Куда смотрит прокурор? Звягинцев Александр

© Звягинцев А. Г., 2019

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2019

Глава 1

Монгольский космонавт

Обнаружено два трупа – один совсем мертвый, другой полуживой.

Из протокола осмотра места происшествия

По улице славного южного города Лихоманска, утопающего летом в ослепительном солнечном свете и непроглядной зелени, шел невысокий молодой человек в выглаженной белой рубашке и темном галстуке, затянутом на шее, несмотря на жару. Именно так зачастую выглядят расплодившиеся на наших улицах надоедливые коммивояжеры в черных штанах, лоснящихся на заду. Они останавливают мирных прохожих и сообщают им замогильным голосом, что им страшно повезло, так как некая фирма в связи с юбилеем распродает чуть ли не задаром электрические мухобойки. При этом на лицах продавцов видна столь глубокая тоска в предчувствии очередного афронта, что граждане стыдливо опускают глаза и спасаются от них бегством.

Еще в таком виде на улице можно встретить миссионера какой-нибудь таинственной секты с пачкой листовок в руках и застывшим взглядом, устремленным в неведомые дали. Или беспокойно оглядывающегося по сторонам потрепанного жизнью человека со значком на груди, уведомляющим: «Хочешь похудеть? Спроси меня как!»

Однако у нашего молодого человека не было черных лоснящихся брюк, не было ни портфеля с электрическими мухобойками, ни листовок с мантрами и тантрами, ни призывного значка. В руках у него была лишь элегантная и дорогая на вид черная папка из тисненой кожи. А это вполне могло означать, что он принадлежит к числу тех, кто успешно делает карьеру то ли в тайных подвалах финансовых структур, то ли в тиши и сумраке начальственных кабинетов.

Но в таком случае на лице молодого человека непременно должно было присутствовать выражение самодовольства и некоторого пренебрежения по отношению к окружающим. Тем не менее его лицо было озабоченным и печальным. И даже жизнерадостные лихоманские девушки, отринувшие в жару всякие предрассудки и стыдливость и оголившиеся до последней возможности, не привлекали его внимания.

Откроем тайну. У молодого человека было сразу три причины для пребывания в столь сумрачном настроении. Во-первых, у него уже несколько дней ныл зуб мудрости. Но мучила его не столько боль, сколько презрение к себе. Дело в том, что он всячески отлынивал от похода к врачу. И эта столь знакомая многим мужчинам слабость его жутко раздражала. Он корил себя последними словами. Видел в этом постыдную и непростительную для серьезного человека, желающего в жизни многого добиться, особенность характера. Но к врачу не шел. Во-вторых, его терзали подозрения, что все его старания произвести нужное впечатление на одну прекрасную особу никакого результата не приносят. А в-третьих, ему вдруг открылось, что и на работе дела его складываются не блестяще – он утопает в рутине и поденщине, и никаких славных подвигов и свершений, о которых столько мечтал в годы пылкой юности, на горизонте не просматривается.

И кто знает, до чего дошел бы в своих мучительных терзаниях молодой человек, если бы внимание его не привлек отчаянный и неуместный среди летней благодати крик:

– Держи его, проклятого!!! Уйдет, христопродавец!.. Стой, разбойник!!!

Прямо на молодого человека стремительно надвигалась странная пара. Впереди торопливо шагал лысый мужчина интеллигентного вида в темных очках с сумкой на плече, а за ним, спотыкаясь и задыхаясь, из последних сил поспешал высоченный бородач в черной рясе. Мужчина с сумкой старался сделать вид, что крики бородатого к нему отношения не имеют, но тем не менее постоянно тревожно оглядывался, а потом прибавлял хода.

– Христом богом прошу, народ, держи ирода! – в очередной раз возопил бородатый в рясе и вытянул руки вперед, как голодающий крестьянин на знаменитом плакате времен Гражданской войны.

Тот, что в темных очках, опять наддал, но тут на его пути встал знакомый уже нам молодой человек.

– Гражданин, остановитесь! – властным голосом произнес он. – Объясните, что происходит?

– Тебе, что ли, объяснять? – с неожиданной злостью бросил лысый в очках. – Развелось вас тут!

Он попытался проскочить мимо молодого человека, но тот заступил ему дорогу и все тем же непререкаемым тоном сказал:

– Гражданин, давайте разберемся. Я представитель закона!

– Закона? – совершенно вышел из себя при этом слове лысый. – Знаем мы ваши законы! Ты мне еще про вертикаль власти расскажи!

После этого он ринулся прямо на молодого человека, выставив вперед, как таран, блеснувший на солнце череп.

Но молодой человек ловко уклонился и умело заломил лысому руку. Тут как раз подоспел и бородатый в рясе.

– Не ушел, иуда! Спасибо, сынок, Бог тебя не забудет! – радостно возопил он. И принялся рвать сумку с плеча лысого. – Отдавай священный панагиар, что в храме украл, аспид!

– Гражданин, остановитесь! – прокричал молодой человек, своим телом закрывая «аспида», которому бородач явно хотел еще и настучать кулаком по голове. – Остановитесь, кому я говорю! Не распускайте руки!

Вокруг них уже собралась порядочная толпа, и люди очень интересовались, что происходит. «Вроде бьют кого-то!» – слышались возбужденные голоса. «А за что?» – «А вам обязательно, чтобы за что?» – «Да у нас и просто так вломят за милую душу!»

Толпа напирала, теснилась все плотнее, и молодой человек почувствовал, что еще немного – и его вместе с лысым и бородатым сомнут. Тогда он набрал побольше воздуха в легкие и крикнул:

– Граждане, я – сотрудник прокуратуры! Сегодня утром в городском храме похищена очень ценная старинная вещь! Служащий церкви, – он кивнул в сторону бородатого, – утверждает, что сделал это задержанный мною гражданин! Так что волноваться нечего. Сейчас мы вызовем милицию и проверим, так ли это!

