Чудо-юдо Фридберг Исаак

– Ну да, ну да, – пробурчал похожий на Бога. – Ревность-шмевность! Глупые чувства, недостойные мужчины… Я сразу подумал: не ревнивый вы, товарищ генералиссимус… Ни к чему вам это… Да и что в ней хорошего – пацанка, ни сисек, ни жопы, одни мослы… Честное слово, я вас понимаю… Покорнейше прошу извинить… за наш выбор.

Путь на Катерину был открыт. Разведка боем принесла результаты. Великое успокоение пришло.

Оно оказалось временным. Все резко изменилось, когда толстячок с тремя головами снова открыл рот.

– Выбор хороший, – сказал рябой Сталин. – Отличный выбор! Искренне благодарю. Не каждый может за такой короткий срок влюбить в сэбя целую страну. Ей удалось! История России дала всего две великих Екатерины. Теперь будет третья!

Как пишут классики и графоманы, герой потерял дар речи. Вот она, информация из первых уст! Великое и неожиданное обретение! Какое невероятное открытие! Вот ради чего он рисковал жизнью.

Оно того стоило. Похожий на Бога задрожал от восхищения. Да, было страшно. Обло. Огромно. Зло. Но ведь получилось!

Змей Горыныч решил посадить бабу на власть. Информацию следовало переварить.

– Дрожишь? – по-доброму улыбнулся рябой Сталин. – Да ты, я смотрю, замерз совсем. Давай согрею. Закрой глаза, а то умрешь со страху.

Похожий на Бога прикрыл глаза – оставив для наблюдения маленькую щелочку под правым веком. Толстячок в кресле позеленел и обернулся Горынычем. Дохнул на гостя тремя своими огнеметами.

Пропитка тулупа надежно сработала. Каскадерская мазь оказалась эффективной, облако прямого огня выдержала. Мысли и чувства накрыло ужасом. Мокрая спина потекла водопадом – в три ручья. Вокруг позвонков образовались водовороты.

Горыныч лизнул его по лицу. Похожий на Бога увидел густой серо-водородный туман, клубящийся среди желто-каменных зубов. Пронзительное дурновоние оглушило и затуманило мозг. В слепом сиреневом дурмане прозвучало трубное пение:

– Пошел вон!

Глава 64

Могучий удар изнутри отворил двери Георгиевского зала. Посыпались на пол обломки стальных запоров и титановые листы обшивки.

Выкатилась из дверей обгорелая дубовая бочка, измазанная горячей смолой, облепленная комками грубой пакли. Видать, бочку законопатили и приготовили для путешествия по океану.

Злобное рычание донеслось из зала.

Спецназ ГРУ, проявляя отчаянную храбрость, навалился на двери, закрыл их телами. Командир спецназа вызвал по рации службистов и саперов.

Те и другие появились мгновенно, ощупали, обнюхали бочку, искали взрывчатку, не нашли.

Выкатили бочку на Кремлевский двор. Выбили дно со многими предосторожностями.

Выполз из бочки похожий на Бога. В обгорелом тулупе и жареных валенках. Живой, но фиолетовый от удушья.

Лег на кремлевские камни. Поднял глаза к небу. Огромное синее небо висело над башнями. Цеплялись за рубиновые звезды барашки облаков.

– Врача! – заорал главный службист.

– Не надо врача… – прошептал похожий на Бога. – Я в порядке… Коньяку налей… Красивое у нас небо. А смотреть некогда…

Глава 65

Предстояло решить непростую задачу. И в обычной-то жизни непростую. А уж в потоке шифрованных мыслей – архисложную.

Горыныч решил посадить на трон очередную Екатерину– флаг ему в руки. Вопрос: доложить Президенту или промолчать?

Ехать к Президенту следовало немедленно. Визит к Горынычу не мог остаться без доклада. Тем более визит несогласованный. Грубо говоря, придется получить по сопатке и долго объясняться: почему пошел, кто разрешил, где была агент Клио, то да се… Скрыть результаты – это криминал, тут прощения не будет.

