День ангела Муравьева Ирина
«Не надо, мама. Может, и были бы живы, но мы двое не были бы счастливы точно»
«А так будете?!»
«Да, мама. Какое-то время – да»
Молчание, долгое, переслоённое бессильным отчаянием с одной стороны, и спокойной уверенностью с другой.
«Нет, тебя надо лечить. Эвакуировать срочно»
«Не обманывай себя, мама. От такого невозможно вылечить, можно только искалечить. И давай не будем. Лучше помоги мне»
«Как?! Как и чем можно помочь такой дуре?!!»
В моём мозгу возникает видение – Ирочка на глазах растёт, вытягивается, крылья уменьшаются и засыхают. Опадают перья, крылья превращаются в розовые култышки, которые постепенно втягиваются в спину, и вот уже остаются только бугорки. Всё. Спина гладкая, крыльев как не было.
«Я стану биоморфом, мама. Превращусь в человека»
Новый взрыв отчаяния.
«Доченька, ну зачем? Я тоже люблю людей, очень люблю. Я всю жизнь за них положила. Но зачем самой становиться человеком? Ну вот люди любят своих животных, собак например, но ведь никто не становится собакой?»
«А я и не собираюсь становиться собакой. Я буду разумной, только иной – всего и делов»
«Да зачем?!!»
«А зачем она стала Жанной Д”Арк?»
«Это совсем другое дело, Это чрезвычайная жертва. Тогда речь шла о судьбе миллионов, о судьбе всего нашего дела, иначе не удалось бы переломить ужас средневековья. Эта жертва для спасения других. А для чего твоя?»
«Для того же самого. Разве что спасу я не миллионы, а одного. Нет, мама, двоих – и себя тоже. И вас с папой – легко ли вам будет каждый день видеть мой ходячий труп?»
Захлёбывающийся плач.
«Я знала, что добро часто наказуемо. Но чтобы так?!»
В моём мозгу видение: Ирочка обнимает горько плачущую мать спереди руками, и крылья обхватывают её поверх, закрывая обоих, как плащом. Я почему-то знаю – именно так обнимают ангелы своих детей.
«Ты поможешь мне, мама?»
Новый взрыв эмоций.
«Чтобы я своими руками – свою собственную дочь?!!»
«Ну а кто больше? К кому мне ещё обращаться? Да и боюсь я, признаться, такого дела. Нет, лучше тебя никто не сможет, ты же заинтересованное лицо»
«Я…в этом…заинтересованное лицо?!!»
« И не убивайся так. Сейчас не средние века, и на костёр меня никто не потащит. Да и вытащите вы меня, если что. Ведь сейчас Жанну спасли бы?»
«Наверно… Телепортировались бы и вытащили… Да и тогда бы спасли, если бы не костёр. Да и быстро всё произошло, плюс роковое стечение обстоятельств».
«Ну вот. Не так со мной всё ужасно, правда. И ещё одно, мама. Как думаешь, можно биоморфу сохранить репродуктивные функции? Это важно»
«Не знаю. Никто не работал над этим, зачем?»
«Ну а всё-таки?»
«Думаю, можно. Не так это трудно. Слушай, ты что, ещё и собираешься рожать человеческих детей?!»
«А каких же? Пойми, мама, я же не год-два с ним прожить собираюсь – десятки лет. Что мне, всё это время жить без детей? Я же зачахну. И ему плохо будет»
Снова рыдающий плач.
«Мои… внуки…за что, за что?!!»
«Ну успокойся, мама. У тебя уже есть внуки, наши. Теперь будут человеческие»
«Почему, ну почему ты такая дура?!! Нет, ты не дура, я знаю. Но почему?»
«Мама, они же не животные, они разумные, как и мы. Ты сама это говорила тысячи раз. И ты была права»
Пауза. Буквально рвущаяся на куски, так силён накал эмоций. И всё же где-то на краю сознания возникает ощущение – ураган стихает, выдыхается.
«Доченька… а нельзя избежать?»
«Зачем, мама? Для полного счастья всегда необходимы дети, ты же знаешь. Успокойся, они вырастут свободными и счастливыми членами общества. Да, именно так. Мы будем их учить и воспитывать»
Мама всхлипывает, затихая – сил больше нет. И я странным образом ощущаю это в своём странном полусне-полубреду.
«И вы вместе отправитесь в первый полёт. Без крыльев. С балкона, с десятого этажа»
«Нет, мама, он будет катать их на спине»
Пауза, переслоённая массой сложных, быстро сменяющихся эмоций.
