Если нам судьба… Лукина Лилия

— Ксану я видела вчера, — тут я посмотрела на часы, — нет, уже позавчера. Как была русая, вся в конопушках, так и осталась. Да и росту она моего, не ниже, и худобой не отличается. Может, мы о разных Ксанах говорим? — с притворной озабоченностью спросила я.

— Где ж ты ее видела? — так же ровно сказал старик.

— В Слободке, где она у бабы Дуси, ну, у Евдокии Андреевны Семеновой, вот уже года три в ученицах живет. Но мне показалось, что больше во внучках, чем в ученицах. — Да проверяйте, пожалуйста, черт с вами.

— Галина, — таким же ровным голосом сказал старик, и из-за закрывавшей дверь занавески выскользнула молодая цыганка, которая, судя по ее фигуре, дохаживала последние дни. — Встречай, тебе от Ксанки привет привезли, — и уже мне, — садись, у нас просто. Зовут-то как?

— Еленой, — отчество здесь было неуместно.

Галина засуетилась, выставляя на стол тарелку с пирогами, чашки, чайник, и все время поглядывала на меня, видимо, хотела поподробнее узнать о Ксении, но боялась старика.

Старик показал рукой на стол и сказал:

— Чем богаты… Ешь и говори, какая беда у тебя приключилась. С радостью-то в такой час не приходят.

Я кратко объяснила, что нужно будет проследить за одной женщиной, настоящей внучкой бабы Дуси, которая завтра утром поселится в «Приюте странника», но там несколько выходов, и я принялась их описывать, но старик жестом прервал меня, мол, сами знаем.

— Вот мне и нужно знать, куда она будет ходить, с кем встречаться. А если она захочет в Слободку поехать, то остановить ее как-нибудь надо, потому что Ксения, если ее около бабы Дуси увидит, то убьет, — тут Галина ахнула, — а мне не хочется, чтобы она из-за этой гадины себе жизнь опять сломала.

Тут я положила на стол снимок Катьки и девочек и показала на Добрынину. Старик взял фотографию, посмотрел и сказал приведшему меня цыгану:

— Позови, кого надо, — и повернулся ко мне. — Серьезная работа предстоит, много людей потребуется.

— Я заплачу, — сказала я и осеклась под его гневным взглядом.

— Цыгане любят деньги, это правда, — сказал он так тихо, что лучше бы уж крикнул. — Только есть вещи, за которые деньги брать нельзя. Грех. Тебе Ксанка сказала, чем ей Галина обязана?

— Нет, — покачала я головой.

— Значит, тебе и знать не надо, — он хлопнул ладонью по столу.

Тем временем в комнате собралось несколько мужчин, которым старик объяснил, что нужно будет сделать. Я оставила им фотографию, номер своего сотового телефона и тот аппарат, который так и не потребовался Чарову, сказав, что в случае чего буду на него звонить. Ну, вот и все, можно уходить.

Но тут в комнату вошла старая, совершенно седая цыганка, которую вела под руку Галина, и по тому, как подобрались все мужчины, включая и командовавшего всеми старика, она была очень уважаемым в слободе человеком.

— Это ты от Ксанки привет привезла? — спросила она и посмотрела на меня своими угольно-черными глазами. У нее был одновременно и пронзительный, и какой-то потусторонний взгляд, от которого возникло ощущение, что она видит меня насквозь. — Пойдем, скажу, что ждет тебя.

Галина молча подавала мне знаки — соглашайся, мол. И я подчинилась, не потому, что верю в предсказания, а просто потому, что не хотела обидеть хозяев. Видимо, мне была оказана неслыханная честь, и, отказавшись, я могла их смертельно оскорбить.

Галина осторожно усадила старуху в стоящее в углу комнаты кресло и хотела поднести поближе торшер, но ее опередил молодой цыган, который сидел за столом вместе со стариком, когда я только еще вошла в комнату. Муж, поняла я, хотя мне казалось, что такие нежности у цыган не в моде. Для меня пододвинули стул, на который я и села.

— Руки ей дай, — прошептала мне в ухо Галина, и я послушно протянула их старухе.

Она внимательно рассматривала мои ладони, поворачивая их под светом торшера под разными углами, а потом уставилась мне в лицо. Нельзя сказать, чтобы я чувствовала себя уютно под этим всепроникающим взглядом. Наконец, она откинулась на спинку и сказала:

— Ты, доча, только с виду живая, а внутри мертвая, пустая. Только зря ты думаешь, что там дотла все выжжено. Встретится тебе человек, похожий на того, что ты потеряла. Один раз в твоей жизни такой случай выпадет, другого уже никогда не будет. И сможешь быть счастлива, если захочешь. Только захочешь ли? Сама мучиться будешь, и его измучаешь. Ты ведь сокола своего ясного мертвым не видела, вот он навсегда для тебя живым и остался. Никак ты смириться не можешь, что никогда уже не посмотрит он на тебя глазами своими голубыми, не взлетит в небо. И не покойник тебя держит, он сильный и добрый был человек. Нет. Сама ты за него держишься, думаешь, что пока помнишь о нем, так он живой рядом.

Говоря все это, старуха тихонько раскачивалась вперед и назад, голос ее был негромким и монотонным, как будто она читала какую-то скучную книгу, расположенную над моей головой, потому что именно туда она и смотрела, не отрываясь.

— Ты у него и на могилке-то никогда не была, чтобы на памятнике имя его не увидеть, в смерть его до конца не поверить. Ты с ним все, как с живым, разговариваешь. В душу к себе никого пустить не хочешь. И не того боишься, что он тебя предательницей посчитает, а того, что сама о себе думать будешь. Ох, доча, доча, что же ты над собой вытворяешь?

