Мифы Древнего мира Беккер Карл Фридрих

7. Науки и искусства в македоно-эллино-александрийский период.

(336…30 г. до Р. X.).

Благодаря завоевательным походам Александра, греческий язык стал всемирным. Греческое образование, науки и искусства, в особенности благодаря многообразным колониям, распространялись повсюду. В них возникла потребность при дворах государей — в Александрии, Пергаме, и Сиракузах, равно как в Афинах, на острове Родосе, в Сикионе, Византии, Гераклее и т.д. Греческие художники, полководцы, купцы, ученые, философы встречались повсеместно.

Период этот называют эллинистическим или александрийским веком. В Александрии образовалось особенное наречие. Отличительный признак александрийского века составляет недостаток самобытной творческой силы, мощного полета фантазии, идеального вдохновения. Все было направлено на путь реальных наук, дающих практическую пользу, как например: естествознание, медицину, строительное и военное искусства, математику, механику. Все было старательно собрано и приведено в порядок, древние писатели объяснены, а бывшие в обращении рукописи тщательно проверены. Но наряду с этим появилось праздное мудрствование, отсутствие вкуса и критики. Вместе с тем образовалась вычурность слога, пустота и искусственность в содержании, которые никоим образом не могли восполнить указанных выше недостатков.

В области философии имя Аристотеля затмевало все остальные. Аристотель как всемирный гений, знал в совершенстве все науки своего времени. В противоположность Платону, который вращался в области догадок и фантазии, в мире идеалов, Аристотель старался объяснить действительность рядом остроумных исследований. У него философия является «размышляющим познаванием вселенной». Существенное знание заключается для него в понимании начала, основной причины. От Аристотеля остались многочисленные сочинения по логике, пиитике, математике, физике, естественной истории, политике, психологии и этике. Аристотель, исполнив возложенное на него поручение — воспитание юного Александра, отправился в Афины и в течение 13 лет учил там в Лицее, в тенистых аллеях^[11] которого он обыкновенно прохаживался со своими учениками, почему они и получили название перипатетиков. После смерти Александра Аристотель покинул Афины, где он, как некогда Анаксагор, подвергался опасности быть обвиненным в неуважении к государственной религии. Он умер в Халкиде, на острове Эвбее в 322 г. до Р. X.

Одним из самых выдающихся учеников Аристотеля был Теофраст, уроженец острова Лесбоса (372 — 288 г. до Р. X.). Как Аристотель является основателем научной зоологии, так Теофраста следует считать отцом ботаники. Кроме того, Теофраст оставил после себя сочинение «Характеры», в котором даны описания отрицательных характерологических типов. Оно имело успех среди комедиографов поздней античности.

Упадок греческих воззрений в особенности выказывается в философской системе Эпикура, родившегося в Афинах в 342 г. Для Эпикура уже не добродетель и не проистекающее из нее удовлетворяющее чувство самопознания составляют конечную цель нравственной жизни. Для него высшее благополучие заключается в отсутствие всех страданий. Поэтому боги представляются Эпикуру высшими идеалами блаженного существования. По его понятиям, они живут в полной безмятежности, так как земные дела, которые могли бы нарушить и омрачить их блаженство, не причиняют им ни малейших огорчений.

В противоположность эпикурейцам, идеи о божестве и добродетели крепко держались стоики. Бог по их учению есть существо, одаренное высшим разумом, законы же природы являются естественным и разумным его последствием. Вследствие этого высшим, основным правилом стоиков в их нравственных поступках было следующее: человек должен поступать согласно природе, а следовательно и согласно разуму, в этом состоит добродетель. Основателем стоицизма был Зенон, родом из Китона, живший около 300 года до Р. X. Основное требование нравственной жизни у Зенона — известный героизм, который должен был высказываться в презрении к страданиям. Как ни несовершенна была стоическая этика, все-таки она заключала в себе зародыш превосходных основных житейских правил. Стоики проявляли непобедимое мужество в самых затруднительных обстоятельствах жизни, в особенности во время господства деспотизма. Поэтому это философское учение нашло так много приверженцев среди римлян под конец римской республики и во времена императоров, как например, Катон из Утики, Цицерон, Сенека и др. Самым восторженным последователем этой философии был император Марк Аврелий Антоний, прозванный философом. С этим учением римляне впервые познакомились в 155 году до Р. X. через стоика Диогена, уроженца Вавилона, ученика Хрисиппа, прибывшего в Рим с афинским посольством.

В такое время, как александрийский век, когда так глубоко были потрясены нравственные и религиозные основы, философы и самых крайних направлений находили легкий доступ и многочисленных приверженцев. Так, Пиррон, современник Аристотеля, благодаря проповедываемому им учению о том, что ничто не может быть признано существующим в действительности и что, напротив того, все должно возбуждать сомнение, встретил большое сочувствие и вполне справедливо заслужил название «скептика», то есть сомневающегося. Еще дальше пошел Эхемерон, живший около 300 года до Р. X. Он отнял от мифов о богах их чудесный характер и объяснял их как истории людей, выделившихся среди других своими телесными и духовными качествами, которым после их смерти воздавали божеские почести и истории которых намеренно облекли в чудесные образы. Правда, Эхемерон получил насмешливое прозвище «атеиста», то есть богоотступника, но несмотря на это, учение его имело успех, главным образом в Риме.

Поэзия, в особенности драматическая, также пришла в упадок. В области трагедии, несмотря на многократную обработку ее софистами и их учениками, не явилось ни одного имени, достойного упоминания. В александрийский век большей частью довольствовались творениями Еврипида. Только в комедии обнаружилась попытка к дальнейшему развитию, создавшему так называемую «новую комедию», главными представителями которой являются Менандр и Филемон. Но содержание и характер ее совершенно изменились, с этой стороны она значительно понизилась. Политическая жизнь совершенно исчезла со сцены, и место ее занял быт, изображение повседневной жизни. В качестве лиц, ставших предметом осмеяния, теперь выступали не государственные люди и руководители народа, а лица и типы из обыденной жизни: ремесленники, земледельцы, воины, прихлебатели, гетеры.

Выдающееся явление в области лирической представлял Феокрит из Сиракуз, живший около 272 г. до Р. X. Он был основателем «буколической» поэзии, то есть поэзии пастушеской. Феокрит рисовал жизнь не только пастухов, но и рыбаков, сельских жителей и простых горожан в отдельных сценах, «идиллиях», то есть картинках, полных жизни и драматического движения.

Из многочисленных сочинений историков, описывавших деяния Александра в качестве очевидцев, до нас не дошло ни одного, поэтому об этих утраченных творениях мы знаем лишь из позднейших биографий Александра, составленных Плутархом и Аррианом около 100 года по Р. X., а также ритором К. Курцием, которые почерпали из них свои сведения. Александрийскому же веку принадлежит также Бероз, написавший «Вавилонскую историю» и Манефа, составитель «Египетской истории». К ним еще можно прибавить и неизвестного автора, так называемого Marmor Panum, мраморной стеллы, содержавшей запись событий политической жизни острова Парос в Эгейском море.

В области математики блистали александриец Евклид, живший около 300 г. до Р. X., автор монументального труда «Элементы» по геометрии и стереометрии, и сиракузянин Архимед, родившийся в 287 году до Р. X. и убитый в 212 году во время взятия Сиракуз римским военачальником Марцеллом. Архимед был выдающимся механиком древнего мира. Он открыл центр тяжести тел, удельный вес, силу рычага, составной блок для подъема тяжестей, бесконечный винт (шнекер). Архимеду принадлежат широко известные слова: «Дайте мне точку опоры, и я подниму Землю!»

Из изящных искусств в александрийском веке в особенности процветали живопись и ваяние. Живописец Апеллес, уроженец острова Коса (356 — 308), соединял в себе преимущества обеих школ живописи: аттической и ионийской, ибо обладал большой творческой силой и умением необыкновенно точно изображать природу. Образцом прелести и грации считалась в древние времена картина Апеллеса — Афродита Анадиомена (рождающаяся из морской пены).

Апеллес один пользовался правом писать портреты Александра Македонского. Изображать же его в мраморе или бронзе разрешалось одному только Лисиппу, который, изобразил Александра в различных видах: юношей, мужем, в бою, восседающим на троне, на охоте, верхом и т.д. Лисипп умел сочетать в своих творениях величайшее сходство с самой высокой красотой. Его резцу принадлежит знаменитая бронзовая группа из 25 всадников, установленная в городе Дионе, в Македонии. Она изображала избранных соратников царя Александра, павших вокруг него в битве при Гранике, представленных в самых разнообразных позах: сражающимися, ранеными, умирающими. Впоследствии эта группа служила украшением портика в доме Метелла в Риме.

Однако в области ваяния и архитектуры начинает все более преобладать азиатский вкус с его тенденцией к колоссальности, роскоши, великолепию, рассчитанный на внешний эффект. К такого рода произведениям принадлежит группа Лакрона, Фарнейский бык, Боргесский боец работы Агасия, Колосс Родосский Хареса. Направление это дошло до того, что Динократ возымел даже мысль превратить Афонский мыс в памятник Александру. Памятник этот должен был иметь с левой стороны город с 10.000 жителей, а с правой чашу, из которой низвергался бы в море поток.

X. РИМСКАЯ ИСТОРИЯ.
От изгнания царей до падения западной римской империи.

1. Тарквиний Гордый. Уничтожение в Риме царской власти

(534 — 501 г. до Р. X.)

Тарквиний Гордый (534 — 501) добился престола насилием и насилием же старался удержаться на нем. По примеру греческих тиранов он окружил себя телохранителями, притеснял всех, кто выдавался своим богатством, влиянием или убеждениями и не созывал более сената. Простой народ, плебс, стонал под тяжелым игом. Тарквиний отягощал его обязательными работами при своих обширных постройках: при сооружении храма Юпитера в Капитолии и при проведении обширных клоак (сводчатых водостоков). Сверх того он обременил народ непосильными налогами для того, чтобы, сделав его бедным, легче было управлять им. Но с другой стороны, в отношении соседей, Тарквиний доставил Риму блестящее положение. Он покорил латинян и сделал Рим главой Латинской области. Только жители Габий долгое время успешно отражали нападения Тарквиния. Тогда сын его Секст употребил хитрость. Он явился перед воротами Габий и, жалуясь на дурное обращение отца, просил гостеприимства. Габийцы приняли Секста. Он сделал несколько удачных вылазок и тем приобрел их доверие. Наконец габийцы сделали Секста главным военачальником. Тогда он направился к отцу вестника и приказал спросить, что ему теперь следует делать? Царь повел вестника в сад и, не говоря ни слова, сбил головку у самого высокого мака. Секст все понял. Он приказал умертвить или изгнать начальников города и таким образом предоставил Габии во власть своего отца.

Затем Тарквиний вел войну против могущественного народа — вольсков и взял их сильно укрепленную столицу — Суэссу Пометию. Полученную здесь огромную добычу он употребил на постройку и украшение храма Юпитера. Для этой цели Тарквинием были приглашены этруские художники.

Однажды пришла к Тарквинию незнакомая старуха и предложила ему купить у нее 9 книг, в которых пророчицы города Кум, называемые сивиллами, изложили свои прорицания. Но так как она, по мнению царя, затребовала слишком высокую цену, то он отказался от покупки. Тогда старуха при нем же сожгла три книги, а за остальные спросила ту же цену. Тарквиний засмеялся и принял ее за сумасшедшую. Старуха сожгла еще три книги и за последние три снова спросила первоначальную цену. Тогда царь спохватился, поняв всю необычность дела, и купил оставшиеся три книги за назначенную сцену. Эти сивиллины книги были положены в Капитолии, и для охраны их к ним приставили два человека. К этим книгам потом обращались за советом, когда римлянам угрожала какая-нибудь опасность — война, чума и другие бедствия, и старались найти в них указания как умилостивить богов.

Рим во времена царей

Чтобы еще более упрочить свою власть, Тарквиний породнился с влиятельнейшими семействами латинских городов. Так, он выдал замуж свою дочь за владетеля города Тускулума Октавия Мамилия. Затем Тарквиний установил на Албанской горе праздник латинских фрерий (вакаций, каникул) в честь Юпитера, покровителя латинского союза. В этом празднестве принимали участие все племена латинские.

Однако, при всем блеске царской власти, ей не было суждено довести римский народ до предназначенной ему цели. Знатные семейства уже давно желали уничтожения царского достоинства и недоставало лишь внешнего повода, чтобы скрытое недовольство перешло в открытое возмущение. В то время, когда царь осаждал Ардею, главный город рутулов в Лациуме, сын его Секст насильственно обесчестил благородную Лукрецию, супругу одного знатного римлянина — Тарквиния Коллатина. Лукреция не смогла перенести нанесенного ей позора и, нежно простившись с отцом своим Лукрецием и супругом Коллатином, заколола себя кинжалом. Друг Коллатина Юний Брут, который дотоле разыгрывал из себя слабоумного, чтобы обмануть подозрительного тирана, поднял кинжал и вместе с Лукрецием и Тарквинием Коллатином поклялся над трупом Лукреции страшно отомстить за нее. Брут созвал народ в город Коллацию и, показав труп погибшей, возбудил в народе сильнейшее негодование. Затем с отрядом вооруженных людей Брут отправился в Рим, созвал народное собрание и убедил народ принять решение об изгнании из Рима царя Тарквиния со всем его семейством. Таким образом царская власть была отменена навсегда.

Луций Юний Брут

Вместо нее правление было поручено двум консулам (советникам), которые первоначально назывались преторами, то есть предводителями и избирались ежегодно народом по предложению сената из патрициев. Сенат снова получил прежнее значение и должен был разделять с консулами труды по управлению государством. Из почетных знаков прежних властителей сохранены были только стул из слоновой кости, сидя на котором консулы вершили суд, и 12 ликторов (служителей) с секирами и связками прутьев (фасций), как знаками достоинства и власти консулов.

Когда Тарквиний, узнав о происшедших событиях, поспешил в Рим, то нашел ворота запертыми. Заговорщики воспользовались отсутствием Тарквиния и сообщили обо всем происшедшем находившемуся перед Ардеей войску, и когда Тарквиний вернулся в стан, то здесь господствовало против него полное возмущение. Тогда Тарквиний с двумя сыновьями Титом и Арунсом отправился в этруский город Церы. Секст же удалился в Габии, где вскоре и умер.

Центуриатские общины в Риме избрали консулами: Луция Юния Брута и Кая Тарквиния Коллатина. Они восстановили учреждения царя Сервия Туллия и увеличили число сенаторов до трехсот.

Новейшая критика относит историю Тарквиниев и в особенности последнего из них к области мифов, которые переносят историю греческого происхождения на римскую почву подобно тому, как это повторилось и с последовавшими вскоре затем событиями, например, с походом Персены.

2. Заговор в Риме и новое государственное устройство

Между тем изгнанный царь не терял надежды вернуться к власти. Он не только рассчитывал привлечь на свою сторону изменчивый и легко увлекающийся народ, но имел и среди патрициев много сторонников, готовых исполнять его желания. Вследствие этого Тарквиний отправил в Рим послов, которые, открыто ведя переговоры о выдаче частного имущества царя, в то же время должны были тайно условиться с его приверженцами о возвращении царского семейства. Послы исполнили возложенное на них поручение и только во время окончательных уже переговоров со сторонниками царя, в числе которых находились собственные сыновья Брута и близкие родственники Коллатина, они были подслушаны рабом, который донес об этом консулам. Бруту пришлось произнести приговор собственным сыновьям, как государственным изменникам. Он ни минуты не колебался между чувствами отца и своим долгом друга отечества и консула. Как консул он не только произнес смертный приговор, но с непоколебимым мужеством не отвратил даже взора, когда падали головы его сыновей. Коллатин не был так тверд. Когда родственники его также были приговорены к смерти, он стал просить, чтобы смертную казнь им заменили изгнанием. Но Брут, не уступивший и самому себе, был тверд, и всех заговорщиков казнили. Затем сенат отказал в выдаче царского имущества и постановил, что все римляне, принадлежащие к роду Тарквиниев, навсегда изгоняются из Рима. Вследствие такого постановления и Тарквиний Коллатин должен был сложить с себя консульское достоинство и также отправиться в изгнание. На место Коллатина консулом был избран Публий Валерий, который за некоторые из изданных им законов получил прозвание Попликола, то есть друг народа. Первый из таковых законов подвергал проклятью богов всякого, кто присваивал себе верховную власть без уполномочия на то народа. Этим законом прямо признавалось самодержавие народа, то есть его право на самоуправление. Вторым законом предписывалось, чтобы ни одно правительственное лицо, не исключая даже консула, не имело права казнить или наказывать розгами, то есть подвергать телесному наказанию римского гражданина без решения на то высшей судебной инстанции республики — самодержавного народа. Эти два важных закона удерживали должностных лиц от соблазна превышения власти в виде самовольного пользования ею по истечению выборного срока или злоупотребления ею в то время, на которое она была им дана. Они составили основание римской свободы. Подчиненность даже самих консулов воле самодержавного народа уже Валерий хотел закрепить тем, чтобы при входе консулов в народное собрание ликторы преклоняли связки прутьев перед величием народа. В черте города секиры, эти символы власти над жизнью и смертью граждан, должны были выниматься из связок прутьев в знак того, что с этого момента в городе и во входящих в его черту землях консулы лишены права производить уголовный суд и расправу.

Власть консулов, заменившая царскую власть, была обставлена различными ограничениями. Она была кратковременна и разделена между двумя равноправными лицами. Здесь следует сказать, что это разделение было благодетельным постольку, поскольку ограничивало возможность опрометчивых поступков со стороны обоих консулов, однако имело и определенный минус. Ослабление высшей государственной власти в случаях резкого несогласия консулов друг с другом нередко заставляло римлян сожалеть об утраченном единстве власти, особенно необходимом в военное время.

Жреческие обязанности были отделены от консульства и возложены на особое, избираемое пожизненно именно для этой цели должностное лицо, которое в знак невинного воспоминания о царских временах носило титул царя-жреца. Но лицо это было подчинено верховному жрецу, стоявшему во главе жреческой иерархии. Несмотря на это, между олицетворяемой консульством высшей государственной властью и религией, представителями которой являлись жрецы, установились самые тесные отношения. Религия с ее слугами и жрецами заняла в отношении государства служебное, подчиненное положение и таким образом получила то же практическое значение в политической жизни, какое она имела уже в частной жизни римлян. Различные жрецы, были ли то авгуры или гаруспики, или другого какого бы то ни было наименования, могли приступать к узнаванию воли богов только по приказанию государственных чиновников. Придавать обязательную силу воле богов, проявляемой разнообразными способами, принадлежало исключительно высшим должностным лицам. Таким образом, религия являлась одним из могущественнейших средств в руках правительственных лиц или господствующей партии. Господствующая партия, говорит Ине, могла без всякой боязни устами жрецов одобрять и порицать то, что по ее мнению заслуживало быть принятым или отвергнутым и, без сомнения, партии и представители власти в Риме в течение целых столетий пользовались этим средством для поддержания своего авторитета в глазах народа. Поэтому в отношении религиозности римлян нельзя никак назвать идеалистами. Римлянин считал полезным для себя находиться с божеством в хороших отношениях. Для этого он старался склонить на свою сторону добрых богов, а со злыми с помощью жертвоприношений, молитв, обетов и т.д. входить в соглашение.

Если это удавалось, то земледелец надеялся на обильный урожай, пастух — на богатый приплод, воин — на защиту от ран и болезней и на победу над врагом, хозяйка дома — на полную кладовую, государственный муж — на успех в политике. Римляне, по словам историка Полибия, были весьма усердны в молитвах, когда им угрожала большая опасность. Они молили богов о спасении и ничего не считали для себя неприличным и недостойным, что, по их мнению, могло послужить пользе дела. Но делать добро по собственному своему побуждению, вследствие действительного понимания божества или хотя бы из стремления угодить богам, было далеко не в характере римлян. Вся их религиозность проистекала из основного понятия о полезности и основывалась на холодном расчете. По этим причинам религия такого рода не могла оказывать облагораживающего и смягчающего влияния на характер римского народа. Ревностный в желании, разумный в расчете, но бессердечный и холодный до жестокости — вот общие черты характера римлян и их политики, и римляне оставались неизменными до конца своего существования.

Однако, несмотря на сделанные ограничения, консульская власть была обширна и значительна. К консулам перешла вся военная власть. В качестве императора, то есть военачальника, они имели неограниченную власть над войском. На войне опасность недостатка в общем руководстве должна была вообще сильно чувствоваться и нередко вести к великим бедствиям.

Поэтому во времена таких крайних опасностей сенат поручал консулам назначение диктатора. Диктатор пользовался неограниченной властью только в течение шести месяцев для того, чтобы предохранить от перехода его чрезвычайных полномочий к царской власти. На это время все должностные лица подчинялись диктатору и были в полном его распоряжении, а Рим находился как бы в осадном положении. Диктатор выбирал себе помощника в лице начальника конницы, который командовал по его поручению и от его имени конницей. Несмотря на столь сильное искушение, до последних времен республики ни один диктатор не злоупотребил своей властью и не присваивал ее себе незаконным образом на более продолжительное, сверх положенного срока время. Напротив, все диктаторы старались как можно скорее исполнить возлагавшуюся на них задачу — спасение государства от угрожающей ему опасности и, по возможности еще до истечения законного срока, возвратить свои полномочия в руки народа. В качестве судей консулы решали или сами или через уполномоченных заместителей спорные дела граждан. Сверх того они были высшими должностными лицами государства и поэтому председательствовали в сенате. Назначение сенаторов, руководство прениями в сенате и экзекуция были их делом. Вследствие этого сенат являлся I первоначально лишь совещательным учреждением при консулах. Консулы по своему усмотрению созывали сенат для выслушивания его советов, но не для получения от него приказаний, которые они должны были бы исполнять в качестве бесправных исполнительных лиц.

Консул был уполномочен принимать все правительственные меры даже и без согласия на них сената. С течением времени между консулами и сенатом установились совсем другого рода отношения. В противоположность ежегодно сменявшимся консулам, сенату, члены которого назначались пожизненно и который имел влияние на избрание консулов и пользовался одним из них против другого, было легко достигнуть того, что в действительности консулы стали простыми исполнителями сенатских постановлений. Таким образом сенат постепенно сделался влиятельным учреждением. Он был высшим учреждением, имевшим надзор за всем управлением, за религиозными и финансовыми делами государства. Сюда принадлежали установление праздничных и торжественных дней, игр, освящение храмов и алтарей. Равным образом в его руках находилось распоряжение государственным имуществом, военной добычей и государственной казной. Учреждение постоянных должностей казначеев и контролеров, то есть квесторов, относится к 449 г. до Р. X. Сенат разрешал выдачу денежных сумм на сооружение общественных зданий, на военные нужды и организацию общественных игр. Затем следовало заведование иностранными сношениями. Сенат объявлял войну, назначал главных военачальников, предписывал набор войск и определял размер контрибуций, награждал, хвалил и осуждал военачальников и заключал мир. Сношения с другими народами он поддерживал через своих послов, которых имел право уполномочивать жаловать чужеземным государям и народам почетные титулы, как например титул «друзья» или «союзники» или другого рода отличия и подарки. Сенат, говорит Ине, был головой римского государственного тела, а консулы его руками. В совете сосредотачивалась и сохранялась сумма всей опытности и мудрости. Каков был сенат, такова была и римская политика, как внутренняя, так и внешняя, и ни одно из известных нам нововведений не могло осуществиться прежде, чем оно было всесторонне обсуждено в сенате. Все предложения, которые представлялись на разрешение народного собрания, предварительно должны были рассматриваться на заседании сената. На нём высказывались различные мнения и преследовались различные интересы. И только тогда, когда из политических прений вырабатывался определенный результат — «сенатское решение», предложение это представлялось на голосование в народное собрание, которое разрешало его простым утверждением или отрицанием: да или нет. Затем постановление народного собрания возвращалось в сенат для утверждения, и только после такого утверждения постановление становилось законом. Само собой разумеется, что патриции, из которых исключительно состоял сенат, нередко пользовались правом не соглашаться с постановлением народного собрания, как оружием против простого народа. Оружие это было вырвано из рук патрициев только при помощи двух законов — 339 года до Р. X. и 286 года до Р. X., и с этого времени утверждение сената превратилось в пустую формальность.

3. Война с изгнанными Тарквиниями. Порсенна.

(509…496 г. до Р. X.)

Изгнанный царь Тарквиний прибег к силе. Этруские города Вейи и Тарквиний собрали ему значительное войско, которое вел сын Тарквиния Арунс. Близ Арсийского леса произошла долгая и кровопролитная битва, в которой ни одна из сторон не стала победительницей. Оба предводителя, Брут и Арунс, пали в единоборстве. В самый разгар сражения они бросились друг на друга и одновременно пронзили один другого. Рассказывают, что римские женщины оплакивали Брута, как отца новой республики.

Но юной свободе грозила еще большая опасность. Могущественный царь этруского города Клузия Порсена, бывший главой союза этруских городов, давно уже ревниво наблюдал за вновь нарождавшимся городом — Римом. Просьба Тарквиния о помощи давала Порсене желанный предлог начать войну против Рима.

Многочисленное войско этрусков приблизилось в превосходящих силах, завладело находившимся на правом берегу Тибра холмом Яникулом и отбросило римлян за свайный мост обратно в Рим. Неприятель, наверное, вторгся бы вслед за бегущими римлянами в их город, если бы мужественный Гораций Коклес с двумя согражданами, а под конец один, не удерживал неприятеля до тех пор, пока римлянам не удалось разрушить мост.

Тогда Гораций Коклес воскликнул: «Отец Тиберин! Молю тебя, укрой это оружие и этого воина в твоем милостивом потоке». Затем в полном вооружении он бросился в реку и под градом стрел переплыл невредимо к своим, которые с восторженными криками понесли его на руках. Позже за этот подвиг, спасший Рим, ему было подарено столько земли, сколько он мог обойти с плугом в один день.

Этруски обложили Рим и через некоторое время в городе начался голод. Тогда римлянин Гай Муций принял решение убить Порсенну и тем избавить родной город от бедствий осады. С разрешения сената он отправился в неприятельский стан, но по ошибке вместо царя заколол его писца, которого принял за царя. Будучи схвачен, Муций, чтобы показать свое презрение к угрозам и пыткам, положил в пламя жертвенника свою правую руку и держал ее, не дрогнув, пока она не обгорела. Пораженный его мужеством, царь Порсенна отпустил его, а Муций, уходя, сказал ему, что еще триста молодых патрициев поклялись умертвить его. В память об этом подвиге Муций получил прозвище Сцеволы (левши).

Угроза Муция Сцеволы произвела на Порсенну такое впечатление, что он предложил осажденным заключить мир. Римляне обязались возвратить вейентинцам завоеванные ими в прежнее время земли и сдать оружие. На будущее время римлянам дозволено было употреблять железо лишь для земледельческих орудий. В залог же нерушимости договора Порсенна взял у них заложниками 10 юношей и 10 девиц. Среди последних находилась молодая девица Клепия. Вместе со своими подругами она бежала из этруского стана, переплыла Тибр и вернулась к своим. Однако римляне вновь выдали ее этрускам, поеле чего Порсенна, восхищенный их верностью в соблюдении договора, не только отпустил Клепию, но и позволил ей взять с собой столько из оставшихся заложников, сколько она пожелает. Затем Порсенна возвратился в Клузий.

Мост на сваях

Муций Сцевола

По свидетельству преданий, Тарквиний возбудил против Рима и латинян. Рим снова попал в бедственное положение, из которого его вызволил диктатор Авл Постумий. В 496 г. до Р. X. в большом сражении при озере Регилле он победил латинян, бывших под начальством зятя царя, Октавия Мамилия. Дошедшие до нас предания об этой битве особенно ярко доказывают, сколько недостоверного, баснословного и поэтического содержится в изображении всего этого периода. Так, согласно этим преданиям, даже боги принимали участие в битве.

Кастор и Поллукс осаждали неприятельский стан и явились в Рим первыми вестниками победы. Еще в позднейшие времена сохранялись следы от копыт их коней на каменистой почве. После этого сражения Тарквиний потерял всякую надежду, бежал в Кампанию, в город Кумы к тирану Аристодему и там скончался в 495 г.

4. Удаление восставших плебеев на священную гору. Учреждение народных трибунов. Кориолан.

(494…491 до Р. X.)

Уничтожение царской власти передало все управление государством в руки патрициев. Существовавшие и прежде различия в положении между обоими сословиями, теперь должны были еще больше увеличиться. Патриции имели исключительный доступ к государственным должностям, к званиям жрецов и сенаторов. Влияние их было значительно в центуриатских комициях. При этом, обладая собственностью на большую часть земельных угодий, в особенности на отнятые у неприятеля, патриции пользовались полным довольством в имущественном отношении. Вокруг патрицианских семейств толпились клиенты, то есть те из плебеев, которые в качестве «обязанных» состояли при главах отдельных патрицианских фамилий, должны были платить подати с доходов со своих земельных угодий и при этом соблюдать известную почтительность к своему покровителю (патрону). Отношения эти при необузданном корыстолюбии землевладельцев, разумеется, переходили большей частью на весьма тягостное зависимое положение.

Плебеи, лишенные всех прав, многократно бывавшие у патрициев в неоплатных долгах и, при жестокостях тогдашнего долгового права отданные вполне на произвол заимодавцев, находились, в противоположность полноправным патрициям, в безотрадном положении. Вследствие многочисленных войн, во время которых поля плебеев были опустошаемы, а усадьбы обращались в пепел, сами же плебеи отторгались от своих занятий безвозмездной военной службой, многие из них впали в несостоятельность. Суровым долговым правом заимодавцы пользовались самым беспощадным образом; Должников можно было не только выгонять из их домов и усадеб, обременять цепями, заключать в долговую тюрьму, но и принуждать телесными наказаниями к обязательной работе. Многие люди, находившиеся в такой кабале, могли показать на груди своей зажившие рубцы, а на спине кровавые подтеки от полученных ими побоев.

С тех пор, как нечего было более опасаться внешнего врага, патриции показали себя вполне бессердечными притеснителями бесправной и беззащитной массы плебеев. Если бы такое положение вещей продолжилось далее, то нельзя было бы и помышлять ни о внутреннем развитии, ни о дальнейшем внешнем росте государства. Прежде всего нужно было опасаться, чтобы Рим не подвергся нападениям враждебно настроенных соседей. От эквов, сабинян и вольсков защитились с большим трудом, так как плебеи, возмущенные своим бедственным положением, вновь прибегли к единственному, имевшемуся в их руках средству борьбы с несправедливостью — они отказывались нести военную службу.

Наконец, когда сенат, несмотря на свои обещания, отказал народу в содействии, народное недовольство перешло в открытое возмущение. Только что перед этим войска, состоявшие большей частью из плебеев, троекратно одержали победу над эквами, вольсками и сабинянами, и поэтому плебеи надеялись, что просьбы их будут удовлетворены. Но сделано ничего не было. И тогда терпение плебеев истощилось. Войско отказалось от повиновения и предводимое Сицинием Беллутом, удалилось на Священную гору, лежавшую на правом берегу реки Анио. Здесь оно раскинуло стан, укрепило его валами и рвами и угражало основать независимый от Рима «город плебеев». Эта «сецессия» (уход, удаление) плебеев совершилась в 494 году до Р.Х. В виду такой опасности сенат решился на переговоры. Посредником был избран патриций Менений Агриппа, расположенный к народу. Он обратился к плебеям с самыми убедительными увещаниями и рассказал им следующую притчу: «Однажды члены человеческого тела, устав работать на желудок, согласились между собой, чтобы руки не брали пищи, рот не принимал бы ее, а зубы не разжевывали бы. Но скоро они сами ослабли, и все тело пришло в совершенный упадок. Убедясь в необходимости желудка, члены снова с ним примирились. Так погибает при отсутствии единодушия отдельных сословий все государство. При общем же согласии оно становится сильнее».

Но на этот раз плебеи не поддались одним словам и обещаниям. Они объявили, что только тогда согласятся на возвращение и примирение, когда им представят гарантии от повторения несправедливостей со стороны патрициев и в особенности патрицианских чиновников. Выдвинутые плебеями условия были следующими: из среды плебеев должны назначаться особые должностные лица — общинные ходатаи, обязанные охранять их права и интересы от всякого рода посягательства на них. Эти лица получили название трибунов. Их особы должны были быть неприкосновенны. В качестве защитника народа трибун имел право словом вето (запрещаю) отменять постановления сената в заседаниях которого принимал участие, и патрицианские правительственные установления, в особенности в отношении назначения на военную службу, в случае, если они могли повредить интересам плебеев. Вначале было 2, потом 5, а под конец 10 народных трибунов. Они избирались в плебейских народных собраниях, в общинных трибах, о которых пойдет речь ниже, и только плебеи имели право занимать эти должности. Что власть народных трибунов вначале была ограничена, вытекает из самого существа дела, ибо нельзя предположить, чтобы сопротивление патрициев против нового учреждения могло быть побеждено с одного раза. Но с течением времени власть народных трибунов значительно повысилась. Они приобрели чрезвычайно важное право созывать плебеев на общинные собрания — комиции, где плебеи обсуждали свои сословные интересы и принимали свои плебисциты (народные решения) по трибам, то есть по округам (вначале 30, а впоследствии 35), как сельских, так и городских. Для этих комиций самые смелые народные трибуны, как например, Публий Валерий (472 г.) и Терентилий Арса (462 г.) сумели получить все более и более прав и полномочий, так что под конец они превзошли в своем значении центуриатские комиции. Таким образом, народные трибуны явились мощным рычагом, который постепенно устранил все преграды к дальнейшему развитию государственного устройства и привел к окончательному равноправию плебеев с патрициями.

Насколько, однако, с одной стороны учреждение должности трибунов было полезно для развития римской политической жизни, настолько, с другой стороны, оно должно было оказаться опасным в том случае, когда должности эти, с постоянно увеличивавшимися полномочиями, занимались честолюбивыми людьми, которых интересовало не благо государства, а личные интересы. И действительно, оно оказалось опасным и даже гибельным, ибо существенно содействовало тому, чтобы подкопать республику и подготовить почву для монархии.

Само собой разумеется, что патриции, и в особенности их выдающиеся представители, насколько могли, противодействовали успехам этих законных защитников интересов плебеев. Такого рода стремление обнаружилось через несколько лет после удаления плебеев на Священную гору. Когда в Риме наступил голод (в 492 г.), консулы приказали закупить хлеб в Этрурии и Сицилии. Кроме того, тогдашний властитель Сиракуз, Дионисий, со своей стороны прислал в дар большое количество хлеба. Одна часть сенаторов хотела, чтобы подаренный хлеб был раздаваем бесплатно, а купленный продаваем по низкой цене. Другая же часть советовала воспользоваться затруднительным положением народа и принудить его к повиновению и к отречению от трибунов. Во главе сторонников этого последнего мнения находился молодой римлянин Марций, прозванный Кориоланом за то, что незадолго перед тем, благодаря своей храбрости, завоевал город вольсков Кориолы. Считают, что это сообщение, скорее.всего, вымышлено, именно с целью объяснить прозвище Марция. Поэтому дальнейший рассказ о Кориолане следует так же понимать, как вымысел, сочиненный для прославления любви римского. героя к отечеству.

Кориолан, якобы, в присутствии трибунов с необыкновенной горячностью обрушился на плебеев. Плебеи пришли от этого в ярость, а трибуны потребовали привлечь Марция Кориолана в суд на трибутские комиции. Так как Марций в суд не явился, то был осужден ими заочно, вследствие чего покинул Рим и перешел к вольскам. Предводителем последних был в то время старинный враг римлян Аттий Тулл. Он принял Кориолана благосклонно, и оба они стали отыскивать предлог для объявления войны Риму. Предлог скоро нашелся. Римские консулы оскорбили вольсков, приказав им покинуть Рим, куда они пришли на праздничные игры во главе с Туллом. За это оскорбление вольски объявили войну римлянам и под командованием Тулла и Марция вторглись в римскую область. Многие латинские города были ими завоеваны, стан вольсков расположился в пяти милях от Рима. Вольски опустошили страну, но пощадили при этом патрициев. Римляне пришли в уныние и решили вступить с Кориоланом в переговоры. Сначала они отправили в качестве посредников пять знатнейших и находившихся с Кориоланом в дружеских отношениях сенаторов. Кориолан гордо отвечал им, что обязательным условием мира должно быть возвращение отнятых у вольсков городов. Второе посольство, состоявшее из жрецов, облаченных в праздничные одежды и украшенных знаками своего сана, также не добились успеха. Тогда в неприятельский стан отправились благороднейшие римские матроны, возглавляемые матерью Кориолана Ветурией и его женой Волумнией, взявшей с собой детей, и только им удалось смягчить гнев оскорбленного Кориолана. Когда шествие римских матрон приблизилось к стану, то сердце у Кориолана дрогнуло, он вышел к ним навстречу и, бросившись в объятья матери, воскликнул: «Ты спасла Рим, но погубила меня!» После этого он повел войско вольсков назад, но был умерщвлен ими за то, что они обманулись в своих ожиданиях.

