперников разделили. Но Лон отказался ехать в клинику, он настоятельно потребовал, чтобы ему позволили остаться.
Они стояли вдвоем на высоком помосте посреди арены. Гремела музыка, сыпались метелью лепестки белых цветов. Лону было трудно стоять, он чуть опирался на плечо черного рыцаря.
Трубадуры пели славу. Взмыли в небо стаи птиц. И вслед за ними взлетело бы и имя победителя, но оно неизвестно. И высокое жюри учтиво просит победителя открыть свое лицо и назваться.
Лон отступил на шаг и с любопытством следил, как его удачливый соперник распускает ремешки шлема. Зрители затаили дыхание, художник Тиль прицелился карандашом. Спокойным оставался лишь Дан, и по его улыбке можно было судить, что ему-то прекрасно известна тайна незнакомца.
Неизвестный рыцарь снял шлем. Рухнули на спину и плечи тяжелые темные волосы, с выражением дерзкой победы глянули в лицо граду и миру горячие гневные глаза. И праздник Весны узнал свою Королеву.
Единодушно вздохнула арена и разом повернулась к беседке. Возле нее снимала с рыжих кос флер та, которая подносила Лону чашу славы, жаловала его поцелуем. Была она одной из подруг Королевы.
– Ну что? – спросила Королева. – Победа за мной? Кто посмеет оспаривать?
И герольды склонили штандарты.
– Никто? Хорошо. Итак, высокое жюри и уважаемая публика, отдайте мне приз. Отдайте мне меня! Моя рука принадлежит мне! Мое сердце – мое!
Королева обвела взглядом арену.
– А теперь я ухожу.
И она ушла. Одна. Даже Лон не посмел последовать за ней, хотя долго провожал ее взглядом. Потом он сел на ступеньке помоста и обхватил голову руками.
Ненужными побрякушками лежали на столе жюри лента победителя, призовая ониксовая чаша, венок из роз, алый плащ.
– Ну зачем ты придумал все это, неугомонная твоя душа? Дан, ты слышишь меня? – художник Тиль смотрел на своего друга с укоризной.
– Что? – очнулся Дан. – Зачем? Придумал? Видишь ли, я скептик, но я поэт, человек сентиментальный, и я наверняка приделал бы к этой истории хороший конец. Но, как видишь… Славная девушка, Тиль!
– Что ж, славная. Но зря она все-таки сорвала праздник. Впрочем, я желаю ей удачи.
– Удачи… Ее заполучить несколько сложнее, чем выиграть турнир Весны. Но я почему-то спокоен за нее. Уж эта не будет сидеть сложа руки и ждать, когда удача к ней явится. Кстати, а где Лон?
Наталья Резанова
АРАУКАНА
Пролог
Об этом позже узнал губернатор, желавший видеть этого индейца живым, и говорят, что из-за этого происшествия отряд передали капитану Касадеванте, а меня вернули в прежнюю должность.
Каталина де Эраусо. «Воспоминания»
1609 г., Новая Испания, провинция Чили, долина Пурен
Только бы успеть, думал губернатор, только бы успеть. Дела и без того таковы, что врагу не пожелаешь… или нет, именно врагу и пожелаешь… а тут еще и это. Вернуться из Консепсьона к расположению войск и узнать, что вместо верного Касадеванте против Киспигуанчи бросили роту Диаса. Был грех, понадеялся – а вдруг оно и к лучшему, проклятый мапуче избавит от проклятого баска, меньше будет мороки. Как же, избавил. Прискакал радостный вестовой, сообщил, торжествуя: отряд ренегата перебит, а сам он захвачен. Неприлично радовался, скотина. И было же приказано – оставить дона Франсиско живым. И не объяснишь ведь этим воякам почему.
Хотя были бы поумнее, и сами б догадались. Наемникам в Новой Испании платят больше, чем в Европе, золотом платят, простому солдату – по двести золотых песо, и вовремя, а откуда мне золото взять?
Но… были бы поумнее, черт бы их понес в эту богом забытую страну. Забытую Богом, но до сих пор не оставленную попечением здешних языческих демонов. Иначе как бы удавалось арауканам который год не только держать оборону, но и наносить поражения лучшим солдатам в мире – испанским?