На обдумывание – всего ничего, каких-то два часа пребывания в реанимации. Реанимацию-то у него никто не отнимет – заслужил честно.

Конечно, другой Президент мог бы припереться с допросом прямо в палату, но наш поленится. Так что два часа есть.

Два часа – и перспектива целой жизни. С кем жить? – серьезный вопрос для всякого мужчины, а уж для кремлевского трудяги-воротилы и вовсе решающий. Ошибка чревата.

Медики колдовали, чистили кровь, питали глюкозой истощенные клетки, обрабатывали обожженную кожу. А он напряженно плыл в потоке паразитных мыслей, маскируя главное решение своей жизни.

И через два часа, когда он сел в бронированный лимузин, решение было готово. В дороге следовало отполировать решение до идеального лирического блеска.

Глава 66

Соблазнить Катерину, потом жениться на ней – с благословения Горыныча – занять место принца-консорта при Екатерине III: какая чудная перспектива.

Почему глупости всегда кажутся такими соблазнительными, такими приемлемыми, такими достижимыми?

Каковы вероятности, что авантюра удастся? Десять процентов? А реально – пять.

Риски? Если Катерина его отвергнет – ему конец. И при нынешней власти, и при будущей.

Да и вообще. Зачем что-то менять, если можно ничего не менять?!

К чему надоедливая борьба хорошего с лучшим? Этот убойный драматургический конфликт разве спас эпоху социалистического реализма?

Да, сейчас он не принц-консорт. И что? Формально он всего лишь рядовой кремлевский администратор. Но разве в формальностях дело?

Быть или казаться? Неверный вопрос.

Быть или верить – вот содержательная мысль. Быть Богом или верить в Бога? Мысль-баррикада. И тебе выбирать, по какую сторону ее оказаться.

Надо нейтрализовать эту глупую тушинскую девчонку. Две Екатерины правили Россией, и третьей не бывать!

Глава 67

– Ну что, – сказал рябой Сталин, – проснулась? Умывайся и давай завтракать. Сэгодня у нас португальская кухня. Омлет, фаршированный бакалияро, с крэольским соусом. А потом будем учиться писать доносы.

– Опять учиться? Ну вот еще! Только зажила по-человечески!

– Поучимся пять минут, – терпеливо сказал рябой Сталин и улыбнулся в роскошные кавказские усы. – Только пять минут. Потом получишь банановый пудинг.

– Ага! – Катерина резво обозначила правила игры. – Два банановых пудинга!!!

– Будешь кушать два пудинга – задница вырастет. Мальчики любить не будут.

– Почему? Тебя же все любят? А чего хорошего в твоей заднице? Если кому рассказать…

– Но-но! Мою задницу обсуждать не надо!

– А мою можно?

– Твою – нужно! – весело сказал рябой Сталин. – На тебя люди смотрят. По тэлевизору.

Катюша уже знала, как обращаться с Горынычем. Она ласково почесала ему кончик хвоста, потом втиснула голову между мумией Ленина и усатой колючей кавказской щекой, прижалась к щеке, потерлась своим розовым поросячьим ушком о волосатую мужскую слуховую раковину:

– Дедушка Сталин, ты же добрый! Ну пожалуйста! А я всем расскажу, что ты самый лучший друг детей.

– Хорошо. В последний раз, – согласился рябой Сталин. – А потом ты всех научишь писать доносы.

– Кого «всех»? Друзей или знакомых?

– Всех – значит всех. Страну будешь учить, малусэнькая дурочка. Я тебя зря, что ли, на тэлевидение устроил?

– Я не дурочка, – надула губки Катя. – У меня рейтинги зашкаливают! Зачем ты так говоришь, дедушка Сталин?