Старуха сокрушенно покачала головой.

— Одно скажу, человека этого ты летом встретишь, а до конца года что-то страшное произойдет, кровь вижу, огонь вижу, крики слышу, и только от тебя зависеть будет, одна ты навек останешься или с человеком любимым. Потому как полюбишь ты его. Наступит момент, заплачешь ты и поймешь, что любишь, только сама себе в этом признаться побоишься. И за память об ушедшем цепляться будешь с упрямством глупым. И радость большая неожиданная тебя ждет. А вот, если вы все вместе на могилку-то сходите, то поймешь ты, что радуется ушедший счастью твоему, благословляет тезку своего. А может случиться так, что выберешь совсем одна остаться. Так все у тебя будет. Деньги будут, уважение от людей будет… Только жизни не будет, счастья не будет, душа навсегда пустой останется.

С последними словами голова старухи свесилась на грудь, и она задремала.

Я сидела совершенно потрясенная. Все, что говорила цыганка о моем прошлом, было правдой от первого до последнего слова, но в Баратове об этом знал только один человек — Мыкола. А вот интересно, какого же нового человека она имела в виду? Если-это Матвей, то я его уже встретила, к тому же весной, а она сказала, что этого человека мне еще только предстоит встретить летом, да и не похож Матвей на Игоря. А тут еще тезка какой-то…

Нет, не стоит себе этим голову забивать, ведь я твердо знаю, что никогда уже не смогу никого полюбить.

Я тихонько поднялась, чтобы уйти. Взглянув на мужчин, которые по-прежнему находились в комнате, я увидела, что они смотрят на меня с сочувствием и уважением. У них не возникло и тени сомнения в том, что старуха сказала правду, да и лицо меня выдало.

— Ступай, Елена, отдохни, — сказал старик, и даже у него взгляд немного смягчился. — Все мы для тебя сделаем. Кто-нибудь там, проводите ее.

Галина тоже вышла проводить меня до машины.

— Бабушка теперь редко кому гадает, старенькая уже, трудна ей. Но когда узнала, что ты от Ксаны приехала, сама предложила. А ты, если Ксану увидишь, то передай ей, что дочка у меня будет. Так я ее Ксенией' назову, уже все с этим согласились. И не волнуйся ни о чем, мы все для тебя сделаем.

Когда я вернулась домой, Васька, решивший, что я издеваюсь над ним просто из любви к искусству, обиженно лежал в кресле на кухне и на мое появление никак не отреагировал.

— Дурашка, — сказала я, беря его на руки. — Ты даже не знаешь, что для меня значишь… Не обижайся… Просто у твоей хозяйки такая работа…

Я стала почесывать его за ухом, и Василис, смилостивившись, глянул на меня искоса и соизволил тихонько замурчать. Чтобы он меня окончательно простил, я положила ему полную миску его любимых консервов и ушла в комнату.

Я достала из бара рамку с фотографией Игоря. Любимое, дорогое лицо, светлые волосы, в которых совершенно не видна была ранняя седина, и глаза, эти голубые, смеющиеся глаза, которые я никогда больше не увижу. Игорек, милый, Тигруля мой ненаглядный, потеряв тебя, я поняла значение слова «никогда».

Я хоронила близких и знакомых, я понимала, что они ушли, и я их больше не увижу. Но я видела их посеревшие лица, заострившиеся носы и запавшие глаза, я видела, как их закрывает от нас крышка гроба, и слышала, как забивали гвозди. Я понимала, что это все.

Ты же остался для меня навсегда живой. Я до сих пор помню запах твоей кожи и чувствую тепло твоих рук, я разговариваю с тобой и слышу в ответ твой голос. Если это сумасшествие, то я не хочу от него лечиться. Мне никто не нужен, кроме тебя. Ты просто уехал от меня очень-очень далеко, откуда нельзя ни позвонить, ни написать, но ты помнишь обо мне, я это знаю, я в это верю. И когда я рассказываю тебе, что со мной происходит, ты слышишь меня, и никто на свете не убедит меня, что это не так. Я помню каждый проведенный с тобой день, я дословно помню все, что ты мне говорил, твои любимые словечки стали моими. Ты не умер, родной. Пока я жива, ты не умер.

Я знала, что не усну. Что толку лежать в постели и ворочаться с боку на бок? Или упереться взглядом в потолок? Ведь можно провести эту ночь гораздо интереснее, например, поговорить с тобой, вспомнить все наши чудачества, посмеяться твоим проделкам. Ты выпьешь со мной кофе, Игорек? Я приготовлю его так, как ты любишь, с пенкой и без сахара.

Усевшись с кофе в кресло, я закурила и поставила перед собой рамку с фотографией и козочку-брелок Снежинку, а Васька, почувствовав, что мне очень плохо, запрыгнул ко мне на колени и затих, свернувшись теплым, пушистым комочком. Поглаживая кота, я, глядя на Игоря, спросила:

— Тигруля, а ты помнишь, как у нас с тобой все началось?

98-й год был для меня просто ужасным. Кроме неприятностей на работе, закончившихся увольнением, еще и мой многолетний любовник, который был намного старше меня, вздумал опять качать права. Узнав, что я ушла с работы, он тут же потребовал, чтобы я предстала пред его очи.

