Осиная фабрика Бэнкс Иэн

Я построил большой воздушный змей.

Он был такой большой, что не поместился в сарае. Я сделал его из алюминиевых колышков от старых палаток, часть из них я давно нашел на чердаке, а часть на городской помойке. Сначала в качестве ткани я использовал черные пластиковые мешки, но позже заменил их тканью от палатки с чердака.

В качестве поводка я использовал толстую оранжевую рыболовную леску, намотал ее на специальный барабан катушки, которую укрепил и оснастил тормозом. Хвост змея был из сложенных гармошкой журнальных страниц журнала Оружие и амуниция, который я регулярно покупал в то время. На ткани я нарисовал красной краской голову собаки, тогда я еще не знал, что я не Пес. Отец сказал мне, что я родился под знаком Пса, поскольку Сириус был в зените. Ладно, это был просто символ.

Однажды утром я очень рано вышел из дома: солнце только-только поднялось над горизонтом, остальные еще не проснулись. Я сходил в сарай, взял змея, прошел вдоль дюн, приготовил змея к запуску, забил в землю колышек от палатки, привязал к нему нейлоновую нить, потом запустил змея на коротком поводке. Я потел и удерживал его с трудом, даже при относительно легком ветре, мои руки нагрелись, хотя я надел толстые рабочие рукавицы. Я решил, что змей сработает, и опустил его на землю.

В тот же день, при том же, дувшем в Северное море, но усилившемся ветре Эсмерельда и я как обычно пошли гулять, остановившись сначала у сарая, чтобы взять разобранный воздушный змей. Эсмерельда помогла отнести его далеко в дюны, преданно прижав к плоской груди катушку с леской, щелкая переключателем на барабане. Наконец мы дошли до места, которое нельзя было увидеть из окон дома. На вершине высокой дюны, смотрящей в сторону далекой Норвегии или Дании, трава была похожа на волосы, сдутые со лба и указующие в море.

Пока я с подобающей случаю траурной медлительностью собирал змей, Эсмерельда искала цветы. Помнится, она разговаривала с цветами, как бы пытаясь уговорить их показаться, позволить себя найти, быть сорванными и собранными в букет. Ветер развевал ее белые волосы перед лицом, когда она шла, приседала, ползла и говорила, а я работал.

Наконец змей был закончен, полностью собран и лежал как упавшая палатка на траве — зеленая на зеленом. Ветер пролетал над ним и хлопал тканью, раздавался звук маленькой плетки, которая шевелила змея, делала его почти живым: собачья морда рычала. Я разобрал оранжевые нейлоновые нити, распутал витки и узлы.

Я позвал Эсмерельду. Она сжимала в кулачке цветочки и заставила меня терпеливо ждать, пока она назвала их все, придумывая им имена, если она забыла или не знала настоящие. Я взял маргаритку, которую она мне грациозно подала, и вставил ее в петлицу левого нагрудного кармана моего жакета. Я сказал ей, что я сделал новый воздушный змей, и она может помочь испытать его. Эсмерельда обрадовалась и хотела держать катушку. Я сказал, у нее будет возможность, но я буду полностью ее контролировать. Она хотела держать и цветы, а я ей сказал, это возможно. Эсмерельда охала и ахала из-за размеров змея и злой собачки, нарисованной на нем. Я сделал петли из лески и накинул на ее запястья, сказав, что так она не потеряет змей. Эсмерельда прыгала от восторга и сказала, чтобы я поторопился и заставил змея полететь. Я в последний раз осмотрелся, а потом лишь немного толкнул передний край змея, как он поднялся в воздух. Я забежал за спину Эсмерельды, провисшая нейлоновая нить между нею и змеем постепенно натягивалась.

Змей взвился в воздух как что-то дикое, виляя хвостом со звуком разрываемого картона. Он мотался и трещал в воздухе. Он вилял и напрягал свои полые кости.

Я подошел к Эсмерельде вплотную и держал струны сразу за ее маленьким веснушчатыми локтями, ожидая рывка. Поводки натянулись. Мне пришлось зарыться каблуками в землю, чтобы устоять. Я натолкнулся на Эсмерельду, и она взвизгнула. Когда первый резкий рывок натянул нейлон, она выпустила нити и стояла, то оглядываясь на меня, то смотря в небо, а я боролся за контроль над силой над нами. Эсмерельда вцепилась в цветы, мои рывки двигали ее руками как марионеткой, управляемой нитями поводков. Катушка упиралась мне в грудь, нити слегка провисали между ней и руками. Эсмерельда в последний раз посмотрела на меня, хихикая, и я засмеялся в ответ. Потом я отпустил поводки.

