Властная идейная трансформация: исторический опыт и типология Сулакшин Степан

Доставалось не только царю. Велась персональная проработка наиболее заметных представителей официальной политической элиты. В массовом восприятии складывалось устойчивое впечатление, что у трона сосредоточились исключительно «держиморды», бездари, посредственности, казнокрады, лжецы, люди с умственными и психическими отклонениями. Это были не реальные персоны власти, а именно символы режима (табл. 6.3) [216] .

Таблица 6.3 Дезавуирование образа властной элиты в текстах подпольной семиосферы

Одной из главных особенностей отрицаемой подпольем официальной системы считался военный иерархизм. Отсюда, с одной стороны, принципиальное неприятие чинов, с другой – враждебное отношение к символике мундира. Неслучайно сразу после Февральской революции началась ожесточенная дискуссия вокруг погон, интерпретируемых как символ офицерской власти. После соответствующего демарша Балтийского флота в апреле 1917 г. погоны и другие знаки отличия в ВМФ были отменены. Понятие «золотопогонник» еще долго использовалось как ярлык монархизма.

Особая мобилизационная роль по отношению к лицам, объединенным подпольной семиосферой, отводилась революционной песне. Контент-анализ песенных текстов эпохи революции позволяет четко зафиксировать обе указанные выше функциональные задачи альтернативной семиотики – идентифицировать соратников и изобличить существующий режим. Третий компонент, вытекающий из проведенной идентификации, это призыв к борьбе с господствующей системой (табл. 6.4).

Таблица 6.4 Тексты революционных песен как инструмент подпольной семиосферы

Различные нейтральные в повседневном употреблении термины поляризируются в семиосфере на относящиеся к «подполью» и к «режиму». Соответственно, первые приобретают положительное звучание, вторые – отрицательное. Контекстуализиро-ванный термин приобретает в семиосфере иной смысл, не тот, которым он был наделен в обычном повседневном значении. Наличие особого терминологического семиосферного языка является прямым признаком формирования семиотической основы появления политической альтернативы. Приводимый в табл. 6.5 перечень терминов был получен на основе контент-анализа революционного фольклора.

Таблица 6.5 Терминология подпольной семиосферы в Российской империи

Как известно, «Сначала было слово.». Слово, как и символ, очень многое значит в консолидации оппозиции.

Подпольная политическая семиосфера в СССР: альтернатива в виде вестернизации

По общему признанию историков, формирование советского андеграунда началось с движения стиляг. Протест против системы первоначально выражался именно на уровне символов. Только затем, уже на основе сформировавшейся семиотической матрицы, формируется соответствующая идеология. Не идеология привела в данном случае к выдвижению задачи ее символического отображения, а наоборот. Сами символы программировали определенную траекторию идеологической эволюции. Управляемость этого процесса не вызывает, спустя время, сомнений. Развитие психологии коллективного бессознательного привело к разработке технологий оказания манипуляционного воздействия на группы населения посредством символов.

Направление стиляжничества складывалось первоначально в среде «золотой» советской молодежи, преимущественно детей элиты. Для многих это был способ декларации своей особости, принадлежности к «избранным». Официальная советская семиосфера принципиально отвергала саму идею социального избранничества. В реальности же формируется «номенклатурный класс», статусное и материальное положение которого становилось все более особым. Стиляжничество в этом смысле являлось отрицанием с позиций социальной привилегированности советского уравнительства. Симптоматично, что на деревню стиляжничество не распространилось. Более того, ассоциирующиеся с деревней русские национальные традиции относились в новой семиосфере андеграунда к разряду «низкого стиля», служили предметом гротеска.

Другой стороной стиляжничества была выражаемая через молодежь негативная реакция элиты на сохранение мобилизационного типа советской системы. Жить далее в режиме мобилизации (индустриализация, война, восстановление) часть элиты более не желала. Постепенно формируются ассоциируемые с Западом эталоны «красивой жизни». Ее оборотной стороной стало распространение культа вещественного потребления и удовольствий. Особенно это явление стало отчетливым по мере формирования дефицита товаров народного потребления, ставшего не то чтобы более острым (товаров становилось все больше), но он начал отчетливо дифференцировать, по мере роста потребностей, общество на номенклатуру, имеющую все «по блату», и народ. Так возникала своеобразная демаркационная линия, раскалывающая общество. Подобную роль в современности играет социальное расслоение, которое как проблему власть совершенно игнорирует.

Интенция избегать страдания подменяется интенцией максимизировать наслаждения. По этому сценарию происходило разложение многих государственных систем мобилизационного типа. Классический пример такого рода – моральная эрозия античных Спарты и Рима.

После одержанной СССР победы в войне государству следовало бы несколько ослабить мобилизационный прессинг – «спустить пары». Но этого по объективным обстоятельствам (атомная гегемония США) не происходит.

«Золотая молодежь» отказывалась признавать данные обстоятельства. Ее этическим кредо на первом этапе являлась аполитичность. Модные импортные вещи служили символом ухода от политики. На другом фланге в дальнейшем возникнет невещная форма демонстрации аполитичности, представленная, в частности, движением хиппи. Следовательно, вопрос заключался не только в самих вещах. Западные вещи были лишь знаками разрыва с официальной советской семиосферой. Они же стали идентификаторами принадлежности к «новому подполью». Именно этого не поняли записные идеологические работники. Борьба была организована против вещизма молодежи, утраты ею духовных ориентиров, тогда как вопрос коренился не столько в вещах, сколько в отрицании ценностных оснований советской модели развития. И вот номинированная молодежная аполитичность трансформируется в политическую оппозиционность.

Символами принадлежности к андеграунду являлись не только вещи, но и включенность в дискурс вокруг западной музыки и кино. Советское киноискусство, как и советская музыка, считались признаком дурного тона. Культивируются образы и стереотипы поведения Голливуда. Культовыми фильмами для стиляг стали первоначально «Серенада Солнечной Долины», «Джордж из Динки-джаза», «Тарзан», «Девушка моей мечты», «Судьба солдата в Америке» и др. Символическими признаками включенности в андеграунд на уровне музыки стал джаз, позже – рок, танцев – буги-вуги, позже – рок-н-ролл [217] .

Распространившийся с подачи фельетонистов термин «стиляги» маскировал идейные основания нового молодежного движения. Сами же его адепты первоначально называли себя «штатники», т. е. поклонники Соединенных Штатов. И это было преклонение перед страной, являющейся прямым противником СССР в холодной войн». Аполитичность стиляг оказывалась, таким образом, достаточно условной.

Сконструированный в семиосфере андеграунда романтический образ Америки существенно отличался от подлинных Соединенных Штатов. Подпольный идеомиф о США был таким же идеологически искаженным, как и официальный. О вымышленности образа Америки в культуре советского подполья свидетельствуют слова признания в песне «Последнее письмо» популярной андеграундной группы «Наутилус Помпилиус».

«Гуд-бай Америка-о

Где я не был никогда.

Мне стали слишком малы

Твои тертые джинсы.

Нас так долго учили

Любить твои запретные плоды».

Стиляжничество не было изжито в советском обществе после проведения соответствующих организационно-идеологических кампаний. С одной стороны, оно ушло вглубь «подполья», стало менее демонстративным. Это был обычный маскировочный (выражаясь языком революционной эпохи – конспиративный) эффект. Точно так же отказ скинхедов от некоторых атрибутов визуального облика привел правоохранительные органы к «потере следа».

Другая сторона состояла в тривиальном изменении стилей. Изменяются доминирующие направления музыки, кино, танцев. Соответственно, все это было транслировано в семиосферу советского андеграунда. Постепенно уходит джаз, но приходит рок-музыка. Новым символом несоветскости в одежде становятся джинсы. Изменения в символике были восприняты ответственными идеологическими работниками как искоренение самого явления молодежной альтернативы. Но символ есть способ выражения неких смыслов. Эти способы могут варьировать в рамках одной смысловой парадигмы. В данном случае смысл в виде отрицания официальной советской семиосферы остался прежним.