Когда мы с ним познакомились в 93-м году, он старательно и терпеливо влюблял меня в себя, был внимателен и предупредителен, и все было просто замечательно, но со временем распоясался и стал себя вести просто по-хамски, как со своей собственностью. Ему было абсолютно наплевать на мою работу. В строго определенное время (определенное, естественно, им) я должна была сидеть на месте и ждать его звонка, и упаси Боже мне куда-нибудь выйти, хоть к начальнику, хоть в туалет. Если меня не было на месте, для него это значило только одно: что я у любовника. Если он звонил мне домой, а у меня в это время работал телевизор, он тут же заявлял, что у меня любовник.

По первому его зову я должна была бросать все и мчаться в Москву, и, если я не могла это сделать, вывод был тот же. Я работала, как каторжная, набирая отгулы, чтобы иметь возможность поехать к нему. Все окружающие были в недоумении, не тот у меня характер, чтобы позволять так с собой обращаться, но факт оставался фактом — я ничего не могла с собой сделать. Я могла беситься, злиться, ругаться, но как только он звал, я проклинала себя на все корки и ехала. Дважды я пыталась разорвать наши отношения, но не смогла. Просто кролик перед удавом, да и только.

Затерроризированная, загнанная, злая на весь белый свет, и в первую очередь на себя, я села 20 декабря 98-го года в поезд «Баратов-Москва». Выглядела я в то время просто ужасно: опустилась, обрюзгла, безобразно растолстела и, хотя мне только что исполнился 31 год, не только выглядела старухой, но и чувствовала себя такой.

Я очень не люблю, когда в поезде вместе с моими вещами лежат еще чьи-то, поэтому всегда стараюсь расположить багаж так, чтобы он занимал все место. Так было и в тот раз. Я раскладывала вещи, когда услышала за спиной мужской голос:

— У вас там не найдется место для моих вещей, у меня немного.

Я повернулась, чтобы ответить «нет», но встретила веселый взгляд голубых смеющихся глаз, и словно искра между нами проскочила. И все, я была над собой уже не властна. Совершенно неожиданно для себя я сказала «да», а потом помогала ему уложить вещи. Он сел рядом со мной, и я просто кожей почувствовала исходящую от него силу.

Как девочка-подросток, я влюбилась в него с первого взгляда, и, чтобы он этого не понял, начала говорить.

Меня просто несло по кочкам, я рассказывала обо всем подряд, что в голову приходило. Я боялась остановиться, хоть на минуту. А, он, посмеиваясь, смотрел на меня своими окаянными глазами и все понимал.

В тот вечер я узнала только, что зовут его Игорь и ему 36 лет. В недавнем прошлом военный летчик, он, выйдя в отставку, устроился работать командиром корабля в одну из Московских авиакомпаний. Мы несколько раз выходили курить, а потом вообще ушли в тамбур, потому что весь вагон спал.

— А ты зачем в Москву едешь? — спросил Игорь. — В командировку?

И с той откровенностью, которая бывает только между случайными попутчиками, уверенными, что никогда больше не встретятся, я выложила ему все: и о работе, и о человеке, к которому я еду, и о наших непростых отношениях.

— А с какого он года? — спросил Игорь, и я удивилась, зачем ему это надо знать. — И все-таки, с какого он года? — повторил он свой вопрос.

— Ну, в 50-м он родился, а что?

— А-а-а, — протянул Игорь, и внезапно, крепко обняв, стал меня целовать.

У меня закружилась голова и подкосились ноги. Наверное, почувствовав, что я полностью в его власти, он сказал:

— Пошли спать, птица-говорун. Утром разберемся.

Я не могла спать. Когда состав останавливался, я слышала, как он дышит, легко, как ребенок.

Утром в поезде включили трансляцию и поставили кассету со старыми, еще советских времен песнями. Когда прозвучали слова: «Но зато я узнал, что такое заря, там, за облаками», я спросила:

— Игорь, а какая она, заря, там, за облаками?

— Необыкновенная, — ответил он. — Такой на земле не увидишь.

И на его лице появилось выражение мечтательной отрешенности — он был истинным сыном неба.

Когда мы вошли в метро, он повернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза:

— Ну что, поедешь в гостиницу?

— Нет, к подруге за ключами от квартиры. Сама она у мужа живет, а хата стоит пустая. — Ну, пойми же меня, мысленно просила я Игоря, не могу же я открытым текстом пригласить тебя поехать со мной.

— Мэм! — усмехнулся Игорь. — Как офицер и джентльмен, я не могу допустить, чтобы вы носили свою сумку сами. Вы разрешите вас проводить? — он все прекрасно понял, и у него в глазах просто черти хоровод водили.

Мы заехали за ключами на работу к Маринке, моей бывшей однокашнице. Она была в курсе моих сложных отношений с любовником и очень мне сочувствовала, постоянно уговаривая порвать с ним. Я кратко описала ей ситуацию и она, переводя удивленный взгляд с меня на стоящего в сторонке Игоря и обратно, испуганным шепотом спросила:

— Ты, что же, ему и звонить не будешь? — Я только отрицательно покачала головой. — А ты уверена, что потом не раскаешься?

— Уверена, что нет, — ответила я, и действительно никогда не пожалела о своем решении, ни тогда, ни теперь.

Все еще под впечатлением моей внезапной решительности она дала мне ключи, и мы с ней договорились, что, уходя, я оставлю их на столе в кухне, а дверь просто захлопну.

Мы приехали в однокомнатную Маринкину квартиру в Новых Черемушках и вошли в нее, чтобы практически не выходить всю неделю. Игорь рассказывал мне различные смешные истории из своей курсантской жизни, а я ему о своих делах, в том числе и о том, что собираюсь получить лицензию частного детектива.