Потому что это, почтенные сеньоры, не Мексика и не Перу, где первые конкистадоры с небольшими отрядами легко покоряли города и королевства. Это страна людей, которых свои же собратья-язычники назвали «злые враги». И это еще в те времена, когда они сражались пешими, и были у них только копья, палицы и топоры. А с тех пор как мы дали им лошадей и мушкеты, с тех пор как они научились обрабатывать железо, переняли обычай воевать в строю… лучше не вспоминать. Но лишь против здешних племен правительство Новой Испании не ограничилось присылкой отдельных отрядов, а создало армию из наемников. И все равно, война в стране Арауко длится десятилетиями, и не видно ей конца.
Уж конечно, не из-за предательства прикормленных губернаторами касиков, крестившихся и ставших испанскими дворянами. То есть не только из-за него…
Нет, лучше пусть не догадываются.
Так или иначе, Киспигуанча нужен живым, чтоб он там ни натворил. И потому дону Гарсии Ремону, вместо того чтобы рассылать гонцов, как приличествует его званию, приходится самому скакать вслед за вестовым. Потому что в противном случае Диас приказом способен и пренебречь.
Он успел. Как водится – в последний момент. Потому что они уже собрались вздернуть Киспигуанчу на дереве. На высоченной старой акации. Дон Гарсия скомандовал охране, и они понеслись вперед, сминая невысокий кустарник. Предупредить о прибытии губернатора. Потому что с парней Диаса вполне станется дать залп по вновь прибывшим. Честно говоря, понять их можно. В стране Арауко, а в долине Пурен тем паче, пока станешь разбираться, кто здесь добрый католик, а кто язычник, кто верный поданный короля Фелипе, а кто подлый мятежник и ренегат, пристрелят. Или голову снесут. Или копьем проткнут. Или все это разом.
Но у дона Гарсии не было никакого желания их понимать.
По крайности, подъехать он смог со всем возможным в данной ситуации достоинством. И по мере приближении их увидел. Один – связанный, с веревкой на шее, но тем не менее взирающий свысока на своего противника. И другой, небрежно положивший руку на эфес кавалерийской шпаги.
Дон Франсиско Киспигуанча, богатейший землевладелец из местных, предавший христианскую веру и своего короля ради языческих сородичей.
И капитан Алонсо Диас, герой нижних чинов и вечная головная боль властей.
Гарсия Ремон не знал, кого из них он ненавидит больше.
Как-то принято считать, что индейцы и ростом, и сложением уступают белым завоевателям. Те, кто так считает, никогда не видели воинов мапуче. Дон Франциско, может, и утерял за годы оседлой жизни стать античного героя, но все равно выглядел довольно внушительно, даже в своем нынешнем жалком положении. А наемник-баск, невысокий, худой и жилистый, рядом с ним – весьма невзрачно. Тем не менее, судя по донесению, именно он в поединке сбил Киспигуанчу на землю и заставил просить пощады. Диас был из тех, что берут в бою не силой, а природной ловкостью, отличным владением оружием – а также исключительной агрессивностью.
Поразмыслив, дон Гарсия пришел к выводу, что Диас все же ненавистен ему больше. Хотя весьма сомнительно, что он и впрямь Диас: в Испании носить такую фамилию – все равно что не иметь никакой, а королевство Перу он покинул, явно спасаясь от правосудия.
Есть такая порода людей, что незаменимы на войне, но невыносимы в мирных условиях. Ибо понятия о дисциплине имеют весьма смутные. Если вообще имеют. И Диас – ее ярчайший представитель.
Выслужился из рядовых. Три года назад после битвы при Вальдивии получил звание альфереса[1], а после гибели капитана Гонсало Родригеса принял его роту и пребывает в капитанской должности, хотя приказ о назначении, который упорно подсовывает губернатору секретарь, уже полгода валяется на столе неподписанным.
Зерцало доблести, храни нас от таких пресвятая дева Мария.
– Диас! Что за беззакония вы творите! Или забыли приказ – проявлять милосердие к противнику, если он сдается?
– А нет у меня милосердия к предателям, – Диас говорил негромко, голос его скорее напоминал ворчание.
– Это не дает вам права нарушать приказ!
Диас повернулся к губернатору. Он был молод, но весьма внятно некрасив – резкие черты лица, длинный нос, шапка курчавых волос, глубоко сидящие глаза. И в них явственно читалось: «И что ты мне сделаешь? Дальше Насимьенто не пошлют, меньше полуроты не дадут…»
Дон Гарсия, пренебрегая этим наглым взглядом, обратился к пленнику:
– Дон Франсиско! Вам обещали пощаду, когда взяли в плен?