Между тем, «магнитофонная революция» существенно расширила границы подпольной семиосферы. Включенность в «подполье» уже не является исключительно прерогативой «золотой молодежи». В нем оказываются теперь представители разных социальных страт и возрастных генераций. Несколько размывается жесткая семиотическая привязка андеграунда к образу США.

Одним из механизмов разбалансировки традиционных ценностных ориентиров советского общества в эпоху позднего социализма явилась молодежная музыка. «Русский рок» стал своеобразным символом разогреваемых протестных настроений молодежи. Имеются все основания обнаруживать в нем наличие проектной составляющей. В начале 1980-х гг. рок неожиданно оказался под идеологическим запретом. Но запретный плод, как известно, сладок. Число адептов рок-музыки в СССР резко возрастает. Для молодежной семиосферы она обретает значение культа. Далее, в самом преддверии перестройки, запрет был снят столь же неожиданно, как ранее установлен. Шлюзы оказались открыты, и несомая энергией молодежного движения волна протестаций против «системы» обрушивается на советский строй.

Проведенный контент-анализ текстов песен «русского рока» позволяет констатировать его заметную роль в разрушении ценностных оснований существования СССР (табл. 6.6).

Таблица 6.6 Контент-анализ ценностного содержания текстов советской рок-музыки 1980-х гг.

Задача сбора всех недовольных советским режимом привела к включенности в сферу подполья ряда мировоззренческих направлений. В политике они были представлены рядом течений:

1) новое либеральное западничество;

2) недеформированный социализм;

3) русский национальный неоконсерватизм;

4) сепаратизм нацменьшинств;

5) религиозное диссидентство.

К концу 1960-х гг. все они уже сложились не только в идейно концептуальном, но и в организационном отношении [218] . Советский государственный строй атаковывался, таким образом, с различных идеологических позиций. Либерал А.Д. Сахаров в деле борьбы с режимом оказался парадоксальным образом вместе с неославянофилом А.И. Солженицыным. Такие же парадоксы обнаруживаются и в современности. Чего хотя бы стоят марши «несогласных», объединяющих под общей вывеской неприятия «путинского режима» Г. Каспарова и Э. Лимонова.

Конечно, диссиденты объективно не могли организовать революцию. Их функция состояла в расшатывании системы. Подтачивались идейно-духовные основания советской государственности. В конечном итоге, когда был запущен горбачевский проект «революции сверху», ослабленная на уровне мировоззренческого фундамента система рухнула.

Удары со стороны подпольной семиосферы умело направлялись фактически по всем болевым точкам советского режима. Как семиотические признаки официальной системы преподносились пустые прилавки магазинов, идеологическая схоластика ленинизма, абсурдизация культа В.И. Ленина и череды генеральных секретарей, тотальность несвободы, физическая и моральная дефективность престарелых руководителей государства и т. д. Символические индикаторы дезавуирования режима нашли отражение в жанре политической эпиграммы и частушек (табл. 6.7).

Таблица 6.7 Дезавуирование образа режима в политических эпиграммах и частушках

Популярность приобрела тема абсурдности советской системы. Маргинализированный в силу самого своего положения андеграунд переводил стрелки обвинений в аномальности на сферу официального бытия. Прием оказался весьма эффективен. Аномальны не мы – «подпольщики», а вы – «совдеповцы». Примером такой абсурдизации образа противника служит сформулированная цепочка парадоксов – «шесть основных противоречий социализма»:

1) все ходят на работу, но никто ничего не делает;

2) никто ничего не делает, но план выполняют;

3) план выполняют, но нигде ничего нет;

4) нигде ничего нет, но у всех все есть;

5) у всех все есть, но все всем недовольны;

6) все всем недовольны, но все голосуют «за».

Как и в семиосфере подпольной России периода существования империи, советский андеграунд выработал свой специфический язык. Существовал набор терминов и знаков, характеризующих семиотический раскол между «подпольем» и официальной системой. Противопоставление «андеграундного» и «советского» стало основным мотивом усугубляющегося культурного и, как следствие, политического разлома (табл. 6.8) [219] .

Таблица 6.8 Терминология подпольной семиосферы в СССР

Подпольная политическая семиосфера в современной России: альтернатива в виде «оранжевой революции»

Семиотической кульминацией революции 1991 г. явился демонтаж памятников советской эпохи. «Торжеством демократии» стал снос памятника Ф.Э. Дзержинскому на Лубянке (тогда еще площади Дзержинского). Характерно, что не В.И. Ленин, а именно создатель ВЧК был воспринят в качестве главного символа режима. Страну охватил синдром переименований. С рационально-прагматической точки зрения все это выглядело как коллективное безумие. Кому могли помешать памятники героев Гражданской войны? Но в том-то и дело, что происходило не просто изменение экономической и политической модели, но смена семиосферы. Без соответствующего семиотического закрепления ни в экономике, ни в политике принципиально ничего не получилось бы. Стояла задача выиграть войну символов.

По прошествии десятилетия прежняя старорежимная семиосфера начала постепенно восстанавливаться. Впечатление перелома вызвало, в частности, принятие новой версии российского государственного гимна на музыку Александрова с модифицированным текстом С. Михалкова. Восстанавливается популярность службы в органах государственной безопасности. Еще сравнительно недавно, на рубеже 1980-1990-х гг., казалось, что КГБ и его возможные исторические преемники окончательно себя дезавуировали. Эффект отторжения оказался сравнительно недолгим. Давно ли толпа сносила памятник Ф.Э. Дзержинскому? Но не прошло и десяти лет и ситуация принципиально изменилась.

Такое же частичное отторжение новой революционной семиосферы происходило в период «сталинского термидора». Основанная преимущественно на идее отрицания семиотика подполья не могла быть взята в неизменном виде для реализации задач созидания. Реабилитировались многие из старорежимных символов. Среди такого рода реабилитаций – образы русских дореволюционных героев, православные храмы, погоны, генеральские чины, рождественская елка.

Новая официальная семиосфера формировалась как синтез старой державной и новой революционной символики. Аналоги таких же процессов реставрации старых символов прослеживаются и по прошествии волн других революций. Достаточно указать на деятельность в этом направлении Наполеона.

Аналогичные по своему характеру задачи конструирования новой позитивной государственнической семиосферы стояли перед руководством РФ в 2000-е гг. Что было сделано в этом направлении? Все ограничилось неким дежа-вю позднесоветской эпохи. Неслучайно диагностирование некоторыми экспертами факта формирования на уровне элит особого бренда брежневизма. Единственной авторской новацией властной элиты 2000-х гг.

в политической семиотике стал символ медведя, используемого в качестве эмблемы правящей партии.

Восприятие символа медведя семантически неоднозначно. Это амбивалентный знак. К тому же в самой эмблеме «Единой России» он предстает отнюдь не добродушным медвежонком, как логотип олимпийского Мишки, а свирепым зверем. Пригнутая голова, раскрытая пасть – зверь готовится к нападению. Над медведем помещено изображение географического контура России. Выстраивается ассоциация «медвежьих» контуров российского геополитического пространства.

Откуда взялся этот образ? Его западное происхождение очевидно. Существует длительная традиция в политической карикатуре Запада изображать Россию в облике медведя – глупого, злого и агрессивного, неуклюжего зверя. Для сравнения, с Великобританией ассоциирован образ льва.