«Ещё вопрос, дочка. Как тебе известно, люди живут недолго. Ну пусть даже я вмешаюсь – сто лет, от силы сто десять. Из них сорок-пятьдесят он будет старым человеком, как дед Иваныч. И ты будешь стареть, пусть и не так быстро, так как нарушишь генно-физиологическую защиту. Сморщенная кожа, нарушение репродукции и куча других проблем. А потом он умрёт, и ты останешься одна. Об этом ты думала?»
«Думала, мама, хоть это и неприятно. Ну что же, всему на свете приходит конец»
«Но ты могла бы прожить ещё сотни лет! Триста, четыреста! Как можно уходить в самом расцвете, толком не пожив?»
«А кто собирается уходить? Я проживу с ним довольно долгую человеческую жизнь, исчерпав любовь до донышка. А когда он умрёт, старый, усталый и счастливый – что же, может, я и начну другую жизнь. Ведь можно вернуться назад из состояния биоморфа?»
«Вот как…Да, можно. Сейчас уже можно»
«Ну вот видишь! Да, когда-нибудь и наша любовь умрёт – вместе в ним. Но это же совсем другое, нежели убить нашу любовь сейчас»
Отчаяние сменяется спокойствием обречённости.
«Я не прошу тебя ещё раз подумать – думать ты, похоже, уже не в состоянии. Но подождать ты можешь? Не торопись опуститься на землю навсегда»
«Я мыслю ясно, как никогда, мама. И я не собираюсь опускаться. Я собираюсь его поднять. Да, придётся подождать, хоть мне и трудно. Только знай, мама – если это дело сорвётся, я сама призову свою смерть. Ну, может, не сразу, чуть потрепыхаюсь»
Пауза. Долгая, долгая пауза.
«Чего ты в нём нашла?»
Долгий, счастливый смех. Я узнал бы его не то что в гипнотическом полусне – в могиле. Так может смеяться только моя Ирочка.
«Не знаю, мама. Не могу объяснить. Я просто жертва обстоятельств, только я такая жертва, что обстоятельствам придётся туго»
«Просыпайся уже!»
Я открываю глаза. Передо мной лицо доктора Маши – маленькие губы плотно сжаты, глаза смотрят в упор. Я сразу замечаю ряд изменений – глаза светятся как-то не так. А, вот оно что – я вижу теперь и тепловое излучение. Да, и сквозь тонкую кожу смутно проглядывают светящиеся жилки. Я перевожу взгляд ниже – на груди у неё пульсирует смутное пятно. Сердце. Да, к этому надо привыкнуть.
Но главное не это. В голове у меня полный сумбур, шелестят, кружатся обрывки мыслей. Чужих мыслей. Я вижу лёгкое нетерпение доктора Маши – а, к чертям, моей тёщи! – и умиротворённый сон деда Иваныча.
«Значит, тёщи?» – глаза, как прицелы. Я утвердительно киваю.
– Ну ты и наглец! – она откинулась назад, рассмеялась своим изумительным бархатным контральто. – Как вам обоим везёт, что Уэфа здесь нет. Всё, свободен! Процедура закончена.
Я торопливо сползаю с кресла и, пошатываясь, бреду к двери. Насыщенный день сегодня.
– Штиблеты не забудь, и спасибо!
– Спасибо, мама Маша!
– На здоровье, сынок! Я же заинтересованное лицо. Кому нужен глухой зять?
– До свидания!
– Теперь уже да. Куда деваться?
Я ныряю в люк, привычно стукаюсь макушкой. Шиплю от боли.
«Ты всё понял, что я тебе показала?»
«Всё. Правда всё. Только не обижайтесь – ничего нового для себя я не узнал. Она моя. Я её. Остальное мелкие детали»
«Ну-ну»
– А, Рома! Гляди-ка, живой! Неужто сумел отбиться?
Дед Иваныч сладко потягивается. Выходит из машины, пересаживается на кресло справа.
– Уступаю, значит, место законному владельцу. Поехали.
Понимание приходит в виде сложного образа – я должен сам научиться управлять ловушкой и шлагбаумом.
– Точно, Рома. Теперь, похоже, ты сюда зачастишь, так что давай без провожатых обходись отныне.
Я долго вожусь с разломанным замком, никак не могу завести мотор. Ну, дед…
Наконец мотор завёлся, и мы тронулись со двора. Ворота бесшумно и плавно распахнулись перед нами, пропустили и тут же сошлись снова.
Дорога-газон сменяется обычной лесной дорогой, и вот уже впереди блестит вода.