Лицо индейца, скульптурное, горбоносое, со следами ритуальных шрамов на щеках, было мрачно. Он, разумеется, сразу заметил ловушку, заготовленную губернатором для наемника. Однако утвердительный ответ ранил его гордость.
Но позволял остаться в живых.
– Да, – после промедления ответил он. – Я сдался при условии, что мне сохранят жизнь.
– Значит, Диас, вы не только пренебрегли приказом, но и нарушили слово испанского офицера?
К счастью для губернатора, Алонсо Диас в силу смутного происхождения и образования не был знаком с рыцарским кодексом и не мог привести в свою защиту его положение: «По отношению к простолюдинам, иноверцам и предателям никакие клятвы недействительны». Потому что Киспигуанча подходил по меньшей мере под два из трех определений.
Впрочем, баск нимало не смутился.
– Не помню такого, – процедил он. – А хоть бы и так. Или вы не слышали, дон Гарсия, что арауканы наших в плен не берут?
Солдаты подтянулись к своему командиру, явно готовясь его поддержать. Уж им-то слишком хорошо была известна судьба сотоварищей, не имевших счастья погибнуть сразу. Им вырезали сердца, но обычно этим не ограничивались. Говорили, что такой казни удостаиваются лишь самые знатные и храбрые. Остальным заживо отрезали острыми раковинами руки и ноги, а затем поедали, пока жертвы еще могли это видеть. Под ропот наемников Гарсия Ремон прикидывал, что делать дальше. Отпустить Киспигуанчу немедленно никак нельзя.
– Я забираю дона Франсиско с собой. До рассмотрения его дела он будет находиться в крепости Консепсьона. – Он, в противоположность баску, говорил громко, чтоб его слышали и свита, и наемники. – А вас, Диас, по совокупности ваших проступков лишаю командования отрядом. Он будет передан капитану Касадеванте. Вы незамедлительно отбудете в гарнизон Насимьенто – в звании альфереса, как и подобает.
Насимьенто на реке Био-Био из всех пограничных фортов имел наихудшую славу, не зря солдаты из «крепости Рождества» переименовали его в «крепость Погибели». Может, хоть там мерзавец свернет себе шею. Или мапуче сделают себе из его черепа пиршественную чашу, как они поступили с генерал-губернатором Лойолой. Хотя из этого черепа вряд ли получится большая чаша.
Когда они отъехали подальше, губернатор приказал развязать Киспигуанче руки. Предупредил:
– Не вздумай бежать. Я обещал, что доставлю тебя в крепость, и обязан это сделать.
Дальше их лошади пошли голова к голове.
– А ты обещал, что меня не тронут!
– Ты сам виноват. – Гарсия Ремон оглянулся, чтоб убедиться – никто из свиты не подслушивает. – Незачем было нападать на отряд Диаса. Это же первый отморозок на всю армию!
– Мне говорили, что он перерожденный шаман. Я хотел его испытать.
– Шаман… – дон Гарсия не сразу вспомнил значение слова. – Брухо? Про Диаса много можно сказать плохого, но колдовство не по его части. Вот карты и поножовщина – другое дело…
Киспигуанча не стал отвечать. Как можно вообще иметь дело с человеком, не знающим самых простых вещей?
Но приходится.
Индеец-ренегат и губернатор провинции ненавидели друг друга, но были прочно связаны узами крепче кровных. Оружие и золото – вот имя этих уз. Если быть совсем точным – золото и серебро. Месторождения их находились во владениях касика Киспигуанчи, именно это и сделало его самым влиятельным среди своих сородичей в Чили. Где точно – губернатор не знал, но в местах труднодоступных – в пустынях и горах. Пытать Киспигуанчу и его людей было бы бесполезно, дон Гарсия достаточно знал, что представляют собой мапуче. Но оказалось, что с ним можно договориться. Слитки менялись на оружие и порох. Обмен держался в тайне, посвящены в него были только самые верные люди, ибо иначе и дона Гарсию, и дона Франсиско могли счесть предателями. Причем каждый из них был свято уверен, что помогает своему народу и своей стране.
Несколько месяцев назад Киспигуанча предупредил губернатора, что прочие вожди стали относиться к нему с подозрением и, чтобы вернуть их доверие, он должен перейти на сторону мятежников. Для вида, сказал он. Но, конечно же, увлекся. Арауканы не зря считались самым воинственным народом Новой Испании.
Теперь приходилось пожинать плоды этого увлечения.