Знали ли об этих карикатурных особенностях представители российской властной элиты? Очевидно, знали. На уровне Думы выдвигалось предложение принять образ медведя в качестве государственного герба РФ. Основной довод состоял в том, что медвежий образ России именно на Западе давно утвердился и вряд ли будет изменен.

Не удалось новой властной элите создать и положительной галереи исторических образов эпохи. С каким визуальным рядом сегодня ассоциируются 2000-е гг.? «Клип» десятилетия представлен следующими «картинками»: авария на подлодке «Курск», пожар на Останкинской телебашне, затопленная космическая станция «Мир», посаженный на нары М. Ходорковский, монетизация льгот, «оранжевые революции» на постсоветском пространстве, теракты на Дубровке и в московском метро, операция «преемник», война в Южной Осетии, финансовый кризис – обвал цен на нефть, олимпийское фиаско в Ванкувере, марши несогласных, дымовая завеса над Москвой от лесных пожаров.

В то время, как российская власть обнаруживает свою пассивность в формировании государственного семиотического пространства, вновь создается подпольная политическая семиосфера России. Начальная стадия ее генезиса уже пройдена. Находящаяся в эйфории избирательных побед власть не смогла вовремя распознать возникшие для себя угрозы. Сфера андеграунда вообще оказалась вне поля ее внимания. Все, что происходило на уровне маргинальной среды, воспринималось властными структурами как нечто несерьезное.

С другой стороны, на начальном этапе сама власть в различных целях использовала жупел маргинального экстремизма. Так в свое время заигралось Охранное отделение Департамента полиции Российской империи. Принятая им на вооружение тактика внедрения провокаторов в революционно-террористические организации привела в итоге к широкому продуцированию революционных инфраструктур. Целый ряд представителей высшей политической элиты оказался в числе жертв терактов, организованных агентами охранки. Сходные последствия имела аналогичная деятельность КГБ по созданию «подконтрольных» диссидентских организаций и движений. В час «Ч» многие нити контроля оказались оборваны. Вышедшее на улицы «советское подполье» сыграло свою роль в дестабилизации политической ситуации в СССР в конце 1980-х – начале 1990-х гг.

Однако уроки истории современной российской властью оказались не усвоены. Проигнорированным оказался опыт всех исторически свершенных революций, демонстрировавших, что вовсе не только официальная оппозиция, но и «подполье» – контрэлита и маргиналы – представляют собой подлинную опасность для любого режима.

Между тем, в современной России фактически уже созданы два концентрических круга подпольной семиосферы – «оранжевый» и «коричневый». Для обоих характерен свой набор политических образов, стандартов и ритуалов. Объединяет их неприятие существующего «путинского режима». О функциональном совпадении задач оранжевого и коричневого подполья свидетельствует, в частности, деятельность лимоновской Национал-большевистской партии. Казалось бы, нет ничего хуже для национал-большевика, чем либерал. Однако лимоновцы находят возможным блокироваться с «оранжистами» в выступлениях против «путинской системы». И «оранжевые, и «коричневые» финансово поддерживаются из-за рубежа. Понятно, что из этой подпольной среды не может быть кооптирована элита для нового национального государственного созидания. Из агентов внешнего управления она не формируется.

«Оранжевые» и «коричневые» бьют с разных флангов, но в обоих случаях мишень для ударов одна – цивилизационно идентичная Россия. Оранжевые отрицают ее во имя мифологизированного либерального Запада, «коричневые» – во имя мифологизированной языческой Руси. Итог один: все тысячелетние цивилизационные российские исторические накопления отрицаются.

Парадокс генезиса «оранжевого» направления в России заключается в том, что созданная к 2011 г. в РФ модель экономики и социальных отношений в точности соответствует канонам либерально-монетаристской рецептуры. Неясным оказывается в таком случае сам предмет ведомой «оранжистами» борьбы. А в том-то и дело, что задача изменения сложившейся в 19902000-е гг. псевдомодели страны в действительности ими не ставится. Иначе не было бы поддержки с Запада.

Цель другая – создать политический хаос, что в свое время было осуществлено при реализации проекта горбачевской «перестройки № 1». Уже просматриваются контуры проекта «перестройка № 2»; правда, на этот раз она именуется «модернизацией». В современной ситуации основным объектом нападок «оранжевых» становится персона В.В. Путина. И причина не в том, что он не либерал – страна не уменьшила степени своей либеральности по сравнению с девяностыми годами. Причина в элементах патриотизма. Даже отдельные фрагменты одного лишь проявления патриотизма в России как зерна, которые могут прорасти, не устраивают оранжевых кукловодов.

Пафос протеста альтернативщиков переведен всецело на язык «войны символов». Принципиально нового ничего в этой тактике нет. Именно так, через дезавуирование фигуры высшего властного суверена осуществлялся подрыв представлений о легитимности существующей власти во всех революциях. Продуцируется поток новой политической сатиры, карикатур, слухов, целенаправленно дискредитирующих личные качества премьер-министра. Реконструируются следующие основные направления: типы карикатурной дискредитации образа премьер-министра и его политики: высмеивание фамилии; высмеивание имени; внешний вид, выражение лица; рост; намеки на коррупционность; авторитаризм; антинародный характер политики; стеб в отношении раскручиваемых официальной пропагандой положительных качеств; отсутствие свободы слова; личный интерес в сырьевых поставках, менталитет «газовой трубы»; водевилизация образа; десакрализация (изображения на объектах бытового пользования); неосталинизм; кагэбешное прошлое; псевдоправославность; фашизм; связи с мафией; увлечение спортом (менталитет спортсмена); переадресация ответственности за провалы на оппозицию; привязка к теме секса как один из механизмов десакрализации; высмеивание формируемого на уровне массового сознания образа Путина-героя; новый культ личности; искусственность создания рейтингов популярности; фактический монархизм, марионеточность преемника (провокационная цель столкновения президента и премьера).

Вот лишь некоторые примеры такого рода дезавуирований в современной «оранжевой» семиосфере:

«Вась, слыхал вчера в «Вестях»

Спит он, будто, на гвоздях

Ест лишь хлеб, а пьет лишь воду

Чтоб не навредить народу».

«Имя – Воввич: во-первых, аналогии с именем лидера; во-вторых – сокращение «ВО Всем ВИноват Чубайс!».

«Имена Путислав и Сильва (не от имени героини оперетты Кальмана, а от аббревиатуры «Сильная Власть»)».

Вопрос: «Что рухнет быстрее – путинг рейтинга или рейтинг Путина?».

«Обыкновенный путинизм» (по аналогии с «обыкновенным фашизмом»).

«П и М сидели на трубе.».

Очень малоправдоподобно, что этот фольклор есть дело только самодеятельного и спонтанного народного творчества. Вероятно, что существует (как существовал и прежде) организованный механизм вброса, тиражирования и распространения подобной продукции, кодирующей население на эрозию легитимности национального лидера.

И дело здесь не в неприкосновенности или идеальности фигуры В.В. Путина. И даже не в самом В.В. Путине. Через дезавуирование образа национального лидера дискредитируется вся Россия. Именно она является адресатом антипутинской оранжевой кампании.

В этом легко убедиться по распространяемым новым семиотическим маркерам: «Газпромия», «Габон (Гебон)», «Гондурашка», «Государьство», «Гэбения», «Империократия», «Империя Путина», «Компрадория», «Медвежье царство», «Медвепуты», «Многонационалия», «Наша раша», «Нашизм», «Путинизм», «Путинская империя», «Путиноиды», «Путинярня», «Рашка», «Рашисты», «Россияния», «Росфед», «Эрефия».

Посредством закрепления на уровне семиосферы соответствующих терминов зомбируется сознание включенных в нее неофитов. При следующем шаге на подготовленную матрицу дозированно подается определенный набор политических идей. Конечная цель при этом – внедрение идеи о целесообразности уничтожения России.

