День ангела Муравьева Ирина

– Я не знаю, Иваныч. Я должен её увидеть.

Дед снова схватил трубку, досадливо бросил. Шумно глотнул остывший чай.

– Эк тебя угораздило, парень. Но я таки повторяю вопрос – что дальше? После того, как о здоровье спросишь да в глазищи её разок поглядишь – что потом?

Я попытался улыбнуться и не смог.

– Я не знаю, Иваныч. Но могу предположить, что потом мне надо будет увидеть её ещё раз. И ещё. И так до смерти. Я буду с ней рядом, Иваныч, хоть как.

– Та-ак, ещё гуще. У Уэфа с Машей, значит, намерен просить руки ихней дочери. Не в загс ли вести собрался? Ладно удумал – она, значит, вся в белом, и крылья за спиной, заместо фаты. И ты во фраке – жених хоть куда! А потом она тебе, значит, штаны утюжит да яичницу жарит, а ты телевизор глядишь!

Теперь дед был просто страшен. Наверное, таким его видели лишь эсэсовцы-каратели перед своей смертью.

– Ну а об остальном-прочем и помыслить невозможно. Может, ты и не дорос своим умом, что хоть у нас, хоть у них вместях живут не только для того, чтобы в глаза смотреть. Дитёв чтобы ростить, и спать вместе, дурья башка!

Я смотрел в угол. В углу стояло дедово ружьё. Хорошая штука, карабин СКС.

Может, это выход?

Я прямо посмотрел деду в глаза. Казбек зарычал.

– Застрели меня, Иваныч. Или я должен быть с ней.

Дед дышал тяжело, со свистом, придерживая глухо рычащего Казбека за шкирку. Ошейника не было.

– Ты напомни мне, как это называется? Не знаешь?

– Педофилия? – я криво улыбнулся.

– Да нет, легко отделаться хочешь, парень. Кажись, зоофилия, ежели учесть, что роду она не человечьего.

Он помолчал, постепенно успокаиваясь, и Казбек, почувствовав это, затих.

– Я уже молчу о том, что она сюда, значит, не на каникулы к папе-маме прибыла. У неё работа, понимаешь? Они, вот эти шестеро, да их товарищи, наш род спасают. Человечество, понял ты или нет? Горсть их всего на Земле-то, и такую ношу тянут!

Дед ещё помолчал.

– Эх, и зачем тогда вам память-то оставили. Добрые они, понимаешь, и Маша с Иркой в особицу. Сидел бы ты сейчас с удочкой, на поплавок глядел – и нет проблем, как Колька-Хруст говорит.

Он окончательно успокоился.

– Ладно, помогу чем смогу. Отведу тебя завтра, Маше разъясним ситуацию, она поможет. Сотрёт тебе ненужное, вправит мозги, значит.

Последнюю фразу дед произнёс с явным сомнением. Я усмехнулся.

– Добрый ты, Иваныч, спасибо тебе. Только я не дам убить свою любовь – это ты понимаешь? Там как сложится, а это моё. И не ори на меня зря, я ни в чём не виноват.

Но дед уже улыбался в свою бороду.

– Ладно, не виноват и не виноват. Твоя правда. Но только и Ирка не виновата, что ты ей на пути, значит, попался, такой олух.

– Я только увижу её, а там как она скажет, так и будет. Не захочет меня видеть – что же, так тому и быть.

Дед Иваныч рассмеялся, хлопнул себя по коленям обеими руками.

– Олух и есть. Ты когда-нибудь пробовал пройти мимо бездомного котёнка, коли он за тобой бежит и мяучит? А она, Ирка-то, доброты безмерной, не чета нам, да и ты не котёнок всё же, а человек разумный, по крайности, был недавно. Сможет ли она смотреть, как человек из-за неё засыхает на корню?

Дед одним глотком допил холодный чай.

– Измучаешь ты её, Рома, зазря измучаешь. И тебе легче не станет. Езжай-ка домой, очень тебя прошу.

Я смотрел ему в лицо.

– Ты очень любишь её, Иваныч?

Наконец-то он растерянно заморгал глазами.

– И несчастной её не делаешь, правда? Почему же ты думаешь, что это сделаю я?

Дед подумал секунд пять, и из него будто выпустили воздух.

– Понял я, к чему клонишь. Останусь, дескать, на базе, буду помогать по хозяйству, ватрушки стряпать или ещё там чего. И каждый день буду глядеть в прекрасные Иркины глаза. Не так?