«Так, Рома, напрягись» – улавливаю я бесплотную мысль деда. Интересно, как это я понимаю, чья мысль?
«Не отвлекайся. Представляй мокрый асфальт»
Я представил, что мы едем по мокрому, после летнего ливня, асфальту. Машина въехала на асфальт, разбрызгивая воду. Здорово! А где же густая, липкая грязь?
Машина тут же рывком осела, будто проломив тонкую корку льда, заюлила и снова выскочила на твёрдый асфальт.
– Олух и есть. Не думай ни о чём, только об мокром асфальте!
Лужа наконец кончилась, машина выскочила на лесную дорогу.
– Стоп, парень! Давай задний ход. Учись, покуда со мной, а то в другой раз завязнешь насмерть. Будем, значит, кататься, покуда не освоишь.
«Шестёрка» резво бежит по асфальту, подпрыгивая на колдобинах, и мне кажется, она разделяет мою радость. Мотор пел, ветер пел, и сердце моё пело.
Солнце неудержимо заваливалось на запад, длинные тени пересекали дорогу. Надо же, уже вечер. Нет, наконец-то вечер. Какой день! Как год. И я с утра не видел Ирочки.
Мне вдруг страшно захотелось увидеть мою Ирочку. Или хотя бы услышать.
Да, я же теперь полноценный телепат? Проверим!
«Ира, Ир…»
«Ау! Что случилось, любимый? Второй башмак потерял?»
«Проверка связи. Ты далеко?»
Бесплотный смешок.
«Служебная тайна»
«Представь чего-нибудь»
В мозгу немедленно всплывает образ кота, жмурящегося от удовольствия.
«Не отвлекай по пустякам, я работаю. Кстати, проверяют не так. Работай с посторонними»
С какими посторонними? Кто посторонний? Дед Иваныч посторонний? Или, может, доктор – нет, нет, мама Маша посторонняя? Ау, мама Маша, где вы?
«Здесь мама Маша, если так угодно» – всплывает в голове бесплотный, безликий голос. – «Что-нибудь умное скажешь?»
Я слегка опешил.
«Простите… вырвалось…Всё в порядке, проверка связи»
Шелестящий смешок.
«В следующий раз, когда будешь баловаться, называй меня на «ты», обращение во множественном числе дезориентирует. И представляйся сам. Ладно, пусть для тебя я буду мама Маша. Отбой связи»
Та-ак. Это что же, телепатия навроде сотового телефона работает? А ну-ка!
«Дед, а дед…»
«Здесь Дымов. Ты, что ли, Рома? Представляться надо»
«Я же неучёный. Просвети, Пётр Иваныч»
«То-то. Ладно, делаешь так – когда вызываешь, представь лицо, значит, и позови, тогда будет вызов. А поодинке эти вещи не действуют, и слава богу, а то такой олух, как ты, и спать бы не дал никому. И Ирке в первую голову. Да, и представляйся всегда, значит, голос-то бесплотный трудно понять, чей. Ещё вопросы есть?»
«Есть, Иваныч. Как мыслеобразы эти передавать?»
Передо мной немедленно возник мыслеобраз: чья-то голая задница с прилипшим банным листом. Понятней некуда.
«Вот так, представляешь явственно во время разговора, и всё. Рома, навыки надо набирать на посторонних, тех, значит, кто телепатией не владеет. Приедешь домой, и айда, в Москве народу много, читай мысли направо-налево. Всё у тебя?»
«Спасибо тебе, Иваныч, выручил»
«Бывай здоров. Ночами только без дела не буди, я засыпаю трудно»
Вот оно что. Вот, значит, каких посторонних имела в виду Ирочка. Понятно.
Ну наконец-то я добрался до своего логова. Сейчас в душ – и спать! И есть не буду – во-первых, некогда, во-вторых, нечего – уезжая, я почистил и отключил холодильник. И спать хочется зверски.
Ключ проворачивается в замке, дверь с лёгким скрипом открывается. В квартире темно, я не включаю света в прихожей, скидываю дарёные дедовы штиблеты и прохожу в комнату. Щёлкает выключатель.
– Ау! Привет, любимый!
Я ошалело таращусь на Ирочку, сидящую на краю дивана. Нет, не может быть!
Меня охватывает буйная радость. Значит, она в Москве. Ну конечно! Она прилетела раньше меня, проникла в квартиру и ждёт меня. Неужели наврала про задание?
Она огорчённо качает головой:
– Как всё-таки ты безобразен. Нет, не внешне. Ты почему так плохо подумал обо мне? Я никогда ещё не лгала родным и близким, да у нас это и невозможно. Сейчас же обними меня, пока я не обиделась!
