Если нам судьба… Лукина Лилия

ГЛАВА 11

Власов закрыл лицо руками и прошептал:

— Лучше бы она выстрелила.

В наступившей после этих слов мертвой тишине было слышно только позвякивание льдинок в бокалах близнецов.

Видимо, на что-то решившись, Власов резко оторвал руки от лица и, обращаясь к Матвею, сказал:

— Ты прав, ты во всем абсолютно прав. За это мне нет ни прощения, ни оправдания. Я даже не могу представить себе, что могло бы послужить мне извинением. Но и ты мне ответь. Почему же, зная, с какой гадиной я связался, ты не пришел и не сказал мне об этом? Наших с тобой отцов из этого самого дома детьми увезли, они одну участь разделили, и каким бы я ни был негодяем, но я же тебе брат. Почему ты не предупредил меня?

— Ну, во-первых, о том, что ты с Катькой связался, я узнал только после того, как твоя дочь погибла. А во-вторых, ответь мне честно, ну, пришел бы я к тебе, рассказал все, что о ней знаю, и кому бы ты поверил? Мне, человеку, которого ты никогда не видел и не знал? Или ей, с которой полгода прожил? — Судя по его тону, Матвей был абсолютно уверен в ответе.

Александр Павлович задумался, а потом откровенно ответил:

— Нет, Павел, тебе не поверил бы. Не смог бы представить себе, что она, такая кроткая, любящая и заботливая, способна быть хладнокровной убийцей. Но, — вскрикнул он, — хоть как-то ты меня мог предупредить?

— А я что сделал? — и Матвей посмотрел в мою сторону.

Власов тоже повернулся ко мне и проникновенно сказал:

— Спасибо тебе, Леночка. За все спасибо, и за то, что отчитала меня, как мальчишку, и за то, что чуть ли не силой в Баратов притащила. — Он снова посмотрел на Матвея и возмущенно спросил: — А если бы ей это не удалось? Что тогда? Ведь я же действительно мог жениться на этой твари, и она стала бы графиней

Репниной и получила бы дядюшкино состояние. Как ты мог так рисковать?

Матвей насмешливо посмотрел на Власова:

— А никакого риска не было. Малыши уже вступили в права наследства, и права на титул за ними признали, и деньги они получили. Они военные, им выехать в Канаду нельзя было, но мои адвокаты все устроили. Так что, прошу любить и жаловать — их сиятельства Александр и Алексей Репнины, — и Матвей шутливо поклонился в их сторону.

— Слава Богу! — совершенно искренне и с большим облегчением выдохнул Власов. — Просто камень с души свалился! — Но тут же опять возмутился: — Но она же этого не знала. И действительно могла сделать так, чтобы я с ней зарегистрировался.

— Да успокойся. Не допустил бы я этого, — небрежно произнес Матвей, и я, представив себе, каким именно образом он бы этого не допустил, почувствовала себя очень неуютно.

До Власова же постепенно дошел весь смысл сказанного, и он страшно перепугался.

— Они, что же, собираются в Канаду уехать? Действительно, — совершенно потерянно сказал он, — что им в России делать? В наше невероятно безумное время?

— Нет, — твердо сказал Матвей. — Никуда они не уедут, потому что времена меняются, а Россия остается.

— Вот и хорошо! Вот и замечательно! — обрадовался Власов, из всего сказанного Матвеем выделив пока только то, что близнецы никуда не уедут. — Значит, у меня есть возможность еще хоть издали посмотреть на внуков, сыновей и…

Он хотел сказать Лидию, но внезапно замолчал и содрогнулся, вспомнив, наверное, о грозившей ей совсем недавно опасности, потому что гневно уставился на Матвея.

— Как ты можешь меня в чем-то упрекать, Павел? Ты, который подверг Лидию такому страшному риску? Зачем, ответь мне, зачем ты впустил в дом эту стерву? Гнать ее надо было! Гнать! Да и меня, старого дурака, вместе с ней! Хорошо, что все обошлось. А если бы она выстрелила? А если бы я стоял чуть дальше и не успел заслонить Лидию? А если бы ты сам в этот момент отвернулся? — Власов страстно обличал Матвея, яростно жестикулируя. — Как ты мог все это допустить? Нет, ты вел себя, как мальчишка. Ты вел себя совершенно безответственно! — он произнес последнее слово по слогам, почти так же, как во время обеда в ресторане сказал это слово сам Матвей.