Я рассмеялся, и удивился сам, что могу.

– Ты сильно упрощаешь, Иваныч.

– Нет, Рома, это ты сильно упрощаешь. Кухонный мужик им не нужен, а уж Ирке тем более. И не путай меня, старого, с собой. Бывает любовь и любовь. Ты же тут на роли Ромео, значит, а ей роль Джульетты отвёл. Чем там кончилось, помнишь?

Вон как заговорил дед. Высокий стиль.

– Мудрый ты, дед. Тогда скажи, что делать.

– Сказал уже. Оставь ты её, Христа ради, не мучай!

Я молчал. Чего зря болтает? Взял бы карабин, да и дело с концом.

– Ладно, вижу, не убедил я тебя. Но так как Ирка мне заместо внучки, то и участвовать в твоей затее я не намерен, значит. Жаль мне тебя, да ведь ты всё одно человек пропащий, так хоть Ирку за собой не утянешь. Уезжай.

Машину трясло на колдобинах. «Шестёрка» – не УАЗ, и я не такой «профи», как Эдик. И вытолкнуть меня в случае чего будет некому.

Ещё позавчера я покинул гостеприимного Иваныча. Бензина у меня было хоть залейся – четыре двухведёрные канистры, плюс полный бак. Будто знал, залился в Осташкове.

Второй день я мотаюсь по здешним просёлкам, ищу поваленное дерево. Правда, если верить деду Иванычу, это даже не полдела, от силы четверть. Но надо же с чего-то начинать.

К исходу второго дня я вдруг осознал, что не узнаю мест, где проезжал недавно. Точнее, не запоминаю дороги. Психоблокада, а выражаясь по-простому, заклятье, действовало безупречно.

Я остановился, задумался. Дело становилось всё сложнее.

Ладно, попробуем иначе. Я открыл багажник. Точно. Вот он, моток ярко-красной ленты. Большой моток. Должно хватить.

Я отрезал короткий отрезок, подошёл к придорожному дереву и аккуратно привязал ленточку, так, чтобы была на виду.

К исходу второй недели ленточки были развешаны по всему окрестному лесу. За это время я трижды мотался в Москву – снял деньги со счёта, закупил провизии, взял спальник и кое-какие туристские принадлежности. Да, ещё бритву «Браун», на батарейках, и шнур к ней, приспособленный к гнезду прикуривателя. Я имел представление, во что превращается человек в лесу, и не мог допустить, чтобы моя Ирочка увидела перед собой лесного зверя, нет, хуже – вонючего бомжа. Поэтому я каждое утро аккуратно брился, менял бельё и совершал омовения в Селигере, точно индус, хотя вода постепенно становилась всё холоднее – начался август.

Лента подходила к концу, а результат был нулевой. Может, придумать что ещё?

Я резко затормозил. Дорогу преграждало здоровенное поваленное дерево.

Радости не было, лишь твёрдая уверенность – иначе и быть не могло.

Я оставил машину на дороге, достал из багажника рюкзак. Начал складывать консервы, спальник, надувной матрас, фонарь. Да, чуть не забыл красную ленту…

Как тогда дед сказал – «можно пешком попробовать, ежели ума негусто»? Вот я и попробую.

– Растёшь над собой, парень!

Дед Иваныч стоял надо мной, смотрел, как я выбираюсь из спальника, рядом жарко дышал верный Казбек. Я не стал отвечать. Не хочешь помочь, так хоть не мешай, и за это спасибо.

– Я к тому, что Тезей – слыхал о таком? – ну вот, покуда по Лабиринту шастал, нитки сплошняком клал. А ты, как человек продвинутый, современный, стало быть, это дело рационализировал. Большая экономия получается.

Зря смеёшься, дед. Грешно смеяться над больным.

Дед смущённо крякнул. Уловил мысль.

– Ладно, Рома, извини. Только кончай красные тряпки по всему лесу развешивать. Этак ты мне волков приучишь, потом сладу с ними не будет.

Я молчал. Что мне до волков?

– Знает она о твоих изысканиях, Рома. Хотел я утаить, каюсь, впервые в жизни совершил служебное преступление, значит. Да разве от них что утаишь? Хоть как старайся, мысли в голове не задавишь.

Я молча сооружал костёр. Некогда мне, дед, неужели не видишь?

Дед снова крякнул.

– Ты вот что, Рома, айда ко мне. Придёт она.

Я медленно сел, опустил руки.

– Когда? – голос хриплый, дрожащий.

– Да хоть сегодня. Как раз дежурство её.

– В сторожку твою?

– Да куда хочешь. Можно и в сторожку, я мешать не буду, уйду. Насмотришься в её глазищи. Может, и все точки расставите, хоть и не верю я.

Я вдруг рассмеялся.

– Послушай, ведь она сегодня дежурит, значит, будет делать обход, или облёт, или что там? Так чего проще, я рядом с базой, в двух шагах. Не пойду я, дед, здесь останусь.

– Ну, как знаешь. Чем гостью угощать-то будешь?

Я молча поднял глаза. Дед снова крякнул.

– Ладно, дело твоё.

Костёр горел, чуть потрескивая. Косые солнечные лучи прочерчивали лесной сумрак, и плывущий меж деревьев дым принимал причудливые очертания – слоился, струился и закручивался маленькими вихрями. На землю спускался тихий вечер.

Где-то в ветвях, почти над головой, захлопала крыльями птица. Я заозирался – крупная птица, глухарь, что ли?

Мощный порыв ветра чуть не загасил огонь, поднял клуб золы, и я закашлялся. Поднял глаза. На крохотной полянке, где я обосновался, в двух шагах дрожало зыбкое марево. Секунда – и воздух словно вскипел, запузырился. Вот и она.

Ирочка стояла, наклонив голову набок, и внимательно, чуть виновато смотрела на меня, теребя на шее хрустальные бусы, свой маскирующий прибор. Я шагнул к ней прямо через костёр, даже не заметил. Как тогда, бухнулся на колени.

– Вот и ты. Ты сказала – до свидания. Я пришёл.

Сияние глаз, в упор.

– Здравствуй, Рома. Не говори ничего. Давай сядем.

Мы сели – я на остатки мелкого хвороста, она на мой спальник. Ирочка села по-турецки, потом перехватила мой взгляд. Усмехнулась, села по-другому, подтянув длинные ноги и обхватив колени руками. Крылья развернулись, прикрыли её будто плащом.

– Это я виновата. Ведь я тогда уже почувствовала, за столом. Надо было мне тихо исчезнуть, пока процесс не стал необратим, как говорит мама.

Верно. Похоже, процесс необратим. Да только где тут вина, и чья? Да спасибо тебе за то, что я узнал любовь.

Глаза в глаза. И нет сил оторваться, Да и желания такого нет. Я наркоман, и ты мой наркотик.

– И что дальше, Рома?

Да, конечно. Дед прав, не в ресторан же её вести.

Она коротко рассмеялась, уловив мысль.

– Я не люблю вида расчленённых трупов животных. Тем более пьяных людей.

Я беспомощно молчал. До сих пор передо мной стояла конкретная задача – найти её. Дальше покажет бой. Что покажет?

Она тряхнула золотистыми кудряшками, прикусила губку.

– Ладно, беру командование на себя. Тут у меня остались кое-какие дела, а потом я до утра совершенно свободна. Ты не уходи, я скоро.

Я хлопал глазами. Она что, хочет заночевать со мной у костра, в лесу?

– А что такое? Сейчас лето, ты одет достаточно тепло, а мне одежда и не нужна. Плюс костёр. Посидим. Нам обоим надо про себя кое-что понять, Рома.

Она поднялась, легко ступая, вышла на край поляны. Я любовался ей.

Она метнула мне смеющийся взгляд.

– Рома, Рома. Что же ты такую полянку выбрал маленькую? Взлетать вертикально знаешь, как трудно!

Огромные крылья развернулись, переливаясь на солнце. Сейчас запузырится, закипит воздух, и она исчезнет. Только летнее марево останется, да и то на миг.

Ирочка медленно, плавно подняла руки над головой. Огромные крылья с силой взмахнули, подымая маленький ураган. Она подпрыгнула и с шумом унеслась вверх, точно взлетела радуга. Первый раз я увидел взлёт без маскировки. Понятно – хотела доставить мне маленькое удовольствие.

В груди было тепло и щекотно.

– Ну вот и я. Продолжаем разговор?

Как она возникла тут, я и не заметил. Ни звука, ни ветерка. Выходит, и так она может. Как там – телепортация, вроде?

Она смеётся.

– Слишком роскошно было бы, Рома. Всё проще. Я села там, – она махнула рукой, – а то тут у тебя места мало. Ещё в костёр угодишь.