— Ну, и как ты будешь представляться? — веселился Игорь. — Частная детективка, детектива, а еще лучше, детективица?

Он будил меня словами:

— «Доброе утро, страна!». Сегодня твоя очередь варить кофе. — А я зарывалась поглубже ему под мышку и притворялась спящей. — Разгильдяйка, — притворно возмущался он, вытаскивая меня оттуда, как котенка.

— Я все равно не сумею сварить его так, как ты, — оправдывалась я, выбирая момент, чтобы лизнуть его в нос — его это необыкновенно забавляло.

Мне казалось, что мы две половинки одного яблока, которые, наконец, нашли друг друга, настолько легко нам было вместе. Я еще только думала, что надо проветрить комнату, а он уже шел открывать форточку. Нас связывало совершенно необъяснимое взаимопонимание, просто с полмысли.

Неделя пролетела, как один день. 28-го декабря рано утром ему предстояло уходить в рейс, а я уезжала вечером 27-го. С самого утра у меня щемило сердце, я не могла себе даже представить, что завтра его не будет рядом.

— Игорь, — теперь, перед отъездом, мне уже нечего было бояться, и я могла спросить прямо. — Посмотри на меня, ну что ты мог во мне найти, такой толстой и противной там, в поезде?

— Все очень просто, Аленушка, — он в первый раз назвал меня так и потом всегда так обращался. За всю мою жизнь меня никто и никогда не называл Аленушкой, даже родители. — Когда приедешь, найди книгу Григория Кваши «Структурный гороскоп» и почитай про векторное кольцо. Сама все поймешь.

— Ну, ты хотя бы в общих чертах расскажи, я ведь умру от любопытства, пока до Баратова доеду, — попросила его я.

— Хорошо, детективица, уговорила. Так вот, по восточному гороскопу мы все родились в год какого-то животного, и все эти зверюшки находятся между собой в самых разнообразных отношениях. Но есть векторное кольцо, когда все животные выстраиваются по кругу и влияют друг на друга по принципу Хозяин — Слуга. Одно и то же животное является одновременно Хозяином одного своего соседа и Слугой другого. Ты родилась в год Козы, а я и этот твой мучитель — в год Тигра. По отношению к нам ты — Слуга, чем этот человек и пользовался чисто инстинктивно. Вряд ли он читает такие книги, судя по твоим словам.

— Подожди, Игорь, что же получается? Мне теперь тебя бояться надо? — и я недоуменно посмотрела на него.

— Нет, конечно, я же добрый тигр, такой, как в диснеевском «Алладине», помнишь? — улыбнулся он. — Ну, представь себе, что молодой, сильный тигр вышел погулять, просто так, воздухом подышать, например. Идет он себе по лесу и вдруг видит, как старый противный злобный тигр мучает бедную козочку, она уже и сопротивляться устала, просто при последнем издыхании находится. «Непорядок», — возмутился молодой тигр и прогнал старого…

— Ага, посмотрел на ободранную, измочаленную козочку и сказал: «Уж больно ты, коза, неприглядная. Ступай себе дальше», — продолжила за него я.

— Отставить, старших по званию перебивать нельзя, — притворно суровым командирским голосом сказал он. — Нет, Аленушка, он ее на ноги поставил, погладил, утешил, напоил, накормил и сказал: «Ступай, козочка, на волю и больше так по-глупому не попадайся». Вот и все.

— Игорек, ты меня прогоняешь? Я прошу тебя, не надо. Я похудею, стану стройная и красивая, я научусь варить кофе, какой ты любишь. Игорек, Тигруленька, милый, ну, пожалуйста… — я смотрела на него в ужасе. — Я не смогу без тебя жить.

— Успокойся, Аленушка, дело не в тебе, а во мне. Я устал терять. Я не хочу больше терять. А когда ничего нет, то и терять нечего. — Это был единственный раз, когда я увидела у него серьезные, грустные глаза.

— Тигруленька, милый, я докажу тебе, что мне можно верить, я буду ждать тебя столько, сколько ты захочешь, я до самой смерти буду ждать тебя, только дай мне шанс, прошу тебя, поверь мне, — я рыдала, и мне было совершенно безразлично, как я выгляжу, что у меня потекла тушь и покраснел нос.

Он взял мою голову в свои ладони, поднял и внимательно поглядел в глаза, а я, глотая слезы, смотрела на него и не могла насмотреться, стараясь запомнить каждую морщинку около его глаз, каждую черточку его лица.

— Зачехляйся, Аленушка, и поехали на вокзал, время уже.

В подземном переходе около вокзала в торгующем сувенирами киоске Игорь купил брелок для ключей в виде молоденькой беленькой кокетливой козочки и протянул мне.

— Вот, Аленушка, возьми на память обо мне. Пусть он принесет тебе удачу. Я очень хочу, чтобы ты была счастлива. Очень.

Когда состав уже тронулся, я, стоя за спиной проводницы и глядя на его все удаляющуюся от меня фигуру в черном форменном пальто, не выдержала и крикнула сквозь слезы:

— Неужели мы никогда больше не встретимся?

А Игорь помахал мне рукой и крикнул в ответ:

— Мы встретимся, Аленушка. Если нам судьба, то мы обязательно встретимся.