– А чего ее вызывать? – раздался веселый голос. – Наша милиция всегда на страже.

И Гонсо, так звали нашего молодого человека, с облегчением увидел, что толпу уверенно рассекает веселый, как всегда, капитан милиции Мурлатов.

Внимательно оглядев задержанного и его преследователя, которые как-то сразу сникли и стушевались при виде бравого капитана в высоченной, как океанская волна, фуражке, Мурлатов повернулся к толпе:

– Все, граждане! Концерт окончен. Мордобоя больше не планируется. Народных волнений тоже. Расходимся не спеша по своим делам.

Мигом разобравшись таким образом с толпой, капитан одобрительно подмигнул молодому человеку:

– Сами оперативной работой потешиться решили, Герард Гаврилович? А что – могете! Что вам в прокуратуре париться с бумажками? У вас же душа, я чувствую, на простор рвется. Вам бы в засаду, в погоню, чтобы пули вокруг свистели!..

– Ну, сразу пули, – хмыкнул несколько смутившийся Гонсо. – Просто шел мимо, а тут эти бегут, один в рясе, я сразу и вспомнил, что в утренней сводке было сообщение о краже в церкви…

– Ну да, понимаю, скромничаете, мол, на моем месте так поступил бы каждый! – не отставал настырный капитан. – Не каждый, ох не каждый! А вы сразу сообразили, что к чему! И в схватку с преступником не побоялись вступить!

– Сами вы преступники! Прислужники гэбэшного режима! – прохрипел вдруг лысый, которого теперь держал своей твердой рукой капитан. И глаза его блеснули нездоровой страстью.

– Так-так, дерьмократ недорезанный, значит, – беззлобно засмеялся капитан. – Тогда айда в застенки ЧК. Там твоя мечта исполнится – станем тебя пытать огнем и мечом, пока не заговоришь! Ну а ты, Аника-воин, что скажешь? Только без грубостей у меня, устал я уже от них сегодня.

Бородатый, кажется, только и ждал, когда ему будет дозволено слово молвить, и торопливо затараторил, путаясь от возбуждения в словах и волосах бороды. Оказался он церковным старостой в божьем храме. Пришел рано утром к запертой церкви, а у двери торчит «этот самый ирод» с сумкой на плече. Да не просто торчит, а ухо к замку приложил и слушает чего-то… Бородатый к нему: ты тут чего? А он – хочу с самого утра, пока никого нет, помолиться, грех на мне тяжелый, ибо есть я утопающий во грехе. Ну, староста его и впустил безбоязненно. Только спросил: а ты чего в рукавицах-то летом? Потому как он в перчатках кожаных был. А этот греховодник отвечает, что экзема у него страшенная на руках – видимо, кара за грехи его юности. Ну, староста не стал ему мешать молиться, ушел прибираться. А потом, будто толкнуло его что, вернулся и видит, как этот аспид ядовитый в алтарь проник и панагиар драгоценный в сумку пихает. Бородатый сначала опешил, а потом на гада так и кинулся. Вцепился в него, не выпускает, кричит изо всех сил, да только услышать их некому. А этот аспид змееподобный вдруг зубами в руку как вопьется!.. Да как впился, ровно крокодил какой! Староста чуть сознание от боли не потерял.

Тут бородатый задрал рукав и показал укушенную руку. Укус был действительно нечеловеческой силы, до крови, рука даже посинела и распухла.

Ну, сознание он не потерял, но разбойника выпустил, а тот в дверь выскочил – и стрекача такого дал, что гнаться за ним было уже бесполезно.

Когда утром пришел батюшка, староста ему все страсти поведал, а тот взглянул на алтарь и обмер. Панагиар пропал. Унес гад паразитский, умыкнул священную утварь! Ну, батюшка, человек молодой и просвещенный, сразу в милицию и прокуратуру звонить стал. А староста про себя решил: раз мой грех, мне и искупать. И сразу на себя обет наложил: пойду в город, буду по улицам ходить, пока злодея не встречу. День буду ходить, неделю, год – пока не найду… И вот Бог над ним сжалился за смирение и усердие – к вечеру смотрит: мелькает в толпе лысая башка. Он за ним, а ноги-то уже от бесконечного хождения как колокола гудят, еле несут. Плетется он за лысым иродом, а догнать не может. И не догнал бы, если бы добрый человек не помог!

Тут капитан подмигнул Гонсо и обернулся к лысому ироду:

– Ну, понял теперь, в чем тебя обвиняют? Так что не дерьмократ ты теперь, а членовредитель и грабитель святых мест.

Разжалованный капитаном «дерьмократ» тут принялся орать про неслыханный произвол и надругательство над правами человека, проклинать советскую власть, откуда все менты родом, и требовать адвоката.

Поорав, малость успокоился и заявил, что ни в какой церкви он никогда не был, про кражу знать ничего не знает. А чего бежал тогда? А чего прикажете делать, если на улице на тебя вдруг бросается психопат в рясе и орет: отдай, что украл, аспид нечестивый! Ну, решил от него просто уйти, а он прицепился, как бульдог, не отвяжешься! И в сумке у него ничего нет, можете сами убедиться.

Сумка оказалась действительно пустой.

– Ну, что будем делать, Герард Гаврилович? – спросил капитан. – Ваш клиент, вы его брали, вам решать.

– Да забирайте вы его для выяснения всех обстоятельств. Надо, конечно, на место преступления съездить, может, следы найдутся, отпечатки пальцев…

– Так он же в перчатках был, – снисходительно напомнил капитан.