Катушка ударила девочку по пояснице, она вскрикнула. Потом она была сбита с ног, нити дернули, петли затянулись на запястьях. Я пошатнулся назад, отчасти чтобы все выглядело естественно в маловероятном случае, если кто-то за нами наблюдал, а отчасти из-за катушки, отпустив которую, я потерял равновесие. Я упал на землю, которую Эсмерельда уже покинула навсегда. Змей продолжал щелкать и хлопать, хлопать и щелкать, он поднял девочку в воздух вместе с катушкой. Секунду я лежал на спине и наблюдал за змеем, потом поднялся и побежал за ним изо всех сил, опять же поскольку знал — поймать Эсмерельду я не смогу. Она кричала и болтала ногами, но жестокие нейлоновые петли держали ее за запястья, змей был зажат в пасти ветра, и она уже была вне досягаемости, даже если бы я и хотел ее поймать.

Я бежал и бежал, прыгал с дюн и скатывался с их пологих, обращенных к морю склонов, видя дергающуюся фигурку, уносимую дальше и дальше воздушным змеем. Я едва слышал ее визг и крики, тонкий вой разносился ветром. Она плыла над песком и камнями в сторону моря, я бежал внизу, радостный, заметил катушку под ее ногами. Платье колыхалось вокруг нее.

Она поднималась выше и выше, я продолжал бежать, ветер и змей опережали меня. Я бежал через покрытые рябью лужи у края моря, забежал по колено в морскую воду. Тогда нечто, сначала казавшееся твердым, а потом разделившееся и растворившееся в воздухе отделилось от нее. В первый момент я подумал, что она описалась, но тут впереди меня с неба упали цветы и ударились о воду, как странный дождь. Я дошел до них по мелководью, собрал те, которые смог и посмотрел вверх — Эсмерельда и змей направлялись в Северное море. Я еще подумал, она может перелететь до того, как утихнет ветер, через чертово море и приземлиться, но рассудил: даже в таком случае я сделал все возможное, честь удовлетворена.

Я смотрел, как она становилась меньше и меньше, потом повернулся и пошел к берегу.

Три смерти в течение четырех лет в моей непосредственной близости должны были выглядеть подозрительно, и я заранее тщательно спланировал свою реакцию. Я не пошел домой, а вернулся в дюны и сел там, сжимая цветы. Я пел самому себе песни, рассказывал истории, проголодался, покачался немного в песке, втер в глаза немного песка и в целом постарался довести себя до ужасного вида. В начале вечера я по-прежнему сидел там, уставившись в море, когда молодой рабочий из лесничества нашел меня.

Он был членом поисковой партии, организованной Диггсом после того, как отец и родственники потеряли и не смогли нас найти, и позвонили в полицию. Парень перевалил через дюны, насвистывая и небрежно ударяя палкой по комкам хвоща и травы.

Я не обратил на него внимания. Я продолжал смотреть на море, дрожать и сжимать цветы. Отец и Диггс пришли после того, как рабочий передал вести обо мне по цепочке людей, прочесывающих дюны, но я не обратил внимания и на этих двоих. Наконец вокруг меня собрались дюжины людей, они осматривали на меня, спрашивали меня о чем-то, чесали головы, смотрели на часы, оглядывали окрестности. Я их не замечал. Они восстановили цепочку и начали искать Эсмерельду, а меня отнесли в дом. Они предложили мне суп, которого мне очень хотелось, но я его проигнорировал, задали еще вопросы, на которые я ответил кататоническим молчанием и неподвижным взглядом. Мои дядя и тетя трясли меня, их лица были красные, а глаза влажные, но я их не замечал. Наконец отец отнес меня в мою комнату, раздел и уложил в постель.

В моей комнате всю ночь дежурили, и был ли это отец, Диггс или кто-нибудь еще, я не давал уснуть ни себе, ни им в течение всей ночи. Я лежал тихо, притворяясь спящим, потом кричал изо всех сил, падал с кровати, бился на полу. Каждый раз меня поднимали, укачивали на руках и клали обратно. Каждый раз я делала вид, словно уснул, а через несколько минут имитировал припадок. Если кто-то из них разговаривал со мной, я лежал и трясся на кровати, уставившись на них, безмолвный и глухой.