– Я сказал «малусэнькая». Ты – малусэнькая, а кругом тебя дураки-великаны и гыгантские идиоты. Потому рэйтинги зашкаливают. Страной управляют людишки, которые не знают Формулу счастья. Человек нэ может быть счастлив, если он не написал хотя бы одного доноса! Ты вернешь людям формулу счастья!

Глава 68

Идея новой телевизионной игры, которую Катя принесла в любимый медиахолдинг, очаровала продюсеров – и простых, и генеральных. Талантливые редакторы тут же разработали сценарий интеллектуальной игры, придумали название: «Враг народа». Две команды, разбившись на пары, задавали друг другу вопросы. Получив информацию от соперника, составляли на него досье, после чего на каждого игрока соперника сочиняли коллективный донос. Правила требовали одного: донос должен опираться на реальные факты, но при этом оставаться химически чистым враньем. Победитель игры получал почетное звание «Ворошиловский стрелок», именной маузер, денежную премию и фотографию Президента с автографом.

Страна уже давно играла в обучающие телевизионные игры. Идеологическую установку всех игр можно было сформулировать так: «Добей слабого!».

Игры заслуженно пользовались популярностью. Они опирались на простую психологическую установку: в жизни всегда есть кто-то слабее тебя. Помоги товарищу упасть – и будешь счастливым! Но глобального счастья с помощью таких игр добиться нельзя. Уничтожение слабых приносит радость кратковременную, потому что всегда остается кто-то сильнее тебя, остается вечный страх попасть под тяжелую руку сильного.

Новая игра сделала шаг вперед в теории управления государством, она уверенно провозгласила универсальный способ достижения счастья: «Добей сильного!»

Новая игра давала оружие против сильных. То есть напрочь уничтожала комплексы неполноценности, превращала игрока в сверхчеловека.

Надо ли удивляться тому, что игра захватила страну? В два счета победила все лицензионные программы и даже на поле рейтингов опередила сериалы? Новая развлекуха превзошла по популярности КВН и, так же как он, стала игрой миллионов.

Доносы писали все – на корпоративных вечеринках, учебных тренингах, свадьбах и днях рождения. Клубы любителей доносов (КЛД) возникли в каждом городе, в каждом районе, в каждом учебном заведении, включая школы. В школах увлечение КЛД приняло характер эпидемии.

А что может быть лучше управляемой эпидемии?!

Глава 69

Меня тошнит от моей жизни, и это все, что я могу о ней сказать.

Я уничтожил золотую клетку. Осталось уничтожить себя. Для этого понадобится гений.

Представьте себе это: ваша любимая дочь каждый вечер приходит к вам в гости на телевизионном экране. Вы видите ее прекрасное лицо. У нее ваши губы, ваши глаза, ваши щеки. Ваши руки, ноги, интонации голоса. Глядя на нее, вы наслаждаетесь собой, своими забытыми улыбками, пением, смехом.

Как очаровательны милые, придуманные редакторами шутки. Вы тоже придумывали такие, когда были молоды. Но.

Вы не можете к ней подойти. Прикоснуться. Вам не погладить ее по головке, не коснуться губами лба, не услышать добродушный ответ на нелепый вопрос. И это длится недели, месяцы, годы. Дочь растет, меняется, взрослеет – становится чужой, все более чужой, еще более чужой, немыслимо чужой. Она чужая, как улыбка палача.

Дочь превращается в палача, а встречи с ней – в ежедневную пытку. Тебя пытают любовью, пытают изощренно, талантливо, насмешливо, зло.

Вот когда я понял, что такое вселенский кошмар. Желание отца уничтожить родную дочь. Я тебя породил, я тебя и убью? Именно так. Как учили в школе.

Глава 70

Горыныч приятно удивил. Похожий на Бога давно не испытывал такой радости.

Все сложилось – как-то само по себе. Судьба нарисовала узор новой жизни.

То, о чем он мечтал, в чем боялся признаваться себе душными московскими ночами – сбывалось. Почти без его участия. Мелкие управляющие воздействия – не в счет. Мучительная необходимость долго и терпеливо мастерить виртульные кнопки для владения людьми испарялась на глазах и открывала дорогу к свободе. Настоящей свободе.

Настоящая свобода была безграничной и возвышенно суверенной: ограничения накладывали Президент-победитель и Змей Горыныч. С ними похожий на Бога был готов смириться.

КЛД медленно и незаметно меняли нацию. Юное поколение доносчиков формировалось на глазах. Еще два-три года – и они вольются во взрослую жизнь.

Все станет легко и просто. Именно простота и легкость делают державу великой. Она становится великой, когда: а) все смотрят в одну сторону, б) все быстро шагают в ногу.

Великая держава после команды: «Вперед, в атаку!» не раздумывая закрывает грудью амбразуры.

Не надо объяснять и объясняться. Не надо просить и притворяться добрым. Не надо доверять и проверять. Не надо ласкать жадные чужие самолюбия. Твое самолюбие превращается в закон, слово становится священной мантрой. Мечта быть похожим на Бога, ощущение, что именно тебя Он сотворил по своему подобию – все это сбывается, реализуется. Ты паришь над миром, а под тобой ровно дышит покорный мыслящий бульон, похожий на океан.

Империя доносов делает людей предсказуемыми. Когда мир делится на тех, кого расстреливают, и тех, кто стреляет, не остается места для фантазий.

Человеческие фантазии – вот истинный враг мировой гармонии. Фантазии рождают несбыточные желания, несбыточные желания – отвращение к жизни, из отвращения к жизни произрастает бешенство страсти, которое разрушает все. Бешенство страсти вызывает эпидемии ненависти, наполняет мир войнами, революциями, фальшивой романтикой оправданного убийства и героического самоубийства.

Отняв у человека фантазию, можно сделать его счастливым. Как отнять фантазию?

Фантазию убивает страх.

Империя доносов умеет производить дешевый и доступный страх.

Вот почему доступный и дешевый страх равняется всеобщему счастью. Это – просто. Беда в том, что бактерии сами не знают своего счастья. Его приходится насаждать железной рукой.

Похожий на Бога всегда думал, что ему не повезло – мерзлота кончилась до его рождения. Там, во времена Ледяного безмолвия, существовали правила игры. Сегодня нет правил игры. Их приходится создавать заново. Он занимается этим последние двадцать лет жизни, но отнюдь не чувствует себя счастливым, несмотря на близость к Богу.

Отсутствие правил делает игру зыбкой, неустойчивой, результаты игры – сомнительными. И вот – подарок судьбы – пришел Спаситель-Горыныч, подарил формулу счастья, она соткалась из воздуха, обрела силуэт и прозрачную, но живую реальность. Еще немного – все случится. Не надо будет каждое утро доказывать самому себе и всем им, что ты еще жив!

И последнее. Воистину гениальное соображение. Горыныча надо подредактировать. Необходимая коррекция одним ударом уничтожит все проблемы прошлого и будущего.

Как прозрачный силуэт реальности отлить в граните? Как Формулу счастья сделать всеобщим достоянием? История учит: чтобы формула счастья завладела умами, надо убить ее создателя.

Бог – ничто. Религия – все. Чтобы создать религию, надо убить Бога.

Эти мысли он не прятал в потоке сознания. Был уверен – мысли понравятся главной голове Горыныча.

Глава 71

Меня тошнит от моей жизни, и человек, который приехал ко мне из Кремля, знает это.

Я решил уничтожить свою дочь. Гость из Кремля меня понимает и сочувствует мне.

Разговор с ним выглядит странно. Он ничего не навязывает, ничего не предлагает, он знает все, что я собираюсь сказать, наперед. Он со всем заранее согласен. Он задает вопросы и так строит ответы, что они снова превращаются в вопросы. Я отвечаю, я все время только отвечаю, этот сладкий допрос длится вечность, и в конце разговора уничтожение дочери из области фантазий переходит в осязаемую реальность. Его реальность. И мою реальность. Реальности совпадают.

Я никогда не видел этого человека. Я встретился с ним впервые. Его лицо не показывали по телевизору. Его фотографии не размещали в газетах. Но я был твердо уверен, что знаю его всю жизнь. Его слова были моими словами. Его чувства были моими чувствами. А моя жизнь – стала его жизнью. Я хотел принадлежать ему и быть копьем в его руке. Мне казалось, он похож на Бога.

Глава 72

Когда тебя предают, у тебя два выхода: 1) убить себя, 2) убить того, кто предал. Похожий на Бога ушел, и я потерял уверенность. Уже очень давно я не хотел жить и продолжал делать это по инерции. Инерция была навязана традицией, которая утверждала, что рожденного ребенка надо вырастить.

Вырастить для чего?

А если мир потерял право на жизнь? Что, если он развратен, лжив, распух от обжорства, заражен неизлечимой болезнью и гниет заживо?

Что если имя болезни – Катерина Измайлова, и она– моя дочь?

Так говорил похожий на Бога. И был тысячу раз прав.

Крохотное сомнение беспокоило меня. Если моя правота вынуждает меня стать убийцей – прав ли я?

Глава 73

Я победил последнее сомнение. Я ушел. Бросил дом. Ненавистную жену, опостылевшую жизнь. Забыл про дочь. Я ушел, а он остался.

Он был не я.

Я был не он.

Я бежал из Москвы, как Наполеон в 1812 году – бросив армию, обозы и гвардию. Армия моих мыслей полегла под холодным Смоленском, обозы моей памяти утонули в ледяной Припяти, гвардия моих желаний поедала гнилую конину на берегах Немана.

Я был везде и нигде. Я бродил по миру, свободный от него, того, кто остался в Москве.

Я ненавидел его.

Он ненавидел меня.

Глава 74

А ее убил мерзавец, который проиграл игру. Это случилось на глазах у всех, прямо на экране телевизора. Катерина написала прекрасный, великолепный, изысканный донос на него. Прочитала вслух, под бурные аплодисменты зала. Внешне мерзавец ничем не отличался от людей, Катерина улыбнулась ему. Мерзавец вскочил и ударил ее молотком по голове.

И случился вселенский кошмар. Мерзавец оказался ее родным отцом.

Как я пронес молоток в охраняемую зону телевизионного эфира? Как сумел пробраться в команду игроков сквозь редакционные ограждения?

Как, в конце концов, осмелился поднять руку на национальное достояние? Разве меня не учили, что быть Павликом Морозовым – хорошо, а отцом Павлика Морозова – плохо?

В одной дурной голове, правда, возник вопрос: зачем все это показали? Программы КЛД выходили в записи, можно было не предавать огласке эту мрачную историю, вписать ее в скромные анналы хроники происшествий. Зачем все показали в прайм-тайм, подробно, замедленно, с разных камер – так показывают во время футбола забитый гол: удар, фонтан крови, разодранный криком рот, летящее трагическое падение тела на стеклянный подиум, камера сверху, камера снизу, слезы присутствующих дам, ярость присутствующих кавалеров, мгновенный суд Линча, который едва остановила охрана…

Охрана спасла меня по плану. Ожидался торжественный публичный судебный процесс надо мной, чтение приговора в прямом эфире.

Убить автора формулы счастья – это ведь мало для всеобщего счастья! Смерть надо размножить, внедрить в каждый дом, сделать легендой. И нет лучшего способа создать легенду, чем публичная расправа над врагом в прямом эфире.

Вот я и мой прокурор, сумевший рассказать о смерти Катеньки стихами в прозе!

Вот я и мой молоток, убийца ребенка! И какого ребенка! Спасителя Отечества! Ангела радости! Автора Формулы счастья!

Вот я и мой судья, великолепным певучим голосом зачитывающий приговор! Судья, полный негодования, презрения, справедливости!