Герард Гаврилович, на которого снова накатила зубная боль, страдальчески сморщился.

– Зуб? – сразу догадался капитан. – Так водочкой надо пополоскать, самое милое дело. Значит, уступаете мне клиента, Герард Гаврилович? Благородно!

– Да при чем здесь благородство? – скривился Гонсо, который почувствовал в словах капитана явную издевку. – Просто это дело вашей подследственности, вот и действуйте.

– Ну, коли «нашей подследственности», так уж дозвольте действовать по собственному разумению и согласно кодексу. С этого бородатого страстотерпца я показания сниму да отпущу, пущай грехи замаливает. А аспида задержу. Пусть ночку попреет в обезьяннике, может, подобреет и к утру человеком станет согласно теории ученого Чарлза Дарвина. А утром и следственные действия начнем… Знать бы еще, что такое – панагиар? Как он выглядит-то, борода?

Староста встрепенулся и весьма толково объяснил, что панагиар – это священный сосуд, в котором хранится или выносится из храма просфора – хлеб для причастия. А выглядит он так – две тарели, одна из которых служит крышкой с замочком-запором, на высоком стояне, который покоится на поддоне. Размеров панагиары бывают разных, тот, что украл ирод, был небольшой, в сумку вполне умещался.

– Тарели на стояне, значит. Да еще с замочком-запором… Что, ценная вещь? – осведомился капитан.

– Святая! – воздел глаза к небу староста.

Собственно, на том и разошлись.

Промучившись всю ночь, изругав себя самыми последними словами за слабодушие, на следующее утро Герард Гаврилович потащил себя к стоматологу, где под вой бормашины выслушал рассказ старого зубного врача о том, что тот помнит зубы всех своих пациентов и не забудет уже до самой смерти. От зубов Герарда Гавриловича в это время шел дым и исходил запах горелой кости.

Из поликлиники он отправился в прокуратуру, где был сразу призван пред грозные очи самого прокурора города Лихоманска Туза.

– Ну, штаны не порвал, когда бандита на улице брал? – грозно прогудел Туз. – Орел! Только учти, зря ты старался! Задержанного твоего отпустили. Санкцию на его арест я не дал. И Мурлатову об этом уже сообщил, а то он что-то очень шустрый стал – чуть что, сразу за решетку, а есть доказательства или нет, его не волнует!

– Почему? – с трудом ворочая онемевшим от укола языком, спросил Герард Гаврилович.

– А потому что фуфло все оказалось, – неожиданно грубо ответил Туз. – Этот малахольный староста церковный отказался от своих показаний. Говорит, не тот это человек, которого он в церковь пустил. Его, понимаешь ли, лысина с панталыку сбила. Они оба лысые, только тот, что грабить пришел, он с бородкой был. Вот так! А вчера он про это обстоятельство от потрясения духа и усталости телесной забыл… Да этот лысый, которого ты заломал, и не мог украсть. Я же его знаю. Фамилия его Пирожков, он по одному делу как пострадавший проходил. Его адвокат Шкиль тогда защищал… Так назащищал, что пришлось этому Пирожкову с работы уходить, потому что над ним все потом потешаться стали!

– А-а… – едва раздвинул бесчувственные челюсти Герард Гаврилович, ошеломленный уже не только пыткой в зубоврачебном кресле, но и обрушившимися на него новостями.

– Ладно, – махнул рукой Туз. – Ты, раз больной, не говори, а слушай. Пирожкова-то мы отпустили, но панагиар из церкви все-таки кто-то попятил? Попятил. Так что искать его все равно надо. Мне по этому делу знаешь кто уже звонил? Архиерей! Во! По нынешним временам это, считай, секретарь обкома по идеологии, не меньше. Так что давай изымай дело о хищении из храма, принимай к своему производству – и вперед. Каких хочешь оперов с агентурой подключай, криминалистов, экспертов, а панагиар найди. Это теперь, как раньше говорили, дело политическое. Ты про подвиги и славу мечтал? Мечтал. Вот и геройствуй теперь. Для начала место преступления как следует исследуй. А то эти мурлатовские следопыты туда, по-моему, и не выезжали… Мне учитель мой по следствию Степан Федорович Скопенко в голову намертво вбил, на всю оставшуюся жизнь: доскональный и добросовестный осмотр места преступления – самый прямой путь к раскрытию этого преступления. И главное – надо хорошо поизучать пути подхода и отхода преступника к месту и от места преступления, со свидетелями в округе поработай.

Так что каждый сантиметр там обнюхай, хочешь, песок через сито сей, а следы найди. И помни – они всегда есть, если искать упорно и от всего сердца. Давай, Гаврилыч! Не посрами православных и родную прокуратуру!

Попробуйте представить себе жизнь молодого человека по фамилии Гонсо!

При этом еще зовут его всего-навсего Герард. И никакой он не артист, не певец и не художник.

Нет, если ваша фамилия Сидоров или Колотушкин, вам не удастся понять, что пришлось пережить этому человеку. И даже то, что он имеет вполне сермяжное отчество Гаврилович, ничуть не облегчало, а только усугубляло его положение.

Герард Гаврилович Гонсо!

Едва заслышав такое сочетание слов, все сотрудники отделов кадров, работницы паспортных столов и обитатели начальственных кабинетов поднимают на их носителя задумчивые и веселые глаза, в которых так и читается безмолвный вопрос: это где же такие имена находят и что за ними скрывается? Матерый мужик при этом задумчиво покачает головой, а сердобольная старушка участливо вздохнет: каких-каких только фамилиев на свете не бывает!

