Законы прикладной эвтаназии Скоренко Тим

4

Нет, они не стоят молчаливым кольцом вокруг начерченной на полу пентаграммы. Нет, что вы, они не приносят в жертву домашних животных и детей. Они не надевают чёрные плащи с капюшонами и не прячут лиц. Это интеллигентная секта.

«Время над нами не властно, ибо мы и есть время», – говорит Алексей Николаевич в узкий проём смотрового окошечка, и дверь открывается.

Прислужник учтиво показывает, куда идти, но Морозов в этом не нуждается. Сначала прямо, затем свернуть налево в большую комнату, отделанную ореховым деревом и красным бархатом. Здесь очень дорогая мебель, резная, привезенная из Англии по специальному заказу; здесь горит камин, а в воздухе плавает ароматный дым, источаемый бриаровыми трубками.

В комнате около десяти человек. Все одеты по-разному: кто в деловой костюм, кто – в джинсы и свитер, один мужчина – в некое подобие судейской мантии. Самому младшему из присутствующих около сорока, самому старшему – явно за семьдесят.

Это общество хранителей времени, секта, которая стала для Алексея Николаевича второй жизнью. Или третьей, если считать его «работу» с умирающими отдельной жизнью. Один из постулатов общества хранителей времени – «Падающеё – толкать!». Так написал когда-то Ницше, и общество воспользовалось этим советом. Всё держится на сильных духом, а слабые должны быть истреблены, чтобы в итоге получился сверхчеловек. Точнее, чтобы итоговая задача была выполнена.

«О, Алексей Николаевич! – приветствует его человек в судейской мантии. – Вы пришли последним, как же так!..»

«Работа…» – пожимает плечами Морозов.

«Работа – это важно, – соглашается «судья» и продолжает: – Итак, когда все мы снова в сборе, я хотел бы представить вам одного человека, который ранее в нашем обществе не появлялся».

Стандартные законы общества: не тратить время на приветствия и пожимание рук, сразу переходить к делу, если оно есть. Дружеские разговоры и споры на тему судеб мира – потом.

«Итак, Кочинов Максим Андреевич, кандидат в члены общества хранителей времени!»

Кочинов появляется из-за занавеси, закрывающей проход в соседнюю комнату.

Сначала он улыбается, но улыбка тут же меркнет, наткнувшись на серьёзные взгляды членов общества. Кочинову не более тридцати лет, он одет в умопомрачительно дорогой костюм, а на рукавах рубашки Морозов подмечает золотые запонки с драгоценными камнями. Если бы дело происходило в другом месте, Морозов бы уверенно сказал: папенькин сынок. Но кандидатом в участники общества мог стать только человек самостоятельный и многого добившийся в жизни – будь то финансовая или научная сфера. Значит, успешный молодой бизнесмен.

«Максим Андреевич, – говорит «судья», – прошу вас пройти в центр».

Центр – это место посреди комнаты, где все участники общества могут видеть претендента. Морозов не садится. Он стоит, прислонившись к дверному косяку, и думает о своём.

«Итак, Максим Андреевич, первым делом мы должны выяснить, насколько хорошо вы понимаете суть нашего общества. Вопрос первый: как пишется название общества и почему?»

Всё это напоминает Морозову экзамен в институте. Впрочем, его собственная инициация выглядела так же.

«Название общества пишется со строчных букв, чтобы подчеркнуть растворение в потоке времени», – бодро отвечает претендент.

«И что это значит?»

«Мы не должны светиться. Даже если мы пишем название общества, оно не должно выглядеть для стороннего читателя именем собственным».

«Верно. А какова наша цель? Только сразу своими словами, не нужно заученных формулировок».

«Мы храним вещи, которые нам поручают сохранить. Однажды среди этих вещей появится наша вещь, самая главная. Наша задача – дождаться этой вещи и хранить её в числе других».

«До какого момента?»

«Мы не знаем».

Морозов окончательно отключается от опроса. Он думает о предстоящей командировке, о русском городе Харбине, о слёте потомков русских харбинцев, про который он прочёл в Интернете. Потом – о внучке Кате, о том, что не видел её уже полтора месяца, потому что страшно занят и никак не может добраться до Олега. Как ни странно, он не думает о смерти старика и о других смертях, к которым причастен. Это отходит на второй план перед бытовыми и семейными вопросами.