Весь сценарий «оранжевой революции» в России детально описан. На первом этапе посредством волны мелких протестных акций достигается дестабилизация политической ситуации. Поднимается знамя «множества сепаратизмов». Далее следует прогнозируемое применение властями силы. Ответным шагом оппозиция обращается за помощью к Западу, который вводит свои войска для предотвращения гуманитарной катастрофы. Куда уж более конкретно! Однако для властей подпольной семиосферы как сферы внимания и приложения усилий по-прежнему не существует. И это ошибка.

Глава 7 О перспективе российской альтернативы № 1: «оранжевая» экспансия и окончательная деградация

Политическая жизнь к 2011 г. в России, казалось бы, замерла. Это создало у элиты иллюзию незыблемости существующего политического режима. Сложилось представление, что можно до бесконечности эксплуатировать нефтегазовые ресурсы страны, воспроизводя себя в структурах власти. Инстинкт самосохранения у властных российских элит в ситуации монопольного политического господства почти атрофировался. Вот тут-то, как показывает история, и подстерегают опасности. И ладно, если бы вопрос заключался только в выживаемости политической элиты. Угроза состоит в том, что в образовавшуюся «воронку» затянет заодно с властной группировкой и всю Россию. Отсюда действительно актуальным является диагностирование потенциальных возможностей властной трансформации (революции) в России.

Сценарии властной трансформации и элитные группировки

Всякая система, указывал в свое время логик и математик Альфред Уайтхед, может существовать в режиме либо развития, либо деградации. Консерватизм, как консервация существующего конъюнктурного состояния, противоречит законам природы [220] . Это не более, чем ее локальный инструмент сдержки в паре инновация – закрепление накоплений. Российская государственная система, как было показано выше, избрав ориентир стабильности, функционирует уже 20 лет в режиме деградации. Выходом из нее может стать либо окончательная гибель, либо смена падения подъемом и возрождением России. Обозначенным сценариям соответствуют три возможных типа правящей элиты.

1. Находящаяся у власти элитная группировка как бы наблюдает состояние эрозии государственного организма, ведущей страну к серьезному кризису. В итоге эта группировка неизбежно лишится своего властного положения. Кризис показал, что это может произойти не в столь уж отдаленной перспективе.

2. Но наступление кризиса государства можно и катализировать. Задача такой катализации может ставиться извне в целях предотвращения самой возможности возрождения России. Данному проекту соответствует иной тип окормляемой Западом либеральной «оранжевой» элиты. В значительной степени она уже инкорпорирована во власть. Через такие структуры, как ИНСОР публично манифестируется ее идеология. По всем признакам дан ход политико-технологическому проекту «перестройка-2» (или «модернизация»). Едва ли не единственным серьезным препятствием на пути реализации этого сценария является неформатная для либеральной традиции фигура В.В. Путина. Поэтому антипутинский оранжевый вариант государственного переворота (вполне могущий быть и мягким) по этой логике напрашивается сам собой.

3. Наконец, третий сценарий – восстановление жизнеспособности страны – также предполагает элитную ротацию. Для восходящей траектории развития России нужна новая элита – профессиональная и патриотичная, которая в результате прошедшего двадцатилетия во властных структурах представлена совершенно фрагментарно. Эта модель, как и в «оранжевом» сценарии, теоретически тоже может быть реализована в виде государственного переворота. Но существует и другой вариант – союза персоналии высшей власти, представленной прежде всего национальным лидером, с патриотически ориентированными силами контрэлиты, вариант цезарианской инверсии, рассмотренной выше и которая еще будет рассматриваться ниже.

Генезис «оранжевых революций»

Говоря об угрозе «оранжевой революции» целесообразно прежде всего определить ее место в общей типологии революционных трансформаций. В политико-технологическом смысле основанием этой типологизации является вопрос об управлении революционным процессом. «Оранжевые революции» основываются методологически на новых несиловых управленческих технологиях. Помимо прямой агитации и пропаганды, «старого» технологического арсенала, применяются схемы мотивационно-программирующего информационно-психологического и манипуляционного воздействия на массы. Этот инструментарий достаточно подробно описан в работе «Новые технологии борьбы с российской государственностью» [221] .

Однако возможна еще и другая классификация революций – по реализуемым в них целевым установкам. Речь идет о смене парадигмы развития соответствующей страны. Новая, утверждаемая посредством революции парадигма определяет ее исторический тип. В этом смысле в марксистской классификации выделялись буржуазные (как переход к капитализму) и социалистические (переход к социализму) революции.

В современности историографическим актуальным методом является теория модернизации. Концепт модернизации был сформулирован в цельном виде в конце пятидесятых годов прошлого века. Наиболее раннее его упоминание обнаруживается в работе Д. Лернера «Уход от традиционного общества. Модернизация Среднего Востока». Далее, в шестидесятые годы, эта теория получила уже достаточно широкое распространение. Концепт модернизации возник как альтернатива формационному подходу. Без полемики с марксизмом, стадиальностью развития понять концепт модернизации достаточно трудно. Концепт постулирует существование двух стадий в развитии глобальных социальных систем – традиционное общество и общество современного типа. Осуществляемый исторически переход от одной стадии к другой и составляет содержание модернизации [222] .

К модернизационному процессу, как детрадиционализации общественных систем, можно относиться по-разному. Но диагностировать само существование данного процесса, выраженного в различных странах в разной степени, требует научная объективность. Катализаторами модернизационного процесса выступают революции (по К. Марксу – «локомотивы истории»). Посредством них на исторически сжатом временн о м интервале упраздняются институты, связанные с прежним системным состоянием. В модернизационной схеме подразумевается упразднение институтов традиционного общества. Но они демонтируются не одномоментно, а в логически определенной последовательности.

Сообразно акцентировке на демонтаже того или иного традиционного института можно выделить три исторические типа модернизационных революций. Тут уместно применить волновую метафору А. Тоффлера и говорить о трех революционных волнах [223] . Демонтировались церковь, народ, государство.

Первая волна акцентирована на задаче демонтажа института церкви в ее государствообразующем значении. Классическим воплощением революций этого типа стала Реформация. Ее религиозный акцент не случаен. Через модернизацию религии достигалась задача подрыва традиционной значимости и легитимности церковной власти. При этом все аргументы критики клерикализма – продажа индульгенций, моральный упадок клира – были абсолютно справедливыми. Но только итогом этой атаки явилось не укрепление позиций обновленной церкви, а утверждение парадигмы секуляризации. Лишившись своей мировоззренческой скрепы традиционное общество пошло по пути структурного разложения – «посыпалось». В странах, не прошедших стадии реформаций (например, Франции, России), борьба против церкви соединилась с решением стадиально следующих задач модернизации. Такое сочетание не в последнюю очередь предопределило особо кровавый сценарий французской и российской революций.

Вторая революционная волна была направлена на упразднение социальных институтов традиционной системы. Ликвидации с той или иной степенью радикальности подверглись такие ее элементы, как сословия, община, кастово-цеховые корпорации, родо-племенные и большие семейные объединения. Разрушалась модель государственности, построенной по принципу большой патриархальной семьи. Отсюда апофеозом в сюжетной линии большинства революций являлся вопрос о цареубийстве (манифестирующая казнь монарха). Вслед за демонтажем церкви запускался демонтаж народа. Внутренние исторически сформированные структурные связи его самоорганизации оказывались подорваны. Народ, как историко-культурная, цивилизационно-идентичная общность, подменялся социумом, представлявшим собой механическую совокупность индивидуумов. Гражданская общность и народ – феномены нетождественные.

Оставалась одна, последняя скрепа, доставшаяся от традиционных сообществ, – институт государства. Демонтаж цивилизационно-идентичного государства составил цель третьей революционной волны – «оранжевых революций». Формально государственные институты продолжают существовать, но перестают быть реально суверенными. Утверждается де-факто режим внешнего управления. Многополярность цивилизационно-идентичных геополитических центров исчезает. Устанавливается сетецентричная глобальная модель управления миром с единым центром.

На российском цивилизационном пространстве революции данного типа реализовывались в два этапа. Первый этап преследовал демонтаж единого государства – цивилизации. (Уничтожение СССР в 1991 г.) На втором этапе речь шла уже о демонтаже образовавшихся на имперских обломках национальных государств в их потенциально идентичной политике. Не прошедшие чистки «оранжевых революций» Россия, Белоруссия, Казахстан – на очереди. Национальные государства выступают объективной помехой в реализации интересов транснационального бизнеса. «Оранжевые революции» представляют собой, таким образом, последнюю технологическую фазу установления мондиалистской модели «нового мирового порядка».

Возможно ли что-либо противопоставить этому сценарию? Как противовес обозначенному перечню модернистских революций истории известны прецеденты революций, действующих в противоположном направлении. Они ориентированы на восстановление разрушенных в первом случае социальных скреп традиционного общества. В этом случае действует механизм цивилизационного отторжения агрессивной модернизации («революционный откат»). Цивилизация находит в себе внутренние ресурсы для восстановления частично демонтированных традиционных институтов. Действие сил цивилизационного отторжения само по себе указывает на фактор управленческой конструируемости революций и жизнеспособность традиционной модели организации социума [224] .

Каждому из приведенных выше типов революции противостоит соответствующий тип контрреволюции (революции наоборот) (рис. 7.1).

Рис. 7.1. Институты деструкции (реконструкции) в революциях двух типов и направление исторических процессов (вверху – революция как социальная деструкция, внизу – революция как социальная сборка)

Вызову разрушения религиозных институтов противостоит политика ресакрализации религии. Данное направление традиционно связывается с введенным в употребление Т. Манном понятием «консервативная революция» (другие варианты наименования – «белая революция», «фундаменталистская революция»). Классическим радикальным примером является Исламская революция в Иране. В ракурсе восстановления синтоистской парадигмы трактуется Революция Мэйдзи в Японии. Элементы консервативной революционности прослеживаются в гитлеровской инверсии в Германии (апелляция к ценностям арийского язычества) и в сталинской инверсии 1930-х гг. в СССР (реабилитация ценностей православия). В современности осторожные элементы восстановления общественного значения Церкви в России налицо.

Вызову демонтажа народа противостоит социалистический тип революций. Посредством их исторически реализовывалась попытка сборки деструктурируемого социума.

Наконец, ликвидации института национально идентичного государства противостоят антиколониальные, национально-освободительные революции. Тот факт, что многочисленные их прецеденты имели место в XIX в. и особенно в ХХ в., не отменяет тезиса об их противоположности по отношению к современным «оранжевым революциям». Просто колониализм исторически меняет свое воплощение. Первоначально он реализовывался в форме прямой, как правило, военной экспансии, отменяющей суверенитет. Соответственно, национально-освободительное движение было ориентировано на силовую борьбу с захватчиками. В современности суверенитет при видимом формальном его наличии отменяется фактически путем внешнего управления тем или иным государством. Элементы неоколониализма этого типа насаждаются в современной России.

При неоколониализме национальная государственность может быть демонтирована без факта прямой внешней агрессии. «Оранжевые революции» реализуют практически то, что в прежние эпохи достигалось с помощью колониальных войн.

Соответственно, неизбежна смена технологического формата и самих национально-освободительных революций.

Таким образом, революционная перспектива обнаруживается для современной России в двух противостоящих друг другу сценариях. Первый вариант теоретически предстоящей российской революции представляет собой управляемую извне, направленную на окончательный демонтаж национально идентичной российской государственности «оранжевую революцию» или «модернизацию», как бы этот план не называть.

Соподчиненный, «на всякий случай», вариант для России латентно готовится в виде «коричневой» трансфоромации, которая эффективно превратит страну в страну-изгоя, вполне подходящую для иракского сценария внешнего вторжения. Итог будет один и тот же: идентичной и суверенной России не станет окончательно. Кстати, доведение России по пути развития коррупции до кондиций криминального государства (не путать с коррумпированным!) работает в рамках этого же сценария этаким подвариантом.

Альтернативу представляет сценарий революции антиколониального, национально-освободительного содержания, революции, восстанавливающей суверенитет и идентичность, т. е. шансы на исторический успех России.

По обоим направлениям в России видны действительно существующие, самостоятельно развивающиеся процессы.

Современная Россия находится таким образом в бифуркационной точке, на развилке, перед выбором между двумя типами революционности. Третьего варианта – «отсидеться», «само собой рассосется» – не просматривается (рис. 7.2).

Рис. 7.2. Современная альтернатива намечающихся вариантов властной трансформации России

С одной стороны, это перспектива «оранжевой революции» и осуществление окончательного демонтажа идентичной суверенной российской государственности. С другой – это возобладание логики национального возрождения, присущей революции национально-освободительного типа. Какой ориентир выберут высшая российская власть и российский народ?

Власть может избрать позицию противостояния любым революционным изменениям (называя это консерватизмом с разными приставками), но при этом возникает неумолимая перспектива быть упраздненной в виде этой команды вследствие объективной неизбежности грядущих трансформаций. Но у власти есть и иной выбор – вариант возглавить одну из трансформаций. И свидетельства в пользу обоих вариантов в выявленной альтернативе уже наблюдаются фактически или латентно.

Выбор неизбежен и скорее всего в 2012 г. он проявится со всей определенностью. Инерционный паллиативный вариант развития подходит к концу, свидетельством чему выступают, по крайней мере, два процесса. Прогрессирующая деградация (глава 1) страны, как известно, доводящая в обязательном порядке до кризиса – слома существующей системы и перенастройки ее в иное состояние. И меняющиеся настроения социума, которые носят объективный здоровый характер (своеобразный социальный инстинкт самосохранения народа и элиты) – с одной стороны, и с другой стороны – они активно инспирируются в процедурах массового информационного воздействия, в основном внешнего происхождения и целеполагания.

Однако «оранжевый» сценарий будет самоубийственен для самой власти. Если не на первом, то на втором этапе властные фигуранты будут выброшены из революционной обоймы. Разве спасла в свое время Людовика XVI от гильотины примерка на себя «фригийского колпака свободы»? Так что единственный путь самосохранения для российской властной элиты – это возглавить антинеоколониальное, национально-освободительное, цивилизационно идентичное движение народа и соотвествующую трансформацию, которая называется в этом исследовании истинной модернизацией.

Каковы основные субъекты интересов теоретически вероятной «оранжевой революции» в России? Они объединены триадой групповых сил: Запад, часть российской элиты, общество. При этом смыслополагание революционных действий у них отчасти различное.

«Оранжевая революция» в России и Запад

Прежде всего необходимо внести уточнения по поводу самой категории «Запад». Сегодня в это обозначение часто включают все силы реализуемого «нового мирового порядка». Экспансионная глобализация отождествляется с универсализацией модели западной цивилизации. В определенной степени это справедливо, имея в виду вектор развития Запада, установившийся там с началом буржуазной трансформации. Между тем, существующие тенденции далеко не тождественны содержанию западной цивилизации. Аккумулировав античное наследие Греции и Рима, она исторически сформировалась на основе западно-христианской ценностной парадигмы. Однако далее ценности христианства усиленно выхолащиваются. Возникают финансово-управленческие центры, утверждающие новую секулярно-потребительскую модель миростроительства. С этого времени берет свое начало «западный проект», являющейся де-факто проектом мировой универсализации власти финансового капитала, определенного наднационального и надгосударственного «клуба бенефициаров».

Запад сам оказался в качестве одной из жертв этого проекта. Он, не менее других цивилизаций, нуждается в восстановлении собственной цивилизационной идентичности. Другое дело, что западная цивилизация (или ряд цивилизаций, включаемых в западный цивилизационный ареал) ранее других попала в зависимость от соответствующего латентного центра управления миром. Институционализация его на Западе создает систему определенных преференций для соответствующей группы стран, что не снимает самого вопроса об их подчиненном положении и не препятствует процессу дальнейшего децивилизования.

Перед цивилизационно идентичным человеком Запада стоят в футурологическом плане те же угрозы, что и, к примеру, перед россиянином. «Будущее, – провозглашает Ж. Бодрийяр, – принадлежит людям, забывшим о своем происхождении, тем, кто не отяготил себя старыми европейскими ценностями и идеалами».

Геополитически интересы Запада фактически подменены интересами англосаксонского мира. Приняв американское покровительство, Европа фактически утратила свою былую политическую субъектность. Объединенные в ЕС и НАТО современные государства Европы ускоренно идут по пути уничтожения цивилизационной идентичности. Сегодня они вступают в новый этап трансформации, определяемый полным подчинением внешней системе управления со стороны геополитического центра глобального управления, базирующегося в США.

Таким образом, говоря о борьбе Запада против России, речь в данном случае следует вести не о западной христианской цивилизации как таковой, не о странах или народах Европы и даже США, а именно о современном центре глобальной архитектуры управления миром (новом мировом порядке), который создается держателями современной глобальной финансово-экономической системы, основанной на одной мировой резервной валюте, и институтами геополитического глобального управления, такими как НАТО, Мировой банк, МВФ и т. д. С точки зрения этого подхода, под «Западом» подразумеваются связанные с ним реальные акторы Системы Глобального Управления Миром (СГУМ).

Если отбросить детали, то цель СГУМ, вытекающая из всей истории реализации «мондиалистского проекта», состоит в нанесении последнего смертельного удара по геополитической субъектности России. Целевые установки элиты более конъюнктурны. Для нее главное – максимизировать дивиденды от своего элитного положения. Императив – получение неограниченного права эксплуатации страны, ее ресурсов, принадлежащих, казалось бы, всему народу. Некоторые формальные помехи в этих устремлениях представляют институции национального государства.

Народ – единственный из триады субъектов, кто используется в сценариях «оранжевой революции» в противоречии с его собственными интересами. Механизмы такого использования были достаточно подробно описаны еще в марксистской литературе применительно к «буржуазным революциям» XVIII–XIX вв. Мотиватором народного выступления против власти может послужить системное ухудшение социального положения подавляющего большинства российского населения. Катализатором может оказаться любая новая реформа типа монетизации льгот. Таким провокативным детонатором может стать, например, введение в действие с 2013 г. налога на недвижимость, исчисляемого из ее текущей рыночной стоимости.

Предубеждение на Западе против России сформировалось далеко не вчера. И дело здесь не в советском прошлом. Смотреть следует еще дальше. Все те обвинения, которые сегодня адресуются на Западе путинского режиму, использовались фактически в неизменном виде еще по отношению к императорской самодержавной власти. На популярных в начале XX в. сатирических картах Европы Россия неизменно изображалась в виде некоего чудовища или человека-монстра, представляющего смертельную угрозу для западных стран.6.

По прошествии столетия мало что изменилось. Современная Российская Федерация получает в свой адрес те же обвинения и в той же характерной образной символике, как прежде получали Советский Союз и царская империя.

Слова-сигнал о «восстановлении русской империи» были произнесены на уровне государственного руководства западных стран. Неофициально риторика такого рода никогда не исчезала, включая козыревско-ельцинский период фронтальных внешнеполитических уступок со стороны РФ. Ряд высказываний госсекретаря США Кондолизы Райс звучали как прямая угроза в адрес России:

– «Россия становится все более авторитарна дома и все более агрессивна за рубежом»;

– «Мы убеждены, что наши связи со своими соседями, которые стремятся улучшить образование, здравоохранение, обеспечить своим гражданам рабочие места и жилье, – ни в коей мере не пострадают от того, что несколько стареющих бомбардировщиков [Ту-160] побывали в одной из немногих автократий Латинской Америки»;

– «Мы не можем позволить себе подкреплять предрассудки, которыми, судя по всему, заражена часть российского руководства, что, если оказать достаточно сильное давление на свободные страны, если запугивать, угрожать и нападать на них – то мы, в конце концов, поддадимся […] и уступим»;

– «Использование нефти и газа в качестве политического давления, одностороннее приостановление участия страны в договоре об обычных вооруженных силах в Европе, угрозы нацелить оружие на мирные страны, продажа оружия странам и группировкам, угрожающим международной безопасности, а также гонения на российских журналистов и диссидентов, а то и что-то похуже»;

– «Наша стратегическая цель заключается в том, чтобы четко дать понять российским лидерам, что сделанный ими выбор ставит Россию в безвыходное положение – на путь к добровольной изоляции и утрате своего значения в мире»;

– «Для того чтобы полностью реализовать свой потенциал, Россия должна в полной мере интегрироваться в мировой политический и экономический порядок»;

– «Россия – это государство, которое, к сожалению, использует, и всегда использовало, только один инструмент, чтобы довести свой сигнал до сведения других, и этот инструмент – военная мощь»;

– «Откровенно говоря, Россия не может иметь двух вещей одновременно. Она не может действовать так, как действовала в годы холодной войны, когда существовал Советский Союз, и в то же время рассчитывать, что с ней будут обходиться как с ответственным партнером».

То, что, как известно, не всегда дозволительно произносить президенту США, озвучивает госсекретарь. Считать эти слова проявлением личной запальчивости американки означало бы принижать уровень стратегичности внешней политики США. Заявление такого рода не могли не согласовываться.

Об их контекстности для руководства Белого дома свидетельствуют слова, приписываемые другому американскому госсекретарю, Мадлен Олбрайт: «Ни о какой мировой справедливости не может быть речи, пока такой территорией, как Сибирь владеет одна страна».

Не менее определенно тезис о неоимперскости современной России проводится в публичных оценках иных представителей западного политического истэблишмента. «Режим господина Путина, – говорит З. Бжезинский, – во многом схож с фашизмом Муссолини.[…] Фашистский режим спекулировал на идеях о национальном величии, дисциплине и экзальтированных мифах о якобы славном прошлом. Точно так же и господин Путин пытается совместить традиции ЧК (ленинского гестапо, в котором его собственный дед начал свою карьеру) со сталинским стилем руководства в военные годы, с притязаниями русского православия на статус Третьего Рима, со славянофильскими мечтами о едином великом славянском государстве, управляемом из Кремля».

В.В. Путин получил на Западе однозначную семиотическую привязку к якобы возрождающемуся русскому империализму. Три политических знаковых шага сделали его фигуру «однозначно потерянной» для «свободного мира»:

– во-первых, подавление чеченского сепаратизма;

– во-вторых, дело ЮКОСа;

– в-третьих, мюнхенская речь.