Вы скажете – ну и что тут такого? Подумаешь, фамилия – Гонсо. Если покопаться в памяти, можно вспомнить фамилии куда позабористее и повеселее, которые и произносить-то вслух неприлично.

Так-то оно так, но попробуйте представить себе еще и вот что – в ответ на неминуемый вопрос, откуда такие фамилии берутся, вам приходится мужественно отвечать, что фамилия эта монгольская, и, стало быть, сам Герард Гаврилович в некотором роде монгол…

Ну а потом происходит неминуемое.

Всякий российский человек, особенно постарше, услышав про монгола, на глазах веселеет и невинно спрашивает Герарда Гавриловича: а напомни-ка ты мне, мил человек, как звали первого монгольского космонавта?

И ничего тут не поделаешь, потому что в свое время российские люди были так ошарашены свалившимся на них с неба заковыристым имечком, что оно сразу вошло в легенды и анекдоты. При том, что ни одному российскому человеку было не дано произнести его единым духом даже под страхом смертной казни. А только после первой рюмки и под страхом гореть вечно в геенне огненной.

Так что Герард Гаврилович в некотором роде был уникум. Он был, может быть, единственный русский человек на всем свете (а он всю жизнь ощущал себя именно человеком русским и никаким иным, и ничего в нем не шевелилось и не пробуждалось, когда он усилием воли искал какую-то иноземную примесь во всем своем организме и тайниках подсознания), который в любой момент дня и ночи мог без всякого усилия выговорить невозможное имя первого монгольского космонавта – Жугдэрдэмидийн Гуррагча…

Мало того, если слушателю не хватало впечатлений, Герард Гаврилович тут же называл и дублера Жугдэрдэмидийна Гуррагчи – Майдаржаввын Ганзорик.

А если был в приподнятом настроении духа, то и уточнял, что Ганзорик – это сокращенное имя, придуманное для облегчения жизни русским коллегам, потому как полное имя – Ганзорихуяк…

Вы спросите, а зачем Герард Гаврилович подвергал себя всем этим испытаниям? Ответил бы всем любопытствующим, что его фамилия немецкая или даже испанская, так ни один бы российский кадровик, ни одна российская паспортистка, ни один российский начальник и ухом бы не повел. Ну, немец и немец, подумаешь, делов-то!

Так-то оно так, но здесь как раз и кроется загадка всего характера нашего героя. Поняв его в этом, можно понять и все его отношение к жизни и ее смыслу.

Когда-то, на заре туманной юности, в 1981 году, когда советские граждане узнали фамилию монгольского космонавта, он впервые услышал этот сакраментальный вопрос. Случилось это в школе, было ему одиннадцать лет, учился он в четвертом классе. И судьбе было угодно, чтобы он прямо на уроке неосмотрительно сообщил, что у него, как и у нового космонавта, есть монгольские корни. Зачем? Да кто ж разберет душу юноши, переживающего впечатления от половозрастного созревания. Учительница, которой мудреное имя самой никак не давалось, посмотрела на ученика Гонсо с явным неодобрением, подумав, что ученик над ней издевается, и громко сказала:

– Дети, тогда давайте попросим нашего Герарда правильно произнести имя первого монгольского космонавта. Пусть он нас всех научит!

Весь класс дружно уставился на нежданного смельчака. А он залился краской и, как исконно русский человек, выдавил из себя что-то вроде «жук… де… гурак…».

Класс, естественно, залился хохотом, и весь день Герарда иначе как «жук-гурак» не называли. На следующий день к забаве приобщились и другие классы, и потеха продолжалась несколько дней.

И тогда наш герой, в душе которого был учинен самый настоящий публичный погром, понял, что у него есть два выхода.

Первый – никогда никому больше про свои монгольские корни не сообщать.

Второй – выучить имя космонавта наизусть, так чтобы среди ночи от зубов отскакивало.

Первый путь был, конечно, проще, но выбрал он второй. Но, повторим, не потому, что хоть в какой-то степени ощущал себя монголом. А потому, что тут был вопрос достоинства. Сохранение же собственного достоинства для нашего героя уже тогда было важнее всего.

Хотя если поразмышлять, то нетрудно понять, что ничего другого не остается впечатлительному юноше, чье имя Герард. Ведь у всех встречных в памяти сразу воскрешается образ влюбленного мистера Икс в одноименной оперетте – в смокинге, черной полумаске и лаковых штиблетах, которого воплотил на сцене статный красавец с голубыми глазами, непревзойденный Герард Васильев. При этом юноша, которого на улице стали дразнить Жерар Филипом, внешностью Герарда Васильева в столь юные годы, естественно, наделен не был… Вот и остается любой ценой хранить достоинство и выбирать пути, которые это достоинство запятнать не могут, а отстоять помогут.

Может, по всему по этому наш герой и решил стать следователем, причем непременно по особо важным делам, и поступил на юридический факультет. А когда пришло время распределения, попросился именно на следственную работу и был благополучно отправлен следователем прокуратуры в тихий провинциальный городок Лихоманск, что располагался на тучных черноземных просторах южной России.

Глава 2

Туз и другие

На месте происшествия было открыто окно, так что вещи могло выдуть ветром. Поэтому следует сделать вывод об отсутствии состава преступления.

Из постановления об отказе в возбуждении уголовного дела

Герард Гаврилович прибыл к месту службы в самом боевом расположении духа, с горячим желанием содействовать укреплению и торжеству законности. Привычное понятие «социалистическая законность» уже кануло тогда в прошлое, а какой бывает другая законность, несоциалистическая, и с чем ее едят, здесь – в Лихоманске – никто толком тогда еще не знал. Зато многие граждане еще со времен перестройки хорошо усвоили, что обогащаться можно любым способом, главное, не попадаться, ибо теперь «Разрешено все, что не запрещено!». А еще им вдруг стало ясно, что богатым теперь все дозволено, а выражение «кормило власти» надо нынче воспринимать буквально. То есть «кормило» – это вовсе не руль государственного судна или весло, при помощи которого управляют ходом этого судна, а кормило натуральное, с помощью которого прежде всего кормятся, едят досыта. И если виновных нет, значит, они уже у власти.