И так продолжал до рассвета, когда поисковая партия вернулась без Эсмерельды, тогда я позволил себе уснуть.

Я поправлялся неделю, и эта неделя была одной из лучших в моей жизни. Эрик вернулся из своей школьной экскурсии и после того, как он приехал, я начал немного говорить: сначала нонсенс, потом разрозненные намеки на случившееся, за ними сразу следовали крики и кататония.

Где— то в середине недели, после того как Диггс отменил распоряжение моего отца не разрешающее никому, кроме него, меня осматривать, доктору Макленнону разрешили поговорить со мной. Но и тогда отец остался в комнате, насупившийся и подозрительный, контролируя степень осмотра. Я был рад, что доктору не разрешили меня раздеть, и ответил большей вменяемостью.

К концу недели у меня еще случались фальшивые кошмары, внезапно я затихал и начинал дрожать, но ел я более или менее нормально и отвечал на большинство вопросов. Рассказ об Эсмерельде и случившемся с ней все еще доводил меня до мини-припадков, криков и полного ухода в себя, но в долгом спокойном разговоре отец и Диггс узнали придуманную мной версию: большой воздушный змей, Эсмерельда начала запутываться в поводках, я попытался помочь ей и катушка выпала у меня из рук, отчаянный бег, потом ничего не помню.

Я рассказал им о страхе, что меня преследует злой рок, из-за которого я несу смерть и разрушение всем, окружающим меня и еще я боялся попасть в тюрьму, ведь люди подумают, что я убил Эсмерельду, я плакал и обнимал моего отца и даже обнял Диггса, понюхав темно-голубую ткань его мундира, и почти почувствовал, как он смягчился и поверил мне. Я попросил его пойти в сарай, взять все мои змеи и сжечь их. Он сделал это в долинке, сейчас она зовется Долина Кремации Змеев. Мне было жалко змеев, и я знал, что мне придется прекратить их запускать для реалистичности пьесы, но оно того стоило. Эсмерельду никогда не нашли, я был последним, кто ее видел, если верить ответам на запросы Диггса на буровые платформы, траулеры и тому подобное.

Так я размочил счет и получил прекрасную, хотя и изматывающую неделю веселого спектакля. Цветы, которые я все еще сжимал, когда они принесли меня домой, у меня отобрали и оставили в пластиковом пакете на холодильнике. Я их там нашел через две недели, они были увядшие и мертвые, забытые и ненужные. Однажды ночью я отнес их на чердак и сохранил до сих пор, маленькие коричневые завитки высохших растений, похожие на кусочки старой магнитофонной ленты, они стоят в стеклянной бутылке. Иногда я думаю о том, где завершила свой полет моя кузина: на дне моря или выброшенная на какой-нибудь каменистый берег, или она разбилась о скалу и была съедена чайками и орлами…

Мне нравиться думать, будто она умерла, несомая гигантским змеем, облетая вокруг земли, она поднималась выше и выше, умерла от голода и обезвоживания, стала легче, и в конце концов превратилась в скелетик, оседлавшим воздушные потоки планеты, в кого-то вроде Летучей Голландки. Но я сомневаюсь в возможности воплощения этой романтической картины в реальности.

Я провел большую часть воскресенья в постели. После оргии прошлой ночи я хотел покоя, много жидкости, мало еды и навсегда завязать с алкоголем, но так как последнее нереально, я решил не напиваться до такой степени. Когда я не спустился завтракать, пришел отец и стал громко стучать в дверь моей комнаты.

— Должен ли я спросить, что с тобой случилось?

— Ничего, — проскрипел я в сторону двери.

— Отлично, — саркастически сказал отец. — И сколько ты был вынужден выпить вчера?

— Мало.

— Х-х-х, — сказал он.

— Я скоро спущусь, — сказал я и стал качаться по кровати, как будто я вставал из постели.

— Это ты вчера звонил?

— Что? — спросил я у двери, перестав двигаться.

— Да или нет? Я думал, это был ты, ты пытался изменить голос. Зачем ты звонил в такое время?

— Ах, я не помню, как звонил, пап, правда, — осторожно сказал я.

— Х-х-х. Мальчик, ты дурак, — сказал он и застучал по лестнице вниз.

Я лежал и думал. Я был уверен, я не звонил домой прошлой ночью. Я был в пабе вместе с Джеми, потом с Джеми и девушкой, потом с Джеми и его мамой, домой я шел почти трезвый. Провалов в памяти не было. Я предположил — это звонил Эрик. Отец, должно быть, говорил с ним недолго или он бы узнал голос своего сына. Я лег обратно в постель, надеясь, что Эрик был на свободе и двигался в нашем направлении, а также, что моя голова и кишки прекратят мне напоминать о том, как плохо они себя чувствуют.

— Посмотри на себя, — сказал отец, когда я наконец спустился в халате смотреть по телевизору старый фильм. — Надеюсь, ты гордишься собой. Надеюсь, ты думаешь, будто подобные ощущения делают тебя мужчиной, — отец почмокал губами и покачал головой, потом вернулся к чтению Сайнтифик Америкэн. Я осторожно сел на один из больших стульев, стоявших в холле.

— Я и вправду немного выпил, папа, признаю. Если тебя это огорчает, я извиняюсь, но я тебя заверяю — я страдаю от последствий.

— Ну, надеюсь, ты получил урок. Представляешь ли ты, сколько нервных клеток ты, вероятно, убил вчера?

— Несколько тысяч, — сказал я после короткой паузы для подсчета. Отец энергично кивнул:

— По скромной оценке.

— Ну, я постараюсь больше такого не делать.

— Х-х-х.

— Бррр ап! — громко сказал мой анус, удивив даже меня и отца. Он положил журнал и уставился в пространство над моей головой, мудро улыбаясь, а я кашлянул и хлопнул полой халата, сделав вид, что ничего не случилось. Я увидел, как ноздри моего отца двинулись и задрожали.

— Лагер и виски, а? — сказал он, кивая, и снова взял журнал.

— Я покраснел и заскрипел зубами, радуясь, что он спрятался за глянцевыми страницами. Как он это делает?

— Ох. Между прочим, — сказал я. — Надеюсь, ты не возражаешь, но я сказал Джеми о побеге Эрика. Отец взглянул на меня поверх журнала, покачал головой и продолжил чтение.

— Идиот, — сказал он.

Вечером, после того, как я скорее перекусил, чем поел, я поднялся на чердак и посмотрел в телескоп на остров, убедился в его целости и сохранности во время моего отдыха. Все выглядело спокойно. Я слегка прогулялся по прохладе вдоль пляжа на южный конец острова и обратно, позже я сидел дома и смотрел телевизор; начался дождь, принесенный ветром, он шелестел за окном.

Я уже лег спать, когда зазвонил телефон. Я еще не совсем заснул, когда он зазвонил, поэтому я быстро вскочил и побежал вниз, чтобы опередить моего отца. Я не знал, лег ли он уже или нет.

— Да? — сказал я, запыхавшись, заталкивая рубашку от пижамы в штаны. Гудки, потом голос на другом конце провода вздохнул:

— Нет.

— Что? — нахмурившись, сказал я.

— Нет, — сказал голос.

— А? — сказал я. Я даже не был уверен, Эрик ли это был.

— Ты сказал да, я сказал нет.

— Что бы ты хотел услышать?

— Портнейл, 531.

— О'кей. Портнейл, 531. Алло?

— О'кей. Пока, — в трубке засмеялись, и зазвучал отбой. Я осуждающе посмотрел на трубку и положил ее. Я заколебался. Телефон опять зазвонил. Я схватил трубку на середине первого звонка.

— Да… — начал я — гудок — я подождал, пока он не закончился и сказал. — Портнейл, 531.

— Портнейл, 531, — сказал Эрик. То есть я думал, это был Эрик.

— Да, — сказал я

— Да что?

— Да, это Портнейл, 531.

— Но я думал, это Портнейл, 531.

— Это здесь. Кто это? Это ты…?

— Это я. Это Портнейл, 531?

— Да! — закричал я.

— И кто у телефона?

— Франк Колдхейм, — сказал я, стараясь быть спокойным. — Кто это?

— Франк Колдхейм, — сказал Эрик. Я посмотрел вверх и вниз по лестнице, но моего отца не увидел.

— Привет, Эрик, — сказал я, улыбаясь. Я решил, что бы не случилось, сегодня я его не рассержу. Я лучше положу трубку, чем скажу что-то неправильное. И мой брат разнесет вдребезги еще одну телефонную будку, собственность Почты.

— Я только что сказал тебе — меня зовут Франк. Почему ты зовешь меня Эрик?

— О, не прикидывайся, Эрик, я узнал твой голос.