Я старался держаться как можно естественней.

– Ну что, включила своих дендроидов? – гляди-ка, и с голосом справился.

– Их и не выключали. Я смену сдавала.

– А они меня не порвут?

– Не бойся, я не дам тебя в обиду.

Она села на расстеленный спальник, ловко подвернула ногу.

– Не люблю ходить пешком, по лесу особенно. Глянь, ногу занозила, пока к тебе добиралась.

Она протянула ногу мне так бесподобно-доверчиво, что у меня ёкнуло сердце. Нет, нечеловеческий жест, люди так не могут. Я взял её узкую ступню, горячую, с длинными, нечеловеческими пальцами.

– Вот, между пальцами, – она пошевелила пальцами ноги.

Я наклонился ближе. Между большим, чуть оттопыренным пальцем, и указательным (интересно, а есть ли на ногах указательный палец?) торчала небольшая заноза. Я осторожно вынул её – хорошо, что отросли ногти – и хотел уже отпустить ногу. Но пальцы ступни вдруг плотно схватили меня за запястье. Я непроизвольно дёрнулся – рука сидела мёртво, как в колодке. Нога плавным, нечеловеческим движением повела мою руку вниз, выворачивая на излом.

Я посмотрел на Ирочку. Лазурные глаза смотрели напряжённо, серьёзно. Глупенькая моя. Любимая.

– И этим ты хотела меня отпугнуть?

Она шумно вздохнула, выпустила мою руку.

– Сдаюсь. Глупо, конечно. Да, я думала тебя напугать. Обычно люди боятся всего нечеловеческого.

Я сел рядом с ней.

– Я не испугаюсь тебя, не надейся. Даже если вдруг ты покажешь мне клыки.

– Вот клыков нету. Ты расстроен?

– Ужасно.

Я встретил её смеющийся взгляд. Всё напряжение последних недель вдруг прорвалось, и я захохотал. Мы смеялись, как чокнутые, валясь друг на друга, пока не перехватило дыхание и не закололо в боку.

– Будем смотреть правде в глаза. Мы действительно чокнутые, как ты помыслил, и отрицать это глупо. Сумасшествие заразно, и ты меня заразил, бестолковый.

Сумасшедший смех будто снёс разделявшую нас невидимую стенку, и мы сидели у костра, тесно прижавшись друг к другу. Я обнаружил вдруг, что моя рука лежит на плече Ирочки, вернее, на верхнем суставе крыла. И когда успел? Очевидно, Ирочке так было неудобно, и она совершенно естественно взяла мою руку и переложила себе на настоящее плечо. Я никогда ещё не был так счастлив.

Однако и чокнутым надо жить дальше. Как? Нет, не сейчас. Завтра.

– Расскажи мне о себе, – попросил я.

Она полуобернулась ко мне. Сияющие глаза оказались рядом, и я снова потянулся туда, в эту бездну. Долгий, тягучий поцелуй. Чуть не до крови. Как ей это удаётся? Ведь у неё такие маленькие губки!

Она смешливо фыркает, читая мои мысли.

– Я кровожадная. Ладно, что бы ты хотел узнать? Думай, я отвечу.

Она поудобнее разместила мою руку на своём левом плече (сидела слева от меня), и вдруг на мою спину бесшумно легло её правое крыло, накрыло, как плащом. Господи, хорошо-то как!

Она смеётся.

– Тебя действительно невозможно ничем напугать. Так хоть удивился бы!

– Я не могу. Я же знаю тебя тысячу лет. Так было всегда, чему удивляться?

Она смотрит мне в глаза. Я тону в этом сиянии.

– Знаешь, и у нас никто не живёт тысячу лет. Но мне кажется то же. Ты был всегда.

Костёр горел неярко, выбрасывая немногочисленные робкие искры, тут же гаснувшие. Я экономил дрова – до утра далеко, а сама мысль о том, чтобы оставить Ирочку и заняться сбором хвороста, казалась мне невыносимой. Да лучше сидеть в темноте!

– … Я последняя. А до меня была моя сестра Иуна – так тебе понятней. Это до здешней вашей второй мировой войны. Она очень славная, только чересчур любит воспитывать. Она и стала воспитальницей. Да, да, воспитательницей. Ничего ты не понимаешь, там знаешь, какой отбор! А брата родили ещё там, когда папу и маму только готовили к забросу. Семь лет по-вашему, чего время терять?