Алексей Николаевич возвращается в комнату, когда слышит финальные слова посвящения:

«…становитесь нашим соратником до конца жизни».

Значит, он умудрился прослушать даже клятвы. Впрочем, клятвы вторичны в сравнении со множеством документов о неразглашении, которые должен подписать претендент. Общество неплохо защищено юридически. Единственное, что всегда смущало Морозова в обществе, это отсутствие твёрдой цели. По сути, оно являлось обычным мужским клубом, где можно выкурить сигару, поговорить о политике и сыграть в триктрак.

Аплодисменты. Новичка обступают, начинаются расспросы, разговоры. К Морозову подходит человек в судейской мантии.

«Что это вы, Алексей Николаевич, так безучастны сегодня? Не каждый день общество приветствует новых членов».

«Простите, Александр Игнатьевич, думаю о своём. Командировка на днях, боюсь, в течение нескольких дней меня не будет, с восьмого по пятнадцатое июня. Может, даже раньше – со второго по пятнадцатое».

«Куда, если не секрет?»

«В Китай, как обычно. В Харбин на этот раз».

Александр Игнатьевич Волковский, глава общества хранителей времени, едва слышно откашливается, а затем морщины на его лбу прорезываются глубже, чем обычно.

«Алексей Николаевич, пойдёмте в мой кабинет. Как ни странно, у меня есть к вам разговор, связанный с вашей командировкой».

Они минуют бархатную портьеру, проходят ещё ряд комнат.

Щелчок выключателя. Мягкий свет заливает небольшой кабинет, дорого и со вкусом обставленный. Книжные полки, дерево, персидский ковёр, мягкие кожаные кресла, всё в бежевых тонах.

«Садитесь, Алексей Николаевич».

Морозов садится, Волковский подаёт ему рюмку.

«Коньяк?»

«Арманьяк урожая 1889 года».

«Серьёзно».

Волковский улыбается: «Не менее чем мой разговор к вам».

«Я весь внимание».

«Вы, Алексей Николаевич, после меня и Сарковского являетесь самым надёжным и опытным участником общества. Скажите мне честно, вы видите смысл в нашем объединении? Только честно».

Морозов колеблется.

«Всё очень расплывчато. Мы собираемся просто пообщаться, а не во имя некой цели. Возможно, в этом и смысл – в объединении влиятельных в своих областях людей, которые могут оказать друг другу различные услуги».

«Нет, – Волковский качает головой. – То есть это, конечно, прилагается, но есть и более важная вещь. Вы задавали себе вопрос, откуда пришли наши правила и ритуалы? Откуда возникла идея хранить время? Что это вообще значит – «хранить время»?

«Задавал. И подумал, что лучше оставить эти вопросы без ответа».

«Я дам вам ответ прямо сейчас. Эти странные правила придумал пятьдесят с лишним лет назад человек по имени Исии Такэо. Никто из членов секты никогда не видел этого человека. Он жил в Японии, в префектуре Тиба, и никогда не посещал Советский Союз. Его завещание прошло длинный путь, прежде чем попало в руки основателю общества Александру Семёновичу Войченко. Войченко попал в одну из волн депортации русских из китайского Харбина на территорию СССР и привёз с собой ряд документов, в том числе и эти правила. Как они попали к нему, никто не знал, но подпись под машинописным текстом гласила: Исии Такэо, префектура Тиба, 1953 год».

«Мне знакомо это имя».

«Такэо был старшим братом Исии Сиро, руководителя отряда 731, проводившего опыты над людьми в Маньчжоу-Го».

«Я еду в Харбин…» – протягивает Алексей Николаевич скорее для себя, чем для Волковского.

«Именно. Теперь я расскажу вам ещё кое-что. Выдержки из записей Такэо, которые доступны всем участникам, – это далеко не весь документ. В документе есть указание на то, что Исии Сиро, убегая из Маньчжоу-Го сначала в США, а затем – назад, в Японию, что-то там спрятал».

«Результаты экспериментов?»

«Не думаю. Все результаты он продал американцам за собственную жизнь и свободу. Что-то более важное, чему придавал огромное значение. Судя по записям Такэо, последний узнал об этом уже после войны, хотя работал в Отряде плечо к плечу с Сиро. Сиро рассказал брату о спрятанном артефакте, но очень туманно. Такэо умер раньше, чем Сиро, но именно он составил документ, проливающий хотя бы слабый свет на эту тайну…»

«Что там было спрятано?»

«Мы не знаем. Но это что-то очень важное, в мировом значении. Возможно, бомба, которая одним ударом сотрёт с лица земли Россию. Возможно, универсальное средство от рака. Сиро никогда не бросал слов на ветер, он был хитёр и умён, брат об этом неоднократно упоминает. Такэо написал, что не было и дня, чтобы брат не вспоминал об артефакте».

«Почему он не вернулся за ним?»

«Не было возможности. Он был невыездным. В ту минуту, когда он пересёк бы границу Китая, его бы схватили и судили как военного преступника. Поэтому он ждал подходящего момента – и не дождался. Кстати, Такэо предлагал Сиро поручить кому-либо доставку артефакта, но тот отказался. Или он никому не верил, или это было очень, очень трудно».

«А при чём тут Войченко?»

«Войченко был знаком с Такэо в свою бытность сотрудником советского посольства в Японии. Почему Такэо передал бумаги Войченко, я не знаю. Сиро упоминал, что артефакт как-то связан с русскими, вероятно, поэтому».

«И Войченко, не имея возможности поехать в Китай…»

«…и будучи уже пожилым человеком, организовал общество хранителей времени в надежде на то, что кто-либо сумеет добраться до загадочного клада Сиро Исии».

В голове Морозова всё смешалось. Клад Исии. Это похоже на сказку, легенду, чью-то глупую выдумку. С другой стороны, разве всё их общество – это не игра в сказку?

Он поднимает глаза на Волковского:

«А мы знаем, где хранится артефакт?»

«Примерно, очень примерно».

Он достаёт с полки неприметную папку и открывает её. Там, запечатанная в целлофан, лежит старая пожелтевшая бумага. Это японская военная карта, точнее, её обрывок.

«Такэо обозначил примерное место захоронения артефакта, которое вычислил со слов Исии».

На карте красуется крестик.

«Почему же вы сами не поехали в Китай?» – спрашивает Морозов.

Волковский печально улыбается.

«Не всё так просто. До распада Союза нечего было и думать о том, чтобы поехать в район Харбина и там проводить какие-либо изыскания. К 1991 году нас, членов общества, было всего четверо, и я тогда был самым молодым и влиятельным, потому что имел отношение к партийным функционерам. Для моих соратников того времени общество было игрушкой, забавой. К 1996 году я мог себе позволить уже довольно многое, примерно тогда в обществе появились вы…»

«В девяносто седьмом».

«Именно. А я поехал в Китай. Я месяц ходил по новостройкам Харбина и ни черта не нашёл, потому что военная карта Такэо ни на йоту не совпадала с современным ландшафтом. Я обошёл всю округу – и ничего. То же самое пытался спустя десять лет сделать Саньков, и у него тоже ничего не вышло, хотя он точно вычислил место, пользуясь Google Maps. Да и у меня была ещё одна попытка».

«И вы хотите, чтобы следующую попытку сделал я».

«Совершенно верно. Мне кажется, что это нечто вроде знака. Вы едете именно туда, в Харбин, и ваша поездка изначально не связана с обществом. Такие совпадения бывают редко».

«И что мне искать?»

«Не знаю. Если бы я знал, я бы уже нашёл».

Вот так, думает Алексей Николаевич, нужно тринадцать лет говорить о погоде, вдыхать табачный дым, любоваться на бархатные интерьеры, чтобы вдруг выяснить, что у общества есть конкретная цель и назначение.

«Но почему это скрывается от членов общества?»

«Потому что их задача – хранить. Мы ещё не достали то, что нужно хранить, но когда достанем – будем хранить».

«Так завещал Такэо?»

«Да».

Волковский делает два шага к двери и добавляет:

«Возможно, мы сможем использовать артефакт для собственных целей. Если Исии так дорожил им, значит, он приносит какую-то выгоду».

«И всё же я не понимаю, почему не вы сами…»

Волковский вздыхает.

«Потому что мне кажется, что это лучше сделает кто-либо другой. Не получится у вас – получится у следующего. Саньков уже совсем старик, он и сюда добирается раз от разу. А вам всего пятьдесят три. Вы станете следующим хранителем общества после моей смерти».