— Я — Франк. Прекрати меня называть Эриком.

— О'кей. О'кей. Я буду называть тебя Франк.

— А ты кто?

Я подумал.

— Эрик? — нерешительно спросил я.

— Ты же только что сказал тебя зовут Франк.

— Ну, — вздохнул я, опершись о стену одной рукой и гадая о том, что бы сказать. — Это было…Это была шутка. О, Боже, я не знаю, — я состроил рожу трубке и ждал, пока Эрик что-нибудь скажет.

— Ладно, Эрик, — сказал Эрик. — Какие у тебя новости?

— Ох, ничего особенного. Вчера вечером я ходил в паб. Ты звонил вчера?

— Я? Нет.

— Ох. Отец сказал, кто-то звонил. Я подумал, это мог быть ты.

— Почему я должен был звонить?

— Ну, я не знаю, — я пожал плечами, — по той же причине, по которой ты звонишь сегодня. По какой угодно.

— Ну, а как ты думаешь, почему я звоню сегодня?

— Не знаю.

— Господи Иисусе, ты не знаешь, почему я звоню, ты не уверен в собственном имени и мое имя назвал неправильно. Ты не много знаешь, правда?

— О, Боже, — сказал я больше для себя, чем для Эрика. Я чувствовал, как диалог двигался в неправильном направлении.

— Ты не собираешься спросить, как у меня дела?

— Да, да, — сказал я. — Как у тебя дела?

— Ужасно. А ты как?

— О'кей. Почему ужасно?

— Тебе все равно.

— Нет, мне не все равно. Что случилось?

— Ничего интересного для тебя. Спроси о чем-нибудь другом, например, о погоде, о молодежной моде или где я сейчас. Я знаю, тебе все равно, как я себя чувствую.

— Нет, мне не все равно. Ты — мой брат. Мне не может быть все равно, — запротестовал я. В ту же секунду я услышал, как открылась дверь кухни, секундой позже внизу лестницы появился отец и, взявшись за большой деревянный шар на вершине перил первого пролета, он стоял и смотрел на меня. Он поднял голову и слегка наклонил ее к плечу, чтобы лучше слышать. Я пропустил начало ответа Эрика, и услышал только:

— …как я себя чувствую. Каждый раз, когда я звоню, одно и то же. Где ты сейчас?. Вот и все, что тебя интересует, тебя не интересует состояние моей головы, только тела. Я не знаю, почему я до сих пор звоню. С тем же успехом я мог бы себя не утруждать.

— Хм. Хорошо. Ты прав, — сказал я, посмотрев на отца и улыбнувшись. Он стоял, молчащий и неподвижный.

— Видишь? Все, что ты можешь сказать: Где ты сейчас?. Заметно, как тебе не все равно.

— Нет. Наоборот, — сказал я, потом немного отодвинул трубку ото рта и закричал моему отцу. — Это опять Джеми, папа!

— …почему я пытаюсь, я не знаю, в самом деле… — Эрик болтал в трубке, очевидно, безразличный к сказанному мной. Отец тоже меня проигнорировал, оставшись в той же позиции — голова набок. Я облизал губы и сказал:

— Слушай, Джеми…

— Что? Видишь? Ты опять забыл мое имя. Так почему…?

— Мы должны привести туда моего отца, вот он здесь, — я прошипел последние два слова, — и купить ту старую машину, на которой я смогу ездить по песку.

— Ты говоришь ерунду. Я никогда не водил никакую машину по песку. Ты опять забыл, кто я, — сказал Эрик, не слушая меня. Я отвернулся от моего отца и смотрел в угол, тяжело вздыхая и шепча, отвернувшись от трубки, — О, Боже.

— Да, да, правильно, Джеми, безнадежно продолжал я. — Брат идет сюда, насколько я знаю. Я и отец надеемся, Эрик в порядке.

— Ты маленький ублюдок! Ты так говоришь, как будто меня здесь нет. Боже, как я это ненавижу! Ты со мной так не поступишь, правда, мой маленький огонек? — его голос опять стал дальше, и я услышал звуки, издаваемые собакой, точнее, издаваемые щенком. Я начал потеть.

Я услышал шаги внизу, потом выключился свет на кухне. Шаги приблизились и застучали по лестнице. Я обернулся и улыбнулся отцу.

— Ну, верно, Джеми, — жалко сказал я, иссякнув метафорически, и с горлом, пересохшим буквально.