А меня всегда тянуло на Землю. И к людям я привыкла с раннего детства, когда ещё тут, – она пошевелила крылом, – култышки были. У нас дома фильмов про Землю больше, чем своих. И мама с папой всё время выходили на связь с Землёй, так что деда Иваныча я узнала ещё заочно. Да и у нас дома бывали чаще всё такие же, Иого бывал, Аина с Кио, и другие – многие и сейчас здесь, на Земле, только на других базах.

Так и я заболела Землёй. И людей полюбила. Нет, никогда мне люди безобразными не казались. Тебе же Казбек не кажется безобразным, раз не похож?

Сравнение показалось мне немного обидным. При чём тут Казбек? Он пёс, а я человек. Есть же разница!

Ирочка уловила мою мимолётную мысль, и её глаза опять заискрились от смеха.

– Ты безусловно лучше, успокойся. И даже чуть умнее. Казбек искал бы меня по запаху, а ты додумался до ленточек.

И мы снова валимся от хохота.

Я счастлив. Окончательно и бесповоротно.

– … А в первый полёт всегда провожают папа и мама. С обеих сторон страхуют. Страшно было! А потом, когда я уже подросла и летала сама, однажды залетела далеко над морем. И чувствую – нисходящий поток, так и жмёт к воде. Я испугалась, и давай маму звать. Ну конечно, телепатией – не голосом же! Главное, спасателей можно было вызвать, а я маму. Мама, я не могу держаться, не могу лететь! И мама сказала мне – успокойся, просто надо лететь быстрее. Я это на всю жизнь запомнила. Если больше не можешь лететь – надо просто лететь быстрее.

У меня давно вертелась в глубине подсознания занудно-школярская мысль: как они летают, при такой комплекции? Тоненькая такая, а где же могучие маховые мышцы?

Она заливисто смеётся, закинув голову. Я смущён – не хотел же спрашивать, сама прочитала.

– Ладно, Рома, открою тебе страшную тайну. Могучие мышцы имеются, только они внутри грудной клетки. Успокойся, и лёгкие есть, хоть и устроены не так, как у людей. И даже сердце. Про детородные органы расспрашивать будешь? Нет? Я тебе так благодарна!

На этот раз смеёмся мы оба.

– … А это тебе зачем?

Ирочка серьёзна, как никогда. Даже глаза потемнели.

– Ладно, расскажу. Мы не одни работаем на Земле. Те, кого ты назвал маленькими зелёными человечками, тоже работают. Только они не всегда маленькие, и тем более зелёные. В технике биоморфов они ушли дальше нас. Почему? Да потому, что у нас мало кто этим интересуется. Наша цель – счастливые… ну ладно, члены общества. Счастливые, свободные, красивые и добрые. Да, это главное. Кому нужны высокофункциональные монстры? И техника нужна лишь постольку, поскольку. А у них наоборот: цель общества – технологический прогресс, всё остальное неважно.

И здесь они пытаются наводить свои порядки. Нет, они не хотят вашего уничтожения, что ты! Высшая ценность Вселенной – разумная жизнь, это и они понимают. Да только понимают по-своему. Холодный, могучий, беспристрастный разум – вот их идеал. Биороботы? А почему нет, если они будут умнее?

Вот и из человечества они, дай им волю, сделали бы себе полезных деловых партнёров. Использовали бы.

Ты только представь, Рома – мир холодного разума, где никто никого не любит, где даже слова такого «любовь» не знают! Кругом только нужные члены общества, а если точнее – временно нужные. И новых членов общества выращивают в инкубаторах – ни пап, ни мам.

Есть такой закон Элу-Лао, он утверждает, что разумные существа, не любящие своих детей, обречены на деградацию и в итоге гибель. И зелёные человечки, как ты их назвал, этому подтверждение. Как они лелеют и холят свой холодный разум! А результаты так себе. Их цивилизация древнее нашей, а телепортацию толком не освоили, и не смогут, теперь уже ясно. И связь у них барахло, и техника громоздкая. А телепатии вообще нет, оно и понятно – тогда все подлости скрывать будет невозможно. И не развиваются уже многие сотни лет. Только и научились, что выращивать своих чудовищ.