И Власов требовательно воззрился на Матвея в ожидании ответа. Но пафос минуты был бесповоротно испорчен раздавшимся около стены тихим поскуливанием — близнецы изо всех сил старались сдержать рвущийся наружу смех. Но, поняв, что это им не удастся, вскочили и выбежали в другую комнату, судя по доносившимся оттуда звукам, столовую, и только там дали волю своему хохоту. Видимо, их спросили, чего это они так веселятся, потому что один из них с трудом смог остановиться и ответил:

— Власов объясняет Павлу, что тот вел себя безответственно. Это надо же такое придумать! Павел — и безответственность! — И снова начал хохотать.

Тут в комнату ворвались малыши, которые, судя по белым усикам над верхней губой, только что пили на ночь молоко, а за ними и все остальные. Павлик, я понемногу начала их отличать, подошел к Александру Павловичу и совершенно серьезно сказал:

— Ты у нас еще недавно и не знаешь, как надо себя вести.

Власов присел перед ним на корточки и попросил:

— А ты меня научи, — и пальцем стер молоко с лица малыша.

— Ладно, — великодушно согласился мальчик. — Слушай. — Он набрал полную грудь воздуха и начал: — Когда-то очень давно… — и подумав, что этот незнакомый дед совсем ничего о них не знает, объяснил: — Ну, когда нас еще не было… Дядя Павлик взял на себя ответственность, старательно выговорил он трудное слово, — за всю нашу семью. И если бы не он, то и пап бы не было, и мам бы не было, — помолчал и добавил: — Только бабушка одна, наверное, и была бы. Поэтому он всегда лучше всех все знает и его надо слушаться.

— Это кто же тебе все это сказал? — с тщательно скрываемой улыбкой, прорвавшейся только в голосе, спросил Матвей.

— А бабуля, — с готовностью ответил Павлик.

— И когда же это она успела? — Матвей с интересом взглянул на Лидию Сергеевну, которая смущенной улыбнулась, но, видно, совершенно не раскаивалась в содеянном.

— Вчера, когда мы на тебя обиделись, — засопев, ответил малыш.

— Да? А за что? — Матвей уже не смог сдержать улыбку.

— А когда ты не дал нам с ружьем поиграть. Ну с тем… С демидовским, — как о самой обычной вещи сказал Павлик.

— Павлик, а зачем ты его учишь? — это уже Милочка вступила в разговор, она, даже стоя спокойно, казалась в постоянном движении. — Он же дед понарошечный.

— Какой? — изумился Власов.

— Ну, не настоящий. Если бы ты был настоящий, то был бы мужем нашей бабули, а ты же не муж.

Власов, все еще на корточках, снизу вверх посмотрел в лицо Лидии Сергеевны. Неизвестно, что он на нем прочитал, только Александр Павлович поднялся, подошел к ней, опустился на левое колено и протянул ей открытую правую ладонь:

— Дорогая Лидия Сергеевна, я прошу вас, окажите мне величайшую милость и честь. От вас одной зависит счастье всей моей жизни. Будьте моей женой. Я не могу вам предложить и сотой, тысячной доли того, что вы имеете сейчас. Я могу отдать вам только самого себя, навечно, в добровольное и радостное для меня рабство. Я клянусь, что приложу все силы, жизнь свою посвящу тому, чтобы вы никогда не пожалели об этом. — И, посмотрев на Матвея, сказал: — Павел Андреевич, я прошу у вас как у главы семьи руки Лидии Сергеевны Печерской, вашей приемной матери.

Власов страшно рисковал. После всех брошенных Матвеем ему в лицо обвинений ответ был непредсказуем. И слово «нет» было бы крушением всех его надежд хоть иногда встречаться с этой семьей. Его единственными союзниками были внуки, но они права голоса не имели, все же остальные привыкли во всем подчиняться Матвею, даже Лидия Сергеевна.

— Мы благодарим вас за честь, Александр Павлович, и обдумаем ваше предложение, — чопорно ответил ему Матвей.

И тогда Власов пошел ва-банк, рискуя уже совершенно всем, чего сумел добиться к этой минуте. Все еще стоя на одном колене перед Печерской, он тихо, но отчетливо, так, как, наверное, актеры на сцене подсказывают друг другу забытые слова, сказал:

— Бабка, не тяни время, — и, всхлипнув, жалобно добавил: — Уж очень сильно кушать хочется.

От неожиданности Лидия Сергеевна на несколько мгновений растерялась. Если до этого она смотрела на Александра Павловича с легкой полуулыбкой — еще бы, кто же отказался бы видеть знаменитого Власова на коленях у своих ног — то сейчас она притворно задохнулась от возмущения и сварливо произнесла:

— Скажешь тоже, «бабка». Да ты на себя посмотри… Постреленок эдакий.

Она вложила свою руку в его протянутую ладонь и тихонько и счастливо засмеялась, словно голубка заворковала.

Власов вскочил, подхватил Лидию Сергеевну на руки и закружил по комнате. А когда, наконец, поставил ее снова на ноги, то повернулся к внукам и, счастливый, раскрасневшийся, улыбаясь от уха до уха, спросил:

— Ну, теперь настоящий?

— Настоящий! — восторженно заверещала малышня, довольная, что такая новая и веселая игрушка, как дед, останется у них навсегда.

Но радость их была недолгой — в дверях в образе гневного ангела появилась Галина и, приговаривая: «Ай-яй-яй, разве же можно быть такими непослушными: молоко не допили, в детскую не поднялись… А я вас там жду, постельки постелила, а мои цыплята все не идет и не идут…», стала уводить малышей.

— Ты про сказку не забыл? — опять напомнила Власову Ниночка.

— Расскажу, расскажу, — заверил он девочку. — Обязательно расскажу…

— Мы вместе расскажем, — пообещала внукам пока еще Печерская.

Делать мне здесь было больше совершенно нечего, и я поднялась, чтобы попрощаться и уйти.

— Может быть, вы поужинаете с нами? — спросил меня Матвей.

Я живо вспомнила необозримое количество вилок и ножей, с которым однажды уже столкнулась, и вежливо отказалась.

— Мне, Павел Андреевич, завтра рано утром вылетать, а я еще и не собралась. Я рада, что все так благополучно завершилось. Есть только один вопрос, который я так и не выяснила…

Но Матвей невежливо перебил меня:

— Мне было бы очень приятно, если бы в будущем вы не только считали меня своим другом, но и называли просто по имени, как близкий нашей семье человек, и, желательно, на «ты». Как вы на это посмотрите?

— Павел, если ты считаешь, что я заслужила такую честь, то я смотрю на это с радостью. — Вот уж чего я совершенно не ожидала!

— Лена, ты очень устала, тебе действительно надо отдохнуть, — Матвей глянул куда-то мне за спину, и подошедший Вадим протянул ему конверт, который он тут же отдал мне. — Там кредитка и все коды написаны на листке. Трать, как хочешь, и не вздумай возвращать. Обижусь.

Тут к нам подошел Александр Павлович.

— Павел, ты знаешь, я вспомнил стихи, которые дядя Андрей написал, — и он начал потихоньку декламировать:

— Павел, а дядя Андрей здесь успел побывать?

Наверное, Власов задавал этот вопрос не только из любопытства, но и изо всех сил стремясь хоть как-то приблизиться к Матвею, чтобы тот почувствовал в нем не только будущего мужа Лидии Сергеевны, но и настоящего брата.

Вместо ответа Матвей стал читать стихи, как я поняла, продолжение первых двух строф:

— Да, в последнее лето своей жизни, в 78-м. Он как-то сумел достать сюда путевку, и мы здесь прожили две недели. А потом он написал это продолжение, — печально и задумчиво сказал Матвей. — Знаешь, Александр, я завидую тебе, ведь ты папу знал пятнадцать лет, а я — только девять…

— Я расскажу тебе о нем все, что сам помню, и к маме моей мы обязательно съездим — надо же вам всем познакомиться. Уж она-то дядю Андрея с детства знала, кто лучше сможет о нем рассказать. Ты представляешь, она, когда фотографии Саши с Лешей посмотрела, прямо изумилась — точная копия ее отца, Владимира Егоровича. Я на него тоже похож, но не до такой степени. А вот малыши, согласись, на меня похожи? Правда? — Власов, кажется, успокоился, почувствовав себя по-настоящему членом семьи, и, не дожидаясь ответа Матвея, повернулся ко мне.

— Леночка, — сказал он и поцеловал мне руку. — Ты даже не можешь себе представить, что ты для меня сделала. Я уже говорил тебе, что я твой должник по гроб жизни, и я снова это повторяю. И я буду счастлив, если вдруг смогу тебе чем-то помочь. Я очень тебя прошу, пожалуйста, обращайся ко мне без малейших сомнений. Договорились?

— Хорошо, Саша. Тогда я воспользуюсь случаем и попрошу тебя об одном одолжении прямо сейчас. Напротив поворота в город дом строится. Там за рабочими приглядывает отец хозяина, Владимир Сергеевич Чаров. Он когда-то очень неплохим актером был в нашем драмтеатре, а потом «зазвездился», ну и пошло-поехало. Поговори с ним, посмотри… Может быть, найдешь для него что-нибудь. Он сейчас выкарабкивается, ему бы еще помочь к профессии вернуться… Посмотришь?

— Лена, — спросил Матвей. — Это тот самый, который в Вороньей слободке крутился?

— Интересно, Павел, есть ли что-нибудь, чего бы ты не знал? — устало поинтересовалась я. — Тот самый.

— Бери, Александр. Можешь даже не глядя, — посоветовал Матвей Власову. — Я тебе дам послушать одну кассету, — и он хитро на меня посмотрел, а я только плечами смогла пожать: ну и фрукт этот Матвей, — сам убедишься.

— Что едешь? — спросил у меня подошедший Панфилов. — Тогда иди и забери из своей машины, что тебе нужно, а ее здесь оставь. Вернешься — получишь обратно. Я сам тебя отвезу. Знаете, — обратился он уже к Матвею и Власову, — я первый раз вижу груду железяк, до такой степени влюбленную в свою хозяйку. Она же у тебя из последних сил чихает, — это он уже мне. — Загоняла ты ее так, что смотреть больно. Без любви ты с ней обращаешься, вот что я тебе скажу. Иди, иди, собирайся.

Час от часу не легче, уже и к Пану в друзья попала. Хотя, уж если я вошла в число близких Матвею людей, то по-другому быть просто не могло.

Я забрала из бардачка книги Юлии, еще кое-какие мелочи, попрощалась со всеми и залезла, как на верхнюю полку в вагоне, в огромный серебристый джип, на переднее сиденье. А за руль сел сам Владимир Иванович.

Была у меня мысль заехать в отель, чтобы жучок снять, но я передумала — сил не было, да и не хотелось перед Панфиловым афишировать, что я номер Власова прослушивала. Черт с ним, невелика потеря. Меня больше волновало другое — как бы у Владимира Ивановича выведать, почему же все-таки Катька так и не выстрелила. Пока я думала, как к нему подступиться, мы уже подъехали к моему дому.

«Эх, надо было кассету из диктофона Матвею вручить», — запоздало подумала я, а то еще действительно подумает, что я способна ее журналистам отдать. Ничего, Панфилов передаст. Я полезла в карман, достала диктофон, открыла и… не поверила своим глазам — кассеты там не было. Видя мое изумление, Владимир Иванович захохотал, запрокидывая, по своему обыкновению, голову. Он смеялся весело и необидно.

Горничная, поняла я, она же все время мимо меня проходила. Ну и руки! Достать из моего кармана диктофон, вынуть кассету, а потом положить его на место. И проделать все это так, что я ничего не почувствовала — это мастерство экстракласса.

— Как я понимаю, Владимир Иванович, у меня в квартире ни бумаг, ни кассет уже нет? Вот уж не подумала бы, что Павел Андреевич до такой степени плохо разбирается в людях. Неужели он поверил, что я могу эти материалы во вред его семье использовать? А ведь до сих пор он проявлял редкостную проницательность.

— А при чем здесь Павел Андреевич? Это я отвечаю за безопасность всех и всего, вот на меня и обижайся, если хочешь. У тебя в двери замки такие, что для серьезного человека это даже не работа, а развлечение. Ты, девочка, разными делами занимаешься, мало ли у кого к твоему дому может интерес появиться. Так что, если успокоишься, то поймешь, что я прав. — Он не оправдывался, а говорил это спокойно, рассудительно. — Зато дома тебя приятный сюрприз ждет.

— Владимир Иванович, правы вы, конечно, извините, что я…

— Да ладно тебе. Я же вижу, что у тебя куча вопросов на языке вертится, то-то ты всю дорогу елозила, решала, с какого бока ко мне подъехать. Задавай. На какие можно, отвечу, — сам предложил Панфилов.

— Владимир Иванович, вы знали, что у Катьки пистолет? — очень хотелось услышать, что не я одна это прошляпила.

— Конечно. Вот ты смотрела, как цыганки ее обступили, а главного не увидела: что они ее при этом обшмонали и пистолет нащупали. Так что знали мы, поэтому и пригласили вас всех на пять часов, чтобы подготовиться успеть. Что еще?