«Я?»

«Вы, Алексей Николаевич. Признайте, что вы всегда это знали».

Да, доктор Морозов, ты всегда это знал, именно так.

5

Мужчину привозят около трёх часов дня. Срочный.

Пятьдесят лет, внутримозговое кровоизлияние. Объективно говоря, уже не жилец, но нужно попытаться спасти.

Когда к тебе на стол ложится заведомо неизлечимый пациент, ты расслабляешься. Тебя не обвинят в его смерти. С другой стороны, ты напрягаешься: если спасёшь – будешь героем.

Алексею Николаевичу трудно оперировать. На него из пустоты смотрят полуслепые слезящиеся глаза Василия Васильевича Маркеева.

Его руки – в крови. Перед ним – открытый мозг. Кадр из фильма ужасов. Автоматически Морозов отмечает, что Максим Серков держится очень хорошо. Идеальный ассистент. Может, нужно отдать операцию ему?

Первого пациента обычно теряют на четвёртом курсе. Пока не начинается постоянная практика, смерть на столе является чем-то из ряда вон выходящим. Когда у тебя умирает по пациенту в неделю, привыкаешь. Нужно, чтобы Серков привык. Он до сих пор воспринимает каждую смерть как собственное преступление.

Операция идёт полтора часа. Сумасшедшая концентрация, вера в победу. Или неверие.

В любом случае, они его теряют.

Алексей Николаевич спокойно идёт в свой кабинет, Серков догоняет.

«А родственники?»

«Вот, Максим, вы и сообщите. Учиться и ещё раз учиться».

Максим остаётся стоять посреди коридора. Где-то за стеной – родственники. Наверное, жена, мать, дети. Расскажите им правду, Максим.

Морозов заходит в свой кабинет и вдруг понимает, насколько ему хочется в Китай. Хочется отвлечься от всего, что стало рутинным и скучным.

Если бы он мог, он спасал бы всех. Спасал бы стариков со слезящимися глазами, безволосых от химиотерапии женщин, поражённых болезнью Крейтцфельдта-Якоба, мальчишек со СПИДом – всех их. Он спасал бы пациентов-растения, лежащих в коме, и сиамских близнецов со сросшимися лобными долями, он спасал бы, спасал… Но он не может, и потому их нужно освобождать.

Освобождение – более страшная рутина, чем ежедневные операции на головном мозге и на позвоночнике. Поэтому Алексей Николаевич очень хочет в Китай, где придётся всего-навсего читать лекции, слушать вопросы старательных и аккуратных студентов, ходить с важным видом и наслаждаться собственной значимостью.

Телефон.

Вежливо просят Алексея Николаевича.

«Я же тебе сто раз говорил, что это прямой номер, можно меня не звать».

«Я забываю, пап».

Это Олег.

«Пап, можешь Катю у себя потерпеть на следующей неделе до пятницы? А то у нас тут наклёвывается одна поездка…»

«У меня тоже наклёвывается поездка, Олежка. Извини, но мне в Китай».

«Опять?»

«Не опять, а снова».

Алексей Николаевич терпеть не может бессмысленных вопросов, причиной которых является не интерес, а рефлекс.

«Тебе что-нибудь нужно?»

В Китае всё дёшево и сердито.

«Да нет, наверное. Катьке какую-нибудь тряпку купи с национальным узором».

«Я ж привозил уже».

«Да ей всё мало».

«Наташе ничего?»

Наташа – это жена Олега, мать Кати.

«Ну… Тоже».

Здесь полагается поставить смайлик, Алексей Николаевич прямо-таки чувствует его.

«Я понял, хорошо», – говорит Алексей Николаевич.

«Ну ладно, Катя сама тогда как-нибудь справится».

«Большая девочка уже, готовить умеет, одеваться тоже».

«Ещё как. Модница, такая модница».

«Ну, тем более».

Олег усмехается.

«Ладно, пока, пап. Спасибо!»

«Да не за что. Пока».

Так всегда: кратко и по делу. Впрочем, дружелюбно. У Алексея Николаевича и Олега – много проблем, у каждого – свои.

Алексей Николаевич открывает загранпаспорт и рассматривает китайскую визу. Смешная, но красивая: с изображением Великой Китайской стены и ярко-красного лучащегося герба государства. В принципе, ничего особенного. Ещё неделя с небольшим, и Алексей Николаевич уже в Харбине. Мало работы, много свободного времени.