Я широко шагаю к ней и крепко, порывисто обнимаю. Мои руки захватывают пустоту, и я валюсь сквозь неё на диван. Вскакиваю.
Она смеётся. В моём мозгу возникает образ кота, разочарованно шарящего лапой в пустом горшке.
– А меня, значит, обманывать можно? Я, значит, не родной?
– Ты самый родной, и я больше не буду. Да тебя скоро и невозможно будет обмануть, ты уже улавливаешь эмоции. А это связь, Рома, и я сейчас на базе. Вернулась с задания. Поговорим?
Я смотрел на неё, любуясь. Золотистые кудряшки растрепались. Обросла, и от этого стала ещё красивее. Сидит, склонив голову чуть набок, ноги сложены по-турецки, локти упёрты в колени, и маленький острый подбородок утонул в сплетении тонких пальцев. Крылья сложены за спиной, и она даже не пробует прикрыться. Зачем? Я знаю её тысячу лет. Моя, моя!
– Я удрала утром, вовремя подвернулось одно дело. Мама должна была перекипеть. Очень удачно, что папы нет. Мне было бы много труднее.
Я вдруг ощутил настоящий страх. Запоздалый, как эхо взрыва. Папа вернётся и скажет твёрдое «нет». Не отдаст. Не отпустит. Не позволит Ирочке связать свою судьбу с дикарём, нет, хуже – хищным зверем. Примет меры. Да плевать, в конце концов, что будет со мной – что будет с ней?
«Успокойся. Мама перевела тебе наш разговор, я знаю. Чтобы ты понял – сломать мою судьбу можешь только ты»
Меня охватывает такой прилив нежности, что я перестаю дышать.
– А хищничать ты будешь только в моё отсутствие, – она смеётся, – я тебя буду кормить молоком, сыром и яичницей. Знаю, знаю, ты мечтаешь сейчас о расчленённых трупах животных.
– Я всеядный, правда. Согласен на сыр и яичницу. И на молоко. Я голодный, и дома шаром покати.
Она вдруг настораживается, протягивает руку в пустоту перед собой. Рука почти по локоть исчезает, словно обрезанная невидимым кругом. Наверное, перед ней какой-то пульт, не входящий в объём передаваемого изображения.
– Извини, Рома, потороплюсь. Хорошо, что ты знаешь наш с мамой разговор. Я приду к тебе, приду, но не так скоро. Месяц, два, может, три – мне надо закончить работу, и потом ещё больше месяца из меня будут делать… твою женщину.
Она вдруг отчаянно посмотрела на меня, и в глазах её стояли слёзы. Я перепугался.
– Что, что? Неужели это так опасно? Родная моя, не пугай!
– Нет, Рома, ты не понимаешь. Стать бескрылой, навсегда. Ну почти навсегда.
– Маленькая моя!!!
Чем, ну чем я мог её утешить? Я готов был вырвать из груди сердце, только бы ей стало чуть легче.
Она рассмеялась, смахнула слёзы.
– Вот мне и легче, правда. Нет, Рома, мне мало сердца. Мне нужен ты целиком.
В её глазах опять прыгали искорки смеха.
– Ты купишь мне дельтаплан?
– Маленькая моя… Бедная…
И даже обнять её я не могу.
– Ладно. Без крыльев я смогу, Рома, а вот без тебя – нет.
Мы молчим, и меня душит нежность.
Она вдруг фыркает, смеётся в голос.
– Ничего, скоро я стану большой. Ты хочешь большую и мягкую женщину, Рома?
Я молчу.
«Неужели ты не понимаешь? Я хочу тебя, саму тебя, как бы ты не выглядела. Правда»
Она смотрит мягко, нежно, как тогда, утром.
«Я знаю. И всё-таки, имея возможность выбрать, глупо отказываться»
«Я приму тебя любой»
Она в раздумье. Закусила нижнюю губку, тряхнула кудряшками.
– Ладно. Беру командование на себя.
Вот уже вторую неделю я живу странной, двойной жизнью. Днём я слоняюсь по московским улицам, всматриваясь в мысли множества прохожих. Нарабатываю навык.
Господи, чего только не роится в головах людей! Поначалу я просто оглох и ослеп от наплыва мыслеобразов множества людей, толпы, заполняющей московские улицы. Это выглядело так, будто смотришь кино, где сумасшедший киномеханик запустил сразу десятки киноаппаратов, заряженных кусками лент – сюжетов из разных фильмов. Ничего невозможно разобрать!