Обратного пути в либеральную обойму для В.В. Путина нет. На Западе на нем поставлен крест, а потому выстраивание его дальнейшей политической биографии в рамках западного проекта несостоятельно. После «мюнхенской речи» изменить что-либо в резюме В.В. Путина как противника мировой американской гегемонии уже невозможно. А в Мюнхене 10 февраля 2007 г. на конференции по вопросам политики безопасности в выступлении президента РФ прозвучало следующее:

– «Россию, нас, постоянно учат демократии. Но те, кто нас учит, сами почему-то учиться не хотят»;

– «Мы видим все большее пренебрежение основополагающими принципами международного права. Больше того, отдельные нормы, да, по сути, чуть ли не вся система права одного государства, прежде всего, конечно, Соединенных Штатов, перешагнула свои национальные границы во всех сферах: и в экономике, и в политике, и в гуманитарной сфере – и навязывается другим государствам»;

– «Получается, что НАТО выдвигает свои передовые силы к нашим государственным границам, а мы, строго выполняя Договор, никак не реагируем на эти действия. Думаю, очевидно: процесс натовского расширения не имеет никакого отношения к модернизации самого альянса или к обеспечению безопасности в Европе. Наоборот, это серьезно провоцирующий фактор, снижающий уровень взаимного доверия. И у нас есть справедливое право откровенно спросить: против кого это расширение? И что стало с теми заверениями, которые давались западными партнерами после роспуска Варшавского договора? Где теперь эти заявления? О них даже никто не помнит»;

– «Сегодня многие говорят о борьбе с бедностью. Что здесь происходит на самом деле? С одной стороны, на программы помощи беднейшим странам выделяются финансовые ресурсы – и подчас немаленькие финансовые ресурсы. Но по-честному, и об этом здесь многие тоже это знают, зачастую под ”освоение” компаниями самих же стран-доноров. И давайте называть вещи своими именами: получается, что одной рукой раздается ”благо-творительная помощь”, а другой не только консервируется экономическая отсталость, а еще и собирается прибыль»;

– «Россия – страна с более чем тысячелетней историей, и практически всегда она пользовалась привилегией проводить независимую внешнюю политику. Мы не собираемся изменять этой традиции и сегодня».

Итак, ключевые слова произнесены, Рубикон перейден. И хотя по факту Путин продолжает быть либералом, все равно реакция Запада была единодушно враждебной: холодная война с Россией возобновлена. Американский сенатор от Южной Каролины Линди Грэхэм прокомментировал речь В.В. Путина в Мюнхене таким образом, что в ней «он сделал больше для объединения США и Европы, чем мы сами смогли бы сделать за десятилетия». Сходную оценку дал министр иностранных дел Чехии Карел Шварценберг: «Мы должны поблагодарить президента Путина, который не только хорошо позаботился о публичности этой конференции – большей, чем ожидалось, но который ясно и убедительно доказал, почему НАТО должно расширяться». В.В. Путин был представлен перед всем миром как инициатор развязывания новой несиловой конфронтации. Проводились прямые параллели мюнхенского выступления с Фултонской речью У. Черчилля.

Нужно ли говорить, что эта реакция была оформлена по всем правилам информационно-психологической войны и иной быть не могла. В действительности к 2007 г. «холодная война № 2» уже шла. Но до мюнхенской речи она проводилась фактически в одностороннем порядке как борьба «свободного Запада» против неоимперской России. Так, еще 4 мая 2006 г. на саммите стран Балтийско-Черноморского бассейна в Вильнюсе Р. Чейни обвинял РФ во всех смертных грехах империализма – в «шантаже», «запугивании», «подрыве территориальной целостности соседей», «вмешательстве в демократические процессы». Итогом вильнюсской прокламации стало предъявление России ультимативной альтернативы: либо «вернуться к демократии», либо «стать врагом». Понятие «холодная война» было повторено в речи Р. Чейни трижды.

Еще ранее, 6 марта 2006 г., увидел свет доклад Совета по международным отношениям США, в котором Россия, впервые со времен СССР, представала в образе «империи зла». Практической рекомендацией доклада являлось исключение РФ из «Большой восьмерки». В мюнхенской речи В.В. Путин лишь позволил себе ответить. Вызов был принят.

Для Запада путинский режим связан с имманентно присущим России империализмом. «Итак, – резюмирует С.Г. Кара-Мурза свой анализ перспектив разжигания «оранжевой революции», – сказаны слова-знаки. В.В. Путин – ветеран КГБ…, он привержен идеалам государства-Гулага. он создает нешуточный повод для беспокойства США и всего остального мира. он идет по самоубийственному пути. Каково главное обвинение В.В. Путина? Признаки поддержки «имперского мышления» («национализма») и импульсы к восстановлению России как державы. Объективно эти признаки очень слабы, но идеологи стратегии США, видимо, усматривают в них важный символический смысл и считают его достаточным для того, чтобы породить цепную реакцию в сознании населения постсоветского пространства, которая поведет к консолидации общего проекта возрождения» [225] .

Вполне определенная тенденция прослеживается при проведении контент-анализа заголовков статей в западных СМИ, посвященных фигуре российского лидера. Специальная подборка, сделанная Ю. Крупновым еще в 2005 г., дополнена в данном случае более поздними заголовками в ведущих изданиях Запада. Систематизация смыслового содержания этих заголовков реконструирует общий характер консолидированного «антипутинского крестового похода» Запада [226] .

США: «Паранойя Владимира Путина изолирует Россию»; «Сказать “нет” фашизму и Владимиру Путину»; «Когда Путин крадет, надо бить тревогу»; «Россия: Преступная логика берет свое»; «Путин и приливная война паранойи»; «Путин ведет Россию к фашизму»; «Скоро путинскому режиму конец»; «Режим Путина: за репрессии придется платить»; «Путин: вошь, которая зарычала»; «Путин снова одерживает верх. Возрождая имперскую Россию»; «Владимир Путин – темное восхождение к власти»; «Путинская “демократия” зажата в железном кулаке»; «Десять лет путинизма».

Великобритания: «Никогда не доверяй бывшему агенту КГБ»; «Владимир Путин хочет померяться силами с демократией, Западом и всеми желающими»; «Российские агенты взорвали жилые дома в Москве».

Франция: «Путин – рупор антиамериканизма»; «Путин ущемляет свободы»; «О тенденциях к восстановлению авторитаризма и антизападного курса»; «Поражение Путина, надежда для России»; «Коррупция и убийства – рутина Путина».

Германия: «Опасный лик путинизма»; «Путинские деревни»; «Медведев обвинил команду Путина в саботаже»; «Путин – на выход!».

Италия: «Путин объявил холодную войну Америке»; «Россия остановилась в ГУЛАГе».

Канада: «При Путине Россия будет вонять, как всегда».

Демонизация В.В. Путина сочетается с акцентированно положительной риторикой в адрес Д.А. Медведева. Единственная по существу критическая компонента – недостаточная самостоятельность российского президента. Очевидным, таким образом, является стремление искусственно разыграть карту противоречий между президентом и премьер-министром. Здесь более важно не столько их персональное соперничество, которое само по себе маловероятно, сколько формирование у масс иллюзии такого столкновения.

«Медведеву важна эффективность», «Медведев призвал к увеличению инноваций в национальной экономике», «Широкий жест Медведева в адрес поляков и своих соотечественников» (Германия); «Дмитрий Медведев поместил Сталина в правильный контекст», «Утечка документа: может ли Россия Медведева склониться в сторону Запада?», «Гласность Медведева», «Медведев: не стоит замалчивать преступления Сталина», «При Медведеве главы регионов пользуются большей свободой», «На заседании Госсовета РФ Путин и Медведев поспорили о демократии», «Медведев сурово осудил российскую систему» (США); «Президент России осуждает Сталина и обвиняет его в преступлениях, которые не могут быть прощены» (Испания); «Взрывы в Москве показывают, что президент Медведев занимает подобающее место», «Чиновники должны слушаться меня, предупреждает Медведев», «Волна увольнений: при Медведеве стало сложнее удержаться в высших эшелонах власти», «Советник Медведева призывает к демократическим реформам», «План Медведева по обеспечению безопасности призван похоронить пережитки холодной войны» (Великобритания); «Медведев выходит из тени Путина» (Швейцария); «Медведев – президент без реальной власти», «Медведев хочет покончить с русскими ГУЛАГами», «Когда Медведев бросает вызов Путину» (Франция).