5. Первый закон о полях. Закон Терентилия. Арсы. Децемвиры.

(480…450 г. до Р.Х.)

Большая несправедливость в отношении плебеев совершалась потому, что значительная часть земель, отнятых у неприятеля и ставших собственностью государства, была предоставлена патрициями, и они мало-помалу перестали платить налог, который следовал с них за пользование такими землями. Между тем, на плебеях, не получивших ни клочка завоеванной ими кровью государственной земли, кроме большей части взаимных государством податей, тяготел еще и поземельный налог. При таких обстоятельствах плебеи не имели никакой возможности выбиться из бедности и долгов. Поэтому в силу самой необходимости возник земельный вопрос, то есть вопрос о том, каким образом вытеснить патрициев из исключительного владения общественной землей, привлечь их к участию в уплате налогов и, действуя в этом направлении, подготовить гражданское равноправие патрициев и плебеев. Первую попытку разрешить этот вопрос предпринял Спурий Кассий в 486 г. В свое третье консульство он стоял на том, чтобы часть вновь приобретенных земель была предоставлена в собственность плебеям, а остальные присоединены к общественной земле, но с тем, чтобы тот, в чьем пользовании они будут находиться, платил за них поземельный налог. Но Спурий Кассий своими домогательствами возбудил против себя страшный гнев патрициев. По истечение срока его консульства, они обвинили его перед патрицианскими куриатскими комициями в том, что он якобы стремится к царской власти. Спурий Кассий был обвинен и сброшен с Тарпейской скалы, как самый обыкновенный преступник. Однако идея, за которую боролся Спурий Кассий, не погибла с ним. Напротив, она вызвала дальнейшие, еще более сильные волнения. Народные трибуны во вновь разгоревшейся борьбе старались шаг за шагом доставить плебеям новые преимущества и вытеснить патрициев с упорно занимаемой ими крепкой позиции. Но когда трибун Генуций в 474 году призвал консулов к суду трибутских комиций за неисполнение обещанного раздела земли, то в день разбора этой жалобы его нашли убитым в собственной постели (в 473 г.). Затем народному трибуну Публицию Валерию удалось провести закон, который упрочивал состав и полномочия трибуционных комиций. Вследствие этого патриции стали домогаться участия в трибутских комициях, но не имели в этом успеха. Между тем, комици-ям этим было предоставлено право обсуждения всех государственных дел и в особенности выбора трибунов. Позднее естественным последствием всего этого было то, что составлявшиеся в трибутских комициях народные постановления доводились через трибунов до сведения сената и таким образом комиций эти приобрели себе инициативу составления законов. Народный трибун Терентилий Арса сделал еще значительный шаг вперед (в 462 г.). Он потребовал, чтобы, во избежание произвольных решений при отправлении консулами правосудия и для управления делами государственными, были составлены и письменно изложены основанные на установившемся уже обычном праве обязательные законы и определенные правила, из которых впоследствии могло бы развиться уголовное и гражданское законодательство. Предложения Терентилия встретили жесточайшее сопротивление и были приняты лишь после десятилетней борьбы.

В это время Рим стал ареной самых страстных волнений. Дело дошло даже до открытого насилия, в котором главную роль играл Цесон Квинкций, молодой патриций, дерзкий, гордившийся своим высоким происхождением и телесной силой. Во время этих внутренних распрей сабинянин Гердоний неожиданно напал на Рим и овладел даже на несколько часов Капитолием. Кроме того, в это же время пришлось вести войну с эквами, которые окружили римское войско на горе Алгиде. Тогда решили разыскать искусство Л. Цинцината, отца Цесона, являвшего собой образ древней римской чистоты и простоты нравов. Узнали, что он обрабатывает землю в небольшом своем поместье, недалеко от Рима.

И действительно, послы сената нашли его за полевой работой в одной тунике. Опираясь рукой на заступ, Цинцинат дружески приветствовал послов. Потом он приказал своей жене принести тогу из хижины, чтобы в праздничном платье выслушать поручение сената. Цинцинат принял предложение и таким образом, был «прямо из плуга» назначен диктатором и в этом звании спас римское войско от опасности.

Наконец решено было назначить комиссию из трех патрициев, которой поручено было изучить в греческих городах Нижней Италии и в самой Греции тамошние законы, в особенности Солоновы в Афинах, и составить о них подробный доклад. Комиссия вернулась через два года и тогда (в 45 г.), по предложению трибунов, для составления законов были избраны из патрициев десять мужей, облеченных неограниченной властью. На время их деятельности были отрешены от своих должностей все должностные лица и трибуны. Эта комиссия, во главе которой стоял отличавшийся большим умом Аппий Клавдий, составила десять таблиц законов, но не вполне выполнила возложенную на нее задачу, вследствие чего десять мужей были оставлены работать и на следующий год. На этот раз, благодаря стараниями Аппия Клавдия, в комиссию эту вошли и три плебея. Едва власть попала в руки второй комиссии из десяти мужей, как началось поистине грозное правление (в 450 г.). Вместо того, чтобы, как прежде, пучки прутьев с воткнутыми в них секирами носились двенадцатью ликторами попеременно перед одним из децемвиров, теперь каждый из них открыто являлся в сопровождении этих законов власти над жизнью и смертью. Всякое сопротивление, в особенности со стороны плебеев, немедленно подавлялось силой. Таким образом неистовствовали децемвиры, прибегая к заключению в тюрьмы, к смертным казням и к изгнанию над своими действительными и мнимыми противниками. Ни сенат, ни народное собрание не созывались более. Суды были заняты их любимцами, а отряд преданных людей составлял род охранной стражи, которая затрудняла всякий доступ к децемвирам и позволяла им под своей защитой всевозможные насилия над жизнью и достоянием граждан, в особенности плебеев. В отношении же исполнения прямой, возложенной на них, задачи децемвиры действовали таким образом, что к концу срока своих полномочий составили еще две таблицы, так что общее число таблиц законов достигло двенадцати. Но эти двенадцать таблиц законов были утверждены сенатом только при консулах Горации и Валерии (в 448 г.). В настоящее время сохранились лишь отрывки этого древнейшего памятника римского права. Законы двенадцати таблиц заключали в себе постановления о краже, лихоимстве, о смягчении долгового права, о праве семейном и т.д. Одно из важнейших постановлений законов двенадцати таблиц утверждало, что только центуриатские комиций, признанные высшей судебной инстанцией в уголовных процессах, имели право выносить смертные приговоры.

По истечении годичного срока полномочий децемвиры отказались сложить с себя свое достоинство. Никто не осмелился им противодействовать. Но в это время два постыдных деяния: убийство Сикция и посягательство на Виргинию, довели общее негодование до высшей степени раздражения. Как раз в это время вспыхнула война с сабинянами и эквами. Два децемвира, в том числе Аппий, остались в городе, остальные повели войско на войну. Децемвиры пользовались при этом любым обстоятельством, чтобы обессилить своих политических противников. Так, между прочим, они приказали умертвить самым коварным образом одного из самых заслуженных старых воинов Сикция Дената, который участвовал в 20 сражениях и получил 45 ран, за то что он осмелился роптать на беззаконное, бесчеловечное правление децемвиров. В самом городе Аппий Клавдий довершил свои злоупотребления попыткой завладеть одной прекрасной девицей Виргинией. Она была дочь плебея и начальника когорты Виргиния и невеста молодого Ицилия. Виргинии находился в стане при войске. Аппий употребил все хитрости, чтобы соблазнить девушку и ее кормилицу — все было напрасно. Тогда Аппий прибег к дьявольскому средству. Он подговорил преданного ему клиента Клавдия предъявить требование о выдаче девушки под тем предлогом, будто она дочь одной из его рабынь и была выдана Виргинию его бездетной женой за свою дочь. Однажды, когда девушка шла в общественную школу, Клавдий, уверенный, что Аппий решит дело в суде в его пользу, схватил ее и потащил к себе, как свою мнимую собственность. С трудом удалось Ицилию отсрочить рассмотрение дела до следующего дня. Между тем, отец Виргинии, извещенный о случившемся, поспешил из стана и успел прибыть как раз к произнесению децемвиром решения, которым молодая девушка признавалась собственностью клиента. Когда отец увидел, что дочь его уводят насильно, он принял решение истинного римлянина. Он испросил разрешения поговорить с дочерью в последний раз перед разлукой. Ему разрешили. Тогда Виргинии отвел дочь в сторону, к находившейся вблизи бойне, выхватил нож и поразил ее в грудь, чтобы избавить ее от позора и бесчестия. Ярость народа от такой низости Аппия была безгранична. Поднялся целый взрыв негодования и разразились ужаснейшие проклятья на головы децемвиров. Между тем, Виргинии с окровавленным ножом, в обрызганной кровью одежде поспешил в стан и стал призывать войско к отмщению, все войско тотчас восстало и соединилось с плебеями, находившимися в городе. Вторичным уходом на Священную гору плебеи принудили сенат постановить отрешение децемвиров от должности. Теперь с ними поступили самым строгим образом: их заключили в тюрьму и решено было предать их суду. Но два главных руководителя, Аппий и Опиий, не дожидаясь приговора, покончили жизнь самоубийством, остальные были присуждены к изгнанию и лишению имущества.

Следует сказать, что справедливость этой истории, основанной на повествовании Ливия, оспаривается новейшей критикой. По ее мнению, Аппий был другом народа, так как он принял в состав второго децемвирата трех или пятерых плебеев и при помощи двух последних таблиц законов, которые сенат не хотел утверждать, старался подобно; Терентилию «установить оспариваемое уравнение прав обоих сословий на началах справедливости». И не говорит: «Если Аппий умер насильственной смертью, то не плебеи были тому причиной, а его сословные товарищи, преследовавшие его, как отступника и предателя. Написанные в аристократическом духе летописи Фабия, Цинция и др., из которых Ливии черпал сведения, не говорят об этом.»

6. Законы Валерия и Горация. Канулей. Военные трибуны с консульской властью

(448…444 г.)

С тех пор, как патриции вынуждены были допустить плебеев к участию в децемвирате, ничто уже более не могло воспрепятствовать народу непреодолимо стремиться вперед по пути достижения и других высших государственных должностей. От деспотических нападок со стороны разных должностных лиц плебеи были уже защищены учреждением трибуната. Но это казалось им лишь половиной успеха. Поэтому они сделали еще один шаг вперед. Они прямо потребовали, чтобы их допустили к участию сперва в законодательстве, а затем в управлении государством. На этом пути они сошлись с двумя проницательными государственными мужами, которые считали, что будет лучше мирно столковаться с плебеями, составляющими опору государства, чем допустить новый уход их и тем подвергнуть опасности самое существование республики.

То были вновь избранные в 448 г. консулы Валерий и Гораций. Они настояли на центуриатских комициях на следующем:

1 ) на будущее время никто не может быть представляем к занятию какой бы то ни было государственной должности без предварительного избрания народа, а тот, кто преступил этот закон, подлежит смертной казни;

2) тот, кто осмелится поднять руку на священную особу трибуна, обрекается на жертву Юпитеру, а имущество его отбирается и поступает в собственность храма Цереры и Либера (Бахуса);

3) все постановленное плебеями в их трибутских комициях должно быть обязательным для всего народа.

Конечно, постановления эти распространялись лишь на внутренние, гражданские дела, так как выборы консулов, решение вопроса о войне и мире и отправление уголовного судопроизводства оставалось за центуриатскими комициями. Равным образом постановления, состоявшиеся в трибутских комициях, подлежали утверждению сената. Но тем не менее было положено прочное основание, на котором могла развиться правильная связь между сенатом и плебеями с одной стороны и между сенатом и народными трибунами с другой. В скором времени дошло до того, что трибуны перестали быть безгласными слушателями на заседаниях сената, а стали являться туда в качестве народных ораторов И облеченные правом поднимать вопросы, представляли обсуждению этих заседаний предложения, которые подвергались затем голосованию народа.

Раз трибутские комиции приобрели право участвовать в законодательстве и даже постановлять обязательные для всего народа решения, то тем самым они получили и право суда в известных случаях, как, например, в делах о нарушении прав плебеев. Многие патриции, привлеченные трибунами к народному суду за проступки по должности или за понесенные ими на войне поражения, в скором времени испытали на себе все более и более возраставшую власть этого суда.

Но самый решительный шаг к достижению уравнения прав обоих сословий был сделан трибуном Канулеем в 444 году. Он потребовал уничтожения существовавшего в силу древнего обычая запрещения браков между патрициями и плебеями. Самая резкая противоположность между обоими сословиями до этого времени выражалась именно в том, что брак признавался законным только между лицами, принадлежавшими к одному сословию. Конечно, бывали случаи и смешанных браков, но дети, рождавшиеся от таких браков, признавались плебеями. С этих же пор дети, рожденные от брака патриция с плебейкой становились патрициями. Таким образом можно было с уверенностью надеяться на скорое слияние обоих сословий. Патриции с крайним упорством отстаивали древний обычай и укоренившийся предрассудок. Но когда пришлось доказывать, что от этого уравнения прав зависит счастье и благоденствие римского народа, и трибуны проявили не меньше стойкости и искусства и сумели заклеймить, как нечто ненавистное, лишение плебеев права заключать смешанные браки, сумели заронить сомнение в законности патрицианских привилегий, таким образом удалось, наконец, настоять на уничтожении запрета на смешанные браки.

Напротив того, второе требование Канулея, чтобы плебеи были допущены к участию в консульской власти, а именно, чтобы один из двух консулов всегда выбирался из плебеев, не получило на первых порах полного удовлетворения. Патриции сумели ослабить это предложение тем, что народу, вместо прежних исключительно патрицианских консулов было предложено право выбирать частью из среды патрициев, частью из плебеев трех «военных» трибунов с консульской властью. Сверх того этот компромисс был еще ограничен тем, что от консульства были отделены многие полномочия, послужившие к учреждению новой должности, занятие которой было доступно одним лишь патрициям. Эта новая цензорская должность, власть которой в последстии получила весьма важное значение, была установлена для заведования цензом, то есть налогом с имущества. Поэтому в круг ее действий входило также распределение граждан по классам в центуриях, составление списков сенаторов, всадников, граждан, установление налогов и податей и т.д. Вместе с этой финансовой деятельностью цензорам была предоставлена впоследствии и деятельность нравственно-полицейская. В силу предоставленного им права надзора за правами и суда за проступки против нравственности, они преследовали и наказывали за дурное воспитание детей, за беспорядочное ведение хозяйства и роскошь, за жеетокое обращение с рабами и клиентами, за недостойное поведение должностных лиц и т.д. Наказания назначались сообразно общественному положению виновных и состояли, например, в исключении из сената или из сословия всадников или в переводе из сельской в пользовавшуюся меньшим почетом городскую трибу.

7. Завоевание города вейев. Камилл.

(405…396 г. до Р.Х.)

Влияние патрициев благодаря их родовитости, богатству, прочной организации, политическому опыту, особенно проявлявшемуся в предвыборной борьбе, было так велико, что с 444 по 400 год до Р.Х. только они избирались военными трибунами с консульской властью. Впоследствии, начиная с 399 года стали выбираться и плебеи. Но нередко случалось, что сенат, вследствие будто бы нарушения формальностей, объявлял выборы плебеев недействительными, пользовался и другими средствами, чтобы не допустить плебеев к власти.

В своих стремлениях воспрепятствовать избранию плебеев на должность военных трибунов патриции не отступали ни перед какими средствами и нередко прибегали даже к убийству. Доказательством тому может послужить поразительная история Спурия Мелия.

По свидетельству Ливия, в десятом году после уничтожения децемвирата в Риме свирепствовал страшный голод. Многие, во избежании голодной смерти бросались в Тибр. Тогда один богатый плебей Спурий Мелий, принадлежавший к сословию всадников из сострадания к несчастному народу скупил хлеб и раздал его голодающим частью даром, частью за бесценок. Этим поступком он приобрел всеобщую любовь, и можно было ожидать, что при желании он добьется должности военного трибуна. Патриции решили во что бы то ни стало воспрепятствовать такой возможности. С этой целью Спурия Мелия обвинили в том, что он имеет в своем доме склад оружия, устраивает у себя тайные собрания и стремится к единовластию. Старому Цинциннату, назначенному диктатором, было поручено устранить эту опасность. Он направил к Мелию своего начальника конницы Сервилия Агалу с тем, чтобы тот привел его для дачи ответа по возведенному на него обвинению. Мелий отказался исполнить приказание и пустился бежать от ликтора и стал взывать к народу о помощи. Агала догнал его и поразил мечем. Это убийство удостоилось похвалы диктатора, как достославный подвиг, спасший свободу отечеству. Одновременно с этими внутренними междоусобиями продолжались внешние войны. Хотя нападения вольсков и эквов ослабели, но зато неоднократные ссоры с северными соседями, этрусками, и распри с соседними городами Фиденами и Вейями привели к серьезной войне, из которой Рим с величайшим напряжением сил сумел выйти победителем. Сначала были завоеваны и разрушены Фидены, затем наступила очередь цветущих и многолюдных Вейев, которые долгое время были достойным соперником Рима и нанесли роду Фабия в 447 г. кровавое поражение на речке Кремере. Борьба хорошо укрепленного, расположенного на крутом холме и окруженного двумя реками города, была упорна и продолжительна. Войску пришлось осаждать его и зиму, и лето. Римляне не привыкли вести войны такого рода. До сих пор они совершали непродолжительные походы против разбойнически вторгавшихся шаек эквов и вольсков и после кратковременных перерывов снова возвращались к полевым работам и домашним занятиям. Теперь же воины, находясь на войне и зиму, и лето, не могли сами себя вооружать и обеспечивать продовольствием, и их приходилось содержать за счет государства. Таким образом римляне пришли к мысли о выдаче войскам жалованья. Благодаря этому нововведению римское войско, составленное из граждан Рима, получило способность вести действительные завоевательные войны, даже если они велись в значительном удалении от города.

Город Вейи

Война против Вейев продолжалась уже девять лет с переменным успехом. Римлянам впервые, пришлось предпринять настоящую осаду. Они расположились перед городом укрепленным лагерем, построили осадные машины, придвинули боевые щиты, но взять его не смогли. Окончательно покорить город удалось диктатору Марку Фурию Камиллу в 396 г. Он приказал сделать подкоп, который шел из римского лагеря под стеной города до середины вейентинского замка, где находился храм Юноны. Сильный вооруженный отряд римлян проник этим подземным ходом до самого храма. Оставалось только вскрыть пол, и в этот момент, как свидетельствует предание, воины услышали голос верховного жреца. Держа перед царем мясо убитого жертвенного животного, он сказал: «Кто принесет эту жертву богине — хранительнице Вейев, тот победит в битве». В то же мгновенье пол был взломан и в храм ворвались, прикрываясь щитами, римские воины. Камилл выхватил жертвенное мясо из рук жреца и принес его в жертву на алтаре Юноны. Это решило исход осады. Отряд Камилла, покинув храм, с боем прорвался к городским воротам и впустил в город основную часть римских войск. Вейи подверглись разграблению, в руки победителя попала богатая добыча. За эту победу Камилл удостоился такого блестящего триумфа, какого римляне еще не видывали. В роскошном одеянии, стоя на колеснице, запряженной четверкой белых коней, двигался он вверх по Священной дороге к Капитолию во главе своих опьяненных радостью воинов, воспевавших ему хвалебные гимны.

Плодородие завоеванной у вейентинцев земли и красота города столь сильно подействовали на воображение римлян, что зашла всерьез речь о том, чтобы переселить туда часть народа. Вопрос этот вызвал в сенате горячие споры, при этом Камилл решительно высказывался против переселения, видя в нем разделение сил, способное ослабить Рим и вызвать в будущем опасные осложнения. Его мнение было принято, и переселение не состоялось.

Прошло некоторое время, и Камилл стал жертвой оскорбительной неблагодарности. Трибуны обвинили его в несправедливом разделе военной добычи и даже сокрытии некоторой ее части и потребовали к народному суду. Ему было вменено также в преступление и то, что он триумфиальным въездом своим на колеснице, запряженной четверкой белых коней, позволил себе уподобиться Юпитеру Капитолийскому.

Оскорбленный этими обвинениями, Камилл не стал ждать приговора народного собрания и удалился в добровольное изгнание в Ардею.

Когда он покидал Рим, то выйдя из ворот, обратился с мольбой к богам, чтобы они скорее заставили его сограждан раскаяться.

8. Галлы в Риме. Камилл

(390 г. до Р.Х.)

Скоро боги исполнили желание Камилла. Над Римом, начинавшим уже расцветать и приобретать могущество и благосостояние, разразилась жестокая буря. Началось нашествие галлов.

Вскоре после изгнания Камилла в римский сенат явились послы этруского города Клузия с просьбой о помощи против дикого врага, галлов (кельтов), пришедших из-за Альп. Еще сто пятьдесят лет перед тем галльские племена заняли Верхнюю Италию. Часть этих племен, сенонские гаЛлы, обитавшие между Равенной и Анконой под командованием царя своего Бренна перевалили через Альпы и напали на Этрурию.

Римляне откликнулись на просьбу, но вместо войска отправили в качестве послов трех сыновей М. Фабия Амбуста, чтобы они потребовали от галлов не совершать враждебных действий против союзников римского народа. Галлы ответили на это, что согласны заключить мир, если клузийцы уступят им часть своих излишних полей.

Послы вернулись из стана галлов в осажденный город и сообщили там о требованиях Бренна. Требования были отвергнуты, а чуть позже клузийцы совершили вылазку против галлов, в которой вопреки международному праву принял участие один из римских послов. В стычке этот посол убил галльского военачальника и завладел его оружием. За столь грубое нарушение международного права Бренн потребовал от римлян выдачи всех трех Фабиев. Народ не только отверг это требование, но назначил Фабиев военными трибунами. Тогда галлы двинулись на Рим. Римляне под командованием трех Фабиев выступили им навстречу и сошлись с ними на речке Аллии в одиннадцати милях от Рима. Здесь 18 июня 390 года произошло сражение. Римляне были разбиты наголову, и с тех пор Аллиев день считался в Риме несчастным. В Риме считали уже все потерянным, город был покинут. Целыми толпами люди бежали в Этрурию. Многие сенаторы, сановники и другие должностные лица вооружились и заняли Капитолий, собрав в него сколько можно было съестных припасов и сложив туда все драгоценности, какие только им удалось спасти. Только самые престарелые сенаторы в количестве восьмидесяти человек не пожелали оставить город. Они завернулись в тоги и в ожидании смерти поместились в своих креслах из слоновой кости на площади перед своими домами.

На третий день после битвы при Аллие галлы вошли в никем не защищенный Рим. Сенаторы и первый из них, Марк Папирий, были умерщвлены, всё остававшиеся в городе жители — тоже, а самый город был разграблен и превращен в пепел. Но штурм Капитолия был успешно отбит, и галлам пришлось приступить к его осаде. Однако скорым успехом осада не увенчалась, поскольку город, превращенный в груду развалин, не мог галлам ничего доставить, и они начали терпеть нужду в жизненных припасах. В попытках отыскать продовольствие галлы целыми толпами стали бродить по окрестностям Рима. Один из их отрядов, пришедший к Ардее, был разбит жителями этого города под предводительством Камилла. В это же самое время римляне, собравшиеся в Вейе, разбили отряд этрусков, который вторгся в римскую область и возвращался оттуда с добычей. Эти успехи воодушевили римлян, и они решили избрать Камилла своим главным военачальником и под его; предводительством освободить Рим. Но для утверждения Камилла в звании— военачальника надлежало предварительно получить согласие сената, осажденного в Капитолии. Исполнить это опасное поручение взялся Понций Коминий. Он успешно прокрался сквозь неприятельский стан в Капитолий и возвратился оттуда в Вейи с сенатским, постановлением о назначении Камилла диктатором. Но в то же самое время, когда Камилл собирал войска в Ардее и Вейях, осажденные очутились в крайней опасности. Галлы, заметив следы Коминия, взобрались было уже ночью на Капитолий. Но в эту минуту крик посвященных Юноне гусей разбудил Марка Манлия, и галлы были им отражены и сброшены вниз. Таким образом крепость была спасена. После семимесячной осады и осажденных, и у осаждавших начался голод, а среди галлов открьлась зараза. Вследствие этого стороны были склонны вступить в переговоры. Бренн согласился удалиться со своим войском за тысячу фунтов золота.

При взвешивании собранного трудом золота галлы употребили неверные весы. Римляне хотели этому воспротивиться, и тогда Бренн, бросив свой меч на чашу весов, воскликнул: «Горе побежденным!» В эту минуту явился со своим войском Камилл, объявил договор недействительным, прогнал галлов из города и разбил их в большом сражении в восьми милях от Рима.

Камилл и Бренн

Камилл совершил торжественный въезд в разрушенный город, причем ликовавшие воины называли его отцом отечества и «вторым Ромулом». Разрушенный город стал быстро отстраиваться, но исторические документы, за исключением уцелевших случайно, пропали безвозвратно.

Прозвание второго Ромула Камилл заслужил еще и в другом смысле. Теперь, когда Рим превращен был в груду пепла, прежнее желание народа переселиться в Вейн воскресло с новой силой, и вопрос о переселении был поднят самими трибунами, которые надеялись таким образом покончить с постоянными спорами с притязательными патрициями из-за раздела земельных угодий и основать в плодородной Вейентинской области свободную общину на новых началах. Камилл воспротивился этой идее всеми силами, умолял народ не оставлять храмов и алтарей богов и напомнил ему о выгодном расположении Рима. Народ согласился с его доводами. Вполне утвердил народ в этом решении глас богов. Произошло это следующим образом. В то самое время, когда сенат обсуждал вопрос о переселении, на форуме показался отряд воинов, и начальник отряда воскликнул: «Стой! останемся здесь». Заседавшие в куриях сенаторы приняли эти случайные слова за хорошее предзнаменование и за указание богов. Народ принял это толкование, переселение было отменено, и все принялись за восстановление города.

Следует сказать, что история вторжения галлов, составленная Ливием по написанной в греческом духе летописи Фабия Пиктора, изукрашена романтическими вымыслами. Все подробности измышлены с целью прославления Камилла. Рассказ о спасении Капитолия гусями и храбростью Манлия равным образом относятся к области мифа. Прэтому действительными историческими событиями остаются только вторжение галлов, поражение римлян при Аллии, разрушение Рима и не удавшаяся осада Капитолия. Столь же сомнительным следует считать сообщение Ливия о походах римлян против галлов, якобы совершенных между 367 и 349 годами. В первом из них еще раз победоносно выступает престарелый Камилл, а во втором юный Тит Манлий, согласно Ливию, убивает в единоборстве исполина галла, завладевает его золотым ожерельем, за что получает прозвание Торквата.

9. Манлий Капитолий. Борьба за государственные должности. Законы Лициния.

(385…366 г.)

После ухода галлов для римлян и в особенности для плебеев наступили мрачные времена. Всюду, где прошли варвары, все было разрушено и разграблено. Наступило поистине невыносимое, бедственное положение. Не было самого необходимого: ни хлеба, ни овощей, ни скота, ни жилищ, а главное — семян для посева. У плебеев не было средств, чтобы приобрести все это, и им не оставалось ничего другого, как взять это в долг у патрициев. При этом всякий должник в силу все еще существовавшего сурового долгового права должен был приготовиться к самому безжалостному с собой обращению. В таком бедственном положении над народом сжалился Манлий Капитолии. Он продал свой земельный участок, доставшийся ему в Вейентинской области, и выкупил из кабалы 400 бедных плебеев. Одного из отрядных начальников, который должен был лишиться свободы за долги, он выкупил сам, заплатив за него собственные деньги. Можно было с уверенностью предположить, что Манлий потребует снижения, а может быть, и прямого погашения долгов посредством уплаты их из денег, выручаемых от продажи общественных земель. Вследствие этого он стал любимцем плебеев и страшным для своих сословных товарищей. За дружественное отношение к народу Манлия постигла месть патрициев. В их глазах Манлий был изменником, за что и заслуживал смерть. Диктатор Авл Корнелий Косе обвинил его в государственной измене и заключил в темницу. Но вследствие угрожающего положения народа его пришлось выпустить на свободу, которой он воспользовался для того, чтобы еще больше восстановить народ против патрициев. Тогда Манлия снова обвинили в стремления к царской власти. Ввиду того, что при первом публичном разбирательстве дела народ при виде спасенного Манлием Капитолия не мог признать его виновным, новое было назначено в месте, откуда нельзя было видеть Капитолий. Так говорит предание. Более достоверным, однако, следует считать то, что в виду невозможности осуждения Манлия в центуриатских комициях, он был привлечен к суду патрицианских куриатских комиций и приговорен здесь к смерти. Затем Манлий был сброшен с Тарпейской скалы, а дом его, находившийся на Капитолии, был срыт до основания. Едва Манлий пал жертвой несправедливого судебного приговора, как снова усилились притеснения плебеев патрициями. Кончились же они прямо противоположным результатом — полным уравнением прав обоих сословий. Вот как это произошло.

Свержение осужденного с Тарпейской скалы

В 376 году два народных трибуна Лициний Столон и Л. Секстий выступили с предложениями, направленными к уравниванию прав патрициев и плебеев. То были следующие три предложения. Первое касалось временного облегчения долговых обязательств и уничтожения кабалы за долги. В соответствии с этим предложением должники обязаны были возвратить лишь полученный взаймы капитал за вычетом уже уплаченных процентов. Остальная же часть капитала должна была быть выплачена в течение трех лет. Второе предложение имело в виду устранение зла в самом его корне. Ибо где же следовало искать истинную причину непосильного обременения плебеев долгами, как не в недостатке свободной земельной собственности? Находившегося в зависимости, обложенного податями земледельца надлежало обратить в свободного собственника земли. К достижению этого и было направлено второе предложение, согласно которому ни один гражданин не мог иметь в своем владении более 500 югеров^[12] общественной земли. Таким образом появлялась возможность создать большое число свободных земельных собственников, а излишнюю землю разделить между бедными плебеями. В силу третьего предложения отменялась существовавшая еще должность военных трибунов с консульской властью и восстанавливалось прежнее консульское звание с важным прибавлением, что один из консулов непременно должен быть из плебеев. Патриции употребили все средства хитрости и насилия, к которым не раз успешно прибегали, чтобы воспрепятствовать осуществлению этих реформ. Они даже сумели привлечь на свою сторону некоторых из десяти трибунов, которые выступили против Лициния и Секстия. Но, с другой стороны, в среде самой аристократии, по примеру Кассия и Манлия, образовалась оппозиционная консервативной либеральная партия, стремившаяся к улучшению существующего порядка вещей. Поддерживаемая этими друзьями плебеев, народная партия после упорной десятилетней борьбы все-таки победила. Патриции вынуждены были уступить, и предложения Лициния и Секстия, принятые трибуционными комициями, были утверждены сенатом. Когда наступил срок выборов консулов, то Л. Секстий стал первым консулом, избранным из плебеев.

Когда патрициям пришлось в конце концов поступиться столь упорно отстаиваемым ими консульством, то они постарались спасти хотя бы то, что могло быть еще спасено. Им удалось отделить от консульского звания одно существенное преимущество — судебную власть и возложить ее на вновь учрежденного сановника — претора, на должность которого избирались исключительно патриции. Двум эдилам (помощникам трибунов) из плебеев были противопоставлены два эдила из патрициев. Они заведовали полицейскими делами, общественными зданиями, следили за порядком на улицах и площадях и за правильностью совершавшихся на них торговых сделок. Позднее, в их обязанность перешло также устройство праздничных игр, которые оплачивались ими же.

Теперь постепенно становилось все более серьезным значение на родных трибунов, и они сами действовали все более решительно и смело. Уже в 356 году диктатором был избран плебей Марций Рутил. В 351 году плебеи получили доступ; к цензорству, затем к преторству и наконец, в 300 году к занятию жреческих должностей. В 326 году суровые долговые законы были уничтожены, долговые обязательства не могли более распространиться на личность, жизнь, свободу должника.

Таким образом борьба патрициев с плебеями закончилась установлением их полного политического равноправия. В память об этом был воздвигнут храм Конкордии (Согласия). Благодаря окончанию внутренних смут был приобретен избыток свежих сил. Ничем не разделяемые и не раздробляемые, они получили возможность действовать сообща, с удвоенной энергией. Настала пора, когда Рим, достигший внутреннего спокойствия, получил возможность выступить из непосредственно окружавших его границ и отважиться сделать первый шаг к распространению своего владычества над Италией. Это случилось во время Самнитских войн.

10. Первая Самнитская война.

(343…341 г. до Р. X.).

Со взятием Веий римлянами сила этрусков была сломлена. Но на юге стоял еще не побежденный, равный по силам римлянам противник — самнитяне. Как и римляне, они принадлежали к сабельскому племени, обитавшему в средней, гористой части полуострова. Самнитяне поселились в области реки Вольтурна, там, где Аппенинны достигают значительной высоты. Это было суровое, но не грубое, воинственное, предприимчивое и смелое племя. По вооружению и тактическим способностям самнитяне нисколько не уступали римлянам. Но им недоставало прочного единства и политического центра, ибо отдельные общины их жили независимо друг от друга. Этот недостаток в противоположность прочно сплоченной массе, какой были к тому времени римляне, оказался роковым для самнитян.

К западу от самнитской гористной области, на равнине, лежала прекрасная Кампания, населенная родственными самнитам племенами. Однако племена эти, вследствие смешения с коренными жителями и утраты своих первобытных простых нравов, совсем уже позабыли о своем древнем родстве с горными самнитянами. Богатейшим и прекраснейшим городом Кампании была Капуя. В ней, так же как в Риме, боролись между собой самым ожесточенным образом две партии: аристократическая и народная. Последствием этих раздоров было то, что эта чудная страна, «сад Италии», рано или поздно должна была сделаться добычей соседей, римлян или самнитян.

Из недостоверных и сбивчивых показаний римских летописей, которыми пользовались Ливии, Дионисий и Аппиан, невозможно с точностью определить, что послужило непосредственным поводом к столкновению между римлянами и самнитянами. По свидетельству летописей, это столкновение произошло следующим образом: сидицины, один из сабельных народов, главным городом которых был Теан, расположенный на прославленной своим вином горе Массике, подверглись нападению самнитян, которые стали сильно их притеснять. Сидицины обратились за помощью к кампанцам. Но кампанцы также не устояли против самнитян и сами вынуждены были искать посторонней помощи. Они отправили посольство в Рим с просьбой помочь им. Хотя римляне с 354 года и находились в союзе с самнитянами, но сенат, несмотря на это, решил в случае, если самнитяне не перестанут нападать на кампанцев, оказать этим последним помощь.

Летописцы повествуют о целом ряде удивительных геройских подвигов и победе в этой первой самнитской войне. Так, М. Валерий Корв одержал победы у горы Гавра при Кумах в 343 году и при Суессуле. В другой раз римское войско, бывшее под начальством Авлия Корнелия Косса и окруженное самнитянами, было спасено благодаря мужеству военного трибуна Деция Муса. Об этом Ливии рассказывает следующее: Консул Корнелий Косе вел войско по глубокой лощине, пролегавшей между высокими, лесистыми горами, и не принял при этом никаких предосторожностей. Он был со всех сторон окружен неприятелем и заметил самнитян под своей головой только тогда, когда легионы его не могли уже отступить без больших потерь. В то самое время, когда самнитяне выжидали, чтобы все войско спустилось в самую глубину лощины, военный трибун Публий Деций сказал встревоженному консулу: «Видишь ту вершину над неприятелем? Это якорь нашей надежды и нашего спасения, только бы нам удалось завладеть ею. Самнитяне, должно быть сослепу, оставили эту вершину незанятой. Мне достаточно один легион из передового отряда и копьеносцев, чтобы занять ее и обезопасить передвижение основного войска. Из боязни подвергнуться нападению сверху, неприятель не посмеет пошевелиться. Нас спасет от беды или счастье римского народа, или наша храбрость.»

Консул принял план Деция и похвалил его. С небольшим отрядом Деций сумел пройти через лесистые горы и был замечен неприятелем только когда уже был у цели. Привлекая к себе внимание неприятеля, Деций дал консулу возможность совершить маневр через лощину. Бросаясь то в одну, то в другую сторону, самнитяне упустили благоприятный момент для действий против обеих групп. Они лишились возможности преследовать консула в лощине, в которой еще недавно могли осыпать его своими стрелами и не сумели построить войска в боевой порядок для штурма холма, где засел Деций. Они то пытались окружить холм, чтобы отрезаь Деция от консула, то наоборот открыли ему дорогу, чтобы напасть на его отряд, когда он спустится в лощину. Пока самнитяне так метались и перегруппировывали силы, наступила ночь. Деций был удивлен тем, что самнитяне упустили возможность напасть на него в момент, когда его отряд поднимался на холм и не удосужились позже окружить холм валами и рвами. Вызвав к себе центурионов, он сказал им следующее: «Какое незнание правил войны, какую нерасторопность показывают самнитяне! И эти люди могли одерживать победы над сидицинами и кампанцами! Видите, как их отряды бросаются то туда, то сюда, понапрасну растрачивая силы, в то время как могли бы успеть окружить нас валом. Но мы будем похожи на них, если промешкаем здесь более, чем следует. Итак, идите за мной. Пока еще не стало совсем темно, узнаем, где они расставили часовых и где есть отсюда выход».

Надев плащ простого воина, Деций вместе с главными начальниками, тоже переодетыми в солдат, осмотрел неприятельские посты и сориентировался на местности. Расставив затем часовых со своей стороны, Деций отдал всем приказ, что, когда ночная смена часовых будет отозвана звуком рожка, весь отряд в полной тишине должен собраться в условленном месте и начать прорыв. Операция блестяще удалась. В назначенное время под предводительством Деция отряд стал бесшумно передвигаться через места, не занятые неприятельскими часовыми. Они прошли уже до середины неприятельского стана, когда один из воинов Деция, переступая через спящего часового, произвел шум ударом щита. Пробужденный этим шумом часовой вскочил и разбудил соседа, и они разбудили остальных. Но проснувшиеся часовые не могли сообразить в темноте, кто двигается по лагерю — свои или чужие, римляне, занимавшие холм и желавшие теперь пробиться, или же консул, напавший на стан со своим войском. Тогда Деций приказал своим воинам, которые не могли уже больше скрывать своего присутствия, поднять крик. Этот мощный крик в ночи привел полусонных самнитян в такой ужас, что они совершенно растерялись и не могли ни оказать сопротивление противнику, ни преследовать его. Воспользовавшись замешательством самнитян, римский отряд, сминая вражеских часовых, стремительным броском проложил себе дорогу в стан консула.

В награду за этот подвиг консул подарил Децию золотой венок, 100 быков и, сверх того, необыкновенно красивого белого быка с позолоченными рогами. Всем воинам, участвовавшим в этом походе, был назначен пожизненно двойной паек хлеба, по одному быку и по две туники. Когда были розданы награды, воины с громкими кликами, в знак своей признательности, возложили на Деция венок из трав, второй венок был возложен на Деция его отрядом. Украшенный этими почетными знаками отличия, Деций принес в жертву Марсу прекрасного белого быка, а сто быков отдал воинам, которые принимали участие в смелой операции. Для этих же воинов было куплено на собранные деньги по фунту меда и фляге вина. Все это было съедено и выпито при всеобщем веселье.

Последствия этой первой войны были для римлян весьма благоприятны. По окончании похода, который продолжался лишь год, они завладели Капуей. Но их победоносное шествие было внезапно остановлено серьезной опасностью.

В промежутке между первой и второй самнитскими войнами на востоке велись Александром его знаменитые завоевательные походы (334…325 г.). Македонский герой встретил у греческих историков единодушный восторг, и они не переставали превозносить его деяния. Римскому же историку Ливию эти восхваления показались чрезмерными и подали ему повод задаться вопросом, можно ли допустить, что, если бы Александр после покорения Азии направился против римлян, он точно так же победил их? Для разрешения этого вопроса Ливии делает сравнение личностей предводителей, военных удач, численности и храбрости войск. У него не вызывает сомнений, что римские полководцы, с которыми пришлось бы вести войну Александру — Манлий Торкват, Пепирий Курсор, Фабий Максим, оба Деция и другие не уступали Александру ни в способностях, ни в личном мужестве. «И дал ли бы еще, — пишет Ливии, — превзойти в проницательности этому юноше римский сенат, тот самый сенат, о котором только один человек составил себе вполне верное представление, назвав его „советом царей“. Именно в таких выражениях рассказывал Пирру его посол Киней о сильном впечатлении, произведенном на него римским сенатом. Затем Ливии приходит к выводу, что Александр встретил бы со стороны римлян гораздо большее сопротивление, чем со стороны персов, весьма изнеженного народа, во главе которого стоял царь „с женским хвостом“, и что Александр скорее захватил их как военную добычу почти без кровопролития, нежели победил как врагов в серьезном сражении.

Римский щит

Кроме того, по мнению Ливия, войско, которое привел бы с собой Александр, перенявшее персидские нравы и изнеженное, уже не могло бы быть прежним македонским. И сам Александр тоже был бы уже совсем другим. Он явился бы в Италию похожий на Дария, ставший рабом своих страстей, в особенности пьянства. Его военные победы всегда были только результатом его личного счастья и продолжались короткое время — всего десять лет. Их нельзя сравнить с военным счастьем целого народа, который в течение нескольких столетий, хотя и терпел поражения в отдельных сражениях, не проиграл ни одной войны. Что же касается боевых сил, которые Александр мог привести с собой, их численности, вооружения и качества, то самое большее, сколько он мог бы перевезти морем, это 30.000 македонских ветеранов и 4.000 фессалийских всадников. Если бы Александр взял с собой персов, индусов и другие народы, то они были бы для него скорее обузой, чем серьезными, боеспособными воинами. К этому прибавилась бы еще трудность с восполнением убыли в войсках. И в отношении вооружения римляне превзошли бы македонцев. Оружие последних составляли круглый щит и длинные копья. Римляне же были вооружены большим, прикрывающим все тело щитом и цилумом (метательным копьем, дротиком), оружием, которое значительно превосходило копье и применялось как для метания, так и для нанесения удара. Воины в обоих войсках стойки и непоколебимы, соблюдают равнение в рядах и шеренгах. Но македонская фаланга была мало подвижна и сплошь однородна. Римский же боевой порядок был разнообразен, состоял из многих частей и легко был разделяем и вновь соединяем по мере надобности. И кто, говорит Ливии, мог бы сравниться с римлянами в выносливости и стойкости в обороне? Александр может быть и победил бы их в одном сражении, но в конце войны все-таки оказался бы побежденным. Была ли хоть одна битва, сломившая мощь римского народа? Ни Кавдинское ущелье, ни даже впоследствии Канны не сломили ее. По всей вероятности, считает Ливии, Александру, имей он даже вначале успех, пришлось бы все-таки с тоской вспоминать о персах, индусах и невоинственной Азии и признаться самому себе, что доселе ему приходилось вести войну только с женщинами… Если мы как следует подумаем над рассуждениями Ливия, то должны будем признать, что в целом он прав, хотя в оценке тактики и стратегического таланта великого монарха многое он несколько умалил. Можно предположить, что в этом отношении Александр доставил бы римлянам не меньше хлопот, чем впоследствии Пирр в начале своей войны с ними. И в осадном искусстве Александр, без сомнения, превосходил римлян. Об опыте же его ведения войны на море не может быть и речи. На этом поприще римляне вовсе не могли бы померяться с ним силами. Но в конце концов Александр, несмотря на чарующую силу своей личности, побуждавшую его войска к величайшему самопожертвованию, наверное уступил бы, подобно Пирру, непоколебимой стойкости чувства долга римских граждан, непреклонному мужеству и государственной мудрости римского сената.

11. Латинская война.

(340…337 г. до Р. X.)

Хотя латины находились в союзе и племенном родстве с римлянами, сражались и побеждали вместе с ними, говорили с ними на одном языке и имели одну с ними религию, римляне не собирались предоставлять им равные с собой права и признать их своими гражданами. В противоположность могущественным римлянам, латины, как более слабый член союза, оставались в некоторой подчиненности и зависимости. Так как римляне со свойственным им себялюбием преследовали лишь собственные выгоды, нисколько не заботясь о других, то латины очень почувствовали их пренебрежение, в особенности после того, как они самоотверженно содействовали римлянам в покорении Веий и в победах первой самнитской войны. В конце концов, устав от беспощадной политики римлян, латины в 341 году отправили обоих преторов Латинского союза, состоявшего из старинных городов: Тибура, Пренесты, Ариции, Ланувии, Велитры и других, в Рим доложить сенату о притеснениях, учиняемых латинянам и об их требованиях. Они хотели, чтобы в будущем один из консулов и половина сенаторов избирались из латинян. Требование это, несмотря на всю его справделивость, было с негодованием отвергнуто, и латинские послы, чтобы не пасть жертвами народной ярости, вынуждены были с величайшей поспешностью выехать из Рима.

После такого поступка с латинским посольством война стала неизбежностью. При первых же признаках подозрительного брожения в латинском городе Лацие римляне поспешили заключить мир с самнитянами, нисколько не заботясь при этом, что вступают в союз с ними против своих же кровных, до сих пор всегда верных им союзников. Кампания, жители которой всегда держали сторону римлян, сделалась театром войны. Предания повествуют о двух ужасных человеческих жертвах, из которых одна была вызвана требованиями римской воинской дисциплины, а другая любовью римлян к своему отечеству.^[13]

Римское войско в ожидании битвы стояло у подошвы горы Везувия. Со стороны консулов последовало строгое приказание избегать всякого столкновения с неприятелем, в особенности единоборства. Приказание это было вызвано опасением, что, вследствие существования между—воюющими всевозможных дружественных и родственных отношений, будет нарушен порядок военной дисциплины. Сын консула Манлия Торквата, Т. Манлий, командовавший отрядом всадников, во время рекогносцировки слишком близко подъехал к неприятельскому стану. Там в это время находился лично ему известный предводитель неприятельской конницы Геминий Меттий. Между ними завязался разговор. «С одним только отрядом, — сказал Геминий насмешливо, — вы хотите сражаться и с латинами, и с их союзниками? Что же в это время будут делать консулы и консульские войска?» «Они вовремя придут на место, — отвечал Манлий, — и вместе с ними явится сам всемогущий Юпитер, как свидетель нарушенного вами договора. Если при Регильском озере мы дали вам знать о себе, то здесь приложим все усилия, чтобы навсегда отбить у вас охоту вступать с нами в битву». На это Геминий, отъехавший несколько от своих, возразил: «А не желаешь ли ты, пока наступит день битвы, померяться со мной силами, чтобы теперь же, по исходу нашего единоборства заключить, насколько латинский всадник превосходит римского?» Под влиянием ли гнева или стыда отказаться от состязания, увлекаемый ли непреодолимой силой рока, юноша воспламенился мужеством. Забыв о приказе отца и распоряжении консулов, он опрометью бросился в бой, последствия которого, выиграл бы он его или нет, были бы для него одинаковы. После того, как остальные всадники очистили место как бы для представления, Манлий и Меттий бросились друг на друга. И когда они с оружием наперевес столкнулись, то дротик Манлия скользнул по шлему врага, дротик Меттия — по шее лошади Манлия. Тогда бойцы поворотили коней. Манлий, размахнувшись первый, ударил дротиком лошадь Меттия между ушей и та, поднявшись на дыбы, сбросила с себя всадника. Меттий, опираясь на щит и меч, хотел было подняться, но Манлий пронзил его своим дротиком. Удар был так силен, что дротик пробил ему шею и прошел сквозь ребра. Сняв с Меттия его военные доспехи, Манлий в сопровождении своего ликующего отряда возвратился в стан. Не зная, какая участь ожидает его, Манлий тотчас вошел в палатку военачальника, своего отца. «Отец, — воскликнул он, — чтобы всякий знал, что я истинно твой сын, я принял вызов врага и приношу тебе доспехи, снятые с убитого мною неприятеля». Но лишь консул услышал эти слова, как тотчас же отвернулся от своего сына и приказал дать сигнал к сбору воинов. Когда они собрались, консул сказал: «Так как ты, Тит Манлий, не обратил внимания ни на приказания консула, ни на власть родителя и вопреки нашему запрещению сразился с неприятелем вне строя и таким образом дерзко нарушил воинскую дисциплину, которая до сих пор была опорой римского государства, то ты поставил меня перед необходимостью выбирать между государством и личным, семейным интересом. Конечно, моя привязанность к тебе и твое прекрасное желание доказать свою храбрость, к чему ты был увлечен ложным представлением о воинской чести, работают в твою пользу. Но так как, если ты будешь казнен, власть консулов и их приказ останутся нерушимыми, а если оставить тебя не наказанным, они навсегда потеряют свое значение, — то я уверен, что ты сам, если только в жилах твоих течет хоть капля моей крови, не откажешься восстановить своей казнью попранную твоим поступком воинскую дисциплину. „Ликтор, иди и привяжи его к столбу!“

При таком ужасном приказании все войско оцепенело. Как бы чувствуя, что топор направлен на каждого из них, воины безмолвствовали. Но когда был нанесен смертельный удар, и из обезглавленного тела хлынула кровь, они очнулись от нашедшего на них столбняка. Вслед за глубоким безмолвием раздались громкие вопли. Воины дали простор своим жалобам и проклятьям. Для трупа юноши соорудили за. лагерем костер. Затем тело покойного было предано всесожжению в присутствии боевых товарищей и с таким торжеством, с каким до сих пор не совершалось ни одно погребение. С этого времени выражение «приказание Манлия» стало пословицей и употреблялось для обозначения кровавой жестокости.

Битва началась у подножия Везувия. Манлий командовал правым, а Деций Мус левым крылом. Поначалу силы обеих сторон были равны, и они сражались с одинаковым пылом. Но вот на левом крыле показались римские гастаты (составлявшие передовую линию тяжелой пехоты). В эту критическую минуту консул Деций, обратясь к Валерию, громко воскликнул: «Валерий, необходима помощь богов! Верховный жрец, скажи мне слова, с которыми я должен обречь себя смерти для спасения легионов!» И жрец приказал Децию надеть на себя праздничную тогу, встать на положенную на землю стрелу, закрыть голову, подпереть подбородок высвобожденной из-под тоги рукой и произнести следующее: «Янус, Юпитер, отец Марс, Квирин, Беллона, вы, домашние боги, вы, новые и старые отечественные боги, в чьей власти находятся и наши и враги, вы, боги подземного мира, к вам обращаюсь со смиренной мольбой. Даруйте римскому народу в лице его воинов силу и победу, а на неприятельских воинов ниспошлите страх, ужас и смерть. Громогласно заявляю я, что для спасения римского народа я обрекаю богам смерти и матери-земле себя вместе с неприятельскими легионами и их союзниками». После этой молитвы Деций. приказал своим ликторам как можно скорее пойти к Манлию и объявить ему, что он обрек себя смерти ради спасения войска, а сам вскочил на коня и бросился в самую гущу врагов с оружием в руках. Оба войска смотрели на него, как на небесное явление, как на ниспосланную небом искупительную жертву для умилостивления гнева богов, для отвращения гибели своих и погубления неприятеля. Он нес с собой страх и ужас, которые охватили сначала ряды латинян и привели их в замешательство, а за ними и все неприятельское войско. Но всего поразительнее было то, что куда бы ни ступил конь Деция, все трепетало как при виде звезды, предвещающей несчастье. Когда же он пал под градом стрел, когорты латинян в полном замешательстве обратились в бегство и оставили далеко за собой поле сражения. Теперь, как бы почувствовав себя свободными от страха перед гневом богов, выступили и римляне и как бы только поднятые сигналом начали битву. Однако риарии (старые, опытные воины), составлявшие третью боевую линию, опустившись на правое колено, оставались на своих местах, ожидая знака консула, по которому они должны были подняться.

Сражение продолжалось. В то время, когда консул Манлий получил известие об участи своего сотоварища, латины, используя превосходство сил, сумели одержать верх в других пунктах. И тогда Манлий, почтив столь достославную смерть заслуженной хвалой и слезами, решил, что настало время ввести в бой и триариев. Полагая, что будет лучше сохранить их силы для последнего, решительного удара, он для начала передвинул из задней Линии в переднюю акцензов (легко вооруженные резервные войска). Но как только акцензы выступили вперед, то латины, следуя примеру своих противников, призвали на поле битвы и своих триариев. Хотя латины и утомились уже от продолжительной кровавой битвы, обломали и притупили свои дротики, они все-таки оттеснили неприятеля и полагали, что дошли уже до задних рядов его и одержали победу. Тогда консул обратился к триариям с вдохновляющим словом: «Теперь встаньте и вы, полные сил, и устремитесь на утомленных врагов. Вспомните о родине, о родных, о женах и детях ваших, вспомните о консуле, который пожертвовал своей жизнью, чтобы вы победили!» Точно из земли выросли, поднялись триарии со свежими силами и сверкающим оружием. Пропустив в свои ряды антепиланов (обе передние линии), они издали воинственный клич, приведя в замешательство передние ряды латинян и приняли их прямо на копья. Почти без всяких потерь, как против безоружных, прорвались триарии сквозь другие отряды и устроили такое побоище, что почти три четверти неприятельских воинов остались на месте.

Остатки латинского войска и его союзников собрались еще раз при Трифануме, но и здесь были наголову разбиты и совершенно уничтожены (в 340 г.). Тогда латиняне отступили в свои укрепления, среди которых самым неприступным считалась Пренеста. Наконец и эти крепости, за исключением Пренесты и Тибура, частью приступом, частью голодом были принуждены к сдаче. Латинский союз был расторгнут. Чтобы сделать его навсегда невозможным, Рим следовал политике, которая заключалась в том, чтобы совершенно изолировать отдельные города и таким образом политически полностью обессилить их. С этой целью римляне постарались посеять между ними раздоры. Что же касается покоренных городов, то с ними поступили совершенно иначе. С одними из них, как например с Пренестой и Тибуром, были возобновлены прежние союзнические отношения. Такие города остались независимыми и удержали свое собственное управление и только в случае войны обязывались присоединять свои войска к римским. Напротив того, другие города, как например Тускул, Ланувий, Педум, Кумы были окончательно подчинены. Их жители несли такие же тяготы и повинности, как и римские граждане (уплата налогов, военная служба), но при этом не имели политических прав, то есть права выборов и подачи голосов. Они только могли вступать в брак с римлянами, покупать и продавать товары в Риме. Таким образом, хотя они и сделались римскими гражданами, но гражданами второго сорта. Все покоренные латинские города обязаны были помогать Риму деньгами и войском, и помощь эта в случае надобности всегда определялась римскими чиновниками. Такие города получили название муниципий, то есть обязанных.

Хотя обращение с покоренными городами было мягкое, случались и исключения. Некоторые города в наказание за самовольное отпадение были совершенно лишены самоуправления. В других же власти были наказаны не только конфискацией земель, но и изгнанием, как это случилось с сенаторами в Велитрах за их враждебное отношение к Риму. С некоторыми же городами Рим поступил особенно строго — они были лишены всякой земельной собственности, и на их землях поселились римские граждане.

Обычный прием римлян для упрочения своего владычества над покоренными городами и народами заключался, как уже замечалось выше, в умышленном поощрении внутренних смут и раздоров между зажиточными и знатными фамилиями с одной стороны и народной массой с другой. Разительный пример такого рода представляет Капуя. Тамошняя аристократия, державшая сторону Рима, не могла воспрепятствовать желанию плебеев присоединиться к Латинскому союзу. При заключении мира у Капуи были отобраны в пользу Рима ее государственные земли. Для того, чтобы вознаградить аристократию за потерю права пользования государственными землями, ей не только было предоставлено исключительное положение, как например право собственного суда, и назначены особые места для ее собраний, но плебеи были обязаны выплачивать каждому из 1600 аристократов ежегодную пенсию в размере 450 драхм. Это сделано было с той целью, чтобы каждый в споре о своих интересах приучался искать опоры в Риме и тем самым постепенно привязывался бы к Риму.

12. Вторая Самнитская война.

(325…305 до Р. X.).

Римляне все дальше и дальше продвигались на юг. Они овладели уже важным пунктом Калесом и основали в нем колонию, то есть управление с гарнизоном, состоявшим из 2500 римских граждан. Самнитяне, до тех пор из боязни избегавшие почти всякого столкновения, не могли долее оставаться равнодушными к столь угрожающему росту римского могущества. Теперь разрыв сделался неизбежен и составлял вопрос лишь времени. Повод к нему скоро представился. В одном маленьком городе Палеополе, колонии римского муниципального города Кум, враждовали между собой, как и в других местах, аристократическая и народная партии. Народная партия опиралась на самнитян, а аристократическая на римлян, которые всегда были готовы поддерживать аристократов. По приглашению народной партии самнитяне заняли Палеополь своим гарнизоном. Это послужило римлянам поводом к вмешательству. Они не замедлили воспользоваться этим обстоятельством, чтобы увеличить свое могущество, и заключили союз с луканами и апулийцам, у которых с самнитянами не раз возникали споры. Кроме того, римляне сумели уговорить к соблюдению если не дружбы, то, по крайней мере, нейтралитета жившие к северу от Самниума сабельские племена марсов, пелингов, марруцинов и вестников.

Перед таким важным предприятием, по понятию римлян, нужно было заручиться поддержкой богов. С этой целью был отпразднован так называемый лектистерний, который состоял в том, что изображения богов клали на дорогие подушки и расставляли перед ними столы с кушаньями. Таким образом, боги, как бы гости, приглашенные народом на торжественный пир, вынуждены были оказать пригласившим их свое благоволение. Хотя решение о войне было уже принято, но, чтобы не пропустить ни малейшей формальности, были отправлены фециалы (коллегия из 20 жрецов) потребовать от самнитян очистить Палеополь. Самнитяне отказались исполнить это требование под тем предлогом, что за несколько лет перед тем римляне без всякого повода заняли самнитский город Фрегеллы на Лирисе и основали там свою колонию. Отказа этого было вполне достаточно для получения права к формальному объявлению войны.

Из второй Самнитской войны^[14] мы укажем лишь важнейшие лица и события. Самой выдающейся и героической личностью является диктатор Л. Папирий Курсор. Строгость его вошла в пословицу. Будучи вызван в Рим для совершения ауспиций (предсказаний через наблюдения за полетом птиц), он отдал своему начальнику конницы К. Фабию Руллиану строжайшее приказание избегать во время его отсутствия всякого столкновения с неприятелем. Но Фабий решил воспользоваться представившимся ему благоприятным случаем, дал сражение и одержал блестящую победу. По преувеличенным показаниям семейной хронинй Фабиев, неприятель потерял в этом деле 20.000 человек убитыми. За такое ослушение Папирий приговорил Фабия к смертной казни. Фабий бежал в Рим и искал защиты у народа. Но диктатор последовал за ним и только по неотступным просьбам народа и трибунов согласился помиловать нарушителя воинской дисциплины. Однако от должности Фабий был отрешен. После этого Папирий вернулся к войску, разбил самнитян, опустошил их область и принудил к примирению. Оно было для римлян весьма кстати, так как в это самое время в Лациуме вспыхнуло восстание, в котором в особенности приняли участие Тускул и Велитры. С благоразумной снисходительностью согласился Рим на требования восставших латинян и включил их в число полноправных римских граждан.

Примирение с латинянами вполне отвечало правильной политике. Это не замедлило обнаружиться, когда военное счастье на время изменило римлянам. Самнитский полководец Понций тесно обложил находившийся в союзе с римлянами город Луцерию. Чтобы спасти этот ключ Апулии, выступили избранные на 321-й год консулы Т. Ветурий и С. Постумий с соединенными войсками в числе 40.000 человек. При переходе через гористую область они понесли близ Кавдия тяжелое поражение, а на возвратном пути были окружены в узком горном ущелье победоносным неприятелем. Все выходы были заграждены засеками и валами, и со всех сторон, из лесных чащ и горных расселин виднелись самнитяне. Войско оказалось в западне и вынуждено было отдаться на волю неприятеля. По тогдашним правилам ведения войны, Понций мог все войско или обезглавить, или продать в рабство. Он обратился к своему отцу Гереннию с вопросом о том, как ему поступить с римлянами. Опытный старец посоветовал или казнить все войско до единого человека, чтобы тем ослабить Рим, или отпустить его без малейшего оскорбления и с почетом, чтобы тем обязать римлян благодарностью. Понций решил избрать среднюю меру. Он потребовал очищения Калеса и Фрегелл, признания самнитян свободным, равноправным с римлянами народом и выдачи 600 всадников в качестве заложников. К этому Понций присоединил еще одно унизительное для римлян условие: римляне должны были пройти «под ярмом». Ярмо это было составлено из двух копий, вертикально вбитых в землю, на которых было укреплено третье на такой высоте, что человек мог лишь с трудом пройти под ним. Через эти ворота гордые римляне по сдаче оружия должны были пройти в одних туниках. Консулам и военным трибунам не оставалось ничего другого, как принять эти условия.

Кавдинское ущелье

И вот римское войско с консулами во главе, скрежеща зубами от бешенства, с опущенными от стыда взорами, прошло под ярмом. В Риме был объявлен государственный траур, торговые заведения не работали, суды прекратили свою деятельность. День Кавдинского позора, подобно дню Аллии, а впоследствии сражению при Каннах считался с этих пор днем национальной, скорби.

Сенат, однако, отказался утвердить заключенный с самнитянами договор. Но надо было найти оправдание неисполнению условий договора, так как он был заключен консулами от имени римского народа, ибо римское войско, состоявшее из граждан, было полномочным представителем народа. Конечно, вполне сознавалось, что это можно сделать только нарушив данное слово. Но была найдена и отговорка. Но предложению, сделанному в сенате консулом Сп. Постумием, договор был объявлен недействительным, как заключенный без согласия сената и народа. Вина при этом возлагалась на самих самнитян, которые упустили из виду обеспечить ратификацию (признание действительным) договора достаточным числом заложников. Но для того, чтобы соблюсти формальную сторону договора, Постумий предложил неприятелю в его полное распоряжение вместе с двумя народными трибунами обоих консулов, квесторов и военных трибунов, которые пошли на договор. Он сам, присовокупил Постумий, готов тотчас же сдать и себя и уверен, что бывшие его сотоварищи питают не менее благородные чувства. Действительно, все виновники договора изъявили на это полную готовность. Сенат приказал фециалу торжественно выдать их самнитянам скованными и затем почел себя свободным от всякого дальнейшего обязательства.

Самнитский полководец Понций, однако же, отказался принять их и настаивал на исполнении договора. Он соглашался или на полное исполнение договора, или на возвращение римского войска в ущелье, откуда оно было выпущено. Тогда консул Постумий толкнул ногой римского фециала и объявил, что теперь он самнитянин и, оскорбляя фециала, дает римлянам законный повод к войне. Понций, глубоко возмущенный и разгневанный столь лицемерной выходкой, воскликнул: «Неужели вам, старым людям и бывшим консулам не стыдно издеваться так над религией и пытаться оправдать свое вероломство подобными детскими выходками! Иди, ликтор, сними с пленных цепи! Никто не должен быть удерживаем нами насильно». И в своей благородной гордости он отпустил не только выданных ему головой, но и 600 заложников, и снова взялся за оружие.

Война возобновилась и поначалу была не благоприятна римлянам. Только в 314 году им удалось отнять Луцерию у «самнитян и снова подчинить своей власти начинавших изменять кампанцев и в особенности капуанцев. Случившееся в это же время восстание этрусков также было подавлено. Но 22-летняя с переменным успехом борьба не привела римлян к решительной победе. Хотя у самнитян и были отняты Кампания и Апулия и обе эти области были обеспечены от будущих нападений, все же самнитяне оставались непобежденными в своих неприступных горах, куда римляне не отваживались за ними следовать. Поэтому римляне решили заключить мир. Самнитяне по договору признавали главенство Рима, но с тем почетным условием, что они сохраняют свою свободу.

13. Третья Самнитская война.

(298…290 г. до Р. X.)

Наступившим после заключения мира спокойствием римляне воспользовались для упрочения своей власти. Латины были большей частью приняты в. число римских граждан. Повсюду были основаны колонии, которые состояли из римлян и латинян. Для обеспечения дипломатических отношений с Капуей было завершено строительство начатой еще цензором Аппием Клавдием во время войны в 312 г. дороги. Эта «царица дорог» была плотно вымощена квадратными камнями и была так широка, что на ней совершенно свободно могли разъехаться две нагруженные телеги. Чтобы вполне изолировать самнитян, римляне заключили союзы с окружавшими их народами: марсами, пелигнами, марруцинами и вестинами, луканами и апулийцами.

Повод к третьей Самнитской войне подали луканы. Самнитяне вновь произвели ряд опустошительных набегов на равнины Лукании и Апулии и завладели в них стадами и жатвой с плодородных полей. В таком бедственном положении луканы обратились за помощью в Рим. Их просьба была принята благосклонно. Но и самнитяне со своей стороны нашли не менее значительных союзников в лице галлов (кельтов), которые по их приглашению вновь вторглись в Италию. Таким образом римские войска вынуждены были разделиться и не могли действовать с надлежащей энергией в самом Самниуме.

Опасность галльского нашествия приближалась с севера. После того, как пропретор Л. Корнелий Сципион Барбат потерпел в Этрурии жестокое поражение, причем был истреблен до последнего человека захваченный врасплох целый легион, в воспоминании народа вновь воскресло страшное представление о галльских ужасах. Римляне напрягли все свои силы. Два консульских войска под командованием Деция и Фабия выступили против неприятеля, третье находилось при Фалерии под предводительством пропретора Гнея Фуливия и, наконец, четвертое прикрывало Рим. При Сентине, в Умбрии (в 295 г.) консулы сошлись с галлами, с которыми успел соединиться отряд самнитян под командованием Егнатия Геллия. Галльские военные колесницы, которые римляне видели здесь впервые, внесли в их ряды ужас и замешательство. В эту критическую минуту консул П. Деций Мус подобно отцу своему в сражении при Везувии, решился добровольно обречь себя в жертву богам и тем настолько воодушевил поколебавшиеся уже ряды римлян, что они привели неприятельские войска в полное расстройство. Римляне победили, и таким образом нашествие галлов вторично было отражено.

Между тем самнитяне, пользуясь отсутствием римского войска, собрали все свои силы, вторглись в Кампанию и опустошили ее. Однако они не в состоянии были взять римские крепости, в особенности Луцерию. Тем не менее консулы Постумии Мегелл и Атиллий Регул при попытка освободить Луцерию понесли чувствительную потерю. Напротив того, годом позже (293 г.) новые консулы Папирий Курсор и Сп. Карвилий одержали при Аквилонии решительную победу над самнитянами. Но в следующем, 292 году самнитяне в свою очередь одержали значительную победу над консулом Фабием Максимом Гуртом. Тогда отец консула, престарелый К. Фабий испросил разрешения служить под начальством сына в качестве его легата. Самнитяне были разбиты, а их полководец Понций был взят в плен. Фабий вел его в оковах в своем триумфальном шествии, а римляне не сочли недостойным великого народа предать смертной казни Понция, некогда пощадившего их при Кавдии.

Однако и после этой великой потери самнитяне не были покорены, а лишь были отброшены в горы превосходящими силами римлян. Лишь в 290 гоу консул Маний Курий Дентат сломил их сопротивление решительной победой и принудил к заключению мира. Этот Маний Курий Дентат почитался образцом древне-римской простоты нравов. Самнитские послы, отправленные к нему для ведения переговоров, нашли его занятым приготовлением в горшке кушанья из репы. Когда они предложили Манию золото и серебро, то он ответил им, что не нуждается в них и предпочитает господствовать над людьми, обладающими золотом и серебром.

Аппиева дорога

Заключенный Манием мирный договор вновь утверждал независимость самнитян и восстанавливал, по крайней мере по виду, существовавший с ними когда-то союз. На самом же деле этот храбрый горный народ, в отмщение за нанесенные ему оскорбления, всегда держался вдали от римлян и не пропускал никакого повода, чтобы присоединиться к их врагам. Будучи сильно истощены войнами, самнитяне вынуждены были отказаться от мысли поколебать могущество римского государстства одними собственными силами. Римляне же пожали плоды своей непоколебимой настойчивости и неистощимого самопожертвования: они достигли бесспорного владычества над Средней Италией.

14. Война с Тарентом и Пирром.

(282…272 г. до Р. X.)

С поражением храброго самнитского народа пала последняя преграда, которая препятствовала римлянам распространить свою власть и на южную часть полуострова. Теперь наступила очередь греческих приморских городов: Кротона, Фурий, Локров, Регия и других. Все эти города утопали в роскоши и разврате. Вместо того, чтобы в ожидании весьма вероятного столкновения с римлянами сплотиться между собой, они расточали свои силы в кровавых междоусобных распрях и бурных внутренних раздорах партий. Вследствие этого города эти, почти неспособные к сопротивлению, неминуемо должны были пасть под напором сильного, стремившегося к завоеваниям римского народа. Под конец такая участь постигла и Тарент, бывший тогда богатейшим и значительнейшим городом Греции. Положение на узкой косе, образовавшей превосходнейшую гавань, благоприятствовало развитию мореплавания и торговли тарентинцы приложили все свои старания и способности, чтобы воспользоваться выгодными природными условиями. У них развилась значительная промышленность по ткацкому производству и по выделке пурпуровой краски, и скоро их город достиг значительного благосостояния. С энергией отбивались тарентинцы от разбойничьих набегов соседей: самнитян, луканов и сиракузских тиранов. Во время самнитских войн они сохраняли нейтралитет тем более, что в их интересах было не допускать полного истощения самнитян. Но когда римляне основали в Венузии поблизости от Тарента свою колонию, то уже не могло быть никаких сомнений в намерениях римских легионов.

Отряды луканов, в надежде на добычу, стали теснить богатый греческий город Фурии. Чтобы избавиться от предстоящей им контрибуции, жители Фурий обратились за помощью к римлянам. Римляне тотчас же отправили в угрожаемый пункт войско под командованием К. Фабриция, отбросили луканов и заняли своим гарнизоном не только Фурии, но и остальные города, за исключением Тарента.

Осенью 282 года перед Тарентом внезапно появилась римская эскадра из десяти военных судов. В этом тарентийцы усмотрели нарушение мира, наглый вызов, одним словом — насилие, значение которого получило еще большую важность, так как этим обстоятельством самым грубым образом нарушалось условие старинного, заключенного еще в 30 году, договора. В силу этого договора ни один римский корабль не имел права заплывать далее Лацинийского мыса. Поэтому нисколько не было удивительно, что частью населения, враждебной римлянам, овладело величайшее раздражение. Она боялась, что город может попасть в руки римлян вследствие предательства расположенной к Риму аристократической партии. Стоявшие в гавани греческие корабли были спешно вооружены, и с римской эскадрой завязалось жаркое сражение. Четыре римских судна были потоплены, а одно захвачено. Предводитель римской эскадры пал в битве, пленные были частью казнены, частью проданы в рабство. Затем тарентинцы напали на римский гарнизон в Фуриях. Гарнизон вынужден был сдаться и был отпущен на волю. Аристократическая партия, дружественно расположенная к римлянам, была изгнана, и в городе было установлено демократическое правление.

Римляне тотчас же отправили в Тарент посольство требовать удовлетворения. Кроме вознаграждения за убытки, удовлетворение это должно было заключаться в выдаче предводителей демократической, враждебной римлянам партии. Послов привели в театр для того, чтобы весь народ мог выслушать их требования. Глава посольства, престарелый Постумий, муж, достойный уважения, бывший три раза консулом, собирался уже начать речь, но едва он открыл рот, как народ начал смеяться над его греческим произношением. Затем, при выходе из театра, один скоморох, пользуясь теснотой, подошел к консулу сзади и запачкал его грязью, что снова возбудило всеобщий смех толпы. Но тогда старец грозно воскликнул: «Эта одежда будет вымыта потоками вашей крови!» Затем послы покинули город. Сенат послал приказание консулу К. Эмилию Барбуле, который находился уже с войском в Самниу-ме, немедленно выступить против Тарента.

По мнению Ине, рассказ о конфликте между римским посольством и народом Тарента, приводимый Плутархом, Аппианом и Дионом Кассием, не заслуживает доверия и скорее всего выдуман, чтобы представить в еще более ярком свете добродетели римлян в сравнении с недостатками выродившихся греков. Тем не менее война между Римом и Тарентом является историческим фактом. Ее развитие происходило следующим образом.

Царь Пирр

Тарентинцы чувствовали себя слишком слабыми, чтобы отважиться на войну с римлянами. Имевшаяся в виду помощь соседних народов: луканов, бруттиев и самнитян, готовых в любое время выступить против своего заклятого врага — римлян, также представлялась недостаточной. Поэтому тарентинцы обратились за помощью к храброму царю эпирскому — Пирру. И не напрасно. Предложение их как нельзя более отвечало любимой мечте юношески отважного властителя Эпира — основать в союзе с греческими городами Нижней Италии западное греческое царство в Италии и Сицилии. Но Пирру вскоре пришлось убедиться, что он слишком низко оценил военную мощь Рима.

Весной 280 года Пирр высадился на Италийский полуостров с 20.000 тяжеловооруженных воинов, 3.000 всадников, 2.000 легковооруженных стрелков, 500 пращников и 20-ю боевыми слонами. Прибыв в Тарент, он, к крайнему неудовольствию тарентинцев, ввел в нем строгий порядок.

Боевые слоны

Вся молодежь была привлечена к военной службе, гимназии и театры были закрыты, места для прогулок загорожены, заседания народного собрания на время прекращены. Что касается до расчетов Пиррана отпадение от Рима союзников, то в этом отношении его ждало разочарование. Чтобы обеспечить себе верность союзников, римляне заняли гарнизонами все ненадежные города и взяли из них заложников. Таким образом Пирр имел в своем распоряжении лишь собственное войско и вспомогательные отряды Тарента.

Между тем против Пирра уже выступил римский консул П. Валерий Левин с двумя римскими и двумя союзными легионами силой около 25.000 человек. При Гераклее на реке Сирисе впервые столкнулись македонская фаланга и римский боевой строй. Семь раз пытались римляне прорвать фалангу, стоявшую незыблемо, как стена, но все было тщетно. Но вот пал Мегакл, один из лучших полководцев Пирра, который носил его оружие. Войско вообразило, что пал сам царь, ряды поколебались, и консул Левин, думая, что он одерживает уже победу, стремительно направил всю свою конницу на фланги неприятеля. Но Пирр с непокрытой головой объехал ряды пехоты и вновь вдохнул мужество в свои войска. Против римской конницы были направлены стоявшие до сих пор позади слоны с башнями на спинах, в которых помещались воины. Лошади испугались слонов, воины, не ожидавшие появления мощных животных, обратились в бегство. Превосходная фессалийская конница Пирра, преследуя бегущих, устроила кровопролитнейшую резню. Римское войско было бы полностью уничтожено, если бы римский воин Гай Муниций не ранил одного слона и не внес тем замешательство в войска Пирра. Только благодаря этой задержке остаткам римского войска удалось отступить за Сирис. Победа при Гераклее в глазах италийских греков окружила личность эпирского героя ореолом могущества. Теперь Тарент охотнее, чем прежде, давал средства, необходимые для ведения войны. Толпы бруттиев, луканов и самнитян спешили под победоносные знамена Пирра. Но потери царя также были весьма значительны и трудно вознаградимы. Неустрашимая храбрость римлян произвела на него такое глубокое впечатление, что теперь он думал только о том, чтобы поскорее закончить войну. С этой целью он вступил в переговоры, для чего отправил в Рим с мирными предложениями своего советника, фессалийца Кинея, человека с умом и характером, бывшего ученика Демосфена. Киней старался взятыми с собой богатыми подарками расположить в свою пользу влиятельных в Риме мужей и женщин, но ни в ком не встретил сочувствия. В те времена в Риме простота нравов, умеренность в потребностях и неподкупность считались еще такими высокими добродетелями, что один сенатор был изгнан из сената за то, что имел в своем доме десять фунтов серебряных вещей. Тщетно изливал Киней свое необыкновенное красноречие в римском сенате — большая часть сенаторов ничего и слышать не хотела о соглашении и мире. Однако некоторые из сенаторов считали положение вещей весьма опасным и находили выгодными предложения Пирра, который соглашался удовольствоваться тем, чтобы за греческими городами в Италии была восстановлена и признана их прежняя свобода. Но лишь только они высказали такое мнение, как поднялся престарелый сенатор Аппий Клавдий, прозванный Кеком, то есть слепым, который давно уже не участвовал в заседаниях сената вследствие своей слабости и слепоты. На этот раз он приказал рабам своим принести себя в сенат на носилках. «До сих пор, — вскричал он, — я сожалел о потере зрения. Теперь же я желал бы еще стать и глухим, чтобы не слышать недостойных советов, внушаемых вашим малодушием! Как вы, которые хвастались, что разобьете в прах великого Александра, если бы он пришел в Италию, трепещете теперь перед Пирром, который во всю свою жизнь не смел мечтать ни о чем большем, как быть оруженосцем одного из телохранителей Александра?»

Когда Аппий Клавдий кончил свою речь, консулы отпустили послов со следующим решением: мирные переговоры могут быть начаты только после того, как Пирр удалится из Италии.

Киней по возвращении своем не мог описать Пирру всего своего изумления: «Этот сенат, — говорил он, — показался мне советом царей, народ же настолько готов к войне, что консул снова уже собрал вдвое больше войска, чем было у него до битвы».

Пирр не принял предложения римлян и вторгся со своим войском в Кампанию. Но ему не удалось овладеть укрепленными городами Капуей и Неаполем. Тогда он направился на север, взял Фрегеллы и дошел до Анагнии. Но здесь Пирр нигде не встретил сочувственного приема, и так как положение его среди неприятельской страны становилось все труднее и труднее, то он возвратился в Тарент, чтобы расположиться здесь на зимних квартирах. Сюда римляне отправили посольство для переговоров о выкупе пленных. Главой посольства был Гай Фабриций. Еще прежде Киней изобразил его царю, как мужа, который, несмотря на величайшую бедность, пользуется у римлян величайшим уважением за свою честность и храбрость. Пирр обошелся с ним дружелюбно и просил его принять богатый подарок, как знак высокого к нему уважения и гостеприимства. Фабриций наотрез отказался от подарка. На следующий день Пирр захотел испытать его присутствие духа. Прежде чем принять его, он приказал спрятать за занавесью самого большого из своих слонов, животное, какого Фабриций никогда еще не видывал. По окончании переговоров царь дал знак, занавес отдернули, и слон с ужасным ревом поднял свой хобот над головой римлянина. Пирр с любопытством наблюдал за выражением лица Фабриция. Но посол усмехнулся и, сохраняя полнейшую невозмутимость, сказал царю: «Как вчера деньги твои не прельстили меня, так сегодня не пугает меня твой слон».

Пирр пытался еще несколько раз уговорить великого мужа остаться у него в качестве друга и первого полководца, но тщетно. Чтобы произвести на римлян благоприятное впечатление, Пирр позволил всем римским пленным отправиться в Рим на предстоявшее большое празденство сатурналий и провести их там весело со своими, но по окончании празднества они должны были вернуться в лагерь. Они отправились и пришли назад к назначенному сроку, так как сенат грозил смертной казнью тому, кто останется.

Старания придти к мирному соглашению не увенчались успехом, и обе стороны стали готовиться к новой схватке. Весной следующего, 279 года, произошло второе большое сражение при Аскулуме, в Апулии. Пирр снова одержал победу. Но потери его были столь огромны, что в конце битвы он воскликнул:

«Еще одна такая победа, и мы погибли!»

Положение Пирра было тем более ясно ему, что он чувствовал, что силы его истощаются, тогда как сила сопротивления Рима растет с каждым днем. Поэтому Пирр охотно отликнулся на приглашение сиракузцев помочь им в борьбе с карфагенянами, сильно теснившими их со времени смерти Агафокла. Он поспешно заключил перемирие с римлянами, которые охотно пошли на него, чтобы избавиться от опасности, угрожавшей стране.

Оставив эпирские гарнизоны один под начальством Милона в Таренте, а другой под начальством своего сына Александра в Локрах, Пирр поспешил в Сицилию и в короткое время освободил от карфагенян весь остров, за исключением городов Лилибея и Мессаны. При штурме Лилибея силы его истощились, а восторженное воодушевление греков, с которым они приветствовали его как избавителя, превратилось в неудовольствие и жалобы на его суровое с ними обращение. Поэтому вновь призванный тарентинцами на помощь, Пирр воспользовался этим благовидным предлогом, чтобы покинуть неблагодарных. Между тем в Нижней Италии римляне вновь овладели греческими городами Кротоном и Локрами, и только Регий и Тарент сохраняли независимость.

Таково было положение дел, когда Пирр осенью 276 года отплыл из Сиракуз с новым флотом. Плаванье не обошлось без потерь. Карфагеняне напали на Пирра, и он потерял много кораблей. И мамертинцы, наемники сабелльского происхождения, завладевшие Мессаной, также старались преградить ему путь. Несмотря на это, Пирр сумел пробиться сквозь них и достиг Тарента. Но здесь все изменилось. Прежнее общее воодушевление исчезло. Только по принуждению последовали за Пирром самнитские и кампанийские наемники и силой набранные греки, которыми с трудом удалось пополнить собранные им незначительные остатки эпирского войска.

Весть о возвращении царя Пирра посеяла в Риме панический ужас. Лишь с помощью насильственных мер сенату удалось принудить к военной службе оробевших граждан, трепетавших при мысли о столкновении со страшными боевыми слонами. Были созданы два консульских войска. Одним командовал Л. Корнелий Лентул, другим — знаменитый Маний Курий Дентат. Маний встретился с главными силами неприятеля при Беневенте в 275 году. Консул решил дождаться прибытия своего сотоварища и, в ожидании его, укрепился на возвышенности. Но Пирр, поставив слонов в переднюю линию, приказал войскам своим идти на приступ. Римляне выжидали неприятеля в надежной позиции и стали бросать в слонов зажигательные стрелы, обернутые паклей, вымазанные дегтем и снабженные зазубренными остроконечиями. Слоны испугались, повернули назад, начали топтать своих и произвели этим величайшее замешательство, войско, состоявшее из самых надежных воинов, пришло в совершенное расстройство, и Пирр потерпел полное поражение. Курий удостоился за это блистательного триумфа, при котором, в качестве трофеев, следовали четыре боевых слона.

Пирр не мог больше оставаться в Италии. При недостатке средств для ведения войны и хорошо обученных войск борьба была бы неравной. Что же другое оставалось ему делать, как не покинуть страну со всевозможной поспешностью, чтобы избежать окончательной катастрофы? Он отплыл с 8.000 пехоты и 500 всадников в свое отечество, оставив в Таренте гарнизон под начальством Милона и своего сына Гелена.

Но беспокойный дух увлек Пирра в новые предприятия. Он вознамерился овладеть престолом Македонии, для чего объявил войну внуку Александра Македонского Антигону Гонату. Вначале война проходила удачно для Пирра, но при штурме Аргоса он был внезапно убит черепицей, брошенной ему в пылу боя в голову одной женщиной.

Покинутая Пирром беззащитная Нижняя Италия стала добычей римлян. Прежде всего были наказаны сабелльские племена. Для удержания их в повиновении и для сохранения порядка в стране их были основаны колонии в виде наблюдательных крепостей. Затем были заняты греческие города, в первую очередь приморские с целью основания в них будущего морского могущества Рима. Римляне уже знали по опыту, что покорение таких городов, как, например, Тарент немыслимо без флота. Карфагеняне изъявили готовность оказать римлянам содействие в этом деле, тайно замышляя вырвать у них впоследствии добычу из рук. Демократическая партия в Таренте во избежание мести со стороны римлян, вероятно, предпочла бы сдать город карфагенянам. Но Милон, который потерял всякую надежду на вознаграждение и господствовал над городом из укрепленного замка, сдался римлянам на предложенных ими весьма выгодных условиях. Он получил право свободного выхода с оружием в руках с сохранением всей своей добычи. В 272 году Тарент был занят римским гарнизоном. Вскоре после этого пал и Регий, занятый одним восставшим римским легионом и разбойничьими шайками из окрестных племен. Город был взят приступом, большая часть мятежников была казнена на деесте, а 300 человек были отведены в цепях в Рим, и здесь, чтобы отбить у союзников на будущее всякую охоту к отпадению, их наказали плетьми и обезглавили.

Блеск греческих городов в Нижней Италии исчез навсегда, несмотря на то, что они сохранили за собой свое местное самоуправление, свой суд, язык, нравы и были обязаны лишь воинской повинностью, преимущественно поставкой и вооружением военных кораблей. Но зато с этого времени вследствие оживленных сношений, греческий дух стал оказывать глубоко проникающее влияние на религию, нравы и литературу римлян. Новые боги, как, например, бог-целитель Асклепий (Эскулап) и бог света Аполлон, были включены в сонм национальных божеств: Юпитера, Юноны и Минервы. Прежняя стодушная вера высших классов! населения была поколеблена под влиянием переселившихся греческих вольнодумцев и атеистов. Греческие и восточные чародеи, заклинатели и прорицатели развили в народе склонность к суеверию. Простота в нравах, жилище, одежде, пище и платье была вытеснена вследствие сближения с греками, их утонченным и роскошным образом жизни. Рядом с земледелием и скотоводством, занятиями, определявшими простоту старых римских нравов и еще долгое время считавшимися у римлян почетными, расцвели принесенные извне ремесла и торговля.

Бог-целитель Асклепий

У греков римляне научились пользоваться в торговых сделках чеканной серебряной монетой вместо тяжеловесной кованой медной. Напротив того, греческие искусства не успели еще проложить себе в это время дорогу в Рим и потребовался определенный исторический период для того, чтобы оправдались слова римского поэта Горация: «Побежденная Греция завладела диким победителем и пересадила науки и искусства в деревенский Лациум».

Военное искусство, благодаря знакомству с греческой тактикой во время войны с Пирром, достигло более высокой степени совершенства. Но настоящей стратегии, то есть искусству ведения войны, которое учит находить пункты, удобные для нападения и обороны, собирать и направлять войсковые массы, планировать продолжительные и отдаленные походы и согласовывать свои действия с действиями товарищей — этому римляне научились во время второй Пунической войны, в школе далеко превосходившего их в этом отношении противника — Ганнибала.

Теперь Рим владычествовал над всей Италией вплоть до Сицилийского пролива и старался упрочить свою власть переселением латинских граждан большими массами во вновь приобретенные области. Мера эта долженствовала вести к полному перерождению жителей присоединенных областей в римлян. Население римской республики по степени политических прав распадалось на два главных класса. К первому принадлежали граждане, притом безразлично, состояли ли они из постоянных жителей Рима или были переселены в колонии, или же в качестве жителей муниципий были лишены высших почетных политических прав и составляли особенное сословие подданных. Только постоянные полноправные граждане Рима пользовались своими высшими почетными правами. Они имели право выбора и право быть избранными. Из них выбирался сенат, определявший внешнюю политику, из них выбирались должностные лица, которые собирали государственные доходы и распределяли государственные повинности. Они составляли в своих собраниях (комициях) законы, обязательные к исполнению на всем пространстве государства. Ко второму классу принадлежали союзники, например, латины в Тибуре и Пренесте и греческие города в Нижней Италии. Они имели свое собственное управление, но находились в неразрывной договорной зависимости от Рима, которому в случае войны обязаны были поставлять войска, корабли, деньги и съестные припасы.

15. Первая пуническая война.

(264…241 г. до Р. X.).

а) Карфаген и Рим.

На все предшествовавшие военные подвиги римлян следует смотреть лишь как на предварительные упражнения в перспективе жестокой борьбы, которую предстояло выдержать Риму с его соперником, богатым и могущественным городом на северо-африканском берегу, Карфагеном, властителем Средиземного моря и его прибрежий. Эта борьба представляет увлекательное и в то же время потрясающее зрелище, если учесть громадность вызванных ею материальных и духовных сил, глубокое падение побежденной стороны и важные последствия для победителя.

План Карфагена

Город Карфаген был расположен на плодородной, возвышенной, покрытой оливковыми и апельсиновыми деревьями местности, которая отлого понижается по направлению к равнине, а в море круто обрывается, образуя род мыса. На самой возвышенной части этой местности находился укрепленный замок Бирса. Находясь впереди Тунского (ныне Тунисского) залива, обладая прекрасной гаванью, в изобилии снабженной ключевой водой, как бы самой природой созданный для торговли, Карфаген с помощью своего деятельного населения подчинил своей власти соседей: Утику, Гадрумет, Гиппон и др. Затем с помощью колоний и торговых сношений он распространил свое владычество в богатой серебром Испании, на острова Сардинию, Корсику, Сицилию и Мальту. Предметами его торговли были рабы, слоновая кость, золото, серебро, воск, различные ткани, вино и масло.

Правление в Карфагене было аристократическое. Важнейшие государственные должности находились в руках богатых фамилий: Магонов, Ганненен Гамилькаров и др. Два, избираемых на один год царя («суффеты», то есть судьи) стояли во главе правления, но высшая власть принадлежала совету старейшин, то есть сенату, состоявшему из 30 членов, главный же надзор над ними обоими принадлежал так называемому «совету ста четырех». При разногласии этих четырех правительственных властей дела решались народным собранием, которому, кроме того, принадлежало право утверждать предлагаемых советом должностных лиц и военачальников. Население по своему имущественному положению разделялось на два класса — не имевшую никакой собственности городскую чернь и плутократию, то есть богатые фамилии оптовых торговцев, владельцев плантаций и знатных наместников, которые управляли принадлежавшими государству областями в качестве откупщиков. Управление политикой находилось исключительно в руках знатных фамилий, народ же не имел на нее почти никакого влияния. Войско состояло преимущественно из наемников и находилось под командованием карфагенских предводителей. Карфагенский флот насчитывал более 300 кораблей.

Религия в Карфагене была та же, что и в Финикии, и при поклонении Молоху карфагеняне приносили даже человеческие жертвы. В народном характере дурные черты далеко превосходили хорошие. Рядом с неутомимым трудолюбием наблюдался мелочный торгашеский дух и низкая алчность, наряду с патриотической самоотверженностью присутствовали эгоистический партийный дух, жестокость и слепая расовая ненависть к другим народам, в особенности к грекам и римлянам.