А еще народ увидел, что быть бандитом и жуликом теперь самое милое и почетное дело, потому как телевизор иного не показывал. Увиденное же и услышанное по телевизору воспринималось в Лихоманске все еще чисто по-советски – как указание и одобрение свыше.

Было и еще одно обстоятельство, которое осложняло вступление Герарда Гавриловича в должность. Дело в том, что прокурора, под руководством которого он должен был работать, немолодого, необъятных размеров мужика, звали всего-навсего Жан Силович Туз.

Когда Туз узнал, кто будет теперь у него следователем, он при первой же встрече с Герардом Гавриловичем коротко резюмировал:

– Вот сука-то злопамятная!

Герард Гаврилович тут же, разумеется, сильно напрягся. Поначалу, узнав, что начальником его будет человек с именем Жан Силович Туз, он подумал, что они общий язык смогут найти – ведь Тузу с его именем-отчеством в жизни, пожалуй, еще посолонее пришлось. Но теперь он увидел, что начальство издевается над его фамилией, а это уже касается его достоинства, а значит, надо давать отпор.

– Ты не красней, Гаврилыч, не заводись, – заметил, быстро взглянув на него, Туз. – Думаешь, мне легко было в жизни Жаном Тузом быть? Да еще в органах?! Да еще во времена борьбы с безродными космополитами! Каждому же не объяснишь, что батя мой сына назвал в честь французского боевого товарища… Тебя-то небось мамаша осчастливила таким имечком – в честь артиста опереточного?

Герард Гаврилович лишь чуть кивнул, отдавая должное проницательности своего нового начальника и расценивая это как комплимент, ибо, повзрослев, он превратился в достойного привлекательного молодого человека. Мать у него действительно была созданием романтическим, потому и придумала для сына столь элегантные инициалы – ГГГ. В этом необычном сочетании букв ей виделся некий таинственный и благоприятный для сына смысл.

– А ругаюсь я почему? Есть там в областной прокуратуре, понимаешь, у меня старинный дружок в кадрах… У меня с его женой история одна веселая была… Так этот саксофон узнал об этом, затаился и гадит с тех пор мне по-маленькому. По-большому, видишь, силенок не хватает. Я, говорит, Тузу такую команду в прокуратуре составлю, что над ним весь район потешаться будет. Ну и началось! Как какой-нибудь Лапинздронов или Трюфель там в областной прокуратуре возникнет, так он их сразу ко мне переводит. Раз Засорайко – значит, мой. Если Дурнев – тоже, Граматикопуло – тоже ко мне… У меня следователь был – Плохой, представляешь? Следователь Плохой! А еще были Буйбля, Шкуропет, Бардак, Хердувимов и Забабашкин… Нет, ты представляешь, прокурор Туз и его Шкуропеты да Забабашкины! Он, этот засранец, таких специально в институтах выискивал. По прокуратуре идешь – как по комнате смеха! Таблички на кабинетах одна другой краше. Он меня, гад, до того довел, что я при каждом новом сотруднике вздрагиваю.

Туз говорил так искренне, с такой болью, что Герард Гаврилович не мог ему не поверить и не посочувствовать.

– Так что Гонсо – это, считай, шикарная фамилия! Загадочная. Не то что Хердувимов, там все сразу понятно. В общем, не журись!

Туз помолчал, а потом осторожно спросил:

– Слушай, Гаврилыч, я что-то сразу не соображу, в каких местах такие фамилии водятся? В заморских небось?

Герард Гаврилович покорно вздохнул и сказал:

– В Монголии.

– Во как, в Монголии, – покрутил круглой седой башкой Туз. И тут же оживился, заерзал нетерпеливо в кресле и подмигнул Герарду Гавриловичу: – Слушай, так ты что, можешь сказать, как монгольского космонавта зовут, а?

– Жугдэрдэмидийн Гуррагча, – бесстрастно доложил Герард Гаврилович начальству. – Дублером был Майдаржаввын Ганзорик, сокращенно от Ганзорихуяк…

Когда Туз пришел в себя, он только слабо махнул рукой:

– Ладно, Гаврилыч, ты только никому больше этого не говори. Особенно при бабах! Кто знает, что им на ум взбредет? Подумают еще невесть что!.. Вообще-то народ у нас хороший, но интересный. Один капитан-разбойник Мурлатов со своим Шламбаумом чего стоит.

– А почему капитан – разбойник? – удивился Гонсо.

– Потому что это смесь такая хитрая. Капитана-исправника, который еще при царе-батюшке за порядком в уезде следил и был в нем царь и бог, и соловья-разбойника, который всех, кто ему попадется, без дани не пропускал… Вот и получился – капитан-разбойник. Любимая присказка – «Лови, мент!» А чего лови, не уточняет. Но я-то знаю, что не преступников он имеет в виду, а совсем другое…

От «лови момент», догадался про себя Герард Гаврилович. То есть стремись не пропустить удачного случая. Что ж, остроумие капитана-разбойника нельзя было не оценить по достоинству.

– Я знаю, ты сейчас спросишь, а что же этого капитана-разбойника нельзя за одно место взять? Взять-то можно, но брать надо наверняка, так, чтобы самому в дерьме не оказаться. Ты, Гаврилыч, запомни сразу одну вещь. Мы с тобой, конечно, на страже закона стоим и стоять должны, но… Но страна у нас с тобой – страна не законов, а обычаев. И забывать нам этого нельзя. Иначе и закон не охраним, и сами дерьма нахлебаемся по самые уши…

– «Обычай – деспот меж людей», – вспомнил Гонсо.

– Как, ты говоришь? Обычай – деспот средь людей? – с одобрением повторил Туз.

– Это не я, это Пушкин, – смутился Гонсо.

– Тоже молодец! – похвалил великого русского поэта за наблюдательность Туз. – Схватил, понимаешь, самую суть. Ай да Пушкин!.. Но, Гаврилыч, хоть он и деспот, не будем думать, что обычаи нам только мешают. Их тоже надо уметь использовать. Тут всегда маневр нужен. А Мурлатов… Он хитрожопый до невозможности и в обычаях местных большой дока. Работает тонко, как в песне. Помнишь – «каждый сам ему приносит да еще спасибо говорит»… Вот это прямо про него.

– А может, мне им заняться? – возбудился Герард Гаврилович. – Пощупать, понаблюдать…

– На подвиги потянуло? Не наше это дело! Наше дело что? На нарушения закона реагировать, а не подсматривать и подглядывать. Понял? А то, – крякнул Туз, – смотри, чтобы он тобой не занялся. Мало тебе тогда не покажется. Он теперь, по моим данным, с адвокатом одним спелся. Есть у нас тут такой Шкиль, из новых и больно прогрессивных… Такой расторопный, что на ходу подметки режет. Многие теперь свято верят, что он кого захочет от приговора спасет, а кого захочет – посадит. Он у нас тут теперь новый герой!

– Герой нашего времени, – решил еще раз блеснуть эрудицией Гонсо.

Но Туз лишь рассеянно кивнул головой. Видимо, ему было не до гения Лермонтова. Проклятый адвокат Шкиль занимал все его мысли.

– А помощником у него Мотька Блудаков, наш, лихоманский. Я помню, как его мать еще в брюхе носила, а теперь он тоже – деловой. С этого Шкиля глаз не сводит, атаманом называет.

– А он что, из казаков, что ли, этот Шкиль?

– Это дед у него был казак, а отец сын казачий… А сам он – хрен собачий!

Герард Гаврилович по выражению лица Туза понял, что затронул самое больное место прокурора.

– Эти двое, Шкиль да Мурлатов, кого хочешь раком поставят, – мрачно констатировал Туз. – Некоторых наших работников, можешь представить, Гаврилыч, чуть ли не до слез в суде доводят.

Туз расстроенно замолчал, видимо, сильно переживая позорную страницу в истории его прокуратуры.

– А шламбаум – это что? – спросил Гонсо. Он, как раз наоборот, ощутил прилив сил и волнительную готовность вступить в схватку с коварным капитаном и циничным пронырой-адвокатом. – Вы сказали: капитан-разбойник со своим шламбаумом…

– Не что, а кто! – наставительно поднял толстый, заросший седыми уже волосами палец Туз. – Лейтенант Кардупа Афанасий Титович по прозвищу Шламбаум. Тоже персонаж! Местная достопримечательность.

– Интересное прозвище, необычное.

– Он сам его для себя сочинил. Когда еще в ГАИ работал, то говорил про себя так: «Я – шламбаум поперек разрушителей правил дорожного общежития». Вот и прилепилось.

– Странно он как-то выражается…

– А у него мозг так устроен – все слова или на свой лад произносит, или на свой лад употребляет. Он на флоте служил, так как начнет рассказывать – народ лежит! «Шли мы в сильные шторма, выходит, из Мурма нска по компа су на Севера – на Франца Иосифовича через Внематочкин Шар…» – передразнил Туз неведомого Шламбаума.

– Ничего не понял, – честно признался Герард Гаврилович. – Что это за шар такой – внематочкин?

– Ну так! Это же Шламбаум! То есть плыли они на Землю Франца-Иосифа через пролив Маточкин Шар, есть такой между Баренцевым и Карским морями. Его поправляют, а он: «Твой шар, может, и Маточкин, а мой – Внематочкин». А потом, значит, он из своей сорокапятимиллиме тровой пушки все цели положил и… всем очко утер… А потом он на базе уже тогда смотрел норвежское телевиде ние, потому как база аж рядом с Норвегией была. Что уж он там по-норвежски понимал, то никому не ведомо… И еще он там на маргале жарил корешей – это значит, на мангале жарил корюшку. Рыбу такую. Ну а протоколы, которые он пишет, это отдельная песня! «Со внешности каких-либо насильственностей не обнаружено…» Что это значит – только капитан Мурлатов, который ему покровительствует, разобрать и может. «Ноги трупа, обутые в кирзовые сапоги, лежали вдоль туловища…» Это понять можно?! Или: «Установлено: труп является фамилией Куроедов, в живности работал бухгалтером…»

– Веселый дяденька!

– Это есть! Я несколько таких его фразочек специально запомнил, чтобы жизнь такой грустной не казалась. Например, «Бездушевное тело тащили войлоком». А вот еще. Ну, это, я считаю, настоящий шедевр! «На столе стояли две бутылки водки – одна наполовину выпитая, а другая наполовину недопитая…»

– Прямо философское наблюдение! – невольно восхитился тонкостью мысли неведомого Шламбаума Гонсо. – Интересно, как он установил, где какая? По каким признакам?

– Я тоже как-то мужикам за рюмкой рассказал, так мы потом весь вечер спорили – можно это установить или нельзя? Так что ты, Гаврилыч, не вздумай у Шламбаума спросить при случае что-нибудь такое-эдакое! Например, про презумпцию невиновности. Он тебе такое расскажет, что долго потом не очухаешься. По ночам проклятая будет сниться… А Драмоедова нашего знаешь, как он кличет?

– Наверное, Дармоедовым.

– Это когда как. Иногда и Дерьмоедовым. Но самое у него любимое выражение – Содом и геморрой. Он так и говорит: жизнь – это сплошной Содом и неизбежный геморрой… Тут, может, он и прав.

А капитан-разбойник Мурлатов, перебравший накануне коньяка под шашлык по-карски в хорошей компании, в это же самое время сидел у себя в кабинете и слушал сквозь открытое окно, как Шламбаум дрючит во дворе курсантов из школы милиции, присланных в управление на практику.

– Как меня учили, вам в сказке не сказать, – гудел Шламбаум. – У нас политика была доходная до каждого курсанта. Как говорил лично мне товарищ прапорщик Хрюков? А так. На беспорядки в Чехословакии ответим порядком в тумбочке. А?.. Сказал – как обухом по башке. Зато на всю жизнь.

«Да уж, – подумал Мурлатов, утирая пот со лба, – такое разве забудешь».

Летняя жара брала свое уже с самого утра.

– Или вот сапоги. Вы посмотрите на свои сапоги. Это разве, что ли, сапоги курсанта милиции? Вы должны усвоить намертво: сапоги – лицо солдата. А у вас что за лицо? Гамнодавы в самом чистом виде. А почему гамнодавы? А потому, что блеску нет. Сапог должен быть отпедарастен так, чтобы сиять всегда, сиять везде, как улыбка дегенерата! Так, чтобы мордоворот свой видно было, как в зеркале, когда сверху на носок смотришь. Что, я не знаю, чем вы отпираться будете? Знаю, как миленький. Скажете, что с утра не успели. Так все равно нет вам за это пощады. Потому как товарищ прапорщик Хрюков учил: сапоги нужно чистить с вечера, чтобы утром надеть на свежую голову! Вот и вся прогрессивная наука. И я вам такую науку обеспечу в лучшем виде! Я вам пока спускал сквозь пальцы. Кончилась ваша малина. Вы у меня не будете бить баклушей! Теперь если я кого-нибудь за что-нибудь поймаю, то это будет его конец, – сурово пообещал Шламбаум. – От него только пойдет дым с коромыслом! Так что, как вас там… «золотое дно»! Смирно! Я вам обеспечу науку с полной выкладкой! Это вам не вилками по воде! У меня чтобы одна нога здесь, а другая не там!

Мурлатов представил себе, как съежились в комок в предвкушении постижения милицейской науки малорослые и задрипанные курсантики, на которых форма болталась мешком, как на бездомных. Слушая ужасные в своей непостижимости разглагольствования Шламбаума, он всякий раз вспоминал соседа по комнате в общежитии Высшей школы милиции – крохотного, как первоклассник, и неправдоподобно старательного вьетнамца, который постоянно записывал что-то в общую тетрадь. Однажды Мурлатов в эту тетрадку заглянул. На первой странице было написано: «Умные слова и хорошие мысли». Первая запись на следующей странице таинственно гласила: «Безрыбье – рак рыбы». Второй была знаменитая черномырдинская – «Лучше водки хуже нет». А дальше и вовсе невообразимое – «Нет дыма без меня», «Разлюли машина», «Ждать как Маньки небесной»… Вот такие умные слова!

По сей части Шламбауму только с тем вьетнамцем и соперничать, больше у него супротивников нет. Даже Мурлатов порой не сразу разгадывал, откуда пошли его заковыристые выражения вроде «Разводить анатомию», «Не ссы – не видно». Потом только доходило, что в основе этих словесных шедевров лежали обычные «разводить антимонии» и «ни зги не видно», а богохульственное «почить в лавре» каким-то таинственным образом произросло в башке Шламбаума от невинного «почивать на лаврах».

Тут как раз в кабинет заглянул распустивший обессиленных от ужаса курсантов для передышки Шламбаум с черной папкой в руках и озабоченно доложил:

– Товарищ капитан, я вот по вашему прямому указу рассмотрел заявление гражданина… – Шламбаум остановился и полез в папку.

Все фамилии, кроме фамилии товарища прапорщика Хрюкова, он был не в состоянии ни запомнить, ни произнести правильно с первого раза.

Найдя в бумагах фамилию заявителя, Шламбаум торжественно прочитал по слогам:

– Ци-кло-по-па-ре-ду-ли…

– Как-как? – не поверил даже привычный к особенностям шламбаумовской речи капитан. – А ты там ничего не напутал со своим «попаредули»?

– Никак нет, товарищ капитан! Написано досконально и доходчиво – Циклопопаредули Христофор Наумович.

– Ну, это другое дело, – вздохнул капитан. – Радость-то какая! Мало того, что «попаредули», так он еще Христофор. А вдобавок еще и Наумович. Интересно, кто он по национальности?

– Тот, кто надо, тот самый и есть, – проворчал Шламбаум, чем поверг капитана в новое изнеможение.

– Ладно, – махнул он рукой. – Вали дальше. Чего ему надо-то, басурману?

– Да делает из мухи дерьмо! Он на предмет пропажи сторожевой собаки по кличке Будулай заявляет. Вот я и установил…

– Погоди, Титыч, – прервал его капитан. – Не гони волну. Ты думаешь, я помню, что они все заявляют? Что там произошло-то? Изначально?

Шламбаум уткнулся в папку и зачитал:

– Заявление о пропаже сторожевой собаки со двора ООО «Пищевкусовая фабрика имени Емельяна Пугачева»…

– Да-да, есть такая фабрика! Имени самого разбойника Емельки Пугачева. И что они у нас там сейчас для трудового народа изготовляют?

Шламбаум опять зашелестел бумагами.

– Изделия макаронные, товарищ капитан, лапши в ассортименте, напитки безалкогольные, настойки горькие, печенье и… Написано – куськусь какой-то. Наверное, ошибочно.

– Ну, да, конечно, выпил горькую и кускусом закусил! – мечтательно сказал Мурлатов. – Как же я забыл?! А все почему? А все потому, что давно на фабрику эту не заглядывал, не проверял, что там да как, нет ли какой опасности. А надо бы! Вот, Титыч, директор нас и позабыл…

– Молчит, как рыба об лед, товарищ капитан!

– Не то худо, что молчит, а то, что совсем не пользует нас своим вниманием и почтением!

– Днем с вином его не сыщешь!

– Вот-вот… Нет чтобы к празднику горькую да кускус подослать, понимаешь! Куда там!

– А куськусь этот с чем едят, товарищ капитан? – поинтересовался Шламбаум. – Или его пить надо? Или как?

– Да с чем хочешь, с тем и ешь! Блюдо это такое заморское, Титыч. Харч богов! Заветный плод!

– Ишь ты, – потряс головой Шламбаум. – Кусай, значит, не хочу… Вот куськусь от этого и получается.

– Ладно, мы еще с этим Емелькой Пугачевым разберемся, – лениво погрозил куда-то в пылающее зноем пространство Мурлатов. – Он к нам сам с этим кускусом на карачках приползет и будет умолять, чтобы мы его попробовали. В общем, как ты выражаешься, дело пахнет апельсином!

– Да я что, я не против. Куськусь так куськусь! С казенкой и он сгодится.

– Так что ты там Наумычу ответить решил? По поводу пропажи его шелудивого Будулая?

– Ну, как положено, постановление вынес… Лейтенант милиции Кардупа А.Т., это я, значит…

– Ну, будем знакомы, значит, – рассмеялся Мурлатов. – А то я не знал, что это ты!

Шламбаум, захваченный чтением важной бумаги, на шутку даже ухом не повел.

– Лейтенант милиции Кардупа А.Т. рассмотрел материалы по заявлению и установил… Поздно ночью неустановленное лицо унесло с неустановленной целью проловку со двора ООО «Пищевкусовая фабрика имени Емельяна Пугачева», на которой с помощью цепи, вдетой разными концами на проловку и ошейник, сторожевая собака по кличке Будулай и содержалась…

Чем дальше зачитывал проект постановления Шламбаум, тем в бльшую задумчивую расслабленность погружался капитан Мурлатов. Лицо его обрело выражение, с каким нераскаявшиеся мученики за свои убеждения восходят на костер.

– Очевидцев данного происшествия установить не удалось, – с интонациями прославленного диктора Левитана провозгласил Шламбаум, потея от усердия. – Сами охранники, в их рядах и заявитель Циклопопаредули Х.Н., ничего толком пояснить не могут. Следственными действиями установлено…

– Проверкой, Титыч, какие там к чертовой бабушке следственные действия! Обычная проверка.

Шламбаум, которому ужасно нравилось серьезное выражение «следственные действия», недовольно помолчл и продолжил чтение:

– …установлено, что в заборе данного ООО имеется проем треугольной формы, через который собака могла уйти. При опросе соседей они поясняют, что гавканья собаки не слышали, кто мог тащить собаку, они не знают, в пропаже никого не подозревают. Однако установлено, что вокруг данного ООО крутится много бездомных сук. Так что означенного Будулая могла увести сучка для продолжения собачьего рода. Поэтому есть все основания предполагать, что у сучки на данный момент случилась течка.

– О Господи! – бессильно воззвал Мурлатов к небесам. – Зачти мне все это, когда предстану пред тобой!

– Полагаясь на вышеуказанное и руководствуясь статьей 5 УПК, постановлено… – неумолимо продолжал Шламбаум. – Пункт первый. В возбуждении уголовного дела отказать. Пункт второй. Копию настоящего постановления направить прокурору города Лихоманск… И дальше подпись моя, товарищ капитан…

В кабинете на какое-то время повисла тишина. Шламбаум смотрел перед собой взором маршала, принимающего победный парад, и промокал кирпичного цвета лицо мокрым, хоть выжимай, носовым платком бурого цвета.

Мурлатову, глядевшему на Шламбаума с грустью учителя, мечущего бисер перед поросятами, тут же вспомнилась частушка незабываемых времен обучения в Высшей школе милиции:

Но долго сердиться на Шламбаума он не мог, сколько ни пытался. Поэтому только вздохнул.

– То есть нашего доблестного пса Будулая увела через треугольный проем в заборе неустановленная сучка, у которой, есть подозрения, на данный момент случилась течка… Так ты формулируешь?

– Точно так, товарищ капитан. Я все обследовал самолично.

– Прямо какой-то замордованный круг, – вспомнил Мурлатов еще одно крылатое выражение Шламбаума. – И копию данного донесения я за своей подписью должен представить в прокуратуру самому Тузу, у которого это заявление на контроле?

– А что ж, мне ему с Будулаем заочную ставку устраивать?

– Боже упаси! Просто я представляю доброе лицо Туза, когда он будет читать документ про сучку с течкой и Христофора Наумовича Циклопопаредули, – задумчиво сказал Мурлатов.

– Документ как документ, – с обидой пробормотал Шламбаум. – Придраться не к чему.

– Ну как же! Раз ты его писал, к чему же здесь придерешься?! Но вот скажи мне тогда, а кто же «проловку», на которой твой Будулай содержался, до его исчезновения упер? И с какой целью?