Вот я и они, кадры моего кровавого преступления, повторенные тысячекратно на всех телеканалах в течение месяца, пока шел процесс! Кадры, навечно внедренные в сознание обитателей лагуны вместе с брендом лучшего в мире стирального порошка.

Орудие смерти объявили священным, окровавленный молоток прямо из суда увезли в музей-святилище, который открылся в хрущобе нашего детства. Хрущобу расселили, освободили от жильцов, обложили мрамором, накрыли стеклянным колпаком. Но все это после того, как хрущобу разобрали, перенесли на Красную площадь, и там снова собрали – справа от мавзолея, над могилой дочери. Мамашку назначили пожизненным директором музея.

А дурную голову, которая пыталась озвучить свои наивные телевизионные подозрения, случайно отрезало трамваем на Чистопрудном бульваре. Было желание повторить все на Патриарших, но там трамваи давно отменили. А на Чистопрудном трамвай все еще ходил, подсолнечного масла в магазинах шаговой доступности было предостаточно. И лейтенанта службы безопасности, которая плеснула масло под ноги дурной голове, звали Аннушкой, она служила домашней работницей. И фамилию домашняя работница не скрывала. Фамилия у Аннушки была странная, не домработницкая – то ли Клэптон, то ли Драпман.

Глава 75

Меня приговорили к смерти, с отсрочкой приговора на двадцать лет. После чего я получил для жизни трехкомнатный барак в Читинской области. Там я и пребываю ныне, в совершенном одиночестве. Строчу рукопись о себе и о вас, мои безжалостные современники.

Меня не расстреляли, хотя на городских площадях и партийных собраниях народ публично требовал казни. Стихийные митинги и организованные профсоюзные коллективы хором скандировали:

– Смерть предателю! Смерть убийце! Уничтожим кровавую собаку!

Эти же слова, черным по белому, большими буквами печатали газеты на первых страницах.

Кровавая собака – метафора, пусть она останется на совести придворного поэта. Со вторым лозунгом я тоже был согласен. А вот первый считал откровенной диффамацией и требовал опровержения. Если я кого-то и предал, то исключительно самого себя. И судить себя за это имею право только я сам.

Спас меня от немедленной гибели Президент-победитель. Привычно побеседовал с народом, высказал сомнения. С одной стороны, отец Катерины – убийца. А с другой стороны, убийца – отец Катерины. Катерина – национальная героиня. Нельзя отрицать заслуги отца в ее рождении и воспитании. Предложил соломоново решение: отложенный смертный приговор. Гениальное изобретение! Именно так оно и родилось. Наша национальная идея.

Судьи и прокуроры захлебнулись от восторга. Теперь можно было объявлять жесточайшие приговоры, не испытывая угрызений совести. И зло наказуемо, и государству не в убыток – судебные решения не растрачивают без пользы трудовые ресурсы. Рабочая дисциплина в стране сделалась идеальной – как только количество смертных приговоров превысило половину списочного состава населения. То есть примерно через полгода.

– Надо же, – сказал Президент-победитель. – Сотни лет не могли победить зло! Мучились с безумным электоратом, поколение за поколением. А вот оно, решение!

– Вы – гений! – сказал похожий на Бога.

– Спасибо за высокую оценку моего труда, – ответил Президент-победитель. – Благодарю вас, мои верные товарищи. Мы искали всеобщее счастье. И мы его нашли. Кто не спрятался, я не виноват.

Глава 76

Рябой Сталин улыбнулся в густые подернутые сединой усы. Крикливый жиденок Троцкий перестал мычать, голова с ледорубом в затылке болталась, как тряпка, на левом плече. Картавый Ленин, законсервированный навеки, портил обзор справа, но жить не мешал.

Страну спасли. Более того, нашли новую национальную идею: отложенный смертный приговор. Возник консенсус между хваленым западным гуманизмом и легендарной восточной жестокостью. Азиопа, рожденная в мозгах интеллектуалов и долгое время не имевшая политической перспективы, вдруг нашла свое материальное выражение.