Ну уж нет. Я не собиралась полагаться только на судьбу. Вернувшись в Баратов, я развила бурную деятельность: я оформляла лицензию, банками пила «Супер-Систему шесть», металась между массажным кабинетом и косметическим салоном, потом стали потихоньку появляться первые клиенты, и мне нужно было заниматься их проблемами, что сначала было для меня очень непросто: одно дело, когда ты — лицо официальное и за спиной у тебя государство, и совсем другое, когда ты сама по себе.

Мне катастрофически не хватало суток, но я упорно шла к намеченной цели — выглядеть если уж не прекрасно, то хотя бы прилично. На фоне всех этих хлопот звонок моего бывшего мучителя прошел совершенно незамеченным. На его гневный вопрос, где я была всю неделю, я ответила — естественно, у любовника. А в дальнейшем, едва услышав его голос, я просто сразу же клала трубку.

Однажды ночью меня разбудил телефонный звонок, междугородний. Это был Игорь.

— Аленушка, я во Владике застрял — отбой по погоде. Поговори со мной.

Потом он звонил мне из других городов, и я радовалась, что он помнит обо мне. Весной у него выдалась свободная неделя, и я уговорила его приехать ко мне.

Он обошел мою квартиру, хмыкнул и… Каким-то совершенно непостижимым образом все, что заедало, не закрывалось, скрипело, стало вести себя, как полагается. Казалось, что он просто дотрагивается до замка, имевшего противную привычку защемлять ключ, и тот послушно делает под козырек: «Есть!». Вещи слушались его, как живые.

Как-то вечером ко мне на чашку кофе забежал Николай, и они познакомились. Уходя, уже в дверях, Мыкола шепотом сказал мне:

— Если ты его упустишь, я убью тебя собственными руками, и суд меня оправдает.

Когда, уезжая, Игорь хотел вернуть мне ключи от квартиры, которые я ему дала, я попросила:

— Тигруля, пусть они будут у тебя. Я не знаю, приедешь ли ты ко мне еще когда-нибудь или нет, но оставь мне надежду, что однажды я вернусь домой и застану тебя здесь.

И действительно, как-то раз в июле, забежав днем домой за оставленными документами, я почувствовала, войдя, запах жареного мяса — на кухне стоял по пояс голый Игорь и колдовал над плитой. Он повернулся, глянул на меня своими окаянными глазищами и сказал:

— Мэм, кушать подано.

Уже позже, когда наши отношения приобрели несколько упорядоченный характер, и я иногда позволяла себе взбрыкнуть, он говорил это короткое слово — «Мэм?», и в его интонации было все сразу: «Ну, и чего ты петушишься?», «И надолго ли тебя хватит?», «Ты же знаешь, что я все равно сильнее» и снисходительное «Ну, ладно уж, поиграй». А я в ответ произносила с покаянным видом: «Сэр», признавая его полное превосходство.

Мы никогда не говорили о любви, не строили никаких планов, просто каждая наша встреча была для меня праздником и, как мне казалось, для него тоже.

14 декабря 2001 года Игорь позвонил мне, чтобы поздравить с днем рождения, и совершенно неожиданно для меня сказал:

— Ты знаешь, а я никогда не был зимой в деревне. Так надоела слякотная Москва… Хочется на природу, в лес, на лыжах с ружьишком походить.

Он знал, что мои родители живут в деревне, и давал мне понять, что хочет с ними познакомиться. У меня от счастья голова закружилась:

— В любое время, Игорек. Когда у тебя свободная неделя найдется, а лучше две?

— До Нового года я из рейсов не вылезаю, а вот приеду на праздники, Аленушка, там и решим.

Это был наш последний разговор. Он не приехал на Новый год и даже не позвонил. А когда я 1 января позвонила ему на работу, чей-то удивленный женский голос сказал:

— А вы разве не знаете? Он же чуть больше двух недель назад в автомобильной катастрофе погиб.

Она продолжала еще что-то говорить, но я ее не слышала. Мой мир рухнул, в сердце вошла раскаленная игра, в глазах потемнело, и больше я не помнила ничего.

Я очнулась на полу, в руке по-прежнему была зажата телефонная трубка, из которой доносились пронзительные короткие гудки. Они словно говорили мне: «Все. Все. Все».

Голова гудела, а в уши как будто ваты натолкали, но все равно откуда-то издалека мне слышались какие-то непонятные звуки. Я с трудом сообразила, что кто-то нажал и не отпускает кнопку звонка и одновременно бьет ногой в дверь. Еле-еле поднявшись, я кое-как доплелась до двери и открыла ее — там стоял Николай.

— Ты что?! — возмущенно заорал он, но осекся и растерянно спросил: — Что случилось?

— Игорь погиб… — произнеся вслух эти два слова, я до конца поняла их страшный смысл и, сцепив зубы, застонала от охватившего меня невыносимого отчаяния.

— Ленка, ты чего несешь?! Ты с ума сошла?! — Николай схватил меня в охапку, оттащил в кухню и попытался напоить водой, но я мотала головой и только стонала. Мою душу раздирала такая боль, что хотелось умереть, чтобы только не чувствовать ее.

— Лена, Леночка, ты поплачь, тебе легче будет, — Колька гладил меня, как маленькую, по голове. — Не рви себе сердце, поплачь…

Но слез не было. Я обхватила руками голову, на которую как будто тугой обруч надели, и он все продолжал и продолжал сжиматься, раскачивалась из стороны в сторону и стонала.

Николай полез в холодильник, достал бутылку водки, которую я приготовила на Новый год и, естественно, так и не открыла, и налил мне полный стакан.

— Пей! — сказал он, поднося его к моим губам. — Пей! Так надо! Считай, что это лекарство.