Ни одного пациента.

Ни одного укола сакситоксина.

6

Прямых рейсов Москва – Харбин нет; приходится лететь с пересадкой в Пекине. Первую часть маршрута Алексей Николаевич проделывает на могучем Airbus A330-200 (прибытие в столицу Китая в 9.50), а вторую – на Boeing 737–800. Два часа в пекинском аэропорту становятся маленьким раем: индивидуальная комната отдыха, за которую платит приглашающая сторона, оказывается верхом комфорта.

В 13.30 самолёт садится в аэропорту Харбин Тайпин, крупнейшем в северо-восточном Китае.

Морозов смотрит на стеклянную громаду и забывает обо всём, что оставил в Москве. Забывает мгновенно, за одну секунду, будто всю его будничную жизнь отсекает опасной бритвой.

Он идёт по указателям к залу, где выдаётся багаж. Чемодан, замотанный в красную плёнку, уже ползёт по длинной резиновой ленте, и Морозов подхватывает его практически на бегу, не останавливаясь. В сумке на плече – ноутбук, который он брал с собой в салон. Теперь – дальше, в главный холл, где должен ожидать встречающий.

Табличка «МОРОЗОВ» сразу бросается в глаза. Её держит китаец лет двадцати пяти, одетый в светлые хлопковые штаны и свободную рубашку. Студент или аспирант.

Алексей Николаевич протискивается через толпу и протягивает студенту руку. Тот пожимает её и на вполне приличном русском произносит:

«Здравствуйте, Алексей Николаевич».

Звуки у него получаются немного скомканные, оторванные друг от друга, каждый слог звучит как отдельное слово.

«Добрый день, я говорю по-китайски», – отвечает Морозов.

Студент переходит на родной язык.

«Меня зовут Чжао Си, я буду вашим сопровождающим. Называйте меня просто Чжао».

Они идут к эскалатору.

«Какое у нас сегодня расписание?»

«Сейчас мы едем в гостиницу, и у вас совершенно свободный день. Вы должны хорошо отдохнуть после перелёта, прежде чем приступить к работе».

Морозов думает, что не зря китайцев в шутку называют биороботами. Чжао говорит и движется по заранее заложенному алгоритму. Что будет, если нарушить линию поведения, Морозов не знает. Может быть, Чжао достанет короткий меч-бишоу и вспорет профессору живот. При этой мысли Морозов улыбается.

«Отель «Софитель Ванда Харбин», пять звёзд, один из лучших в городе».

«Аренда машины?»

Чжао не сразу понимает вопрос, но затем спохватывается:

«Да, конечно, если вы хотите арендовать машину, мы вам её сразу предоставим. Мы предполагали, что вы будете ездить с шофёром…»

«Я не люблю от кого-либо зависеть. Мне нужен просто ваш номер телефона, Чжао, и более ничего. После того как вы сопроводите меня до отеля, я прекрасно справлюсь сам».

«Хорошо, я передам вам приглашение, карту, расписание лекций – у меня всё с собой».

Понятливый, думает Морозов.

У аэропорта их ждёт не такси, а огромный внедорожник Great Wall Hover апельсинового цвета.

«Институт выделил», – поясняет Чжао. Он забирает у профессора чемодан и кладёт в необъятный багажник.

GPS-навигатор сообщает, что до центра тридцать восемь километров. Морозов откидывается на кресло. Он вовсе не устал, но благодарен китайцам за предупредительность. И в самом деле, сегодня ему совершенно не хочется погружаться в работу.

Чжао ведёт машину молча. Они едут по аэропортовому шоссе, затем по шоссе Чженцзянь, затем начинают плутать по небольшим улицам (Морозов успевает замечать названия, продублированные латиницей: Ксиньянь, Тонгда, Венминг), несколько раз проезжают над железнодорожными путями, минуют большую овальную площадь.

«Завтра у вас встреча с господином И Юном, ректором нашего университета, а также с доктором Дай Мэнфу. Помимо вас, там будут и другие приглашённые специалисты. Господин И Юн кратко расскажет о цели вашего визита, а также задаст вектор ваших выступлений».

Они вежливы, но любят командовать, думает Морозов. Отклонение от вектора означает расстрел.