Образ Д.А. Медведева, как видно из приведенных цитат, конструируется через характеристики, противоположные применяемым в отношении В.В. Путина. Он – противник советского прошлого, антисталинист, умеренный западник. Приписываемая Путину тема русского неоимперства в семиотике образа Д.А. Медведева совершенно не представлена.

Для того чтобы убедиться в подготовке Западом «оранжевой революции» в России нет необходимости в конспирологической реконструкции. Все целевые установки и требования к России получили публичное звучание. «Оранжевая революция» в РФ на Западе была открыто объявлена. Не услышало это объявление только руководство России.

В.В. Путин в полемике с «оранжистами» говорит о том, что несанкционированные митинги оппозиции – «марши несогласных» – нарушают общественный порядок, препятствуя, в частности, движению автотранспорта. Более целесообразно было бы говорить о другом – о финансировании этих акций из иностранных источников. Этого, собственно, не скрывают и сами оранжисты. «Можете считать, что я – агент влияния Запада», – признается ветеран диссидентского движения в СССР Л. Алексеева. С.Г. Кара-Мурза в книге «Революция на экспорт» ссылается на свидетельство директора одного из зарубежных фондов в России, специализирующихся на поддержке институтов гражданского общества г-на Подрабинека: «Распределяем гранты среди организаций, целью которых является сопротивление системе государственного подавления гражданских свобод. Мы даем деньги на митинги и уличные шествия. Недавно провели демонстрацию на Пушкинской площади. Отмечали годовщину войны в Чечне. Собрались три тысячи человек. Путин – человек старой авторитарной системы. Он реставрирует советский порядок. И логично было бы его сменить. А для этого надо расшевелить общество» [227] .

«Оранжевая революция» и элита

В Российской Федерации в 2000-е гг. были созданы все условия для самовоспроизводства олигархического капитала. Для выявления таких оснований достаточно сопоставить цены на литр бензина в странах – нефтяных экспортерах. В России в соответствующем страновом спектре она наивысшая. Российская цена на бензин превосходит венесуэльскую в 25,7 раза, туркменскую – в 38,5 раза. Самый дешевый бензин в Туркмении стоит два цента за литр. Столь значительная разница есть индикатор масштабности «сырьевой ренты» в России (рис. 7.3) [228] .

Рис 7.3. Цена литра бензина в странах – экспортерах нефти

В.В. Путин периодически одерживал победы над зарвавшимися олигархами. В школьных учебниках истории в качестве одной из основных его исторических заслуг указывается на разгром олигархического капитализма. Основные фигуранты банкирского лобби перекройки страны – Березовский, Гусинский, Ходорковский – получили по рукам.

Возникают ассоциации с тройкой жертв сталинской неоимперской реставрации – Троцкий, Каменев, Зиновьев. Однако борьба В.В. Путина велась против персон, но не против неприемлемой нежизнеспособной псевдомодели страны.

Отрубленные головы гидры вырастают снова. Место прежних номинантов «заговора банкиров» заняли новые. Впрочем, и «прежние» были устранены лишь с политического олимпа, но не исчезли как фигуранты бизнеса и политики. Повторение сталинской инверсии по отношению к ним не состоялось.

Еще К. Марксом была показана трансформация интересов буржуазии в эпоху буржуазных революций. Главное для нее – максимизация прибыли. В соответствии с этой установкой борьба ведется по устранению существующих политических препятствий в виде феодальной системы государственности. Борясь с всесилием феодалов, буржуазия вступает в союз с королевской властью. Казалось, успех уже достигнут, но буржуазные круги не находят удовлетворения. Помимо экономического у них появляется собственный политический интерес. Буржуазия теперь стремится получить саму государственную власть. Бывший союз с королевским домом распадается. На следующей фазе буржуазных революций речь уже идет об упразднении (или ограничении) института монархии.

Не та же ли самая трансформация интересов произошла за последние два десятилетия и у бизнес-класса в России? Сначала в союзе с «сильной президентской властью» (М.С. Горбачев, Б.Н. Ельцин) уничтожается система советской государственности. Капитал легализован и обеспечен возможностями максимизации. Но на этом процесс революционных трансформаций не завершился. Сформировавшийся финансовый истэблишмент выдвигает теперь политические претензии. Его временный союз с президентской властью оказался дезавуирован. Финансовая олигархия уже не удовлетворена ролью лоббиста. Она желает сама управлять государством. Губернаторские, депутатские места элементарно закупаются на выборах ее ставленниками. Законы либо протаскиваются, либо торпедируются с помощью денежных проплат. Но частично, с посадкой Ходорковского, олигархическая атака на власть была отбита. На очереди вторая. В повестке дня новая, но вновь соответствующая интересам капитала революция. Зеленый цвет (цвет доллара, подкупающего власть) преобразуется в оранжевый.

Эшелон оранжевой оппозиции представлен на уровне элит не только фигурантами бизнеса. Еще во второй половине 1980-х гг. был создан «либеральный» салон. Круг вошедших в него политиков, публицистов, телевизионщиков, представителей художественной богемы хорошо известен. Не будучи официально формализованной эта группировка оказывала и продолжает оказывать колоссальное влияние на политику Российской Федерации. Сегодня фактически все основные фигуранты этого кружка недвусмысленно обозначили свою позицию в отношении целесообразности «оранжевой революции» в России. Главная тема – «порочность путинского режима» и формулируемый на основе ее императив: «Путин должен уйти». Антипутинизм сегодня выступает пропуском в «оранжевый салон». Хочешь быть включен в обойму будущей постпутинской элиты – «пни премьера». Без этого ритуала желаемый «билет» не будет предоставлен [229] (табл. 7.1).

Таблица 7.1 Высказывания представителей «оранжевой оппозиции» о В.В. Путине и «путинском режиме» [230]

Приведенная коллекция настроений и настроев далеко не полная. Латентная антипутинская оппозиция существует и на уровне региональных элит. Основания для недовольства режимом – вывод губернаторов из Совета Федерации, упразднение выборности губернаторской власти, стягивание доходов в Центр. В национальных регионах эта скрытая враждебность элит имеет свои дополнительные основания. Ведь именно при В.В. Путине был нанесен удар по конституционным вольностям республик и национальному сепаратизму. Приведение республиканских конституций в соответствие с Конституцией РФ явилось демонстрацией силы русского Центра. Кампания в Чечне дала понять, что пришедшие к власти в Москве силовики готовы на самые решительные действия. Напуганные местные царьки и феодалы затаились. Публично они выражали свою преданность президенту и новой партии власти. На выборах обеспечивалась сверхъявка и сверхъединодушие в пользу В.В. Путина и «Единой России».

Но национальные республики РФ – это в основном культурный ареал Востока, с характерной для него традицией политики. Там, как правило, четкой дифференциации элит по спектру политических предпочтений – «за» или «против» – не прослеживается. Все «за». Но «восточная лояльность» служит лишь прикрытием замысла. Стоит «падишаху» принять лесть за выражение искренней покорности и его голова уже на плахе.

Предательство элит в сценарии грядущей «оранжевой революции» неизбежно. Без такого рода предательств не обходился демонтаж ни одного из низвергнутых цветными революциями режимов. Немного лет прошло с повального переприсягания местной партийной номенклатуры вместо генсека Горбачева антикоммунисту Ельцину. Так что даже кооптированные во власть по принципу личной преданности силовики в сложившихся революционных условиях не могут быть стопроцентно надежны. Особенно после того, как их души и помыслы повернуты все к той же коммерциализации смыслов вместо служения. Они могут быть элементарно перекуплены, переподчинены другой персоне. Такого не могло бы произойти при наличии идеологических механизмов кадровой селекции.