Давясь и захлебываясь, я выпила водку, и по телу разлилось тепло. Потом у меня в душе вдруг словно какой-то клапан открылся, и я, нет, не заплакала, я завыла, давая выход той боли, которая грозила разорвать меня. Я сползла на пол и скрючилась, севши на колени. Я все так же раскачивалась, держась за голову, но могла уже что-то произносить.

— Нет, — выла я. — Я не верю… Этого не может быть… Этого не должно быть… Это неправда… Он не мог умереть… Это нечестно… Я не смогу без него жить… Я не хочу без него жить… Зачем мне жить, если его нет…

Все то, что происходило со мной в тот день и всю следующую неделю, я знаю только со слов Николая, который унес мой пистолет, спрятал все острые предметы, срезал с балкона веревки и, перетряхнув мой гардероб, забрал даже пояса от платьев. Он нашел гвозди и забил балконную дверь так, чтобы я не могла туда выйти. Уходя от меня поздно вечером, он запер меня и унес ключи.

Он приходил ко мне каждый день до и после работы и пытался хоть чем-то накормить, но я не могла есть. Я только пила, загоняя себя в состояние беспамятства и бесчувствия. Потому что, стоило мне очнуться, на меня снова наваливалась эта непереносимая боль, и я шла к холодильнику. Постепенно я выпила все, что было в доме, и стала скандалить, требуя, чтобы Николай или выпустил меня из дома, или приносил что-нибудь сам. Тогда, поняв, что ему одному не справиться, Николай позвонил моим родителям, приехал папа и забрал меня в деревню.

Увидев меня, мама ахнула. Она уложила меня на диван, села рядом, стала гладить по голове и говорить те милые, добрые слова, которые умеют говорить только мамы. И я, наконец, впервые заплакала. И мама плакала вместе со мной от бессилия отвести беду от своей любимой доченьки и от жалости ко мне: Ведь я предупредила их, что приеду вместе с Игорем, о котором они знали по моим рассказам и фотографии, и ждали нас двоих, заранее радуясь моему счастью.

Они выхаживали меня, как тяжелобольную, не оставляя ни на секунду одну, видимо, Николай предупредил, что от меня можно всего ожидать. А я лежала, смотрела в потолок, и снова и снова перебирала все, что было связано с Игорем. Вспоминала каждое его слово, жест, взгляд.

В воскресенье мама позвала меня с собой в церковь, помолиться за упокой раба Божьего Игоря, свечку поставить. А на мои слова, что он некрещеный, ответила только, что перед Богом все равны. Я подошла к зеркалу, чтобы повязать платок, и впервые с того самого страшного дня, который пока был в моей жизни, посмотрела на себя. Почерневшее от горя лицо, темные круги под ввалившимися глазами и седая прядь в волосах совсем не испугали меня — мне больше не для кого было жить, так какая разница, в каком виде мне доживать свой век, красавицей или уродиной.

Я стояла в церкви, смотрела на лики святых и совершенно ничего не чувствовала — ни трепета, ни благоговения. Я стала смотреть на свечку, которую поставила за упокой Игоря, на самое ее пламя и мысленно разговаривала с ним, а когда пламя колыхалось, мне казалось, что Игорь мне отвечает.

После службы мама подвела меня к батюшке — это оказался довольно молодой человек, видимо, недавно из семинарии. Наверное, мама предварительно рассказала ему мою историю, потому что он не стал говорить о вечном и высоком, а дал мне простой и ясный расклад, которому позавидовал бы хороший следователь.

— Назови мне, дочь моя, тех людей, которые любят Игоря настолько, чтобы помнить о нем всю жизнь. Для которых его смерть — горе неизбывное, которое от времени не истает.

Я смогла назвать только маму Игоря, которую никогда не видела, и себя, потому что других просто не было. У всех его друзей и сослуживцев своя жизнь, свои заботы, свои проблемы. Хорошо, если помянут рюмкой водки, поднимая тост номер три.

— Дай Бог его матушке долгих лет жизни, но ведь ты, дочь моя, помоложе ее будешь, тебе пережить ее предназначено. А потому и умом, и сердцем пойми, что нет смерти, пока есть на земле хоть один человек, который об усопшем помнит, о душе его молится, в чьей памяти он живет. Игорь помог тебе в трудную минуту, выручил, никакого своекорыстного интереса не имея, как морковку из грядки, из беды выдернул. Значит, не хотел он, чтобы ты безвинно страдала, счастливой тебя видеть хотел. Вот и тебе в память о нем должно добрые дела творить. А потому не огорчай его душу, живи полной жизнью, но помни о нем. А он, глядя на тебя, порадуется.

С этого момента началось мое медленное возрождение к жизни.

Как-то вечером папа подошел ко мне, сел рядом и сказал:

— От горя, дочка, люди по-разному спасаются. Кто пьянкой, а кто работой. Есть люди, которые руками делают что-нибудь и успокаиваются, вяжут, там, шьют, если о женщинах говорить. А у тебя, Елена, голова должна быть работой занята, только это тебе помочь сможет. Подумай об этом.

Очень медленно, просто черепашьими шагами из моей души уходила боль, оставляя за собой пустоту, которую уже ничто и никогда не сможет заполнить.

Когда в марте Николай встретил на вокзале мой нагруженный сумками с продуктами полутруп и повез домой, я, выходя из машины около своего подъезда, машинально посмотрела на окна первого этажа, где жила одинокая старушка Аглая Федоровна со своим вызывавшим всеобщее восхищение роскошным бело-бежевым сибирским котом Василием, который постоянно сидел на подоконнике или в форточке, живо интересуясь всем, что происходит во дворе. Но окна были темными, пустыми, какими-то безжизненными. А первое, что я увидела в подъезде, был грязный комочек шерсти, лежащий около двери Аглаи прямо на бетонном полу. Присмотревшись, я поняла, что это ее кот Василий, но в каком виде! Я собралась позвонить и увидела, что дверь опечатана. Тогда я позвонила в квартиру напротив, где жила, да и сейчас живет Варвара Тихоновна, которая с Аглаей по-соседски дружила.

Открыв дверь, она без слов поняла меня и, заплакав, сказала:

— Так умерла Аглаюшка, уже месяц, как умерла. Вещички ее повыбросили, а квартирку все никак не могут решить, кому отдать.

— А Васька что же?

— Да вот из-за него Аглаюшка-то и убивалась. Не дай Бог, говорила, мне раньше его умереть… Пропадет же он без меня… А как слегла она, так Васька, бывало, запрыгнет к ней на кровать, прижмется и жалобно так мурчит: не покидай, мол, меня… А уж как умерла, — Варвара Тихоновна шумно высморкалась в передник, — Васька, словно человек, плакал… А как вещи стали выбрасывать, так и он исчез, не иначе завезли его куда-нибудь да бросили… Где уж бродил, не знаю. Только недели две, как вернулся, вот такой уже. Плакал здесь под дверью, мяукал, все Аглаю звал, на половичке здесь спал… А изверг этот, чтоб ему пусто было, — Варвара Тихоновна кивнула на соседнюю дверь, — видно, раздражал его Васька, половичок выкинул, а его самого так ногой саданул, что слетел он, бедненький, до самой входной двери. Неделю потом его не было, думала, помер он, только, смотрю, опять появился…

— А что же вы-то его не взяли?

— Да разве ж я его прокормлю, сама на картошке с хлебом живу, а ему и молочко, и рыбка нужна. Выношу я ему, что у самой остается, да только не хочет он ничего есть. Лежит здесь молчком… В подвал иногда спустится, а так все лежит и лежит.

Я наклонилась к коту и тихонько позвала:

— Васенька, Вася…

Он поднял на меня свои тусклые гноящиеся глаза, посмотрел и снова закрыл.

— У вас тряпки грязной никакой не найдется? — спросила я у Варвары Тихоновны.

— Ты что, решила себе его взять? — спросил до этого стоявший молча Николай.

— Да, — решительно ответила я. — Это судьба мне вместо ушедшего Игоря Ваську посылает. Не тигр, конечно, но тоже из породы кошачьих. Это судьба, Коля.

— Найдется, найдется, — засуетилась Варвара Тихоновна и принесла какую-то ветхую ситцевую тряпочку.

Я осторожно завернула Ваську, подняла, прижала к себе и почувствовала, как он мелко-мелко дрожит.

— Пойдем ко мне жить, Васенька, пойдем, мой хороший. Двое несчастных — уже не один. Вдвоем нам легче будет.

В квартире я первым делом, пока Николай укладывал продукты в холодильник, согрела немного молока и подставила Ваське под нос, но он остался к нему совершенно равнодушен, так же как и к мелко нарезанному мясу.

— Ты ему еще колбасу копченую дай! — возмутился Колька и отобрал у меня кулек с котом. — Сметану достань и чай завари — ему глаза промыть надо.

Мыкола набирал на палец немного сметаны и мазал Ваське нос, и тому ничего другого не оставалось, как ее слизывать. Когда, по Колькиному мнению, кот немного поел, он стал очень осторожно ваткой промывать ему глаза — Васька относился ко всему этому совершенно безучастно. Так же безропотно он стоял в большом тазу, где я развела теплую воду с шампунем, когда мы его мыли, чувствуя под руками каждое из его тоненьких кошачьих ребрышек. Завернув Ваську в старое махровое полотенце, Николай опять попытался накормить его сметаной, но кот элементарно уснул, измученный как старыми, так и новыми потрясениями.

Егоров ушел, а я, разобрав окончательно вещи и продукты, поставила в ванной под раковину большую жестяную банку из-под сельди, нарвав туда старую газету. А в кухне оборудовала Ваське в углу на куске старой клеенки что-то вроде столовой, куда поставила два блюдечка, одно с молоком, второе с мясом, а сама села в кресло, положила Ваську на колени и стала его гладить, приговаривая:

— Спи, Васенька, спи. Ты теперь дома, тебя никто больше не обидит. Тебе здесь будет хорошо и спокойно. Спи, Василис, — и услышала, как он тихонько замурчал, слабо-слабо, но замурчал.

Впервые за последнее время почувствовав себя в безопасности, Васька сладко спал в кресле, и я, разложив диван, тоже легла спать. А среди ночи я проснулась от того, что мне в лицо ткнулось что-то пушистое — это был истосковавшийся от одиночества Васька. Ему, уже почти забывшему, что такое ласка и тепло, наверное, очень захотелось убедиться, что его маленькое кошачье счастье все еще продолжается, что у него снова есть дом и хозяйка, что он снова кому-то нужен. Я прижала его к себе, и он замурчал, уже громче и смелее, а я гладила его и плакала, вроде бы без причины, сама не зная почему… А может быть, потому, что оказалась сама кому-то нужна, что мне уже не будет так одиноко.

Егоров пришел ко мне в день рождения Игоря, чтобы отметить его сорокалетие. И Игорек, пусть и незримый, был за столом вместе с нами.

— Лена, — начал было Николай. — Я тут с ребятами в Москве созвонился, узнал, что с Игорем произошло…

Но я резко оборвала его:

— Я ничего не хочу знать! Совсем ничего! Я его мертвым не видела, значит, для меня он живой. В памяти моей, в душе, в сердце моем он жив! И навсегда таким и останется — живым!

— Ладно, ладно, — примирительно сказал Колька. — Извини.

Через несколько минут, видя, что я немного успокоилась, и почувствовав, что со мной уже можно нормально разговаривать, что я услышу его и правильно пойму, Мыкола сказал:

— Лена, тебе что-то с собой сделать надо, ну, в смысле, в порядок себя привести. К тебе же люди со своими бедами приходят. Знаешь, они просто не смогут довериться человеку, который выглядит так, словно ему самому постоянно помощь требуется.

Я понимала, что он прав. Прости меня, Игорек, думала я, это просто моя рабочая форма, только и всего. Постепенно моя внешность приобрела нормальный вид, вот только с глазами я ничего сделать так и не смогла. Верно Колька заметил, мертвые они у меня. Пришлось надеть очки с дымчатыми стеклами, так и ношу их с тех пор.

А вот свой день рождения я отмечаю теперь 20-го декабря. В тот день, когда впервые встретила Игоря.

ГЛАВА 9

Проснулась я по-прежнему в кресле — передо мной все так же стояли фотография Игоря и Снежинка, а на коленях все так же лежал Васька. Часы показывали половину восьмого — надо было собираться, причем очень быстро. Я осторожно переложила кота в другое кресло и, чтобы взбодриться, полезла под контрастный душ. Времени на завтрак уже не оставалось, поэтому я только развела себе чашку крепчайшего кофе, который, обжигаясь, выпила, насыпала так и не проснувшемуся Ваське в миску завтрак и вышла из дома.

Предварительно заправив машину под завязку — ведь совершенно непредсказуемо, сколько и куда нам придется ездить, я приехала в аэропорт встречать Власова и Катьку.

Они появились в калитке одними из последних. Власов аккуратно поддерживал ее под локоток, приговаривая:

— Не торопись, Катенька, осторожно, потихонечку, полегонечку, вот так… Подожди, здесь ступенька…

Она же с видом великомученицы, страдающей за правое дело, отвечала ему слабым голосом:

— Не волнуйся, Сашенька, я себя хорошо чувствую… Не волнуйся, тебе же вредно волноваться… — В мою сторону она даже не взглянула.

— Вас не затруднит получить наши сумки? — холодно произнес Власов и, словно был заранее уверен в моем ответе, протянул мне два багажных талона.

— Нисколько, — вежливо ответила я, — С приездом, Екатерина Петровна, и вас с приездом, Александр Павлович. Добро пожаловать!

Власов подвел Катьку к скамейке:

— Посиди, Катенька, отдохни. Не надо было тебе со мной лететь. Ну, зачем ты так собой рискуешь?

— Нет, Сашенька, я лучше постою. Мне потом встать с нее трудно будет, — с видом умирающего лебедя ответила Катька. — Да разве я могла тебя одного отпустить, вдруг случится что-нибудь? Я же себе никогда этого не прощу.

Ну, воркуйте, воркуйте, думала я. В чем, в чем, а уж в том, что обязательно что-нибудь случится, я была абсолютно уверена. Для чего же иначе я так старалась?

Получив две нетяжелые сумки из какого-то дорогого искусственного материала, я повела их к машине. Брезгливо оглядев мою давно не мытую «девятку» (интересно, а когда бы я успела заехать на мойку, по его же делам моталась), Власов осторожно, как дорогую хрупкую вещь, посадил туда Катьку, и мы поехали в гостиницу.

Слух о приезде Власова с супругой еще вчера взбаламутил весь отель, поэтому прием им был оказан по высшему разряду. Встретить их вышел Олег Васильевич, тот самый, с которым я вчера разговаривала, он их радушно приветствовал, что-то говорил. Я не прислушивалась, занятая совершенно другим делом — внимательно оглядывала холл, отыскивая тех, кто обещал мне помочь, и вдруг встретилась глазами с красивым смуглым брюнетом, который сидел, развалясь, в кресле и курил, небрежно пролистывая какой-то глянцевый журнал. Рядом с ним на столике лежал сотовый телефон. Ну и ну, в этом холеном мужчине, одетом в дорогой костюм и белоснежную рубашку, я с трудом смогла узнать одного из тех цыган, которых видела вчера в доме Прохоровых. Он чуть-чуть прикрыл глаза, давая мне понять, что все в порядке, и я успокоилась.

Проводив Власова с Катькой до номера, я подошла к столу дежурной.

— Ирина Валентиновна, — тихонько спросила я, — вы поменялись дежурствами?

— Конечно, я же обещала, — удивилась она. — Буду работать еще сегодня и завтра. А что?

— Мне нужно будет сегодня вечером, а может быть, и ночью побыть недалеко от их номера. Это можно будет устроить? — мне очень хотелось послушать, как Власов будет рассказывать Катьке о внуках и как она на это отреагирует, зря я, что ли, жучок устанавливала.

— Да. Соседний с ними номер сегодня вечером освобождается. Вы там и поспать сможете, если захотите. А почему у Власова такой сердитый вид, вы поругались?

От такого предположения я даже засмеялась.

— С клиентами, Ирина Валентиновна, я не ругаюсь. Не обращайте внимания, это у него скоро пройдет. А автограф я вам устрою, обещаю.

Страницы: «« « ... 56789101112 » »»