Горыныч был доволен. Уже сколько раз он являлся на эту землю, меняя исторический облик, рубил жестоким хвостом безумные головы, огненным выдохом наводил порядок и исчезал в буреломе времен до нового пришествия.

Нелегкая ему досталась работа – хранить державу. Но он не жаловался. Любил всех: умных и глупых, толстых и тонких, живых и мертвых, правых и виноватых, верных и неверных, бандитов и праведников, алкашей и трезвоедов. А что делать? Где родился, там и сгодился. Судьба наша змеиная.

Надолго ли ему было суждено уползти в свое дремучее болото? Когда вновь откроется миру его огнедышащий гений? Дай ответ!

Нет ответа.

Никто не знает. И он сам не знает – хотя знает все.

Все-то он знает, а почему целая страна вдруг сходит с ума – того ему понять не дано. Мраком недомыслия покрыто. И туманом безобразия.

Огляделся по сторонам рябой Сталин, с видимым сожалением распрощался с уютным кремлевским залом. Тряхнул головой и апгрейд себе сделал – полный апгрейд – до сказочного змеиного рыла. Вернулся в привычный образ, лизнул замороченных товарищей справа и слева, очнулись они – и мумия, и череп с ледорубом – тоже апгрейдились.

Зазвенела хрустальными колокольчиками люстра – это Горыныч шеи свои разминал, затекшие от временного кремлебытия.

Размял Горыныч шеи, да и вылетел в трубу.

Никто не знал, что в Георгиевском зале Кремля есть труба. Даже архитекторы-реставраторы не знали. А Горыныч знал. Он же все знал. Кроме того, о чем сказано выше.

Эпилог

У каждого настоящего романа должен быть пролог и эпилог. На пролог я не потянул. А эпилог – вот он, пожалуйста.

Нате!

Я сидел в своем читинском трехкомнатном бараке и тосковал.

Судьба по-разному распоряжается нашими жизнями. Кого превращает в икону, кого – в исторический навоз. Кому дарит тяжелое бессмертие, кому – легкое забвение.

Я попал осенним листом в компостную яму. Был легкий, красивый, летучий, живой. Дрожал на ветке, пил солнечный свет, искрился хлорофиллом. Дождался осени, живописной осенней красоты, и был счастлив. Знать не знал, думать не думал, что закончится все компостной ямой.

Уготовила мне судьба стать простым ферментом. Биологическим ферментом для рождения национальной идеи. Моими руками она была рождена, моими руками запущена в народный космос. За что и вознагражден вечным презрением. Но разве я первый?

Хотел бы я стать иконой? Не знаю, не уверен.

«Дорогие дамы. Не целуйте икону крашеными губами. Грех!»

И зачем мне все это?

Р.S.

Самый человечный из драконов не оставил меня. Пришел, осветил состраданием остаток дней моих барачных. Постучал железной лапой в ночное зарешеченное окно.

Я проснулся. Выглянул в дождливую черноту. И увидел мою ненаглядную Катеньку. Ее голова покачивалась на длинной змеиной шее, в окружении драконов-защитников.

– Поговори с папашкой! – сказал левый дракон. – Он скучает.

– Да мне пофигу! – сказала Катенька.

– Зря, что ли, прилетели? – сказал правый дракон. – Пусть на тебя посмотрит.

– Боюсь я его. Опять по башке трахнет, мудозвон. Гребем отсюда!

– Ну, как пожелаешь, – дохнул серой Горыныч и апгрейдил Катеньку, недоброе мое солнышко. Обдраконилась она, щелкнула желто-каменными зубами, оплавила огнем оконное стекло и провалилась в кромешную тьму. Больше я ее никогда не видел. Но всегда вспоминаю о ней, когда по оплавленному стеклу шипя текут мертвые слезы дождя.

Москва, май-июнь 2011