Лишь постепенно я начал выделять из хаоса мыслей отдельные связные отрывки. Вскоре я понял, что надо сосредоточиться на ком-то одном, ведя его глазами и мыслью. Дальше пошло легче. Как езда на велосипеде – стоит только научиться держаться в седле, а дальше мозг сам запомнит, что и как надо делать.
Хуже было с эмоциями. Эмоции у обитателей нашей славной столицы явно преобладали над связными мыслями, часто просто забивая всякую способность мыслить. Оно понятно – жизнь давит, прессует, и на работе нелады, и дома проблемы, инфляция, мафия, коррупция – да мало ли отмазок у человека, не желающего понять, кто он на белом свете, сесть и подумать – зачем это всё?
«…Маринка, сука, так и рвёт за карман. Не баба – акула, ей-богу. И развестись сейчас никак нельзя – тесть сидит в кадрах, он и с директором вась-вась, нагадит, вся карьера псу под хвост…»
«…Да, если Данилов пролезет, всем нам крышка, и тему прикроют. Надо препятствовать, подключить старика, пусть поколышет мозгами…»
«…Хату брали они, это точно. Васька ещё не опросил жильцов, чего тянет? Ладно, пока этого сучонка от…здим, расколется. А может, и ту хату навесим им же…»
«…Ладно, Коленька, я это тебе так не оставлю. Нет, и чего он в ней нашёл? Швабра шваброй. Да нет, и шваброй её не возьмут – та хоть прямая, а у неё ноги кривые – смотреть страшно. И очки на пол-морды…»
На третий день я научился брать мысли людей, не видя их глазами. Это было не труднее, чем езда на велосипеде без рук – привычка брала своё.
Ещё немного погодя я начал различать ауру людей – размытые, переливающиеся прозрачные коконы. Они были разного цвета, и кроме того, в них вспыхивали сполохи сильных эмоций.
Дополняли ощущения инфракрасное и ультрафиолетовое зрение, стараниями доктора – нет, мамы Маши – приобретённое мной. Плюс я видел биение сердец, даже спрятанных под одеждой, такие размытые, пульсирующие пятна.
Я пока не знал, что мне делать с этим внезапно свалившимся на меня богатством ощущений. Да, я видел, но многое понять не мог. Все существа, в сущности, видят не глазами, а мозгом. Вот у совы зрение куда лучше человеческого, а толку? Всё, что может понять сова из бесконечного разнообразия и богатства окружающего мира – определить, где прячется мышь.
Переполненный впечатлениями, я возвращался домой, падал на диван и какое-то время просто глубоко дышал, ни о чём не думая, пытаясь распрямить деформированные мозги. Чужая злоба давила особенно, и я иной раз даже промывал желудок, чтобы как-то избавиться от горькой кислятины, грозившей перекинуться на душу.
А потом у меня начиналась другая жизнь. Главная.
«Ау, любимый! Как ты?»
«Плохо. Мне без тебя плохо, понимаешь?»
Я ощущаю её эмоции – сострадание и нежность. Одновременно в мозгу всплывает образ: кот, уныло сидящий перед пустой миской.
«Ну потерпи. Я же терплю? Вот и ты терпи»
«Тебе хорошо, ты тренированный агент. Мясо сырое можешь есть. А я плохо переношу пытки»
«Я стараюсь, Рома, делаю всё, что могу. Ещё три дела добью – так сказала? – и буду готовиться. Да, папа вернулся, и ты приготовься, будет визит»
Я чувствую некоторый мандраж, но того страха нет. Я верю моей Ирочке. Она сказала, что сломать нашу любовь можем только мы сами.
«Успокойся, папа очень умный, он считает на много ходов вперёд. Сказать по-правде, я больше боялась мамы»
«А как он нанесёт визит?»
«Я не знаю. Думаю, будет видеосвязь. А может, посетит во плоти – он такой»
«Мне оставить дверь балкона открытой? Или будет телепортация?»
Шелестящий, бесплотный смех.
«Ни о чём не беспокойся, папа сделает всё сам. Больно тебе не будет»
Я сидел на кухне, чистил картошку. Отпуск кончался, а я всё ещё не решил, как жить дальше. То есть главное я знал – мы с Ирочкой должны быть вместе, всегда вместе, и мы будем вместе. Но вот детали…
Я чувствовал, что не могу больше заниматься такой работой. Не буду. Не хочу тратить свою жизнь на обслуживание бездушных механизмов, когда кругом столько боли и зла. Я должен делать что-то для людей, помочь им избавиться от дерьма. Но как? Я не знаю.
Читать бесплатно другие книги:
