День ангела Муравьева Ирина

Глава 1

Гнездо кукушки

– По этой дороге и танк не пройдёт!

«УАЗ» немилосердно трясло на ухабах. Эдик вцепился в руль мёртвой хваткой, резкими рывками парируя попытки машины завалиться то в правую, то в левую колею, и всем своим видом изображал гонщика ралли «Париж-Дакар».

Мы возвращались с рыбалки. Селигер – настоящий рай для туристов и рыболовов. Трудно даже представить, что на исходе ХХ века в центре Европы, в каких-то двух с половиной часах езды от Москвы, могут быть такие девственные, практически нетронутые человеком места. Только разбитая лесовозная трасса с глубокими, кое-где наполненными водой колеями соединяла эти дикие дебри с цивилизацией.

Рядом с Эдиком, уперевшись ногами в пол, мотается Илья – невысокий чернявый крепыш тридцати с небольшим лет. Илья работает инженером-электронщиком в какой-то фирме, но главное занятие и конечная цель его жизни – рыбалка. Во всех видах – зимняя, летняя, с лодки и с берега, на удочку, спиннинг, самодур, сетью и даже острогой. Илья утверждает, что однажды, будучи в Астрахани, добыл острогой осетра на двести пятьдесят килограммов. Кто знает, может и не врёт? Во всяком случае, Илья способен извлечь вполне приличный улов даже из лужи с головастиками.

Мы с Михалычем трясёмся на заднем сиденье. За спиной у нас перекатываются наши снасти и улов в оцинкованных бачках с плотно притороченными крышками, закреплёнными на баке специальными обечайками, снабжёнными замком-защёлкой. Михалыч специально раздобыл у себя на службе.

Семён Михалыч Подвойский – личность колоритная. Михалычу уже за пятьдесят. Внешность у него – ни дать ни взять Кощей Бессмертный. И работа под стать облику – Михалыч работает патологоанатомом в морге. (Впрочем, Михалыч никогда не называет свою работу работой – только «службой», и никак иначе). Но зловещий облик Михалыча – сплошной обман, в жизни это добрейшей души человек, отец и дед. Единственный известный мне недостаток Михалыча, это его ревность к Илье, ревность профессионала к настоящему мастеру.

Два остальных члена «экипажа нашей славной боевой машины» – её владелец Эдик Полуянов, фармацевт-провизор, белобрысый веснушчатый парень «тридцати неполных лет», и я, Роман Белясов, ничем не выдающийся двадцатипятилетний механик в обыкновенном гараже рядовой конторы.

При таком различии в возрасте, профессиях и характерах наш экипаж вот уже добрых пять лет сохраняет полную стабильность. Нас объединяет страсть к рыбалке.

Обычно места для рыбалки выбирает Илья, и мы с ним не спорим. В нашем экипаже должности и звания давно распределены. Илья – профессор-эксперт, Михалыч – доцент-ассистент. Мы с Эдиком – студенты-практиканты, люди без особой пользы делу. Но, по мнению наших мэтров, подающие надежды. Как говорит Михалыч – «начинать никогда не рано» (правда, говорит он это совсем по другому поводу).

В этот тёплый июньский вечер мы возвращались уже затемно – хороший был клёв, не оторваться. На полнеба раскинулся бледнеющий золотистый закат, предвещающий на завтра отличную погоду. Июньские ночи на Селигере светлые, и Эдик не включал фары: всё равно встречных машин в такой глуши нет, без фар видно дальше.

УАЗ наконец-то вырвался из тисков разбитой колеи на простор, и Эдик, рывком переключив передачу, дал газ. Внезапно что-то огромное, светлое мелькнуло перед капотом. Раздался сильный удар, машину заметно тряхнуло, и Эдик, выругавшись, резко затормозил. Вспыхнули фары.

Мы выскочили из машины и замерли. В свете фар на земле лежала девочка лет девяти-десяти, совершенно голая. Она лежала на какой-то небрежно расстеленной на земле белой тряпке – не то плащ-палатке, не то портьере.

Первым из столбняка вышел Эдик. Судорожно всхлипнув, он нетвёрдым шагом, как сомнамбула, двинулся к лежащей девочке. Ещё секунда – и мы все кинулись к жертве ДТП.

– Жива?! Господи, откуда она взялась?!

Михалыч опытными руками стремительно ощупал голову ребёнка. Девочка застонала и слегка дёрнула ногой. Тогда Михалыч осторожно попытался поднять её – и мы снова остолбенели, только сейчас разглядев толком.

Девочка была необычайно, невиданно красива. Тонкое тело поражало какой-то законченной гармоничностью и изяществом. Длинные стройные ноги, тонкие руки с хрупкими пальцами узкой кисти, длинная шея – такие раньше называли «лебединая», гибкая как стебелёк талия, гладкая нежная бело-розовая кожа. Вот только весь бок и живот медленно наливались чернотой – громадный кровоподтёк от удара. Коротко подстриженные, светло-золотистые волосы кудрявились мелкими кольцами. На кукольно-детском личике с острым подбородком, изящным носиком и небольшими, нежно-розовыми губами выделялись глаза – громадные, лазурно-синие, обрамлённые длинными густыми ресницами, они занимали чуть ли не половину лица. Сейчас глаза были затуманены болью и медленно закатывались – она, очевидно, теряла сознание. На шее девочки в свете фар переливались, искрились дешёвенькие хрустальные бусы, короткие, плотно обхватывающие шею.

Но не это было самое главное. То, что мы вначале приняли за какую-то нелепую плащ-палатку, ей не являлось. На спине девочки, прямо между лопаток, располагались огромные крылья, чем-то похожие на лебединые, с переливчато-радужными перьями, цвет которых определить было невозможно. По крыльям беспорядочно пробегали широкие волны радужного сияния – вспышки пурпурного и багряного, золотисто-зеленого и ярко-голубого – накатывались волна на волну. Впрочем, это продолжалось лишь несколько секунд. Глаза девочки закатились, и сияние мгновенно померкло – крылья стали белыми, и само тело как будто потемнело.

– Чего рты раззявили?! Палатку, быстро!! – рявкнул вдруг Михалыч неслыханным ещё голосом.

Мы будто очнулись. Действительно, крылья там или не крылья – ребёнок погибает! Почему-то я в тот момент подумал именно так, мысль о том, что пострадавшее существо, собственно, человеком не является, даже не пришла в голову.

Мы втроём мгновенно раскатали нашу видавшую виды палатку и с помощью Михалыча осторожно переложили пострадавшую на брезент. Тело девочки было шелковистым, сухим, недетски упругим и неожиданно горячим. С крыльями пришлось повозиться. Громадные, они всё время раскрывались, как веер, и вообще были неестественными, не такими – ни у одной птицы ничего похожего я не видел – и лишь с помощью Михалыча нам удалось их сложить. Движениями опытного костоправа он ощупал косточки, таившиеся под перьевым покровом, потом вдруг подвернул длиннейшие маховые перья под крыло, и сразу всё получилось. Крылья легли на спину девочки так ладно, что оставалось только удивляться, почему это у нас таких крыльев нет.

– Ты, Михалыч, будто всю жизнь ангелам крылья складывал… – прохрипел Илья.

Слово, уже давно настойчиво царапавшееся в подсознании, было произнесено. Ангел! Мы сбили машиной ангела. Охренеть можно! И потом, разве бывают ангелы женского рода?

Однако раздумья следовало отложить на потом. Девочку-ангела, аккуратно спеленутую палаткой, мы осторожно уложили на заднее сиденье. Михалыч разместился возле неё на полу, молча указав мне место сзади. Места сзади не было, всё забито. Подскочил Эдик, молча откинул задний борт, и ценные бачки с нашим уловом загремели, покатились по земле.

– Садись, живо!

На этот раз Эдик превзошёл себя. Дорога если и улучшилась, то не намного, но УАЗ почти не кидало на ухабах. Наконец мы вышли на ровную просёлочную грунтовку, и машина полетела, как птица.

Рёв мотора и невероятность, нереальность происшествия отбили у всех желание говорить. Михалыч придерживал пострадавшую. Эдик, зачем-то пригнувшись, вцепился в руль мёртвой хваткой, и в зеркало заднего вида я видел его дикие глаза. Такие же глаза были и у Ильи, который поминутно оглядывался. Думаю, что и у меня выражение было не лучше.

Однако, что же делать? Куда теперь? В больницу? В какую?

– Эдик, давай в Осташков, тут ближе будет, – сквозь рёв мотора прокричал Михалыч.

– Домой… – вдруг внятно сказала девочка-ангел. Голос был неожиданно глубоким, совсем не детским.

– Что?! – ошарашено спросили мы с Михалычем разом.

– Назад… Домой… – вновь внятно произнесла девочка. Она очнулась и широко открыла глаза, наполнившиеся ярко-синим сиянием. Губки девочки кривились – ей, очевидно, было больно.

– Девочка, тебе надо в больницу, – растерянно пробормотал я.

– Дурак… Нельзя… Назад! – девочка перевела взгляд на меня, взглянула мне прямо в глаза, и у меня в голове вдруг всё закружилось. И я вдруг понял – она права. Никаких больниц! Домой!

– Эдик, останови, – в ту же секунду сказал и Михалыч.

Эдик плавно затормозил и зачем-то заглушил мотор. Теперь все мы растерянно смотрели на нашу невольную пассажирку. Но она уже вновь закрыла глаза, и лишь веки с длиннющими, густыми золотистыми ресницами чуть трепетали.

– Поворачивай… Дорогу я покажу… – еле слышно прошептала она.

Мы переглянулись. Эдик неуверенно потянулся к ключу зажигания.

– Поворачивай, Эдуард. Мы действительно дураки. Нельзя ей в больницу, – сказал Михалыч.

– Да вы что! А если она помрёт?! – Эдик ещё пытался возражать.

– Она сказала – назад. Ей виднее.

– Это же ребёнок!

– Эдик, очнись! Какой ребёнок! Это инопланетянка, и там у них космический корабль! – неожиданно встрял Илья.

Ай да маэстро! Сказанул так сказанул!

– Или портал перехода в Царство Божие! – ляпнул вдруг я. И откуда что берётся?

Мои слова добили несчастного Эдика. Судорожно всхлипнув, он завёл мотор, молча развернул УАЗ и снова погнал его по пустынной дороге.

Я вновь посмотрел на нашу пострадавшую. Из-под палатки торчали босые, чуть запылённые маленькие ступни. Детские ступни. Только вот пальцы… Длинные, заметно длиннее нормальных человеческих, и большой палец чуть отставлен. Наверное, подумал вдруг я, такими пальцами очень удобно хвататься за ветки.

Чушь! Разве ангелы сидят на ветках? Это же не вороны! А что мы вообще знаем о них?

Почему-то пальчики эти добили меня. Смешно – крылья нет, а пальчики да.

Пару минут мы ехали в полном молчании. Машина вновь нырнула в лес, начались ухабы. Эдик сбавил ход.

– Сейчас направо… – не открывая глаз, вновь отчётливо произнесла девочка.

Действительно, лесную дорогу пересекал совсем уже незаметный, полузаросший путь. Эдик послушно повернул направо, в открывшийся просвет. Эта дорога была очень узкой, двоим уж точно не разъехаться, зато здесь не было колдобин – путь был едва накатан. Под колёсами трещал валежник, по днищу скребли молодые деревца. Ещё год-другой, и здесь не проехать даже на грузовике.

– Налево… – вновь скомандовала наша невероятная пассажирка, по-прежнему не открывая глаз. Как она видит?

Эдик вновь послушно свернул, но через десяток метров вдруг сбавил ход и остановился. Дорогу впереди перегораживало здоровенное поваленное дерево, толщиной в два обхвата, если не больше.

Девочка вновь открыла глаза, закусила нижнюю губку и страдальчески выгнула брови, её личико заблестело от пота. «Наверное, ей очень больно» – сочувственно успел подумать я, и тут же мысль вылетела у меня из головы. Громадное дерево шевельнулось, заскрежетало и вдруг стремительно-плавно взлетело, встав на своё место.

– Шлагбаум… – потрясённо выдохнул Илья.

– Скорее… – с мукой выдохнула девочка.

Эдик торопливо, с хрустом врубил передачу, и машина нырнула в просвет. Сзади заскрежетало, тяжело ухнуло – шлагбаум закрыт, путь назад отрезан.

Деревья между тем сомкнулись над головой, и мы ехали как в тоннеле. Впереди в свете фар на дороге заблестела вода. Огромная лужа перекрывала нам путь. Пожалуй, тут не пройдёт и трёхосный «Урал».

– Не останавливайся… – вновь проговорила наша пассажирка.

Ей явно стало хуже. Лицо стало иссиня-белым, почти прозрачным, губы побелели, почти не выделяясь на фоне лица. И только огромные, теперь почти фиолетовые глаза ещё жили на этом вконец измученном лице.

УАЗ проскочил лужу, как по асфальту, под тонким слоем воды (или не воды?) оказалась твёрдая гладкая поверхность. Дальше дорога была чистая, покрытая ровной плотной травой, как английский газон. Эдик дал газ, но разогнаться толком не успел.

Машина вдруг остановилась. Я впился глазами в световой конус, очерченный фарами в чаще леса, невольно ожидая увидеть что-то невероятное – скажем, космический корабль.

В свете фар виднелись могучие дубовые ворота, почерневшие от времени, с коваными позеленевшими петлями (бронзовые, что ли?). Справа и слева в чащу леса уходил частокол, виденный мной ранее лишь в кино про древнюю Русь – брёвна метров семь высотой, с круто заострёнными вершинами.

Девочка вновь выгнула брови, напрягаясь – было видно, что она удерживается от беспамятства на последнем пределе сил.

Ворота дрогнули, медленно и бесшумно распахнулись, и Эдик, уже не дожидаясь команды – начал понемногу привыкать – въехал внутрь.

Нашему взору открылся довольно обширный двор, поросший травой и окружённый раскидистыми купами каких-то деревьев справа и спереди. Под сенью деревьев прятались какие-то приземистые строения. Слева же возвышался настоящий терем, сложенный из неохватных брёвен, на серо-гранитном фундаменте, с замшелыми плахами тёсаной (или тесовой?) крыши, резными наличниками высоких стрельчатых окон, забранных странными решётчатыми переплётами. В терем вело высокое и широкое крыльцо, прикрытое сверху изящным резным козырьком-навесом.

С этим заброшенно-древнерусским пейзажем в разительном контрасте находилась дверь, ведущая в терем. В древние, потемневшие от времени брёвна был врезан круглый люк, диаметром немногим больше метра, из сверкающего зелёного металла, покрытого каким-то затейливым узором. Выше и ниже люка угадывались вставки из более светлого дерева, закрывающие некогда существовавший дверной проём.

Впрочем, времени для осмотра местных достопримечательностей у нас не было.

– Вы слышите меня? Что нам делать? – наклонившись к лицу девочки, спросил Михалыч, почему-то обращаясь на «вы».

Девочка опять выгнула бровки – я уже понял, что так отражаются на её лице какие-то волевые усилия, при помощи которых она совершает некие действия. Телепатия, телекинез или что там ещё?

Люк дрогнул и бесшумно исчез, как и не было. Неяркий голубовато-белый свет изливался из отверстия, размытые блики загуляли по двору.

– Туда… – прошептала девочка. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять – она умирает. И там, в голубоватом отверстии люка, её спасение.

Мы с Ильёй буквально выскочили из машины, вытащили пострадавшую – Михалыч помогал из машины – и рысью взбежали на крыльцо. Илья с ходу, согнувшись, нырнул в люк, я последовал его примеру, пребольно ударившись макушкой и споткнувшись о высокий порог (или что там у люка – комингс, что ли?)

Внутри квадратной просторной – восемь на восемь, не меньше – комнаты был разлит неяркий жемчужно-белый свет, струившийся с матово-белого потолка. Стены сохранили свою бревенчатую первозданность, вот только в стены эти были врезаны точно такие же люки, что и на входе, только открытые. В каждой стене было по два люка, ещё четыре находились на потолке и четыре на полу, попарно в углах, один над другим. Нечеловеческая планировка, мелькнула в голове лихорадочная мысль, таких совсем уже больных архитекторов не бывает в принципе… Но разглядывать было некогда.

– Туда… – ещё раз прошептала девочка. И мы вдруг сразу поняли – куда. Нырнув в люк, мы оказались в комнате чуть поменьше, всю середину которой занимали три странных предмета, больше всего напоминающих саркофаги египетских фараонов. Или гигантские мыльницы, разъятые на две половинки. Половинки эти неподвижно парили в воздухе без всякой видимой опоры, метрах в полутора одна над другой. «Саркофаги» имели в длину метра три с половиной, в ширину метра полтора и были блестящими, переливчато-зеленоватыми. Где-то на краю сознания у меня мелькнула неуместная сейчас мысль – как сюда затащили эти бандуры, при таком узком люке?

– Что дальше? – спросил Илья, но ответа не было. Голова девочки безвольно свесилась на бок, глаза были закрыты.

Мы в смятении переглянулись. Терять нельзя было ни секунды.

– Давай! – вдруг решился я. Илья понял без слов. Мы на вытянутых руках осторожно положили девочку в углубление крайнего «саркофага», как в ванну, и хотели уже распеленать её (она же была запеленута в нашу палатку), но вдруг «саркофаг» издал резкий, длинный свист, и нас отбросило, как ударом тока. Тело девочки плавно поднялось в воздух, повисло секунд на пять и медленно развернулось на 180 градусов – так поворачивается стрелка самодельного компаса, изготовленного из намагниченной иглы, воткнутой в пробку и пущенной в миску с водой. Наверное, мы положили её головой не туда, догадался я.

«Саркофаг» вновь издал длинный свист, крышка мягко опустилась на продолжавшую висеть в воздухе девочку. Через пару секунд раздался странный скрипящий звук, затем крышка чуть приподнялась – на ладонь, не больше. Вновь раздался свисток – на этот раз короткий – и из щели между половинками «саркофага» выпорхнули, как осенние листья, какие-то лоскутки. Короткий свисток, и половинки вновь плотно сомкнулись.

Я поднял один из разлетевшихся лоскутков – это был аккуратный, почти правильный квадратик брезента. Наша палатка, сообразил я.

– Смотри! – вдруг крикнул Илья, показывая на люк.

Я успел только скосить глаза. На пороге стояла странная призрачная фигура, будто марево над асфальтом в жаркий летний полдень. Более никаких движений я сделать не успел. В глазах у меня помутилось, мир стремительно сошёлся в точку, и наступила тьма…

Я очнулся от мелодичных, позвякивающих звуков. В голове ощущалась неприятная тяжесть, как после похмелья или угара, но она быстро проходила. Ноздри чуть щекотал лёгкий, ни с чем не сравнимый аромат, сложная смесь запахов летнего луга, эфира и озона. Где я? В больнице?

Стараясь не делать резких движений, я осторожно, медленно приоткрыл глаза и осмотрелся. Я лежал в какой-то здоровенной ванне, с упругим и тёплым дном. Надо мной висела другая ванна, перевёрнутая вверх ногами. Дно этой перевёрнутой «ванны» было покрыто какими-то шевелящимися отростками, медленно втягивающимися в дно, как в воду. За пределами этой штуковины, по краям моего поля зрения сиял жемчужно-белым светом потолок. Руки и ноги мои были привязаны к «ложу» за щиколотки и запястья, голову мягко придерживали какие-то щупальца, неприятно щекотавшие лоб. Что-то ещё ощущалось в области локтевого сгиба – может, капельница? Выходит, точно больница. Но почему меня сунули в ванну? И что это за такое надо мной – таких аппаратов в наших коновальнях я ещё не видел.

В поле зрения справа и слева возникли сосредоточенные детские личики. Откуда дети?

Дети между тем заулыбались, перекинулись быстрыми взглядами, и стоявший слева ребёнок – вроде девочка – произнёс:

– Вставай, уважаемый. Хватит лежать, всё с тобой в порядке.

Никогда бы не подумал, что девочки могут говорить таким голосом – роскошное, бархатное, чуть вибрирующее контральто. За такой голос любая певица миланской оперы, не колеблясь, отдала бы полжизни. И потом, почему на «ты»? Очень невоспитанные дети!

Словно прочитав мои мысли, они засмеялись. Путы-щупальца, удерживавшие мои руки и ноги, исчезли. Я ещё секунду помедлил и осторожно сел.

«Детишки», разбудившие меня – мальчик и девочка лет десяти – стояли совершенно голые, и за спиной у обоих были сложены крылья с белоснежно-радужными перьями.

Всё вспомнилось мгновенно – и девочка-ангел, сбитая машиной, и наша безумная ночная гонка, и «саркофаг» в лесном тереме.

Я обалдело озирался по сторонам, затем глянул на себя. Одет я был не теплее, чем эти ангелы, буквально в чём мать родила. Где мой десантный камуфляж? (Я всегда езжу на рыбалку в этой одежде – тепло, удобно, и грязь не видно).

– К сожалению, одежды твоей нет, – произнёс «мальчик». Голос у него тоже был ничего, высокий оперный баритон. – Я в испуге всадил в вас обоих максимальный импульс парализатора, не рассчитал. Друг твой ничего, а у тебя остановилось сердце, и пришлось срочно поместить тебя в витализатор. Ну и… Ладно, что-нибудь придумаем. Вылезай уже!

Я вылез из ванны, неловко прикрываясь руками. Чертовски неудобно стоять нагишом перед детишками. Впрочем, чего я? Какие они, к лешему, детишки?! Ну тем более, неудобно стоять нагишом перед представителями инопланетной цивилизации. Или самого Господа Бога?

Они опять засмеялись. Действительно мысли читают, что ли?

– Действительно читаем. Это ты глухой, как и большинство людей. Пойдём же!

Мы покинули зал витализаторов – впереди девочка, затем я, мальчик шёл сзади. Я вовсю глазел на своих провожатых. Сложенные крылья с бело-радужными, длинными перьями плотно и как-то очень естественно лежали на их спинах, прикрывая спины от плеч до ягодиц. Я вновь вспомнил ночное происшествие, как наш Михалыч аккуратно сворачивал эти невероятные крылышки, так не похожие на птичьи. Интересно, а в размахе? Метра три, не меньше…

Я не успел закончить свои научные размышления. Ангелы (про себя я называл их теперь так) прошли через люк не нагибаясь, небрежно и привычно перешагнув высокий порог, я же снова ударился макушкой, зашипев от боли. Зачем они внутри-то двери поменяли, оставили бы человечьи!

Я уже догадался, что данная постройка сооружена не ангелами. Заброшенный скит, вот что это. Захваченный межпланетными агрессорами для своих шпионских целей.

Они снова засмеялись.

– Догадка верная, но не совсем, – это мальчик, – здесь действительно скит, только не совсем заброшенный. И не захвачен. И уж точно мы не агрессоры.

Как жить, если все твои мысли буквально на ладони? Подумать свободно не дают. Вот подумаешь что-нибудь не то…

Снова смех.

– А ты думай то, – это уже девчонка.

Смеются они весело, открыто. Нет, невозможно так смеяться и быть злобным межпланетным агрессором.

А наши-то, эти, как их, уфологи – «маленькие зелёные человечки»…

Они остановились так внезапно, что я чуть не налетел на мою провожатую. Девочка обернулась, и глаза у неё были твёрдые, цепко-внимательные. Заглядывающие в самые недра души.

– Что ты знаешь о маленьких зелёных человечках?

Я растерянно моргал. Чего пристали, ну? Да ничего не знаю, я-то не уфолог. И даже книжек таких не читаю!

Она расслабилась, и глаза опять стали прежними – мягкими, недетски мудрыми, успокаивающе добрыми, и в то же время где-то в глубине плавали озорные огоньки.

– Правда, ничего не знаешь. И желаю тебе, чтобы и дальше не знал. Идём!

Ну ни хрена себе! У них тут что, ещё и такие есть?

Короткий смешок.

– Здесь, разумеется, нет и не будет.

В просторной комнате, куда мы вошли, можно было с первого взгляда угадать монастырскую трапезную. Длинные широкие лавки располагались по обе стороны общего стола, причём одна лавка была ниже, а вторая выше. В четыре высоких стрельчатых окна, забранных частыми переплётами с цветными стёклами – ба, да это же настоящие витражи! – лился яркий солнечный свет.

На мне красовалась теперь новенькая светлая рубашка и вылинявшие джинсы. Слава богу, нашли-таки человеческую одежду. Я в душе опасался, что домой мне придётся ехать голым, в лучшем случае – завёрнутым в какую-нибудь серебристую космическую тряпку. Или у них нашёлся бы скафандр на мой размер?

На низкой лавке за столом, спиной к свету, сидели люди – высокий старик с бородой, по виду типичный селянин, молодой человек в современных маленьких золотых очках, в отлично сшитом костюме – вылитый дипломат – и бритоголовый здоровенный парень в чёрной кожаной куртке – явный рэкетир. Рядом с ними сидели члены нашего славного экипажа, радостно приветствовавшие меня беспорядочными и не совсем членораздельными возгласами.

Напротив них сидели ангелы, две девочки и два мальчика. Они были похожи, как близнецы. Стало быть, вместе с моими конвоирами, ангелов шесть штук. Такой, значит, расклад. Плюс наша пострадавшая. А может, и ещё имеются?

– Больше никого. И так здесь много лишнего народу. Но я ещё должна сказать спасибо.

Ближняя ко мне девочка-ангел встала, подошла ко мне вплотную, серьёзно глядя снизу вверх своими огромными глазами – теперь ярко-голубыми, сияющими – и поманила пальчиком. Я наклонился, погружаясь в затягивающую сияющую бездну этих глаз, и почувствовал на своих губах лёгкий, как птичье перышко, поцелуй маленьких губ.

В голове в меня гудело.

– Стало быть, тебе…вам лучше? – идиотским голосом спросил я.

– Заметно лучше, – она засмеялась, разрушая наваждение своей неземной красоты, и кто-то из наших хихикнул.

– Садитесь, гостюшки дорогие, хоть и незваные. Сперва позавтракаем, потом будем думать, как жить дальше, – подал вдруг голос старик. Голосище будь здоров, дьяконом ему быть.

– Верно, – отозвался сидевший поодаль ангел-мальчик. Если бы я не видел, кто говорит, поклялся бы, что говорит девушка, такой переливчато-серебряный голосок. Да что же у них всё не как у людей?!

– А так лучше? – утробным басом спросил тот же мальчик. И, глядя на мою вконец обалдевшую, вытянутую физиономию, дружно засмеялись все.

Завтракала наша разношёрстная компания в дружном молчании.

На столе красовалась небогатая монастырская трапеза: варёная картошка с постным маслом, тыквенная каша, квашеная капуста, охапка зелени на разделочной доске, огурцы – солёные и свеженькие, с грядки. В плетёной широкой корзине горой лежали ломти свежего ржаного хлеба и настоящие деревенские шаньги с творогом. Посреди стола красовался ведёрный самовар, вроде как электрический, в окружении полутора десятков разномастных чайных чашек. Дополняли сервировку пара здоровенных крынок с молоком, мёд в деревянной миске и две большие вазы с фруктами. Впрочем, гостям предложили миски с ухой. Кроме нас, уху хлебал лишь бритый парень. Дед равномерно двигал челюстями, тщательно пережёвывая тыквенную кашу. Молодой человек в костюме дипломата аккуратно вкушал картошку, как будто на приёме у английской королевы. Ангелочки же с непередаваемым изяществом уплетали шаньги, обильно запивая их молоком из высоких стеклянных стаканов.

Наш славный экипаж, оробев, не решался на расспросы. Кто знает, может быть, согласно межзвёздному этикету, говорить во время трапезы неприлично?

Тут я заметил, что молчание наших хозяев довольно условно. Складывалось впечатление, что за столом ведётся оживлённая дискуссия. Лица ангелов быстро меняли выражения, они перебрасывались взглядами между собой и тремя сидящими напротив людьми. Троица ещё и дополняла мимику жестами. Вот бритый парень со стуком положил ложку на стол, для верности прихлопнул ладонью. «Дипломат» отрицательно покачал головой. Дед крякнул и развёл руками.

– Простите, – вдруг нарушил молчание «дипломат», – я полагаю, что к обсуждению данного вопроса следует привлечь наших гостей – всё-таки решается и их судьба. Посему предлагаю перейти на звук.

Я с симпатией посмотрел на него. Заступился за соплеменников. Не холуй, значит, инопланетный, свой голос здесь имеет.

– Ты прав, Геннадий, – своим серебряным голоском отозвался прежний ангел – и вообще, мы ведём себя нетактично. У людей принято знакомиться, а мы даже не представились нашим гостям.

– Имеет ли смысл? – с сомнением произнёс бритоголовый.

– Безусловно имеет. Извините, но ваши имена и даже род занятий нам известны. Кто скажет? Может, Пётр Иваныч?

– Ну что ж, могу и я, – откашлялся дед. – Меня, значит, Пётр Иваныч кличут, фамилия Дымов. Можно также просто Иванычем или дедом – кому как удобней, я без обид. Я тутошний станционный смотритель, он же сторож, он же кухарь, а в миру ещё и лесник.

Дед Пётр Иваныч налил себе чаю, не спеша подул в чашку, с шумом отхлебнул.

– Иваныч, – негромко напомнил ангел.

– Да-да. Вот это, – жест в сторону «дипломата», – Геннадий Алексаныч Меньшиков, прямо так и есть. Наш тайный представитель, значит, в органах власти, адвокат и акула бизнеса.

– Это да, – насмешливо фыркнула наша вчерашняя жертва. Видимо, знала что-то такое.

– Вон та, смешливая, – тычок пальцем в её сторону, – Иолла, а полностью выговорить трудно. Да я её для простоты Иркой зову. Ничего, отзывается.

– Да сколько угодно, – снова фыркнула Иолла-Ирка.

– Оперативный сотрудник, значит. Вчера состояла на очередном дежурстве. Результаты вам известны.

Иолла-Ирка поперхнулась молоком.

– Ладно, они промеж себя вроде как разберутся. Не судите, да не судимы будете.

– Иваныч, меньше философии. Время, – опять подал голос тот же ангел. Наверное, он здесь за главного. Как там у них – архангел, что ли?

Дружный смех. Я же совсем забыл, что они читают мысли.

– В самую точку, Рома, – прогудел дед. – Мы, человечий персонал базы то есть, так меж собой Уэфа и зовём. А полное имечко у него ещё хлеще, чем у Ирки. Здешний координатор. Большое начальство и умнейшая голова. Да дураков здесь и не держат. Не та работа.

– Иваныч, ты неисправим, – вздохнул Уэф.

– Это, – продолжал дед Иваныч, указывая на бритоголового, – Николай Алексеич Хрустов, известный среди местной шпаны как Колян и Хруст. Агент влияния, значит, среди молодёжи. Стиляга.

– Иваныч, «стиляга» – архаизм. Теперь говорят «конкретный пацан», – подал голос бритоголовый Колян-Хруст.

– Во-во, я и говорю. Пацан и есть, и притом конкретный. Дитё, несмотря на размеры. Но на голову тоже ничего. И службу держит справно.

Дед Иваныч налил себе вторую чашку чая, подул и отхлебнул. Зажмурился – горячо.

– Остальные оперативные сотрудники – вот они. Это Аина, Аня по-нашему, это Иого – Игорёк, стало быть, это Кио – мы его так и зовём, а это вот Мауна, Маша, ихняя и наша докторша, – кивок в сторону девочки-ангела, извлекшей меня из витализатора. – Супруга начальника, между прочим.

«Разве у ангелов есть супруги?» – промелькнула у меня мимолётная мысль. Но дед Иваныч уловил.

– Само собой. Что же они, не люди?

– И чем же вы здесь все занимаетесь? – вдруг подал голос наш Михалыч.

– Как обычно, уважаемый Семён Михайлович, – серьезно, без улыбки ответил Уэф. – Сеем разумное, доброе, вечное. Как всегда и везде.

Я в замешательстве огляделся, но ни на одном лице не увидел и намёка на усмешку. Даже смешливая Иолла сохраняла полную серьёзность. И я вдруг как-то сразу поверил. Само собой, разумное, доброе и вечное. Как же может быть иначе?

– А конкретнее? – услышал я голос Ильи.

– А вот это уже будут совершенно излишние подробности, – опять без тени улыбки произнёс Уэф. – Простите, но время здорово поджимает. Изложу вкратце своё видение ситуации. Оперативный сотрудник… – секундная заминка, – Иолла, находясь на дежурстве, грубо нарушила правила безопасности. Купаться на озере следует в нерабочее время.

Иолла, которую я про себя уже твёрдо решил называть Ирочкой, смотрела в пол.

– Закончив водные процедуры, – невозмутимо продолжал Уэф, – она вспомнила, что не произвела обход и не активировала дендроидов внешней охраны после профилактики. Кстати, к своему счастью, и этих людей тоже, – кивок в нашу сторону. – Вряд ли дендроиды пропустили бы твоих спасителей живыми. Они же приняли бы их за бандитов-похитителей, неужели не ясно?

Ирочка всхлипнула.

– Решив исправить упущение, она полетела в лес, но уронила личное оружие – перстень-парализатор, что само по себе сделать не так легко, тут нужно постараться.

Ирочка всхлипнула дважды.

Я перевёл взгляд на руки сидящих за столом. У всех ангелов на тонких пальчиках красовались изящной работы перстни, с блестящим камешком. Ясно. Вот меня чем, значит…

Встретив мой взгляд, мой недавний конвоир – Иого, вроде? – обезоруживающе улыбнулся и совсем по-человечьи пожал плечами – мол, извини, на войне как на войне. Ладно уж, стрелок ворошиловский.

– …Спикировав к земле в попытке поймать перстень на лету, она умудрилась произвести лобовое столкновение с автомобилем – единственным, между прочим, в радиусе десятка километров на тот момент. Крылатое существо – с наземной машиной…

– А если оно не везёт, то как с ним бороться? – меланхолически изрёк Колян-Хруст.

Двойной быстрый взгляд–просверк – Ирочкин, как укол, и Уэфа, плотно-внимательный. Колян тут же полуприкрыл глаза.

– Так я продолжу? Спасибо, – Уэф сплёл тонкие, детские пальцы рук, положил на стол. И я вдруг увидел всю нашу компанию как бы со стороны.

За длинным, гладко оструганным древним дощатым столом трапезной, в глухом лесу сидели рядом люди и ангелы.

К этому моменту я уже понемногу начал различать ангелов, хотя сперва они показались мне одинаковыми более, чем близнецы. В первую очередь это касалось Ирочки, нашей вчерашней пострадавшей, хотя и утратившей в недрах витализатора свои ужасные синяки – память о вчерашнем происшествии. У неё были кудрявые ярко-золотистые волосы, помимо неё, такие же были только у Мауны-Маши, только у неё они были длиннее и зачёсаны в сложную причёску. У остальных волосы были ещё светлее, почти серебристые, а у Аины-Ани даже металлически-серебряные, да ещё и с радужным отливом, собранные в ещё более сложную причёску, чем у Мауны. Аина, кроме того, была заметно крупнее, и глаза у неё были голубовато-зелёные, тогда как у остальных – голубизна всех оттенков, от ярко-голубых до фиолетовых – это у Уэфа. На шеях у всех красовались такие же точно искристые, с виду хрустальные бусы, что и у Иоллы-Ирочки.

Я вовсю глазел на этот святой синедрион, и в голове не было ни одной связной мысли, зато вихрем проносились многочисленные их обрывки. Вероятно, почувствовав моё состояние, мой недавний конвоир, Иого, ободряюще улыбнулся. Хм, а зубы-то у них совсем как у людей – ровные, жемчужно-белые.

А может, я всё-таки сплю? Да ради Бога!

Какой прекрасный, удивительный сон! И не хочу я просыпаться…

– …Дальнейшее развитие событий можно смело назвать счастливой случайностью. После столкновения Иолла находилась в совершенно беспомощном состоянии, напрочь утратив способность к внушению и телепатии. А если бы вместо этих людей оказались какие-нибудь подонки, которые бросили бы тебя, даже не остановившись? Или твердолобые бараны, которые упрямо доставили бы тебя в Осташковскую районную больницу (мы всей командой дружно вздрогнули), где ты благополучно скончалась бы? И какой-то местный прозектор (на этот раз вздрогнул Михалыч) уже потрошил бы тебя?

– Это вряд ли, – возразил Геннадий. – Иого и Кио успели бы забрать. Иого был тут уже через две минуты после пуска витализатора. Экстренная телепортация.

– Не уверен. Сигнала тревоги с места происшествия не было. И здесь никого – Пётр Иваныч был на задании. Когда бы мы хватились, да когда ещё нашли? Если бы успели вскрыть череп и расковырять мозг, не помог бы и витализатор.

А ведь он боится, внезапно осознал я. И ровно журчащий серебристый голосок не в состоянии скрыть эмоции. Он разъярён и напуган, да, тем самым запоздалым страхом, который хорошо знаком всем мамам и папам, чей ребёнок, резвясь, неосторожно выбежал на дорогу, и машина со свистом пронеслась мимо.

– … А журналисты, а ФСБ? Но я заканчиваю.

В результате вчерашних событий, которые уверенно можно назвать чрезвычайным происшествием, на базу проникли посторонние. Между тем инкогнито базы должно быть безусловно сохранено, в противном случае нам предстоит перенос базы, а это очень долго и трудно. Надо решать.

Вот оно что! «Он слишком много знал!» – так, кажется? А лучше всего тайну хранят, как известно, покойники. А как же разумное, доброе и всё такое?

Я взглянул на ангелов и замер. Все мысли напрочь вылетели.

Они сидели вытянувшись как струна, с напряжёнными потемневшими лицами, и глаза у всех стали тёмными, почти чёрными. Ирочка закусила нижнюю губку до крови.

– Да ты… Да вы… Да как вы все могли такое подумать!!!

– …Ну и правильно называешь. А как их ещё называть, ежели они ангелы и есть?

Мы сидели на завалинке возле бани, укрытой под сенью могучей липы. Хорошо! Жужжали пчёлы, копошившиеся в ветвях цветущей липы, полуденный зной смягчал ветерок, приятно холодивший после баньки. Кроме нашего славного экипажа, на лавочке присутствовали ещё дед Иваныч и громадный пёс Казбек, той почти забытой сейчас породы, которую во времена моего детства называли «восточноевропейская овчарка» – мощный, с густой шерстью и внушительными клыками. Казбек дисциплинированно лежал рядом с дедом Иванычем, вывесив язык и часто дыша. Жарко.

Дед Иваныч сидит с нами, умиротворённо жмурясь. Доволен принятым решением.

Выбирать пришлось из трёх вариантов. Первый вариант – стереть память о происшествии, начиная со вчерашнего вечера, и заменить «ложной памятью». Для существ, обладающих огромной гипнотической силой и разнообразными техническими возможностями, это не очень сложно. За этот вариант высказались только Геннадий и Колян-Хруст, да и то колебались. Лобовое решение далеко не всегда самое лучшее. Когда слово предоставили нашему славному экипажу, мы осторожно попросили не делать с нами ничего этакого, если можно. И с огромным облегчением убедились, что никто особо не настаивает.

Второй вариант предложила Ирочка. Так как мы доказали на деле свою преданность идеалам добра – тут Ирочка увидела, что Уэф, а за ним и коллеги, улыбаются, и рассердилась – да, доказали на деле, она так считает, и можете смеяться хоть все! – то она предлагает принять нас в команду. Да, завербовать, если угодно!

По-прежнему улыбаясь, Уэф заявил, что предложение, несомненно, интересное, но несвоевременное. И тут слово взяла до сих пор молчавшая Мауна – Маша, как назвал её дед Иваныч.

Она предлагает промежуточный вариант. Мы будем помнить всё, но рассказать никому не сможем. Как только кто-либо из нас захочет проболтаться, он с удивлением обнаружит, что язык ему не повинуется. Ап… Ап… И ни слова! Аналогично и с попыткой изложить события в письменном виде, только на сей раз откажется служить рука. Такой вариант гораздо менее травматичен для психики, нежели манипуляции с ложной памятью. И инкогнито базы нисколько не пострадает. И возможность нашей «вербовки» – если клиенты дозреют – сохраняется в полном объёме. Она берётся всё сделать уже сегодня. Как вам?

Вариант был принят почти единогласно, и мы не возражали. Ясное дело, человек существо ненадёжное, мы понимаем. Выпьет кто-нибудь лишнего, и пошёл языком чесать. Конечно, скорее всего примут за психа – а ну как нет? Словом, мы согласные.

Публика сразу расслабилась, оживлённо задвигалась и тут же стала рассасываться. Встал из-за стола Геннадий, молча кивнул на прощание Уэфу и Мауне-Маше (или не молча? Кто их разберёт, телепатов!), вежливо попрощался с нами. За ним, перебросив ноги через лавку, вылез Колян-Хруст, на ходу сгрёб шаньгу и пару ломтей чёрного хлеба, засунул в широченные карманы. Подмигнул пострадавшей Ирочке (та снова фыркнула – может, сказал он ей что-то мысленно), махнул нам ручищей. За ними проследовала Аина-Аня. Через минуту во дворе заурчал мотор, и сквозь разноцветные стёкла крайнего окна я увидел, как со двора выкатился чёрный «джип-чероки». Куда и как исчезли остальные, я даже не успел заметить. За столом остались только дед Иваныч и наш славный экипаж, в одночасье превратившийся в пациентов.

В ожидании «процедуры» дед Иваныч пригласил нас в баньку, попутно развлекая светской беседой.

– …Да, здесь отлично сохранилась банька, монахи-староверы толк в этом деле понимали, и мы, человечий персонал базы, пользуемся. Ангелы-то? Да нет, они как раз в банном деле не смыслят, наоборот, им чем студёней вода, тем лучше. Физиология у них маленько другая. Они вон до глубокой осени одёжу не признают, жарко им. Почему? Да откуда мне знать, я что, ксенобиолог?!