Они же все несчастны, Рома, и считают своё состояние нормальным и хорошим. Благополучие вместо счастья. Но это бы полбеды. Ладно, хочешь быть несчастным – будь им. Но они и других недозрелых стараются направить на свой путь. Да, и людей. И они жестоки и безжалостны. Они всем чужие – и нам, и вам, и друг другу, и каждый сам себе. А сколько трудов наших они загубили!

А папа говорит: по крайней мере, иногда мы с ними работаем в одном направлении. Вот ядерную войну предотвратили же. Этого и им не надо.

Хватит о них. Не хочу. И тебе лишнего наговаривать не хочу, да и права не имею. Этими… существами у нас занимается служба внешней безопасности. Всё, тема закрыта!

Я уже жалел, что затронул эту тему. Чтобы утешить её, осторожно, но крепко обнял. Она медленно оттаивала, в глазах снова заплясали искорки веселья.

– Ладно, любопытство не порок. Давай спать.

Я вздохнул. Как скоро! Увидимся ли мы завтра?

– Нет, Рома, завтра никак, работа. Но ты не расстраивайся. Я до утра здесь буду.

– Чего?

Я в замешательстве хлопал глазами. Я не ослышался? Мы будем спать вместе?

В её глазах бесился смех.

– Ты не очень интересовался моими половыми органами, и это даёт мне некоторую надежду. Скажи, я не буду истерзана диким зверем?

Вот до чего, оказывается, бесстыдными бывают ангелочки. Сроду бы не подумал!

Костёр угас, и только россыпь углей ещё рдела, точно россыпь сказочных рубинов.

Я лежал на спине и плавился от счастья. На моей груди тихонько посапывала Ирочка, и я боялся пошевелиться.

…Когда стали устраиваться на ночлег, я не знал, как себя вести. Это что же, мы полезем оба в спальный мешок? Или я на матрасе, а она в мешке? Или она хочет спать на голой земле, нагишом?!

Но Ирочка и тут взяла командование в свои руки. Она попросила, чтобы я лёг одетым поверх надувного матраса и спальника, и когда я улёгся, спокойно и естественно расположилась на мне. Крылья слегка распустились, укрыв нас обоих. Сразу стало тепло и уютно.

Я не боялся теперь ничего. На моей груди спало моё любимое существо, единственное во всей Вселенной.

Ирочка вздохнула, повозилась, устраиваясь на мне поудобнее. Тонкая рука обвила меня за шею. Я осторожно обнял её обеими руками, под крыльями. Она не возражала. Какое всё-таки горячее тело. Она не заболела? А какая вообще температура у них в норме? Может, я слишком холодный для неё? А если её комары закусают? Голая же!

Она смешливо фыркнула, уже засыпая.

– Комаров здесь нет – дед постарался. И я не заболела. Нормальная температура по-вашему тридцать семь и пять. И ты завтра легко её достигнешь. Если вздумаешь сползти с матраса. Да спи уже!

Солнечный свет проникал прямо в голову, собираясь в мозгу в упругий, тёплый, пушистый шар. Под веками плавали размытые цветные пятна – красные, зелёные, жёлтые, они сходились и переплетались. И наплывал со всех сторон мягкий, настойчивый шёпот.

– Откройся…

Кто это? Почему?

– Откройся… ты можешь…

Тёплый шар медленно, осторожно перекатывался в голове.

– Откройся… пора…

Взрыв в голове! Я разом проснулся.

Ирочка полулежала на мне, как на диване, зажав мою голову твёрдыми ладошками, и смотрела мне прямо в глаза. Лицо блестело от пота, нижняя губка закушена, и бровки были выгнуты. Её била мелкая, нервная дрожь. А глаза прожигали насквозь неистовым сиянием.

«Отвечай! Ты слышишь!»

– Что отвечать? – тупо спросил я. И только тут понял, что она не произнесла ни слова.

Бровки расслабились, и она в изнеможении упала на меня.

– Получилось…

Ирочка вдруг вскочила и закружилась, крылья развернулись и подняли настоящий вихрь.

– Я сумела! Сама! И ты смог! Сам!

Я спросонья ошалело озирался. Рассвет еле пробирался сквозь верхушки деревьев, и в лесу плавал густой туман, заполняя маленькую поляну, как стакан молоком. Откуда же такой свет?

Понимание пришло разом. Это что, я теперь телепат? Мысли могу читать?

В мозгу внезапно возник образ дедули, прислонившего к оттопыренному уху ладонь: «Ась?».

– Вот ты какой ещё телепат. Но начало есть. Дальше мама поможет. Теперь уже не откажет.