— Не виси долго на телефоне, — сказал, проходя мимо, отец и продолжил подниматься по лестнице.

— Хорошо, папа, — весело закричал я, начиная ощущать боль где-то в области желудка, она всегда появляется у меня, когда ситуация становится особенно тяжелой и я не вижу выхода из нее.

— Аааооо!

Я рванул трубку от уха и посмотрел на нее. Я не мог понять, Эрик или собака издали этот вопль.

— Алло? Алло? — лихорадочно зашептал я, посмотрев вверх и увидев, как тень моего отца сползла со стены этажом выше.

— Хаааоооввваааоооовв! — раздался крик из трубки. Я задрожал и дернулся. Боже мой, что он делал с животным. Потом я услышал щелчок и крик, вроде бы проклятие, и звук упавшей и ударившейся о стену трубки. — Ты маленький ублюдок! Ах! Дерьмо! Твою мать! Вернись, ты маленький…

— Алло! Эрик! То есть Франк! То есть… Алло! Что случилось? — зашипел я, посмотрев вверх, присев на корточки около телефона и прикрывая рот свободной рукой. — Алло?

Потом был звук чего-то упавшего, крик: Это ты виноват! близко к трубке, потом еще удар. Я слышал неясные звуки, но, даже напрягая слух, я не мог понять, что слышу — это могло быть просто шумами на линии. Я размышлял, не положить ли трубку и уже почти это сделал, когда опять услышал голос Эрика, он бормотал, но я не мог ничего разобрать.

— Алло? Что? — спросил я.

— Ты еще здесь? Маленький ублюдок убежал. Твоя вина. Иисусе, да на что ты годен?

— Извини, — искренне сказал я.

— Слишком поздно. Он укусил меня, дерьмо. Но я его поймаю. Ублюдок, — зазвучали гудки. Я услышал, как он бросил еще монету. — Думаю, ты счастлив.

— Счастлив, почему?

— Счастлив из-за побега чертовой собаки, задница.

— Что? Я? — запнулся я.

— И не пытайся сказать, будто жалеешь, что она убежала.

— Ах…

— Ты нарочно это сделал! — закричал Эрик. — Ты нарочно это сделал! Ты хотел, чтобы он сбежал! Ты не хотел, чтобы я с кем-нибудь играл! Ты хочешь, чтобы собака была счастлива сама с собой, а не со мной! Ты дерьмо! Ты ублюдок!

— Ха-ха, неуверенно засмеялся я. — Спасибо за звонок э…Франк. Пока, — я бросил трубку и секунду постоял, поздравляя себя с тем, как хорошо я вывернулся, если учесть все обстоятельства.

Я вытер лоб, который немного вспотел и посмотрел вверх в последний раз, теней на стене не было. Я покачал головой и взбежал по лестнице. Дошел до верхней ступеньки, и тут снова зазвонил телефон. Я замер. Если я отвечу…Но если я не отвечу, тогда отец…

Я сбежал вниз, поднял трубку, услышал звук опускаемых монет, потом: Ублюдок!, несколько оглушительных ударов пластика о металл и стекло. Я закрыл глаза и слушал гром ударов, пока один особенно громкий не закончился низким гудением, которое обычно не издают телефоны. Я опять положил трубку, повернулся, посмотрел вверх и устало пошел в свою комнату.

Я лежу в кровати. Скоро мне придется разобраться с проблемой. Это единственный выход. Я должен повлиять на него, используя первопричину — самого Старого Сола. Требуется сильнодействующее средство, а иначе Эрик в одиночку разрушит Шотландскую Телефонную Сеть и расправится с собаками всей страны. Но для начала мне придется проконсультироваться с Фабрикой.

Это не моя вина, но я завяз по уши и я способен что-то предпринять, используя череп старой собаки, помощь Фабрики и удачу. Насколько мой брат будет восприимчив к любым флюидам, которые я пошлю, был вопрос, о котором я предпочитал не думать, если учесть состояние его мозгов, но я должен был действовать.

Я надеялся: щенок убежал. Черт, я не виню всех собак за мою инвалидность. Старый Сол был бандит, Старый Сол вошел в семейную историю и мою собственную мифологию как Кастратор, но благодаря маленьким грызунам, перелетавшим через залив, он был в моей власти.

Эрик — настоящий сумасшедший, даже если он мне и брат. Ему повезло, у него есть кто-то нормальный, кто его любит.