И так они прибыли в Консепсьон, еще с прошлого столетия имевший статус благородного и законного города. Статус сей не помешал арауканам во время очередного восстания полностью разрушить город, но во время предыдущего губернатора – де Риверы – он был заново отстроен. Теперь де Риверу перевели в Тукуман, а дон Гарсия занял его резиденцию. Туда он и направился, а дон Франсиско – в крепость. Как ему было обещано, ненадолго.
Когда губернатор пришел навестить Киспигуанчу, он был в крайне дурном расположении духа. Тому было две причины, и одна вытекала из другой.
Первая – индейцы в долине Пурен снова перешли в наступление. И вторая – навстречу им перебросили значительную часть гарнизона Насимьенто. И Диас пробыл в ссылке всего лишь несколько дней. Опытных кавалерийских офицеров у нас, видите ли, не хватает, заявил командующий операцией Альваро Нуньес де Пинеда. И верно – не хватает…
И ведь всегда у мерзавца находятся заступники. То дон Альваро. То Хуан Понсе де Леон. Ну, с этим все ясно – такой же сумасшедший, как все в их роду, все лавры покойного деда, спутника Колумба, завоевателя Пуэрто-Рико, а главное – искателя источника вечной молодости, спать не дают, и с Диасом они одного поля ягода.
Когда-нибудь я его повешу, пообещал себе дон Гарсия. Диаса, конечно, Понсе де Леон сам себе погибель обеспечит, как дедушка. Вот получит мерзавец увольнительную, вернется в Консепсьон, и тут без драки или поединка не обойдется. Тогда я ему петлю на шею и наброшу.
Мечты, мечты… Пока предстояло решать более насущные проблемы. В первую очередь, объяснить Киспигуанче, что его нельзя выпускать из крепости до тех пор, пока арауканы не будут отброшены. И это не единственная причина…
Киспигуанча, разумеется, ничего не желал понимать. Вел себя так, будто дон Гарсия не спас его от верной гибели, а нанес ему глубочайшее оскорбление. В камере вообще отказался разговаривать – мол, он должен видеть солнце (губернатору чилийское солнце, невыносимо палящее летом и совершенно не греющее зимой, осточертело до крайней степени, впрочем, собственно в Консепьоне с его гнилым климатом немудрено запутаться). Пришлось позволить ему прогулку. Не без осторожности, конечно. Киспигуанчу держали без кандалов, а со свободными руками, даже без оружия, он на многое был способен. Но потом Гарсия Ремон решил, что во дворе и на стенах достаточно солдат – и все они стараниями губернатора и на средства того же Киспигуанчи хорошо вооружены.
Так, под прицелом аркебуз, они и прогуливались. В тени кирпичных стен, возведенных после восстания Кауполикана. Не слишком увлекательная прогулка, но Киспигуанча сам этого хотел.
– Пойми, проклятый упрямец. Своим поступкам ты не только предал короля. Ты предал святую католическую веру. Церковь карает сурово и за меньшее.
– Разве король не тебя поставил управлять этой страной?
– В том, что касается светской власти, – да. Но его величество католический король Фелипе не посягает на дела церкви. И церковь имеет великую власть, даже здесь, на краю земли. Если тебя будут судить церковным судом, я ничего не смогу сделать. И благодари Бога – и меня, – что Франсиско де Оталора до тебя не добрался.
Дон Гарсия не лгал. Всякому здравомыслящему человеку известно, что отступнику от христианской веры – прямая дорога на костер. Как в Старой Испании, так и в Новой. У нас здесь нет марранов и морисков (хотя кое-кто говорит, что уже есть), зато есть индейцы. Пора б уже уяснить: или ты язычник и губишь свою душу, или ты добрый католик и душу свою спасаешь, а третьего не дано, и метаться между верами не положено. А сложности с церковным судом могли возникнуть именно здесь, в Чили. Епископ Лимский известен святой жизнью и редко вмешивается в светские дела. Чего не скажешь о провинциале францисканского ордена де Оталоре, занимающем высшую церковную должность в Консепсьоне.
Не то чтобы дон Франсиско де Оталора был жесток. Напротив, с точки зрения губернатора, он злоупотреблял правом церковного убежища. Но вот крайне решителен – это да. И самостоятелен. Вместе с монахами своего монастыря он представлял в городе серьезную силу, в том числе и вооруженную. В условиях военного положения оно, конечно, полезно. Но не сейчас. И это при том, что отношения у де Оталоры с доном Гарсией, мягко говоря, натянутые.
Но Киспигуанчу такие тонкости не волновали.
Читать бесплатно другие книги:
