Испытание верностью Арсентьева Ольга

59

Ага, как же, так ее там и приняли…

Говорят, за границей научились уже на ранних сроках определять наличие отклонений у плода… анализы какие-то на генном уровне, говорят… не то что наше УЗИ.

У нас если такое и делается, то в столице, и наверняка за большие деньги.

Сказать ей?

А если это не так? Или – она возьмет и поедет по его направлению в столицу, а с ней по дороге случится выкидыш?

Кто тогда будет отвечать?

И ведь не девчонка сопливая, случайно залетевшая, никому не нужная и не интересная, а солидная, оказывается, дама, с положением, директор школы!

Внук самого товарища Белого, говорят, у нее учится.

Очень нехорошо может получиться, если что.

И чего она, спрашивается, дурью мается? Зачем ей это надо?

Дети у нее, говорят, есть, дочь взрослая, замужем, внуки скоро пойдут, ну и нянчилась бы себе на здоровье…

Нет, правду говорят, что все бабы – дуры.

– Риск достаточно велик, – произнес он вслух, – и для ребенка, и для вашего здоровья. Что касается ребенка, то сказать что-нибудь более или менее определенное мы сможем лишь после ультразвукового обследования… Где-то через месяц-полтора, а тогда делать аборт уже поздно.

Да и зачем вам это надо, в вашем-то возрасте? – спросил он со всей возможной мягкостью, заметив, что у больной задрожали губы. – А операцию мы вам сделаем в лучшем виде, не сомневайтесь. Ничего и почувствовать не успеете, а через два дня будете уже дома. И живите себе в свое удовольствие, радуйтесь жизни, безо всяких помех!

Больная пробормотала что-то так тихо, что он снова не расслышал, но угадал – по бледности низко опущенного лица, по дрожанию пальцев.

– Ну конечно, подумайте, – согласился он великодушно, – у нас есть еще в запасе несколько дней.

– Отец, а почему он так долго спит?

– Он не спит. Он без сознания.

Этот разговор происходил в пещере, вполне, впрочем, благоустроенной и по гималайским понятиям даже уютной.

Пол был устлан полосатыми тибетскими ковриками, темные стены украшали китайские свитки из шелка и рисовой бумаги, а с каменного потолка свешивался на цепи старинный бронзовый масляный светильник тонкой и изящной работы.

Его оконца из цветного стекла и пламя очага давали достаточно света, чтобы мы могли рассмотреть пещеру и находящихся в ней во всех подробностях.

Прямо под светильником, посредине пещеры возвышалось каменное ложе, устланное белыми меховыми шкурами, такими же, как и одеяния встреченных нашими путешественниками снежных людей.

Оно, вероятно, играло роль стола, потому что было округлым и широким, но сейчас на нем лежало тело Карла.

Сам Карл где-то отсутствовал.

Но даже если бы он и находился в этом пещерном «здесь и сейчас», то все равно не понял бы ни слова, потому что говорили на неизвестном ему языке, и едва ли смог бы что-нибудь изменить или чему-либо помешать.

60

У изголовья ложа сидела на меховом табурете молодая, очень красивая девушка, смуглая, с черными глазами и длинными, черными же, косами.

В одной руке она держала миску с какой-то дымящейся жидкостью, а другой протирала смоченным в ней куском мягкой ткани лицо и шею Карла. Запах от жидкости шел очень сильный, так что щипало глаза, но в то же время довольно приятный. Она явно обладала лечебными свойствами – царапины, синяки и ссадины Карла исчезали на глазах.

Девушка отставила миску в сторону, поднялась и потянулась, разминая затекшую от долгого сидения спину.

– Отец, а почему он не приходит в себя?

Старец, тоже закутанный в меха, но не белые, а золотистые, сидевший в глубине пещеры на некоем подобии трона и куривший короткую глиняную трубочку, пожал плечами.

– Отец, разбуди его! Пожалуйста! Я хочу увидеть его глаза и услышать голос!

Старец нехотя слез со своего седалища и, шаркая ногами, всячески изображая старческую немощь и бессилие, подошел к ложу.

Он был маленького роста, смуглый, сухонький, сгорбленный и очень морщинистый.

Судя по внешнему виду, старец годился девушке в прапрапрадеды.

Однако, когда она называла его отцом, он не возражал.

Мы с вами уже видели и эту девушку, и этого старца.

Девушка была та самая, что пасла яков в укромной долинке, мимо которой пролегла тропа наших путешественников, и, безусловно, та самая, что недавно встретила Карла у выхода из пещеры.

Старца же мы видели на портрете, украшающем кабинет Шаховского. Конечно, скорее всего, это был не сам Дэнкэй, но кто-то весьма и весьма похожий на него. Близкий родственник. Потомок. Например, прапраправнук.

Подойдя к ложу, старец простер над головой Карла тонкую, худую, испещренную синими венами руку.

Потом медленно провел ею вдоль всего его тела, задержавшись над сердцем и над правой стороной живота.

– Гм, – наконец изрек старец, – я думаю, лучше оставить его так. Для его же блага. Через шесть часов он умрет – быстро и без лишних мучений.

Девушка ахнула и прижала ладони к груди.

– Но… я думала, что он просто устал! Он же столько прошел, преодолел столько препятствий, он дрался с близнецами и победил! А ты говоришь, что он умирает! Как такое может быть?! Почему?!

Старец пожал плечами и повернулся, чтобы уйти. Девушка схватила его за рукав:

– Отец!

Старец мягко отвел ее руку.

– Отец!

Он вздохнул, покачал головой и возвел глаза к потолку.

– Отец! Спаси его! Ты ведь можешь!..

– Чего ради я должен менять его судьбу? Он получит то, зачем пришел, – хмуро возразил старец, отводя глаза от горящего взгляда девушки.

Она упала на колени и умоляюще простерла к нему руки.

61

– Ну-ну, что ты… – сдался старец. – Хорошо… посмотрим, что тут можно сделать…

Он снова повернулся к ложу и медленно обошел его, постукивая пальцами по краям и что-то бормоча себе под нос. Девушка, успокоившаяся и повеселевшая, смиренно присела в уголке.

– Н-да, занятный тип, – задумчиво изрек старец, закончив обход и остановившись у изголовья. – Спокойный. Упрямый. Очень упрямый. Целеустремленный. Очень целеустремленный.

Девушка энергично закивала.

– И сильный, очень сильный, – продолжал старец. – Паджангу пришлось унести Раджанга на руках. А я не припомню, чтобы кому-либо когда-нибудь удавалось хотя бы… н-да, задача!

– Вот! – Девушка, не утерпев, подскочила к старцу. – Вот, ты сам видишь, какой он! Разве такой не достоин жизни?

– Гм, – сказал старец.

Прошло еще несколько томительных для девушки минут.

Наконец старец вытащил из-за пояса короткий узкий нож и критически осмотрел его лезвие. Потом попробовал остроту подушечкой большого пальца. Недовольно нахмурился и потребовал у девушки, чтобы та принесла его точильный камень.

– Давненько я этим не занимался… Да, еще мне понадобятся ножницы, иголка и шелковые нитки. И вскипяти побольше воды!

– Хорошо, отец. А что ты собираешься с ним делать?

– Я собираюсь посмотреть, что у него внутри, – важно промолвил старец.

Он распрямился, его глаза под сморщенными сухими веками сверкнули молодым блеском.

– А также я собираюсь отрезать ему кое-что лишнее. Поэтому усыпи его. Так глубоко, как только сможешь.

– Но зачем? – удивилась девушка. – Он ведь и так без сознания!

– Этого недостаточно. Сердце может не выдержать. Потому что ему будет больно. Очень больно. Невыносимо. Ты же не хочешь, чтобы он умер у меня под ножом?

Девушка отчаянно замотала головой и бросилась исполнять приказания.

Когда все было приготовлено, а старец тряс в воздухе свежевымытыми руками, она подошла к Карлу и стала гладить ему виски.

Ее движения, сначала медленные, осторожные и плавные, постепенно становились быстрыми и сильными; наконец она сжала указательными пальцами две точки напротив глаз.

Карл тяжело вздохнул, по его телу пробежала дрожь. Девушка, положив длинную узкую ладонь ему на шею, сосчитала пульс.

– Ну? – спросил старец, не оборачиваясь.

– Готов, – ответила девушка.

Бросив вороватый взгляд на спину отца, она быстро нагнулась и поцеловала Карла в лоб.

Старец горько усмехнулся и взял из разложенных на куске чистой белой ткани инструментов еще горячий после стерилизации нож.

– Так. Хорошо. Убери это. Зажим. Тампон. Еще тампон. А теперь вытри лоб. Да не ему, а мне!

62

– Очень хорошо. Так. Еще немного. Не дрожи! Если собираешься упасть в обморок, выйди наружу! Вот молодец, хорошая девочка…Так, ну и где этот чертов отросток?

– Ага, ага, нашел, вот он, маленький мерзавец… Иди сюда, ты мне нужна! Немедленно вытри сопли, вымой руки и иди сюда! Умница! Дай-ка мне ножницы! Вот так, вот так и вот так! А теперь подержи здесь… Да! Хорошо! Просто замечательно!

– Ну все. Можешь зашивать. Что значит – как? Обыкновенно! Вот смотри, берешь иголку с ниткой и… ну представь, что зашиваешь ему карман на штанах! Кстати, как он там?.. Как это – не дышит? И пульса нет?!

– Ну ладно, ладно, хорошо, Я делаю ему непрямой массаж сердца, а ТЫ – искусственное дыхание. Давай! На счет «три»!

– Так, парень, держись! Тебе туда еще рано! Когда-нибудь ты умрешь… и, скорее всего, от инфаркта… но не сейчас! Нет, сэр, не сейчас! Я ведь так хорошо… удалил тебе… аппендикс! Это будет… просто… невежливо с твоей стороны!

– Отец, он дышит! И пульс есть!

– Ну и хорошо. А то я, признаться, уже немного устал.

Во вторник утром Аделаида сдала анализы.

Это, сказали ей, ни к чему ее не обязывает и все равно сделать придется, какое бы решение она ни приняла.

Потом, после завтрака (овсяная каша на воде, без соли и жидкий чай без сахара), она долго стояла в коридоре у телефона-автомата для больных, решая вопрос – позвонить завхозу, чтобы та сегодня приехала, или нет.

Решила, что не стоит.

В этом деле даже завхоз ей не советчик.

Да и никто не советчик, кроме одного-единственного человека. Как он ей велел бы, так она б и сделала, ни минуты не раздумывая.

Но его нет, и связаться с ним невозможно.

Аделаида, вздохнув, поплелась в парк, на облюбованную скамейку под сиренью.

Может, там ей удастся принять правильное решение?

Но скамейку кто-то занимал.

Разочарованная Аделаида повернула обратно, однако ее окликнули. Это был Шаховской, без белого халата, в новом светлом костюме; он-то на скамейке и сидел.

– Я ждал тебя, – улыбнулся он, протягивая ей руку.

Аделаида из вежливости подала ему свою и села рядом.

– Зачем? – спросила она.

63

– Думал, может, ты захочешь поговорить, посоветоваться…

Аделаида молча покачала головой.

– День-то сегодня какой! – нимало не смутившись, продолжал Шаховской. – Солнышко, птички… Благодать!

Аделаида неохотно подняла голову и обвела благодать тусклым, безрадостным взглядом.

А между тем день и впрямь был хорош – солнечный, теплый, даже немного знойный, весь насыщенный цветами, стрекотанием кузнечиков и тонкими, волнующими, плывущими неизвестно откуда запахами.

День был полон жизнью, которая не знала и знать не хотела никаких душевных страданий и неразрешимых проблем.

Она хотела просто быть, существовать, кипеть и переливаться через край маленького фонтанчика в обветшавшей каменной чаше, перекликаться в темных кленах веселыми птичьими голосами и радостно сиять в вышине.

– В такой день, – говорил Шаховской, благодушно щурясь на сквозившее сквозь листья солнце, – хорошо гулять с другом сердца по цветущему альпийскому лугу, ни о чем не тревожась, ничего не боясь, легко и беззаботно, как в юности. Гулять, зная, что впереди – только хорошее, что отныне вы всегда будете вместе и никакая тень, боль, сомнение никогда не лягут между вами.

И совсем уж не нужно и ни к чему в такой день терзаться неизвестностью, – голос Шаховского звучал тихо, мягко, убедительно; на Аделаиду Леонид Сергеевич не смотрел и вообще, казалось, рассуждал сам с собой: что будет да как? Как пройдут роды? Каким родится ребенок – здоровым или больным? И не изменятся ли его чувства ко мне, если я принесу ему инвалида?

Аделаида дернулась, но Шаховской не обратил на это внимания.

– Он – совершенство, идеал, воплощенная мечта… Его любовь для меня – все…

– Инквизитор! – Аделаида вскочила. – Что тебе надо, зачем мучаешь меня?

– А разве я не прав? – крикнул Шаховской вслед убегающей Аделаиде.

Двумя часами позже Шаховской, покончив на сегодня со всеми делами в больнице, стоял над витриной ювелирного магазина и выбирал жене подарок на годовщину свадьбы.

Перед ним суетились сразу две продавщицы, наперебой вынимая из бархатных футляров и раскладывая перед солидным клиентом кольца, цепочки, серьги из самого высокопробного золота и платины – серебра психотерапевт не признавал.

Женщины возбужденно щебетали, восхищаясь изысканным вкусом покупателя. Шаховской, роясь толстыми пальцами в сверкающей куче, благодушно мычал в ответ.

Наконец он выбрал витой золотой браслет с изумрудиками и такие же серьги – отлично подойдут к Светкиным зеленым глазам и длинным светлым волосам.

Вечером он сводит ее в хороший, дорогой ресторан (кстати, не забыть заказать столик!), а потом займется с ней любовью – все, как положено.

Шаховской никогда не пренебрегал своими супружескими обязанностями. Жена – это жена. А другое – это другое.

Мужчина, по сути своей, существо полигамное (хотя, к сожалению, сию истину понимают лишь на мудром старом Востоке!).

Крепкий, полный сил, уверенный в себе, состоявшийся во всех отношениях мужчина (такой, как Леонид Сергеевич) не может и не должен ограничивать себя одной женщиной.

64

Главное, соблюдать приличия и чтобы официальная жена не оказалась от этого в убытке.

Пряча во внутренний карман нового замшевого пиджака футлярчик с подарком, Шаховской вернулся мыслями к Аделаиде, которая вот-вот, совсем уже скоро, должна, подобно созревшему плоду, упасть в его подставленные руки.

Если бы кто-нибудь, кого Леонид Сергеевич в принципе удостаивал разговора на подобные темы, спросил его, отчего он в этом так уверен, психотерапевт, как знаток человеческой и в частности женской природы, ответил бы следующее.

Во-первых, после аборта (а Шаховской теперь уже не сомневался, что она его сделает) Аделаида останется одна.

Это случится по причинам, которые он недавно излагал ее дурачку мужу: или ее замучает совесть, и она сама не позволит себе уехать в Швейцарию и быть там счастливой, или она не уедет потому, что швейцарец, узнав обо всем, не захочет больше иметь ничего общего с убийцей своего неродившегося ребенка.

Во-вторых, женщина, как она, с пробудившейся в зрелом уже возрасте страстью, оставшись в одиночестве, неизбежно обратит свои взоры на первого попавшегося, более или менее подходящего, мужчину.

А таких рядом с ней будет всего двое: он, Шаховской, и Борис.

Ну, последнего мы считать не станем по причинам более чем очевидным… Значит, бороться с соперником не придется.

Швейцарец разбудил ее, разогрел, расшевелил (скажем ему за это спасибо), после чего удивительно вовремя исчез (за что скажем ему спасибо тоже).

Греться же у разведенного швейцарцем костра, пламя которого, своеобразно окрашенное страданием и душевными муками, обещает стать чем-то удивительным по силе и яркости, будет он, Шаховской.

Истинный знаток, ценитель и умелец, он станет ухаживать за этим пламенем, подкармливать его или, когда нужно, остужать – до тех пор, пока ему, Шаховскому, сие занятие не перестанет доставлять интерес и удовольствие и его не потянет к другим кострам.

…Карл снова очутился на том поле, где оставил Клауса. Только теперь профессор оказался там один.

Поле, прежде снежно-голубое, теперь было красным, оттенка густой киновари. Не ледяные кристаллы – огненные иглы обжигали и впивались при каждом шаге в босые ступни Карла. Величественные серебристые скалы, окружавшие поле, превратились в темные, цвета глубокого ожога, дышащие жаром каменные обломки. Небо, высокое, прозрачное, фиолетовое, как чистейшей воды аметист, стало низким и угольно-черным.

В нем не было и не могло быть ни солнца, ни луны, ни звезд.

Сначала Карл решил, что умер и попал в ад. Учитывая окружающую обстановку, это было вполне логичное предположение; к тому же наш герой совершенно искренне считал себя большим грешником.

Однако потом, немного поразмыслив, он понял, что все еще жив, просто, скорее всего, у него начался перитонит и, как следствие, – жар, лихорадка и галлюцинации.

Да, он был жив, хотя и ненадолго. Перитонит развивается быстро, а он, Карл, к тому же в последние дни здорово перенапряг свой организм.

Ему осталось часа четыре, максимум – шесть.

65

Карл пожал плечами, вздернул подбородок и, не обращая внимания на жар, окутавший его со всех сторон, зашагал к дальнему концу поля. Туда, где днем была большая, ровная, серебристая скала с шестьюдесятью четырьмя круглыми и совершенно одинаковыми на вид отверстиями, а сейчас сплошной стеной высилась упирающаяся в угольное небо тьма.

Ему казалось, что он идет к темной стене уже много часов, суток или даже месяцев, – а она не приближалась, наоборот, уплывала от него, дразня вспыхивающими время от времени световыми пятнами.

В какой-то момент идти стало легче – сверху просыпался дождь из голубых капель с сильным и резким, хотя и довольно приятным запахом, вызывающим слезы в и без того воспаленных глазах. Капли стекали по его пылающей коже, принося облегчение и успокоение, а там, где они падали на землю, огненные иглы гасли и снова превращались в снег.

Карл воспрянул духом и заспешил.

Тьма впереди изогнулась крыльями и сомкнула их над его головой.

Карл перестал что-либо видеть. Все погасло: и пылающие киноварью скалы, и огненный ковер под ногами, и багровые сполохи в темном небе.

Первым при агонии отключается зрение, вспомнил он страничку из своего старого медицинского учебника.

(Сколько лет прошло с тех пор, как он, Карл, учился в полицейской академии Мехико и должен был, помимо всего прочего, сдавать экзамены по анатомии, физиологии и оказанию первой медицинской помощи? Двадцать два, двадцать три года?.. А кажется, что это было только вчера…)

Но он по-прежнему слышал звуки – шорохи, шелесты, движение горячего воздуха.

Он чувствовал запах гари, запах голубых капель и их кисло-лимонный вкус на губах.

Он по-прежнему ощущал жар и острые камни под ногами.

– Иди сюда, – позвал его тихий, как шелест, голос остывающего камня. – Направление – на прохладу. Где совсем нет боли.

И Карл поспешил туда.

Постепенно иссякли и звуки, словно на уши ему, как и на глаза, надели плотную непроницаемую повязку.

И потому когда Карл, оступившись на краю невидимой щели, вместе с мелкими камешками заскользил вниз, то не услышал их падения, а лишь почувствовал, как они проносятся мимо.

Он уцепился кончиками пальцев за острый каменный край и повис. Внизу была пропасть – Карл все еще ощущал токи воздуха, но теперь они оказались ледяными. Дыхание Непостижимой Пустоты, вспомнил он, вот как это называют буддисты, последователи школы дзэн.

Они правы.

Очень точное название.

И, хорошо понимая, что это бесполезно, что Непостижимая Пустота затягивает его, а из всех чувств у него осталось лишь осязание, Карл тем не менее попытался в последний раз подтянуться на руках.

И тут кто-то схватил его за цепенеющие кисти и рывком выдернул из пропасти.

66

Во вторник утром Карл проснулся полностью отдохнувшим и в превосходном настроении.

Некоторое время он с любопытством разглядывал высокий каменный потолок и светильник с забавными цветными оконцами, с удовольствием вдыхал чистый, сухой, прохладный воздух пещеры, в котором витал незнакомый ему довольно сильный, но приятный запах, и радовался полному отсутствию боли в теле, завернутом, судя по ощущениям, во что-то мягкое и теплое.

Эти ощущения были настолько приятны, что Карл не торопился с выстраиванием привычной логической цепочки, заключающей в себе ответы на такие, например, насущные вопросы, как «где я?», «который час?» и «как я здесь оказался?».

То есть он помнил, конечно, что оставил на снежном поле Клауса с поврежденной ногой, что долго искал нужную пещеру и ему очень мешала боль от острого приступа аппендицита, но, несмотря на это, пещеру Карл все-таки нашел и поднялся в нее… А вот что было потом?..

От бредовых ночных видений в памяти не осталось и следа.

Ничуть от этого не расстроившись, Карл решил повернуться на бок и еще немного поспать.

К его удивлению, процесс переворачивания занял некоторое время.

Не то чтобы тело совсем не слушалось команд, посылаемых мозгом, просто оно стало относиться к ним критически.

Попутно выяснилось, что он, Карл, совершенно голый, лежит на чистом, мягком, белом меху, а сверху укрыт одеялом из тонкой и легкой шерсти, которое кто-то заботливо подоткнул со всех сторон.

Обнаружился и источник приятного запаха – пластырь на животе, сделанный из тонкого холста и пропитанный какой-то голубоватой жидкостью.

Карл, давно привыкший ощущать себя сильным, абсолютно здоровым, уравновешенным и полностью контролирующим свои телесные функции, и сейчас не собирался потакать всяким там минутным слабостям. Первоначальное намерение – поспать еще часок-другой – было отставлено.

Он сел на своем покрытом мехами ложе и оглянулся по сторонам в поисках одежды.

Здесь было много занятных вещей, но никаких следов его одежды и обуви не наблюдалось.

Легкая бамбуковая занавеска, прикрывающая вход в пещеру, зашелестела.

В пещеру стремительно вошла девушка с агатовыми глазами и длинными черными косами, одетая в овечий тулупчик, перехваченный цветастым кушаком, и в цветастом же платке на голове. В маленьких ушах важно покачивались массивные золотые серьги в виде змей, кусающих себя за хвост.

В руках девушка несла какой-то сверток. При виде сидящего Карла ее смуглое лицо озарилось радостной улыбкой.

– Я так и знала, что ты сейчас проснешься!

Карл инстинктивно подтянул сползшее одеяло.

– Кто ты?

– Я – Саддха, – снова улыбнулась девушка, – на твоем языке это значит Эдельвейс…

Придерживая одеяло, Карл осторожно слез с ложа и выпрямился. Голова немного кружилась, но с остальным все было вроде бы нормально.

– Я принесла тебе одежду. – Саддха развернула сверток и протянула ему длинный тибетский халат и что-то вроде войлочных туфель без задников.

– Спасибо, Саддха. У тебя очень красивое имя. Извини, не могла бы ты… э… отвернуться?