— А почему же мне цыгане не сказали? — удивилась я. — Они же вроде помогать взялись…

— А ты бы, зная об этом, рискнула Власова с Катькой в Сосенки привезти? — спросил Владимир Иванович, заранее уверенный в ответе.

— Нет, конечно. Власов уже знал, что собой Катька представляет, жить с ней не стал бы, а уж регистрироваться тем более. Только мы понять хотели, зачем она Настю убила… Нет, не повезла бы, — твердо заявила я и стала размышлять вслух: — А вам, значит, нужно было, чтобы она приехала… И шансов остаться в живых у нее не было ни одного… Почему?.. Вряд ли это месть за дочь Власова… Ведь родители Наты с Татой и их дед были Павлу гораздо ближе, однако же он, узнав, что Катька их убила, за них не мстил… Ему самому непосредственно она ничего плохого не сделала… Так… Мы ее совместными усилиями вывели на чистую воду, но она не растерялась…

Пан молча слушал меня и с интересом рассматривал, и я, ободренная его вниманием, продолжала:

— Я подлила масла в огонь своими словами, что материалы журналистам передам и опозорю ее на всю Россию… А потом Лидия Сергеевна сказала, что все злобновские женщины пытаются стать графинями, но все неудачно, и назвала ее несостоявшейся графиней Репниной… Она знала, насколько это для Катьки оскорбительно, но не побоялась… А это значит, что на ней тоже был кевлар, потому и платье под горло надела… Так… Катька ненавидела Павла сильнее, чем кого-либо другого из тех, кто там был, поэтому когда поняла, что ее ждет, то взбесилась и, зная, что возможности выстрелить второй раз у нее может уже не быть, решила убить именно Печерскую — ведь она же для Павла дороже всего на свете, и случись что с ней, он бы себе этого никогда в жизни не простил… Так… А вы сидели в башенке со снайперской винтовкой и контролировали ситуацию… Владимир Иванович, я ни секунды не сомневаюсь, что вы превосходно стреляете, но ведь все равно риск был?

— Лена, ты теперь с Павлом будешь часто встречаться. Вот и попробуй как-нибудь его переубедить, для чистоты эксперимента, так сказать. А потом поделишься впечатлениями. Договорились? — немного устало предложил Владимир Иванович — видимо, ему самому это редко удавалось.

— А что, и попробую, — самонадеянно заявила я. — Ладно, давайте вернемся к Катьке, точнее к Лидии Сергеевне. Зачем она это сказала, спровоцировала Катьку на то, чтобы она достала пистолет?.. Единственное, что может быть… Власов! Все дело во Власове… Его собирались принять в семью, а за ним такой хвост тянулся… Его-то и нужно было обрубить… Значит, все это было сделано ради Власова, — уверенно заявила я.

— Умница, девочка, — совершенно серьезно сказал Пан. — Хорошо у тебя голова работает. Только не ради Власова Павел это сделал, а ради Лидии Сергеевны. Она Власова всю жизнь любит, в ее кабинете все кассеты с его фильмами собраны, все, что о нем где-то когда-то писали, все у нее есть. Сколько раз ее замуж звали, и какие мужики!.. И не ради родства с Павлом или денег его, сами не беднее были, а некоторые и побогаче… И в России, и за границей. Нет — и все. А тут узнала она о его несчастье, ну, а дальше ты сама знаешь… И кажется мне, что специально она именно этот снимок послала, где ребята с Павлом сфотографированы, как будто других не было… Словно шанс ему давала… А то, что Павел Власова жестко воспитывал, так это правильно. Чтобы знал, что с ним будет, если вздумает Лидию Сергеевну обидеть. Ладно, время позднее, а тебе еще собираться надо, спрашивай скорее, что у тебя там еще заготовлено, и шагай домой. Хотя чего тебе собираться, можешь с одной кредиткой ехать, и все на месте купишь.

— Владимир Иванович…

— Да что ты заладила: «Владимир Иванович, Владимир Иванович». Зови Паном, свои же люди теперь. Ты хоть понимаешь, что к Павлу в семью вошла, близким ему человеком стала. Представляешь, что это значит?

— Приблизительно, — я действительно не знала, что это значит.

— «Приблизительно», — передразнил он меня. — Теперь твои проблемы — это его проблемы, а еще точнее, мои. Так что постарайся приключений не искать, пожалей старика.

— Кокетничать изволите? Этому старику девочки, небось, сами на шею с разбега бросаются? — поддразнила его я.