Развалины водопровода в Карфагене

При равенстве в политической мудрости, воинской храбрости и патриотической самоотверженности, чему мы имеем множество блистательных примеров, карфагенское государство все-таки не доросло до римского. Ему не хватало устойчивой, прочной внутренней силы, вытекающей из однородности населения. Ибо в то самое время, как римляне, имея одно общее происхождение, сходствовали между собой в образе жизни, политических воззрениях и религиозных обычаях, карфагеняне, будучи финикийскими переселенцами, сильно отличались от подвластных им ливийцев и были чужды им. По этой причине ливийцы, хотя и располагали личной свободой, все же находились в подавленном, удрученном положении и всегда были готовы в критическую минуту перейти на сторону неприятеля Карфагена. Карфагеняне не составляли со своими союзниками и подданными одного целого организма, не слились в один народ, но являлись лишь господствующим народом среди всех этих разноплеменных народностей. К этой национальной слабости присоединялась еще и другая, заключавшаяся в географическом положении. В то время как Италия представляла собой одну сплошную территорию, пространство, достаточное для более многочисленного населения, владения Карфагена не были округлены, и не считая длинной полосы земли, протянувшейся по северо-африканскому берегу, заключали в себе колонии, разбросанные в Сицилии, Сардинии, Мальте, на Балеарских островах и в Испании. Таким образом, мы находим у римлян однородное, дружно сплотившееся государство, а у карфагенян, вследствие разнородности составных элементов, государство, не связанное единством и потому подверженное опасностям и не имевшее достаточно сил устоять против тяжелых испытаний.

б) Борьба в Сицилии.

(279…262 г. до Р. X.).

Внешне, официально Карфаген находился с Римом в дружеских отношениях. Но несмотря на заключенный в 509 году между обоими государствами торговый договор и на наступательный и оборонительный союз, заключенный в 279 году и направленный главным образом против Пирра, между обоими народами существовало глубочайшее недоверие. Недоверие это, после того как очередь дошла до разрешения вопроса об обладании Сицилией, привело под конец к ожесточенной войне. После покорения Италии у римлян вполне естественно возникла мысль утвердиться в Сицилии. Этот прекрасный остров уже с давних пор является ареной страшнейших политических беспорядков. Скоро нашелся предлог вмешаться в эти смуты и, само собой разумеется, с той целью, чтобы вызвать столкновение с карфагенянами, которые уже привыкли смотреть на этот остров, как на свою верную добычу. Непосредственным же поводом к первому столкновению между Карфагеном и Римом было следующее. Во время происходивших в Сицилии замешательств отпущенные Агафоклом наемные войска сабелльского происхождения, возвращаясь на родину, овладели Мессаной. Эти наемники назывались мамертинцами, то есть сынами Марса. Они с варварской жестокостью стали распоряжаться в городе. Преемник Агафокла Гиерон осадил их и, наверное, принудил бы к сдаче, если бы карфагеняне не пришли к ним на помощь. Карфагеняне заняли замок своим гарнизоном, вследствие чего Гиерон вынужден был снять осаду. Римлянам, которые после завоевания Нижней Италии благодаря итальянскому городу Регию господствовали над Сицилийским проливом, было крайне неприятно, что лежащая против Регия Мессана досталась в руки первого торгового в тогдашнем мире народа. Поэтому римляне с удовлетворением узнали о том, что мамертинцы ищут посторонней помощи против этих новых властителей. Как только мамертин-ские послы явились в Рим, им под видом бескорыстной готовности помочь, было обещано немедленное содействие. Консул Аппий Клавдий Кавдекс в 264 г. переправился через пролив, разбил сперва карфагенян, затем взял Мессану, потом обратился против сиракузцев, разбил и их, разрушил многие крепости, оставил в Мессане гарнизон и, об ремененный богатой добычей, возвратился в Рим, чтобы отпраздновать там свой триумф.

Эта удача римлян соединила на некоторое время карфагенян и сиракузцев для совместных действий.

Трирема

Но когда в последующем 263 году в Сицилию были отправлены оба консула с двумя войсками, составлявшими вместе 4 легиона общей численностью в 36.000 человек, то остров объял такой ужас, что в самое короткое время 67 городов Сицилии покорились римлянам добровольно. Тогда Гиерон понял, что совершил политическую ошибку, вступив в союз с Карфагеном, и что давно надо было приобрести себе друга в опасном соседе. Он сделал римлянам предложение вступить в переговоры. Те охотно приняли его, так как для них было выгодно разрушить союз между Карфагеном и Гиероном, иметь в последнем союзника и таким образом получить под свою власть богатые вспомогательные источники острова. Римляне заключили с Гиероном договор на пятнадцать лет. Гиерон обязывался выдать военнопленных, заплатить сумму в 100 талантов и стать римским союзником. Его верным услугам римляне были обязаны большей частью своих успехов во все время этой продолжительной войны, тяжело отзывавшейся на Сицилии. Гиерон никогда не переставал снабжать римлян всевозможного рода запасами, в особенности продовольствием.

Теперь карфагеняне вынуждены были приступить к значительным вооружениям. Главный их предводитель Ганнибал, которого не следует путать со знаменитым Ганнибалом, сыном Гамилькара Барки, героем второй Пунической войны, избрал опорным пунктом сильно укрепленный Агригент, расположенный на высокой крутой скале и считавшийся неприступным. Консулы 262 года Постумий Мегелл и Мамилий Витул явились с войсками под стены этого города. Семь месяцев продолжалась осада, во время которой и осаждавшие, и осажденные терпели лишения из-за недостатка продовольствия. Между тем, явившееся на помощь городу карфагенское войско под командованием Ганнона заняло позицию вблизи римлян и вступило с ними в битву. Римляне одержали блестящую победу. Однако карфагенскому гарнизону удалось в следующую ночь выйти из Агригента и счастливо уйти от неприятеля. Все несчастные жители города были проданы в рабство, город же был предан разрушению и разграблению.

в) Морская победа Дуилия при Милах.

Несмотря на одержанные успехи, становилось все очевиднее, что без флота борьба римлян с господствовавшим на море Карфагеном не может привести ни к какому решительному результату. Приморские города и вся прибрежная область подвергались постоянным нападениям карфагенян. Где только они ни высаживались, везде грабили города, разрушали строения, уничтожали посевы и уводили людей в рабство. Чтобы надежно защитить римскую территорию от этой опасности, следовало с гораздо большим рвением заняться созданием военно-морских сил, чем это делалось до сих пор. Задача была блестяще выполнена. Греческий историк Полибий сообщает удивительный факт, как по образцу выброшенной на берег карфагенской пентеры (пятивесельного судна) за 60 дней римляне построили и вооружили флот и 20 военных кораблей с расположенными в два ряда один над другим скамейками для пяти гребцов на каждой. Однако Ине не без оснований сомневается в возможности выполнения такого дела при тогдашних обстоятельствах. Для этого необходимы были обширные корабельные верфи и масса искусных работников — условия, которых не было в Риме. Равным образом представляется невероятным, чтобы за два месяца можно было как следует вооружить такой флот и найти необходимых для него начальников. Скорее всего в постройке флота участвовали главным образом этруски и греки. Предположение же, что это был первый флот, построенный римлянами, является совершенно ложным. Хорошо известно, что со времени завоевания Анциума Рим обладал давно уже знаменитой гаванью и кораблями, и что появление римской флотилии перед Тарентом послужило поводом к войне с этим городом.

Первое столкновение с неприятелем на море кончилось плачевно. Консул Корнелий Сципион с эскадрой в 7 кораблей вошел в гавань небольшого острова Липары, но был окружен здесь карфагенским флотом и принужден сдаться со всем экипажем, за что получил насмешливое прозвище Азина — ослица. Однако неудача эта вскоре была заглажена Г. Дуилием. Неожиданно напав на шедшего к нему навстречу карфагенского адмирала Ганнибала, он отнял у него много кораблей и затем вошел в гавань Мессаны. При Милах оба неприятельские флота вступили в решительное сражение. Хотя карфагенские корабли по своей быстроте и по способностям своих предводителей и экипажей, превосходили римлян, римляне компенсировали свой недостаток в опыте морского боя изобретением остроумного приспособления — абордажного моста. Устройство его было следующее: на носу корабля к 24 футовой мачте, на высоте 2 футов над палубой приделывалась лестница 36 футов длиной с поперечными досками вместо ступеней таким образом, что она могла поворачиваться вверх, вниз и в разные стороны. Поднимание и опускание лестницы производилось с помощью каната, проведенного от конца лестницы через верхушку мачты с установленным на ней блоком и оттуда вниз на палубу. Лестница имела два борта для предохранения от падения и метательных орудий и была настолько широка, что по ней могли двигаться рядом два солдата. На конце лестницы имелся загнутый вниз острый железный крюк. Как только неприятельский корабль оказывался в пределах досягаемости абордажного моста, достаточно было отпустить канат, которым он удерживался в вертикальном положении и мост обрушивался на неприятельскую палубу, крепко впиваясь в нее мощным крюком. Тогда солдаты бросались вниз по мосту на неприятельский корабль и брали его на абордаж. Таким образом существовавшая до того времени тактика, по которой старались подойти к неприятельскому кораблю с борта и затем изо всей силы ударить в него приделанным к подводной части носа железным копьем или «клювом», и сделав в нем пробоину, пустить ко дну, была оставлена. Теперь, собственно говоря, сражались не корабль против корабля, а человек с человеком, так что морской бой превращался как бы в сражение на твердой земле. Абордажный мост оказался блестящим изобретением.

Ростральная колонна Дуилия

Благодаря ему было взято римлянами на абордаж пятьдесят карфагенских кораблей и большое количество пленных. Сам неприятельский адмирал Ганнибал с трудом спасся и вынужден был бросить на произвол судьбы свой великолепный корабль. Велико было ликование римлян по поводу этой победы. Дуилий первый удостоился морского триумфа, в котором несли носы захваченных им вражеских кораблей. В честь Дуилия была воздвигнута на форуме мраморная колонна, украшенная корабельными носами. Ему была предоставлена еще одна почесть, о которой Катон у Цицерона рассказывает следующее: «В детстве моем я часто видел престарелого Дуилия возвращающимся домой в сопровождении факелоносца и флейтиста, а это не было дозволено ни одному частному человеку: какую необычайную привилегию доставила ему слава!»

г) Регул в Африке.

В следующем, 259 году война была перенесена на острова Сардинию и Корсику, но не привела ни к каким особенно важным последствиям. Тогда римляне приняли смелое решение перенести войну в Африку. Это решение было следствием второй блестящей морской победы, одержанной в 256 году консулом Атилием Регулом при Экноме, на западном берегу Сицилии. Имея в своем распоряжении 330 военных кораблей с 40.000 человек экипажа, он разбил карфагенский флот, состоявший из 340 кораблей.

Когда в первый раз было произнесено слово о походе в Африку, среди римских солдат поднялся ропот. Один легионерный трибун обратился даже к консулу Регулу и в резких словах выразил нежелание исполнить его приказание. Но Регул, человек суровый и жесткий, тотчас велел ликторам выступить с топорами вперед и затем спросил трибуна угрожающим тоном, желает ли он ему повиноваться. После такого урока отплытие произошло беспрекословно.

Римляне высадились на Гермейском мысу и нашли там плодородную, прекрасно возделанную землю.

Атиллий Регул

Карфагеняне, с необыкновенной любовью занимавшиеся земледелием, сумели с помощью обширной оросительной системы обратить сухую от природы почву в роскошный сад. Многочисленные селения и города, роскошные загородные дома манили к себе хищных неприятелей, которые, грабя и опустошая все на пути своем огнем и мечом, рассеялись по всем полям и тем отомстили карфагенянам за их разбойничьи набеги на италийские берега. Ровная страна и открытые города не могли защищаться против римских легионов. Карфагенянам пришлось напрячь все силы, чтобы защитить столицу от угрожавшего ей нападения. Регул беспрепятственно дошел до Тунета, находившегося поблизости от Карфагена. Карфагеняне готовы уже были заключить мир с римлянами, но вынуждены были отказаться вследствие тяжелых условий, выдвинутых Регулом. Он потребовал от карфагенян, чтобы они отказались от Сицилии, выплатили денежную пеню, выдали флот и т.д. Переговоры о мире были прекращены. Во время всеобщего отчаяния, овладевшего в это время Карфагеном, спасителем явился находившийся на службе у карфагенян предводитель наемных войск — спартанец Ксантипп. Он объяснил карфагенянам, что они не умеют использовать боевые возможности нумидийской конницы и слонов и что с этой целью они должны выманить Регула на открытую, ровную местность. Ксантиппу было предоставлено главное командование над войском, и он, благодаря правильному применению конницы и слонов, действительно совершенно разбил Регула при Тунете в 255 г. Из-за того, что Регул слишком оторвался от начального пункта своей операционной линии — укрепленной им Клипеи, поражение его сопровождалось истреблением почти всего войска. Только около 2000 человек успело спастись в Клипее, 500 же человек и в их числе сам Регул были взяты в плен.

Для охранения остатков войска и собранной в Клипее добычи, римский флот подошел к Гермейскому мысу. Здесь он одержал победу над карфагенским флотом, но на обратном пути был застигнут сильной бурей, от которой из 360 кораблей спаслось только 80. Вторичная попытка римлян утвердиться в Африке также закончилась плачевно. Корабли сели на мель и лишь с величайшим трудом сумели с нее сняться. На обратном же пути у Луканийских берегов их настигла страшная буря, от которой погибло 150 кораблей.

д) Продолжение борьбы в Сицилии. Гамилькар Барка.

Эта двойная неудача на море побудила римлян на время отказаться от всяких дальнейших предприятий на море и ограничиться одной сухопутной войной.

Вследствие этого театром военных действий снова стала несчастная Сицилия. Карфагеняне, несмотря на героические усилия их полководца Гамилькара (которого не следует путать с другим Гамилькаром, отцом Ганнибала) все более оттеснялись римлянами к западному побережью острова. Агригент и Панорм были ими потеряны, и они держались еще только в Лилибее и Дрепане. Затем проконсул Цецилий Метелл одержал блестящую победу над Газдрубалом (его не следует путать с братом знаменитого Ганнибала) при Панорме в 250 году. Число убитых и захваченных в плен боевых слонов доходило до 20. Слоны были с триумфом приведены в Рим, и здесь, в цирке, затравлены насмерть.

После этого чувствительного поражения карфагеняне начали мирные переговоры, они хотели по крайней мере добиться обмена пленными. Карфагеняне рассчитывали легче добиться цели, если с ходатайством об этом предложении будет послан находившийся в плену Регул. Перед отъездом он дал клятву, что, если не исполнит поручения, то вернется в Карфаген. Но Регул, прибыв в Рим и явившись на собрание сената, выступил и против заключения мира, и против обмена пленными, так как это было выгодно только карфагенянам. Уговоры сограждан остаться в Риме остались безуспешны. Верный своей клятве, Регул вернулся в Карфаген, хотя хорошо знал, что его там ждет жестокое наказание. По свидетельству Диода Кассия, Аппиана, Ливия, Цицерона и других, Регул был подвергнут самым мучительным истязаниям, какие только можно было придумать, и замучен до смерти. Чтобы держать его в беспрерывном страхе, его заперли в одном помещении со слоном, потом обрезали веки и выставили на самый зной африканского солнца. Наконец, посадили в ящик, утыканный изнутри острыми гвоздями и таким образом медленно мучили его до самой смерти. В отплату за это римский сенат выдал двух благородных карфагенских пленников Бостара и Гамилькара вдове и сыну Регула, а те посадили пленников в тесную тюрьму и держали в течение многих дней без пищи. Когда Бостар умер от голода, то разлагающийся труп его был оставлен при пережившем его Гамилькаре в качестве скудной пищи для поддержания его существования. Наконец, один раб донес об этом бесчеловечном поступке сенату, и сенат немедленно запретил такую жестокость.

Следует сказать, что обо всей этой истории ничего не было известно достовернейшему свидетелю Полибию, вследствие чего есть все основания считать ее выдумкой, исходившей от семейства Регула. Не подлежит сомнению, что оба пленных карфагенянина были действительно выданы семейству Регула для того, чтобы его можно было выменять на них. Но Регул должно быть, умер в плену, не дождавшись обмена. Предполагая, что он умер от пыток, вдова отомстила за него истязаниями обоих пленников, а родственники в их оправдание придумали рассказ об истязаниях Регула.

Переговоры не привели ни к какому соглашению. Это произошло, без сомнения, вследствие дальнейших действий римлян. Борьба велась главным образом за обладание двумя важными пунктами, Лилибеей и Дрепаном, на острове Сицилия. Осада Лилибеи была безуспешной. Защитник этого города Гамилькон сделал смелую вылазку и сжег римские осадные машины. До тех пор, пока карфагенский флот под командованием Адгербала находился на море у Дрепана и снабжал провиантом осажденных в Лилибее, нечего было и надеяться на взятие этого города. Поэтому римляне вновь соорудили флот. Во главе его был поставлен Клавдий Пульхр, сын Кека, избранный консулом на 249 год. Но вследствии своей неопытности и неумения, вновь набранных гребцов, а также неповоротливости судов, Клавдий Пульхр проиграл морское сражение Адгербалу при Дрепане. Из 210 кораблей только 30 избегли истребления или захвата в плен. 93 корабля со своими экипажами достались в руки победителя, а остальные были потоплены или выброшены на берег. Позднейшие историки истолковывали это поражение, как наказание богов за то, что Клавдий утром в день битвы, когда пуларий (хранитель священных петухов) объявил, что они хотят клевать, позволил себе высказать преступную фразу: «Брось их в море, чтобы они могли по крайней мере напиться.»

Его сотоварищ, Л. Юний Пулл, выступив с транспортным флотом из 800 судов, сопровождаемых 120 военными кораблями, из Сиракуз в Лилибеи для оказания помощи осаждавшему его войску, также потерпел неудачу. Карфагенский адмирал Карфалон напал на него и потопил 17 кораблей и 50 транспортных судов. Поднявшаяся буря довершила истребление остального флота. Из транспортных судов не уцелело ни одно, а из военных кораблей спаслось только два.

Но никакое несчастье, как бы велико оно ни было, не могло сделать римлян малодушными. Консул Юний тотчас же возобновил наступательные действия и занял важный пункт — гору Эрике, на которой находился храм Венеры. Однако в 244 году эта укрепленная гора попала в руки новому полководцу, Гамилькару, прозванному «Барка» (то есть молния). Гамилькар Барка, утвердившись в расположенной на скале неприступной. крепости Эркте близ Панорма, в течение многих лет беспокоил оттуда римлян своими молниеносными вылазками. Он производил свои набеги и на море, и на суше, распространил их до берегов Бруция и Лукании, уничтожил сообщения римлян и затруднил им доставку продовольствия войскам.