— Нет, Лена. Не мое это. Не тот у меня характер. Я на Яночку-то насмотрелся, а перед ней еще одна была, и грустно мне стало, тоскливо, — печально сказал Пан.

— Пан, а почему Павел на ней не женится? Красивая, говорят, девушка.

— Лена, девочка, о чем ты говоришь? У него пример Лидии Сергеевны перед глазами. Ему в женщине душа нужна, а не ноги от ушей. Она по контракту работает, Яна эта. Она же из Курска сюда учиться приехала, вот в этом году заканчивает и уедет. Там ей уже и квартиру купили, отремонтировали, обставили. Ну, и денег он ей, конечно, даст. Она и рада бы за него замуж выйти, да понимает, что этого не будет, вот душу себе и не рвет, а будущее обеспечивает. А где ему девушку настоящую, хорошую найти? Да и времени у него на это нет — у него же целая империя на плечах. И вообще, у современной молодежи души нет, одни деньги на уме. Знаешь, как они говорят? «Не стыдно продаться, стыдно продаться дешево». я вот помню, как Валентина свет Даниловна мне все нервы измотала, пока согласилась замуж выйти. А ведь любила-то как!.. Тогда… А сейчас… — что-то дрогнуло в его голосе, и он, резко оборвав сам себя, потребовал: — Ладно, давай твои вопросы.

— А вопрос у меня только один — почему Катька не выстрелила? Вот и все.

— Так давай разбираться. Как стояла Катька? — скучным голосом начал он.

— Спиной к Волге, перед ней стоял Павел, за ним Власов и Лидия Сергеевна, я была слева от нее. А справа, в башенке, вы.

— Угу, — хмыкнул Пан. — А что было у Катьки в руках?

— Пистолет. «Вальтер», по-моему.

— Ты его хорошо рассмотрела? Ничего особенного в нем не заметила? — продолжал настаивать Пан.

— Нет, пистолет как пистолет, — я растерялась, не понимая, чего он от меня добивается.

— Ну ладно, ступай. Тебе еще собираться надо. Шагай, — стал выпроваживать меня из машины Пан.

— Это нечестно, вы же обещали сказать, почему она не выстрелила, — запротестовала я. — Ну, намекните хотя бы.

— Лена, наблюдательная ты наша, — начал он нудным менторским тоном, — голова у тебя хорошо работает, этого не отнимешь, а вот настоящей оперативной работы ты, прости, не нюхала. Я в разных ситуациях был, и сам стрелял, и в меня стреляли, но поверь моему опыту, я еще никогда нигде не встречал человека, — закончил он убийственно иронично, — который смог бы выстрелить из пистолета, стоящего на предохранителе.

И он расхохотался, да так заразительно, что я, несмотря на то что стыд жег меня, как изнутри, так и снаружи, не могла не присоединиться к нему.

А успокоившись, все поняла — Матвей прекрасно видел, что выстрелить она не сможет, поэтому и сказал мне, что его удручает мой непрофессионализм. Все правильно. Как он назвал себя в том телефонном разговоре при нашей первой встрече у него в офисе? «Вожак стаи». Вот он и пошел ради своей семьи во второй раз на предумышленное убийство. Причем сделать это он захотел сам, своими руками — уж чего-чего, а исполнителя для такого дела ему бы даже искать не пришлось. Очередь бы выстроилась из тех, кто ему всем в жизни обязан, любой из них за счастье посчитал бы уничтожить его врага.

— Ты же слева от нее стояла, — продолжал Пан, — как же ты не заметила? Меня, у черта на куличках, увидеть смогла, а вот что у тебя под самым носом было, прошляпила. Я тебя уже просил — не создавай мне проблем, и еще раз прошу. Думай, размышляй, анализируй, у тебя это хорошо получается, но в серьезные дела, где с оружием играют, не лезь! Ясно? — вроде и с улыбкой, но серьезно сказал Пан.

— Ясно, командир! Не буду лезть! — и я взяла под козырек. — Разрешите убыть?

— Разрешаю. Отправляйся на свой Кипр — и чего вы там хорошего находите, не пойму? И как следует отдохни. Завтра утром за тобой машина придет и в аэропорт отвезет.

— Спасибо, Владимир Иванович.

Глядя вслед его машине, я подумала: нет, Пан не служит Матвею и не работает на него — он действительно его старший брат. И только в этом качестве он смог бы быть рядом с ним. Не ниже, не сбоку, а именно рядом. Невероятной силы и обаяния человек.

Войдя в квартиру, я первым делом из чистого любопытства начала искать в своем доме следы пребывания чужих людей, но так и не смогла найти, да и Васька вел себя совершенно спокойно. Только на том месте, где я, уходя, оставила папку и кассеты, теперь лежала небольшая коробочка, а в ней — изящные золотые женские часики с браслетом. Поднеся их поближе к свету, я разобрала название фирмы — «Картье». Да, роскошный подарок. Видимо, взамен моих разбитых.

Полюбовавшись часами, я перешла к очень неприятному делу — мне предстояло перенести Ваську со всем его скарбом на первый этаж. Я взяла сумку и стала туда складывать его сухие корма и консервы, упаковку «Кэтсана» и его любимый маленький коврик, в который Васькина шерсть въелась так, что отчистить было невозможно. Я тщательно отмыла и вытерла его пластиковый туалет, который положила в отдельный пакет. Василис, не иначе как вспомнив свое прошлогоднее пребывание в питомнике для животных, которому предшествовали такие же сборы, смотрел на происходящее со всевозрастающей тревогой. Когда я, наконец, все собрала, то взяла кота на руки, положила на колени и стала гладить, старательно объясняя:

— Васенька, хороший мой, твоя хозяйка ненадолго уедет, а ты эти дни поживешь у Варвары Тихоновны. Ты помнишь Варвару Тихоновну?

Несмотря на мой успокаивающий голос, в Васькиных глазах появился такой ужас, такая страшная тоска, что у меня мелькнула мысль: «А может, ну его к черту, этот Кипр?». И тут я сообразила, что поступила совершенно неправильно — не мне надо его туда нести, а Варваре Тихоновне за ним прийти. И я, оставив Ваську в кресле, побежала за ней.

Когда она вошла в мою квартиру и увидела Ваську, то заулыбалась ему, действительно, как родному:

— Красавец! — почти пела она. — Красавец наш Васенька! Да ты наш пушистый! Да ты наш шелковый! Иди ко мне, Васенька.

И Василис ее узнал — то ли голос, то ли запах показались ему знакомыми, только он подошел к ней и стал тереться об ее ноги. А, когда она взяла его на руки, он прижался к ней и замурчал. Ну, слава Богу, что все обошлось, подумала я, неся вслед за ними сумки с Васькиными пожитками. Продуктов Ваське на десять дней хватит с избытком, а на те деньги, что я оставляю, она и сама сможет не меньше месяца вполне прилично прожить.

Когда Варвара Тихоновна спустила Ваську в своей квартире с рук, то он тут же, не раздумывая, вспрыгнул на окно и стал, как когда-то, с интересом высматривать,

что происходит во дворе. Она же достала коврик, положила его на подоконник и перенесла на него Ваську. Вот и хорошо, подумала я, значит, вернувшись домой, я его сразу же увижу.

И успокоенная, провожаемая заверениями Варвары Тихоновны, что она с Васьки глаз не спустит, я пошла домой.

Я собирала сумку и одновременно старалась прояснить для себя некоторые моменты, которые я не до конца поняла, а очень хотелось бы.

Разбирая в пятницу книжный шкаф, я наткнулась на старый, еще 80-го года издания, путеводитель по Баратовской области. Была еще мысль его выбросить, но я, сама не зная почему, решила его оставить, вдруг понадобится. Вот и пригодился. Я достала его и нашла статью, посвященную турбазе «Рассвет».

«До 1917 года на территории турбазы механического завода «Рассвет» находилась усадьба Сосенки, принадлежащая графам Матвеевым.

Во время своей поездки по Волге Петр Первый пожаловал эти земли своему верному сподвижнику графу Андрею Артамоновичу Матвееву, который пригласил для строительства дома итальянских мастеров…». Так, архитектурные подробности меня не интересуют, я в них все равно ничего не понимаю. Ага, вот…

«Последним хозяином дома был граф Артамон Михайлович Матвеев, сбежавший вместе с семьей осенью 1917 года, и дальнейшая его судьба неизвестна, вероятно, он эмигрировал.

То, что этот памятник архитектуры дошел до наших дней в целости и сохранности, не разделив участь остальных дворянских поместий Баратовской губернии, сожженных восставшим против многовекового угнетения народом, — огромная заслуга видного деятеля революционного движения в нашей губернии Петра Петровича Злобнова (1877–1937). К сожалению, картины замечательных русских и зарубежных живописцев, бесценные старинные иконы, а также богатейшая библиотека, которыми славилась эта усадьба, были безвозвратно утрачены в эти бурные годы.

Петр Петрович не только предотвратил разрушение особняка, но и стал инициатором создания и в дальнейшем первым директором открытого в нем детского дома, посвятив свою жизнь детям.

Большую роль в этом принятом им решении, безусловно, сыграла трагическая гибель его дочери Екатерины, работавшей в усадьбе Сосенки горничной, которая была убита либо самим Матвеевым, либо кем-то из его приспешников. Эту молодую, полную сил и энергии восемнадцатилетнюю девушку безжалостно задушили, а затем сбросили с обрыва на камни. Не пожелавшие смириться с потерей своей власти эксплуататоры грубо оборвали накануне наступления долгожданных светлых времен ее только начинающуюся жизнь.

Сам Петр Петрович был незаконно репрессирован и расстрелян в 1937 году, но в наши дни реабилитирован посмертно. Его близкие разделили в те годы общую участь всех семей репрессированных, подвергаясь гонениям и преследованиям.

Последний из Злобновых, внук Петра Петровича, также Петр Петрович, погиб в результате несчастного случая в 1976 году.

В настоящее время турбаза «Рассвет» является любимым местом отдыха заводчан…»

Дальше можно не читать, это уже неинтересно.

Ну вот, все и встало на свои места. Теперь, по крайней мере, понятно, почему у слесаря Андрея Артамоновича Матвеева были такие нехарактерные для рабочего человека привычки и почему он не стал регистрироваться с Клавкой. Понятна и ненависть Катьки ко всем Матвеевым — по наследству перешла. А убитая в 1917 году Екатерина, вероятно, и была той злобновской женщиной, которая, по словам Печерской, так неудачно попыталась стать графиней. И если та Катька хотя бы немного напоминала эту, то я целиком и полностью на стороне тех, кто ее прикончил. А по поводу того, что Матвей добрался до денег, вероятно, тех самых, которые когда-то не достались Злобновым, и восстановил усадьбу… Что ж, в каждой семье есть какая-то фамильная тайна, и графы Матвеевы — не исключение.

Интересно, какая теперь в Сосенках жизнь пойдет? Как сложатся отношения Власова с обитателями усадьбы, сыновьями, снохами? Что будет делать Матвей, когда Яночка уедет? Купит себе очередную содержанку или постарается найти настоящую жену? Ведь Печерская рано или поздно переедет к Власову, вернутся в часть после отпуска Репнины, которые на самом деле приходятся Матвею троюродными племенниками, а их дети, соответственно, троюродными внуками (странно, Матвей — дед), и опустеет дом, который, как известно, без хозяйки — сирота. Кто же станет его новым добрым духом? Молодой графиней Матвеевой? Хотя… Чего гадать-то? Поживем — увидим.

Самолет разгонялся по взлетной полосе, оторвались от бетона колеса, со щелчком убрались шасси. Я сидела в кресле около иллюминатора и смотрела на небо, которое начинало потихоньку сереть. На коленях у меня лежала сумочка, а в ней — брелок-козочка, моя Снежинка, мой талисман, мой залог удачи, маленький подарок от судьбы по имени Игорь.

Сколько раз раньше, в те времена, о которых я никогда не забуду и не хочу забывать, я вздрагивала, услышав в новостях о крушении какого-нибудь самолета, с ужасом думая, что это же в любую минуту может случиться и с Игорем. А он меня утешал, говоря: «В небе я дома, Аленушка, а дома и стены помогают», и, обняв, тихонько напевал:

Ты оказался прав, родной, смерть нашла тебя на земле. Но ты не умер, ты просто вернулся домой, на небо. А я сейчас пришла к тебе в гости.

Самолет набирал высоту, мы летели навстречу солнцу, поднимаясь все выше и выше, вот уже и облака остались под нами. За каким же из них ты от меня спрятался, Тигруля? Вот за этим, до которого, кажется, можно дотянуться рукой? Или выглядываешь украдкой из-за того, дальнего?

На востоке стало быстро светлеть, на небе появились розовые отблески. Первые робкие лучи солнца возвестили о том, что оно вот-вот появится. Я смотрела, не отрываясь, боясь пропустить этот миг радостной и долгожданной встречи. И вот он настал — мне в глаза хлынул поток ослепительного света. Я откинулась на спинку кресла и, улыбаясь, тихонько сказала:

— Ну, здравствуй, Игорь. Вот и я.